CC BY
160
А.В.Голубев
«МИРОВАЯ РЕСПУБЛИКА» ИЛИ «ЗАКРЫТОЕ ОБЩЕСТВО»:
СССР В 1920-1930-е ГОДЫ
Голубев Александр Владимирович -кандидат исторических наук, руководитель Центра по изучению отечественной культуры ИРИ РАН.
В публицистике и историографии последних лет советское общество, особенно применительно к периоду 30-50-х годов, часто именуется «закрытым». Одни авторы формулируют это достаточно безапелляционно, говоря, в частности, об «информационной блокаде»1. Другие подчеркивают, что «административно-чиновничья система особые старания прилагала для изоляции общества от событий и явлений, происходивших в зарубежном мире»2. Третьи отмечают лишь создание предпосылок «закрытого общества»3.
История знает действительно закрытые общества (классический пример -Япония эпохи сегуната), однако СССР в те годы поддерживал дипломатические, торговые, культурные отношения со многими странами. Советские граждане выезжали за рубеж, в СССР существовала достаточно многочисленная (20-30 тыс. человек) иностранная колония. Более того, господствующая идеология претендовала на «всемирность», особенно в первые послереволюционные годы. Впрочем, и накануне Второй мировой войны в официальной пропаганде подчеркивалась перспектива превращения СССР в «мировую республику»4. Существовала развернутая инфраструктура, специально предназначенная как для революционной деятельности и пропаганды5, так и для расширения официальных культурных, научных и общественных связей с заграницей6. С другой стороны, на Западе многие интеллектуалы левого толка воспринимали СССР именно как прообраз «новой цивилизации», могущий служить образцом для всего мира. Так, книга видных английских социологов С. и Б.Вебб, вышедшая впервые в 1935 г., называлась «Советский Союз — новая цивилизация?», причем вопросительный знак, содержавшийся в заглавии, снимался всем содержанием книги7. Подобные представления активно поддерживались советской пропагандой. Уже поэтому определение «закрытое» на первый взгляд представляется преувеличением.
В 1920-1930-е годы ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
Более того, в первой четверти XX в. произошли важные изменения в массовом сознании, связанные с восприятием внешнего мира. Помимо традиционных этнических стереотипов, отраженных прежде всего в фольклоре и преимущественно отображающих личные качества, свойственные той или иной нации, появились стереотипы с ярко выраженной политической окраской. Другими словами, образ немца, англичанина, поляка, зафиксированный, например, в фольклоре, в значительной степени сменяется образом Германии, Великобритании, Польши как геополитической реальности.
Этому способствовала всеобщая политизация массового сознания, вызванная потрясениями начала века. Сначала - проигранная русско-японская война, заставившая даже тех, кто никогда не интересовался политическими вопросами, по-новому взглянуть на место России в мире; революция 1905 г. и последовавшие за ней изменения в политическом строе государства и жизни деревни. В еще большей степени на массовое сознание повлияла Первая мировая война, в ходе которой последовательно были зафиксированы невиданный всплеск антигерманских настроений, целенаправленное формирование «образа врага» в лице немцев и их союзников, а к концу войны - стихийные, но все же достаточно распространенные антисоюзнические и даже, хотя в гораздо меньшей степени, прогерманские настроения.
Однако мировая война, при всей своей масштабности, оказалась лишь прологом к гораздо более сильным социальным, политическим, культурным, и, разумеется, психологическим потрясениям - свержению монархии, возникновению Российской республики, большевистской революции, Гражданской войне8.
Победа революции привела к дальнейшей мифологизации массового сознания, особенно в эпоху существования тоталитарного политического режима, в 3050-е годы. Этот режим, как и все режимы данного типа, отличался двумя особенностями. Во-первых, он стремился контролировать не только те или иные действия, но также эмоции и мысли населения. Во-вторых, подобные режимы обладают способностью создавать для себя массовую поддержку. Одним из основных средств достижения этого являлась мобилизация общества или его значительной части для достижения единой цели, имеющей общенациональное значение.
Уже эти особенности тоталитарных режимов указывают на их тесную связь с процессами, происходящими в массовом сознании. С ними связано возникновение этого типа режимов; с другой стороны, тоталитаризм не мог не наложить отпечаток на общественное сознание. В частности, он способствовал консервации мифологического типа сознания, на который опирался9.
В отличие от режимов авторитарных, тоталитарный режим не стремился держать массы в стороне от политики, напротив, происходила всеобщая, сознательно подталкиваемая политизация массового сознания. Уже в первые годы после революции была создана невиданная в истории система учреждений и механизмов,
преследующих чисто пропагандистские цели. Определенная картина внешнего мира представляла собой неотъемлемую часть официальной мифологии. В полном соответствии с описанными выше механизмами мифологического сознания она представляла мир как арену великой борьбы между силами прогресса, олицетворяемыми, в первую очередь, коммунистическим и рабочим движением и силами реакции, причем победа первых была неотвратима, как второе пришествие Христа в представлении верующих.
И новый жизненный опыт, полученный российским обществом, и все расширяющаяся система официальной пропаганды вели к тому, что внешний мир, даже в отдаленных районах страны, в сельской «глубинке», на национальных окраинах, стал восприниматься как некая реальность, имеющая отнюдь не абстрактное, а вполне практическое значение для повседневной жизни (в том числе для ведения крестьянского хозяйства, для уровня жизни рабочей семьи и так далее). Порой еще не до конца осознанное, почти инстинктивное, но уже очевидное понимание целостности мира, частью которого являлась Советская Россия, перестало быть прерогативой лишь образованных слоев населения. Мир выступал либо в качестве источника вполне реальной угрозы (угрозы военной, угрозы для установившегося политического строя), либо, напротив, в качестве источника благоприятных изменений, причем не только для противников Советской власти, ждавших извне освобождения от власти большевиков, но и, в ряде случаев, для ее сторонников, например, мог предоставить техническую или продовольственную помощь, выступить союзником в войне против общего врага или просто путем давления на советское правительство добиться некоторой корректировки политики (скажем, роспуска колхозов или снятия хотя бы части ограничений с деятельности православной церкви).
В таком контексте происходила коренная трансформация образа Запада в массовом сознании. Коммунистический переворот часто трактуется как возврат к изоляционизму, победа антизападной тенденции в развитии. Для подобной трактовки есть некоторые основания, но это лишь первый, поверхностный уровень понимания. На первых порах большевики субъективно выступали как убежденные западники. Антиизоляционистская доминанта главенствует в начале становления советского общества и вновь проявляется на последнем этапе его существования. Изоляционизм же доминирует на основных пространствах советского этапа отечественной истории, а во времена кульминации «холодной войны» достигает предельных значений10.
* * *
Исследователи уже неоднократно отмечали, что советское общество 1930-х годов «находилось в плену недавно пережитых войн и продолжало оставаться в состоянии «взведенного курка», ощетинившегося на весь мир и на себя самое»11. В
В 1920-1930-е годы ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
полной мере это относилось и к психологии политической элиты12. Характеризуя ее, трудно найти более удачную формулировку, чем та, что содержится в одном из неопубликованных выступлений М.И.Калинина в ноябре 1934 г.: «Вот, товарищи, зарубите себе на носу, что пролетарии Советского Союза находятся в осажденной крепости, а в соответствии с этим и режим Советского Союза должен соответствовать крепостному режиму»13.
Несоизмеримо выросший объем информации в современном обществе привел к появлению (в основном уже в XX в.) различных технологий, связанных с ограничением доступа к ней, регулирования, дозирования ее и соответствующей обработки, особенно в условиях так называемых тоталитарных режимов. Не составляла исключения и информация о внешнем мире.
Представления о внешнем мире складываются на основе нескольких информационных блоков14. Один из них, историософский, составляют сведения об истории и культуре того или иного государства. Здесь возможности для самостоятельного получения и освоения достаточно объективной информации сохранялись. Классическая культура Запада не только не запрещалась, но, хотя и с существенными изъятиями, активно пропагандировалась; сохранялись музеи, библиотеки, использовалась литература, вышедшая до революции и в первые послереволюционные годы. Фрагментарность представлений об истории, политических традициях, миропонимании, свойственном иным культурам, в какой-то степени компенсировала художественная литература.
Второй важнейший блок, политико-информационный, составляет информация о политической, социальной, культурной современной жизни других стран. Именно эти сведения должны были играть определяющую роль в создании адекватной картины мира. Однако оба основных канала получения информации, относящейся к данному блоку, а именно система образования и средства массовой коммуникации, находились под жестким политико-идеологическим контролем. «Самоизоляция СССР всегда была весьма относительной. Благодаря книгам, фильмам заинтересованные советские граждане могли ознакомиться с бытом других народов», - пишет российский исследователь15. Однако книги или фильмы о современной жизни и быте других стран подвергались тщательному отбору, часто переводились или дублировались со значительными купюрами. Это относилось и к живописи. «Наше искусство искусственно и насильственно оторвано от развития искусства во всем мире. Мы не видели современного (курсив документа. - Авт.) искусства Европы и Америки вот уже сорок лет», - записал в дневнике в июне 1956 г. историк С.С.Дмитриев16.
Альтернативных каналов получения информации почти не существовало. Большинство советских граждан, в том числе и большинство политической элиты 30-х годов, не владело в достаточной степени иностранными языками и, следовательно, не могло использовать иностранную прессу или сообщения радио.
В 20-е годы, впрочем, иностранные источники в какой-то степени заменяла эмигрантская пресса, издающаяся на русском языке. В апреле 1921 г. президиум ВЦИК принял постановление о выписке 20 экз. каждой из ведущих эмигрантских газет. Эти газеты выписывали также ЦК и ЦКК РКП(б), крупнейшие обкомы (Ленинградский, Кубано-Черноморский)17. Однако подобные издания предназначались лишь для относительно узкого круга, прежде всего партийной элиты.
Как только по окончании Гражданской войны была восстановлена почтовая связь с заграницей, среди руководства оживились опасения, связанные с проникновением таким путем иностранной (в том числе эмигрантской) периодики. В январе 1922 г. нарком иностранных дел Г.В.Чичерин выразил озабоченность тем, что «по почте уже посылаются газеты частным лицам. Допускать это значит восстановить возможность печатной агитации против нас. По Москве будут ходить какие-нибудь ярко агитационные номера белогвардейской печати». Однако, признавая, «что неудобно просто декретировать воспрещение ввоза газет из заграницы», Чичерин предложил создать комиссию для рассмотрения этих вопросов из представителей Политбюро, ВЧК и НКИД18.
Опасения советского руководства отнюдь не были беспочвенными: только на Московском почтамте в 1925 г. в месяц задерживали до 5000 экземпляров эмигрантских газет и от нескольких сотен до полутора тысяч различных листовок и воззваний19. В апреле 1925 г. информационный отдел ОГПУ сообщал: «Необходимо отдельно отметить рассылку воззваний различных монархических групп (в частности, она налажена по Ленинградской губернии, откуда письма получаются в ряде губерний)»20.
Различными, иногда довольно экзотическими путями (например, через сплавщиков леса из Псковской губернии, которые возвращались из Латвии в СССР21) подобная почта доходила до адресата и при этом попадала не только в крупные промышленные центры, но и в деревню. Так, в сентябре 1925 г. секретарь Александровского сельсовета Луганского округа (Украина), «разбирая прибывшую почту, обнаружил заграничную белогвардейскую газету «Парижский вестник», присланную одним эмигрантом своему родственнику Калиниченко, и, прочтя газету, заявил присутствующим крестьянам: «Вот где действительно свобода слова, печати, а у нас бойся рот раскрыть не то напечатать или что-нибудь сказать»22.
С середины 20-х годов круг людей, имевших доступ к иностранной прессе и другим альтернативным источникам информации, постепенно сокращается. В 1925 г. резко сужается круг получателей «контрреволюционной литературы»23. Если в 1922-1923 гг. чтение подобной литературы разрешалось, например, всем сотрудникам «Правды», то в 1924-1925 гг. для этого требовалось уже специальное разрешение ответственного секретаря редакции М.И.Ульяновой24. В марте 1925 г. отдел печати ЦК определил «список враждебных эмигрантских издательств, книги коих, независимо от их содержания, не пропускаются в пределы СССР»25.
В1920-1930-е годы ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
Подобная практика вызывала недовольство не только среди интеллигенции, в том числе партийной, но и в массах. Так, на беспартийной конференции в августе 1925 г. в Иваново-Вознесенской губернии была подана записка, в которой помимо прочего спрашивалось: «Почему у нас в Республике нет свободной печати и почему в Губкоме можно читать заграничные эмигрантские газеты только членам Губкома и Укома, а рабочим нельзя - где же тут собака зарыта. Если у вас все чисто, то и нечего бояться, чтобы не давать»26.
В 1926 г. информационный отдел ОГПУ направил письмо за подписью заместителя председателя ОГПУ Г.Г.Ягоды на имя секретаря ЦК В.М.Молотова, в котором приводились следующие данные. Только через НКИД в СССР выписывалось 1134 экземпляра эмигрантской прессы. Например, «Социалистический вестник» выписывали 240-300 ведомств и лиц. К тому же большинство командированных за границу также покупали его (по сведениям ОГПУ - до 500 экз.). В письме утверждалось, что ряд «белоэмигрантских» изданий вообще существовал только благодаря их распространению в СССР по завышенным расценкам. Предлагалось издать секретный циркуляр с запрещением членам партии покупать эти издания, создать комиссию для установления порядка ознакомления с ними, а количество выписываемой в СССР эмигрантской прессы сократить до 35 экз.27
Вскоре, в январе 1927 г., подписка на эмигрантскую прессу была запрещена. До этого момента официально эмигрантскую прессу могли выписывать любые организации и лица. На практике, однако, когда информационный отдел ЦК ВКП(б) в связи с запрещением подписки запросил списки подписчиков, которые уже успели оформить ее в конце 1926 г., в ответах с мест подчеркивалось, что подписывались на эти издания лишь партийные комитеты, начиная с районных28.
Вместо эмигрантских изданий в крупнейшие парткомы было решено рассылать специальные обзоры, подготовленные информационным отделом ЦК, причем количество парткомов, имеющих право на их получение, постоянно сокращалось. Так, заместитель заведующего информационным отделом ЦК в октябре 1929 г. в докладной записке на имя секретаря ЦК Л.М.Кагановича перечислял 36 парткомов и 4 другие организации (в том числе ОГПУ), которые просили присылать им обзоры эмигрантской прессы. Составитель записки, однако, рекомендовал рассылать обзор лишь в 16 парткомов и 3 организации; затем кто-то (возможно, сам Каганович, или один из его помощников) карандашом вычеркнул из списка 5 парткомов и 2 организации. Таким образом количество адресатов сократилось с 40 до 1229.
В 1927 г. по поводу содержания пробных обзоров были получены любопытные отзывы важнейших должностных лиц и организаций. Если в отзыве ОГПУ, подписанном Г.Г.Ягодой, говорилось о желательности использования лишь статей, имеющих политическое значение, и предлагалось не включать в обзоры любые «сообщения сенсационного характера» как «совершенно не отвечающие действительности», то нарком финансов Н.П.Брюханов, напротив, полагал, что есть
смысл публиковать наиболее характерные «хроникерские и хронические выдумки» о событиях в СССР, так как «в них подчас удачнее всего отражаются чаяния и вожделения белой эмиграции». Своеобразную точку в этой минидискуссии поставил заведующий отделом печати ЦК С.И.Гусев, решительно указавший: «Белогвардейское вранье не помещать»30. Нет необходимости пояснять, что в разряд «белогвардейского вранья» можно было отнести любую информацию, противоречащую официальной.
Постепенно подобные обзоры и сводки «для служебного пользования» стали получать все большее распространение, однако их содержание зачастую мало чем отличалось от материалов, публикуемых официальной советской прессой. Так, в закрытых (они готовились ежедневно в количестве всего 24 экз.) информационных сводках Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (ВОКС), в частности, за май-июнь 1935 г., основное место занимали краткие пересказы сообщений западной печати о различных проявлениях «кризиса капитализма» и нарастании революционных настроений, а также об успехах советской культуры. Лишь изредка встречались нейтральные сообщения о новостях культурной жизни. Никаких материалов, существенно дополнявших сообщения советской прессы или критически оценивавших советскую действительность, в данных сводках не было31.
Позднее к таким обзорам (их, помимо ВОКСа, готовил ТАСС и некоторые другие организации) добавились и переводы избранных книг для узкого круга. Так, 29 мая 1936 г. члены Политбюро опросом решили: «Принять предложение т. Радека об издании книги Веббов “Советский коммунизм - новая цивилизация” в количестве 2000-3000 экз. для распространения по списку»32 (позднее английские издания книги Веббов оказались в спецхране). Издавалась в СССР «для служебного пользования» и «Майн Кампф».
Советская интеллектуальная элита находилась, с точки зрения доступа к информации, в несколько лучшем положении, чем остальные социальные группы, включая и политическую элиту. Играло роль знание языков, позволявшее читать иностранную прессу и слушать радио. Так, в дневниках академика В.И.Вернадс-кого постоянно содержатся упоминания о прочитанных им материалах западной прессы. Писатель Вс. Вишневский, возглавлявший Оборонную комиссию Союза советских писателей, постоянно слушал сообщения английского, германского, французского радио. «Получая каждый день кучу иностранных газет (я владею английским, немецким и французским, начал изучать испанский и итальянский), ясно вижу, как обостряется международная обстановка», - записывал в своем дневнике «красный профессор» А.Г.Соловьев, работавший в 30-е годы в Институте мирового хозяйства и мировой политики33.
В течение какого-то времени для узкого круга сохранялись некоторые независимые каналы получения информации. Так, в докладной записке Г.Г.Ягоды и
В1920-1930-е годы ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
начальника Секретно-оперативного управления ОГПУ Г.Е.Евдокимова от 9 января 1930 г. сообщалось, что «наиболее удобным способом сношения с заграницей, широко пользуемым академиками, была переправка корреспонденции и документов через академическое Бюро международного книгообмена». Через это же Бюро академики нелегально получали эмигрантскую литературу34.
Что касается основной массы советской интеллигенции, она вынуждена была довольствоваться чтением советских газет (что, впрочем, в ряде случаев не исключало возможности достаточно глубокого анализа международной ситуации, чему имеется достаточно примеров35).
По поводу возможности и допустимости обращения к передачам иностранного радио существовали серьезные опасения, что, однако, не исключало самой возможности такого обращения. Как вспоминала Л.А.Исаакян, «появилось радио “Филипс” - был такой приемник в доме, где я жила. И я там, совершенно обезумев, слушала по ночам и музыку, и французов, и австро-венгров, и кого хотите. Этого нельзя было делать в 30-е годы, поэтому хозяйка говорила: “Тихо, тихо, тихо, чтоб тут не было слышно, и чтоб соседи не знали, что ты слушаешь это радио”»36.
Но и применительно к узкому кругу постоянно проявлялась тенденция к закрытости. С конца 20-х годов сокращаются бюджетные средства, выделяемые научным учреждениям на закупку иностранной периодики и научной литературы. Возникали и иные, чисто административные ограничения. «Одним из самых основных недостатков научной работы в нашем Союзе, требующем немедленного, коренного и резкого перелома, является ограниченность нашего знакомства с мировым научным движением», - писал академик В.И.Вернадский председателю СНК В.М.Молотову в феврале 1936 г. Он подчеркнул, что с 1935 г. «наша цензура обратила свое внимание на научную литературу... Это выражается, в частности, в том, что с лета 1935 года систематически вырезаются статьи... Целый ряд статей и знаний становятся недоступными нашим ученым»37. Еще более резко академик высказался в августе 1936 г.: «Цензура вообще стала бессмысленно придирчивой, небывало глупой и бесцеремонной». Обращения Вернадского к главе правительства возымели, впрочем, действие: начальник Главлита С.Б.Ингулов получил выговор за «превышение власти», и на некоторое время ситуация применительно лично к Вернадскому изменилась к лучшему38.
В декабре 1927 г. в беседе с членом Коллегии НКИД, впоследствии заместителем наркома иностранных дел Б.С.Стомоняковым, финский посол в СССР, выражая озабоченность малым знакомством советского народа с Финляндией, высказал мысль о целесообразности издания для распространения в СССР книг на русском языке о географии, истории, культуре Финляндии, которые «будут служить целям объективной информации, а не пропаганды». Стомоняков «сослался на свою неосведомленность и на то, что, насколько мне известно, еще не было случая распространения у нас книг о других странах, изданных этими странами»39.
Как бы предвосхищая предложения финского коллеги, глава чехословацкой миссии в Москве Й.Гирса отмечал в 1926 г., что «сама мысль о каком-либо распространении иностранной периодики в СССР... становится при существующих советских цензурных и административных порядках попросту беспредметной»40.
Что касается советской официальной информации о внешнем мире, можно с уверенностью говорить, что уже в 20-е годы пропаганда была ориентирована на создание «правильной» картины мира. Задача эта облегчалась тем, что еще в первые годы Советской власти возникла партийно-государственная монополия на средства массовой информации. Но в этот период позитивные, лишенные идеологической окраски знания об окружающем мире рассматривались как важная часть общего образования и культуры и в этом качестве - как средство успешного строительства социализма.
В конце 20-х годов система международной информации стала быстро идеологизироваться. Место прежних, часто складывавшихся стихийно и лишенных идеологической окраски, стереотипов занимали идеологемы, «возвышающие собственные идеологические и политические ценности и культивировавшие чувство враждебности к “чужим” идеологическим и политическим ценностям»41.
Практика отбора информации подвергалась резкой критике за «безыдейность», недостаточное включение материала в определенную идеологическую схему, внимание, уделяемое интересным, выигрышным, с точки зрения журналистики, но непринципиальным, с политической точки зрения, деталям. «Было признано: такое положение больше терпеть нельзя. Нужно политизировать информацию. Поставить ее на службу самым насущным вопросам эпохи», - вспоминал один из первых советских журналистов-международников Н.Г.Пальгунов, впоследствии заведующий отделом печати МИД и генеральный директор ТАСС. По его мнению, «последней каплей», переполнившей чашу терпения политического руководства, явилось освещение советской прессой процесса подготовки и подписания «пакта Бриана-Келлога» в 1928 г.42
На состоявшемся в июне 1930 г. XVI съезде ВКП(б) речь шла о дальнейшем возрастании угрозы военного нападения на СССР и необходимости в связи с этим всесторонней, в том числе идеологической, подготовки к войне. Оценки и решения съезда послужили толчком к дальнейшему усилению внимания к системе внешнеполитической информации и ужесточению контроля над ней.
В резолюциях состоявшегося в июле 1930 г. Второго Всеармейского агитационно-пропагандистского совещания подчеркивалось, что слабое отражение международных вопросов является серьезнейшим недостатком содержания политических занятий. «Значительно шире и глубже должны быть поставлены вопросы международного положения, экономического кризиса капитализма, мирового революционного движения, ибо этого требует необходимость усиления интернационального воспитания бойцов в РККА»43.
В1920-1930-е годы ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
В августе 1930 г., также отталкиваясь от решений XVI съезда, агитационнопропагандистский отдел ЦК ВКП(б) провел совещание редакторов центральных газет по вопросу постановки иностранной информации в печати. В принятом постановлении отмечалось возрастание интереса трудящихся к международной информации и ставилась задача обеспечивать «интернациональное воспитание трудящихся в духе солидарности с борьбой международного пролетариата и внедрение в их сознание правильного понимания процессов внутри мирового капитализма». Для этого требовалось «в максимальной мере использовать те возможности в области углубленного показа отрицательных сторон капиталистической системы и условий революционной борьбы рабочих и колониальных и полуколониальных народов, которые представляет широко, систематически поставленная, надлежащим образом комментированная и обработанная внешняя информация (курсив мой. — Авт.)». Однако, по мнению авторов постановления, в данный момент состояние внешнеполитической информации оставалось совершенно неудовлетворительным. Ей уделялось мало места, изложение не всегда учитывало уровень читателей, а главное, «освещение отдельных фактов международной политики и интернациональной классовой борьбы носит преимущественно отрывочный характер и не увязывается со всей системой крупных процессов, происходящих в капиталистических странах». В числе мер, предложенных совещанием, были такие, как подготовка квалифицированных коммунистических кадров журналистов-международников, политизация работы корреспондентов ТАСС за границей, укрепление связей с Коминтерном, Профинтерном, иностранными компартиями и др.44
Усиливалась централизация в области средств массовой информации (впрочем, как и в других областях). В плане работы ВОКС на 1929-1930 гг. необходимость этого мотивировалась следующим образом: «Во всех областях, в которых соприкасается социалистическое государство с капиталистическим миром, оно выработало особые формы взаимоотношения с ним». Документ разъяснял, что речь идет о монополии внешней торговли и централизованном характере дипломатических отношений. По аналогии и в области культурных связей необходима подобная монополия: «Всесоюзное Общество культсвязи с заграницей должно явиться призмой, отражающей за границей те области культурной жизни народов Союза, которые нам полезно показывать под углом наших политических задач... В виду невозможности допустить бесконтрольное проникновение из-за границы спорных или чуждых культурных течений, таким фильтрующим и контролирующим органом должен являться ВОКС»45. И впоследствии на протяжении 30-40-х годов руководство ВОКС неоднократно претендовало, впрочем, без особого успеха, на монополию в этой области. В частности, председатель ВОКС В.С.Кеменов в декабре 1940 г. в обширной докладной записке, направленной секретарям ЦК ВКП(б) А.А.Жданову и Г М.Маленкову, негативно оценил деятельность всех про-
чих учреждений и организаций, причастных к культурной пропаганде за рубежом, и в очередной раз предложил предоставить ВОКС монополию в этой области46. Очевидно, что установление более жесткого контроля над всеми сторонами жизни советского общества, в том числе и в области внешнеполитической информации и пропаганды, отвечало не только идеологии и общим интересам режима, но и чисто бюрократическим аппетитам отдельных ведомств.
Специальное постановление ЦК ВКП(б) в ноябре 1934 г. объявило ТАСС «центральным информационным органом Союза ССР», наделив его «исключительным правом а) распространения за границей информации о Союзе ССР; б) распространения в пределах Союза иностранной и общесоюзной информации»47. В январе 1935 г. последовало соответствующее постановление ЦИК и СНК СССР48.
Разрастался аппарат, осуществлявший цензурные функции. В декабре 1918 г. вышло Положение о военно-революционной цензуре, которой подвергались все книги, издававшиеся в РСФСР49. В июне 1922 г. декретом СНК РСФСР было образовано Главное управление по делам литературы и издательств Наркомпроса РСФСР (Главлит), ставшее главным органом советской цензуры, в функции которого входил предварительный и текущий контроль над издательской деятельностью, а также ввозом литературы из-за границы50.
Уже в 1922-1923 гг. были созданы отделы специального хранения (спецхраны) в Книжной палате, Румянцевской библиотеке (позднее Библиотека им.
В.И.Ленина) в Москве и Публичной библиотеке в Ленинграде для хранения секретной и антиправительственной литературы. С 1923 г. спецхраны из ведения библиотек перешли под контроль Главлита и Главполитпросвета. Постепенно туда же стали поступать практически все эмигрантские и многие иностранные издания. В результате только в спецхране Государственной публичной библиотеки им.М.Е.Салтыкова-Щедрина в Ленинграде в конце 30-х годов было 4 тыс. иностранных книг51.
Не успели справиться с «чисткой» советских библиотек, особенно в связи с политическими процессами 30-х годов, когда пришлось перевести в спецхраны большую часть политической литературы, изданной в 20-е годы, как возникла новая проблема. В 1939-1940 гг. были присоединены Западная Украина и Белоруссия, Бессарабия, прибалтийские страны, а также часть финских территорий. И везде, как в публичных библиотеках, так и в частных домах, как подчеркивалось в письме в «Правду» в январе 1941 г., «остались десятки и сотни книг на русском языке, изданных в Хельсинки, Риге, Берлине». При этом само собой разумелось, что «содержание этих книг — антисоветское... В кабинете директора ремесленного училища хранятся явно фашистские книги (на финском языке), которые давно следовало бы изъять»52.
Исследователи уже обратили внимание на значительное сходство между функциями и приоритетами дореволюционной и послереволюционной цензуры. Так,
В1920-1930-е годы ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
с 1828 по 1917 г. все иностранные издания, ввозимые в Россию, делились на
4 категории — а) разрешенные к свободному распространению; б) запрещенные совершенно; в) запрещенные для широкой публики; г) разрешенные с изъятиями (т.е. из них вырезались или замазывались фрагменты). Причины для изъятия могли быть следующими: 1. Пренебрежение к русскому и другим царствующим домам.
2. Сопротивление существующему социальному порядку. 3. Изображение русских как варваров. 4. Идеи, оскорбляющие религию и нравственность. В советское время были примерно те же категории, причем, «не для публики» — означало помещение книги или периодики в отдел специального хранения, а изъятия стали делаться уже в процессе перевода, и, по мнению американской исследовательницы М.Т.Чолдин, сохранялись те же причины для запрещения53. Вместе с тем цензура была гораздо более размытой, закрытой, распространенной, дополнялась само-цензурой, что, в частности, дало М.Т.Чолдин повод ввести новый термин - все-цензура54.
В «Положении о Главном управлении по делам литературы и издательства (Главлит)», принятом в июне 1922 г., определялись следующие критерии для запрещения издания и распространения произведений: агитация против советской власти, разглашение военных тайн республики, возбуждение общественного мнения путем сообщения ложных сведений и порнографический характер произведения55.
Руководство Главлита время от времени пыталось превратить свое ведомство в некое «сверхминистерство цензуры». Так, в апреле 1933 г. в секретной записке начальника Главлита Б.М.Волина в Политбюро предлагалось «на базе Главлита РСФСР создать Объединенный Главлит Союза при Совнаркоме СССР (или ЦИК) с Главлитами союзных республик (непосредственно подчиняющимися центру) при соответствующих Совнаркомах или ЦИК’ах...»56.
Предложение не было принято, однако уже в октябре 1933 г. начальник Главлита был одновременно назначен уполномоченным СНК по охране государственных тайн с образованием соответствующих самостоятельных отделов, причем их личный состав считался состоящим на действительной военной службе. Решение было утверждено Политбюро.
В 1936 г. комиссия Оргбюро ЦК ВКП(б) предложила проект постановления ЦК о Главлите. Речь шла о выводе Главлита из системы Наркомпроса и превращение его в Главное управление по делам цензуры при СНК СССР. Еще более функции Главлита предполагалось расширить в проекте, подготовленном руководством управления в 1938 г. В них должно было войти изъятие и конфискация произведений печати и искусства, общий контроль за выполнением решений партии и правительства о печати, зрелищах, радиовещании и т.д. Хотя эти проекты не были реализованы, они достаточно адекватно отражали господствующие тенденции в цензурной политике тех лет. Аппарат Главлита рос так быстро, что в 1938 г. начальник Главлита Н.Г.Садчиков обратился к председателю Совнаркома
В.М.Молотову с просьбой дать согласие на строительство специального «дома цензуры», в котором предполагалось разместить Главлит и переданную ему Книжную палату57.
О масштабах деятельности Главлита свидетельствует тот факт, что, по свидетельству его руководства, по цензурным соображениям в 1938 г. было уничтожено до 10% всей печатной продукции, выписываемой из заграницы, что обходилось государству в 250 000 золотых рублей в год58. В 1939 г. из заграницы было получено примерно 2 млн. 360 тыс. экземпляров газет, журналов, книг и брошюр. Из этого числа цензура проверила около 613 тыс. контрольных экземпляров. В результате 44 тыс. названий были запрещены для широкого пользования, а 17,5 тыс. конфискованы и уничтожены (в сумме - те же 10%)59.
Ситуация усугублялась крайне низким культурным и образовательным уровнем советских цензоров.
В 1938 г. начальником Главлита был назначен партийный работник из Ленинграда Н.Г.Садчиков, занимавший эту должность до конца 1944 г. Впечатления от личной беседы с ним зафиксировал в своем Дневнике 9 февраля 1938 г. академик В.И.Вернадский. Садчиков, в частности, был уверен, что «Манчестер Гардиан» - «английский реакционный журнал». По данному поводу Вернадский иронически заметил в упомянутой дневниковой записи: «И в руках этих гоголевских типов - проникновение к нам свободной мысли!»60.
Положение на местах было еще более удручающим, судя, в частности, по материалам обследования Удмуртского Обллита в марте 1934 г. Предварительной цензурой в районах области занимались 13 человек, из них 12 по совместительству (в том числе семь заведующих РОНО). С высшим образованием - один человек, со средним - восемь, с низшим два. Два человека получили свое образование в совпартшколе. В аппарате Обллита работали два человека, начальник Обллита (образование - заочный комвуз, стаж работы четыре года) и цензор (образование низшее, стаж работы один месяц)61.
Если верить начальнику Главлита Н.Г.Садчикову, после репрессий 19371938 гг., в ходе которых только в центральном аппарате Главлита была репрессирована треть сотрудников, «качественный состав работников цензуры» был «значительно укреплен»62. Однако на практике наблюдалась обратная тенденция: в 1938 г. 75,7% работников Главлита имели среднее и высшее образование, в 1939 г. -73%, в 1940 г. - лишь 55%. При этом 60% работников цензуры имели стаж работы до одного года, и только 12% работали в цензуре более трех лет63.
Неудивительны поэтому казусы, когда, например, один из районных цензоров г. Ворошиловска (ныне Алчевск) предлагал изъять из местного музея бюст Аристотеля, а в Московской области был отмечен «случай запрещения передачи по радио произведений Шуберта на том основании, что автор райлиту неизвестен, а он может быть троцкист»64.
В1920-1930-е годы ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
*
*
*
Как ни ограничивалось поступление информации из-за рубежа, еще больше ограничений с самого начала существовало в сфере личных контактов. «Любая связь с заграницей квалифицируется так же, как нарушение закона, как и контакты с зарубежными представителями в СССР», - писал в августе 1927 г. глава чехословацкой миссии в Москве Й.Гирса65 (на самом деле, очевидно, имелась в виду статья УК РСФСР 58-3, где речь шла о «сношениях в контрреволюционных целях (курсив мой. - Авт.) с иностранным государством или с отдельными его представителями», вступившей в действие в июне 1927 г.)66.
Значительное число советских граждан поддерживало отношения с родственниками, оказавшимися за границей (чаще всего речь шла о государствах, образовавшихся на окраинах бывшей Российской империи — Польше, Финляндии, странах Прибалтики). По данным наркомата связи, к лету 1941 г. ежедневно из СССР за границу отправлялось в среднем 1,5 тыс. телеграмм и 33 тыс. писем, поступало соответственно 1 тыс. телеграмм и 31 тыс. писем; очевидно, что в это число входила и разного рода деловая переписка между учреждениями67.
При этом вся международная переписка (за исключением правительственной, дипломатической и частной переписки «правительственных лиц РСФСР по особому списку») подлежала обязательной перлюстрации68. Занимались перлюстрацией информационный отдел ВЧК, позднее отдел политконтроля ОГПУ, секретно-политический отдел ГУГБ НКВД, 2-й спецотдел НКВД. При этом делались достаточно обширные выписки из писем, некоторые из них, в частности письма «с восхвалениями существующего режима в капиталистических странах», конфисковывались; к проверенным письмам прилагался специальный меморандум, включавший в себя имена и адреса отправителя и получателя, а также отдел ОГПУ-ГУГБ, куда в случае необходимости передавался меморандум. Данные о результатах перлюстрации поступали также (хотя и нерегулярно) в партийные органы69.
Связи с заграницей, даже родственные, зачастую воспринимались как «пятно» в анкете. Так, в декабре 1937 г. в ходе выборов в Верховный Совет СССР выяснилось, что в одном из московских институтов «из 11 агитаторов не оказалось ни одного человека, у которого не было бы хвостов», а именно: «Мать и сестра в Латвии, с которыми она поддерживает связь... Имеет родственников в Латвии, имеет с ними связь... Мать живет в Польше, с которой он держит связь... два брата за границей, поддерживает с ними связь» и т.д.70
Порой информация, все же поступавшая таким путем из заграницы, приходила в прямое противоречие с официальной пропагандой; так, одна из жительниц Вологды осенью 1937 г. заявила: «Зря вы говорите о голоде и нищете за границей, т.к. мне пишут оттуда и там все дешевле, чем здесь, и денег присылают». А некая
гражданка Тихонова из Удмуртии рассказывала, что «ее брат живет в Сан-Франциско, он надавит на кнопочку, и ему все готово, имеет свою автомашину»71. Не случайно в годы «ежовщины» подобные контакты послужили основой для многих уголовных дел с трагическим исходом72.
Постепенно под жестким контролем оказались все заграничные поездки независимо от их цели73. С апреля 1919 г. право выдачи заграничных паспортов принадлежало только НКИД. В июне 1922 г. были введены новые правила, ужесточавшие порядок получения разрешения на выезд. В частности, требовалось получить Удостоверение ГПУ об отсутствии препятствий для выезда, а для получения подобного удостоверения необходимо было представить, помимо различных справок и свидетельств, поручения двух граждан РСФСР74. Другими словами, речь шла о введении своеобразной «круговой поруки». Примерно то же самое предлагал в мае 1921 г. нарком просвещения А.В.Луначарский: «установить для всех желающих выехать за границу артистов очередь при Главном художественном комитете, отпускать их по 3 или 5, с заявлением, что вновь отпускаться будут только лица после возвращения ранее уехавших. Таким образом мы установим естественную круговую поруку. Отправлять будем только по ходатайству артистов, может быть через профессиональный союз или через госкоммуны, так что они сами будут виноваты, если из первой пятерки кто-либо останется за границей, и таким образом они автоматически закупорят для себя отъезд»75.
В соответствии с решением, принятым в 1928 г., членам ВКП(б) для частной поездки за границу требовалось получить последовательно разрешение партийной ячейки, затем уездного или районного комитета, губернского комитета и в качестве окончательной инстанции - одного из девяти крупнейших обкомов, ЦК компартии союзной республики или ЦК ВКП(б)76.
Таким образом, лишь незначительная часть «политически благонадежных» советских граждан могла выезжать за рубеж, причем, как правило, речь шла о служебных командировках. Необходимо, однако, избегать преувеличений. И.В.Пав-лова, например, утверждает, что «число желающих временно выезжать за границу, в том числе и в командировки, чрезвычайно сократилось, а в конце 1920-х гг. исчезла сама мысль о возможности таких поездок (курсив мой. - Авт.)»77.
Тем не менее контроль за командировками постоянно ужесточался. В начале 30-х годов существовала специальная комиссия ОГПУ, в которую входили также представители ЦК и учреждение, которое командировало сотрудника, причем решающее слово принадлежало ОГПУ78. Затем была сформирована «комиссия по выездам» из представителей Орграспредотдела ЦК, ЦКК и ОГПУ. В мае 1934 г. она была ликвидирована постановлением Политбюро и образована комиссия ЦК ВКП(б) под руководством секретаря ЦК А.А.Жданова. В нее вошли заместитель председателя Совнаркома В.И.Межлаук, заместитель председателя Комиссии партийного контроля Н.И.Ежов, заведующий Особым сектором ЦК А.Н.Поскрё-
ИЛИ «ЗАКРЫТОЕ ОБЩЕСТВО»: СССР
бышев, заместитель председателя ОГПУ Я.С.Агранов. В декабре 1934 г. в связи с отбытием Жданова в Ленинград председателем комиссии был назначен Ежов. В апреле 1937 г. был утвержден новый состав комиссии - секретарь ЦК А.А.Андре-ев, Я.С.Агранов, А.Н.Поскрёбышев.
Всем наркоматам, центральным и местным организациям запрещалось отправлять за границу представителей, группы или делегации без санкции комиссии, причем та должна была «решать вопрос о командировках за границу не только с точки зрения политической благонадежности, но и с точки зрения деловой целесообразности»79.
Порядок работы комиссии, установленный в 1937 г., сначала рассмотрение вопроса о данной командировке на основе личного доклада соответствующего наркома и заключения НКВД, затем утверждение решения комиссии на Полит-бюро80. Все командированные были «обязаны являться в Комиссию по выездам для получения инструкции как себя держать с иностранцами за границей»81.
Состав различных (дипломатических, научных, общественных и т.д.) делегаций, вплоть до технических работников, персонально утверждался Политбюро.
Сохранились многочисленные обращения крупнейших деятелей советской науки с просьбой разрешить им заграничную командировку. Как правило, все зависело от личного статуса ученого и от отношения к нему на данный момент влиятельных членов Политбюро. «Право выезда за границу, неразрывно связанное с правом полного научного общения в мировой научной среде, является для меня элементарной необходимостью (подчеркнуто в документе. - Авт.) Я могу жить в стране, где этого права нет, только при условии фактического его для меня осуществления, как это было до сих пор (курсив мой. - Авт.)», - писал академик Вернадский непременному секретарю АН СССР В.П.Волгину в июне 1930 г. В течение ряда лет «невыездным» был академик Е.В.Тарле. В январе 1935 г. он обратился к В.М.Молотову с письмом, в котором сообщал, что приглашен для чтения лекций в Сорбонну. Однако нарком просвещения А.С.Бубнов счел «нецелесообразным разрешать поездку проф. Тарле... это человек скользкий и политически притаившийся, хотя на словах он чуть ли не марксист». В результате Тарле решением Политбюро было отказано82.
Но и возвратившись из служебной командировки, советские граждане вряд ли могли широко делиться своими впечатлениями; по крайней мере, разведчикам, вернувшимся из-за рубежа, категорически запрещалось сравнивать советскую и западную действительность83.
Конечно, зачастую подобная практика приводила к обратным результатам: люди, побывавшие за границей, не могли удержаться, чтобы не поделиться своими впечатлениями. Конечно, их рассказы, порой преувеличенные, воспринимались по-разному. «Вот результат нашей дурацкой пропаганды. Твердим, что в капиталистических странах все плохо. Советские люди представляют себе, что в
Америке все голодные, раздетые, живут в трущобах, и, приехав сюда, теряют всякое чувство пропорции», - комментировал подобные рассказы современник84.
Постепенно сам факт пребывания за границей стал рассматриваться как порочащий человека. Уже в начале 30-х годов ни в Политбюро, ни на ключевых постах в правительстве практически не осталось большевиков, прошедших эмиграцию (единственным и вполне объяснимым исключением был М.М.Литвинов). В декабре 1931 г. в беседе с немецким писателем Э.Людвигом Сталин (сделав, правда, исключение для Ленина) заявил, что большевики, не уезжавшие в эмиграцию, «конечно, имели возможность принести больше пользы для революции, чем находившиеся за границей эмигранты», и добавил, что из 70 членов ЦК не более трех-четырех жили в эмиграции. Впрочем, по его мнению, «пребывание за границей вовсе не имеет решающего значения для изучения европейской экономики, техники, кадров рабочего движения, литературы всякого рода...»85.
На встрече с руководством Института мирового хозяйства и мировой политики в марте 1935 г. председатель КПК Н.И.Ежов «сказал, что не доверяет политэмигрантам и побывавшим за границей»86. Выступая на февральско-мартовском 1937 г. пленуме ЦК, Л.М.Каганович, имея в виду вернувшихся в СССР многократно проверенных сотрудников КВЖД, говорил: «Конечно, плохо, неправильно делать заключение, что все приехавшие - плохие люди, но, к сожалению, страшно много шпионов среди них»87. В записке заведующего отделом печати и издательств ЦК ВКП(б) Л.З.Мехлиса, датированной октябрем 1937 г., подчеркивалось, что «кадры газетной цензуры засорены политически ненадежными людьми», в частности, один из цензоров иностранных газет «владеет 9 языками, до 1927 г. ездил по различным странам (Литва, Германия, Англия), нуждается в серьезной проверке»88.
С другой стороны, на протяжении 20-30-х годов СССР посетили всего 100 тыс. иностранцев, т.е. примерно 5 тыс. человек в год89. Но и тут с самого начала действовали определенные механизмы, позволяющие ограничивать допуск в страну «нежелательных лиц». Осенью 1919 г. американский журналист И.Макб-райд перешел линию фронта, чтобы побывать в Советской России. Он вспоминал впоследствии, что его много раз допрашивали, причем «каждый раз допрос вел пользующийся доверием коммунист, человек, хорошо разбирающийся в вопросах мирового революционного движения, человек, который знал, какие задавать вопросы, и умевший определять по ответам, можно ли вас допускать в страну или нет»90. В 1922 г. был создан Особый комитет по организации заграничных турне и художественных выставок во главе с А.В.Луначарским. Первоначально речь шла об организации гастролей, часть выручки которых передавалась на борьбу с последствиями голода, но вскоре по решению Совнаркома визы на въезд в СССР стали выдаваться иностранным художникам и артистам лишь по представлению этого комитета. Таким образом предполагалось не впускать в СССР «людей с ре-
В1920-1930-е годы ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
акционными взглядами»91. Тут, как и в случае с цензурой, также прослеживаются определенные параллели с дореволюционной практикой. Согласно «Своду уставов о паспортах и беглых» 1857 г., паспорта, необходимые для въезда в Россию, не давали «неблагонадежным», цыганам, «торговцам зельем и дурманом», существовали ограничения для евреев, а у священников брали подписку в том, что они не входят и никогда не входили в орден иезуитов92.
«Мы вовсе не хотим, чтобы какая-то официальная делегация или комиссия разъезжала по СССР и претендовала на какие-то полномочия по ознакомлению с документами и по осмотру всевозможных предприятий, как это им заблагорассудится, - писал нарком иностранных дел Г.В.Чичерин в апреле 1928 г. по поводу предложения о посещении СССР группой американских банкиров. - Если к нам частным образом едут те или иные банкиры, мы их примем, если только в числе этих банкиров нет нежелательных для нас лиц... Мы не можем заранее поручиться пустить всех лиц...»93.
Даже кандидатуры иностранных специалистов, приглашенных в СССР, утверждались на самом верху. Специальное постановление СТО. принятое в августе 1934 г., установило, что «трудовые договоры учреждений и предприятий с иностранными специалистами, приглашенными на работу в СССР, должны быть утверждены соответствующими народными комиссарами и начальниками центральных управлений»94.
5 сентября 1931 г. СНК принял постановление «О развитии иностранного туризма в СССР и об обеспечении выполнения программы по интуризму в 1932 г.». План на 1932 г. был определен в 75-80 тыс. туристов и 30 тыс. транзитных пассажиров, причем предполагалось получить значительную прибыль95. Иностранный туризм рассматривался уже не столько как канал рассчитанной на западное общественное мнение пропаганды, сколько как источник валюты. Однако широкий прием иностранных туристов начался лишь в 1934 г. К нему основательно готовились - открывались курсы гидов, ремонтировались гостиницы и т.д. В ноябре 1935 г. было принято специальное постановление СНК, разрешающее «в целях развития туризма в СССР и привлечения иностранной валюты» в течение 1936 г. обмен валюты на территории СССР. Госбанку предписывалось организовать необходимое количество меняльных пунктов96. Приехавших туристов, как правило, повсюду сопровождали переводчики, предоставленные ВОКСом или «Интуристом», которые должны были в течение 24-х часов представить подробные отчеты о пребывании, настроениях и высказываниях гостей (а одновременно, естественно, и их советских собеседников, хотя официально такая задача перед ними не ставилась). Эти отчеты направлялись руководству ВОКСа, а затем в НКИД97.
Выступая на совещании по вопросам работы «Интуриста», секретарь ЦК А.А.Жданов подчеркивал: «Общий курс ЦК на то, чтобы не пускать в эти места
(т.е. рестораны и гостиницы, предназначенные для иностранных туристов. - Авт.) советских граждан»98.
Для иностранных моряков, посещавших советские порты, работали специальные клубы. Помимо решения чисто пропагандистских задач, они должны были «проводить политико-воспитательную работу среди иностранных моряков и обслуживать их культурно, чтобы отвлечь от хождения по городу (курсив мой. -Авт.)»99.
Принимались меры, чтобы ограничить общение с иностранцами не только рядовых советских граждан, но и тех, кто должен был заниматься иностранцами «по долгу службы». В мае 1935 г. на предложение руководства Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (ВОКС) установить контакты с вновь созданным в Англии Британским Советом, выполнявшим схожие функции, последовал резкий отказ, подписанный далеко не самым высокопоставленным чиновником наркомата иностранных дел100.
В ноябре 1940 г. руководство ВОКС выступило с новой инициативой - взять на себя работу с иностранными корреспондентами. На это последовал следующий ответ начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф.Алек-сандрова: «Зам. наркоминдела тов. Вышинский считает нецелесообразным развивать широкое знакомство и общение иностранных корреспондентов с советскими гражданами. Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) поддерживает соображения тов. Вышинского»101. Даже в годы войны, когда существовала антигитлеровская коалиция, эта позиция не изменилась. Выступая на заседании Совинформбюро в январе 1944 г., секретарь ЦК, руководитель Совинформбюро А.С.Щербаков заявил: «Мы предупреждали товарищей и хочу еще раз сделать предупреждение, что всякого рода встречи, беседы, советы должны быть только с разрешения и ведома руководства»102.
Изоляция иностранной колонии в России в этот период невольно вызывает аналогии с ситуацией в допетровской Руси103. Это касалось и представителей дипломатического корпуса; так, в январе 1929 г. министр иностранных дел Франции А.Бриан в беседе с полпредом СССР отмечал, что французский посол в СССР «может изучать Советский Союз только на основании советской прессы, ибо он совершенно изолирован от общества и людей»104.
К началу 30-х годов в СССР находилось примерно 20-30 тыс. иностранных специалистов и рабочих, а также политэмигрантов. Но их круг общения был ограничен. Как вспоминал известный впоследствии советский разведчик Л.Треппер, «иностранные коммунисты, учившиеся в Москве, жили своим, очень замкнутым мирком. Нам нечасто представлялась возможность попутешествовать и пообщаться с русским населением»105. По прибытии в Москву их предупреждали о необходимости быть бдительными в отношении советских граждан и «не смешиваться» с ними, т.к. те могли «оказаться шпионами и саботажниками»106. Характерно, что
В1920-1930-е годы ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
в середине 30-х годов иностранным коммунистам запрещено было вести партийную работу в ВКП(б). К тому же иностранцы большей частью концентрировались в нескольких крупных промышленных центрах и в масштабах страны не могли служить достаточно существенным источником альтернативной информации.
* * *
Тенденция на закрытость общества отнюдь не была привилегией политического руководства. В 20-30-е годы в массовом сознании произошли важные изменения. Казалось бы, давно изжитые на высших этажах культуры стереотипы массового, насквозь мифологизированного, сознания начинают господствовать в обществе. Они в определенной степени проявлялись в сознании постреволюци-онной интеллектуальной элиты, в гораздо большей степени - в сознании элиты политической, тем более в официальной пропаганде. Образ внешнего мира теперь описывался даже не в категории «иное», а, скорее, в категории «анти».
Вместе с тем сама логика модернизации, осуществлявшейся сталинским режимом, вела к принятию, пусть неосознанному, многих основополагающих западных ценностей, хотя бы тех, что определяли экономический и социальный прогресс. Ранее модернизационные процессы ограничивались определенным сектором общества, и хотя сам этот сектор рос и расширялся, модернизация оставалась локальным явлением. Результатом революции было принятие этих ценностей всем обществом107.
Период, когда контакты с внешним миром контролировались достаточно эффективно, закончился в 1939 г., когда советские войска вступили на территорию Польши. Увиденное там потрясло многих и, несмотря на все старания пропаганды, рассказы об этом быстро распространялись сначала в армии, а затем и в стране. «Полк, в который я попал после переброски на западную границу страны, участвовал в разделе Польши. Меня поразили трофейные одеяла, которые выдавали даже рядовым бойцам. Они казались признаком неслыханного богатства. И вообще кое-какие слухи насчет более высокого уровня жизни за границей просачивались в нашу среду» - вспоминает известный философ А.А.Зиновьев108. Тот же эффект произвело и присоединение Прибалтики.
На завершающем этапе Великой Отечественной войны, по мере продвижения Советской Армии на запад, миллионы советских солдат увидели «другую жизнь» своими глазами, даже в поставленной на колени и разрушенной Германии. После войны советское руководство попыталось свести к минимуму последствия заграничного похода (отсюда — идеологические кампании конца 40-х - начала 50-х годов, в том числе «борьба с космополитизмом»). Но такие меры давали лишь ограниченный и временный эффект. Последовавшая робкая десталинизация 50-60-х, сопровождавшаяся определенным расширением контактов с внешним миром, и «разрядка» 70-х создали совершенно иную ситуацию, анализ которой выходит за рамки данной работы.
Примечания
1. «Информационная блокада явилась частью общей блокады сферы духовной жизни народа... С начала 1930-х гг. можно говорить о полной информационной блокаде в СССР», - утверждает И.В.Павлова. См.: Павлова И. В. Становление советской системы информационной блокады // Культура и интеллигенция сибирской провинции в XX веке: теория, история, практика. - Новосибирск, 2000. - С. 40, 45.
2. Куманев В.А. 30-е годы в судьбах отечественной интеллигенции. - М., 1991. - С. 165.
3. См., например, Шишкин В.А. Россия в годы «великого перелома» в восприятии иностранного дипломата: (1925-1931 гг . ). - СПб, 1999. - С. 101.
4. Россия и Запад. Формирование внешнеполитических стереотипов в сознании российского общества первой половины XX века. - М., 1998. - С. 90 .
5. Помимо Коммунистического (Третьего) интернационала существовали Коммунистический интернационал молодежи (КИМ), Красный интернационал профсоюзов (Про-финтерн), Международный крестьянский совет (Крестинтерн), Красный спортивный интернационал (Спортинтерн), Интернационал инвалидов, Интернационал пролетарских свободомыслящих и т.п.
6. 0б инфраструктуре, предназначенной для развития культурных и общественных связей, см.: Голубев А.В. Советская культурная дипломатия 1920-1930-х годов // Россия и мировая цивилизация: - М., 2000. - С. 339-354.
7. Подробнее см.: Голубев А.В. Интеллигенция Великобритании и «новая цивилизация»: (из истории советской культурной дипломатии 1930-х гг.) // Россия и внешний мир: Диалог культур. - М., 1997. - С. 258-272.
8. Голубев А.В. Советская Россия и Запад: динамика восприятия // История в XXI веке: историко-антропологический подход в преподавании и изучении истории человечества. - М., 2001. - С. 118-125.
9. Подробнее см.: Голубев А.В. Мифологизированное сознание как фактор российской модернизации // Мировосприятие и самосознание русского общества ^¡-ХХ вв.). -М., 1994. - С. 187-204; Он же. Тоталитаризм как феномен российской истории XX века // Власть и общество в СССР: политика репрессий (20-40-е гг.). - М., 1999. - С. 7-33.
10. См. об этом: Голубев А.В., Яковенко И.Г. Запад глазами русских (межвоенный период) // Россия и современный мир. - М., 1997. - № 1. - С. 119-135.
11. Сенявская Е.С. Человек на войне: опыт историко-психологической характеристики российского комбатанта // Отеч. История. - М., 1995. № 3. - С. 8.
12. Подробнее см.: Голубев А. В. Запад глазами советского руководства в 1930-е годы // Россия XXI. - М., 1997. - № 11-12. - С. 114-132.
13. РГАСПИ. Ф. 78. Оп. 1. Д. 508. Л. 11.
14. Высочина Т.Е. К проблеме диалога культур и роли искусства в этом процессе // Искусство и искусствознание на пути преодоления мифов и стереотипов. - М., 1990. -96-97.
В1920-1930-е годы ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
15. Фатеев А.В. Образ врага в советской пропаганде. 1945-1954 гг. - М., 1999. -C. 135.
16. Из дневников Сергея Сергеевича Дмитриева // Отеч. история. - М., 2000. № 2. -С. 144.
17. Цакунов С.В. Нэп: эволюция режима и рождение национал-большевизма // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. Т. 1: От вооруженного восстания в Петрограде до второй сверхдержавы мира. - М., 1997. - С.88.
18. История советской политической цензуры. Документы и комментарии. - М.,
1997. - С.427-428.
19. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 87. Д. 181. Л. 76 об.; Д. 182. Л. 9 об.
20. Там же. Д. 199. Л. 60.
21. Там же. Д. 182. Л. 85.
22. Там же. Д. 180. Л. 55.
23. Зеленов М.В. Главлит и историческая наука в 20-30-е годы // Вопр. истории. -М., 1997. - № 3. - С. 25. 24. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 288. Л. 22.
25/ Зеленев М.В. Спецхран и историческая наука в Советской России в 1920-1930-e годы // Отеч. история. - М., 2000. - № 2. - С. 131.
26. РГАСПИ. Оп. 87. Д. 198. Л. 159.
27. Там же. Оп. 85. Д. 171. Л. 37-38.
28. Там же. Д. 551. Л. 143.
29. Там же. Л. 2 .
30. Там же. Л. 178, 180, 184.
31. Там же. Ф. 88. Оп. 1. Д. 588.
32. Куликова Г.Б. СССР 1920-1930-x гг. глазами известных представителей Запада // Отеч. история. - М., 2001. - № 1.
33. Соловьев А.Г. Тетради красного профессора. 1912-1941 гг. // Неизвестная Россия: XX век. - М., 1994. - Кн. IV/ - С. 187.
34. См.: Академия наук в решениях Политбюро ЦК РКП (б) - ВКП (б). 1922-1952 . -М., 2000. - С. 89. Бюро международного книгообмена (точнее, Бюро по книгообмену с зарубежными странами АН) было создано в октябре 1922 г.
35. Пример такого анализа можно найти в воззвании, подброшенном во время съезда советов в Славяно-Сербском районе Донецкой губернии и составленном, вероятно, кем-то из представителей сельской интеллигенции: «Германия, несмотря на то, что она побежденная, все же промышленность в ней дает 90-95% довоенной производительности и это все покупается населением, значит производительность есть, есть и покупательская способность, страна любая при таких условиях может процветать» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 87. Д. 199. Л. 69). См.также дневники, опубликованные в 1990-е годы: Куллэ Р. Мысли и заметки. Дневник 1924-1932 гг. // Новый журнал - Нью-Йорк, 1992. - Кн. 189. Шитц И.И. Дневник великого перелома (март 1928 - август 1931). - Paris, 1991.
36. На корме времени: интервью с ленинградцами 1930-х гг. - СПб., 2000. - С. 259.
37. Вернадский В.И. Из писем разных лет // Вест. АН СССР. - М., 1990. - № 5. -С. 95.
38. Week-end в Болшево или еще раз «вольные» письма академика В.И.Вернадско-го // Минувшее: Ист. альманах. -М., СПб., 1998. - № 23. - С. 319.
39. Документы внешней политики СССР. - М., 1965. - Т. X. - С. 528.
40. Цит. по: Шишкин В.А. Указ. соч. - С. 102.
41. Чугров С.В. Идеологемы и внешнеполитическое сознание // Мировая экономика и международные отношения. - М., 1993. - № 2. - С. 40.
42. Пальгунов Н.Г. Тридцать лет (Воспоминания журналиста и дипломата). - М., 1964. - С. 5-6.
43. Партийно-политическая работа в Красной Армии: Документы. Июль 1929 г. -май 1941 г.- М., 1985. - С. 80.
44. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 444. Л. 114.
45. ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 1. Д. 100. Л. 119.
46. См.: ВОКС в 1930-1940-е годы // Минувшее: Ист. альманах. - М., СПб., 1993. -
14. - С. 317-318.
47. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. - М., 1985. - Т. 6. - С. 181.
48. См.: СЗ СССР. - М., 1935. - № 5. - Ст. 36 б.
49. Блюм А.В. За кулисами «Министерства правды»: Тайная история советской цензуры. 1917-1929. - СПб., 1994. - С. 44-45.
50. О деятельности Главлита подробнее см.: Зеленое М.В. Указ. соч.
51. Цензура в царской России и Советском Союзе... С. 162-164.
52. Цит.по: Общество и власть: 1930-е годы. Повествование в документах. - M.,
1998. - C. 226.
53. Цензура в царской России и Советском Союзе. Материалы конференции. - М., 1995. - С. 9.
54. Цензура в царской России и Советском Союзе... С. 10.
55. История советской политической цензуры... С. 36.
56. Там же. С. 298 .
57. Там же. С. 65-67, 10, 313.
58. Там же. С. 311.
59. Там же. С. 326.
60. Цит. по: Совершенно секретно. М., 1990. - № 8. - С. 12.
61. ЦГАУР. Ф.Р-195. Оп. 6. Д. 54. Л. 60-61.
62. История советской политической цензуры... С. 319.
63. Невежин В.А. Синдром наступательной войны. Советская пропаганда в преддверии «священных боев», 1939-1941 гг. - М., 1997. - С. 45.
64. Невежин В.А. Синдром наступательной войны... С. 45; ЦАОДМ. Ф.З. Оп. 50. Д. 75. Л. 38.
В1920-1930-е годы ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА
65. Цит. по: Шишкин В.А. Указ. соч. С. 159.
66. СУ РСФСР. 1927. № 49. Ст. 330.
67. История советской политической цензуры... С. 86.
68. См. Измозик B.C. Первые советские инструкции по перлюстрации, изданные в феврале-марте 1919 г. // Минувшее: ист. альманах. - М., СПб., 1997. - 21. - С. 162-164.
69. См.: Izmozik VS. Voices from the Twenties: Private Correspondence Intercepted by
the OGPU // The Russian Review. Stanford, 1996. - Vol. 55. April. - P. 288 .
70. ЦАОДМ. Ф. З. On. 50. Д. 16. Л. 117-119.
71. ВОАНПИ. Ф.1858. Оп. 2. Д. 940. Л. 56; ЦДНИУР. Ф. 16. Оп. 1. Д. 3350. Л. 48.
72. См.: Общество и власть... С. 182-183.
73. 0б ограничениях, существовавших в этом отношении до революции, см.: Мэтьюз М. Ограничения свободы проживания и передвижения в Советском Союзе (до 1932 г.) // Вопр. истории. - М., 1994. - № 4. - С. 26-27.
74. См.: Павлова И.В. Указ . соч. - С. 44 .
75. История советской политической цензуры... С. 422.
76. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 345. Л. 50.
77. Павлова И.В. Указ. соч. - С. 44-45.
78. Агабеков Г. Секретный террор. - М., 1998. - С. 12.
79. Сталинское Политбюро в 30-е годы: Сборник документов. - М., 1995. - С. 70.
80. Протоколы Политбюро, относящиеся, в частности, к поездкам за границу советских ученых, собраны и опубликованы В.Д.Есаковым. См.: Академия наук в решениях Политбюро ЦК РКП(б) - ВКП (б). 1922-1952. - М., 2000 .
81. Сталинское Политбюро в 30-е годы... С. 12.
82. Академия наук в решениях Политбюро ЦК РКП(б) - ВКП (б) ... - С. 97, 192 .
83. См.: Вайль Б. Судьба Александра Улановского // Вопр. истории. - 1995. № 9. -С. 158; Старков Б.А. Запад глазами сотрудников ОГПУ // Россия и Запад. Сборник статей. - СПб., 1996. - С. 205.
84. Улановские Н. и М. История одной семьи. - М., 1994. - С. 102.
85. Сталин И.В. Сочинения - М., 1955. - Т. 13. - С. 121.
86. Соловьев А.Г. Указ. соч. С. 178.
87. Материалы февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б) 1937 года // Вопр. истории. - Москва, 1993. - № 9.- С. 26-27.
88. История советской политической цензуры... С. 68-69.
89. Лельчук B.C., Пивовар Е.И. Менталитет советского общества и «холодная война» (к постановке проблемы) // Отеч. история. - М., 1993. - № 6. - С. 75.
90. См.: Россия победоносная. Беседа с Исааком Макбрайдом // Инос. лит. - М., 1987. - № 11. - С. 189.
91. Иоффе А.Е. Международные связи советской науки, техники и культуры. - М., 1975. - С. 89.
92. См.: Мэтьюз М. Указ. соч. - С. 27.
93. Документы внешней политики СССР. Т. XI. - М., 1965. - С. 256-257.
94. СЗ СССР. 1934. № 45. Ст. 358.
95. Советское руководство. Переписка. 1928-1941 гг . - М., 1999. - С. 159.
96. СЭ СССР 1935. № 58. Ст. 476.
97. Образцы таких отчетов см.: ВОКС в 1930-1940-е годы // Минувшее: Ист. альманах. - М., СПб., 1993. - № 14. «Основная цель его приезда...». Отчеты сотрудников ВОКСа о пребывании в СССР деятелей науки и культуры Великобритании. 1934-1936 гг. // Исторический архив. 1996. № 3.
98. РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 817. Л. 6.
99. Там же. Ф. 17. Оп. 125. Д. 11. Л. 1.
100. ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 3. Д. 749. Л. 130.
101. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 11. Л. 39. См. также: Невежин В.А. Советская политика и культурные связи с Германией (1939-1941 гг.) // Отеч. история. - М., 1993. - № 1. -
С. 29.
102. РГАСПИ. Ф. 88. Оп. 1. Д. 998. Л. 46.
103. См.: Проезжая по Московии: Россия XVI-XVII веков глазами дипломатов. -М., 1991; Россия и Запад. Формирование внешнеполитических стереотипов... - Гл. 1.
104. Документы внешней политики СССР Т. XII. - М., 1967. - С. 50.
105. Треппер Л. Большая игра: Воспоминания советского разведчика. - М., 1990. -
С. 43.
106. Блейк О. Московские будни - 1937 // Коммунист. 1991. - № 3. - С. 93.
107. Подробнее см.: Голубев А.В., Яковенко И.Г. Запад глазами русских (межвоен-ный период) // Россия и современный мир. - М., 1997. - № 1. - С. 119-135.
108. Зиновьев А.А. Русская судьба, исповедь отщепенца. - М, 1999. - С. 196.
