Научная статья на тему 'Мифологизация комплексов национальной неполноценности. Германо-российская конференция «Старые и новые мифы» (выступления Л. Гудкова, Б. Дубина, А. Левинсона, Н. Зоркой)'

Мифологизация комплексов национальной неполноценности. Германо-российская конференция «Старые и новые мифы» (выступления Л. Гудкова, Б. Дубина, А. Левинсона, Н. Зоркой) Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

CC BY
342
49
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Аннотация научной статьи по философии, этике, религиоведению, автор научной работы —

The Section «Scientific Life» is comprised of the texts of reports made by the research workers of Yuri Levada Analytical Center at the GermanRussian Symposium «Old-New Russian Myths: the Crisis of Knowledge or of Consciousness?» which was organized on December 3, 2008 in Moscow by Friedrich Naumann Foundation with participation of Association of Historians «AIRO-XXI» and All-Russian Library of Foreign Literature. The discussion at the Symposium between the German researchers of Russian culture and Russian men of letters, philosophers, public figures was to show to what extent old Russian ideologemes determine the style of thinking of contemporary Russian intellectuals, to what extent these ideas are rationalized, whether the society today has a potential for critical reflection over them. Levada Center was offered to present an objective picture of prevalence of key mythologemes in mass consciousness. To fulfill this task the researchers of Levada Center had carried out in September 2008 a representative survey of Russian population (1600 respondents) the findings and interpretation of which are outlined in this Section. In accordance with Symposium program four mythologemes were chosen for discussion: specific irrationality of culture and the way of life in Russia, inaccessibility of understanding its peculiarities from outside ("one can't grasp Russia mentally..», L. Gudkov); isolationism as a principle of national identity constitution ("Russia's specific way», A. Levinson), utopia and the miracle «of other life» in the Russians' understanding (the image and functions of «the West» in public opinion, N. Zorkaya) and «Stalin» in contemporary Russia (attitude to Stalin, mass stereotypes and evaluations of his role, B. Dubin).

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «Мифологизация комплексов национальной неполноценности. Германо-российская конференция «Старые и новые мифы» (выступления Л. Гудкова, Б. Дубина, А. Левинсона, Н. Зоркой)»

НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ

Мифологизация комплексов национальной неполноценности

От редакции

3-го декабря 2008 г. в столице состоялся Немецко-российский симпозиум «Староновые российские мифы: кризис знания или сознания?», организованный Фондом Фридриха Науманна в Москве (при участии ассоциации историков «АИРО-ХХ1» и ВГБИЛ). По замыслу его организаторов — руководителя московского бюро фонда Ф. Науманна Ф. Бомсдорфа, руководителя АИРО-ХХ1 Г. Бордюгова и сотрудницы Фонда Г. Козловой — дискуссия между немецкими исследователями русской культуры и российскими литераторами, философами, общественными деятелями должна была прояснить, в какой степени старые российские идео-логемы определяют стиль мышления современных российских интеллектуалов, насколько рационализированы эти представления, есть ли сегодня в обществе потенциал их критической рефлексии. Задачу представить объективную картину распространенности ключевых мифологем в массовом сознании должен был решить Левада-Центр, который для этого в сентябре 2008 г. по заказу Фонда Ф. Науманна провел социологический опрос населения1. В соответствии с программой симпозиума были выбраны четыре мифологемы: особая иррациональность культуры и образа жизни России, недоступность ее особенностей для понимания внешних наблюдателей («умом Россию не понять...»), изоляционизм как принцип конституции национальной идентичности («особый путь» России), утопия и зеркало другой жизни в понимании россиян (состав представления и функции «Запада» в общественном мнении) и «Сталин» в современной России (отношение к Сталину, массовые стереотипы и оценки его роли).

Полная стенограмма симпозиума будет опубликована его организаторами. Мы приводим

1 Опрос проходил по общероссийской репрезентативной выборке населения, опрошено 1600 человек в возрасте 16 лет и старше. Далее, если не указано иное, приводятся распределения ответов этого опроса (в % от числа всех опрошенных).

подготовленные тексты выступлений сотрудников Аналитического центра Юрия Левады, в которых излагаются результаты этого опроса и их интерпретация. В соответствии с регламентом симпозиума, презентация данных и их анализ следовали после тематических выступлений консервативных российских литераторов и идеологов, артикулирующих и развертывающих современное содержание этих мифов, а также их либеральных оппонентов.

Лев Гудков

Что стоит за поворотом к новым мифам?

В последнее время все чаще приходится слышать от общественных деятелей (разных по своим политическим и идеологическим ориентациям, включая и несомненных либералов), рассуждения о необходимости создания новых мифов, без которых-де жизнь российского общества оказывается неполной. Все более и более утверждается тезис о «нормальности» мифов в обществе, мнение, что коллективное сознание состоит из разного рода мифов, определяющих его глубинную структуру. Нужда в «мифологии» — это менее всего следствие разочарования российских интеллектуалов в идеалах Просвещения, рациональности и позитивной науке. Правильнее было бы видеть в обращении к мифам российских интеллектуалов-неудачников реакцию на несостоявшуюся европеизацию России, последовавшую после краха советской системы и вызванных им иллюзий, утрату надежд на быструю модернизацию страны и самой перспективы сближения с Западом. Самоуверенность и самонадеянность российских либералов, полагавших, что их возможностей, знаний, понимания характера социума достаточно для успешного проведения политики трансформации посттоталитарного общества, сменились вначале полной интеллектуальной растерянностью, обвинением новых хозяев жизни в узурпации власти и насилии, а затем (в соответствии с интеллигентским самопониманием) — поиском

тех идей и лозунгов, которые могли бы вернуть им доверие публики, перехваченное номенклатурой. При этом тот факт, что модернизацию России должны проводить группы, сами еще не прошедшие суровой школы европейской модернизации, едва ли кем-либо сознается, что, в свою очередь, оказывается одним из препятствий на этом пути. Поэтому выход на «мифологию» как средство завоевать сознание масс или циническое использование коллективных предрассудков кремлевскими политтехнологами оказываются такими же симптомами утраченного тоталитарного «морально-политического единства», как нынешний русский национализм — «фантомными болями» утраченной империи. Имперское (великодержавное) сознание есть, но средств продолжения имперской политики и управления у российских властей уже нет. Все исследования последних лет, проводимые Левада-Центром, указывают на значимость механизмов негативной идентификации и консолидации российского общества, функциональную важность многообразных «врагов» (как «внутренних», так и «внешних»), умножающееся число стран, по мнению россиян, враждебно или недружественно относящихся к России. Можно раздражаться на отвернувшихся соседей и их антипатию к остающейся по-прежнему недемократической стране, но «уважать себя заставить» уже нельзя, как показала последняя Кавказская война.

Российское общество погружается в переживания по поводу уходящей натуры тоталитарного социума. Явно ощущаемая в политически ангажированных кругах потребность в каких-то новых ориентирах и символах указывает на идейную или идеологическую исчерпанность российской жизни. Об этом же свидетельствуют и отчетливые признаки деградации литературы, как и всей сферы искусства, идейная и интеллектуальная убогость правящей элиты, склонность властей к имитации советского державного стиля, эпигонство или перехват чужих слов и лозунгов. Фактически в распоряжении властей остается лишь один ресурс: беззастенчивая, демонстративно агрессивная демагогия, основными компонентами которой являются изоляционизм, традиционалистский популизм и геополитика. Отказ от политики реформ означал смену направления эволюции постсоветского государства — от задач модернизации страны к охранительной политике2. Двенадцать

2 Точнее, необходимость модернизации сохранилась как риторическое обрамление чисто консервативного курса руководства страны. Отсутствие независимых СМИ сделало невозможной публичную критику

или даже пятнадцать лет назад появление эпигонского русского неотрадиционализма3 я расценивал как нечто неожиданное, алогичное, маргинальное, противоречащее намеченным в базовых правовых и политических документах целям развития страны и обозначившимся тенденциям трансформации тоталитарной системы. Отсутствие опыта и горизонта социологического понимания реальности не позволило тогда сделать правильный вывод: то, что казалось случайным, сопутствующим феноменом догоняющей модернизации, и было основным вектором общественного и социальнополитического движения страны. Именно пародийные (в тыняновском смысле) формы идеологического фундаментализма предлагали ту идейную и смысловую рамку, которая позволяла выразить интересы рутинизации произошедших изменений, характерные для бюрократии, которая пришла к власти после 1993 г. Сегодня уже мало кто может этому удивляться: идейная эклектика приобрела статус респектабельности и моды, идущей от кремлевского истеблишмента.

Переход от возбужденного состояния, характеризовавшего российское общество в конце 1980 — первой половине 1990-х гг., к путинской «стабилизации» отмечено сменой идеологической доминанты и перегруппировкой элементов мифологического сознания. «Героические» сюжеты (борьба с ветхим миром, обновление времен, рождение нового мира и т. п.) сменяются сюжетами «цикличности», «повторения времен», разграничения «своих/ чужих», противостояния, «заговора», «жертвы», «искушения», «отца народа». Неосуществивша-яся дифференциация социальных институтов, сохраняющаяся примитивность социальной морфологии российского социума стала препятствием для формирования более рациона-

и контроль над авторитарной властью. Сегодня, если не считать Интернета или некоторых печатных изданий, нет общественных возможностей привлечь власти к ответственности, никто уже не схватит публичного политика за руку, не скажет: «Поздравляю вас соврамши».

3 См.: Гудков Л. Русский неотрадиционализм // Мониторинг общественного мнения... 1997. № 2. С. 25-32. См. также работы автора того времени: Nationalismus ohne Bewegung: Die russische Gesellschaft nach dem Untergang der Sowjetunion // Der Schirinowski-Effekt. Wohin treibt Russland? Reinbeck bei Hamburg, Rowohlt, 1994. S. 157-168; Русский национализм как сопутствующий феномен политической демобилизации // Взаимодействие политических и национально-политических конфликтов (Материалы международного симпозиума 18-20 апреля 1994 г.). М., 1994. Ч. 1. С. 118-125; Амбиции и ресентимент идеологического провинциализма // Новое литературное обозрение. 1998. № 31. С. 353-371.

лизированного и позитивного представления об истории или актуальной современности как секулярном, прагматическом, функциональноцелевом процессе или взаимодействии групп и институтов, отличающихся своими особыми интересами и идеями. (Симптомом этого мог бы стать уход на задний план, в групповое подсознание ущемленных слоев населения, персонифицированных представлений об истории как конфликте отдельных ведущих политиков, лиц и генералов)4.

Чтобы разобраться с той мутной многозначностью представлений, которые сегодня ассоциируются с неопределенным и непрора-ботанным словом «мифы», попробуем отделить мифоподобные образования («мифы ХХ века») от собственно «мифов» или легенд, волшебной сказки, исследованных фольклористами, например, В.Я. Проппом, или мифологического сознания примитивных обществ, изучаемого структуралистами, прежде всего, К. Леви-Строссом, а также и от разнообразных идео-логем и комплексов общественного мнения5. Обыденное словоупотребление всю эту кучу значений объединяет лишь по одному признаку: «ложности» этих представлений, несоответствия их «действительности», вне зависимости от того, обусловлены ли соответствующие суждения ошибочными утверждениями, иллюзиями или расхождениями с «объективными» данными науки.

В данном случае речь не идет об истинности или ложности того или иного распространенного мнения или представления, тем более — не о степени рационализированности каждого из смысловых образований. Понятно, что модельная «реальность» или действительность архаического мифа иная, нежели сказки и легенды. Но точно так же социологические или культурологические различия коллективных представлений заключаются не в том, что одни из них правильные, а другие нет, а в функции, в той роли, которую играют различные смысловые образования и их композиции в структурировании социальных взаимодействий, в контексте обращения к ним и использования их различными акторами.

Традиционный архаический миф и предание представляют собой легитимационную

4 Пантеон самых знаменитых и выдающихся деятелей русской истории практически целиком состоит из царей, диктаторов и полководцев. См.: Советский простой человек. М.: Мировой океан, 1993. С. 167— 197.

5 См.: Левада Ю. Комплексы общественного мнения // От мнений - к пониманию. М.: МШПИ, 2000. С. 216-249.

псевдоисторию происхождения того или иного социального или культурного института, сохраняющегося в настоящем в виде определенного ритуала. Типологические конструкции (содержания) мифов довольно ограничены: это мифы творения (происхождения), жертвы (или искупления), спасителя (соответственно, врага общности, в пределе — врага рода человеческого), героя-избавителя (но не богоборца или нарушителя заповеди) с соответствующими ответвлениями или дополнительными ходами: соблазнения, хождения на край земли, спуска в ад, восхождения на небо. Герой здесь всегда — восстановитель порядка, учредитель нормы, границы своего и чужого мира, пространства, персонификация средств борьбы с чудовищами, угрозами всему целому, сверхавторитет и персонификация коллективных значений всего целого.

Оторванные от ритуала (или давно лишившиеся его) мифы становятся легендами или волшебными сказками, воспроизводящими семантическую структуру традиционного социального космоса, медиаторную структуру его опорных верований и представлений. Поэтому здесь возникают мотивы двойничества, чудесного помощника, наказания за нарушение нормы, культового времени (сон-смерть, сюжеты вещего сна), старца-старухи, райского сада, с дверью в другой мир и других посредников в другую реальность, правильной и неправильной семьи и проч. Сказки и легенды играют важнейшую социализационную роль, исполняют развлекательные, компенсаторные, эвадистские и т. п. функции, непосредственно предшествуя в этом отношении образно-символическому современному массовому искусству. Не лишним будет добавить, что архаические мифы, точнее, осколки мифа, радикалы мифологических структур, являются идеальным материалом для создания современных символов.

Но современные мифы, «мифы ХХ века», резко отличаются от архаического предания или сказки. Во-первых, новые мифы — продукт работы специализированных государственнобюрократических институтов, ответственных за пропаганду и агитацию (хотя некоторые их формулировки могут иметь вполне индивидуальное и авторское происхождение). Во-вторых, они могут обращаться только по каналам СМК или будучи ими опосредованными. В отличие от преданий, они не могут существовать в качестве традиционного механизма передачи образца от индивида к индивиду, а это значит, что они никогда не получают всеобщего распро-

странения, в отличие от традиционного предания, воспроизводимого всей социальной группой, идентифицирующей себя с содержанием мифа. В-третьих, новый миф никогда не связан с каким-либо ритуалом или даже с групповыми церемониями.

В секулярном и быстро массовизирующем-ся обществе «новый миф» предназначен играть роль суррогата трансцендентальных значений, быть имитацией коллективных «сверхценных» представлений (на характер которых указывает тотальность или нерасчленность используемых категорий, выраженных в кванторах «всегда», «все», «никогда» и т. п. или предполагаемых семантикой утверждения). Поэтому в них смешиваются «идеологемы» разного рода (важнейшие смысловые узлы и конструкции «идеологий» -будь то в марксовом или маннгеймовском смысле, т. е. идей, картин реальности, санкционирующих и конфигурирующих определенным образом те или иные групповые интересы, выстраивающих их в определенном сюжетном поле, таких, как интересы выражения и сохранения господства группы, иерархии социальных статусов, открытость или закрытость социального взаимодействия и т. п.), «утопии», воплощающие нереализуемые, но значимые проекции желаемых или пугающих социальных состояний и отношений, «комплексы коллективных представлений», массовые стереотипы и обязательно - квазинаучные утверждения и факты. Главная функция этого «мифа», как и других массовых стереотипов, заключается в резком упрощении реальности, становящейся трудно выносимой, малопонятной или просто необъяснимой.

Структура современного мифа предполагает такое соединение разнородных смысловых значений, которое создает диалектически замкнутое пространство самообоснования. Соединенные в мифе значения соотносятся с разными временными и семантическими пластами культуры, истории и общественной жизни, наборами символов, идеологем, нормативных представлений, осколков научных, исторических, теоретических или философских конструкций, концептуальных понятий, предрассудков, фобий, архаических мифов, То, что делает современный «миф» мифом, заключается в особой синтагматической схеме, образующей его сквозной сюжет: постоянно повторяющуюся проекцию прошлого (ключевых, ставших символическими событий) на актуальное настоящее. Разумеется, речь при этом идет о знаках прошлого, а не об относительно объективных кон-

струкциях действий исторических персонажей. Признаки «прошлого» здесь очень важны, так, как модус «РейесШт» означает здесь не столько отсылку к прошлому времени, сколько высокий ценностный статус цитируемого значения (действия или события, к которому апеллирует миф), авторитетность прошлого как предания. Но — и это самое главное — для того, чтобы мифологическая схема прошлого действия была значимой, она должна быть всегда предельна банальной, общеизвестной. Квазимиф содержит только очень тривиальные (ожидаемые) мотивы действия, понятные всем, включая социальные и культурные низы. И этим он отличается от рациональной научной схемы объяснений прошлого, которая указывает на сложность и проблематичность контекста описываемого или объясняемого действия. Миф тривиализирует мотивацию действия, несмотря на все накручивание вторичного, сложного, теоретического или специального материала, синтезируемого при помощи мифа. Архаический миф героичен, миф XX в. банален до пошлости, он должен свести сложность интерпретации мировых событий до уровня кухонной склоки в коммунальной квартире. «Евреи — /всегда были/ эксплуататоры», «Сталин — /был/ Отец и учитель народа», «мудрый вождь и гениальный полководец», «Запад хочет /всегда стремился к тому, чтобы/ нас поставить на колени, прибрать наши богатства», «вытеснить нас отовсюду». «США /всегда/ стремятся к мировому господству», «чеченцы ненавидят русских», «/все/ чеченцы — террористы», «мировой терроризм — угроза существованию России» (как это показали события 9.11 и теракты в российских городах). «Русские — народ с особой, уникальной историей», «русские — особые люди, не как на Западе». «Постичь Россию может только русский, разделяющий ее православную веру и судьбу», другим это недоступно и т. п.

Только предельно плоская и упрощенная схема прошлого (события, персонажа, действий) может стать принципом отбора фактов для истолкования проблематичного и слишком неясного, слишком сложного настоящего. Конечно, само «прошлое» предстает в виде препарированной фабулы, интриги, законченного сюжета, доведенного до чистой формулы — структуры социального действия, мотивационной схемы взаимодействия с четко заданными и неизменными ролевыми отношениями действующих лиц, репрезентирующих то или иное коллективное поведение. Такой миф не предназначен для толкования конкрет-

ного поведения частных лиц, его назначение — задать схему понимания и объяснения коллективного поведения как поведения отдельного человека, вменения свойств целого отдельным частям или элементам целого и, наоборот, приписывания целому свойств отдельного человека или группы. Миф работает с различными по типу и времени системами или слоями культурных (а не социальных!) значений, еще точнее — с отдельными компонентами этих систем, т. е. с обрывками архаических мифов (в исходном значении этого понятия), с радикалами или звеньями понятийных цепочек исторических, теоретических, философских или литературных конструкций и интерпретаций. Именно благодаря возможности неконтролируемого переноса свойств целого на части или на отдельный элемент, равно как и противоположного действия, язык нового мифа приобретает метафорические свойства, какими обладают все диалектические мнимости: быть механизмами смыслопорожде-ния, синтеза различных значений. Замкнутость структуры мифа позволяет пропускать через мифологическую схему практически любой содержательный материал, что и воспринимается как «обнаружение скрытых смыслов» при мифологическом толковании в обычном и совсем не таинственном содержании повседневности. Главное здесь — оперирование с предельно (а потому неопределенными!) генерализованными значениями тех или иных социальных персонажей или событий. Но неопределенно общая генерализация фактически означает бес-структурность мифологических начал: творцы массовых мифов оперируют только с такими конструкциями, как «Россия», «Запад», «Америка», становящимися то субъектами действия, то такими же антропоморфными объектами. В них убираются всякие следы социальной (институциональной, групповой) или культурной структуры, здесь нет ни памяти, ни индивида, нет внутренней структуры как системы взаимодействия различных действующих лиц. «Тотальность» мифологических утверждений снимает с них подозрение в том, что это выражение партийно-политической или клановой ангажированности (тотальность как бы вневременных сущностных конструкций — «Россия», «Запад», «США», «Европа», «Китай» и т. п. — переводит аргументацию в плоскость геополитики, надпартийных общенациональных интересов). Для социолога знания или социолога идеологии представляется вполне очевидным, что именно тотальная форма суждения, «убирающая» перспективу конкретного актора и его партне-

ра, скрывает вполне определенные социальногрупповые или корпоративные интересы, в том числе и интересы власти, по слову К. Маркса, «выдающей свой интерес за всеобщий». Суть дела не меняется, если под один из членов мифологического уравнения подставляется вместо тотального или коллективного субъекта действия квазиперсона — национальный лидер, президент, диктатор, генералиссимус и тому подобная фигура. В этом случае миф переносит воображаемые качества целого (тотального целого — народа, культуры, общества, истории и т. п.) на главного функционера, персонифицированную верхушку бюрократической пирамиды, — придавая ему тем самым задним числом, уже после того, как он получил в руки бразды правления, черты харизматического, экстраординарного персонажа. (Эффект, который Ю.А. Левада называл «наведенной харизмой», является составной частью современных мифов авторитарных режимов.)

Важной особенностью современного мифа является то, что в своем чистом (полном, идеально-типическом) виде, т. е. в качестве систематически и последовательно изложенной концепции, подобные смысловые образования практически не появляются и едва ли могут появиться, так что это продукт специальной критической рефлексии и дедуктивной работы. Действенность мифа заключается в том, что ми-фологизаторы оперируют чаще всего со смысловыми фрагментами мифа. В своем дисцилли-рованном виде чистой «фабулы» современный миф предстает как банальность, как примитивное оценочное высказывание, каким он в строгом смысле и является. Но он и не существует в таком виде. Как правило, эффект мифологич-ности возникает благодаря тому, что тривиальность оценочной конструкции скрывается за обилием синтезируемого на основе этого суждения разнородного материала, в котором субъект оценки исчезает. Современный миф напоминает структуру невроза, в котором источник травмы, невротизирующий фактор прячется за разными деталями и наслоениями, разобрать которые, прочесть их как симптоматику травмы, может лишь опытный психоаналитик. Поэтому так эффективны приемы психоанализа для выявления системы коллективных защитных механизмов, приводящих к мифу. И действительно, современные российские мифы больше всего похожи на инфантильные, подростковые комплексы или сексуальные переживания. «России грозит опасность со стороны Запада, а мы никому не угрожаем». «Запад

стремится колонизировать Россию, расчленить ее, прибрать к своим рукам ее богатства». (Чем это не образ девы — предмет грязного вожделения других мужчин?) «России никто не желает добра, нас никто не любит, мы всем помогаем, а к нам так плохо все относятся». Но дело не в сексуальных комплексах неполноценности или невзрослости, а в характерной структуре индивидуальных или коллективных проекций страха на другого или других как способе выражения собственной привлекательности, значительности и ценности. Чувство угрозы указывает не только на силу другого, но и на собственную скрываемую слабость, незащищенность, уязвимость, родственную комплексам мужской импотенции. Опять-таки в психоанализе тривиальным является наблюдение о переносе собственной слабости в сексуальную агрессию и приписывание другим того, что оказывается предметом репрессивного подавления в самих себе. Технология распознавания индивидуальных и коллективных неврозов и комплексов, их табуирование и мифологизация не означает, естественно, тождества метафизики психоанализа и общественного мнения, а лишь определенную методологию интерпретации сложных форм социального взаимодействия. И в том, и в другом случае мифологическая оболочка снимает (вместе с перспективой рассмотрения индивидуального действия) моральную ответственность за поведение, оценки, приписывание другому той или иной мотивации, вообще понимание человеческой природы.

Для суггестии достаточно лишь указание на отдельные элементы мифологической композиции, на предполагаемые цепочки и звенья мифа, чтобы включить все структуру мифологического понимания, чтобы опознавать необходимый алгоритм интерпретации. Принцип понимания (интерпретации) схватывается, но этого оказывается недостаточно для того, чтобы иметь возможность дистанцироваться от предлагаемого материала, упакованного в форме мифа, чтобы быть в состоянии рационализировать и критически осмыслить материал мифа, сами элементы таким образом объясняемого содержания.

Действенность мифа (и его опасность) заключается в том, что при обращении к нему выпадают, упускаются из виду или внимания, нейтрализуются, становятся незначимыми целые линии и системы значений. Нагромождение интерпретаций, производимое в ходе мифологизации, не позволяет оценивать достоверность, агрегирование материала и значимость аргументов в пользу доминантной версии. Кон-

струкция мифа лежит ниже уровня массового сознания, поскольку не может быть выявлена семантическими средствами самого мифа. Поэтому миф нельзя опровергнуть или уничтожить. Бессмысленно и спорить с его носителями. Миф теряет свою значимость, только оказавшись «неинтересным» для адресатов коммуникации, т. е. тогда, когда складываются условия, контекст, обстоятельства, при которых мифологические схемы оказываются неадекватными положению дел или интересам участников взаимодействия.

Современный миф не соотносится с каким-либо институтом (хотя на первый взгляд, кажется, что он работает на обеспечение центральных символических институтов, прежде всего — органов власти). На деле это не так, поэтому современные мифологии не имеют общеколлективных или общегосударственных ритуалов (в отличие от символических институтов). Воздействие нынешних мифов не носит прямого характера. Их назначение — авторитетная редукция сложности реальности к немногим смысловым структурам, задающим сквозное (символическое) время, в принципе уже невозможное для современного, дифференцированного и плюралистического мира. Миф производит эффект, который в некотором отношении подобен акту «веры»: примирение несовместимого и противоречивого (например, соединение времени предполагаемого, воображаемого, желаемого будущего и фрустрирующе-го настоящего), переводя объяснение в другую модальную плоскость — аподиктичности, категоричности, необходимых для последующих процедур легитимации, оправдания государственного насилия, согласования с прежними представлениями о должном. При этом происходит выпадение времени инструментального действия — достижения, калькуляции, а значит — учета мнений и интересов имплицитного социального партнера, повседневность Другого, и остается лишь оценочное и непроверяемое утверждение. Поэтому миф продуцирует суррогаты веры, авторитета, ценностей, играющие роль заместителей (самопальных шунтов) более сложных регулятивных и ментальных конструкций ценностей, значимых лишь в обществах с глубокой структурно-функциональной дифференциацией институциональной системы. Вторичная мифологизация указывает на подавление условий возникновения функциональных элит либо на систематическое непризнание подобных, поэтому всегда слабых, групп в обществе. Не случайно, что современная ми-

фологизация идет вместе с постмодернизмом, основное предназначение которого — служить инструментом релятивизации базовых структур доверия в современном обществе. Миф тем самым блокирует дифференциацию, сакрализует власть в качестве символов коллективного целого, тем самым табуируя возможность ее критической рационализации, условия установления ее ответственности перед различными группами населения.

Но имеет смысл еще раз подчеркнуть, что нынешние разработчики национальной «мифологии» не создают новых легенд и смыслов, они лишь компилируют старый идеологический материал, комбинируя его с ангажированными интерпретациями актуальных событий. Староновая мифологизация — это не самостоятельно и автономно развивающийся процесс, а побочный симптом укрепляющегося авторитаризма, полицейского государства, приходящего на смену дискредитированного в ходе длительного кризиса прежнего устройства власти. Авторитаризм в отличие от тоталитарной системы, нуждающейся в футуристической, миссионерской или имперской идеологии, может существовать и функционировать только в условиях резкого ослабления какой-либо систематической идеологии, в атмосфере общественного разложения и деморализации, дискредитации ценностей и идеалов рационализма и Просвещения, усиливающегося спроса на иррациональное, включая мистику, оккультизм, астрологию и т. п., тиражируемые контролируемыми властями каналами СМИ.

Растущая мифологизация общественнополитической жизни идет параллельно или одновременно с процессами стерилизации и подавления механизмов политического целе-полагания, выраженного в последовательном уничтожении политического плюрализма, ликвидации многопартийности, вытеснения или опосредованного уничтожения политических партий (кроме основной партии власти и ее слабых дублеров), эпигонской имитацией демократии, правовых и других институтов современного общества. «Мифологи» (литераторы, политологи, журналисты, в том числе и обслуживающие путинскую администрацию, и, прежде всего, ведомство В. Суркова) в таких условиях являются прямыми конкурентами специализированных элит и институтов рацио, рациональной науки, отодвигающие их на второй план. Но мифологизация не единственная и даже не главная идейная составляющая интеллектуальной обстановки рутинизирующего-

ся общества; она — сопутствующий компонент в общей работе авторитаристских политтехно-логов по легитимации настоящего, производимой ими из подручного культурного материала. Неотрадиционализм и новая мифологизация с их лоскутной интерпретацией происходящего (всегда только в связи с каким-то происшедшим событием, всегда в качестве реакции на происходящее), фрагментацией действительности сменяют умершую, более или менее систематически проработанную идеологию. Будучи «фантомными переживаниями», вызванными утратой прежнего состояния тотального идеологического контроля, совокупность или множество отдельных мифов замещают или компенсируют утраченную целостность представлений о действительности, чаемую в ситуации хронической неопределенности, дезориентированности, сбоя институциональных норм, массовой фрустрации и полного разрушения традиций. Новые мифы работают только как суррогат очень сильно разрушенных в советское время национальных традиций. Миф соединяет символическое «время = пространство» коллективных символов (великой державы, власти как выражения этого величия) с упрощенной и селективно препарированной реальностью настоящего.

В общем и целом современный российский миф служит средством

1) поддержания границы своего/чужого;

2) установления или восстановления порядка (отсюда образы Отца, Родины-матери, семейно-патерналистских отношений между нефамильными социальными образованиями);

3) объяснения, как — и главное, кем — происходит спасение «России» от различных угроз (войны, бедствия, нашествия; борьбы с чужими, соответственно, с миром чудовищ, нелюдей, силами иного, злого мира), от враждебных заговоров;

4) воспроизводства символов целого (вождя, патриарха, спасителя, Отца, национального лидера), взаимосвязь части и целого (народ ради вождя, вождь только ради народа);

5) поддержания циклов повторяющегося времени, его состояний (напоминая раз за разом о горизонтах катастроф, войн, нашествий, кризисов, грозящих существованию всего целого);

6) производит символы верхнего/нижнего мира (эмблематику высших «ценностей»);

7) сохраняет представления о базовых социальных отношениях (институтах господства/ подчинения).

А теперь перейдем к анализу конкретных примеров.

Миф первый: «Умом Россию не понять...»

Первый из предложенных (в исследовании) респондентам вопросов («Согласны ли Вы или не согласны с мнением, высказанным великим русским поэтом Ф. Тютчевым: "Умом Россию не понять... в Россию можно только верить"?»), содержащих тезис об особой сущности России, недоступной западному человеку, дал очень сильную реакцию опрошенных, повлиявшую на последующие ответы. 80% опрошенных радостно согласились с Ф. Тютчевым: понять Россию нельзя, в нее можно только верить (не согласны с этим — 10, и 10% затруднились ответить). Распределение ответов в разных социально-демографических группах мало отличалось между собой, а это значит, что действует практически всеобщая норма подобных представлений. Конечно, такой вопрос, с социологической точки зрения, содержит очень сильную ценностную провокацию (поддержанную, среди прочего, и подсказками: «великий русский поэт»). Но в этом случае нам и важно было получить данные о предельной интенсивности выражения массового представления. Вместе с тем мнения об «особой стати» России и невозможности сопоставления ее с другими странами («аршином общим не измерить») даются респондентами при вполне устойчивом сознании, что русские «такой же народ, как и другие» (табл. 1).

Сформированная в первом опросе установка проявилась и в последующих ответах на второй вопрос, контрольный для первого. Как видно из таблицы 1, характер распределений ответов («совершенно особый») на этот вопрос заметно изменился, в сравнении с предыдущими и последующими замерами («такой» понизился на 20 процентных пунктов, а «особый» поднялся на 19%, в сравнении с предыдущим замером, произведенным за два месяца до того).

Таким образом, мы имеем дело с двумя полярными ответами, данными практически на одновременно заданные вопросы. В обоих случаях ответы даны преобладающим большин-

Таблица 1

ством опрошенных. Можно сказать, что мы имеем дело с характерной двойственностью массового сознания, обычно отрицаемой исследователями, не связанными с эмпирическим изучением культуры или общественного мнения. Можно назвать это явлением «двоемыслием», «мозаичностью» коллективных представлений или как-то иначе, вплоть до «шизофрении» общественного мнения, обличаемой в качестве причины неуспеха того или иного объяснения, но суть проблемы заключается в том, что одни и те же люди говорят то так, то этак. Такое поведение мы и описываем как «комплекс общественного мнения», т. е. сочетание несочетаемых вещей, совпадение у одних и тех же респондентов противоречивых ценностных утверждений, которые обычно не могут быть соединены. Суть этого комплекса заключается в провозглашении особого предназначения и великого будущего России при одновременно полном сознании невозможности его реализации, недостижимости этого великолепного состояния, поскольку оно вступает в противоречие с собственными же представлениями респондентов о том, что русские — такие же люди, как все остальные, даже более того — с сознанием бедности, убогости, злобности, агрессивности, несчастности нашего народа, которые разворачиваются обычно в наших исследованиях. Именно это соединение высоких значений, но нереальных, с реальными человеческими качествами и институтами и порождает подобную фрустрацию, травму массовой идентичности.

Вполне допустимой была бы попытка объяснить это обстоятельство тем, что мы имеем дело с разными внутренними адресатами высказываний: первое соотносится с «внешней» точкой зрения, болезненно значимой для национальной самоидентичности, второе — с «внутренней», мнением самих о себе и для себя. Такое предположение подтверждается ответами на другой вопрос, задавшийся в ходе более ранних опросов (табл. 2).

Но, по сути дела, даже такое разнесение суждений по разным контекстам высказываний не меняет общего заключения: мы имеем

РУССКИЕ - ТАКОЙ ЖЕ НАРОД, КАК ДРУГИЕ ИЛИ ЭТО СОВЕРШЕННО ОСОБЫЙ НАРОД? (в % от числа опрошенных)

Вариант ответа 2000 март 2004 октябрь 2008 июль 2008 сентябрь 2008 ноябрь

Такой же, как другие 63 59 66 45 63

Совершенно особый народ 39 39 30 49 34

Затруднились ответить 1 4 4 6 2

М=... 1600 500 2600 1600 1600

дело с глухой моральной защитой, закрывающей возможности осознания самой травмы. Высокое предназначение касается коллективных символов, представлений о коллективной целостности, а негативное значение — невозможность реализовать это высокое предназначение — относится именно к повседневной, бытовой стороне, т. е. к обычным качествам людей. Уточнение или конкретизация различных самоопределений дало бы нам вдобавок и определенную массу негативных определений: мы ленивы, пассивны и т. д., получаемых массовых опросах в процедурах описания типичных свойств различных народов, включая и русских. Мнения о том, почему западный человек не может понять «русскую душу», распадаются на две части: первое — это инаковость, «мы иные», второе — враждебность Запада. Поскольку сама конструкция травматическая — мы не можем достичь того, что для нас значимо именно потому, что мы такие, как есть, то происходит дискредитация воображаемого другого, с точки зрения которого и может быть дана оценка «нас/себя» как диких, а соответственно, начинается приписывание Западу враждебности, негативности и агрессии в отношении нас.

Тютчев очень точно сформулировал один из центральных комплексов российской идентичности, реально работающих и сегодня. Смысловым фоном для такого суждения оказывается ясное и одновременно крайне болез-

ненное сознание не просто отсталости России или ее варварской, с точки зрения европейцев, патриархально самодержавной, государственной и общественной конституции, но и неосновательность каких-либо надежд на процессы ее цивилизации в обозримом будущем. Это противоречие (в психологическом плане его можно назвать «сшибкой», если вспомнить термин И. Павлова), вполне сознавалось не только Тютчевым, прожившим половину своей взрослой жизни в Германии, в Европе, но и многими другими российскими мыслителями и политиками. В строгом смысле этот смысловой узел представляет собой не «миф» (пусть даже в качестве «мифа ХХ в.»), а комплекс общественных представлений. Он образован травмирующим национальное самосознание сочетанием: гордость за великую державу, претендующую на то, чтобы быть самостоятельной «цивилизацией», центром русско-православной ойкумены, наследием, включающим традиции мессианства (идущего от православного изоляционизма), имперских и экспансионистских интересов, военных триумфов, громадности территориальных присоединений, и внутренней слабости, бедности страны, забитости ее населения, дикого произвола властей, неразвитости ее образованных классов. Такое столкновение различных ценностных определений величия и обидной отсталости представляет собой выражение хронической фрустрации,

Таблица 2

В КАКОЙ МЕРЕ ВЫ СОГЛАСНЫ С СУЖДЕНИЕМ: «ЗА 75 ЛЕТ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ НАШИ ЛЮДИ СТАЛИ ДРУГИМИ, ЧЕМ В СТРАНАХ ЗАПАДА, И ЭТОГО УЖЕ НЕ ИЗМЕНИТЬ? (в % от числа опрошенных)

Год и месяц опроса

«Полностью согласен» + «Скорее согласен»

«Скорее не согласен» + «Полностью не согласен»

Затруднились ответить

Август 1994 53 29 18

Апрель 2000 68 21 11

Август 2003 57 32 11

Март 2008 66 23 11

Июль 2008 53 32 15

Таблица 3

«ЗАПАДНЫМ ЛЮДЯМ НЕ ДАНО ПОНЯТЬ, ЧТО ПРОИСХОДИТ С НАШЕЙ СТРАНОЙ. С ЧЕМ, ПО ВАШЕМУ МНЕНИЮ, ЭТО, ПРЕЖДЕ ВСЕГО, СВЯЗАНО?» (в % от числа опрошенных)

Инаковость России

%

Враждебность Запада

%

У нас люди по-другому относятся друг к другу, другая мораль, другие ценности и вера

Наша жизнь устроена по-другому, чем на Западе, отношения человека с государством построены совершенно иначе Я не согласен с тем, что западному человеку не дано понять Россию Затруднились с ответом_____________________________________________

42 Запад всегда относился к России как к

отсталой и чужой стране, не хочет видеть ее достоинств и достижений 37 Запад никогда не мог и не может при-

знать особую духовную миссию, историческую роль России в мире

26

18

характерной для многих стран догоняющей модернизации, национальной ущемленности, комплекса неполноценности. Разрешение этого болезненного противоречия, невроза, можно найти, упреждая возможного противника, дисквалифицировать самого предполагаемого партнера, с точки зрения которого — и это ясно понимается самим действующим лицом — состояние страны, реальные коллективные достижения представляется крайне жалкими, не соответствующими критериям современного цивилизованного «народа».

Дискредитация возможна двумя способами. Первый — приписать ему специфические интересы, обусловливающие заинтересованность в подобных негативных представлениях о России, его необъективность, злые намерения, недоброжелательность, не позволяющие выносить «справедливые» суждения относительно России. При этом имеют место трансформация собственной дефектности (с внешней точки зрения) в специфические особенности культуры, переоценка собственных недостатков в позитивные самоутверждения: мы не просто бедные по каким-то там причинам нашей неспособности добиться благосостояния, а мы не нуждаемся в богатстве, мы живем не ради стяжательства, а ради духовных благ, благополучие обедняет или развращает человека6.

Возникает очень устойчивая конструкция «мы—они», снимающая ответственность за несостоятельность с самих себя и тем самым ослабляющая, хотя бы отчасти, фрустрацию, перенося подавляемую автоагрессию на других (чужих) и наделяя Запад воображаемой враждебностью по отношению к себе. Характерно, что именно в последние годы с быстрым ростом

доходов и потребления россияне отказываются соглашаться с теми определениями себя, которые охотно допускали ранее (число несогласных с тем, что мы «бедные, но чистенькие», выросло с 28—30% до 44%, соответственно, уменьшилось число тех, кто разделял эти мнения — с 64—66% до 48%; табл. 4).

Второй предполагает более сложное соображение, строящееся на изоляции априорно негативных мнений: чтобы понять «Россию», надо быть «русским». Утешительный и защитный иррационализм отражает слабую в интеллектуальном плане потребность в барьере против критики, опасения, что загадки (как пишет тот же Тютчев о природе) никакой нет, а есть убогость нравственной жизни и неспособность к развитию и устройству лучшей жизни. Методологически это иногда выражается как «теоретическая посылка», согласно которой адекватное знание и познание сути русской культуры возможно, только если познающий исходит из признания наличия онтологических архетипов русской культуры7.

Оба способа работают замечательно. Конструкция комплекса очень устойчива именно потому, что она блокирует возможность рационализации собственных значений «мы», обеспечивает консолидацию на превращенных, но позитивных основаниях, мотивах самооценки, и вместе с тем блокирует более сложные формы и способы общественной самоорганизации, что придает всему устройству авторитарного режима очень стабильный характер. В семантическом плане это пустая конструкция, она не связана ни с какими предметными значениями себя и других (она может принимать любые определения, как «Запада» или «чужих», так

Таблица 4

В КАКОЙ МЕРЕ ВЫ СОГЛАСНЫ СО СЛЕДУЮЩИМИ СУЖДЕНИЯМИ: 1) «В РОССИИ ЛЮДИ ПРИВЫКЛИ ОТНОСИТЬСЯ ДРУГ К ДРУГУ ПО-СВОЙСКИ, НЕ ДУМАЯ О ВЫГОДЕ»? 2) «МЫ ПРИВЫКЛИ ДОВОЛЬСТВОВАТЬСЯ САМЫМ МАЛЫМ И НЕ ГНАТЬСЯ ЗА УСПЕХОМ И БОГАТСТВОМ»? (в % от числа опрошенных)

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

Вариант ответа

1994

2000

2003

2008

1. Относятся друг к другу по-свойски, не думая о выгоде

«Полностью согласен» + «Скорее согласен» 58 66 64 48

«Скорее не согласен» + «Полностью не согласен» 30 2 СО 30 44

Затруднились ответить 12 6 6 8

2. Привыкли довольствоваться малым и не гнаться за богатством

«Полностью согласен» + «Скорее согласен» 65 65 64 51

«Скорее не согласен» + «Полностью не согласен» 27 29 31 44

Затруднились ответить 9 5 4 6

Число опрошенных 3000 1600 2000 1500

6 Подобный негатив отражается в злых анекдотах, особенно популярных во времена брежневского застоя: «Не тронь, я тут живу».

7 См.: Есаулов И.А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск: Изд-во ПГУ, 1995.

и «самих себя»), легко переворачивается и меняет знак соответствующих элементов. Сама по себе «пустота» значений «себя», коллективного целого, указывает на то, что здесь действует сильнейшее стремление к ценностному полага-нию, ценностному самоутверждению, в принципе не нуждающееся в каких-либо обоснованиях. Противопоставляя себя враждебному и неполноценному, очень амбивалентно оцениваемому Западу или каким-то неполноценным «другим», мы тем самым поднимаем себя в собственных глазах. Мы верим в символ сверх-ценного коллективного целого. Сам акт веры в данном случае утверждает позитивное значение самих себя, не требуя никакого обоснования. Верим, что собственно и находит свое выражение в формуле Тютчева. (Почти по Тертуллиану: credo quia absurdum est.) Но сама возможность осознания этого травматического обстоятельства или комплекса (рационализация в психоаналитическом смысле) окружена сильнейшими табу. Мы — «иные» и не должны быть сравниваемы с кем-либо другим. (Здесь можно вспомнить гневные слова Обломова, обращенные к Захару: «Кто это здесь "другой"? Как смеешь ты сравнивать меня с каким-то другим?»)

Перевод недостатков или дефектов социальности и социальной организации в позитивные качества коллективного целого (терпение, жизнестойкость, довольство малым, духовность, коллективизм, душевность, покорность и т. п.) обусловлен действием защитных механизмов, табуирующих возможность рационализации

или «расколдовывания» основного фактора российской жизни — консерватизма базовых институтов патерналистской и бесконтрольной авторитарной власти, которую изменить нельзя, которую приходится терпеть и с которой надо уживаться. Власть, хранительница великой империи, апроприруя и воплощая в себе символы коллективности, героического прошлого, имперского величия, превосходства русских и прочее и прочее и не разделяя эти символы с каким-либо другим общественным институтом, компенсирует убожество и бедность частной жизни, поэтому она не может быть ослаблена или разрушена скепсисом и критикой. Ее легенда напрямую связана со слабостью подданных, оба этих компонента образует единое целое, и только так вся мифологема и работает. Раздражение при понимании собственной зависимости людей от власти («соборное холопство», как это назвал Ю.А. Левада), «травма несостоятельности» быстро транспонируется в агрессию против Другого, в обвинения его (значимого другого) в злонамеренности и дефективности, враждебности к России. Власть поэтому приобретает черты не просто символического института, основы национальной самотождественности, но и черты подавленной коллективной травмы, коллективного «невроза». Отказ от нее — это отказ от самоидентичности. Поэтому Запад «не может признать» особую (историческую) роль государства в России, миссию России в мире, или, другими словами, можно говорить о глубинной зависимости

Таблица 5

ЧТО ИЗ ПЕРЕЧИСЛЕННОГО НИЖЕ ЛУЧШЕ ВСЕГО ОТРАЖАЕТ ВАШЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ОБ ОСОБЕННОСТЯХ РОССИЙСКОГО НАРОДА? (в % от числа опрошенных)

Вариант ответа

1998 2008

Терпеливость (способность в течение длительного времени мириться с трудностями и лишениями) Жизнестойкость (способность вопреки притеснениям и запретам властей развивать свои таланты, стремиться к знаниям, творчеству ...)

Привычка довольствоваться малым (скромные потребности большинства населения)

Духовность (преобладание духовных ценностей над материальными)

Коллективизм (склонность действовать и решать большинство жизненных проблем сообща, а не индивидуально)

Душевность, теплота (склонность переводить деловые официальные отношения в дружеские, неформальные)

Покорность (готовность смириться со всем, к чему принуждает власть)

Обостренное чувство справедливости (стремление минимизировать различия в уровне доходов) Склонностью во всем уповать на власть (уверенность в том, что решение большинства жизненных проблем зависит только от власти)

Преданность государству, самопожертвование

Обостренное чувство внешней опасности, военной угрозы, привычка жить во враждебном окружении

53 54

42 38

39 35

36 2 со

35 19

34 30

31 19

Г\Э со 16

2 со 21

3 2 18

10 8

N=1600 человек.

понимания себя от признания оправданности институтов господства.

Анализируя данные таблицы 5, мы видим, что общее число суждений уменьшилось за десять лет. Это говорит о размывании структуры или, по крайней мере, об ослаблении противостояния в условиях нарастающего довольства населения. Но центральные определения: «терпение», «жизнестойкость» («способность вопреки притеснениям и запретам властей развивать свои таланты») — остались практически без изменения. А это значит, что собственная ущербность, принудительный аскетизм и бедность, превращаясь, по принципу перевертывания знака значения, из недостатка в добродетель, по-прежнему играют очень важную роль в мифологическом обеспечении национального достоинства. Все остальные значения более или менее слабеют. И прежде всего — представления о собственной духовности, коллективизме, покорности, врожденном чувстве справедливости. Легитимация системы институтов, которые проводят границу между другими или нами, между «мы» и «они», защищает все культурнонациональное сообщество от возможности самопонимания. Тем самым, она снимает болезненную, травматическую несовместимость разных национальных и коллективных самоопределений.

Борис Дубин

Миф второй: Сталин

По сути дела, речь в данном случае и в других разбираемых здесь примерах массовой мифологии идет, можно сказать, об одном мифе — это миф о принадлежности, миф о коллективной идентичности. Его функция — указывать на то, кто мы. Но, во-первых, значение идентификационного мифа в России и, в частности, в современной России заключается не в том, что же содержательно, по смыслу россиян объединяет, а в том, что их отличает. Можно сказать, это интеграция через демаркацию, и принципиальная символическая демаркация (символика границы) тут существенно важнее любой сколько-нибудь реальной интеграции: «мы» — это другие, отличные от «них», от «всех». Отсюда второй пункт: эта воображаемая идентичность — неотрадиционалистская, нормативная. Она построена так, что принадлежащим к данной общности не нужно объяснять, в чем смысл этой принадлежности, а тем, кто к ней не принадлежат, ничего не объяснишь, да и не стоит объяснять: они чужие и «все равно не поймут». «Нам», «нашим» нет необходимости

разъяснять друг другу, кто «мы», а тот, кто не знает, кто такие «мы», по определению, принадлежит к другим, к чужакам. Так что эта граница чаще всего проблематизируется в негативной и вопросительной форме агрессивного недоумения: «Ты что, не русский, что ли?» (вариант: «Ты что, русского языка не понимаешь?»). В-третьих, этот миф создается в настоящее время структурами государственной власти, а поддерживается и тиражируется с помощью новых и новейших средств массовой коммуникации: исторически в этой роли последовательно сменяли друг друга печать, радио и кино, сейчас фигурирует телевидение. Собственно традиции в таком мифе меньше всего. Значение мифологических образований в обществах ХХ—ХХ1 вв. как раз и состоит в соединении современного мифа с современной же массой и техникой — в мобилизационной силе политических мифов, транслируемых массмедиа8.

Если говорить именно о «сталинском мифе» — имеется в виду, конечно же, не историческая фигура и не конкретный политик (лишь 3% опрошенных сегодня хотели бы жить при таком правителе, как Сталин), а героический символ нашего «мы» со всей сопутствующей мифологией испытания и жертвенности, семантикой «чуда, тайны, авторитета», по Великому Инквизитору Достоевского, — то большинство нынешнего населения России предъявляет в ответах на вопросы социологов брежневский миф о Сталине. Он был сформирован брежневской пропагандой, всей тогдашней государственной машиной, начиная с воспоминаний генералов и генералиссимусов и кончая курсами школьной истории, рассказами для детей и юношества, кино- и телефильмами о победе и роли вождя, людей в форме и в штатском, разведчиков и контрразведчиков в ее приближении. Это делалось на протяжении, по крайней мере, двадцати лет, от 1965 г., юбилея 20-летия победы, когда Брежнев выступил с речью, обозначавшей конец короткого «коллективного руководства» партией-государством и начало собственного имитационно-авторитарного правления, и не

8 Подробнее о политических мифах см.: GirardetR. Mythes et mythologies politiques. P.: Seuil, 1990; Duhamel A. La politique imaginaire: les mythes politiques français. P.: Flammarion, 1995; Flood C. Political myth: a theoretical introduction. N.Y.: Routledge, 2002; Bottici C. A philosophy of political myth. N.Y.: Cambridge UP, 2007; ХюбнерК. Миф в современной политике // Хюбнер К. Истина мифа. М.: Республика, 1996. С. 325-341. О современном мифе и о мифах власти в России см.: Дубин Б. Запад, граница, особый путь: символика «другого» в политической мифологии современной России // Мониторинг общественного мнения: Данные. Анализ. Дискуссии. 2000. № 6. С. 25-35.

раз произнес имя Сталина во время этой речи при чрезвычайно позитивной реакции зала9.

Пик массовой значимости сталинского образа — начало 2000-х гг. Если в 1989 г., на волне перестроечной критики всего советского в печати и на телевидении, его имя, по данным нашего Центра, замыкало первую десятку «самых выдающихся людей всех времен и народов» (его отметили только 12% опрошенных), то в 2003 г. он стал уже вторым после Петра I и за него высказались 40%. К нынешнему дню значимость сталинской фигуры несколько снизилась, в июле 2008 г. Сталина отнесли к «самым выдающимся» 36% взрослого населения страны. В динамике 2000-х гг. легко видеть, что самым заметным образом за последние восемь лет в России вырос один показатель массового отношения россиян к Сталину — показатель безразличия.

Таблица 6

КАК ВЫ В ЦЕЛОМ ОТНОСИТЕСЬ К СТАЛИНУ? (в % от

числа опрошенных)

Вариант ответа Апрель 2001 Апрель 2006 Сентябрь 2008

С восхищением 4 5 1

С уважением 27 23 22

С симпатией 7 8 8

Безразлично 12 19 37

С неприязнью,

раздражением 18 18 12

Со страхом 16 15 7

С отвращением,

ненавистью 9 5 4

Затрудняюсь

ответить 7 7 9

N=1600 человек.

Практически все остальные показатели как позитивного, так и негативного свойства за эти годы уменьшились: понизились уважение и раздражение, восхищение, которого и без того было немного, и страх, растет только равнодушие. Допустимо предположить, что возобновление попыток просталинской пропаганды на протяжении всей путинской эпохи (Путин начал с того, что реабилитировал имя Сталина и продолжал этим заниматься на протяжении всех двух сроков своего президентства) означало ощущение верхов власти, что эпоха значимости Сталина, мифа-Сталин, грозит закончиться, живых свидетелей все меньше и меньше, их уже почти нет. Время свидетелей истекло — наступает (но, что важно, может и не наступить) время наследников. И если сейчас не восстановить, не усилить, не закрепить воображаемый контакт с позитивным образом Сталина с помощью всей системы пропаганды, то через 10—15 лет будет просто поздно. Эти усилия и дали к 2003 г. тот рост сталинского авторитета, о котором говорилось выше. Завершающаяся сейчас телевизионная игра в «Имя Россия», место, которое в ней занимает символ-Сталин, и манипуляции по ее ходу с рейтингом сталинской фигуры имеют для участников или приобретают в глазах зрителей, как можно предположить, еще и этот смысл. Фигура вождя, с одной стороны, намекает на нынешнюю эпоху, косвенно символизирует путинский период «наведения порядка», «укрепления властной вертикали» и проч., а с другой стороны, маскирует реальные дефициты и проблемы «нулевых годов», оправдывает ужесточающуюся полицейскую политику государства, нарастающий изоляционизм, настойчиво муссируемый СМИ образ врага, параноидальную шпиономанию власти и проч.

Какова же семантика мифа о Сталине в массовом сознании?

Таблица 7

В КАКОЙ МЕРЕ ВЫ СОГЛАСНЫ С СУЖДЕНИЕМ? (в % от числа опрошенных)

Вариант ответа Согласен Не согласен Затрудняюсь ответить

Сталин - мудрый руководитель, который привел СССР к могуществу и процветанию 57 30 13

Сталин - жестокий, бесчеловечный тиран, виновный в уничтожении миллионов невинных людей 68 19 13

Какие бы ошибки и пороки ни приписывались Сталину, самое важное, что под его руководством наш народ вышел победителем в Великой Отечественной войне 68 19 13

Сентябрь 2008 г., N=1600 человек.

9 Подробнее см.: Дубин Б. Сталин и другие // Мониторинг общественного мнения... 2003. № 1. С. 13-25; № 2. С. 26-40.

Фактически мы видим здесь столкновение двух Сталиных: Сталин-тиран и Сталин-победитель в войне. Причем равные доли, свыше двух третей взрослого населения, поддерживают оба эти образа. Можно предложить такое их толкование. За Сталиным-победителем стоит образ России как могучей державы, сильной, агрессивной, вооруженной, славной — в том числе своей победой в великой войне (назовем эту совокупность значений комплексом великой державы). За Сталиным-тираном — образ России как жертвы с ее вековыми испытаниями, неисчерпаемым терпением, всегдашней бедностью, нетребовательностью, готовностью привыкать и переносить тяготы (эту смысловую конструкцию можно назвать комплексом «маленького человека»). Причем эти образы в коллективном сознании неотрывны друг от друга, они друг друга поддерживают и укрепляют: это две проекции или два плана российской идентичности, так что в разных ситуациях, с разными реальными и мысленными собеседниками активизируется то тот, то другой план. И оба они скреплены именем-шифром Сталина.

Два этих плана пока что не расподоблены

и не рационализированы коллективным, а во многом и специализированным сознанием, почему и подпитываются демонизирующей семантикой «тайны», «необъяснимой», «сверхъестественной» значимости центрального образа. Именно в этом, как представляется, состоит смысл наиболее популярной сегодня формулировки массового отношения к Сталину: «Мы еще не знаем всей правды о Сталине». В последние годы с ней соглашались до трети опрошенных, в декабре 2007 г. — 30%, что даже несколько выше, чем доля согласившихся с формулировками Сталин-победитель (28%) и Сталин-тиран (29%). И пока это так, за миф о Сталине и за всю данную конструкцию идентичности, советскую конструкцию человека и социума тоталитарной и авторитарной эпохи будут держаться, по крайней мере, те массовые слои населения, которым держаться больше не за что. В наибольшей степени поддерживают сегодня миф о Сталине именно такие слои — пожилое поколение, россияне старше 55 лет, люди с самым низким образованием, с самыми низкими доходами, живущие на социальной и культурной периферии, в малых городах и на селе.

Таблица 8

КАКУЮ РОЛЬ СЫГРАЛ СТАЛИН В ЖИЗНИ НАШЕЙ СТРАНЫ? (в % к социально-демографическим группам)

Характеристики респондентов Положительная роль Отрицательная роль Затруднились ответить

В среднем по выборке 41 37 22

Возраст

18-24 33 36 31

25-39 35 43 22

40-54 38 43 19

55 и старше 56 26 18

Образование

Высшее 39 42 19

Среднее специальное 39 38 23

Среднее 38 37 25

Ниже среднего 54 29 17

Потребительский статус

Не хватает на продукты 56 28 16

Хватает только на продукты 51 29 20

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

Хватает на продукты и одежду 37 40 23

Можем покупать ТДП 32 49 19

Размер населенного пункта

Москва 36 43 21

Города более 500 тыс. жителей 36 41 23

Города от 100 до 500 тыс. жителей 37 41 22

Города до 100 тыс. жителей 43 36 21

Село 51 28 21

Сентябрь 2008 г., N=1600 человек.

Кто им противостоит? Люди с достаточными, по нынешним временам, доходами, с высшим образованием, москвичи и жители крупнейших городов, россияне активного возраста — от 30 до 50 лет. Легко видеть, что наиболее пассивна в этом плане, слабее всего определилась в данном отношении российская молодежь: до трети ее затрудняются с ответами на соответствующие вопросы, так что вся молодежная подгруппа разделилась на три примерно равные части. Это значит, что сложившейся нормы отношения к мифу-Сталин как одному из ключевых символов российской идентичности, социального и культурного стереотипа его оценок у молодежи нет.

Таком образом, мы видим в массе опрошенных столкновение двух оценочных представлений и разрыв между двумя слоями их носителей. Между тем миф по своему функциональному устройству и назначению всегда отсылает к баснословному «началу», создавая через эту отсылку к временам до всякого времени и до чьего бы то ни было отдельного существования образ целого — мира как целого и общности, которая объединена этим мифом, как целого (в восстановлении целостности, порядка, мирового строя — смысл праздника и его ритуалов). А что мы находим в нашем случае? Мы обнаруживаем разрыв, столкновение или пустоту — как в культурном смысле (соединение несоединимого), так и в смысле социальном, когда между группами и слоями, которые поддерживают и не поддерживают миф о вожде, нет социальной середины и вместе с тем нет подхвата молодежью, новыми поколениями. Допустимо сказать, что у данного мифа нет надежных, авторитетных, перспективных носителей, в этом смысле — как бы нет будущего. Вообще говоря, подобный разрыв был в принципиальном плане запрограммирован самой сталинской репрессивной политикой раздробления социума и идеологией взаимной подозрительности и ненависти, натравливавшей одни группы населения против других (говоря известными словами Николая Глазкова, Сталин как мифический отец нации «детей оставил без отцов»).

Иными словами, мы имеем здесь дело с принципиальными дефектами интеграции социальной системы и механизмов (институтов) ее воспроизводства. Это значит, что не работают, как им полагалось бы по функциональному назначению, ни школа, ни университет, ни литература и искусство, ни элитные группы — источники, носители, интерпретаторы образцов. Отсутствие этой системной и систе-

матической работы увековечивает упомянутую выше сшибку. Фактически мы имеем дело со сбоем и дефектностью советской системы воспроизводства общества — и только: никакой «тайны», «загадки» и проч. тут нет. Ситуация совершенно понятная и эмпирически вполне доступная описанию. Дальше встают рабочие, специализированные задачи по воссозданию подробностей: нужно писать историю такого типа школы, писать историю такого типа семьи, литературы и проч. Задача кропотливая и долгая, но в общем плане картина, как полагают социологи, достаточно ясна.

Представления о «загадке Сталина», «необъяснимости» его образа, несколько взвинченно отстаиваемые сегодня державно-патриотической пропагандой и официозной словесностью, указывают на особую, как бы надчеловеческую силу, чрезвычайную мощь, некую едва ли не мистическую энергию: соединение несоединимого — отличительная черта сакрального, почему она и реанимируется при каждой попытке сакрализовать власть и образ вождя. Однако теперь становится понятнее, о какой силе и энергии идет речь. Есть разные источники энергии — толковые психиатры и опытные педагоги это знают. Существует энергия свободы и самостоятельности, энергетика открытия и постижения сложного, сила состязательности и солидарности. В данном случае мы имеем дело с энергией разрыва и столкновения («сшибки»). Такая взрывная энергия быстро иссякает, она не передается от поколения к поколению, не воспроизводится как достигнутый уровень универсальных человеческих способностей, не растет и не рафинируется как обобщенное «качество человека». Как было показано, за пределами двух соседних поколений — людей активного возраста и старших, пожилых россиян — уже третье поколение, молодежь, эту энергетику не воспринимает и относится к образу (символу, мифу), долженствующему вызывать подобный сверхчеловеческий подъем, по преимуществу равнодушно.

Есть также и разные символы. Одни из них, скажем, тень отца Гамлета, побуждают к действию («Гамлет, отомсти!»), другие, как, например, символ-Сталин, скорее ориентируют на отказ от самостоятельного действия, пассивность или перекладывание инициативы на другого, в том числе — обобщенного Другого. Не случайно, что этот символ значим именно для той части населения, которая, по ее собственным оценкам, не строит планов на будущее и не знает даже того, что случится с ней в пред-

стоящем году, тем более — через несколько лет, которая не является хозяином своей жизни и не имеет возможностей влиять на окружающую ситуацию в собственном селе, городе, стране. Сталинский миф, символ-Сталин больше не обладает активно-мобилизационным значением, если вообще когда-то обладал им на массовом уровне (иное дело — соблазны и миражи части интеллигенции, выдвиженцев и орденоносцев, «сталинских соколов» и т. п.). Его функция сегодня — остаточная, инерционная, консервирующая, изоляционистская. В этой перспективе можно, кажется, с осторожностью предположить, что по отношению к фигуре Сталина Россию ожидает скорее безразличие, чем всплеск какого бы то ни было интереса, тем более, интереса экстраординарного.

Алексей Левинсон

Миф третий: «Особый путь»

Перед нами результаты двух опросов, разделенных восемью годами недавней истории России.

Таблица 9

КАК ВЫ ПОЛАГАЕТЕ, ПО КАКОМУ ИСТОРИЧЕСКОМУ ПУТИ ДОЛЖНА ИДТИ РОССИЯ? (в % от числа опрошенных)

Вариант ответа 2000 2008

По общему для современного мира пути европейской цивилизации 15 22

Вернуться на путь, которым двигался Советский Союз 18 11

Идти по своему собственному, особому пути 60 60

Затрудняюсь ответить 7 7

Можно отметить изменение соотношения между поддержкой символов российских «левых» и «правых». Людей, выбирающих формулировку с ключевыми словами «европейская цивилизация», стало в полтора раза больше, а выбирающих формулу с ключевыми словами «Советский Союз» — в полтора раза меньше. При этом обе позиции сохранили свою марги-нальность по отношению к наиболее часто выбираемому варианту ответа. Для него ключевые слова — «особый путь».

Целый ряд других опросов, проведенных в последние годы Левада-Центром, показал, что в сравнимых условиях опция со словами «особый путь» (для России) собирает поддержку абсолютного большинства (от 53 до почти 70% в зависимости от контекста). «Миф», как кажется, налицо. При этом единого мнения о том,

что такое «особый путь» в обществе, оказывается, нет. Вот какие толкования этому понятию предлагают россияне:

Таблица 10

КОГДА ВЫ ГОВОРИТЕ ОБ «ОСОБОМ ПУТИ» РОССИИ, ЧТО ВЫ ПРЕЖДЕ ВСЕГО ИМЕЕТЕ В ВИДУ? (в % от числа опрошенных, 2008 г.)

Вариант ответа %

Особая роль государства, которое заботится о народе, руководит им и обеспечивает его развитие 36

Различие ценностей и традиций России и Запада 33

Исторический путь трагических испытаний, страданий, породивший особый тип человека 23

Промежуточное положение России между Европой и Азией,евразийская цивилизация 21

Особая, ведущая роль государства в модернизации страны 18

Миссия, которая предназначена России в мире сегодня и в будущем 14

«Третий Рим», русская православная цивилизация 5

Другое 1

Затрудняюсь ответить 12

Ни один из предложенных исследователями вариантов рационального — исторического, культурологического или историософского — толкования такой категории, как «особый путь», не смог по своей интегрирующей силе даже близко сравниться с самим словосочетанием. Об этом говорят веса ответов в строках 1—5. Можно было бы предположить, что «особый путь» — формула, не предназначенная для рационального истолкования. Но с толкованиями мистического рода дело еще хуже (строки 6,

7). Можно, наконец, предположить, что исследователи совершенно разошлись с народным пониманием особого пути. Но нижние строки таблицы опровергают такую гипотезу. Была сделана попытка предложить россиянам иной набор интерпретаций для той же пары слов.

Те примерно 40%, которые не соглашались использовать формулу «особого пути», точно так же поступили и в этом исследовании. Но среди сторонников ее использования мы снова увидели отсутствие единства в толкованиях. Даже самое значительное сгущение ответов (строка 1 — 34%) выглядит искусственно собранным за счет наличия трех, если не больше фокусов привлекательности в формулировке подсказа («развитие страны», «забота о людях» — со знаком плюс, интересы «хозяев жизни» — со знаком минус).

Таблица 11

КОГДА ВЫ СЛЫШИТЕ ОБ «ОСОБОМ РОССИЙСКОМ ПУТИ», ЧТО, ПРЕЖДЕ ВСЕГО, ПРИХОДИТ ВАМ НА УМ? (в % от числа

опрошенных, 2008 г.)

___________________________________________Вариант ответа________________________________________________%

Несоответствие ценностей и традиций России и Запада 22

Учет в политике духовной, моральной стороны отношений государства и граждан 18

Необходимость постоянно учитывать такие факторы, как враждебное окружение страны и угрозу на- 9

падения 9

Готовность к самопожертвованию граждан ради величия российского государства 7

Преобладание интересов власти над интересами населения 7

Не знаю, в чем собственно выражается «особый путь», ничего не приходит на ум 16

Ничего не слышал об этом 11

Не думаю, что российское развитие должно отличаться от развития других стран 9

Затрудняюсь ответить_____________________________________________________________________________________9

Словом, мы вынуждены снова констатировать отсутствие хорошего «перевода» интуитивно понятных слов об «особом пути».

Модернизационный дискурс о «пути» рождался как способ отыскания своей идентичности для тех групп в российском обществе (конечно, не в нем одном), которые нашли себе место посредников между «властью» и «народом», «Россией» и «Западом». (Кавычки означают сконструированность этих категорий этими группами.) Родившись и состоя на вооружении одной из таких групп, этот дискурс получил статус доминантного, властного тогда, когда одной из таких групп досталась абсолютная власть в стране. Видеть если не себя, то свою родину в непрерывном движении и притом в соревновании с другими странами, в перспективе — непременно опережающей, но в каждый данный момент — среди догоняющих, т. е. отстающих, измерять свой успех/неуспех дистанцией до лидера — этому стали учить просто всех. И, как мы увидим, результаты этой индоктринации налицо. Правда, при освоении массовым сознанием идея движения и идея достижения оказались, как мы покажем далее, разорванными. В целостном виде миф представлен только в зонах, непосредственно контролируемых властью.

Можно вспомнить, что картину движения во все эти годы она рисовала всегда как движение, возглавленное ею и только ею. Словесные метафоры переходили в изобразительные. На плакатах люди шли под знаменами и с вождями впереди. Векторность всего изображения была несомненной. По праздникам она подтверждалась драматизацией/реализацией метафоры исторического движения, так называемой «демонстрацией», т. е. шествием в каждом городе, если не с вождями, то с портретами вождей впереди.

Миф прижился, но частями. Вот одна из компонент мифа, а именно — динамическая картина истории, истории как движения, как — снова — «пути» в смысле «шествия». Она принята нашим обществом.

Это подтверждается тем, что один из самых точных индикаторов, используемых в ежемесячных опросах Левада-Центра10 — это вопрос, которым обычно открывается ежемесячный вопросник: Как Вы считаете, дела в стране идут сегодня в целом в правильном направлении или Вам кажется, что страна движется по неверному пути?

В регулярных изданиях Левада-Центра можно найти в визуализированной форме результаты измерений за много лет и убедиться в чувствительности этого индикатора. Оценивать свое собственное представление о происходящем в стране через оценку правильности/ неправильности ее пути оказалось для россиян очень легко. В ноябре 2008 г. затруднившихся ответить на этот вопрос было чуть более 20%. 30% нашли путь неверным, около половины — правильным. Сомнений в том, что страна «движется» (или что Россия «идет») куда-то, нет почти ни у кого. Все сомнения, если они есть, — по поводу направления.

Усилия модернизаторов по внедрению образа движения, как видим, увенчались успехом. Россия, значит, «идет»; идет по «пути». Верным или неверным считать нынешнее движение страны — это российские граждане, которых опрашивают интервьюеры Левада-Центра, без колебаний полагают своей прерогативой. Повторим — 80% с готовностью дают свои оценки пути. Индикатор чувствителен потому, что общественность

10 В опросах старого ВЦИОМа он задавался в несколько иной формулировке.

оперативно меняет свои оценки: одними и теми же социальными группами — в зависимости от их социального самочувствия — путь признается в разных пропорциях верным и неверным. Но в данном случае, подчеркнем, этот путь, определяется в категориях «верный/неверный», а не в категориях «особый/всеобщий».

Другое понимание пути оказывается отмобилизовано в ситуации, когда респонденту предлагают оценить движение России не изнутри, а встав на позиции внешнего наблюдателя, каковым по диспозиции в модернизатор-ском дискурсе является «Запад». Повторим, все россияне знают, что правильным, отвечающим условиям игры ответом здесь будет признание отставания, отсталости собственной страны, хотя и с перспективой непременной победы в неопределенном будущем. Некоторые признают эти правила, некоторые признают их в «перевернутом» виде. Интереснее всего видеть, как массовое сознание уходит от этого признания и как в этом помогает «особый путь».

Таблица 12

С КАКИМ ИЗ СЛЕДУЮЩИХ СУЖДЕНИЙ ВЫ В БОЛЬШЕЙ МЕРЕ СОГЛАСНЫ? (в % от числа опрошенных)

Вариант ответа 2000 2008

Россия отстала в развитии от большинства передовых стран 50 35

Россия всегда была в числе первых и не уступит этой роли 10 17

Россия развивается по особому, своему пути, и ее нельзя сравнивать с другими странами 34 41

Затрудняюсь ответить 6 7

Динамика показателей — не главное в этом примере, но примем и ее во внимание. Вначале отставание признавала половина страны, теперь соглашается на это только ее треть. Часть примкнула к тем, кто защищает себя мыслью о собственном превосходстве над всеми. (Это можно считать «вставанием с колен».) Но главное, на что мы хотим здесь указать, — это превращение в (относительное) большинство тех, кто отказывается от сравнения своей страны с другими. Нам кажется очень важным, что в формулировке подсказа присутствует запрет: «Нельзя сравнивать!» Ключевой элемент описанного модернизаторского видения истории как состязания здесь отменяется. Вместо него вводится, наоборот, этот запрет и вводится хранящийся в массовом сознании на этот случай образ «особого пути». «Путь» оказывается действительно вполне особый

Всмотримся в саму формулу «особый путь». Тот факт, что около двух третей россиян совершают выбор в ее пользу, позволяет считать это словосочетание устойчивым элементом культуры. В данном случае мы скажем: народной культуры. Этим уточнением мы указываем на то, что будем искать аналоги либо прототипы этой формулы в арсенале отечественного фольклора. В данном случае представляют интерес такие жанры, как волшебная сказка и былина. Былина по своей модальности родственна эпосу. А мы (на основании того, что позволил узнать ряд качественных исследований) можем утверждать, что понятие «особый путь» уже тем привлекательнее для россиян, нежели другие предложения в подсказах к вопросам, что отсылает к эпическому дискурсу (а не экономическому, социологическому, историографическому и пр.).

Былина использует материал волшебной сказки, переводя его в свой эпический жанр, давая ему собственную эпическую нагрузку. Это, в частности, происходит с такой важной категорией, как путь. Из разысканий фольклористов известно, что путь — один из непременных элементов сказочного сюжета. Путь в сказке обладает весьма специфическими свойствами, это воистину особый путь. Он всегда далекий, но измеряется странной мерой «долго ли, коротко ли...», т. е. отказом в отсчете времени. Он служит временной метафорой расстояния и пространственной метафорой времени — вместе. Напрашивается вывод, что это синтетический концепт пространства-времени. Это так, только если согласиться, что это синтез не-пространства с не-временем. Путь — состояние пребывания (в этом смысле — небытия) героя11. Оно не подлежит описанию. Оно не подлежит оценке. В этом одна из его особенностей, его особость.

Особый путь России — это не путь, ведущий откуда-то и куда-то (в этом его отличие от верного/неверного пути). Это не движение, а пребывание. Заявив это, респондент, так сказать, снимает свою страну с соревнований и избавляет ее от унижения проигрышем и отставанием. Это, если угодно, массовое требование «суверенности». Не путать с суверенитетом, т. е. самостоятельностью. Ей модернизаторы не научили.

11 Безвременность пути может в сказке прерываться событиями -встречами с помощниками или врагами, испытаниями, схватками. В поздних сказках (например, солдатских), у которых нет связи с архаическими эпическими формами, путь может конкретизироваться как дорога. Тогда появляется и пространственность, и более привычный нам ход наррации, учитывающий время.

Наталия Зоркая

Миф четвертый: «Запад»

Комплекс представлений о Западе — неотъемлемая часть российской идентичности. В этих представлениях россиян на протяжении всего постсоветского периода четко просматривается традиционная не только для советских, но и для более ранних, дореволюционных времен амбивалентность, двусмысленность и противоречивость. С одной стороны, Запад служит зеркалом утопических представлений о «нормальной жизни», «нормальных странах». Запад служит российскому населению кривым зеркалом собственных страхов, комплексов и утопических надежд. Утопических, поскольку они не предполагают ни реального знания западной жизни, ни проникновения в эту чужую жизнь, ни сравнения, необходимого для понимания, со своей собственной жизнью, — не поверхностного, внешнего, ведущего к имитации, а аналитич-ного, деятельного, ведущего к изменению.

Описывая фундаментальные характеристики советского типа человека, сложившегося в 1930—1940 гг., Ю. Левада выделяет формирование образа «особого человека, «обладающего исключительной системой собственных ценностей, сознанием собственного превосходства, своей системой социальных мер и весов, не допускающих даже мысли о реальном сравнении собственной жизни с "чужой"»12. Граница между «своим» и «чужим» прошла через все сферы социального существования. «Будучи признанным на уровне социальной личности, этот барьер трансформировался в средство универсального структурирования мира по самому примитивному из принципов социального мировоззрения: принципу противопоставления «нашего» — «чужому»13.

Противопоставление «своего» «чужому», России и Запада также носит амбивалентный характер. В этой оппозиции оценки «своего» в разные периоды наделяются разным знаком, периоды самоуничижительных квалификаций сменяются периодами агрессивного самовосхваления, но сама данная амбивалентность имеет постоянный характер, она структурирует идентичность. Так, декларация открытости России миру, связанная с декларативной же открытостью и простотой в самоописании русских, сочетается с ярко выраженной фобией против «чужеродных» влияний, которые угрожают «не-замутненности» образа особого русского или советского человека (см. табл. 13, 14).

12 Советский простой человек. М., 1993. С. 13-14.

13 Там же. С. 14

Таблица 13

НАСКОЛЬКО РОССИЯ СЕЙЧАС ОТКРЫТА ДЛЯ ДРУГИХ СТРАН И ОКРУЖАЮЩЕГО МИРА? (в % от числа опрошенных)

Вариант ответа 2007 январь 2008 январь

Совершенно открыта/ в основном

открыта для других стран 82 80

В основном закрыта/совершенно

закрыта для других стран 9 10

Затруднились ответить 10 10

N=1600 человек.

Таблица 14

С КАКИМ ИЗ СУЖДЕНИИ В СЛЕДУЮЩЕЙ ПАРЕ ВЫ БЫ

СКОРЕЕ МОГЛИ СОГЛАСИТЬСЯ? (в % от числа опро-

шенных)

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

Вариант ответа 1992 1999 2003 2008

России нужно активно вклю-

чаться в мировую культуру,

ориентироваться на западные

стандарты жизни 42 23 25 35

России нужно бороться с

чуждыми русскому народу

западными влияниями, воз-

родить самобытный уклад

жизни русского народа 40 58 4 СО 4 СО

Затрудняюсь ответить 18 20 26 16

N II 2 О О О 2000 2000 1500

Конец 1980 — начало 1990-х гг. были периодом самоуничижения России в ее противопоставлении с Западом. В опросах тех лет явно и впервые с такой открытостью выражалось мнение, что «наша страна» не может служить примером никому, в то время как именно тогда Запад выступал главным ориентиром для будущего развития. Причем, что характерно, образцами служили не столько страны Западной Европы, сколько США, бывший главный противник и супердержава, и Япония, страна, с одной стороны, технологически наиболее развитая, а с другой — совершенно экзотичная для российского обывателя (свою роль здесь, вероятно, играло и то, что Япония — это империя, потерпевшая крах в войне, а также страна с сильнейшей традиционной культурой).

С ориентацией на Запад в широком смысле слова в начале перестройки связывались эйфорические надежды на скорейшее наступление благополучной и обеспеченной, устроенной жизни, такой, какая существует в развитых странах, точнее, какой она виделась массовому советскому человеку. По данным одного из опросов 1991 г. (N=2100 человек), более поло-

вины респондентов (59%, еще чаще — молодые и образованные, но даже среди пожилых так считало 40%) были согласны в том, что «Советскому Союзу следует идти в будущем по пути развитых стран Запада», не согласных было явное меньшинство, 17% (24% затруднялись ответить). Вместе с тем как только в опросе того же года среди вариантов ответов наряду с позицией «идти по пути Запада» появилась подсказка двигаться «своим особым путем», то же большинство (63%) выбрали именно данный вариант, а «западный путь» — уже только 21% опрошенных. Введение фундаментальной для российской идентичности темы «особости», мифологии «особого пути» немедленно отодвигает Запад в качестве реального ориентира развития на задний план, а тем самым и блокирует интерес к нему, его понимание и желание понять.

Таблица 15

КАКИЕ ИЗ СЛЕДУЮЩИХ МНЕНИЙ О «ЗАПАДЕ» ПРЕЖДЕ ВСЕГО СООТВЕТСТВУЮТ ВАШЕМУ СОБСТВЕННОМУ ПРЕДСТАВЛЕНИЮ О НЕМ? ЗАПАД ЭТО... (ответы ранжированы; в % от числа опрошенных)

Вариант ответа %

другая цивилизация, чужой мир со своими законами, с другими людьми и отношениями между ними 48

самые обеспеченные и благополучные страны, где люди живут хорошо и спокойно 28

рациональный, холодный мир, формальные, эгоистичные отношения между людьми 20

не более чем географическое обозначение стран, которые находятся к Западу от России 16

страны демократии, правовые государства, которые являются образцом современного развития 16

высочайшие достижения западной культуры, науки, философии, искусства и пр. 13

государства и политические силы, которые всегда будут враждебны нашей стране 16

затруднились ответить 6

2008 г., октябрь; N=1600 человек.

В образе Запада сегодня преобладают представления о его чуждости России, и хотя превалируют при этом нейтральные, даже позитивные оценки этого устроенного по «чужим законам» мира, они дополняются негативным переворачиванием тех же оценок. Развитый, благополучный, цивилизованный мир тема-тизируется в негативном варианте — как мир рациональный, холодный, формальный, эгоистичный, что совершенно противоположно те-

плому, открытому, простому и гостеприимному миру России, как она себя видит в зеркале Запада. Важно, что, в отличие от самых молодых респондентов, чаще подчеркивающих благополучие, демократическое и правовое устройство западных стран, рациональность и формальность западного мира отмечают чаще именно образованные респонденты — они и выступают носителями данной мифологической конструкции.

Другая важная тема — благополучие Запада. Его обеспеченность, «хорошая жизнь», больше привлекающая сегодня самых молодых россиян, также может обернуться для «особого» русского человека негативной стороной. В таких случаях Запад воспринимается как мир сытый, жадный, меркантильный и равнодушный, что особенно хорошо видно в российских этнических стереотипах иностранцев, представляющих западный мир. Подобное переворачивание выступает как механизм дистанцирования от Запада, механизм самоизоляции, с одной стороны, а с другой — как способ блокировки не только понимания «чужого», но и понимания «себя», отказ от самопонимания. При том, что более 69% опрошенных россиян считают, что цена человеческой жизни выше на Западе, что там полнее реализуется само право на жизнь, большинство сохраняют по отношению к Западу, западной культуре настороженную и защитную позицию. Отказ от понимания Запада, его ценностей и есть способ пассивной адаптации к негативно оцениваемым, неправовым условиям собственной жизни. Характерен ответ в одном из массовых опросов на вопрос о том, что вызывает чувство стыда за Россию: «Великая страна, а так плохо живем».

«Нормальная жизнь» на Западе — утопия для российского обывателя, мечта, фикциональ-ная конструкция, невозможная в реальности. Она связана с мнениями и представлениями о том, что «у нас так никогда не будет», «для нас это не подходит», больше того, что «нам это не нужно». Объяснение в том, что мы — «другие». Так западная демократия возможна в России для относительного большинства респондентов лишь с туманными оговорками о ее адаптации к «особенностям нашей страны» (официальные варианты уже имеются, например, «суверенная демократия»), тогда как более чем для трети опрошенных она — в нынешней ситуации официального возврата к агрессивному антизападничеству и изоляционизму — предстает как разрушительное зло.

Таблица 16

ЗАПАДНАЯ ДЕМОКРАТИЯ. (в % от числа опрошенных)

Вариант ответа

%

необходима России для ее развития 9

подходит для России, но требует существенных изменений, связанных с особенностями нашей страны 44

не подходит, разрушительна для России 35

Затруднились ответить________________________13

2008 г., октябрь; N=1600 человек.

Отказ от понимания того, почему на Западе демократия работает, почему там работает правовая система и социальная защита и почему это не происходит у «нас», компенсируется мифологическими конструкциями о собственной исключительности, особости — душевности, терпении, бессеребренничестве и т. п. Приведем лишь несколько особенно характерных черт, составляющих «особую» идентичность российского человека.

Амбивалентное отношение к Западу в значительной мере замешано на рессантименте и зависти. В сложно переплетенном комплексе представлений и желаний, где мечта жить, как «они», сочетается с нежеланием понимать, каковы «они» и каковы «мы», что нам мешает, в конечном счете побеждает тяга к дистанцированию, самоизоляции, закрытости.

Таблица 20

КАК ВЫ В ЦЕЛОМ ОТНОСИТЕСЬ К «ЗАПАДНОМУ ОБРАЗУ ЖИЗНИ»? (в % от числа опрошенных)

Вариант ответа 1991 2008

Положительно 62 46

Отрицательно 10 30

Затрудняюсь ответить 28 25

М=... 1000 1600

Изоляционизм поддерживается традиционной идей угрозы со стороны внешнего мира, Запада в целом, которая затрагивает все уров-

Таблица 17

«У НАС ПРИВЫКЛИ ДЕЛАТЬ ВСЕ СООБЩА, А ПОТОМУ НЕ ТЕРПЯТ ТЕХ, КТО СТАВИТ СЕБЯ ВЫШЕ КОЛЛЕКТИВА»

(в % от числа опрошенных)

Вариант ответа 1994 ноябрь 2000 март 2003 июль 2008 февраль

Определенно да 19 27 21 14

Скорее да 39 43 40 37

Скорее нет 17 17 21 27

Определенно нет 5 5 6 9

Затруднились ответить 20 8 13 13

М=... 3000 1600 2000 1500

Таблица 18

«РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК ОБЛАДАЕТ ОСОБОЙ ДУШЕВНОСТЬЮ, КОТОРАЯ НЕ СВОЙСТВЕННА «ЗАПАДНОМУ» ЧЕЛОВЕКУ»

(в % от числа опрошенных)

Вариант ответа 2000 март 2008 февраль

Определенно да 47 38

Скорее да 40 46

Скорее нет 6 8

Определенно нет 2 2

Затруднились ответить 6 6

N=1600 человек.

Таблица 19

РУССКОМУ ЧЕЛОВЕКУ ЧУЖДА МЕЛОЧНАЯ РАСЧЕТЛИВОСТЬ «ЗАПАДНОГО» ЧЕЛОВЕКА (в % от числа опрошенных)

Вариант ответа 2000 март 2008 февраль

Определенно да 36 24

Скорее да 41 50

Скорее нет 12 14

Определенно нет 3 3

Затруднились ответить 9 9

N=1600 человек.

ни социального существования и выступает опорой для легитимации власти, как предполагается, защищающей страну от этой мифологической опасности. Запад грозит нашему самоценному, нашему особому, закрытому для «них» миру на всех уровнях: в повседневной жизни это вредоносная «западная культура», в экономике — стремление западного мира превратить Россию в «сырьевой придаток», в политике — нежелание Запада считаться с «встающей с колен» Россией и ее «величием».

За 2000-е гг, а особенно за последние три года, заметно снизилась доля людей, считающих, что отношения между Россией и Западом могут строиться на дружеской основе. Теперь уже большинство считают, что между ними всегда будет царить «взаимное недоверие».

И если Россия в представлениях большинства россиян выступает по отношению к Западу миролюбивой стороной, то Запад по отношению к России предстает для большинства респондентов враждебным.

Таблица 21

СОГЛАСНЫ ЛИ ВЫ С ТЕМ, ЧТО ЗАПАДНАЯ КУЛЬТУРА ОКАЗЫВАЕТ ОТРИЦАТЕЛЬНОЕ ВЛИЯНИЕ НА ПОЛОЖЕНИЕ ДЕЛ В РОССИИ? (в % от числа опрошенных)

Вариант ответа 1996 1997 1998 1999 2000 2001 2002 2006

Согласен 49 53 61 51 57 66 66 63

Не согласен 36 35 33 36 34 27 2 СО 32

Затрудняюсь ответить 15 12 6 13 8 7 6 5

М=... 1700 1700 1600 1700 1600 1600 1600 1600

Таблица 22

НАСКОЛЬКО ВЫ СОГЛАСНЫ СО СЛЕДУЮЩИМ ВЫСКАЗЫВАНИЕМ: США ПОЛЬЗУЮТСЯ НЫНЕШНЕЙ СЛАБОСТЬЮ РОССИИ, ЧТОБЫ ПРЕВРАТИТЬ ЕЕ ВО ВТОРОСТЕПЕННУЮ СТРАНУ, СЫРЬЕВОЙ ПРИДАТОК ЗАПАДА? (в % от числа опрошенных)

Вариант ответа 1998 май 2001 ноябрь 2002 июнь 2006 июнь

Совершенно согласен 46 38 35 41

Скорее согласен 29 33 33 33

Скорее не согласен 12 16 16 14

Совершенно не согласен 5 5 5 3

Затрудняюсь ответить 8 9 11 9

Таблица 23 КАК ВЫ ДУМАЕТЕ, ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ РОССИЕЙ И ЗАПАДОМ...? (в % от числа опрошенных)

Вариант ответа 1994 май 1999 ноябрь 2002 апрель 2003 май 2004 март 2005 июнь 2006 июнь 2008 октябрь

могут быть по-настоящему дружественными 60 52 39 39 44 44 35 34

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

всегда будут строиться на недоверии 38 38 51 47 42 42 54 52

Затруднились ответить 2 10 11 14 14 14 11 14

М=... 3000 3000 1600 1600 1600 1600 1600 1600

Таблица 24

КАК ВЫ СЧИТАЕТЕ, ЕСТЬ ЛИ ОСНОВАНИЯ У СТРАН ЗАПАДА, ВХОДЯЩИХ В БЛОК НАТО, ОПАСАТЬСЯ РОССИИ?

(в % от числа опрошенных)

Вариант ответа 1997 апрель 2000 август 2001 февраль 2002 февраль 2006 апрель 2006 июнь 2007 апрель 2008 октябрь

Определенно да 11 8 8 7 9 10 7 12

Скорее, да 16 20 16 22 25 21 21 26

Скорее, нет 32 38 40 38 37 38 33 35

Определенно нет 27 19 25 20 20 22 24 21

Затруднились ответить 13 14 12 14 9 10 15 6

N=1600 человек.

Таблица 25

КАК ВЫ СЧИТАЕТЕ, ЕСТЬ У РОССИИ ОПАСАТЬСЯ СТРАН ЗАПАДА, ВХОДЯЩИХ В БЛОК НАТО?

(в % от числа опрошенных)

Вариант ответа 1999 май 2000 август 2001 февраль 2002 февраль 2006 апрель 2006 июнь 2007 апрель 2008 октябрь

Определенно да 27 16 25 14 15 22 14 19

Скорее, да 36 38 33 42 43 40 35 38

Скорее, нет 22 25 22 23 26 22 27 26

Определенно нет 7 7 8 7 8 7 8 11

Затруднились ответить 10 14 13 14 9 10 16 7

N=1600 человек.

Иными словами, в массовом сознании преобладает картина, что Россия вынуждена быть начеку и поддерживать мобилизационную готовность, поскольку Запад ей угрожает. Такая же асимметричная конструкция отношений в паре «мы — они» вырисовывается, если перейти из политической плоскости в «человеческую».

Таблица 26

КАК, ПО ВАШЕМУ МНЕНИЮ, ОТНОСЯТСЯ К РОССИИ НА ЗАПАДЕ? (в % от числа опрошенных)

Вариант ответа 2000 август 2005 декабрь 2006 декабрь 2007 декабрь

С уважением 8 7 13 20

С сочувствием 24 16 14 9

С тревогой 12 13 12 12

С презрением 21 16 14 11

Со страхом 5 7 6 7

Без особых чувств 17 32 28 27

Затруднились ответить 14 9 13 14

N=1600 человек.

Таблица 27

КАК, ПО ВАШЕМУ МНЕНИЮ, БОЛЬШИНСТВО ЛЮДЕЙ В РОССИИ ОТНОСЯТСЯ К СТРАНАМ ЗАПАДА? (в % от

числа опрошенных)

Вариант 2000 2005 2006 2007

ответа декабрь декабрь декабрь декабрь

С уважением 34 30 40 32

С сочувствием 3 2 2 3

С тревогой 10 13 11 10

С презрением 3 5 2 5

Со страхом 4 3 2 2

Без особых

чувств 35 39 34 38

Затруднились

ответить 11 7 10 9

N=1600 человек.

Россияне настаивают на собственном уважительном отношении к Западу, тогда как со стороны Запада, по их оценкам, чаще видят в ответ негативные чувства. Получается, что Запад, к которому в России относятся с уважением или «без особых чувств», смотрит на Россию с большим страхом, презрительностью и тревогой. Отметим, что, по недавним данным, респонденты стали чаще считать, что Запад уважает Россию. Так массовое сознание позитивно переозначивает для себя агрессивный стиль российской внешней политики двух-трех последних лет (параллельно, добавим, выросла и доля тех, кто считает сегодняшнюю Россию великой державой, гордится ею и ее историей). Примечательно, что для российского сознания такое «уважение» должно быть замешано на страхе и недоверии, а не на признании позитивных достижений страны: 65% в феврале 2008 г. согласились с высказыванием: «Россия всегда вызывала у других государств враждебные чувства, нам и сейчас никто не желает добра» (27% не выразили согласия). Здесь мы также имеем дело с перевернутым комплексом внешней угрозы.

То, что значительна доля людей, относящихся к Западу нейтрально, «без особых чувств», говорит прежде всего об отсутствии реального, конкретного, глубокого интереса к тому, что происходит на Западе, что такое западная культура, западная история. Кроме того, эту позицию можно рассматривать и как проявление рессантимента, стремления дистанцироваться и закрыться от западного мира. Запад не воспринимается в России как уникальный, удавшийся, исторически реализованный проект модерности, построения современного общества, вместе с тем он не признается россиянами в его многообразии и динамизме.

Не удивительно, что подавляющее большинство опрошенных совершенно не ощущают свою принадлежность к западной культуре.

18935646

Таблица 28

В КАКОЙ МЕРЕ ВЫ СЕЙЧАС ОЩУЩАЕТЕ СЕБЯ ЧЕЛОВЕКОМ ЗАПАДНОЙ КУЛЬТУРЫ? (в % от числа опрошенных)

Вариант ответа 1993 2008

Я постоянно помню об этом 1 3

Это для меня достаточно важно 5 7

Это не очень важно для меня 16 32

Я этого совершенно не ощущаю 50 54

Затрудняюсь ответить 28 4

М=... 1700 1600

За последние 15 лет в два раза выросла именно доля тех, для кого проблема отношения к западной культуре вообще не слишком важна. Как видим, лишь незначительное меньшинство людей в российском обществе, не более 10%, чувствуют свою принадлежность к западной культуре (причем среди образованных россиян

таких ненамного больше!). Перед нами итоги нараставшей за последние десятилетия самоизоляции, которая происходила и на уровне страны как субъекта международной политики, и в различных группах самого российского социума.

Если в начале 1990-х гг. большинство опрошенных видели ориентиром для развития страны Запад, то к концу десятилетия образцом социального устройства для россиян стало советское. Хотя значимость этого образца за 2000-е гг. несколько снизилась, он и сегодня по абсолютному большинству параметров остается для россиян примером.

Процессы самоизоляции и дистанцирования от Запада подпитывают мифологизированные представления о собственном прошлом, которые и составляют сегодня наш «достойный» ответ на западные «вызовы».

Таблица 25

ЕСЛИ ГОВОРИТЬ О ЖИЗНИ ПРОСТЫХ ЛЮДЕЙ, ГДЕ В 1970-1980-е ГОДЫ БЫЛА ЛУЧШЕ В СССР ИЛИ НА ЗАПАДЕ.

(в % от числа опрошенных)

Вариант ответа В СССР На Западе На одном уровне Затруднились ответить

2000 2008 2000 2008 2000 2008 2000 2008

Система образования 70 66 14 11 4 8 12 16

Система здравоохранения 56 52 2 СО 23 3 8 13 17

Система трудоустройства 78 61 11 14 3 8 9 17

Социальное обеспечение 51 44 2 со 2 со 3 8 17 2 О

Положение в области

науки 64 55 16 14 6 14 14 18

Положение в области

культуры и искусства 61 54 16 14 6 13 15 19

Положение в области со-

блюдения гражданских прав 35 2 СО 41 37 4 10 2 О 24

Жизнь простых людей в целом 49 38 29 30 6 10 16 23

N=1600 человек.

АВТОРЫ НОМЕРА

Бондаренко Наталья Владимировна (Левада-Центр)

Гудков Лев Дмитриевич (Левада-Центр)

Дубин Борис Владимирович (Левада-Центр)

Зоркая Наталия Андреевна (Левада-Центр)

Красильникова Марина Дмитриевна (Левада-Центр)

Левинсон Алексей Георгиевич (Левада-Центр)

Мишлер Уильям (Отделение политических наук, Университет Аризоны) Роуз Ричард (Центр изучения публичной политики, Университет Абердина)

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.