Научная статья на тему 'Мифы русской литературы и идеомифология советской эпохи в зеркале пьесы А. Введенского «Елка у Ивановых»'

Мифы русской литературы и идеомифология советской эпохи в зеркале пьесы А. Введенского «Елка у Ивановых» Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
808
358
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
АВАНГАРДНЫЙ ТЕКСТ / ИДЕОМИФОЛОГИЯ / АБСУРД / AVANT-GARDE TEXT / IDEOMYTHOLOGY / ABSURD

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Дашевская О. А.

Пьеса А. Введенского «Елка у Ивановых» рассматривается в историко-литературном процессе 1920-1930-х гг. В центре внимания находится мотив Рождества в генетическом и историко-функциональном аспектах; показывается трансформация «святочного сюжета» русской литературы конца Х1Х начала ХХ в. в авангардном тексте.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Russian literature myths and Soviet period ideomythology in the play «Christmas tree at the Ivanovs» by A. Vvedensky

Vvedenskys play Christmas tree at the Ivanovs is studied within the historical and literary process of 1920s -1930s. Christmas motif in the genetic, historical and functional aspects is in the focus of attention. The article reveals the transformation of Christmas plot characteristic of Russian literature of the close of the 19th century the turn of the 20th century in the avant-garde text.

Текст научной работы на тему «Мифы русской литературы и идеомифология советской эпохи в зеркале пьесы А. Введенского «Елка у Ивановых»»

2009 Филология №3(7)

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ

УДК 8209

О.А. Дашевская

МИФЫ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И ИДЕОМИФОЛОГИЯ СОВЕТСКОЙ ЭПОХИ В ЗЕРКАЛЕ ПЬЕСЫ А. ВВЕДЕНСКОГО «ЕЛКА У ИВАНОВЫХ»

Пьеса А. Введенского «Елка у Ивановых» рассматривается в историколитературном процессе 1920-1930-х гг. В центре внимания находится мотив Рождества в генетическом и историко-функциональном аспектах; показывается трансформация «святочного сюжета» русской литературы конца Х1Х - начала ХХ в. в авангардном тексте.

Ключевые слова: авангардный текст, идеомифология, абсурд.

Творчество обэриутов (прежде всего Д. Хармса и А. Введенского) справедливо изучается в рамках авангардных стратегий (см. [1-3]). В силу герметичности текстов «чинарей» менее исследована их связь с историколитературным процессом, присутствующая как полемика с другими эстетическими парадигмами. Известно, что объединение «реального искусства» возникло в конце 1920-х гг. как реакция на модернистское творчество (романтическое, т.е. приукрашивающее реальность), с одной стороны, и как отталкивание от восходящей нормативной культуры - с другой, что подчеркнуто в их манифестах. Пьесу А. Введенского «Елка у Ивановых» (1938) мы рассматриваем в историко-литературном плане, обращаясь к стратегиям обэриутов только в связи с поставленной задачей.

В качестве методологического принципа мы опираемся на мысль о том, что тексты абсурда не обладают внутренним содержанием по определению. Они не требуют интерпретации, а «предлагают модель, возможность инте-претации на себе любого содержательного в традиционном смысле текста, дискурса» [4. С. 208]. Для понимания пьесы А. Введенского «Елка у Ивановых» актуальны идеи Д. Жаккара, который одним из первых указал на основополагающие принципы эстетики Д. Хармса и А. Введенского. Они выдвигали идею отказа от мимесиса, который был создан «буржуазной драматургией» и подражающей ей советской (нет ничего более лживого, чем уподобление реальности) и требовали такого действия, когда «настоящий сюжет как бы теплится» за его спиной [1. С. 210-213.] В «Елке у Ивановых» Введенский создает условное драматическое действие, внешние фрагменты, не связанные между собой, дают «метафорическое изображение смысла в его целостности». Сюжет всегда метафора, включающая все возможные варианты жизненных ситуаций.

В основе пьесы «Елка у Ивановых» находится метафорический сюжет, состоящий из реалий русской литературы, или «общий» сюжет русской литературы с характерными для нее топосами, идеями, героями, мотивами. На это указывают, во-первых, явные и имплицитные отсылки к творчеству русских писателей. Так, в перечне действующих лиц названы характерные для

русской литературы XIX в. персонажи: гробовщик, горничные, повара, солдаты, учителя латинского и греческого языка, отсылающие к произведениям А. Пушкина, Ф. Достоевского, А. Чехова («Гробовщик» - название повести А. Пушкина; «учителя латинского и греческого языка» - персонажи произведений А. Чехова, прямая отсылка к «Человеку в футляре» и др.). Реально этих персонажей нет в качестве действующих лиц, что делает очевидным пародийный пласт пьесы А. Введенского. Ее основными топосами становятся квартира семьи Ивановых», сумасшедший дом, полицейский участок, суд.

Во-вторых, в основу пьесы положен жанр «святочно-рождественского рассказа». Корпус рождественских текстов в русской литературе огромен. Они восходят к фольклорно-обрядовым действам, их становление приходится на вторую половину XIX в.; периоды их интенсивного распространения -переломные эпохи. Классикой «святочного рассказа» стали произведения Ф. Достоевского, А. Чехова, Л. Андреева и др. (см. [5. С. 5-9]). Исследователи отмечают, что расцвет жанра, приходится на конец XIX - начало XX в., он охватывал высокую литературу и беллетристику 1. Действие пьесы Введенского происходит в 90-е гг.

«Святочно-рождественский сюжет» имеет свои конститутивные признаки, он организован «вокруг матриманиальной ситуации», так как святки -время устройства личной судьбы с мотивом соединения жениха и невесты [6. С. 8]; структурно-семантической основой жанра выступает мотив семейного и детского праздника, главное - ожидания чуда. Трансформация этих мотивов обнаруживается в пьесе Введенского.

«Метафорический сюжет» пьесы соединяет «святочно-рождественский» жанр русской литературы и «новогоднюю елку» советского времени. После революции празднование Рождества как события христианского календаря было запрещено; только с 1937 г. было разрешено ставить елку в Новый год 31 января. Национальной мир, представленный через «святочно-рождественско-новогодний» код русской литературы, неизменен в своей сущности; надежда на христианское чудо заменяется верой в «светлое будущее».

«Елка у Ивановых» содержит два ряда образов: первый из них развивает идеи и мифы русской литературы XIX в.; второй отражает представления постреволюционной эпохи о настоящем (1930-е гг.) как вхождении в будущее (коммунизм). Эти два ряда образов контаминируются, образуя абсурдный сюжет.

В самом названии пьесы «Елка у Ивановых» совмещены советский новогодний праздник (елка) и рождественский код (в ремарке указано, что действие происходит в сочельник, т.е. 31 декабря). Главное событие пьесы - подготовка и ожидание Нового года в семье Ивановых. Девять детей семьи Ивановых имеют возраст от одного года до 82 лет; подчеркнем, что это единственная характеристика персонажей; при этом у всех у них разные фамилии.

Действующие лица:

Петя Перов - годовалый мальчик

1 В «Словаре-указателе сюжетов и мотивов русской литературы» представлена обширная подборка и аннотация святочного сюжета в русской литературе X1X-XX вв., исчисляемая сотнями названий [см.: 6]

Нина Серова - восьмилетняя девочка

Варя Петрова - семнадцатилетняя девочка

Володя Комаров - двадцатипятилетний мальчик

Соня Острова - тридцатидвухлетняя девочка

Миша Пестров - семидесятилетний мальчик

Дуня Шустрова - восьмидесятидвухлетняя девочка [7. Т. 2. С. 47].

Их родители имеют другую фамилию - Пузыревы («Пузырева-мать» и «Пузырев-отец»). Фамилии детей созвучны фонетически, просты и идентичны по способу словообразования, в них соединены и переплетены реалии жизни, имена деятелей культуры и литературные герои. Объединение персонажей самой распространенной русской фамилией позволяет предположить, что семья Ивановых - модель общества, это образ национального мира. Тема Ивановых как русских и тема семьи Ивановых актуализировались в контексте постреволюционной литературы с ее обращением к массовому человеку. Они многократно обыграны в русской литературе 1920-1930-х гг. в творчестве самих обэриутов («Ивановы» Н. Заболоцкого, имя Иван Иванович в рассказах Д. Xармса), в произведениях М. Зощенко, А. Платонова, Б. Пильняка (герой его новеллы «Человеческий ветер» носит имя Иван Иванович Иванов); ближайший контекст - пьеса А. Афиногенова «Ложь (Семья Ивановых)». Национальный мир - единая семья («семья Ивановых»), где все -братья и сестры, живущие в атмосфере ожидания «елки» (сказки, чуда, исполнения желаний), тема ожидания елки и подарков вводится с первой реплики. Люди всех возрастов - дети, так как у них единый детский уровень сознания, ожиданием «елки» исчерпаны их жизнь и уровень притязаний (темы разговоров между собой, вопросы взрослым, реакция на происходящее); вместе с тем «детское-взрослое» перемешано до неразличимости (вульгарная лексика, эротический план). Это взрослые, оставшиеся детьми.

Мотив детского сознания (людей-детей) присутствует в разных ракурсах. С одной стороны, в способе введения персонажей: в каждой реплике указан возраст «детей» (что подразумевает значимость «детскости» для автора); с другой стороны, у них детские разговоры и поведение, отражающие физиологический уровень существования (они моются, дразнят друг друга, хвастаются, спорят), они неуклюжи и неумелы.

Володя Комаров (мальчик 25лет). ...Яобжег себе живот.

Миша Пестров (мальчик 76 лет). Теперь у тебя будет клякса. Которую, я знаю, не вывести ничем и никогда1.

...Миша Пестров (мальчик 76 лет). Да бросьте дети ссориться. Так и до елки не доживешь. А родители свечек купили, конфет и спичек, чтобы зажигать свечи [7. Т. 2. С. 48.]

В приведенном фрагменте действия персонажей и их реакции на мир атрибутируют их детское сознание: «обжечь живот», «клякса», «ссориться», «конфеты и свечи», «играть в мячик». Обратим внимание, что такова же реакция родителей на смерть Сони Островой (32 лет).

...Пузырев-отец (плачет). Девочка моя, Соня, как же так. Еще утром ты играла в мячик и бегала как живая [7. Т. 2. С. 52].

1 В статье соблюдены орфография и пунктуация А. Введенского.

Действие пьесы начинается в вечер накануне Рождества, когда рекомендуется особо строго соблюдать пост, что подразумевает в том числе воздержание от плохих поступков1. Подготовка к Рождеству связана с мотивом «мытья» - няньки купают детей в ванне. Ремарка: «На первой картине нарисована ванна. Под сочельник дети купаются. Стоит и комод. Справа от двери повара режут кур и режут поросят. Няньки, няньки, няньки моют детей. Все дети сидят в одной большой ванне...» [7. Т. 2. С. 48]. Баня, во-первых, имеет конкретный смысл: дети купаются в сочельник, снимают грязь, «мох» (в переносном смысле - грехи); во-вторых, символически подразумевается «баня» как чистка (партийная чистка), так как ванна нарисована, не настоящая, а подразумеваемая, «символическая», «дети сидят в одной большой ванне». Баня отсылает к комплексу значений пьесы В. Маяковского «Баня». В ремарке подчеркивается величина ванны, в которой находятся «дети» всех возрастов (общество), баню организуют няньки, которых много, однако их нет в перечне действующих лиц («Няньки, няньки, няньки моют детей»). Няньки и дети - метафора социальной иерархии, все либо няньки, либо «дети», которых «моют», любой может занять одну из двух ролей. В-третьих, баня - очищение / омовение как подготовка к смерти, которое ждет оступившихся (недостойных), а с другой стороны, всех.

Сразу следует указать на особое толкование смерти в творчестве А. Введенского. Какие бы частные аспекты ни приобретала она в разных текстах, всегда присутствует ее особое понимание и фундаментальный интерес к ней в творчестве поэта. М. Мейлах указывает на безусловность трех тем писателя - «время, смерть и Бог», главная из которых - тема смерти. Смерть - это «единственно реальное событие» в мире Введенского и главное безусловное событие человеческой жизни2. Смерть - закон, всегда ожидающее человека событие, присутствующее фоном любых частных проявлений жизни. В определенном смысле все пьесы Введенского - о смерти. Кроме того, отметим, что Введенский в «жизни не ощущал условной прочности существования»; акцентировал ее мгновенность [7. Т. 2. С. 166].

Первая реплика годовалого мальчика Пети - о смерти как безусловности: «Будет елка? Будет. А вдруг не будет. Вдруг я умру» [7. Т. 2. С. 47]. Вопрос подразумевает положительный ответ.

Няньки выступают в двояком образе - воспитатели (охранники) и убийцы. Няньки в определенном смысле «знают» о том, что происходит, они слышат то, что находится за границами физической реальности: например, как «говорит мыслями» годовалый мальчик Петя, они легко общаются с ним. Им все подконтрольно.

Главное событие первой картины - убийство Сони Островой («острой» на язык), нянька отрубает Соне голову топором. Убийство мотивировано

1 Сочельник - вечер накануне Рождества и Крещения (6, 18 января). После него отправлялись на ночную Рождественскую службу. В сочельник рекомендуется особенно строго соблюдать пост, что подразумевает воздержание от плохих поступков. Это праздник прощения и примирения. См.: [8. С. 165-166].

2 См.: «Смерть, по Введенскому, - это единственно реальное событие, прерывающее время и вместе с ним - постижение мира в категориях обусловленного временем сознания» [9. С. 8, 33 и др.]

гневом няньки, хотя в сочельник необходимо воздержание от плохих поступков. Соня раздражает няньку непослушанием, она выделяется среди других неподчинением, своеволием. Но в отличие от всех она ведет себя естественно - она нарушает табу; в отличие от других «бесполых» детей она ведет себя по-женски. Эротические мотивы противостоят ханжеской морали; откровенное поведение Сони - это реабилитация телесности, которая вуалируется, она называет вещи своими именами.

Мотив незащищенности человека в социальной реальности и постоянно нависающей над ним опасности насилия входит в пьесу через реплики детей (Дети кричат: «Убийца, она убийца. Спасите нас») [7. Т. 2. С. 49]. Не дошедший до нас роман Введенского назывался «Убийцы вы дураки». Тема страха и ненадежности существования в мире - одна из главных в творчестве Д. Хармса и А. Введенского. Она поднимается в первой пьесе Д. Хармса «Елизавета Бам» (1928), в сюжете которой выражена мысль о том, что современному человеку скрыться негде, его настигнут везде. Введенский продолжает эту же тему в конце 1930-х, обыгрывая случайность (без умысла) и неожиданность расправы с Соней Островой (возможно, обыграна фамилия Островский в двух вариантах: смена драматурга XIX в. автором романа «Как закалялась сталь» Н. Островским).

В связи с темой насилия и проблемой права человека на убийство важное место занимает мотивный ряд, связанный с творчеством Ф. Достоевского. Введенский профанирует смысловые акценты сюжета романа «Преступление и наказание». Он создает треугольник: нянька (Раскольников) - Соня Острова (Соня Мармеладова), убитая за эротическую вольность, - Федор (Достоевский), жених няньки. Нянька произносит монологи Раскольникова: «Мои руки в крови. Мои зубы в крови. Меня оставил Бог. Я сумасшедшая... »; «Ее голова у меня в голове. Я Соня Острова - меня нянька зарезала. Федя-Федор спаси меня» [7. Т. 2. С. 58.]. Федор в пьесе «Елка...» - жених не Сони, а убившей ее няньки (оппозиция «Федор - нянька» содержит имплицитную отсылку к связи Федор Достоевский - Раскольников). Федор не может спасти раскаявшуюся няньку, просящую его о помощи, так как сам становится тоже воспитателем - учителем латинского языка. Без изменения в пьесе Введенского остается роль Сони - жертвы сложившихся общественных отношений. Перифраз Достоевского связан с неприятием Введенским идеи сострадания убийце и оправдания его (тема наказания Раскольникова как очищения), которые определяют абсурд современности. Арестованная нянька, которой объявляют приговор, вызывает больше сострадания окружающих, чем погибшая от ее руки Соня (сцена прихода милиции в дом Ивановых); полицейские видят ее красоту, сочувствуют ей, няньку помещают в сумасшедший дом.

Выстроенный «по мотивам» романа Достоевского треугольник восходит также к комплексу рассуждений русской философии и литературы о женском образе. Эти смыслы содержит оппозиция «жених - невеста». Федор выступает страдающим женихом, потерявшим невесту, в восприятии Федора она «Дульчинея», его «душа» («у нас одна близкая душа»), она не похожа на других. «Незаинтересованная любовь» Федора к ней противостоит слепой любви (Эросу). «Няньку» не может заменить другая (служанка); героя ведут с завязанными глазами выбрать другую, он делает «слепой» выбор, впослед-

ствии отказывается от служанки: «Мне скучно с тобой. Ты не моя невеста. Ты мне чужая по духу. Я скоро исчезну словно мак. у меня страшная тоска. Я скоро исчезну словно ночь» [7. Т. 2. С. 58]. «Своя» «по духу», т. е. по мировоззрению, нянька имеет конкретное имя - Аделина Францевна Шметтер-линг, в отличие от безымянной служанки; нянька, очевидно, занимает более высокое место в социальной иерархии. В сюжетной ситуации фиксируется смена представлений: замена идеального женского образа «нянькой», которая становится вариантом «коммунистической софийности». Они с Федором едины «по духу». После ее утраты его жизнь теряет смысл, он идет «учиться, учиться и учиться», становясь учителем латинского языка. С другой стороны, он использует служанку в своих интересах.

Театр абсурда возникает в ситуации, когда одна система ценностей сменилась противоположной, автор не занимает ни одну из предлагаемых позиций, даже внеположную изображаемому (тогда рождается сатира). Как справедливо пишет современный критик, автор в литературе абсурда находится «по ту сторону добра и зла», помещен в ситуацию вненаходимости, образовавшийся «некий логический тупик» «требует иного пути мысли и «иного подхода» [10. С. 200-202]. Абсурд существует «по ту сторону культуры», так как выскочить из культуры можно только с помощью абсурда. В то же время освободиться от нее совсем невозможно, чувство ужаса перед реальностью (осознание ее абсурда) не может быть выражено иначе, как с помощью того же «языка культуры», который и становится способом выражения другого сознания. В этом смысле мы говорим, что «Елка у Ивановых» диалогична по отношению к актуальным с конца XIX в. идеям и содержанию литературы 1920-1930-х гг.

В случае обэриутов абсурд призван выразить «обвал» реальности, свидетелями чего они были, поэтому «крушение реальности» - это главная их тема. Введенского характеризует «тотальное отрицание значения». Абсурд открывается тому, кто умнее; он связан с обретением трагической свободы, он не ангажирован и не подразумевает никакой позитивной программы [9. С. 200-202].

Вместе с тем в пьесе «Елка у Ивановых» есть план смысла и план бессмыслицы. «План смысла» связан с композицией пьесы, последовательностью актов, отражающих внешние события. Четыре действия в девяти картинах расположены следующим образом. В первом действии три картины: в семье Ивановых готовятся к елке, няньки моют детей, одна из них убивает Соню, приходит полиция (1-я картина); в «тот же вечер» в лес за елкой посланы Федор, жених няньки, и лесорубы (2-я картина); Пузыревы мать и отец возвращаются домой, сцена у гроба (3-я картина). Второе действие: в участке писарь и городовой допрашивают Соню (4-я картина); Соню отвозят в сумасшедший дом (5-я картина); Федор приходит в больницу к служанке (6-я картина). Третье действие: у гроба Сони разговаривают Собака Вера и годовалый мальчик Петя Перов (7-я картина), суд над нянькой (8-я картина). Четвертое действие состоит из одной 9-й картины: дети заходят в комнату с елкой и все один за другим умирают.

План «бессмыслицы» связан с «сюжетом», с происходящим в самих картинах. Введенский представляет мир как хаос, содержание пьесы отражает

кризис логического сознания, рациональных представлений о целом. Так, в сумасшедшем доме (частотный для Введенского образ), куда привозят няньку, врач целится в зеркало, сумасшедшие и санитары выступают в едином акте коммуникации («собираются по грибы, по ягоды»). В пьесе Введенского мир - сумасшедший дом, это связано не только с постреволюционной ситуацией, но и с ограниченностью человеческого сознания как такового. Сюжетообразующее значение в творчестве поэта обретают мотивы времени, установления смысла и невозможности понимания вселенной; мир не постижим с помощью мысли, «логика скользит по поверхности» [см. подробнее: 9. Т. 2. С. 12-15]. Введенский обнажает онтологический и гносеологический абсурд, акцентирует несвязанность, несостыкованность разных планов универсума и невозможность выразить представления о нем. Эта идея присутствует во всех картинах.

Федор - человек современной цивилизации: он лесоруб и непосредственно участвует в подготовке к Рождеству (будущему). С рубкой елок / леса (природы) вводится тема разрушительности индустриальных процессов как уничтожения первооснов бытия: «Деревья на конях / Бесшумные лежат. / И пасынки судьбы /По-ангельски визжат». Природа безмолвна («бесшумные» деревья) и беззащитна перед человеком, разрушившим свой человеческий облик («пасынки», т.е. не Сыны Бога); человек уподоблен животным, что выражено алогизмом («по-ангельски визжат»).

Лесорубы поют хором гимн, маркируя победу коллективных ценностей и единство человечества в противостоянии природе. Содержание гимна эклектично, как бестолковы и действия самих людей («С престола смотрит Бог / И улыбаясь кротко / Вздыхает тихо ох / Народ ты мой сиротка») [7. Т. 2. С. 50-51]. Люди утверждают ценности природы, поют песню о ее совершенстве («Как хорошо в лесу, / Как светел снег. /Молитесь колесу, / Оно круглее всех»), вместе с тем они вырубают лес; «во здравие» Рождества, символизирующего устремление человечества к духовным ценностям, люди наедаются и напиваются.

Люди и звери в пьесе меняются местами. Пузыревы «кричат, лают и мычат». Бестолковости действий людей противопоставлены «диалоги» животных (в традиции Заболоцкого); в них жирафы, волк, лев, поросенок рассуждают о времени, звездах, крови, молоке кормилицы, о душе, о смерти. Введенский развивает «святочный» код русской литературы, согласно которому Рождество связано с поверьем о «разговорах» волов (шире - «животных»), их «наказы» воспринимаются как «слово Божье» [6. С. 104]. «Немым» людям нечего сказать, они не владеют речью; в отличие от них «разговоры» животных - о существенном и главном, они утверждают целостность миропорядка, владеют «знанием» о сущностном, приходят к природе в гости и также тихо уходят (Ремарка: «Жирафа - чудный зверь, Волк - бобровый зверь, Лев - государь и Свиной поросенок совсем как в жизни уходят. Лес остается один») [7. Т. 2. С. 52]. Находясь внутри природы, животные учатся понимать свое место в ней. Их диалог («урок») содержателен, свидетельствует о согласованности в поступках и понимании друг друга.

Немые лесорубы изъясняются руками, бездумно поют, сами не понимая о чем. Нарушение коммуникативности выражено в несвязности их речи, они не

слышат друг друга и не пытаются понять. Каждый говорит о своем, и все - о разном. Их первый разговор помещен перед диалогом животных, каждый лесоруб произносит по слову: 1-й - «фрукт»; 2-й - «желтуха»; 3-й - «помочи». Это их реакция на рассказ Федора о его любви. Второй раз представлена их реакция на известие о смерти Сони:

1-й лесоруб. Фрукт.

2-й лесоруб. Послание грекам.

3-й лесоруб. Человек тонет. Спасайте [7. Т. 2. С. 54].

Несвязный текст трех реплик, во-первых, выражает абсолютное отсутствие коммуникативности между людьми; во-вторых, в каждой из фраз выражена содержательная примитивность человека; в-третьих, воплощена разорванность корреляции между языком и мыслью как несостоятельность человеческого мышления в целом, а именно: отсутствие понимания в соотношения прошлого с настоящим, существование в границах штампов сознания, несвязность представлений о разных рядах жизни. Фраза третьего лесоруба - метафора положения человека в бытии, не осознаваемого им самим. В творчестве Введенского осуществляется дискредитация «устойчивых механизмов языка» и «обусловленных моделей сознания», разрушение отстоявшихся представлений о мире (см. подробнее: [9. Т. 2. С. 8]).

Иной уровень сознания обретается только теми, кто находится на границе или за границами эмпирического мира, им открыто иное. В «Елке у Ивановых» это годовалый мальчик Петя Перов (обратим внимание на его фамилию, восходящую к семантике слова «перо»), говорящая собака Вера, «голова» и «тело» Сони. (Аналогом их выступают «разговоры» животных.)

Высказываниям лесорубов в приведенном фрагменте противопоставлен разговор «головы» и «тела», в котором представлена связная речь. «Голова» и «тело» ищут друг друга, говорят «содержательно» в отличие от речи людей. Отсутствие знаков препинания можно понимать как их сохраняющееся единство.

Голова. Тело ты все слышало?

Тело. Я голова ничего не слышало. У меня ушей нет. Но я все перечувствовало [7. Т. 2. С. 54] .

В этом фрагменте входит эсхатологическая тема Введенского, в представлениях которого смерть - соединение человека с Богом. В его произведениях предложена «двухступенчатая эсхатологическая модель». Смерть еще «не вырывает человека из царства обусловленности и времени», однако она изымает человека из абсурда земной реальности (см. подробнее: [9. Т. 2. С. 15]). Эсхатологические сюжеты и концовки произведений - характерная черта творчества Введенского («Куприянов и Наташа», «Где. Когда», «Мне жалко что я не зверь» и т.д.).

Разговор «головы» и «тела», рассуждения годовалого мальчика Пети Перова и поведение собаки Веры - однопорядковые явления в мире пьесы. Центральное место среди персонажей принадлежит Пете Перову.

Детям семьи Ивановых от 8 и до 82 лет противопоставлен «годовалый мальчик Петя Перов», находящийся за границами эмпирического сознания. Он помещен в особое пространство: «все дети сидят в одной большой ванне, а Петя Перов годовалый мальчик купается в тазу, стоящем прямо

против двери». 1. В авторской ремарке подчеркнуты не только его отдельность, но и промежуточное положение - он сидит против двери (его местоположение прямо против двери соединяет его с другим миром). 2. Петя Перов «говорит мыслями», не владея речью; другие дети отказываются думать, их жизнь ограничена физиологическим существованием. Так, на вопрос Вари Петровой Володя Комаров отвечает: «Я ничего не думаю. Я обжег себе живот». 3. Петя Перов наделен главной интуицией в мире Введенского: он знает о неизбежности смерти. Его первая реплика о том, что «елка» неосуществима. Он выходит на уровень главных - экзистенциальных категорий человеческого существования: «Я умею говорить мыслями. Я умею плакать. Я умею смеяться». И наконец: «Один я буду сидеть на руках у всех гостей по очереди с видом важным и глупым, будто бы ничего не понимая. Я и невидимый Бог» [7. Т. 2. С. 48]. С ним связан мотив пред-бытия (Петя Перов: «Как сейчас помню, два года тому назад я еще ничего не помнил»), он самый «глупый» среди всех ожидающих елки и одновременно «ведающий» все, что здесь случится. Петя Перов то сидит на руках няньки, то «входит, ковыляя»; он то не умеет говорить, то вступает в диалог. Его связь со сверхреальным выражается в том, что он слышит песню собаки Веры, содержанием которой является осуждение няньки. Собака Вера единственная, кто «тихо плачет» о смерти Сони, произносит речь в стихах, общается с Петей Перовым.

Не-люди выявляют кризисное состояние жизни. Собака Вера противостоит земным персонажам, изрекает истины: «смерть - это проба», «черные нравы», кровь везде»; она читает стихи о жизни и смерти: «Жизнь дана в украшенье. / Смерть дана в устрашенье. / Для чего ж разрушенье?» [7. Т. 2. С. 60]. В отличие от других «братьев» и «сестер», которые живут настоящим моментом - радостью ожидания елки, Петю Перова и собаку Веру отличает память о далеком прошлом. Горизонт памяти Пети Перова меньше, он знает об ином мире, но выступает и частью земного мира, не может «объяснить все»; на вопросы собаки Веры отвечает штампами: «Папа. Мама. Дядя. Тетя. Огонь. Облако» и т.д. Вместе с тем им обозначены некоторые безусловные, онтологические ценности, смысл которых утрачен в человеческой истории.

В рамках рождественского сюжета следует указать еще на одну особен -ность: со Святками связан мотив нежити и потусторонних темных сил [6. С. 172-173]. Введенский переворачивает эту традицию, в пьесе вместо разгула нечистой силы присутствует святость животных, потустороннее наделяется позитивным смыслом, зло находится в земной жизни.

В литературе социалистического выбора 1930-х гг. подвергается существенной трансформации временная парадигма: усиливается идея борьбы со временем, развивается миф о победе над ним (см. название романа В. Катаева «Время, вперед!» и др.); культивируется идея ценности не настоящего, а идеального будущего. В произведениях разворачиваются мотивы планомерного ускорения истории, устремленности в «завтра». Под будущим понимают «эру блаженства», «земной рай», с ним связывают осуществление бессмертия (см. подробнее: [11. С. 162-165]).

Тема новогодней елки как символа будущего характерна для 1930-х гг. (в эти годы развивается тема «Кремлевской елки» в детской литературе). Тема

ускоренного течения времени выражена в пьесе Введенского структурно: в каждой картине фиксируется изменение времени (висят часы), оно обгоняет естественный ход жизни. Так, действие начинается в 9 часов вечера 31 декабря, а комната с елкой открывается на другой день вечером; дети прожили несколько часов, а часы показывают уже следующие сутки.

Будущее входит в пьесу как тема смерти. Рождество наступает в последней картине: открывается дверь, и дети заходят в комнату с елкой как в достигаемое окончательное счастье, выраженное в возгласах героев. Оказавшись за дверью, они восторгаются елкой и последовательно один за другим умирают. Автор дискредитирует идею светлого будущего - коммунизма как бессмертия.

Такое прочтение правомерно по нескольким причинам. 1. Комната с елкой представляется детям совершенством и «блаженной страной»; персонажи в разных вариациях повторяют две фразы: «Ах, елка, елка, елка» и «какая ты красивая».

Петя Перов (мальчик 1 года). Елка я должен тебе сказать. Какая ты красивая.

Нина Серова (девочка 8 лет). Елка я хочу тебе объяснить. Как ты хороша.

Варя Петрова (девочка 17 лет). Ах елка, елка. Ах елка, елка. Ах елка, елка...

......Миша Пестров (мальчик 76 лет). Блаженство, блаженство, блаженство, блаженство. И т.д.

«Блаженство» (1934) - название антиутопии М. Булгакова. Тема «блаженной страны» и «страны счастливых» - содержание многочисленных утопий начала 1930-х гг.

2. Елка находится за дверью (препятствием). Пространственное изображение будущего и путь к нему как преодоление преграды свойственны раннему авангарду, в частности В. Маяковскому в пьесе «Мистерия-буфф» («Там за горами горя - / солнечный край непочатый»). С Маяковским связан мотив смерти как нового рождения, рождественские и святочные мотивы и коннотации широко развиваются в его поэме «Про это» (1923); в ней утверждается смерть как возможность воскресения в преображенном мире будущего («Мы смерть зовем рожденья во имя»). Аллюзия к жизни Маяковского содержится в самоубийстве Володи Комарова в последней картине. Тотальная смерть героев в пьесе Введенского обнажает абсурдность утопических идей современности, отраженных в литературе.

3. Временная организация пьесы внешне немногим более суток, однако Пузырева-мать сообщает в своей последней реплике о том, что Федор «стал учителем латинского языка» (после смерти «невесты» он только собирался последовать совету служанки «учиться, учиться и учиться»); все это позволяет допустить более отдаленное будущее.

Конечное счастье подразумевает утрату коммуникации героев, пение матери вырождается в бессмыслицу: ее речь становится звукоподражанием, к тому же невозможно петь согласные звуки [7. Т. 2. С. 198]. Пузырева-мать (поет):

Аоуеия

БГРТ (не в силах продолжать пение плачет) [7. Т. 2. С. 66].

Дожидаясь елки, дети заметно умственно деградируют, от первой картины к девятой их поведение становится все более примитивным, в ожидании

праздника они все хуже выговаривают слова, не могут выговорить слово «елка» (щелка - пчелка - елка). Общее слабоумие подтверждают повторы и тавтологии в описании ими елки.

4. Достижение конечного идеала подразумевает остановку, или каталепсию времени. Оказавшись в комнате, герои перестают слышать друг друга. С другой стороны, до будущего дойти невозможно. Все умирают по разным причинам. Володя Комаров (25 лет) стреляет себе в висок. Дуня Шустрова (девочка 82 лет) умирает от старости (садится в кресло и умирает). Будущее оказывается несовершенным, Миша Пестров (мальчик 76 лет): «Хотел долголетия. Нет долголетия. Умер» [7. Т. С. 66]. Некоторые умирают необъяснимо. Только годовалый мальчик Петя умирает, потому что смерть неизбежна («Ничего, мама. Жизнь пройдет быстро. Скоро все умрем»). Введенский отражает ограниченные возможности человеческого сознания как такового, в будущем его может ожидать только смерть; для него являются абсурдом идеи современной ему жизни и литературы.

Таким образом, пьеса Введенского - зеркало драматургии и литературы 1920-1930-х гг. и - шире - литературы предшествующих десятилетий, взгляд на историю и культуру в свете возобладавших «идей времени», ставших фактом и определивших развитие реальности.

«Елка у Ивановых» - поздний Введенский, поэт уходит от «звезды бессмыслицы» как одного из основополагающих принципов ранней поэтики, в которой нельзя искать смысла. Пьеса «Елка у Ивановых» - умеренный авангард, содержащий черты, близкие к модернизму.

Литература

1. ЖаккарЖ.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда. СПб.: Академический проект, 1995;

2. Мейлах М. Вступительная статья и примечания // Введенский А.И. Полное собр. произв.: В 2 т. М.: Гилея, 1993. Т. 1, 2.

3. К столетию Александра Введенского // Текст и интерпретация. Новосибирск: НГПУ, 2006. С. 190-244.

4. Силантьев А.Н., Южакова О.Н. Философский дискурс как основа интерпретации творчества обэриута А.И. Введенского // Текст и интерпретация. Новосибирск: НГПУ, 2006.

5. Калениченко О.Н. Судьбы малых жанров в русской литературе конца ХІХ - начала ХХ века (святочный и пасхальный рассказы, модернистская новелла). Волгоград: Перемена, 2000.

6. Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы: Экспериментальное издание. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2006. Вып. 2. С. 100-184.

7. Введенский А.И. Полное собрание произведений: В 2 т. М.: Гилея, 1993. Т. 1, 2.

8. Капица Ф.С. Славянские традиционные верования, праздники и ритуалы: Справ. М.: Флинта: Наука, 2001.

9. Мейлах М. «Что такое есть потец»? // Введенский А.И. Полное собр. произведений. Т.2. М.: Гилея, 1993.

10. Бражников И. Смысл и чистота абсурда // Современная драматургия. 1994. № 2.

11. Корниенко О. О. Мифический модус социалистически ориентированной литературы 30-х годов ХХ века // Питання літературознавства: Науковий збірник. Чернівці: Рута, 2006. Вып. 72.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.