CC BY
46
14. Там же. Т. 14. С. 100.
15. Там же. С. 458.
16. Там же. С. 289.
17. Бабович М. Судьба добра и красоты в свете гуманизма Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1974. Т. 1. С. 105.
18. Достоевский. ПСС. Т. 8. С. 283.
19. Там же. С. 283.
20. Там же. С. 483.
21. Там же. С. 282.
22. Там же. С. 51.
23. Там же. С. 433.
F.M. DOSTOEVSKY «IDIOT»: AXIOLOGICAL «BATTLEFIELD» IN CHARACTERS'
HEARTS
Ye.V. Kuznetzova
The behaviour of Dostoevsky's characters is interpreted through the axiological approach. There has been defined the axiological position for each character and traced the development of every other one. The position includes ô complex of axiological points (standards, values, ideals). The article draws attention to interchangeling of standards, values and ideals at Dostoevsky's characters. The work gives analysis of the characters' views on «beauty». Beauty is a guiding line of the highest level. There is also some analysis on understanding abilities of beauty as the ideal of Dostoevsky's artistic world. Dostoevsky as well as his characters of «Idiot» interprets mystery of beauty that can change the world and save it. The result of the analysis is the main ideal that is harmony of beauty and humility.
© 2009
Е.Г. Постникова
МИФОПОЛИТИЧЕСКИЕ ФОРМЫ СОЗНАНИЯ В «БЕСАХ» Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
Массовые политические движения — это особенность Нового времени, следствие секуляризации культуры. Если человеческая душа — это «tabula rasa», то логично искать источник любого добра и зла во внешних обстоятельствах. Свои личные проблемы и комплексы человек начинает идентифицировать с проблемами Государства и ищет их разрешения в политике. «Достаточно часто мы имеем дело с компенсирующим взаимодействием противоположностей, например, в случае внешней компенсации за оставленные без внимания внутренние потребности. Где чувствуют свою индивидуальную слабость и никчемность, появляется потребность в коллективной силе и гордости. (...) Где нет са-
моидентичности, там стремятся к идентичности с групппой. Где у индивида отсутствует личная вера, а религиозным переживаниям не придается должного значения, там их место занимает участие в коллективных секулярных движениях и увлечение массовыми идеологиями.»1. Эти выводы современной аналитической психологии дают нам возможность понять, почему в «Бесах» все вовлечены в массовое политическое движение, мечтают к нему «примкнуть» и «пока-
2
зать свои силы» .
Практически каждый герой «Бесов» так или иначе идентифицирует себя с какой-то определенной политической идеологией и группой, представляющей
ее интересы. Отец молодого поколения («бесов») Степан Трофимович Верхо-венский — либерал-западник 40-х годов. Его сын Петруша претендует на роль лидера радикалов-демократов, связан с Internationale и вовлекает в эту «лакейскую нелепость» даже Ставрогина, который, судя по всему, писал им программу. «Липутин — фурьерист, Верховенский — общечеловек»3. О «наших» сказано, что они «представляли собою цвет самого ярко-красного либерализма»4.
Наконец, Шатов из-за «невозможности быть русским» тяготеет к славянофильству («Да, так как мы перековерканы до такой степени, что русскими быть не можем, то я и стал славянофилом»5. И даже по-должности обязанные быть консерваторами губернатор и губернаторша фон Лембке (в простонародии «Лембки») схватили «лоск новейшего необходимого либерализма»6.
Консерватизм, либерализм, социализм, атеизм, а еще западничество и славянофильство — всеми этими -измами и -ствами перегружен роман Ф.М. Достоевского. Это дало право литературоведам утверждать, что «Бесы» — это политический роман, да и сам автор не очень-то стремился скрыть этот факт: «Пусть выйдет хоть памфлет, но я выскажусь....»'. Но речь в романе идет не только об идеологиях и политических теориях, иначе Достоевский не был бы художником. В его художественном мире реальность преломляется под взглядом того, кто на нее смотрит. Каждый герой по-своему интерпретирует дейстительность,
о
обвиняя другого в ее «полнейшем, совершенном незнании»8. Орудием для интерпретации действительности является миф. В такой мифологизированной реальности живут и действуют герои «Бесов». Это люди секуляризованной культуры, оторванные «от почвы», от народа, следовательно, и потерявшие веру в «русского Бога», т.е. утратившие интимное чувствование русской национальной мифологии. Образовавшаяся пустота должна быть чем-то заполнена. Осиротелые и «лишние», они пытаются спрятаться от собственной свободы за какую-нибудь новомодную идеологию, которая из-за их страстной веры в ее основные постулаты, превращается в «новую религию». Консерватизм, либерализм, социализм на русской почве являются не просто идеологиями, а мифополитическими системами (формами сознания).
Чтобы прояснить нашу мысль, приведем два определения. Миф политический — это архетипическая конструкция, спроецированная в сферу самоорганизации общества и народа9. Миф политический — это миф, хранящий в коллективной памяти народа опыт, связанный с действием институтов его самоорганизации и правления и направленный на укрепление суверенитета нации10. Современные политические мифы, как и мифы архаические, имеют такие особенности.
Во-первых, в миф безоговорочно верят его носители, миф является аксиомой (тем, что недоказуемо, недоказано и не требует доказательств). Благодаря именно этой особенности современные политические мифы становятся «новыми религиями». На эту особенность, на наш взгляд, указал Степан Трофимович Верховенский, когда заявил: «Их пленяет не реализм, а чувствительная, идеальная сторона социализма, так сказать, религиозный оттенок его, поэзия его»11. Достоевский в «Бесах» показал, что современные мифы воздействуют не столько на разум (рацио), сколько на чувства (иррациональное), не на сознание, а на подсознание. Социализм для «верующих» в него — это не просто идеология, «кабинетная теория», а новая религия. На место Бога ставится теория, система. Почти религиозная вера героев «Бесов» в идею (идеологию) дает нам повод утверждать, что речь идет не столько об идеологии, сколько о политической мифологии. Петруша Верховенский прямо заявляет: «Тут, батюшка,
новая религия идет взамен старой, оттого так много солдат и является, и дело это
12
крупное» .
Во-вторых, миф — это мысль и чувство одновременно. В нем есть и смысл, и эмоция. А.В. Гулыга отмечает: «В первобытном мифологическом мышлении восприятие, переживание и волевой импульс слиты воедино (этнологи сравнивают это с поведением толпы в зрительном зале при крике «Пожар!»). Миф —
13
это аффект, ставший поступком»13. Герои Достоевского способны мысль почувствовать, как Кириллов и Ставрогин («Мысль почувствовали?» — переговорил Кириллов. — Это хорошо. Есть много мыслей, которые всегда и которые вдруг станут новые»14. Только «прочувствованная» мысль способна стать поступком, только тогда теория реализуется на практике через ответственный поступок (самоубийство в случае Кириллова). Человек, живущий в политическом мифе, не просто «заражен» идеей, он ее глубоко чувствует, свято верит и делает все, чтобы она воплотилась в жизнь, даже если для этого нужно саму жизнь «изничтожить».
Современный политический процесс в «Бесах» Достоевский показал как столкновение трех мифополитических форм сознания: консерватизма, либерализма и социализма, причем последние две являются контрмифами по отношению к национальной мифологии. Либерализм и социализм, как их видел Достоевский, не соответствуют древнему национальному архетипу, противостоят опыту предков, культурной парадигме национального сознания.
Автор особенно подчеркивает, что деятелям вроде Петруши Верховенского, как носителям лжемифологии, важно разрушить то, что они называют «преданиями». В черновиках к «Бесам» читаем: «Год такого порядка или ближе — и все элементы к огромному русскому бунту готовы. Три губернии вспыхнут разом. Все начнут истреблять друг друга, предания не уцелеют (здесь курсив автора — Ф.М. Достоевского). Принцип же Нечаева, новое слово его в том, чтоб возбудить наконец бунт, но чтоб был действительный, и чем более смуты и беспорядка, крови и провала, огня и разрушения преданий — тем лучше»15. С этого начинается разрушение национальной мифологии. Достоевский показывает, как это делается: предания объявляются предрассудками. Любопытен в этом отношении разговор «наших». На первый взгляд, он кажется малозначимым, поверхностным. Идет спор студентки и гимназиста вроде бы «ни о чем», то и
дело мелькают выражения: «старо», «все уже знают», «мы знаем», «слишком известно», «это предрассудки»16. Причем «предрассудками», «старым вздором, давно порешенным» для нового поколения являются такие понятия, как семья, брак, отношения отцов и детей, заповеди и даже почему-то именины. На наш взгляд, все эти понятия являются базовыми составляющими любой национальной культуры и государственности. С каждым из них связаны поведенческие стереотипы. Таким образом, мы можем утверждать, что в «Бесах» дана образная картина интервенции контрмифа в старый русский миф.
Либеральная мифология разоблачается Достоевским в «Бесах», как антинациональная, подрывающая основы русской государственности. Попытаемся собрать воедино основные составляющие либерального мифа, учитывая при этом, что мы смотрим на него глазами Ф.М. Достоевского, а значит, довольно субъективно. Более того, можно даже утверждать, что Достоевский создает свой контрмиф о русском либерализме и западничестве и поступает интуитивно верно, так как миф воздействует прежде всего на бессознательное и рациональными аргументами его не опровергнуть. Миф взламывается только мифом.
В «Бесах» либерально-западническую идеологию представляют Степан Трофимович Верховенский и писатель Кармазинов. Обратим внимание на высказывания этих героев, касающиеся основ русской государственности.
Во-первых, либералы-западники не верят в Бога, а тем более в «русского Бога». У Степана Трофимовича он вызывает только «веселенькие мысли». «Русский Бог» весьма «неблагонадежен» и даже против «крестьянской реформы едва устоял» (Степан Трофимович обменивается «известного сорта веселеньки-
17
ми мыслями о России и «русском Боге» в особенности»17. Кармазинов заявляет: «Святая Русь менее всего на свете может дать отпор чему-нибудь. Простой народ еще держится кое-как русским богом; но русский бог, по последним сведениям, весьма неблагонадежен и даже против крестьянской реформы едва устоял18. Заметим, кстати, что у Достоевского были все основания приписывать своим героям такие взгляды. Для сравнения приведем строчки из стихотворения П.А. Вяземского «Русский Бог». Известно, что стихотворение это было высоко оценено Герценом, вечным оппонентом которого был Ф.М. Достоевский, и дважды публиковалось в «Колоколе» и в «Полярной звезде»: «Нужно ль вам истолкованье, // Что такое русский Бог? (...) Бог грудей и (...) отвислых, // Бог лаптей и пухлых ног, // Горьких лиц и сливок кислых, // Вот он, вот он русский Бог (...) К глупым полон благодати, //К умным беспощадно строг, //Бог всего, что есть некстати, //Вот он, вот он, русский бог»19.
Во-вторых, народ русский для либералов-западников страшен, хотя они и признают, что он «еще держится кое-как русским Богом». Двойственность отношения к народу передовой части общества Достоевский подчеркивал неоднократно. Заигрывание с народом сочетается с брезгливостью, его «возводят в моду», одевают «лавровые венки» на его «вшивую» голову и в то же время боятся панически, предвидят за ним «топор». Читаем в «Бесах»: «Великий день девятнадцатого февраля мы встретили восторженно и задолго еще начали осушать свои тосты». При этом СтепанТрофимович бормочет про себя известные стихи
«Идут мужики и несут топоры, // Что-то страшное будет». Почти накануне ве-
20
ликого дня он стал вдруг проситься у Варвары Петровны за границу»20. «Мы,
как торопливые люди, слишком поспешили с нашими мужичками, (...) мы их ввели в моду. И целый отдел литературы, несколько лет сряду, носился с ними как с новооткрытой драгоценностью. Мы надевали лавровые венки на их вшивые головы. Русская деревня за тысячу лет дала нам лишь комаринского», — ут-
21
верждает герой21. Здесь речь идет о непродуктивности русских как нации. Он отказывает русским в способности к творчеству, тем самым отказывает им в праве быть «образом и подобием Божиим».
В третьих, либералы-западники отказывают русским в праве самоопределения как нации. Степан Трофимович утверждает: «Друзья мои — наша национальность, если и в самом деле «зародилась», как они там теперь уверяют в газетах, — то сидит еще в школе, в немецкой какой-нибудь петершуле, за немецкой книжкой и твердит свой вечный немецкий урок, а немец учитель ставит ее на колени, когда понадобится (....) По-моему, и довольно бы для России, pour notre sainte Russe (для нашей святой Руси). Притом же все эти всеславянства и национальности — все это слишком старо, чтобы быть новым. Национальность, если хотите, никогда не являлась у нас иначе как в виде клубной барской затеи, и вдобавок еще московской»22. Русским как нации отказано в праве на свободу и самостоятельность. А так как свобода — дар Божий, то Россия не освящена Богом, на нее не была ниспослана Благодать Отца, она всего лишь неудачный опыт.
Интересно, что при всем этом Степан Трофимович считает себя русским человеком («мы коренные русаки»), «настоящим русским» («Впрочем, я всегда осознавал себя русским. да настоящий русский и не может быть иначе, как мы с вами»)23. Возможно, он списывает портрет России и русского с себя, идентифицирует проблемы нации со своими собственными проблемами и комплексами. Лишнее подтверждение такому предположению находим в его оправданиях: «И чего она все сердится. Все одаренные и передовые люди в России были, есть и будут всегда картежники и пьяницы, которые пьют запоем»24. В этом смысле Степан Трофимович действительно «политический тип». Политический тип находит воплощение в личности, которая перемещает свои сугубо личные влечения на общественную сферу и истолковывает их в понятиях обще-
25
ственного блага25. Либерал-идеалист списывает Россию и русских с самого себя, вот и выходит она у него инфантильной, несамостоятельной, ординарной, нетворческой, неспособной к труду приживалкой у Европы.
В современных политических движениях, как в древних архаических культурах, миф и ритуал слиты. Либерализм и западничество как мифополитические формы мышления предполагают соответственное ритуальное поведение. Ф.М. Достоевский первым из русских художников обратил внимание на феномен мифологизации массового мышления. Человек, живущий в мифе, во многом ведет себя как архаический человек. Он сориентирован на архетипические образцы, подражает культурным героям Нового времени. Так, например, для Степана Трофимовича «...оказалось возможным простоять всю свою жизнь, более двадцати лет, так сказать, «воплощенной укоризной» перед отчизной, по выражению поэта: «Воплощенной Укоризной // Ты стоял перед отчизной, // Либерал — идеалист»26. В данном случае «либерал-идеалист» — это образ для подражания, своего рода героический архетип. (Следует особо оговорить, что
здесь понятие «архетип» мы употребляем не в том смысле, который вкладывал в него К. Г. Юнг, а как синоним к «образцам для подражания» и «парадигмам», следуя в этом за Мирча Элиаде.) В «подражательстве» Степана Трофимовича проявляется архетипичность его поведения.
Как показывает Достоевский, имена активно действовавших когда-то Героев являются почти сакральными для подражающих им либералов 40-х годов. Эти имена произносятся шепотом, их окружает тайна, на них наложено «табу». А сами герои (в романе идет перечисление имен: Герцен, Чаадаев, Белинский, Грановский) становятся своего рода мифологическими образцами для подражания. Степан Трофимович, рассуждая о Белинском с братией, восклицает: «вот были люди! Сумели же они любить свой народ, сумели же и пострадать за него, сумели же пожертвовать для него всем и сумели в то же время не сходиться с ним, когда надо, не потворствовать ему в известных понятиях. Не мог
же в самом деле Белинский искать спасения в постном масле или в редьке с го-
27
рохом!...» . Здесь Белинский выступает в роли мифического героя, первочело-века («были люди» — сакральное прошлое), жертвующего себя народу-племени, народу-идолу. Жизнь и смерть Белинского выглядят как жертвоприношение. Великий критик приходит в мир, чтобы принести в него Новость, которая позднее становится Нормой (функция мифологического героя).
Кумиры поколения 40-х странным образом напоминают мифических героев: только они когда-то активно действовали, совершали поступки, творили новую норму. Их же последователи «вынуждены» прозябать в бездействии, отказываясь от риска совершать поступки из страха быть наказанными, сосланными, арестованными. В них чувствуется некая зачарованность свободными и спонтанными действиями «первых» героев.
Жизнеописание Героев Нового времени становится руководством к действию, образцом поведения и для «либерала-идеалиста» Степана Трофимовича. Жить для Степана Трофимовича значит подражать мифологической, установленной «героями» схеме: Написать вольнодумное произведение (поэма, написанная по модному канону: «но тогда .в этом роде часто пописывали»), в котором бы проводилась какая-нибудь «высшая мысль»; быть изгнанным (изгнание героя с кафедры); иметь врагов (в данном случае ими становятся славянофилы: «Диссертация эта ловко и больно уколола тогдашних славянофилов и разом доставила ему между ними многочисленных и разъяренных врагов»; быть сосланным (Скворешники для Степана Трофимовича); жить под угрозой наказания (страх перед арестом Степана Трофимовича).
В том, как описывает Достоевский явление героепоклонства, проявилась громадная интуиция художника, надвременной характер его мировосприятия. Современная наука, занимаясь изучением мифотворчества, признала тот факт, что герой древнего мифа для архаического человека являлся своего рода образцом для подражания. Действовавший во время «оно», он единственный наделялся активной творческой энергией, правом на рискованный поступок, на установление закона, нормы. Жизнь же простого человека сводилась к ритмизованному, циклическому повторению действий героя, прадействий. В этом смысле мы можем утверждать, что большинство героев «Бесов», не способных на рискованный поступок, — люди архаические.
Итак, либерализм как мифополитическая форма мышления, как его понимал и показал в «Бесах» Ф.М. Достоевский, включает в себя следующие моменты: безверие («оплевывание» православия, «русского Бога»), антинародность, антинациональность, поклонение Западу в ущерб России, то есть носит антироссийский характер. По сути дела, это попытка духовного самоопределения без Бога. Своего Бога либералы-идеалисты нашли в Западе. Достоевский представляет не столько либеральный миф, сколько антирусский контрмиф. О действительных составляющих либеральной идеологии в «Бесах» не сказано почти ничего или сказано очень мало. Случайно появляются популярные и ныне клише: «общечеловеческие ценности», «права человека», но и они подаются в ироническом ключе. Вспомним сцену, как несчастный Степан Трофимович после того, как его «описали», идет к Лембке, хотя страшно боится, что его «высекут»: «Я к Лембке. Cher, я должен. Я обязан. Это долг. Я гражданин и человек, а не
щепка, я имею права, я хочу моих прав.Я двадцать лет не требовал моих прав,
20
я всю жизнь преступно забывал о них.но теперь я потребую»28.
В 1832 г. Уваров в пояснениях к отчету об инспекции Московского университета сформулировал свою знаменитую триаду — формулу русской культуры («православие, самодержавие, народность»). По мысли Ф.М. Достоевского, либералы 40-х отказались как минимум от двух составляющих этой формулы: православия и народности. Их духовным «детям», поколению радикальной демократии 60-х, осталось сделать последний шаг, отказаться от третьей составляющей — самодержавия, расшатать основы русской государственности.
Социализм, которым бредит молодое поколение «наших», является еще одной мифополитической формой сознания. Социализм не просто «слишком великая мысль», а «новая религия». Дети своих отцов, молодые радикалы тоже являются атеистами, всегда рады «раскассировать Бога» («Об атеизме говорили и, уж разумеется, Бога раскассировали. Рады, визжат. Кстати, Шатов уверяет, что если в России бунт начинать, то чтобы непременно начать с атеизма»29. Развивая до логического конца мысли предыдущего поколения либералов 40-х, они отвергают само существование национальной культуры, а содержание национальной истории готовы стереть ради истории без границ. Так, например, Нечаев «не признает различий в национальностях и уверяет, что все происходит по одному закону. В России он не видит никакой особенности от Европы. К индивидуальности русского характера относится в высшей степени невнима-
30
тельно и едва отвечает»30. Позднее В. Ленин в 1913 г. отвергнет само существование понятия национальной культуры как буржуазного обмана, распространяемого Черной сотней и поповщиной. Национальная культура — это культура помещиков, духовенства и буржуазии. Культура масс будет интернациональной.
Развенчивая мифы социализма, Достоевский предрекает, что лозунг «свобода, равенство, братство» очень скоро обернется «равенством, завистью и пищеварением», «рай на земле» обернется «райским стадом», а «безграничная свобода» — «безграничным деспотизмом»31. Формула «всем равные права» в переводе с «общечеловеческого» на человеческий язык означает «все одинаковые бездари» («Цицерону отрезается язык, Копернику выкалываются глаза, Шекспир побивается каменьями — вот шигалевщина! Рабы должны быть равны (...)
32
Мы всякого гения потушим в младенчестве»32. Кроме того, Достоевский «опрокидывает» и такую важнейшую мифологему социализма, как материальное равенство всех членов общества: «... Почему это все эти отчаянные социалисты и коммунисты такие невероятные скряги, приобретатели, собственники, и даже
так, что чем больше он социалист, чем дальше пошел, тем сильнее собствен-
33
ник.почему это?»33.
В прокламациях, которыми проповедники будущей мировой гармонии наводнили Россию, звучит не просто призыв к свержению существующего строя, они заклинают стихии, призывая на смену Космосу Хаос: «Запирайте скорее церкви, уничтожайте Бога, нарушайте браки, уничтожайте права наследства, берите ножи». В «смутное время» революционно настроенное молодое поколение держится «новейшего принципа всеобщего разрушения для добрых окончательных целей»34. Даже «государственные умы» предчувствуют «падение Вавилона», и хотя утверждают, что «у нас в России и рушиться нечему, сравнительно говоря. Упадут у нас не камни, а все расплывется в грязь», но уже бегут,
35
как «крысы с корабля»35.
Все заражено жаждой обновления, ждет прихода «новой жизни», «нового человека» («Тогда новая жизнь, новый человек, все новое»).36. В черновиках к «Бесам» есть запись: «Нечаев: Мы особенные, мы новые люди, не кричите, пожалуйста, все это старые больные нервы, бабий плач и к тому же небезопас-но»37. Радикальное движение актуализирует и использует в своих целях архетип обновления. Древние мифологии признают закон круговорота жизненных сил в природе: на смену жизни приходит смерть, смерть побеждается жизнью. Каждое новое поколение убивает, отрицает старое, одряхлевшее. Колос и семя — символ этого вечного коловращения. Жертвоприношение России, которое планирует Петруша, должно обновить, оплодотворить мир, осеменить землю, дать ей новые силы. Но претензию «бесов» объявить себя новым племенем, новыми людьми Достоевский разоблачает как самозванство. Стать культурным героем Нового мира, Первопредком, остаться в памяти поколений «новых людей» — мечта самозванца-беса. В черновиках к «Бесам» находим: «Нечаев страшно самолюбив, но как младенец (Ливанов): «Мое имя не умрет века, мои проклама-
38
ции — история, моя брошюра проживет столько же, сколько проживет мир»38.
Мифологический способ мышления, жизнь по героическим архетипам и попытка самомифологизации характерна не только для либералов-западников (Степана Трофимовича), но и для молодого поколения «наших». В этом отношении любопытно стихотворение «Светлая личность», авторство которого в романе приписывается Герцену и которое является пародией на стихотворение Огарева «Студент». «Светлая личность» — это образ жизни и образец для подражания. Каждая строчка этого стихотворения представляет собой не только определенный этап в жизни «студента», но и является своего рода мифологемой (осколком текстового мифа), содержащей важнейшую составляющую ар-хетипического поведения Героя Нового времени, революционно настроенного демократа-разночинца 60-х годов. Основными составляющими мифа о герое 60-х (Вожде) являются: плебейское происхождение («Он незнатной был породы»); герой выходит из народной среды («Он возрос среди народа»); Он гонимый, страдалец («Но гонимый местью Царской, // злобной завистью боярской,
// Он обрек себя страданью, // Казням, пыткам, истязанью»); он занят «пропагандой идей» («И пошел вещать народу // Братство, равенство, свободу»); он эмигрант, вынужден эмигрировать, чтобы вернуться и поднять восстание («И, восстанье начиная, // Он бежал в чужие краи // Из царева каземата, // От кнута, щипцов и ката»); народ ждет его появления, чтобы начать революцию («А народ, восстать готовый из-под участи суровой, //От Смоленска до Ташкента // С нетерпеньем ждал студента»); народ готов под руководством Вождя свергнуть Царя, уничтожить Церковь и Семью («ждал его он поголовно, //Чтоб идти беспрекословно // Порешить вконец боярство, // Порешить совсем и царство, //Сделать общими именья // И предать навеки мщенью // Церкви, браки и семейство — // Мира старого злодейство!»39.
В стихотворении Огарева «Студент», которое было опубликовано в «Правительственном вестнике» №163 за 1871 г. в материалах по делу убийства студента Иванова, есть все составляющие данного мифа: и бедная доля («Он родился в бедной доле // Он учился в бедной школе»), и «преданность народу» («В жизни стала год от году // Крепче преданность народу»), и изгнанничество («Но гонимый местью царской // И боязнию боярской»), и призыв к восстанию («Он пустился на скитанье, // На народное воззванье, // Кликнуть клич по всем крестьянам //От Востока до Заката: // «Собирайтесь дружным станом, // Станьте смело брат за брата»).
Появление в «Бесах» стихотворения «Светлая личность» не случайно, не является просто злой шуткой автора, пародией на демократическую прессу. Достоевский здесь обратил внимание на важное явление в общественной жизни России. Новая мифология паразитировала на житийном каноне. Стихотворения, посвященные героям Нового времени, являлись великолепным средством пропаганды. Воздействуя на коллектиное бессознательное массы, они не только множили мифы, но и гипнотизировали, завораживали публику, заставляя подражать растиражированным героям.
Так, например, такая черта нового героического мифа, как «незнатность породы» («Он незнатной был породы»), является демократическим вариантом сюжетной структуры житий святых — рождения от благочестивых родителей. Благочестие заключается в незнатности, даже плебействе. Некрасов в стихотворении «В.Г. Белинский» пропагандирует: «Родился он почти плебеем», и дальше совсем уж страшно «И он пришел, плебей безвестный! // Не пощадил он ни льстецов, // Ни подлецов, ни идиотов, // Ни в маске жарких патриотов»40. Только мифология Просвящения, мифология секуляризованной культуры объявила незнатность нормой для Героя, Спасителя нации, претендуещего на роль Сверхчеловека. Сумароковский Пармен в трагедии «Димитрий Самозванец» наставляет Самозванца: «Когда тебя судьба на трон такой взвела, // Не род, но царские потребны нам дела. // Когда б не царствовал в России ты злонравно, Димитрий ты иль нет, сие народу равно»41. В русской национальной традиции Царь-Батюшка — фигура сакральная, княжество священно, а вот Герои, претендующие на власть не по роду, именовались самозванцами. В Пушкинском «Борисе Годунове» незнатностью породы отличается не только Гришка Отрепьев, но и сам Борис («Родом он незнатен...», «Вчерашний раб, татарин, зять Малюты»)42. Борис у Пушкина тоже является самозванцем, потому что, будучи
детоубийцей, претендует на роль царя православной Руси, царя, которого даже голос должен быть «как звон святой».
Так мы выходим на тему самозванства. Пародируя демократический миф в «Светлой личности», Достоевский его одновременно и разоблачает, подключая архетипы «самозванства» и «смуты». Ничего не меняя в искусственно созданном демократическом каноне, писатель перекодирует миф. Героические подвиги «студента» странным образом повторяют злоключения Гришки Отрепьева. Сходство не только в происхождении, но и в претензии на роль «мирского и божьего суда» («И не уйдешь ты от суда мирского // Как не уйдешь от божьего суда»)43, в позе страдальца («Он обрек себя страданью»), в бегстве за границу («И, восстанье начиная, // он бежал в чужие края»).
Восстанием руководят из-за границы. В какой-то момент и Гришка Отрепьев, и «студент» ведут себя как эмигранты, а эмиграция очень неоднозначно оценивалась на Руси. Размышляя над феноменом русской эмиграции, А. Безансон пишет: «Эмигрировать! Нарушить одно из самых древних и прочных русских табу! Послы пересекали границу, лишь совершив множество обрядов, которые давали почувствовать сакральный характер этой разделительной линии веры и власти. (...) Отношения с государством инфантильны еще и потому, что покинуть государство не разрешается. Безусловное осуждение князя Курбского и царевича Алексея Петровича за то, что осмелились оказаться вне досягаемости государевой власти, определяет кровавый статус эмиграции»44. Эмиграция воспринималась как предательство отца и матери, Матушки Руси и Батюшки-Царя. Возвращение же при поддержке иноземцев с целью свержения законной власти «мечем и огнем» воспринималось как символическое отце и матереубийство. Это еще понимает Дмитрий-самозванец («Кровь русская, о Курбский, потечет! // Вы за царя подъяли меч, вы чисты. // Я ж вас веду на братьев; Я Литву // Позвал на Русь, я в красную Москву // Кажу врагам заветную дорогу.»45, но почему-то уже совсем не понимает Студент-самозванец. Подключая архетип «смуты» к мифу русской радикальной демократии, Достоевский словно «взрывает» его изнутри. Сквозь героический облик «Светлой личности» начинают просвечивать черты Гришки Отрепьева, которому рано или поздно народ прокричит: «Гришка От-репь-ев, а-на-фе-ма!».
Итак, мы увидели, что социализм развенчивается Достоевским как контр-миф, а его пропагандисты как «мошенники». Что же касается третьей мифопо-литичексой формы сознания — консерватизма, то в «Бесах» ее труднее всего обнаружить. Провинциальный город показан Достоевским в «Бесах» уже зараженным контрмифом. Носителем национальной мифологии является народ, который, по верному замечанию Кармазинова, «кое-как еще держится русским Богом». Образованная же часть общества (национальная элита) только иногда смутно припоминает что-то очень важное, какие-то основы Традиции. В романе рассказывается об одном генерале, который на вечере в Петербурге у Варвары Петровны вступил в спор по поводу атеизма, за что немедленно получил прозвище: «генерал» («Вы, стало быть, генерал, если так говорите»). Хроникер продолжает: «Иван Иванович вспылил чрезвычайно: «Да, сударь, я генерал, и генерал-лейтенант, и служил государю моему, а ты, сударь, мальчишка и безбожник!». Произошел скандал непозволительный. На другой день случай был
обличен в печати, и начала собираться коллективная подписка против «без-
образного поступка» Варвары Петровны, не захотевшей тотчас прогнать гене-рала»46. Аналогичная история повторяется уже в городе, когда Петруша Верхо-венский обсуждает вопросы атеизма с офицерами, и только один капитан заявляет: «Если Бога нет, то какой же я после того капитан»47. В сознании этих людей еще жив русский миф, согласно которому Богом и царем Русь сильна. Царь — живой образ Бога, подобно тому, как православная империя — живой
48
образ мира небесного48. И когда выпадает хоть одна составляющая этой иерархии, рушится мир.
На наш взгляд, сам Достоевский тяготел к консерватизму. Современный исследователь А. Кольев пишет: «Внешняя слабость консервативных идей в России обусловлена спецификой самого консерватизма. Консервативное сознание не предрасположено к теоритизированию, воспринимая Традицию скорее как часть мирового порядка, который реализован и будет реализован. Консервативный миф резко ограничивает возможности построения утопий. (...) Можно сказать, что консерватизм проявляет себя в политике только тогда и только тогда создает собственную доктрину, когда движение иных политических сил затрагивает Традицию, выдвигая аргументы против нее»49. Достоевский очень чутко улавливал процессы, происходящие в коллективном бессознательном народа. Как личную трагедию он воспринимал разрушение национальной Традиции и наступление контрмифа. В «Дневнике писателя» он предпринял попытку реми-фологизации национальной идеи. Хотя, конечно, Федор Михайлович не совсем вписывался в круг лиц, гордо именовавших себя консерваторами, относился к ним весьма скептически. Личности такого масштаба, как Федор Михайлович Достоевский, принципиально невместимы ни в какие -измы и -иствы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Одайник В. Психология политики. Политические и социальные идеи К.Г. Юнга.
СПб., 1996. С. 75-76.
2. Достоевский Ф.М. Собр. соч.: в 30 т. Л., 1972 -1990. Т.10. С.20.
3. Тамже.Т.10. С. 177.
4. Тамже.Т.10. С. 302.
5. Там же. Т.11. С.295
6. Тамже.Т.10. С. 241.
7. Там же. Т.11. С. 112.
8. Тамже.Т.10. С. 331.
9. Кольев А. Политическая мифология. М., 2003. С. 75.
10. Полосин В. Миф. Религия. Государство. М., 1999. С.169.
11. Достоевский Ф.М. Т.10. С. 63.
12. Там же. Т. 10, С. 315.
13. ГулыгаА.В. Русская идея и ее творцы. М., 1995. С. 30.
14. Достоевский Ф.М. Т.10. С. 187.
15. Там же. Т.11. С. 278.
16. Тамже.Т.10. С. 305-306.
17. Тамже.Т.10. С. 30.
18. Тамже.Т.10. С. 287.
19. Вяземский П.А. Русский Бог // Русская поэзия XIX века. М., 1974. С. 316.
20. Достоевский Ф.М. Т.10. С. 31.
21. Тамже. Т.10. С. 31.
22. Тамже. Т.10. С. 32.
23. Тамже. Т.10. С. 172.
24. Тамже. Т.10. С. 53.
25. Одайник В. Психология политики. Политические и социальные идеи К.Г. Юнга. СПб., 1996. С. 115.
26. Достоевский Ф.М. Т. 10. С.11.
27. Тамже. Т.10. С.33.
28. Тамже. Т.10. С. 334.
29. Тамже. Т.10. С. 180.
30. Тамже. Т.11. С. 232.
31. Тамже. Т.10. С. 311-312.
32. Тамже. Т.10. С. 322-323.
33. Тамже. Т.10. С. 64.
34. Тамже. Т.10. С. 77.
35. Тамже. Т.10, С. 287, 289.
36. Тамже. Т.10. С. 93.
37. Тамже. Т.11. С. 138.
38. Тамже. Т.11. С. 150.
39. Тамже. Т.10. С. 273.
40. Некрасов Н.А. Белинский //Собр. соч.: в 8 т. М., 1965. Т.1. С. 195.
41. Сумароков А.П. Димитрий Самозванец // Драматические сочинения. Л., 1990. С. 253.
42. Пушкин А.С. Борис Годунов //Собр. соч.: в 10 т. М., 1960. Т.4. С. 207.
43. Тамже. С. 222.
44. Безансон Ален. Убиенный царевич: Русская культура и национальное сознание: закон и его нарушение / Пер. с франц. М. Антыпко, М. Розанова и Н. Рудницкой. М., 1999. С. 106.
45. Пушкин. Борис Годунов. С. 267.
46. Достоевский Ф.М. Т.10. С. 23.
47. Тамже. Т. 10. С. 180.
48. Безансон. Убиенный царевич. С. 66.
49. Кольев А. Политическая мифология. М., 2003. С. 66.
F.M DOSTOYEVSKY NOVEL «THE DEMONS»: MYTHOLOGICAL FORMS
OF CONSCIOUSNESS
E.G. Postnikova
This article proves that Dostoyevsky was the first Russian thinker who focused his attention to the phenomenon of «archaization» («mythologisation») of public mind under social crises. The author draws attention to the peculiarities of a ritual behaviour of characters living within the myth. The author shows the way Dostoyevsky mocks and re-encodes the democratic myth in the poem «Bright person», associating it with the archetype of «distemper» and «false roy-alty».
