Михаил Булгаков и лев Толстой. Спор о Христе Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

ФИЛОЛОГИЯ

Вестн. Ом. ун-та. 2009. № 1. С. 97-100.

УДК 82

Т.С. Фролова

Томский региональный православный благотворительный общественный фонд

МИХАИЛ БУЛГАКОВ И ЛЕВ ТОЛСТОЙ.

СПОР О ХРИСТЕ

The article is devoted to the problem of reflection of some religious ideas by Leo Tolstoy in Michael Bulgakov's novel "Master and Margaret".

Ключевые слова: сопоставительный анализ текстов, реминисценция, Христос, Лев Толстой, Михаил Булгаков.

Благословляя Иосифа и Марию, старец Симеон пророчествовал о младенце Христе: «Лежит Сей на падение и на восстание многих... и в предмет пререканий. да откроются помышления многих сердец» [Евангелие от Луки, гл. 2; 34,35].

Пререкания о Христе не прекращаются. Различимы в этом споре и голоса русских писателей - Льва Толстого и Михаила Булгакова. Трудно назвать их перекличку диалогом, постоянно вклиниваются посредники: богословы, философы, критики, политики. Им отвечал Толстой, их реплики чутко улавливал Булгаков-художник, пытаясь понять дух эпохи, ее глубинные смыслы и причинные связи.

Словно подражая Толстому, Булгаков напишет «свое Евангелие», которое будет встречено критикой не менее восторженно, чем «толстовцами» Евангелие от Льва, но в данном случае мы имеем дело не с традицией, а с прямым противостоянием.

Толстой верил в правду своего Христа и готов был ценой жизни отстаивать ее. Булгаков же «свое» повествование передоверил Ивану Бездомному, Мастеру, Воланду, тем самым поставив под вопрос дьявольскую его правду.

Лишенный собственной творческой силы, дьявол именно «сплел» свой рассказ о древнем Ершалаиме, не стесняясь заимствовать идеи, образы, фразы из различных источников, исторических, литературных. Умело перелицевал он и евангельские свидетельства. Часть источников уже удалось обнаружить булгаковедам. Одним из таких источников, пока не названных, но достоверных, были мысли и образы, рассыпанные в произведениях, письмах, рассуждениях и дневниковых записях Льва Толстого.

Например, рассуждение о волоске, на котором, по мнению прокуратора, висит жизнь философа Иешуа:

«- Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? - спросил арестант. - Если это так, то ты очень ошибаешься.

Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:

- Я могу перерезать этот волосок.

© Т. С. Фролова, 2009

- И в этом ты ошибаешься, - светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, - согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?» [1, с. 443]

Ни в Евангелиях, ни в исторических источниках этот образ нами не замечен, но он и не оригинален. Откроем сборник мыслей и афоризмов, извлеченных из частной переписки Л.Н. Толстого, отобранных с разрешения автора и изданных в Женеве Д. Р. Кудрявцевым. Вот размышления о связи человека с Богом: «Человек, понявши жизнь, как учит понимать ее Христос, как бы притягивает от себя на верх нить к Богу, связывает себя с ним и, обрывая все боковые нити, связывавшие его с людьми (как велит это Христос), держится только на одной божеской нити и ею только руководится в жизни, случается так, что нить божеская ослабевает все больше и больше.» [2, с. 16].

Тут булгаковский Иешуа осознает, что волосок, на котором он подвешен, скоро будет перерезан, что «добрые люди» решились на убийство, пугается, малодушно теряется при мысли о скорой смерти. Этот страх и эта попытка уйти от креста так сильно противоречит всей логике образа Спасителя, что ни один из писавших о Христе не допускал и намека на подобные чувства.

Авторство этой идеи принадлежит если не самому Льву Николаевичу, то одному из его духовных сподвижников - Николаю Николаевичу Ге. В его картине «Что есть истина?» Христос - бродяга. Он испуган, истерзан. Волосы на голове спутаны, взгляд беспомощен. Не осталось не только божественного достоинства евангельского Христа, но и человеческого достоинства. «Суд синедриона» - еще более драматическая вещь. Оплевываемый и униженный Христос страшен. Он вызывает острую жалость, если не отталкивает эмоционально.

Соперничать с Ге по силам разве что самому дьяволу. В видении Ивана Бездомного лицо Иешуа вызывает отвращение. Тело Христа на кресте описано так: «Мухи и слепни. совершенно облепили его, так что лицо его исчезло под черной шевелящейся массой. В паху, и на животе, и под мышками сидели жирные слепни и сосали желтое обнаженное тело» [1, с. 597].

Христос Ге - физически слабый, как было замечено, некрасивый человек, не говоря уже о «Голгофе» и «Распятии». Получив фотографию картины «Суд синедриона», Толстой был испуган видом Христа, и в письме к Ге от 22 сентября 1892 г. убеждал художника в необходимости «переписать Христа» так, чтобы лицо его было «простое, доброе, сострадающее». В романе Булгакова этот конфликт представлений отзовется дальним эхом: «не привлекающий к себе персонаж» Ивана Бездомного будет заменен Воландом на более привлекающего к себе Иешуа.

Распятый Христос Ге, как и «Мертвый Христос» Гольбейна, описанный Достоевским в романе «Идиот», ставят под сомнение веру. Они не могут воскреснуть. Не воскресает и булгаковский Иешуа. «Как же мне к такому пониманию учения приплести живого, воскресшего Христа? Зачем он мне?» - спрашивает Толстой [2, с. 13-14]. Следуя этой же логике, Христос

- Иешуа в дьявольской версии исторических событий отрекается от матери, от отца, от власти - своего царского достоинства, проповедуя анархию.

Толстой не нуждался в живом Христе, а следовательно, не нуждался в Церкви и ее таинствах. «Толстой не нуждался в идее искупления потому, что не понимал подлинных истоков зла. Он смотрел на него чисто просветительски, просто как на недостаток добра, как на недоразумение, проистекающее от незнания, неведения истинного закона. Человеческая природа представлялась ему исходно благостной и безгрешной» [3, с. 183].

И эта толстовская идея нашла отражение в романе Булгакова. Христос, по Воланду, предстает мечтателем - идеалистом, юродивым. Он верит и проповедует, что злых людей нет на свете и что «настанет время, когда не будет власти, ни кесарей, ни какой-либо иной власти» [1, с. 447].

У Иешуа, как и у Л.Н. Толстого, «смешение представлений», вызванное односторонностью и неполнотой Истины. «Христос учит истине, и если истина отвлеченная есть истина, то она будет истиной и в действительности», - утверждает Толстой. «Если бы жизнь здесь не утверждала учение Христа о жизни, то это учение было бы не истинно» [4, с. 607].

Михаил Булгаков и Лев Толстой. Спор о Христе

99

Без сомнения, свое учение Толстой считал не чем иным, как правильно понятым учением Христа, а путь, по которому он пытался идти, - путем истинным, указанным Христом. Поэтому спор вокруг идей Толстого с закономерной обязательностью перерастал в интерпретацию идей Христа, в отстаивание их труднопостижимой сложности и полноты.

Так односторонне развитая и последовательно проводимая в жизнь идея «непротивления» неизбежно приводила к упразднению, разрушению государства. С Толстым вступил в полемику Владимир Соловьев в «Трех разговорах». Итог спору Толстого и Соловьева подвел Е.Н. Трубецкой. «Идеал Царствия Божия не теокра-тичен, а анархичен. В указаниях Толстого на несовместимость государства с идеалом христианского совершенства есть чрезвычайно много положительного и ценного, - писал он, подчеркивая при этом неизбежность постепенного движения жизни к этому идеалу. - Ложный максимализм нашего времени с мниморелигиозной точки зрения отвергает христианский путь; так поступает максимализм не христианский, а беспутный» [5, с. 388, 389, 395].

Не идеи ли Трубецкого обсуждают вечные спутники в булгаковском романе

- Иешуа и Пилат во время своего «путешествия вверх по лестнице луны»? Не о согласии ли неизбежного зла земной власти и свободы духовной мечтают Мастер и Иван Понырев? Но герои булгаковского романа слепы, и слепота эта тоже какая-то толстовская, обнаруженная у него Василием Розановым. Причина слепоты общая - в неспособности увидеть Бога. «Можно сказать, - пишет Розанов о восприятии Бога Толстым, - что он чувствует Его, как слепорожденный все еще чувствует свет солнца и только не умеет его определить, назвать, им овладеть, с ним вступить в общение; и, между тем, только тонкая пленка отделяет его от живительного моря лучей. И от Толстого отделяет Того, Кого он ищет так благородно, так великодушно, так не скрывая это - лишь маленькая пленка, тонкая нить, из церкви к каждому идущая, которую он (когда и почему, это личная его тайна) отверг на минуту, как несущественную, без которой он "проживет". И не прожил, и не может умереть» [6, с. 409]. В этой цитате - обы-

гранная Розановым нить, но протянутая не напрямую к Богу, а «из церкви к каждому идущая». Образ, закрепляющий и усложняющий связь Толстой - Булгаков.

Лев Толстой, согласимся с Василием Зеньковским, искренне искал правду и был глубоко верующим человеком: «Он принял учение Христа, но для него Христос - не Бог, а между тем он следовал Христу, именно как Богу, он до глубины души воспринял слово Христа о путях жизни» [7, с. 382]. Расхождение Толстого с Церковью Зеньковский назвал «роковым недоразумением», а отрицание Божества Христа и воскресения Христа объяснил рационализмом, вступившим в противоречие с мистическим опытом самого Толстого.

Роковой вопрос, все значение которого едва ли понимал сам Толстой, был поставлен в «Дневнике» так: «Зачем Бог разделился Сам в Себе?» Невольно вспоминается предостережение Иисусово: «.Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, да не устоит» [Евангелие от Матфея, гл. 12; 25].

Правда Толстого с ее максимализмом, прямолинейностью и огненной силой вызывала на бой правду Церкви, колебала трон, сеяла смуту, крушила общественные устои. Наиболее прозорливые политики, философы и богословы серьезно отнеслись к брошенному вызову и отвечали Льву Толстому: Владимир Соловьев, Василий Розанов, Константин Леонтьев, Николай Федоров и другие. Это была борьба не только за Толстого, за его душу. Это была борьба за Православие, за Истину, за Россию.

А Россия бурлила и воздвигала баррикады. По другую их сторону росли политические силы, которым было удобно использовать Толстого в битве за власть. Доктор богословия Владимир Николаевич Ильин сказал об этом так: «Дельцы и "чичиковы" революции поняли, что самотер-зания великого художника и мыслителя могут быть ходкой разменной монетой революции, и с помощью "толстовцев" -такого же духовного калибра людей, как они, сами стилизовали Великого Отчаявшегося под ту шутовскую фигуру, которую осмеял Достоевский» [8, с. 51].

Установка революционеров, по замечанию того же Ильина, «есть прежде всего деловая, прагматическая», политик -

«прежде всего делец, учитывающий конъюнктуру», ищущий политических союзников на время, использующий все, что может так или иначе послужить его делу. Почему бы не взять в союзники Льва Толстого и не использовать его в качестве тарана, сокрушающего наличное государство и Церковь? В.Н. Ильин подчеркивает парадоксальность ситуации: «Толстой отрицал всякую политику и никогда сам политикой не занимался. Зато сам он был использован политиками до конца» [8, с. 206].

В этой связи интересна статья А. Волынского «Нравственная философия графа Льва Толстого», опубликованная в 5-м номере журнала «Вопросы философии и психологии» за 1890 г. Видимо, это была одна из первых попыток использовать авторитет Толстого для подкрепления самых радикальных взглядов. «Граф Толстой

сравнивает где-то дух человеческий с ножом. Превосходное сравнение! Были времена, когда нож этот резал с необыкновенной легкостью», - пишет Волынский, имея в виду нож как многозначный символ и как боевое оружие [9, с. 29]. Не здесь ли, заметим попутно, следует искать разгадки «режущих ножей» в романе «Мастер и Маргарита», как и многих других переосмысленных и воплощенных Булгаковым идей?

Оценивая философию как «самое светлое явление в нашей теперешней жизни», слово Толстого как «правдивое и смелое» и отмечая, что «огромная, титаническая сила скрыта в речи великого человека», Волынский переходит к анализу политической ситуации в древней Иудее, а конфликт Христа и Пилата предлагает разрешить революционным путем.

Напрасно Толстой открещивался от революции, доказывая противоположность взглядов истинного христианина, каковым он себя считал, и взглядов революционера. «Это как два конца несомкнутого кольца. Концы рядом, но более отдалены друг от друга, чем все остальные части кольца. Надо обойти все кольцо для того, чтобы соединить то, что на концах»,

- объяснял он, но напрасно [2, с. 44].

Два конца несомкнутого, так и не сомкнувшегося кольца - образ символический, зримо воплотивший противоречивое христианство самого Толстого. Одна

перспектива - Махатма Ганди и Ромен Роллан, другая - Анри Барбюс с его книгой «Иисус против Христа» - тоже своеобразное эхо Толстого, услышанное Михаилом Булгаковым и сложно, неоднозначно отраженное в его романе «Мастер и Маргарита». Образ Христа в его дьявольской версии загадочно и прочно спаян с идеями Толстого, вернее сказать, взращен на них.

Правда или частичная истина столкнулась с Истиной Христовой. Конфликт масштабный, исторический: Толстой против Толстого, Иисус против Христа. Разрушение под флагом поиска справедливости: отрекаясь от «старой» России, многие искали «Христовой правды». Его, печальника о бедных, противопоставляли церковному Христу. И распятый революцией, разорванный надвое «русский Христос» становится мишенью, по которой стреляют «двенадцать» Блока. Призрачный, двоящийся, не он ли маячит впереди, то хоронится за домами и сугробами, то машет красным флагом? Не в терновом венце, а в «белом венчике из роз». Почему он водит и куда манит? Зачем за ним идут и почему в него стреляют?

Михаил Булгаков дает свои ответы. Они в сплетении лейтмотивов и перекличке образов, в споре голосов, один из которых хорошо различим. Это - голос Льва Толстого.

ЛИТЕРАТУРА

[1] Булгаков М. Белая гвардия. Театральный ро-

ман. Мастер и Маргарита. Л.: Худож. лит., 1978.

[2] Спелые колосья. Сборник мыслей и афоризмов,

извлеченных из частной переписки Л.Н. Толстого. СПб., 1907.

[3] Русская художественная культура второй поло-

вины XIX в.: Диалог с эпохой. М.: Наука, 1996.

[4] Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений гра-

фа Л.Н. Толстого, печатавшихся до сих пор заграницею. Том второй. СПб., 1907.

[5] Л.Н. Толстой: pro et contra. СПб.: РХГИ, 2000.

[6] Розанов В.В. Собрание сочинений. Т. 7. М., 1996.

[7] Зеньковский В. История русской философии. М.: Академический Проспект: Раритет, 2001.

[8] Ильин В.Н. Миросозерцание графа Льва Нико-

лаевича Толстого. СПб.: РХгИ, 2000.

[9] Волынский А. Нравственная философия графа

Льва Толстого // Вопросы философии и психологии, 1890. Кн. 5.