CC BY
138
Н. Г. Шарапенкова
МИФОПОЭТИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО РОМАНА АНДРЕЯ БЕЛОГО «МОСКВА»
Ключевой в статье является проблема интерпретации художественного мифопоэтического пространства романа Андрея Белого «Москва» через дешифровку индивидуально-авторских мифологем города. Городское пространство связывается в статье с мифом о жизнетворчестве героя.
Ключевые слова: роман «Москва», миф, мифопространство, языковой эксперимент.
N. Sharapenkova
Mythopoetical Space of Andrei Bely’s Moskva
The main focus of the article is the problem of the interpretation of the artistic mythological space of the novel Moscow (1926-1932) by Andrey Bely through deciphering of the individual-mythical perception of the city by the author. The city space is connected with the myth of character's “creation of life”
Keywords: the novel Moscow, myth, mythological space, language experiment.
Творчество Андрея Белого (Б. Н. Бугаева) во многом наметило пути развития русской и европейской литературы ХХ века как в их обращенности к глобальным проблемам бытия и истории, так и в области принципиального обновления повествовательных форм. Между тем поздний этап творчества (20-30-е годы ХХ в.) русского писателя остается еще «белым пятном» в отечественном и западном литературоведении.
Важным итогом этого периода творчества писателя было обращение к созданию романа «Москва» (1926-1930), экспериментального как по форме, языку, ритму, реализованным повествовательным стратегиям, так и по воплощенным в нем идеям, темам, образам. Более полувека роман «Москва» Андрея Белого пролежал в недрах спецхрана (впервые был переиздан после долгого забвения лишь в 1989 г.). Как пишет издатель романа С. И. Тимина: «Перед нами роман “Москва”, магнетизирующее название которого не менее сильно, чем название романа “Петербург”» [20, с. 3].
Новизна романа «Москва» — в его сю-жетике и поэтическом новаторстве, которое охватывает все уровни художественного текста: идейно-тематический, образный,
мифопоэтический, лексико-синтаксический, грамматический, звуковой, ритмико-интонационный и графический. Среди ярких примеров «словотворчества» писателя — воплощенное в тексте пространство древней столицы. В поэтической системе Андрея Белого и идеи, и образы, и звукоцветосим-волика (живописная стилистика), новые сочетания слов (разлившаяся словесная магма), ритм прозы, ее графическое оформление обладают повышенной степенью знако-вости. Иными словами, следует вести речь о синтезирующем характере архитектоники романа «Москва». «Монтаж» картин («крещендо динамики»), многослойность, нелинейность, динамизм, мозаичность картин наряду с ритмом — способы собрать воедино распадающиеся на отдельные предметы детали, фигуры, жесты, звуки, мир погибающей городской цивилизации.
Текст романа «Москва» предстает системным и нелинейным образованием с многоуровневой структурой. Прежде всего, эти новаторские приемы обращены к образу Города, к его исторической миссии, к метафизической и мифологической предначертан-ности, к его контрастам, противоречиям, к городскому ландшафту, к духовным поискам человека, втиснутого в «каменный мешок». «Тема Города как средоточия главных противоречий жизни, — справедливо замечает С. И. Тимина, — рано начала волновать творческое воображение Белого. Города — как места, где, с одной стороны, совершаются глобальные катаклизмы, с другой — места подавления личности, природной прелести и естества» [20, с. 7].
Данная статья посвящена мифопоэтическому пространству первопрестольной, где проходят как исторические, так и мистические трансформации человека, нации, мира.
Русскими символистами миф был воспринят и как «универсальный метаистори-ческий способ постижения действительности» [14, с. 3], и как возможность выйти за рамки профанного, бытового, материального, и как «глубокий способ миропостижения и преображения жизни» [8, с. 44], и как «ключ» или «шифр» к эмпирическому миру явлений, переводящих их во вневременной план.
Приобретая функцию шифра (или кода), миф проецируется в неомифологическом тексте на современность, и, наоборот, «миф объясняется событиями истории и современности» [8, с.44]. Оба плана, сакральный, мифологический и реально-эмпирический (профанный), пребывают в подобных текстах в состоянии сталкивания, просвечивания, перехода.
В романах-мифах ХХ века для характеристики коллизии, героя или обрисовки образа автор одновременно может апеллировать к нескольким мифологическим аллюзиям, мотивам, сюжетам (из разных мифологических систем). Кроме того, неомифо-логический текст апеллирует и к предшест-
вующей литературной и фольклорной традиции, создавая, как справедливо отмечает Х. Костов, «литературу о литературе», реализуя в своем языке все возможные интертекстуальные связи: «использование цитат», реминисценций и мифологем, представляющих собой метонимические символы, свернутые знаки целостных сюжетов» [8, с. 45].
Художественный мир романа «Москва» Андрея Белого пронизан взаимно пересекающимися библейскими, христианскими и эсхатологическими сюжетами, образами, мотивами, которые и имплицитно, и явно вплетены в архитектонику текста. Андрей Белый всю свою творческую жизнь выстраивал связи и устанавливал соотношения между разными сферами бытия, привлекал мифы разных культур и цивилизаций. В этом воплощалось желание спроецировать многомерный и многоуровневый мир, в котором миф — это не просто отпечаток прошлого, целого и синкретичного сознания, но и прообраз грядущего.
Миф о жизнетворчестве является важнейшим фактором восприятия текстов русского писателя (пробуждение сознания в ребенке, сущностный конфликт между отцом и матерью, предчувствие распятия в финале («Котик Летаев», «Крещеный китаец»); отождествление героя «Петербурга» с Дионисом и распятым Христом и заявленный в финале мотив преображения; открытие смертельного оружия героем романа «Москва», расплата за чистоту эксперимента (ослепление и потеря связи с миром как временная смерть героя, духовное перерождение)). Инициация героя, последующее после испытания (временной смерти) возрождение протагониста — базовая (архети-пическая) основа всех сюжетов романов Андрея Белого.
Миф тесным образом связан с осознанием пространственных структур. Мифопоэтическое сознание постулирует процесс, обозначенный В. Н. Топоровым как «обжи-вание, оживотворение, одухотворение про-
странства», которое «принципиально отлично от бесструктурного, бескачественно-го геометрического» [21, с. 229]. Одним из таких способов очеловечивания этой важнейшей категории бытия и сознания человека является, по словам ученого, «создание новых мифологем о пространстве, которые иногда становятся лейтмотивами целых текстов» [21, с. 271].
Художественное пространство не является эквивалентом реального пространства и не является только фоном действия. «Художественное пространство представляет собой модель мира данного автора, выраженную на языке его пространственных представлений», — делает вывод Ю.М. Лотман. Ученый указывает на особые функции пространства в тексте: «В художественной модели мира «пространство» подчас метафорически принимает на себя выражение совсем не пространственных отношений в моделирующей структуре мира» [13, с. 413].
Исследование семиотики города и его частей — очень важная область филологической мысли [5-7; 10; 12; 13; 21]. В анализе текста «Москвы» выявлены следующие пространственные категории: центр/ периферия; верх/низ; реальность/сновидение, зазеркалье, а также связанные с пространством временные модификации: реальное историческое время (катаклизмы начала ХХ века) / возврат к ледниковому периоду, к доисторическому прошлому (к эпохе атлантов, предшествующей нынешней, арийской, согласно антропософской традиции). Кроме того, при членении городского пространства применены исследования о маркировке между сакральным и профанным, «живым» и «мертвым», центром и периферией [13; 18; 22; 25].
Одной из глобальных мифологем в романе Андрея Белого является город, городское пространство Москвы, которое в мифопоэтической традиции разделено на сакральное и профанное. В сакральном центре города располагаются дворец, храм, кремль, а
на периферии — дома, рынки, магазины, лавки. В. Н. Топоров раскрывает в типовой схеме: своя страна ^ город ^ его центр ^ храм ^ алтарь ^ жертва [21] связь сакральных элементов пространства с миссией героя путем его посвящения. Данная модель мифопоэтических текстов может быть применена к структуре романа А. Белого «Москва».
В одном из эпизодов романа профессор математики И. И. Коробкин предлагает гостю из Японии своеобразную экскурсию, начиная её с Арбата и заканчивая Красной площадью и Храмом Христа Спасителя, уделяя главным русским святыням особое внимание. Арбат вписан в контекст солярного мифа: этот локус — важнейшая пространственная составляющая во всей поэтической системе художника. Маршрут, предпринятый героями, эстетически вписывается в логику построения мифопоэтических текстов: на Арбате герой вспоминает бегство Наполеона, на Красной площади указывает на величественные стены Кремля, на Волхонке — на Храм Христа Спасителя, внутри Храма — на символику купола (изображение бога Саваофа).
В следующей сцене автор фиксирует внимание на вертикали (пространственный низ и верх), причем низ (водная стихия, Москва-река, краски описания: «среброокая рыба», «зеленая водица», «поплавок среб-родрогнет») и верх (воздушная стихия: «облако, белый главач») связаны через Кремлевские стены (башни). «...Над рыбо-розово-серой, зубчатой стеною Кремлевскою — башни: прохожее облако, белый главач, зацепилось за цапкую башню; и, став брадачом, отцепилось, теряясь краями» [1, с. 215]. Повествователь обращает и задерживает взор на небе, воссоздавая картины переменчивости облаков и их временной связанности с символическим центром православного мира — Кремлем.
В романе воссоздано и профанное пространство Москвы как скопленье и нагро-можденье домов. Автор шифрует через ан-
тичные мифологемы грозящую Москве катастрофу. «Там дом деревянный, с дубовооливковым колером и с полукругом резьбы надоконной надстройки, — стоял, украшаясь и ниже резьбою: Пегас, конь крылатый, припавший и справа, и слева к Горгоне (копытом и гривой — под змеи), был вырезан ясно; жильцам невдомек, что то вырезан миф» [1, с. 231].
На барельефе дома изображен Пегас, припавший к Горгоне [7]. Согласно древнегреческому мифу, Пегас — плод любви медузы Горгоны и Посейдона. Так в роман вписан античный миф о Горгоне как отражении борьбы олимпийских богов с хтони-ческими силами и о грозном повелителе водной стихии, гнев которого поистине страшен. Античный миф визуально воссоздает образ древнего города, наполняя художественное пространство сложными ассоциациями, системой отсылок, апелляций к разным формам культурного сознания.
Далее следует графически выделенный отрезок текста, как бы эмоционально подводящий черту предыдущим картинам первопрестольной:
«Москва!
Да, — она!» [1, с. 232].
Москва как главный образ романа «воссоздается прежде всего в <...> стихии переживаемого» [20, с. 8], в деталях, в отсылках к прошлому, в картинных описаниях с использованием мифов-маркеров. Отсюда вытекает и главная особенность в изображении гибнущей Москвы начала века — «чувственно-эмоциональный подход» к теме города.
Москва Андрея Белого, близкая и родная сердцу автора, — гибнущий город. Городское пространство древней столицы становится сквозным, за реальной топонимикой (Арбат, Пречистенка, Остоженка, Петровка, Кузнецкий мост, Варварка, Сретенка) возникает мотив демонического, угрожающего взорвать привычный мир старой гармонии и порядка, обретая образное решение в высокоэстетической формуле «пространство — разбито» [1, с. 271].
Само местоположение Москвы (на семи холмах) толкуется в мифопоэтическом ключе. Москва — «невнятица перессорившихся пространств», её образ воссоздан даже географически — это холмы, символика переулков («горбы» [1, с. 28], «от улицы криво сигал Припёшин кривуль, разбрасавши до-мочки, — с горба упасть к площади» [1, с. 28]). «Невнятица» — один из важнейших лейтмотивов романа: в восприятии математика Коробкина она предстает как всё неорганизованное, нарушающее гармонию мира. Кроме того, в романе это и символ разразившейся Первой мировой войны, и хаотический пространственный облик первопрестольной.
Топография Москвы — переулки, кривули, тупички. По законам лейтмотивной поэтики Андрея Белого, они как бы образуют контуры гигантского паука: «тупички, точно лапочки сороконожки», «бесчеловечные переулки» [1, с. 46], «переулочек жаром горел» [1, с. 243], «Москва семихолмною там растаращей сидела на корточках, точно паук семиногий, готовый подпрыгнуть под облако» [1, с. 325].
Эстетически мифопоэтическое пространство Москвы вводится автором в образную систему («рыба», зависла над Тартаром, дома имеют щели, в которых проглядывает запредельное и хтоническое, яма, паук, Мойра, «старуха, вяжущая чулок из человеческих судеб», труха, «свалень грузов», «волковня», «город-мираж»).
Хаотичность топографии города мифологизировалась в «пространство паука» (сеть паутины). Мифологема пространства как паучьей сети в романе реализуется в одном из главных лейтмотивов большого города-мегаполиса — «паук». Мифо-образ имеет авторскую ретроспективу (цикл стихотворений Андрея Белого «Паутина»; центральный образ романа «Серебряный голубь» (1909) — паук Кудеяров, ловящий в сети неонародника Дарьяльского).
С. И. Тимина пишет о семантической значимости этого мотива: «Гибнущая, опутанная зловещей паутиной Москва «над Тартаром» вызывает у писателя чувство острой национальной боли — чувство настолько сильное, что оно вступает в соперничество с самой идеей гибели города, как «паучьего гнезда» [20, с. 10].
Образ паука, имеющего мифологическую составляющую, реализован на разных уровнях. Герой Грибиков вводится автором в систему основных демонических образов первопрестольной: «Вот «Москва» переулков! Она же — Москва; точно сеть паучи-ная; в центре паук повисающий, — Гриби-ков: жалким кощеем бессмертным; кругом жужжель мух из паучника» [1, с. 166].
«Атмосфера» происходящего в переулках и тупичках наполнена инфернальными испарениями (морок, жуть, мгла), всё это трансформируется и оседает в сознании жителей. В уподоблении другого демонического героя Мандро пауку (арахниду) подчеркивается и его оборотническая сущность, и его способность сплести паутину-сеть, в которую должен угодить чудак-профессор. Гигантская картина разразившегося во всей полноте Хаоса, ведущего к мировому Апокалипсису, воссоздана целой системой мотивов. Так, в романе звучит пророчество о грозящих Москве потрясениях: «вскармливала на груди своей: вихрь мировой!» [1, с. 159] или «взворот мировой» [1, с. 157]. Трагический мотив романа, связанный с судьбой Города, слышится из уст одного из героев: «Падеж будет, ну-те: падеж — мировой» [1, с. 172]. Ещё один из трагических мотивов — образ России во время Первой мировой войны [22]: «Да, в эти дни роковые земля — в полуобмороке: связывается морозами; полуубитое сердце прощается с чем-то родным» [1, с. 71].
Автор передает смуту, разразившуюся в России, гибель людей, через ряд «взрывов»: «.Мостовая — колдобина; в воздухе —
многоэтажные брани; двор — дребездень; пригород же — гниловище; в изроинах поле; фронт — фронда» [1, с. 370]. Вслед за описанием Москвы и её окраин звучит выделенный и графически в отдельную строку возглас: «Россия!» [1, с. 371].
Апокалипсис воплощен в романе в виде образов: Москва-мираж, которая «держится на скорлупе», Россия-«рыдван».
«И снится —
— Россия, —
— застылая, синяя, —
— там грохотнула
губерниями, как рыдван, косогорами сброшенный.
Ветер по жести пройдет: в коловерть!»
[1, с. 378].
Стилевой рисунок этих частей романа предстает как «падение» героев вместе с Москвой. Оно вводится и визуально: лесенкой отдельных слов, повторяющимися знаками «тире», что создает символику падения вниз, в Тартар, в яму истории. Исследователи справедливо считают роман «Крещеный китаец» и второй том «Маски» образцами метро-ритмической прозы или «ритмизованной прозы» (см. выводы Х. Шталь-Швэтцера [23, с. 173]).
Архитектоника романа Андрея Белого предстает в исследовании В. В. Полонского «абсолютным торжеством хаоса, деструкции, распада на всех уровнях текста — от композиционного и персонажного до лингвостилистического. Хаос здесь утверждает свои права как норма, вытесняя «космологистические» начала на периферию» [17, с. 11]. Следует, между тем, уточнить и отчасти не согласиться с выводами уважаемого исследователя.
Андрей Белый воссоздает в романе «Москва» апокалиптическую, хтоническую стихию, где сквозь все метаморфозы хаоса «просвечивает» идея космизации бытия. Роман «Москва», по справедливому утверждению исследователя, «была задумана как
поэма о “гибнущем и готовящемся к возрождению мире”» [16, с. 185].
Художественный мир романа амбивалентно воплощает и торжествующий хаос, и прорыв к новой динамической гармонии, изживающей хаос изнутри. Москву в романе Андрея Белого, нависшую «над Тартаром истории», ждет воскресение, и заявлено оно через внутреннее преображение героя. Преображение мира возможно, согласно концепции автора, только через преображение человека. Н. Л. Лейдерман конструирующим моментом «саморегуляции хаоса» в литературе ХХ века называет построение «человеческого космоса внутри онтологического хаоса» [11, с. 364].
Исследователи подошли к проблеме «во-человечивания» героев Андрея Белого и связанной с этим идеей преображения мира [3, с. 270]. Герой видит «путь, выводящий за грани разбитых миров» [1, с. 361], а себя — «осью творения нового мира» [1, с. 361], осмысляя собственную миссию — «быть со-гревателем вселенной».
«Византия, Венеция, Греция» [1, с. 419]
— таков своего рода культурно-мифологический ряд, утопический идеал русского писателя. В 20-е годы ХХ в. Андрей Белый переживает почти невозможный, пусть и краткий, возврат к аргонавтическому опыту своей юности (к эпохе «первых зорь»). В период написания «Масок» автор проводит лето 1927 года в Грузии, в местах Древней Колхиды. Андрей Белый пишет из Цихис-Дзири: «Что сказать о Цихисдзирском нашем бытии? Ведь это места древнего руна; мне, старому аргонавту, под старость лет таки пришлось ступить на этот берег» [3, с. 389].
Для периода «аргонавтизма» Андрея Белого «было важно создание “текста жизни”, который характерен такими жизнестроительными мифами, как авторский миф об Андрее Белом» [15, с. 10]. К. Н. Бугаева передает слова писателя о замысле нового романа: «Вставала опять тема «Арго» — арго-навтизм по-новому — искание новых путей
в страну Золотого Руна, страну новых людей, страну будущего. Всё это хотелось облечь теперь в художественную форму, “воплотить” хотя бы на страницах романа» [2, с. 157].
Андрей Белый символически именовал себя «закатологом». Природное явление — закаты и зори — оказывались в восприятии «аргонавта» Белого текстами, которые шифруют законы мироздания [9; 15]. Закат, воссозданный в «Москве», может быть представлен в красках стихотворного сборника символистского периода «Золота в лазури»: «Закат, как индийский топаз и как желтый пылающий яхонт» [1, с. 117]. Мифологема Солнца воплощает в творчестве Андрея Белого некий абсолют, идеальный образ-символ с христологическими коннотациями (Солнце — Христос). В финале романа «Москва», когда Коробкин прощает своего мучителя, осознавая внутреннюю связь с ним, вновь возникает образ Москвы, радужный и многоцветный: «Солнечнопис-ные стены! Лимонно вспоенная стая домов бледным гелио-городом нежилась — персиковым, ананасным, перловым, изливчатым; синей стены эта белая лепень. И светописи из зеленого и золотого стекла!» [1, с. 722]. Москва в этом описании предстает как ожидаемый автором-«аргонавтом» утопический «Город Солнца», «Невидимый град», «град Китеж». Коробкин возглашает: «Мы дети света» [1, с. 611]. Архетип Солнца становится и грандиозной утопией-спасением Первопрестольной, и воплощением идеи спасения героев.
Город в мифологической поэтике Андрея Белого пребывает на грани сакрального и профанного, реального и онейрического, исторического и оккультного, материального и фантастического миров. Именно в пределах городского пространства (улиц, переулков, домов, церквей, ландшафтов) в урбанистическом романе русского писателя через инициацию героя (временную смерть и преображение) обретается связь человека с космосом, постигаются духовные законы бытия.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Белый А. Москва / Пред. и гоммент. С.И. Тиминой. М.: Сов. Россия, 1989. 768 с.
2. Андрей Белый и П. Н. Зайцев. Переписка // Зайцев П. Н. Воспоминания / Сост. М. Л. Спивак; вступ. статья Дж. Малмстада, М. Л. Спивак. М.: Новое литер. обозрение, 2008. С. 361-543.
3. Барковская Н. В. Роман «Москва»: символистский миф о народе — против «мифов» эпохи сталинизма // Поэтика символистского романа. Екатеринбург, 1999. С. 265-280.
4. Бугаева К. Н. Воспоминания об Андрее Белом. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001. 448 с.
5. Буркхарт Д. К семиотике пространства: «московский текст» во «Второй (драматической) симфонии Андрея Белого». Москва и «Москва» Андрея Белого. М.: РГГУ, 1999. С. 72-89.
6. Иванов Вяч. Вс. К семиотическому изучению культурной истории большого города // Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 4: Знаковые системы культуры, искусства и науки. М.: Языки славянских культур, 2007. С. 165-179.
7. КожевниковаН. А. Улицы, переулки, кривули, дома в романе Андрея Белого «Москва» // Москва и «Москва» Андрея Белого. М.: РГГУ, 1999. С. 493-504.
8. КостовХ. Мифопоэтика Андрея Платонова в романе «Счастливая Москва». Хельсинки, 2000.
9. Лавров А. В. О мифотворчестве аргонавтов // Миф — фольклор — литература. Л.: Наука, 1978. С. 137-170.
10. Левченко М. А. Введение в семиотику пространства: Методические указания и программа курса «Литературное краеведение». СПб., 2007. 32 с.
11. ЛейдерманН. А. С веком наравне. Русская литература в советскую эпоху. СПб.: Златоуст, 2005. С. 346-365.
12. ЛотманЮ. М. Символика Петербурга // Семиосфера. СПб.: Искусство-СПб., 2010. С. 320-335.
13. Лотман Ю. М. Художественное пространство в прозе Гоголя // Избр. статьи: В 3 т. Таллинн: Александра, 1993. Т. 1. С. 413-447.
14. Михайлова И. М. Мифологизация русской истории в художественном творчестве Д. С. Мережковского: роман «Антихрист (Петр и Алексей)»: Автореф. ... канд. филол. наук. СПб., 2009.
15. Ощепкова А. И. Фольклорно-мифологическая традиция и проблемы эволюции раннего творчества Андрея Белого: Автореф. ... канд. филол. наук. СПб., 2008. 28 с.
16. Пискунов В. М. Из наблюдений над текстом романа «Москва» // Чистый ритм Мнемозины. М.: Альфа М, 2005. С. 175-185.
17. Полонский В. В. Мифопоэтические аспекты жанровой эволюции в русской литературе конца XIX — начала ХХ вв.: Автореф. ... д-ра филол.наук. М., 2008. 24 с.
18. Смирнов И. П. Петербург: город мертвых и город живых // Существует ли петербургский текст? Петербургский сборник. Вып. 4 / Под ред. В. М. Марковича, В. Шмида. СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 2005. С. 35-58.
19. Спивак М. Л. Андрей Белый — мистик и советский писатель. М.: РГГУ, 2006. 577 с.
20. Тимина С. И. Последний роман Андрея Белого // Белый А. Москва / Сост. С. И. Тимина. М.: Сов. Россия, 1989. С. 3-16.
21. Топоров В. Н. Петербургский текст русской литературы. Избранные труды. СПб.: Искусство, 2003. 612 с.
22. Топоров В. Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М., 1983.
23. Фоминых Т. Н. Первая мировая война в русской прозе 1920-1930-х гг.: историософия и поэтика: Автореф. ... д-ра филол. наук. М., 1998. 26 с.
24. Шталь-Швэтцер Х. Композиция ритма и мелодии в прозе Андрея Белого // Москва и «Москва» Андрея Белого. М.: РГГУ, 1999. С. 161-199.
25. ЭлиадеМ. Аспекты мифа. М.: Академический Проект, 2010. 251 с.
REFERENCES
1. BelyjA. Moskva / Pred. i komment. S. I. Timinoj. M.: Sov. Rossija, 1989. 768 s.
2. Andrej Belyj i P. N. Zajtsev. Perepiska // Zajtsev P. N. Vospominanija / Sost. M. L. Spivak; vstup. stat'ja Dzh. Malmstada, M. L. Spivak. M.: Novoe liter. obozrenie, 2008. S. 361-543.
3. Barkovskaja N. V Roman «Moskva»: simvolistskij mif o narode — protiv «mifov» epohi stalinizma // Poetika simvolistskogo romana. Ekaterinburg, 1999. S. 265-280.
4. Bugaeva K. N. Vospominanija ob Andree Belom. SPb.: Izd-vo Ivana Limbaha, 2001. 448 s.
5. BurkhartD. K semiotike prostranstva: «moskovskij tekst» vo «Vtoroj (dramaticheskoj) simfonii Andreja Belogo». Moskva i «Moskva» Andreja Belogo. M.: RGGU, 1999. S. 72-89.
6. Ivanov Vjach. Vs. K semioticheskomu izucheniju kul'turnoj istorii bol'shogo goroda // Izbrannye trudy po semiotike i istorii kul'tury. T. 4: Znakovye sistemy kul'tury, iskusstva i nauki. M.: JAzyki slavjanskih kul'tur, 2007. S. 165-179.
7. Kozhevnikova N. A. Ulitsy, pereulki, krivuli, doma v romane Andreja Belogo «Moskva» // Moskva i «Moskva» Andreja Belogo. M.: RGGU, 1999. S. 493-504.
8. KostovH. Mifopoetika Andreja Platonova v romane «Schastlivaja Moskva». Hel'sinki, 2000.
9. Lavrov A. V O mifotvorchestve argonavtov // Mif — fol'klor — literatura. L.: Nauka, 1978. S. 137-170.
10. Levchenko M. A. Vvedenie v semiotiku prostranstva: Metodicheskie ukazanija i programma kursa «Lit-eraturnoe kraevedenie». SPb., 2007. 32 s.
11. Lejderman N. A. S vekom naravne. Russkaja literatura v sovetskuju jepohu. SPb.: Zlatoust, 2005. S. 346-365.
12. Lotman Ju. M. Simvolika Peterburga // Semiosfera. SPb.: Iskusstvo-SPb., 2010. S. 320-335.
13. Lotman Ju. M. Hudozhestvennoe prostranstvo v proze Gogolja // Izbrannye stat'i: V 3 t. Tallinn: Alek-sandra, 1993. T. 1. S. 413-447.
14. Mihajlova I. M. Mifologizatsija russkoj istorii v hudozhestvennom tvorchestve D. S. Merezhkovskogo: roman «Antihrist (Petr i Aleksej)»: Avtoref: ... kand. filol. nauk. SPb., 2009.
15. Oshchepkova A. I. Folklorno-mifologicheskaja traditsija i problemy evoljutsii rannego tvorchestva Andreja Belogo: Avtoref. ... kand. filol. nauk. SPb., 2008. 28 s.
16. Piskunov V M. Iz nabljudenij nad tekstom romana «Moskva» // Chistyj ritm Mnemoziny. M.: Al'fa M, 2005. S. 175-185.
17. Polonskij V V Mifopojeticheskie aspekty zhanrovoj jevoljucii v russkoj literature kontsa XIX — nachala XX vv.: Avtoref. ... d-ra filol. nauk. M., 2008. 24 s.
18. Smirnov I. P. Peterburg: gorod mertvyh i gorod zhivyh // Sushchestvuet li peterburgskij tekst? Peter-
burgskij sbornik. Vyp. 4 / Pod red. V. M. Markovicha, V. Shmida. SPb: Izd-vo S.-Peterburgskogo un-ta, 2005.
S. 35-58.
19. SpivakM. L. Andrej Belyj — mistik i sovetskij pisatel'. M.: RGGU, 2006. 577 s.
20. Timina S. I. Poslednij roman Andreja Belogo // Belyj A. Moskva / Sost. S. I. Timinoj. M.: Sov. Rossija,
1989. S. 3-16.
21. Toporov VN. Peterburgskij tekst russkoj literatury. Izbrannye trudy. SPb.: Iskusstvo, 2003. 612 s.
22. Toporov VN. Prostranstvo i tekst // Tekst: semantika i struktura. M., 1983.
23. Fominyh T. N. Pervaja mirovaja vojna v russkoj proze 1920-1930-h gg.: istoriosofija i pojetika: Avtoref. ... d-ra filol. nauk. M., 1998. 26 s.
24. Shtal'-ShvjetcerH. Kompozitsija ritma i melodii v proze Andreja Belogo // Moskva i «Moskva» Andreja Belogo. M.: RGGU, 1999. S. 161-199.
25. Eliade M. Aspekty mifa. M.: Akademicheskij Proekt, 2010. 251 s.
А. П. Склизкова
«ЦВЕТОВАЯ» ДРАМА Г. ГАУПТМАНА «МИХАЭЛЬ КРАМЕР»
Главной проблемой драмы Г Гауптмана «Михаэль Крамер» становится непонимание: нет контактов между близкими людьми, невозможно искусство, обесценена жизнь. Подобная проблема получает разрешение через цвет: «рубежные» чёрно-белые оттенки подчёркивают переход жизни в смерть, свет лампы и свет погребальных свечей способствует эманации души. Перед лицом смерти противоречия сглаживаются, главный герой — художник Крамер, глядя на мёртвого сына, осознаёт свою неправоту
