CC BY
82
ЮБИЛЕИ. СОБЫТИЯ
К 110-ЛЕТИЮ СО ДНЯ СМЕРТИ А.П. ЧЕХОВА (2 июля 1904 г.)
УДК 13.07
В.С. Зайцев
Мифологические аспекты феномена А.П. Чехова
С именем А.П. Чехова в культуре связано большое количество фальсификаций или мифов. Данные мифы трудно поддаются корректировке и в целом влияют на восприятие чеховского феномена не только в рамках «массовой» культуры, но иногда и в научной среде. Изучение мифологических аспектов преследует две цели. С одной стороны, оно вынуждает констатировать фактическую невозможность абсолютно аутентичного описания феномена А.П. Чехова. С другой стороны, изучение мифологической составляющей исключает анархизацию методов исследования чеховского творчества и биографии, позволяя отличать небесспорные, но гипотетически плодотворные трактовки от небесспорных и неадекватных интерпретаций.
Ключевые слова: А.П. Чехов, феномен, миф, фальсификация, интерпретация.
Рецепцию творчества и личности А.П. Чехова в истории отечественной и мировой культуры неизбежно сопровождал, сопровождает и будет сопровождать комплекс некорректных — в той или иной мере — интерпретаций. Подобные интерпретации формируются в обширный блок, преодоление которого зачастую затруднено. Количество не аутентичных и полностью фальсификационных трактовок, связанных с именем А.П. Чехова, столь внушительно, что впору говорить о полноценной чеховской мифологии. Те или иные конкретные искажения (и фальсификации вообще) мы и будем называть мифами. Использование нами этого концепта частично приближено к определению Р. Барта: «Миф ничего не скрывает и ничего не демонстрирует — он деформирует; его тактика — не правда и не ложь, а отклонение» [1, с. 289]. Данная статья представляет собой попытку классификации мифов подобного рода и анализа наиболее характерных примеров мифотворчества, связанного с личностью и творчеством А.П. Чехова.
Приступая к основным положениям нашего исследования, необходимо сделать несколько важных предварительных замечаний. Во-первых, следует обозначить границы, в которых протекает данная работа. Пробле-
© Зайцев В.С., 2014
130
Мифологические аспекты феномена А.П. Чехова
ма в том, что для изучения связанных с чеховским феноменом фальсификаций необходимо обращаться к конкретным социокультурным пространствам или большим группам реципиентов чеховского творчества. Охватить все эти группы в рамках одной статьи невозможно, поэтому мы выбираем наиболее характерные мифы, свойственные тем или иным группам (профессиональным чеховедам, чеховедам-любителям, массовой публике). Во-вторых, необходимо задать систему отсчета: от чего мы отталкиваемся, объявляя фальсификацией ту или иную трактовку чеховского феномена? Трудность связана с неоднородностью социокультурного пространства: то, что может быть мифом в одной группе реципиентов, не является таковым в другой группе. Критерием для нас здесь служат интерпретации, в целом принимаемые современной научной (философской, культурологической, филологической) мыслью в качестве адекватных или плодотворных. Оговорка «в целом принимаемы» не случайна: трактовок творчества и личности А.П. Чехова, признанных безоговорочно аутентичными, естественно, не существует.
Итак, в первую очередь необходимо классифицировать связанные с чеховским феноменом интерпретационные фальсификации. Искажения или мифы такого рода можно приблизительно разделить на два основных вида:
1. Мифы лабильные. Эта большая группа мифов делится на две подгруппы: мифы опровергнутые и мифы не опровергнутые. Циркулируют данные мифы в научной среде. Опровергнутые искажения представляют собой своеобразную историографию заблуждений. Не опровергнутые мифы можно выявить только постфактум: мы никогда не можем точно сказать, какое количество некорректных трактовок в данный момент признаны научным сообществом аутентичными (или какие из ныне аутентичных интерпретаций станут в будущем мифами). Первая подгруппа включает концептуально устаревшие исследования, вторая — исследования частично или полностью актуальные.
2. Мифы устойчивые: искажения, циркулирующие в основном в пространстве массовой культуры. Данные мифы являются адаптированными для массового восприятия фальсификациями первого вида, сохраняясь в культурном пространстве несколько дольше последних. Это положение мы проиллюстрируем ниже на примере материала, который мы называем «маргинальная интерпретация».
Наиболее показательным иллюстративным материалом, касающимся искажений первого вида, является история трактовки чеховского творчества в отдельных работах советского периода отечественного чеховедения. Основная масса искажений была связана с превалирующей марксистской парадигмой, в которую так или иначе необходимо было вписывать и чеховский феномен. Отдельные примеры подобного неизбежно деформирующего вписывания мы сейчас приведем. Объектом нашего краткого обзора станут жизнеописания А.П. Чехова.
Итак, одна из наиболее идеологизированных чеховских биографий написана В.В. Ермиловым. На протяжении всего жизнеописания В.В. Ерми-
131
Мифологические аспекты феномена А.П. Чехова
лов так или иначе соотносит жизнь и творчество писателя с революционным движением в России конца XIX — начала XX в.: «Чехов преодолевал в своем творчестве либерально-гуманные предрассудки, хотя, разумеется, он не мог преодолеть их до конца, потому что для этого требовалось то, чего у него не было: связь с революционным движением эпохи» [6, с. 129]; «...в силу своей мелкобуржуазной интеллигентской оторванности от революционной мысли и революционного действия, он не знал о том, что новые идеалы. уже созревают...» [6, с. 182]; «Сама мучительность его поисков, его боль, тоска, чувство пустоты — все это объяснялось в конечном итоге именно тем, что он был далек от процесса формирования нового, передового научного мировоззрения — марксизма» [6, с. 188] и т.д. Факты, так или иначе противоречащие концепции «ермиловского» А.П. Чехова, как правило, игнорируются. Показателен характерный пример, связанный с цитированием письма А.П. Чехова брату Михаилу: «Ничтожество свое сознаешь? Не всем, брат, Мишам быть одинаковыми. Среди людей нужно сознавать свое достоинство» [6, с. 39]. Вместо отточия купирована фраза: «Ничтожество свое сознавай, знаешь где? Перед богом, пожалуй, пред умом, красотой, природой, но не перед людьми» [10, т. 1, с. 29]. Купирование связано с тем, что полная цитата частично противоречит заявленному на следующей странице «атеистическому и материалистическому мировоззрению» А.П. Чехова [7, с. 40]. Подобный тенденциозный подход приводит к гипертрофированию отдельных мотивов в творчестве или взглядах А.П. Чехова, в конечном счете — фальсифицирует их.
Идеологическое влияние в рассматриваемый период (1940—1950 гг.) приводит к тому, что различные исследования зачастую производят впечатление написанных одним и тем же автором. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить приведенные выше цитаты из работы В.В. Ермилова с выдержками из исследования З.С. Паперного «А.П. Чехов. Очерк творчества»: «Чехов не нашел единственно верного пути к освобождению родины, не разглядел той реальной классовой силы, которой суждено было историей стать могильщиком старого строя» [9, с. 6]; «Субъективно далекий от революции, писатель делал своими произведениями великое, революционное дело» [9, с. 135] и т.д.
В дальнейшем тенденциозность ослабевала, но сохранялись ее основные посылы. Характерный пример — работа Г.П. Бердникова «Чехов». Работа объемна, богата фактическим материалом, подробна в литературоведческой составляющей (небесполезной и для современного исследователя), однако более или менее плодотворные аспекты с точки зрения современной литературоведческой или культурологической мысли из труда Г.П. Бердникова необходимо тщательно отфильтровывать. Идейная составляющая чеховских произведений и чеховское мировоззрение интерпретируются в аналогичных ермиловским тезисах: А.П. Чехов «материалист и атеист, непоколебимо верящий в разум и науку.» [3, с. 195], образ «писа-теля-демократа, последовательно развивавшего в предреволюционных условиях идеи русского просвещения» [3, с. 375]. Есть одна формулировка, кото-
132
Мифологические аспекты феномена А.П. Чехова
рую можно назвать некорректной: «В революцию... вели разные пути. Своим путем шел к ней Горький, своим, непроторенным, Чехов.» [3, с. 488].
Преодоление идеологического диктата и привело к вычленению фальсификаций, которые на современном этапе изучения личности и творчества А.П. Чехова отвергнуты. Однако это не значит, что разбор подобных идеологических издержек неплодотворен или не актуален. Исследовать эти мифы необходимо, для того чтобы не впасть в крайности при их опровержении. Из таких крайностей формируются отдельные направления современной чеховедческой мысли. Мы уже писали, что не опровергнутые фальсификации можно выявить только постфактум, поэтому любые умозаключения на эту тему носят гипотетический характер. Так, например, нам представляется в целом фальсификационным подход, исповедуемый в чеховской биографии, написанной британским ученым Д. Рейфилдом, который как раз представляет собой диаметрально противоположный по задачам ответ тенденциозным аспектам советских исследований.
В целом концепция британского ученого сводится к следующему положению: «Любая биография — это вымысел, но вымысел, который должен быть подкреплен документальными фактами» [11, с. XV]. Образ А.П. Чехова, концептуализированный подобным образом, на страницах жизнеописания Д. Рейфилда предстает в высокой степени искаженным, почти профанированным. Подобный подход можно, вслед за Ю.М. Лотманом, охарактеризовать как «мещанский»: «.неквалифицированное, но весьма устойчивое представление, питающее мещанский интерес к деталям биографии и заставляющее видеть в творчестве лишь цепь не лишенных пикантности интимных подробностей.» [7, с. 25]. С. Гедройц (аллоним С.А. Лурье) писал: «.отныне и долго публика будет считать Чеховым его [Рейфилда] Чехова. То есть человека по имени Антон, обитающего в его книге, как в стеклянной комнате» [4]. При этом качество работы, проделанной британцем, вызывает у рецензента несколько нареканий, итоговое из которых подтверждает наш вывод о профанации образа; отметив один из недостатков Д. Рейфилда: «.он явно не настолько хорошо владеет русским языком, чтобы понимать шутки», С. Гедройц замечает: «Конечно, это отчасти искупается безумной отвагой, а все же зря он избрал объектом своих наблюдений именно Чехова. Занялся бы кем-нибудь другим — достиг бы всего. А впрочем, и так достигнет. Кроме того, эта глухота уморительна по-своему, так что чеховские остроты и в извращенном виде производят некоторый эффект. Даже двойной: кто понимает, в чем дело, смеется над м-ром Рейфилдом, кто не понимает (например, простой иностранный человек) — над Чеховым. Который, опять-таки, — это главное, главное! — в этой книге непроходимо глуп» [4]. Таким образом, зачастую попытка опровергнуть одну фальсификацию приводит к формированию другой фальсификации.
Ко второй группе — устойчивых мифов — относятся интерпретации, которые мы называем «маргинальными». Любопытным примером такой ин-
133
Мифологические аспекты феномена А.П. Чехова
терпретации может служить статья Д.А. Миронова «Описание отсутствий. К истокам творчества А.П. Чехова». Материал был опубликован в журнале «Нева» в рубрике «Навстречу 150-летию со дня рождения А.П. Чехова» и является, на наш взгляд, образцом рецепции высшей степени неадекватности. Как таковой образец она нас и интересует: мы понимаем, что автор материала не известен в чеховедческом мире, а в научном плане статья сама по себе не имеет никакой ценности. Рассмотрим эту статью подробно.
Л.М. Баткин замечает: «Кому придет в голову спорить с Бахом или с Рей-мсским собором?» [2, с. 15]. Материал Д.А. Миронова фактически представляет собой диспут подобного характера. Основная задача статьи, как формулирует ее автор, заключена в поиске ответа на вопрос, почему «безыдейность и безысходность занимают умы современных читателей?»: «Какая сила заставляет нас вновь и вновь возвращаться к Чехову? Ведь ни один человек не является сознательным врагом себе — зачем же вот уже столетие интеллигенция ищет ответа у того, кто его дать не может? Ищет философии, религии, нравственности там, где ее не было и нет?» [8, с. 181]. Предпосылки, на которых базируется вся концепция, взяты априори, без подробных обоснований; концептуальная основа материала — известная статья Л. Шестова «Творчество из ничего», в которой, как полагает Д.А. Миронов, дан «один из глубочайших анализов чеховского творчества». Согласиться с этим трудно, поскольку анализ предполагает определенного рода отстраненность, а Л. Шестов, по мнению М.П. Громова, относился к писателю «с откровенной враждебностью» [5, с. 152]. Мы полагаем, что у исследователей, внимательно прочитавших шестовские «Апофеоз беспочвенности» и «Творчество из ничего», нет оснований не согласиться с выводом М.П. Громова. Статья Л. Шес-това интересна в первую очередь как интерпретация личности и творчества А.П. Чехова человеком одной с ним социокультурной формации, интересна и в качестве материала, позволяющего анализировать философские взгляды самого Л. Шестова, но говорить о глубочайшем анализе творчества применительно к материалу, имеющему выраженную тенденциозность, не вполне корректно. Тем более — делать подобную работу концептуальной основой какого бы то ни было исследования. Как показывает статья, Д.А. Миронов вообще работал с очень ограниченным кругом источников. Приведем отдельные положения рассматриваемого материала и прокомментируем их.
«И действительно, с чего бы взяться у Чехова внутреннему надлому: на войне он не был, на каторге тоже» [8, с. 181]. Проигнорировано сахалинское путешествие А.П. Чехова. Тезис, видимо, отсылает читателя к аспектам биографий Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского. В отличие от последнего, в качестве арестанта А.П. Чехов на каторге действительно не был, однако формулировка все равно некорректна. Там же, где Д.А. Миронов в поиске истоков творчества прибегает к биографическому материалу, он обнаруживает отсутствие навыка различения в художественном произведении автора и рассказчика. Наиболее показательно этот недостаток виден на примере
134
Мифологические аспекты феномена А.П. Чехова
следующего отрывка: «Чехов придумал другую литературу, в которой человек только объект для исследования, юмора, насмешек, судно для анализов. Литературу, в которой можно спрятать свое субъективное начало за смехом, никак не проявлять себя, но творить из ничего. Однако время от времени вспыхивает в нем пламя загнанной в дальний угол подлинности» [8, с. 184]. И далее, в качестве аргумента данной «подлинности» Д.А. Миронов цитирует чеховский водевиль «Свадьба»: «А по моему взгляду, электрическое освещение — одно только жульничество... Всунут туда уголек да и думают глаза отвести! Нет, брат, уж если ты даешь освещение, то ты давай не уголек, а что-нибудь существенное, этакое что-нибудь особенное, чтоб было за что взяться! Так давай огня — понимаешь? — огня, который натуральный, а не умственный!» [10, т. 12, с. 113]. Любопытно, что водевиль является переработанным для сцены рассказом «Брак по расчету», в котором процитированную реплику «бормочет посажёный отец, тупо глядя в свою тарелку» [10, т. 3, с. 98]. Нет оснований подозревать, что в водевиле писатель выбрал в качестве героя-резонера отставного коллежского регистратора. Усматривать в подобных отрывках выражение авторской идейной позиции — значит, например, отождествлять идейную позицию Ф.М. Достоевского с идейной позицией Раскольникова (данной ошибки не избежал, в частности, и Л. Шестов в своей работе «Достоевский и Ницше»), Примеров можно привести много, однако есть и проблема: невозможно обосновать — за исключением субъективных критериев — выбор того или иного героя как выразителя авторской позиции. Л. Шестов пытался объяснить — ошибочно, как это доказал Г.М. Фридлендер (см.: Достоевский и мировая литература. Л.: Советский писатель, 1985. 456 с.), — «сочувствие» Ф.М. Достоевского идее Раскольникова ее исключительной новизной для философии того времени. Однако в приведенном примере из статьи Д.А. Миронова подобное некорректное цитирование обретает анекдотический масштаб.
Помимо филологических ошибок материал содержит ошибки фактологические: «Для Чехова нет факта существования души и мира метафизики, оттого у него мы не найдем никакой философии и этики. Душа вовсе не имманентна человеческому телу, поэтому было бы большой смелостью приписывать ему некий духовный мир. Отсюда проистекает и полная без-религиозность чеховского мира. Когда нет метафизики — нет ничего, кроме телесного. Поэтому мир чеховского героя так убог и смешон. Конечно, разве можно всерьез наблюдать за жизнью какого-нибудь рядового чиновника канцелярии, так описанного» [8, с. 186]. Приведенный абзац малопонятен и с научной точки зрения некорректен. С одной стороны, автор игнорирует хрестоматийный отрывок из воспоминаний об А.П. Чехове И.А. Бунина: в различных контекстах А.П. Чехов высказывался как «против», так и «за» существование «бессмертия». С другой стороны, проблема чеховской «религиозности» не трактовалась однозначно уже А.А. Измайловым (то есть с самых первых обстоятельных чеховедческих работ). В силу идеологических
135
Мифологические аспекты феномена А.П. Чехова
причин советская литературоведческая школа в целом трактовала А.П. Чехова (с идейной точки зрения) как материалиста и атеиста, однако со времен снятия идеологических диктатов подобные трактовки преодолены. Говорить о «полной безрелигиозности» применительно к личности и мировидению А.П. Чехова — означает игнорировать серьезную проблему, принципиально неразрешимую с помощью подобных кратких безапелляционных формул. Не вполне понятно, что именно подразумевает под фразой «безрелигиозный чеховский мир» Д.А. Миронов. Это неверно, как мы только что показали, применительно к мировоззрению писателя. Однако это некорректно и при трактовке «мира» чеховских произведений, поскольку тема религиозных поисков (или нравственных поисков, тесно сопряженных с дихотомией «вера — неверие») является одной из ведущих в чеховском творчестве. Достаточно перечислить такие произведения, как «Святою ночью», «На пути», отдельные мотивы в повести «Дуэль», «Три года», «Убийство», «Архиерей». Отсюда вытекает некорректность обобщения о «смешном и убогом мире чеховского героя». Таков мир некоторых чеховских героев, однако возведение на подобном основании типажа «человека в футляре» в степень некой доминанты позволяет сделать два возможных вывода: или исследователь сознательно игнорирует обилие других типажей («ищущих» Рагина, Треплева, Тузенбаха и т.д.), или исследователь знаком с творчеством А.П. Чехова не в полном объеме (что вообще исключает возможность каких-либо глобальных и корректных выводов по теме «истоков творчества»).
Кроме того, в статье Д.А. Миронова есть образцы «внеконтекстного» цитирования, приводящего к объяснениям, необходимым для авторской концепции. Например: «Интересно отметить, как Чехов начал писать. Сам он не захотел, чтобы об этом узнали следующие поколения...» [8, с. 187]. Далее автор цитирует чеховское письмо сестре: «О, как это хорошо, что никому не известно, когда я начал писать» [10, т. 9, с. 14]. Однако полный текст письма позволяет понять, что речь шла о готовящемся 20-летнем юбилее участия в издании журнала «Русская мысль» В.А. Гольцева. Отметив, что «никто никогда не празднует 20-летних юбилеев, и если бы какой-нибудь чиновник или актер стал праздновать свой 20-летний юбилей, то первый осмеял бы его «Курьер» [10, т. 9, с. 14], А.П. Чехов заканчивает данное рассуждение приведенной Д.А. Мироновым цитатой. Можно увидеть, что она выражала хрестоматийно известное отношение писателя к юбилейным празднествам и не имела целей скрыть что-либо от «следующих поколений».
Примеры можно множить: фактически вся статья представляет собой миф. Нас же «культурологически» настораживают два аспекта: факт, что подобный материал был написан, и факт, что подобный материал был напечатан. С первым связана непреодолимая неактуальность исследования: от нее можно было бы абстрагироваться, если бы статья являлась своеобразным «письмом в редакцию» отдельного читателя, но автор — кандидат философских наук, и цель статьи, исходя из подзаголовка, масштабна.
136
Мифологические аспекты феномена А.П. Чехова
При этом исследователь демонстрирует ошибки, аналогичные ошибкам еще прижизненных критиков А.П. Чехова (например, восприятие А.М. Скабичевским «Дома с мезонином»). Чеховский герой не вписывается ни в систему социальных типов А.М. Скабичевского, ни в концепцию Д.А. Миронова, однако в этом и состоит специфика и суть устойчивых мифов: решенные вопросы могут с течением времени реконструироваться вновь, восприниматься в качестве нерешенных либо требующих уточнений. Попытка подобных уточнений — аналогичная проанализированной нами статье — в конечном счете редуцирует к мифотворчеству, не отвечая на вопросы, но фальсифицируя ответы. С данной тенденцией связан и факт появления подобных материалов на страницах тех или иных изданий. Как отмечал в уже цитированной нами выше работе Р. Барт: «Одно дело Китай, другое дело — то представление, которое еще недавно мог о нем иметь французский мелкий буржуа; и чтобы как-то обозначить эту специфическую мешанину из бумажных фонариков, рикш и опиумных курилен, не найти другого слова кроме «китайскости» [1, с. 279]. Нам хотелось бы избежать неудачных неологизмов, однако имеются весомые предпосылки, для того чтобы, аналогично Р. Барту, описать специфику разобранного нами маргинального подхода как «чеховскость». В чем функция мифов такого рода? Подобные деформации несут специфически адаптивные функции. Любое сложное явление культуры, в том числе и А.П. Чехов, не вписывается ни в один социокультурный контекст, превышает его. Научная мысль старается соизмерять и критически оценивать попытки такого контекстного осмысления, однако массовая культура не всегда способна адекватно трактовать достижения научной мысли или оперативно реагировать на смену парадигм. Издержками подобной медлительности и являются маргинальные интерпретации, показательный пример которых разобран нами выше.
Итак, мы рассмотрели отдельные аспекты обширного компендиума фальсификаций и искажений в культуре, связанных с именем А.П. Чехова. Этот устойчивый «фальсификационный комплекс» трудно поддается корректировке и в целом влияет на восприятие чеховского феномена не только в рамках «массовой» культуры, но иногда и в научной среде. Попытка изучения данных элементов и разграничения их функций — следовательно, выявление их влияния на рецепцию и интерпретацию чеховского феномена — преследует две ключевые цели. С одной стороны, она вынуждена констатировать фактическую невозможность аутентичного описания феномена А.П. Чехова. Подобный барьер непреодолим, но он может обезопасить методологию гуманитарных наук от попыток вывести однозначные, бесспорные трактовки и универсальные интерпретации (то, к чему стремился марксистский подход). С другой стороны, изучение мифологической составляющей исключает анархизацию методов исследования чеховского творчества и биографии, позволяя разграничивать небесспорные, но гипотетически плодотворные трактовки от небесспорных и неадекватных интерпретаций и теорий.
137
Мифологические аспекты феномена А.П. Чехова
В заключение мы хотели бы обратиться к одному парадоксальному риторическому вопросу: насколько велика вероятность того, что данная статья является мифом? Учитывая все вышеизложенное, очевидно, что на данный вопрос невозможно ответить.
Литература
1. Барт Р. Мифологии. М.: Академический Проект, 2008. 351 с.
2. Баткин Л.М. Пристрастия. Избранные эссе и статьи о культуре. М.: ТОО «Курсив-А», 1994. 288 с.
3. Бердников Г.П. Чехов. М.: Молодая гвардия, 1978. 512 с.
4. Гедройц С. Дональд Рейфилд. Жизнь Антона Чехова [Электронный ресурс] // Журнальный зал. URL: http://magazines.russ.ru/zvezda/2005/11/ge16.html (дата обращения 15.10.2014).
5. Громов М.М. Чехов. М.: Молодая гвардия, 1993. 304 с.
6. Ермилов В.В. Чехов. 1860—1904. М.: Молодая гвардия, 1951. 432 с.
7. Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Л.: Просвещение,
1983. 416 с.
8. Миронов Д.А. Описания отсутствий: к истокам творчества А. П. Чехова // Нева. 2009. № 1. С. 180—190.
9. Паперный З.С. А.П. Чехов: Очерк творчества. М.: Художественная литература, 1954. 192 с.
10. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. М.: Наука, 1973—
1984.
11. Rayfield D. Anton Chekhov: a life. Evanston: Northwestern University Press, 2000. 674 p.
