CC BY
200
ФШАЛАГГЧНЫЯ НАВУКІ
63
УДК 82.0
М. М. Иоскевич
МИФОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДТЕКСТ ОБРАЗОВ ГЛАВНЫХ ГЕРОИНЬ КАК СТРУКТУРООБРАЗУЮЩИЙ ПРИНЦИП РОМАНОВ И. МЕЛЕЖА «ЛЮДЗІ НА БАЛОЦЕ» И «ПОДЫХ НАВАЛЬНІЦЫ»
Статья посвящена исследованию образов главных героинь романов И. Мележа «Людзі на балоце» и «Подых навальніцы» с позиций мифопоэтического подхода. Мифологическая оппозиция, заключенная в противопоставлении образов Ганны и Хадоськи, находит последовательное отражение в структурном построении романов.
Введение
Трилогия И. Мележа «Палеская хроніка» справедливо считается одним из самых замечательных произведений белорусской литературы. Романы вызвали глубокий интерес читателей и многочисленные отзывы исследователей, поток которых не прекращается по сей день. Так, по мнению Г. Шупенько, «ні пра адзін беларускі раман не было так шмат напісана, як пра «Палескую хроніку» І. Мележа» [1, 5].
История истолкования «Палескай хронікі» может быть условно разделена на два периода. Для первого характерно восприятие романа как явления советской литературы. Исследователи признавали в хронике «новы і вялікі поспех усёй беларускай савецкай літаратуры» [2, 147], «якасны скачок у творчай біяграфіі
І. Мележа» [1, 5]. Между тем очевидна большая степень сфокусированности интерпретаций на положительной стороне проблемы коллективизации, являющейся основной темой трилогии. Это, собственно, не противоречило замыслу автора, который хотел «написать книгу в полном смысле народную, прославляющую народ и его подвиг, проникнутую великим уважением к нему и заботой о нем» [3, 119]. Однако сегодня становится очевидным, что в сознании автора эта сторона замысла сочеталась с другой, не менее важной.
Трилогия создавалась в 50-60-е годы. Именно это время, время политической «оттепели», позволило писателю обратиться к теме «советского гуманизма», вернуться на тридцать лет в прошлое, чтобы «сказаць усю праўду пра тое, што раней недагаворвалася або замоўчвалася зусім» [4, 211]. И. Мележ отмечал долгий путь, который предшествовал созданию трилогии: «Само жыццё доўгія гады як быццам рыхтавала мяне да гэтай кнігі» [4, 211]. Высокий творческий потенциал писателя заключается в его неспособности утаивать, замалчивать правду, в желании высказать её в собственных произведениях: «У цяжкія трыццатыя гады брала пачатак не толькі добрае, а і злое. У тым, што адбывалася тады, было нямала такога, што выклікала непатрэбную вастрыню адносін, нараджала несправядлівасці, крыўды, прыводзіла да неапраўданых ахвяр» [4, 213].
Именно раскрытие этой стороны замысла трилогии характеризует второй период исследований, который начинается с обретением Беларусью независимости. Переоценка системы ценностей, сдвиг приоритетов позволяет по-новому интерпретировать произведение, раскрыть его глубинные смыслы, осознать трагическую сторону событий в белорусской деревне 20-30-х годов. Белорусские исследователи, беря на вооружение опыт разнообразных литературоведческих подходов, затрагивают в своих работах, посвященных «Палескай хроніке», принципиально новые и актуальные вопросы и темы. Тем самым исполняется «наказ» И. Мележа: «Пра кнігі, пра тое, што яны расказваюць, трэба думаць самім. Раіцца, спрачацца і так дабівацца ісціны» [3, 153].
Одним из современных актуальных направлений в исследовании трилогии является мифопоэтический подход. Мифокритика, возникшая в рамках англо-американского литературоведения в начале XX века, направлена на точное научное понимание и объяснение литературы. Она относится к имманентным подходам, выявляя несомненную связь произведения литературы с мифом в генетическом, интуитивном, семантико-символическом и структурном плане.
Следует отметить, что белорусские исследователи неоднократно указывали на присутствие мифопоэтического контекста в трилогии И. Мележа. Так, в книге «Карані і крона: фальклор і нацыянальная спецыфіка літаратуры» М. Тычина исследует взаимосвязь сюжета трилогии со стихией народной песенной культуры [5]. Цель данной статьи - раскрыть мифологический подтекст образов двух главных героинь трилогии, а также проследить его взаимосвязь со структурным построением романов «Людзі на балоце» и «Подых навальніцы».
Эти романы требуют парного рассмотрения, поскольку они построены по принципу зеркального отражения: обе книги начинаются со сцены сбора на сенокос и заканчиваются свадьбой одной из героинь, их события разделены отрезком времени длиной в три года. Именно судьбы двух главных героинь определяют развитие любовной сюжетной линии романов «Людзі на балоце» и «Подых навальніцы».
64
ВЕСНІК МДПУ імя І. П. ШАМЯКІНА
Результаты исследования и их обсуждение
Образ Ганны чрезвычайно насыщен мифологическим подтекстом, который до сих пор не исследован должным образом. Внешний вид и черты характера Ганны предполагают ее соотнесение с огненной стихией. С её образом связаны эпитеты «яскравая», «гарачая». Ее глаза, «вільготна-цёмныя, падобныя на спелыя вішні», могут «гарэць», как огонь. Огнем наполнена и душа героини: «Гарачая, нястрыманая, небяспечная яна, ганарліўка Ганна!» [6, 37]. Уголёк Евхима, который Василь приносит для костра в их первый совместный вечер с Ганной, символически прогнозирует её последующие взаимоотношения с этими парнями: принадлежа семье Глушаков, весь жар своего сердца Ганна будет отдавать Василю. Более того, «огненность» Ганны, ее бунтарский характер соотносится с развёрнутой метафорой заглавия второго романа трилогии. Сотрясение вековых устоев жизни деревни сопоставляется с небывалым поступком Ганны - уходом от мужа, который потрясает деревню: «казалі, не помнілі, каб у Куранях калі-небудзь якая-небудзь жонка кідала чалавека, ды яшчэ такога, як Яўхім...» [7, 507].
В первой книге трилогии Ганна соотносится с яркими ягодами рябины: «у жнівеньскім росквіце рабіна заружавела, зазырчэла яркім, кідкім хараством, гарачым полымем агністых гронак» [6, 36]. Однако сравнение Ганны с рябиной призвано не только подчеркнуть особенности характера Г анны. Рябина (или калина) в фольклорных представлениях белорусов представляет образ невесты, кем, собственно, и является Ганна: «выспела, нявеста, нічога не скажаш!» [6, 36]. Это дерево символизирует невесту с высокими моральными качествами, описание его ягод связано с символикой девичьей чистоты. Сватовство Евхима доказывает всей деревне непорочность Ганны, его желание заполучить лучшую невесту: «І старанная, і разумная, і слухмяная. І з твару - другую такую пашукаць! Хай хто хоць скажа: нічым не абдзяліў Божа» [6, 255]. Прославление Ганны-невесты символично отражено в народной песне: «Выйшла Ганнанька, выйшла, як чырвоная вішня. Вынесла калінаньку, звесяліла радзінаньку, вынесла чырвоную, звесяліла раджоную» [8, 112]. Однако в мифологических представлениях белорусов рябина является также несчастливым деревом, символом лихой женской доли, деревом смерти. Все эти представления нашли отражение в образе главной героини трилогии.
Первым знаком беды, предвещающим метафорическую «смерть» Ганны, является вой собаки, который слышит она на свидании с Василем: «Як скуголіць... Аж страшно. Бы на хаўтуры» [6, 50]. Вслед за этим появляются бандиты. То, что Василь явился невольным их пособником, послужило первым шагом к разрыву отношений молодых людей. Вторым шагом явилась утрата доброго имени Ганны, будто бы изнасилованной Евхимом. В день, когда ухаживания Евхима приобрели агрессивный характер, песни женщин-жней на поле звучали как «галошанне» [6, 216], как символическое отпевание любви Василя и Ганны: «Да перастаньце вы ўжэ, - не вытрываў, нарэшце, Чарнушка. -Усе роўна як на могілкі сабраліся везці!.. І так маркота, а тут - як на хаўтуры!» [6, 216].
Сцена сватовства Ганны сопоставима с событиями волшебной сказки. Ганна и своей внешностью, и поведением напоминает сказочную принцессу: «як прынцэса» [6, 102], «ганарыстая Чарнушкава каралева» [6, 103], «красуня з казкі» [6, 286]. Евхим, представитель первобытных законов, обладает чертами сказочного змея, желающего заполучить самую красивую девушку, собирающего дань с деревни: «усюды лепшыя, усё лепшае ім!» [6, 259]. Евхим, как и змей в белорусских сказках, живёт в метафорической водной стихии - болоте. Не случайно Евхима называют «пачварай», чьи «пазногці, пад якімі чарнела зямля, дзе-нідзе загнуліся ўжо, бы кіпцюры» [7, 110]. Согласно одной из белорусских легенд, змеи могут превращаться в красавцев-парней, соблазняющих деревенских девушек, однако союз с ними не может принести потомства [9, 544]. Это поверье нашло отражение в отношениях Евхима с Ганной и Хадоськой, а также в гибели их детей. Евхим-«змей», так же как и Ганна, принадлежит к стихии огня. Однако их мифологические характеристики различны, согласно фольклорным представлениям белорусов о «справядлівым» и «чортавым» огне. Ганна -это «справядлівы» огонь, его назначение - обогревать, давая окружающим тепло и силу. Евхим же воплощает негативные, «чортавыя» качества огня - разрушение, испепеление, несущие беду и боль.
В сваты Г лушак решает звать тетку Сороку и Лесуна-Прокопа. Характерологическая функция кличек героев трилогии исследована В. Струковым, который полагает, что они «трымаюць у полі зроку чытача яго (литературнага персонажа - М. И.) сутнасныя якасці, што рэалізуюцца ў мастацкім тэксце» [10, 22]. Неисследованным же остается мифологический контекст кличек героев трилогии.
Выступая, как и Халимон Глушак, против установления колхозов, Сорока и Лесун являются типичными представителями «иного мира». Их клички отсылают читателя к сказочному содержанию. Сорока, женщина говорливая и энергичная, напоминает своим поведением одноименную птицу. В мифологических верованиях белорусов сорока «з’яўляецца
ФШАЛАГГЧНЫЯ НАВУКІ
65
разносчыцай навін, яе стракатанне абяцае прыбыцце гасцей, змену надвор’я на даждлівае, прадказвае нейкае здарэнне ці нават смерць» [11, 452]. Пророческий характер Сороки, предвещающий судьбу Ганны, раскрывает песня: «Іду да дому дай баюся-а... Паганага мужа маю-у... Будзе біці... добра знаю.» [6, 256]. Кличка, полученная Прокопом за угрюмость и молчание, также означает его принадлежность к «нечистому миру»: он «страшны, як лясун» [6, 376]. Вероятно, поэтому за столом на заручинах царит «невяселы, цягучы тлум», напоминающий поминки. Родня Глушаков ест много и жадно, как и подобает представителям «иного мира», что нагоняет страх на мачеху Ганны. В тот вечер, когда у Ганны были заручины, «у хаце Дзятлаў было ціха і журботна, нібы пасля пахавання нябожчыка» [6, 258].
На выбор Ганны решающее влияние оказывает мачеха, тем самым подтверждая свой статус как отрицательного сказочного персонажа. Как сказочная мачеха всеми силами стремится загубить падчерицу для пользы собственной дочери, так и Кулина не столько желает благополучия Ганне, сколько хочет обеспечить наследство сыну: «Г пра браціка, пра Хведзьку, не грэх падумаць! Усе ж такі не чужы табе - бацькава кроў, родная!.. Дзяліць - калі што якое, прымак там ці хто прыстане - няма чаго!.. Зямелькі - далонька. Ды і тая. Не табе. казаць!..» [6, 251]. Она уговаривает Ганну принять предложение Евхима, обещая девушке «сказочную» жизнь: «Пражывеш век, гора не паспытаеш! У малацэ ды ў масле купацца будзеш!» [6, 250].
На свадьбе Ганна чувствует себя «як у сне». Венчание кажется той границей, которая навсегда перечеркнёт жизнь героини: «іншая будзе ў яе хата, іншы прытулак» [6, 387]. Ее настроение разделяет и отец. Свадебное убранство Ганны, венок и фата «дзіўна адгукалася ў ім журбою» [6, 371], он печалится так, будто не выдает дочь замуж, а хоронит ее. К слову, в народной традиции свадебный наряд служил также погребальной одеждой для молодой незамужней девушки.
В свадебный вечер Ганне неуютно в хате Глушаков, такой непохожей на ее родной дом. Все гости также ощущают принадлежность кулацкого дома к «иному миру», что немедленно сказывается на их поведении, нетипичном для народной свадьбы: «Дзіўна, якія ўсе тут былі ціхія, паважныя, не толькі не крычалі, але амаль што і не гаварылі голасна, перашэптваліся ці найбольш маўчалі» [6, 389]. Ночью после свадебного застолья Ганна долго не могла заснуть, лежала, как в гробу, «у душнай цемры, здавалася, забытая ўсімі, пакінутая, адна-адзінокая ў цэлым свеце» [6, 394]. Для нее как будто настал «канец свету» [6, 394]. Годы замужества без любви, без радости - это «мёртвые» годы Ганны, её «магіла». Каждый день наполнен беспрерывной работой, после которой «спіш - што мёртвы» [6, 234]. Не случайно, узнав о тайных встречах Ганны с Василем, Алена Дятлик печалится, как будто «нябожчык у хаце».
Если в «Людзях на балоце» Ганна сравнивается с рябиной, то в «Подыхе навальніцы» она узнает себя в старой засыхающей березе: «Вецце яе было ўжо найбольш пасохлае, там і тут ветры абламалі галіны, ствол чарнеў старэчай карою. Ад гэтай бярозы Ганне стала яшчэ страшней» [7, 235]. Береза символизирует пограничное состояние, в котором оказывается Ганна, ведь береза - это «медыятар паміж светам жывых і светам памерлых» [12, 56]. Смерть дочки открывает перед Ганной бессмысленность прожитых лет: «як на том свеце було» [7, 490]. Она решает возобновить встречи с Василем, то есть вернуться к настоящей жизни.
Отношение Василя к Ганне символизирует «идеальное», в противопоставлении «материальному» - любви Василя к земле. Эта оппозиция была истолкована самим автором: «Жаніцьба з Маняю - гэта перамога матэрыяльнай стыхіі, спатканні з Ганнаю - шкадаванне аб ідэальным, імкненне да яго. У несумяшчальнасці гэтых абедзвюх стыхій - зерне Васілевых трагедый, яго жыццёвых пакут» [3, 137]. Евхим же, в достаточной мере обладая «материальным» -землёй, желает заполучить в свою жизнь «идеальное» - Ганну.
В романе «Людзі на балоце» драка между Василем и Евхимом за землю одновременно подразумевает их соперничество из-за Ганны. Оказавшись перед выбором, Василь выбирает женитьбу на Мане, любовь к земле. Более того, Василь как будто берёт в жены не женщину, а землю. Любопытно, что и внешний вид, и характер Мани дают повод отождествлять ее со стихией земли - это полная, неповоротливая женщина, неумелая в работе. Чувство Василя к земле отражает мифологизирующее отношение к ней белорусов как к «жывой істоце, якая нясе ў сабе жаночы пачатак» [13, 201]. Василя «цягнула, як к хвораму каню, як к дарагой, у бядзе, істоце, -каб - як ні балюча - у апошні раз зірнуць, справіць неадменны, сардэчны (курсив наш - М. И.) абавязак» [7, 402]. Перед самым переделом земли в пользу колхоза Василь намеренно засевает свой участок земли, как будто подтверждая этим процессом, символизирующим осеменение, право владельца как право мужа. Земля-«женщина», как и Ганна, просит защиты: «адступіўся ад
66
ВЕСНІК МДПУ імя І. П. ШАМЯКІНА
яе, не памог выбавіцца, кінуў адну ў бядзе» [7, 402]. Однако Василь не в состоянии ни помочь Ганне, ни отстоять свою землю. И Евхим, и Василь утрачивают Ганну-«идеальное», потому что отдают предпочение «материальному», ставят его выше «идеального».
Если, согласно мифологическому подтексту, черноволосая тёмноглазая Г анна символизирует огонь, то русоволосая светлоглазая Хадоська отождествляется с водой. Огонь и вода представляют две противоположные противоборствующие стихии. Это и является причиной того, что Евхим, также принадлежащий к огненной стихии, предпочитает Ганну Хадоське: «Хадоська... Што -Хадоська? Вада - смаку ніякаго!..» [6, 101]. Евхим-«огонь», отказавшись жениться на Хадоське, тем самым «испепеляет» героиню-«воду». Уличное прозвище Хадоськи - Канаплянка - также обладает фольклорным значением. Посев конопли символизирует «дзяўчыну і яе гатоўнасць да любоўных і шлюбных дачыненняў» [14, 224], что в трилогии находит отражение в добрачных отношениях Хадоськи с Евхимом. Сравнение Ганны с маком, а Хадоськи с коноплёй подразумевает определенные «опиумные» характеристики героинь, без которых не представляют себе жизни герои-мужчины Василь, Евхим, Хоня: «Як прываражыла, як бы зеллем апаіла якім!..» [6, 259].
Между тем их судьбы, объединенные отношениями с Евхимом, схожи: и Хадоська, и Ганна по его вине теряют детей. Эта утрата приводит каждую из героинь к мысли о самоубийстве, но различен путь, который помогает им возродиться. Ганна-«огонь» возвращается к осознанию собственного человеческого достоинства через бунт, своеобразную войну с семейством Глушаков. Сперва Ганна послушно, «са звыклай паслухмянасцю» [6, 379] следует воле родителей, а затем мужа и свекрови, превращаясь в «работніцу, парабчанку» [6, 95]. Отринув (хотя и не полностью) старые законы, она вступает на новый путь, доселе небывалый для деревенской женщины. Она разрывает устои вековых традиций, образом мыслей приближаясь к таким передовым женщинам села, как учительница Параска и делегатка съезда Анисья. Эволюция сознания Ганны демонстрирует пробуждение сознания деревенской женщины, осознание ею себя человеком, личностью, имеющей право на собственный выбор.
Исключительность образа Ганны неоднократо отмечалась исследователями: «жыць па-добраму!» - гэта дэвіз Ганны, ён робіць яе гераіняй зусім новай, не падобнай да сваіх папярэдніц-гераінь беларускай літаратуры 20-30-х гадоў» [2, 146]. По их мнению, Ганна «представляет собой всё самое светлое, чистое, поэтическое, олицетворение человеческой красоты, любви, добра» [15, 18], «паўстае ва ўсей абаяльнасці сваёй самабытнай натуры, паэтычнай і рэальна-зямной, гордай і сціплай, жаноцкай і непахіснай» [16, 208]. Это «чалавек новага часу» [5, 141], «мы бачым у яе абліччы Асобу» [5, 144].
Как мы полагаем, исключительность Ганны не только в её бунтарском характере и стремлении противостоять обстоятельствам. Она - единственный герой трилогии, который не перекладывает на других, а берёт на себя ответственность за судьбу: «Ці доля - горб ад Бога? Доля - ад чалавека! Ад розуму!» [17, 39]; «Сама вінавата - самой і бедаваць век!» [7, 247]. Именно это принятие ответственности определяет способность Ганны расти и развиваться как личность. Точка зрения Ганны совпадает с позицией автора в понимании вопроса о счастье человека. Ганна и автор для определения счастья выбирают «идеальный» аспект: «Як е ў чалавека шчасце, дак і гаспадарка значыць нешто. А як няма - які толк са ўсяго!..» [7, 136], тогда как все остальные персонажи трилогии предпочитают «материальную» сторону: «як есці не будзе чаго, як зубы на паліцу палажыць прыйдзецца, дак от будзе шчасце!» [7, 136].
Хадоська-«вода», в отличие от Ганны, выбирает иной путь. Спасение от утраты она ищет в Боге: «чула толькі Бога» [7, 49]. Именно вера в Бога, как очищение водой, помогает героине возродиться после перенесённого несчастья. Однако, став глубоко верующим человеком, тем самым Хадоська остается в плену старых законов. Вера в Бога в понимании Хадоськи, да и других крестьян, подразумевает отказ от всего нового, особенно от колхозной жизни. В отличие от Ганны, Хадоська следует традиционным представлениям деревенских женщин, на которые не без основания досадует Башлыков: «з асаблівай упартасцю за старое чапляюцца жанчыны. Самая адсталая і цёмная сіла» [17, 158].
Разные пути, избранные Ганной и Хадоськой, призваны помочь раскрыть противопоставление старого и нового уклада жизни. Эти неписанные законы находятся в постоянно напряжённой конфликтной ситуации, как будто соперничая в желании переманить на свою сторону героев. Ганна, предлагая Василю начать с ней новую жизнь, хотя бы и за пределами Кураней, по сути, зовет его отказаться от власти старого уклада жизни, где господствующим признаётся «материальное» начало. Если Ганна, «узлаваная, даўно не пільнавалася гэтага закону-
ФШАЛАГГЧНЫЯ НАВУКІ
67
абавязку», то Василя он «трымаў, звязваў яго і ўчынкі і думкі» [7, 306]. Выбор в пользу изжившего себя жизненного уклада, предательство «идеального»-любви рушит судьбы героев: «тое, што некалі вяло Ганну к Яўхіму, цяпер не пускала да яе Васіля!» [7, 306].
Подчиняется вековым законам и влюблённый в Хадоську Хоня: по ее желанию он, комсомолец, вышел из колхоза и согласился на венчание в церкви. Хоня, впрочем, уверен в том, что время поможет ему просветить свою невесту и привести в колхоз. Он выбирает тактику первоначальных уступок, следуя совету матери Хадоськи: «Але ты - не бойся! Астыне! Толькі ты - па-добраму, па-добраму!» [7, 450]. Читатель, однако, не склонен полностью разделять оптимизм героя, ведь пока победа осталась за Хадоськой. Дальнейшие отношения героев неизвестны, они создают пропуск-лакуну в читательском восприятии. Вопрос о том, чья точка зрения окажется решающей в этой семье, остаётся открытым.
Выводы
Таким образом, структурное построение романов И. Мележа «Людзі на балоце» и «Подых навальніцы» осуществляется на основе принципов параллелизма и контрастности благодаря сюжетным линиям, связанным с судьбами двух главных героинь. Наличие зеркального отражения и противопоставления в двух первых романах трилогии подтверждается посредством раскрытия мифологических характеристик Ганны и Хадоськи. Различие образов героинь, их социальный выбор, их поведение перед лицом жизненных противоречий мотивированы в романе не только психологическими факторами, но и глубинным мифологическим подтекстом, скрытым от читателя. Соотнесённость произведения И. Мележа с глубинными архетипическими представлениями придаёт исторической хронике коллективизации характер подлинной эпопеи народной жизни на крутом переломе истории.
Литература
1. Шупенька, Г. Цеплыня чалавечнасці: Нарысы, літаратурныя партрэты, артыкулы / Г. Шупенька. - Мінск : Маст. літ., 1977. - 256 с.
2. Лойка, А. Хваляванне за сучасніка / А. Лойка // Маладосць. - 1963. - № 1. - С. 145-147.
3. Мележ, Г. Збор твораў : у 10 т. / Г. Мележ. - Мінск : Мастацкая літаратура, 1985. - Т. 10 : Эпісталярная спадчына (1945-1976); Летапіс жыцця і творчасці. - 496 с.
4. Мележ, Г. Жыццёвыя клопаты: Артыкулы, эсе, інтэрв’ю / Г. Мележ // Зб. тв. : у 10 т. - Мінск : Маст. літ-ра, 1983. - Т. 8. - 686 с.
5. Тычына, М. А. Карані і крона: фальклор і нацыянальная спецыфіка літаратуры / М. А. Тычына. -Мінск : Навука і тэхніка, 1991. - 208 с.
6. Мележ, Г. Людзі на балоце: Раман з «Палес. хронікі» / Г. Мележ. - Мінск : Маст. літ., 1999. - 399 с.
7. Мележ, Г. Подых навальніцы: Раман з «Палес. хронікі» / Г. Мележ. - Мінск : Маст. літ., 1999. - 510 с.
8. Швед, Г. Каліна / Г. Швед // Роднае слова. - 2004. - № 6. - С. 112.
9. Санько, С. Цмок / С. Санько // Беларуская міфалогія : энцык. слоўн. - Мінск : Беларусь, 2006. - С. 543-544.
10. Струкаў, В. Мянушка ў мове раманаў Гвана Мележа / В. Струкаў // Роднае слова. - 2004. - № 6. - С. 22-24.
11. Валодзіна, Т. Сарока / Т. Валодзіна, Л. Салавей // Беларуская міфалогія : энцыкл. слоўн. - Мінск : Беларусь, 2006. - С. 452.
12. Крук, Г. Бяроза / Г. Крук // Беларуская міфалогія : энцыкл. слоўн. - Мінск : Беларусь, 2006. - С. 56.
13. Крук, Г. Зямля / Г. Крук, У. Лобач, Я. Сахута // Беларуская міфалогія : энцыкл. слоўн. - Мінск : Беларусь, 2006. - С. 200-202.
14. Малоха, М. Каноплі / М. Малоха // Беларуская міфалогія : энцыкл. слоўн. - Мінск : Беларусь, 2006. - С. 224.
15. Овчаренко, А. И. Современный белорусский роман : учеб. пособие для филол. фак-тов ун-тов / А. И. Овчаренко. - М. : Высш. шк., 1978. - 144 с.
16. Куляшоў, Ф. Апошні раман Гвана Мележа / Ф. Куляшоў // Полымя. - 1980. - № 8. - С. 190-210.
17. Мележ, Г. Завеі. Снежань: Раман з «Палес. хронікі» / Г. Мележ. - Мінск : Маст. літ., 1999. - 238 с.
Summary
The aim of the article is to give the mythological analysis of images of the main heroines of I. Melezh’s novels «The people on the marsh» and «The breath of thunderstorm». The mythological opposition found in the images of two main heroines is obviously constructed in the structure of the novels. These structural principles can be announced as parallelism and contrast.
Поступила в редакцию 08.04.11.
