CC BY
272
УДК 821.161.1
Efendieva A.Kh., MA student, Dagestan State University (Makhachkala, Russia), E-mail: kaf_rus_lit@mail.ru
Shirvanova E.N., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of Russian Literature, Dagestan State University (Makhachkala, Russia),
E-mail: almirash18@gmail.com
MYTHOPOETIC SPACE IN AS.PUSHKIN'S POEM "THE BRONZE HORSEMAN". The article studies the poem by A. S. Pushkin "The Bronze Horseman" in the mythopoetic context. The poem opens the Petersburg text of Russian literature, which is unthinkable without the mythology and symbolism of the Northern capital of Russia. The objective of the study is to determine the mythopoetic nature of the Bronze Horseman, namely, the details that organize the symbolic space of the poem. This goal defines the key task of the scientific work: the analysis of the artistic features of the Petersburg Story of A.S. Pushkin, who lay the symbolic basis of the "Petersburg text" of Russian literature. The article analyzes duality of the space of St. Petersburg: its real and metaphysical components. The author comes to a conclusion that the Bronze Horseman Petersburg is presented as an object and subject of the narration. A.S. Pushkin goes beyond the limits of the Petersburg Story and unfolds before us the mythological picture of the Petersburg world, a metaphysical space built on the basis of mythological codes. The text of the poem contains antiquities and Christian allusions, which, in aggregate, organizes a new St. Petersburg myth. The practical significance of the work lies in the fact that the results Studies can be used in school and university courses on the history of Russian literature of the XIX century and seminars on the works of A.S. Pushkin.
Key words: Petersburg, Petersburg text, myth, space, Peter I, "The Bronze Horseman", poem.
А.Х. Эфендиева, магистрант 2 года обучения, Дагестанский государственный университет, г. Махачкала, E-mail: kaf_rus_lit@mail.ru
Э.Н. Ширванова, канд. филол. наук, доц. каф. русской литературы, Дагестанский государственный университет, г. Махачкала,
E-mail: almirash18@gmail.com
МИФОПОЭТИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО ПОЭМЫ А.С.ПУШКИНА «МЕДНЫЙ ВСАДНИК»
Статья посвящена исследованию поэмы А.С. Пушкина «Медный всадник» в мифопоэтическом контексте. Поэма открывает Петербургский текст русской литературы, который немыслим без мифологии и символики Северной столицы России. Цель исследования - определение мифопоэтической природы «Медного всадника», а именно деталей, организующих символическое пространство поэмы. Данная цель определяет ключевую задачу научной работы: анализ художественных особенностей «Петербургской повести» А.С. Пушкина, которые закладывают символическую основу «Петербургского текста» русской литературы. В статье анализируется двойственность пространства Петербурга: её реальная и метафизическая составляющие. Автор приходит к выводу о том, что Петербург «Медного всадника» представлен как объект и субъект повествования. А.С. Пушкин выходит за пределы «Петербургской повести» и разворачивает перед нами мифологическую картину петербургского мира, метафизическое пространство, построенное на основе мифологических кодов. Текст поэмы содержит в себе античные и христианские аллюзии, что в совокупности организовывает новый петербургский миф. Практическая значимость работы заключается в том, что результаты исследования могут быть использованы в школьных и вузовских курсах по истории русской литературы XIX века и семинарах по творчеству А.С. Пушкина.
Ключевые слова: Петербург, Петербургский текст, миф; пространство, Петр 1, «Медный всадник», поэма.
Современная наука уделяет большое внимание анализу сквозных процессов, которые охватывают разные периоды русской литературы, что дает возможность проследить динамику её развития. Один из таких процессов - это исследование «городских текстов» в русской литературе.
Городской текст понимается в двух значениях. Во-первых, как культурное пространство города. В науке принято говорить о тексте города или о городе как тексте. Здесь важна вся совокупность явлений, составляющих образ города. Во-вторых, городской текст подразумевает систему интегрированных литературных произведений, объединенных темой определенного локуса, то есть города.
Поэма А.С. Пушкина «Медный Всадник» играет одну из ключевых ролей в истории русской литературы. Произведение является отправной точкой становления феномена городского текста, который является важной частью процесса изучения всей человеческой культуры как единого целого.
Написанный второй болдинской осенью 1833 года, «Медный всадник» открывает «Петербургский текст» русской литературы. А.С. Пушкин в качестве подзаголовка к поэме отметил что это - «Петербургская повесть», обозначив тем самым её пространственное и символическое ядро - образ Северной столицы России.
Актуальность выбранной в качестве исследования проблемы определяется тем, что «Медный всадник» задает определенный импульс и закладывает в себе все те темы, которые будут развиваться Гоголем, Достоевским и всем ХХ веком русской литературы. Петербург станет центром художественных воплощений.
В исследовании «Медного всадника» как «Петербургской повести», с нашей точки зрения, важен мифопоэтический аспект, потому что метасюжет Петербургского текста ученые определяют как «реализацию религиозного проекта «преображения» человека, России, мира, Космоса, заложенного уже в самом пространстве этого «фантасмагоричного» и «призматичного» города» [1, с. 3].
Образ Петербурга и само понятие «Петербургский текст» исследовали такие литературоведы, как Ю.М. Лотман, В.В. Абашев, А.П. Люсый, Н.Е. Мед-нис, Т.М. Николаева, Н.В. Осипова^ В.В. Юште, Н.П. Анциферов, В.М. Маркович, М.В. Рождественская, М.Ф. Амусин.
Не оформленный в литературоведении в качестве термина, феномен Петербургского текста был отдаленно подмечен А.А. Блоком. В своей статье «Судьба Аполлона Григорьева» поэт рассуждал о связи между образами Петербурга в творчестве русских писателей: «Очевидно, Петербург «Медного всадника» и «Пиковой дамы», «Шинели» и «Носа», «Двойника» и «Преступления и наказания» всё тот же, который внушил вышеупомянутые заметки некоему зеваке и сумбурный роман с отпечатком гениальности - Андрею Белому [2]. Это свиде-
тельствует о том, что уже А.А. Блок увидел в соотнесенных с Петербургом произведениях русской литературы цельность, задаваемую самим городом.
Петербургский текст обладает совокупностью кодов, позволяющих отнести многие произведения не только художественной литературы, но и других искусств, главным образом, скульптурные, архитектурные памятники и ансамбли города. К этим кодам следует отнести рациональность, как замысла, так и создания Петербурга. С другой стороны ощущение его фантастичности, лабиринт-ности, гибельности.
Ю.М. Лотман, разрабатывая проблему Петербургского текста, отмечал такое явление, как «Петербургская картина мира». В качества источника петербургской культуры ученый видел петербургскую литературу XIX века, которая выросла из городской мифологии и фольклора. Основу этой мифологии составляли байки, анекдоты, народные слухи, страшные рассказы, которые возникали под впечатлением грозных природных условий городской местности. По этой причине при изучении культуры Петербурга следует обратить внимание на две темы. Первая - это город как географическое пространство: природа, архитектура, культурный ландшафт. Вторая - город как имя, то есть его символическое пространство.
«Медный всадник» - многомерное произведение, которое можно понять, учитывая его мифопоэтическую природу.
В качестве источника мифотворчества можно рассматривать семиотику Петербурга. Северная столица представляет собой реализацию рационалистичной утопии. Лишенный истории своего становления, Петербург создает повествование о себе: «Миф восполнял семиотическую пустоту, и ситуация искусственного города оказывалась исключительно мифогенной» [3, с. 9].
Благодаря А.С. Пушкину, Н.В. Гоголю, Ф.М. Достоевскому мифология Петербурга стала фактом национальной культуры. За пределами мифа писатели, изображавшие Петербург осознавали искусственность (или как говорил Ф.М. Достоевский «умышленность») города. Став объектом изображения, Петербург трансформировался в культурный и духовный центр, тем самым отобрав у Москвы её исконное первенство.
Пространство - важнейший элемент мифопоэтической картины Петербурга в «Медном всаднике». Мифопоэтическое пространство не является абстрактным, пустым: оно конструируется деталями, которые его заполняют - это сакральные («священные») места, представляющие собой ценность для его обитателей. Для Северной столицы и поэмы А. С. Пушкина таким «местом» является статуя всадника на бронзовом коне.
«Миф является не чем-то давным-давно пройденным в развитии человечества, а постоянно присутствующей реальностью...» - отмечает в своей статье
«Пространство-время мифопоэтики индивидуального и общественного» исследователь П.Н. Савин [4, с. 63].
ПН. Самойлова отмечает, что поэма А.С. Пушкина «сконцентрировала в себе энергию многих петербургских историй» [5, с. 148]. Эта точка зрения представляется справедливой, так как само авторское обозначение «повесть» ориентирует читателя на историю, когда-то произошедшую в столице империи. Однако следует отметить, что «повесть» Пушкина выходит за грани реальных событий и перетекает в поэме мифопоэтический план - историю «четвертого Рима», города, воздвигнутого вопреки всем существующим обстоятельствам.
Петербург «Медного всадника» - не только и не столько реальное географическое, сколько метафизическое пространство, построенное на основе мифологических кодов. Текст поэмы содержит в себе античные и христианские аллюзии, что в совокупности организовывает новый петербургский миф.
В мифопоэтическом аспекте интерес для исследования представляет раскрытие образа Петербурга в поэме. Написанное в духе одического начала вступление отражает в себе космогоническую модель града Петрова и содержит демиургический мотив:
Прошло сто лет, и юный град, Полнощных стран краса и диво, Из тьмы лесов, из топи блат Вознесся пышно, горделиво [6, с. 173].
«Тьма лесов» и «топь блат» подразумевают состояние хаоса, противопоставленное гармонии космоса. Пушкин создает параллель между прежним местом и новым творением Петра. Все, что связано с прошлым, получает отрицательную коннотацию, и напротив, все, что возникло на «берегу пустынных волн», возводится в ореол сакрального.
Петр представлен в роли полубога. Он демиург, воплощающий в жизнь грандиозный замысел наперекор природным стихиям: города на болотах обычно не создавались. Это воспринималось как дурной знак. И здесь очень важно подчеркнуть, каким Петербург представлен с точки зрения его создателя: город задуман как дом. В тексте «Медного всадника» это выражено такими деталями, как окно, пир, гости, и сосед:
И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу, Здесь будет город заложен На зло надменному соседу. Природой здесь нам суждено В Европу прорубить окно, Ногою твердой стать при море. Сюда по новым им волнам Все флаги в гости будут к нам, И запируем на просторе [6, с. 173].
При прочтении данного фрагмента возникают аллюзии с евангельским текстом о доме с твердым основанием: и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне [7].
В имени Санкт-Петербурга заложены две семантики - с одной стороны непосредственно значение «Пород святого Петра», с другой - Петербург (без приставки «Санкт»), то есть город Петра. Творение императора мощно. Оно несет в себе сакральность и залог существования империи: Петр, его град, его Россия - триада государственности, которая воплощается в фигуре Медного всадника: Красуйся, град Петров, и стой Неколебимо как Россия, Да умирится же с тобой И побежденная стихия [6, с. 174].
Северная столица, в отличие от других столиц, строилась недалеко от государственной границы. Это считалось нелогичным, так как центр государства должен быть сосредоточением всех самых необходимых ресурсов. Петербург находился в небезопасном месте. Такое геополитическое положение наталкивало на мысль об опасности, что породило ряд эсхатологических мифов, которые предсказывали гибель города. В контексте этой мифологии смысл существования Петербурга виделся в противостоянии культуры и природы. Расположение на границе воспринималось, как воля Петра основать новый мир с новыми традициями.
Петербург в «Медном всаднике» представляет собой город-миф. Дерзкий вызов императора, который назвал свое творение в честь святого Петра, первого епископа Римской империи, ассоциировался у народа с «Четвертым Римом», обречённым пасть жертвой божьей кары. Этот факт объясняет, почему в основе петербургского мифа лежит представление о неизбежном возмездии. Мотив гибели, как было отмечено выше, связан и с евангельской притчей о доме на песке и доме на твердом основании. Дом на песке падет. Дом на камне будет стоять вечно.
Царь Петр строил Россию так, как будто бы до него не было никакой истории. Император выводит старый уклад жизни, религию и традиции за ограду своего нового государства, тем самым совершая новый поворот в истории. Эти факторы определили появление легенд и преданий, посвященных возникновению и гибели города. Все они отражают образ города в сознании людей. Мифология Петербурга, таким образом, непосредственно связана с его историей и той ролью, которую он играл в жизни государства.
История возникновения Петербургского мифа берет свое начало в 1722 году. Это связано с появлением слухов о мрачных знамениях, произошедших в Троицком соборе столицы. Пророчества о гибели Петербурга носили идейный характер. Они были связаны с тенденциями клерикализма и почитанием Москвы как третьего Рима: два Рима падут, третий стоит, а четвёртому не быть.
Космогонический и эсхатологический мифы не просто появились в одно и то же время, но и ориентировались друг на друга. Каждый из них является антимифом, что можно охарактеризовать как явление обратной зеркальности.
Петербургская реальность «Медного всадника» заключает в себе двойственность. С одной стороны, это детализация городского пространства, а с другой, его призрачность.
Двоящаяся реальность в поэме «Медный всадник» проявляется в идейном и композиционном противопоставлении двух героев поэмы: Петра I и Евгения. Конфликт смертного Евгения с обожествленным Петром можно рассматривать в символическом и мифологическом аспектах. Это не только лежащее на поверхности столкновение человека и государства, но и борьба стихии и рационального, хаоса и гармонии, бунт сына против отца. Столкновение героев, описанное в кульминации поэмы, брошенная фраза: «Ужо тебе» контрастирует с одическим вступлением «Люблю тебя». Пушкин, на наш взгляд, обращается не только к теме наводнения. Поэт и здесь выходит за границы повествования о реальных событиях. Новая имперская столица чревата новыми страшными бунтами, бессмысленными и беспощадными.
Пород в поэме «Медный всадник» живет своей удивительной жизнью, заданной двумя составляющими: это место, в котором страшно, холодно, темно, туманно. И вместе с тем, это город красоты, гармонии, радости. Существует реальный Петербург с его улицами, площадями и каналами и метафизический Петербург: в «Медном всаднике» город владеет необыкновенной силой, он превращается в полноправного участника событий. Петербург в поэме выступает одновременно как объект и субъект повествования: город обретает признак живого. А живое обретает признак каменного. Достаточно вспомнить фрагмент, описывающий катастрофу:
С подъятой лапой, как живые, Стоят два льва сторожевые, На звере мраморном верхом, Без шляпы, руки сжав крестом, Сидел недвижный, страшно бледный Евгений [6, с. 178].
Эпитеты «недвижный» и «бледный» указывают на безжизненность героя, и, напротив, описание львов подчеркивает их грозность и силу, что символизирует непобедимость государства. Сцена противостояния Евгения и Петра определяет конфликт человека и государства, живого и неживого.
В континууме «Медного всадника» культурное смешано с природным и хаотичным: с одной стороны блистательный Петербург, новый Вавилон, образец совершенства архитектурной мысли, символ победы (достаточно вспомнить прижатого Петром змия). С другой стороны - угроза побежденной императором стихии. Бытие героя протекает на грани яви и сна, жизни и смерти. Описание катастрофы и последующая судьба Евгения представляет собой аллюзию на миф об Орфее, потерявшем свою Эвридику, и отправившимся за ней в царство мертвых. Протестуя против сложившегося мироустройства, против судьбы, пытаясь перейти грань дозволенного, герой (как и Орфей) обречен на гибель. Безумие Евгения - это апогей хаоса в поэме.
Ещё одним знаковым образом, конструирующим мифопоэтическое пространство поэмы, является река Нева. Изображение наводнения в поэме «Медный всадник» выходит далеко за рамки документального повествования.
Именно река является символом возмездия и природной стихии, грозящей Петербургу уничтожением. Взбунтовавшаяся Нева отождествляется с разбойником, вторжение которого нарушает существующий миропорядок: Погода пуще свирепела, Нева вздувалась и ревела, Котлом клокоча и клубясь, И вдруг, как зверь остервенясь, На город кинулась [6, с. 177].
Это событие символично: оно происходит за год до восстания декабристов. Мы наблюдаем за тем, как наводнение разрушает. Нева выходит из берегов. И здесь опять прослеживается аллюзия на притчу о доме, построенном на песке.
Евгений посреди державы, вкруг него вода и больше ничего. Он озабочен не своей судьбой, а судьбой Параши. Он впускает в свою душу это разрушение. Идея Пушкина состоит в том, что строитель чудотворный в своей сакральности остаётся непобедим. Бунт рождается безумием и не несёт в себе жизни (ни былинки не взошло на пустынном острове).
А.С. Пушкин показывает нам, что Петербург метафизически фундаментален. Порсд представляет собой сущность самой культуры как бытия на грани вечности.
Мифопоэтическая картина Петербурга в «Медном всаднике» определяет трагедийное начало поэмы, включающее в себя символы жизни и смерти, и подчеркивающее символическое значение образа и судьбы Петербурга. Однако финал поэмы предполагает сосуществование наравне с трагедийной составляющей возможность преодоления гибели и духовного обновления жизни: хаос уступает место порядку.
