CC BY
100
зили влечение, которым движет любовь. Тела здесь - это человеческие существа, масса - это их способность к любви...» [5, с. 460]. Человеку, знакомому с физикой, подобные рассуждения кажутся чем-то глупым. Но герои произведения читают учебник физики как сакральную книгу и пользуются библейскими методами истолкования.
Небезынтересным является отношение к верованиям обитателей мира «Пасынков...». С одной стороны, учение о некоем Плане Джордана преподается всем без исключения. Какое-либо вольнодумие («ересь») пресекается хранителями Учения Свидетелями, а в крайних случаях карается смертью в Конверторе. С другой стороны, некоторая часть общества - молодые ученые - не слишком верят в основную парадигму, считая что «эта ерунда (ПланДжордана) нужна для того, чтобы держать в узде крестьян» [5, с. 462]. Неверующая часть населения не афиширует свои взгляды, более того, внешне они крайне ортодоксальны. По внутреннему содержанию их разногласия с Учением скорее носят характер его полного отрицания: «Что касается Джордана - кто его видел, кто с ним говорил? Что значит его туманный План? Цель жизни - жизнь. Человек рождается, проживает жизнь, потом отправляется в Конвертор. Это очень просто, нет никакой тайны, никакого грандиозного Путешествия...» [5, с. 463].
Учение, на котором держится весь строй на Корабле, довольно просто для восприятия: Корабль - это вся Вселенная. Законы ее существования установил Джордан, бывший еще до появления корабля. Мудрость Джордана пытались постичь древние мудрецы, далекие предки героев повествования. Ради приближения к мудрости Создателя были созданы физика, астрономия и прочие науки, доступные лишь ученым и управленцам. Для наук создана своя система толкования (отсылка к Священному Преданию христиан, которое пользуется авторитетом наравне с текстами Библии - Священным Писанием). Ответы есть на все вопросы, в том числе и неудобные: почему бы не уничтожить мутов, если они воплощение зла, по учению древних? - «Даже мутам отведено место в Его (Джордана) Плане» [5, с. 462].
Для большинства обитателей корабля такое религиозное верование становится единственной возможностью узнать о мире, в котором они живут. История о Джордане и Хаффе, об избрании Капитана, о некоем Плане, о Путешествии, о неминуемом для всех «переселении» в Конвертор - чуть ли не единственная возможность объяснить мир вокруг себя. На Корабле знание о мире - знание религиозного характера.
Необходимо подчеркнуть, что в конечном итоге все сказанное в «Началах» и прочих «священных книгах» оказывается истинным. Действительно, есть звезды, и астрономия - не выдумка древних, действительно, есть Земля и планеты, на которых действуют законы механики. Кораблем Вселенная не ограничивается, и Путешествие так же реально, как сама жизнь. Буквальное понимание слов священных книг оказывается единственно верным. Позже этот способ познания реальности Р. Хайнлайн применит на примере Библии для конструирования загробной жизни в романе «Иов, или осмеяние справедливости» (1984).
Объяснение смерти в Конверторе как «легкой смерти, где атомы расщепляются до водорода и дают чистую полезную энергию» [5, с. 492] решает сразу две проблемы: снимает страх перед смертью и дает людям некую Великую
Библиографический список
Цель, некий смысл - помощь в реализации задуманного Джорданом Путешествия даже после смерти расщеплением себя до чистой.
Основная «польза» религиозного сознания состоит в поддержании устройства социума. «Вера в Джордана - это прекрасно - для Экипажа. <...> возможно, в прошлом и существовал человек под именем Джордан. Джордан мог быть одним из первых инженеров или капитаном, утвердившим правила на Корабле, базировавшиеся на здравом смысле». Однако, по мнению одного из героев, скорее всего, автор правил «просто воспользовался невежественным суеверием Экипажа, чтобы придать вес своим сочинениям. Нарби знал, как это делается, - он и сам собирался, когда придет время, осенить свой Новый курс благо-словениемДжордана» [5, с. 511]. Использование религии для утверждения своей власти - не новость для человечества. Древние правители провозглашались Верховными жрецами, так что власть их не была оспариваема, как ниспосланная богами. С течением истории помощь религиозных организаций для укрепления позиций власти принимала все более изощренные черты. В мире «Пасынков...» общество неразвито, так что живет скорее отождествлением правителя и Джордана-божества.
Р. Хайнлайн закладывает в произведение противоречие: с одной стороны, религиозные верования исполняют определенные функции - поддерживают власть, отвечают на вопросы происхождения Вселенной, снимают противоречия, связанные со смертью. Прорисовка функций общественных верований Корабля является аллюзией на реальные человеческие верования и религии, объясняемые с помощью различных теорий религии. С другой стороны, благодаря возможности в художественном произведении «заглянуть» в недоступные для большинства героев аспекты их жизни и самого Корабля-Вселенной читатель выясняет, что истоки верований фантастического общества реальны, истинны. За годы «эксплуатации» они обросли традицией, иногда уводящей в сторону, однако по существу всё - правда. И «Начала» в таком случае являются символом Божественного Откровения. Противоречие ставит вопрос перед читателем: каковы истоки религии - ее придумало общество для «скреп» или, если сказанное в Священных книгах человечества является правдой, она - Божественное Откровение людям?
Таким образом, в произведении Р Хайнлайна «Пасынки Вселенной» перед читателем предстает общество, функционирующее по своим правилам и законам. Очень многое в описываемом социуме подчиняется религиозному сознанию: знание о мире, общественный порядок. Автор намекает читателю на укорененность героев в религии, используя устойчивые выражения, в которых одним из компонентов является слово «Бог» или «дьявол». Некоторые явления жизни фантастического мира являются проекцией реальных фактов - начальных слов книги Бытия, использования аллегорического понимания трудных текстов или разного восприятия космологических религиозных воззрений разными социальными группами. Акцент на религиозно окрашенных верованиях Корабля позволяет автору поставить перед читателем вопросы о функциях религии, о ее истинности, об ее истоках и создателях. Взгляд за пределы поля зрения типичного обитателя фантастического мира лишь оттеняет поставленные в произведении противоречия.
1. Батхен Н. Гражданин Галактики. FANmacmuKa. 2007; № 6: 8 - 17.
2. Булычев К. Первый гранд-мастер. Цех фантастов. 1991; Выпуск 1: 3 - 20.
3. Ермолаев А. Главный миф о Хайнлайне. FANmacmuKa. 2007; № 6: 8 - 17.
4. Касьянов В.Р Э. Хайнлайн. Великий Мастер НФ. Available at: http://samlib.rU/w/wladimir_kasxjanow/xainlain.shtml
5. Хайнлайн Р Пасынки Вселенной. Москва: Эксмо; Санкт-Петербург: Terra Fantastica, 2006.
6. Зайцев Д.В. Бытие. Православная энциклопедия. Москва: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2003; Т. 6: 412 - 428.
7. Библия: Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Москва: Российское библейское общество, 2009.
8. The Holy Bible, containing the Old and New Teftaments. Oxford: The Clarendon Press, 1795. Available at: https://vk.com/doc13940194_474548734
References
1. Bathen N. Grazhdanin Galaktiki. FANtastika. 2007; № 6: 8 - 17.
2. Bulychev K. Pervyj grand-master. Ceh fantastov. 1991; Vypusk 1: 3 - 20.
3. Ermolaev A. Glavnyj mif o Hajnlajne. FANtastika. 2007; № 6: 8 - 17.
4. Kas'yanov V.R. 'E. Hajnlajn. Velikij Master NF. Available at: http://samlib.rU/w/wladimir_kasxjanow/xainlain.shtml
5. Hajnlajn R. Pasynki Vselennoj. Moskva: 'Eksmo; Sankt-Peterburg: Terra Fantastica, 2006.
6. Zajcev D.V. Bytie. Pravoslavnaya 'enciklopediya. Moskva: Cerkovno-nauchnyj centr «Pravoslavnaya 'enciklopediya», 2003; T. 6: 412 - 428.
7. Bibliya: Knigi Svyaschennogo Pisaniya Vethogo i Novogo Zaveta. Moskva: Rossijskoe biblejskoe obschestvo, 2009.
8. The Holy Bible, containing the Old and New Teftaments. Oxford: The Clarendon Press, 1795. Available at: https://vk.com/doc13940194_474548734
Статья поступила в редакцию 26.03.20
УДК 82
Aliyeva S.G., senior teacher, Baku Slavic University (Baku, Azerbaijan), E-mail: bitkovskayay@inbox.ru
MYTHOLOGICAL NATURE OF SYMBOLS-IMAGES IN THE WORKS OF L. ULITSKAYA. The article discusses the work of Lyudmila Ulitskaya, her place and position in modern Russian literature, orientation and character, the use of symbolism in her works. In her works, she reveals various topics and problems: the meaning of life, death, duty, religion, the fate of women. Critics position the work of L. Ulitskaya at the junction of women's prose and postmodernism. So the article discusses mythological trends in modern Russian women's prose. Turning to symbolism, in her own way, in accordance with the worldview and creative handwriting, the writer
peculiarly "connects" the images-symbols to the system of various artistic techniques in her works. Moreover, in each case, the symbolism does not obscure, but, on the contrary, sets off the originality of the poetics of the writer, being an important additional means of reflecting the world.
Key words: myth, female character, mythopoetics , modernity, symbol, hero.
С.Г. Алиева, ст. преп., Бакинский славянский университет, г. Баку, E-mail: bitkovskayay@inbox.ru
МИФОЛОГИЧЕСКАЯ ПРИРОДА СИМВОЛОВ-ОБРАЗОВ В ТВОРЧЕСТВЕ Л. УЛИЦКОИ
В статье рассматривается творчество Людмилы Улицкой, ее место и позиция в современной русской литературе, направленность и характер, использование символики в произведениях. В своем творчестве она раскрывает разную тематику и проблематику: смысл жизни, смерть, долг религия, женские судьбы. Критики позиционируют творчество Л. Улицкой на стыке женской прозы и постмодернизма. Так, в статье рассматриваются мифологические тенденции в современной русской женской прозе. Обращаясь к символике, по-своему, в соответствии с мировидением и творческим почерком, автор своеобразно «подключала» образы-символы в систему всевозможных художественных приёмов в своих произведениях. При этом в каждом случае символика не заслоняет, а, напротив, оттеняет своеобразие поэтики писателя, являясь важным дополнительным средством отражения мира.
Ключевые слова: миф, женский характер, мифопоэтика, современность, символика, герой.
Прежде чем писать о значении символики в произведениях Л. Улицкой, считаем необходимым коротко очертить круг её интересов. В большинстве рассказов писательницы, повестей и романов присутствуют женщины талантливые, незаурядные, живущие богатой динамичной жизнью. Они в буквальном смысле заполняют пространство произведений. Писательница стремится показать душевный склад своих героинь, раскрывая их сложный, порою внутренне противоречивый нравственный мир.
Чаще всего, основной сферой действий героинь Л. Улицкой становится быт (некоторые критики по этой причине называет её ярким представителем «бытового реализма» в новейшей литературе). Этим она отличается от Т. Толстой, далёкой от приземленности быта, бытовой повседневности и больше склонной к мистике и фантастике. Но очевидно, что быт вовсе не отрицает проявления всевозможных метаморфоз в женском характере.
Можно сказать, что основной базой для создания произведений является семья, крепко сбитая, а иногда, по Л. Толстому, «по-своему несчастливая». А шире - общество. Именно поэтому символика в произведениях Л. Улицкой является своеобразной надстройкой, дополнительным фоном. Сложные и неординарные взаимоотношения людей в семье, в обществе - вот что главным образом интересует Л. Улицкую. Нужно отметить, что вопреки широко распространенному мнению, её творчество не ограничивается сосредоточенностью на сугубо женских характерах. В поле зрения писательницы находятся люди с различными судьбами и жизненными путями. Улицкая, как правило, показывает в своих произведениях представителей разных слоев общества, обладателей различных профессий, по-своему поглощенных обычными бытовыми заботами и в то же время погруженных в серьезные философские вопросы.
При всей реалистичности и погруженности в быт, во многих сочинениях Улицкой символика играет существенную роль. И не будет преувеличением сказать, что с помощью символов-образов, используемых наряду с другими многочисленными художественными приёмами, ей удаётся создать свой особый, весьма разнохарактерный и поистине уникальный художественный мир. Именно в силу этого критики порой затрудняются при определении метода и направления, литературного течения, к которому можно отнести творчество писательницы.
Символика для автора - отдельный, едва ли не параллельный мир, и никакие штампы или термины не препятствуют проникновению в сюжетную канву произведений Л. Улицкой самых разных символов. Например, в романе «Казус Кукоцкого» и некоторых других наблюдается символизация природы. Л. Улицкая относится к ней как к живому существу, символически наделяя её соответствующими чертами.
Критик Л. Куклин в одной из своих статей перефразировал название романа в «Казус Улицкой» [1, с. 180]. И тут же пояснил, в чём же он видит казус не главного героя, но самой писательницы. Оказывается, в «символизации природы». Природа трактуется критиком именно как символ, который является своего рода плацдармом для определения одной из сторон концепта характера. Внешний мир нередко бывает мёртв, но природа живёт, шумит и дышит.
По точному определению Куклина, Л. Улицкая относится к своим героям как к неким «биологическим объектам». Так, в романе «Казус Кукоцкого» они уподобляются символике «растений». Этот вывод Л. Куклина, конечно, дискуссионный. Тем не менее в конце статьи он отмечает, что всё созданное в последнее время писательницей - это «литература как бы ни о чём», и «секрет читательского успеха прежде всего заключён, - скорее в «темах ума, унижений, гонений и страданий» [1, с. 183].
Символизацию природы, порой доходящую до фетишизма, можно наблюдать не только в «Казусе Кукоцком», но и повестях «Сонечка», «Медея и её дети», сборнике рассказов и повестей «Бедные родственники», в семейных хрониках, романе «Искренне ваш Шурик». Образы-символы возникают и используются в перечисленных выше и некоторых других произведениях Улицкой, конечно же, не случайно. За нужной ей дополнительной информацией писательница обращалась, во-первых, к мифологическим первоисточникам, во-вторых, к трудам русских и европейских фольклористов, литературоведов, лингвистов, историков,
философов и культурологов. А именно, к работам В.Я. Проппа, О.М. Фрейден-берг М.М. Бахтина, А.Ф. Лосева и многих других.
Названные учёные обладали поистине энциклопедическими познаниями и внесли большой вклад в конкретные научные области. Следовательно, каждый из них имел свой, индивидуальный подход к символике и мифопоэтике в целом. Анализ произведений Улицкой ясно свидетельствует о том, что она, опираясь на исследования ученых в области мифологии, сознательно смещает акценты, создавая свою, специальную систему, по которой подбирает образы-символы для своих произведений. Чаще всего, действие разворачивается по цепочке: от повествования к мышлению, от фантастики к действительности, от аллегории к символу. И этих элементов в поэтике произведений Л. Улицкой, как мы увидим, насчитывается немало.
Необходимо подчеркнуть: когда Улицкая обращается к мифам, она почти отождествляет их с символами-образами. По всей видимости, в знаке равенства между ними есть определённая логика. Например, М. Липовецкий, будучи признанным знатоком не только новейшей прозы, но и античности, в одном из разделов монографии по русской литературе XX века мифологию творчества Татьяны Толстой включил в символический контекст. И, напротив: говоря о символике, в той же работе идентифицирует её с отдельными мифологемами и - шире - мифологией как отраслью гуманитарной науки. Культуролог и лингвист В. Руднев в «Энциклопедическом словаре культуры XX века» определил «неомифологический тип мышления как новое нео-символическое сознание XIX столетия» [2, c. 111]. Наконец, автор монументального издания «Словаря символов» Джек Трессинджер в предисловии также напрямую сопоставляет эти понятия [3, c. 7].
Важно показать, как Улицкая умеет актуализировать конкретные мифы, транскрибируя их в образы-символы. С одной стороны, тексты её произведений отчасти уподобляются мифу. С другой стороны, в роли мифа начинают выступать бытовые символы. Недаром, как мы уже отмечали, некоторые критики называют её представительницей «бытового реализма».
Примечательно, что в данном аспекте творчество Л. Улицкой и Т. Толстой смыкается, так, в «Весёлых похоронах» ярко выраженный оксюморон становится подлинным символом. При здравом размышлении, в строго реалистическом произведении похороны, разумеется, не могут являться предметом иронии, насмешек. Положение «спасает» именно символика. Ведь хоронить можно не только живое существо, но и материальные ценности (забыть; оставить на сохранение; «зарыть талант в землю» и т.п.). В последних случаях они и становятся символами. Л. Улицкая в символическом ключе нередко ведёт ту же игру с читателем, что и Т. Толстая. Она удачно совмещает «бытовуху» советского периода с понятиями из области более высоких материй. И, заметим, речь идёт всё же об элитарной литературе, а не о массовой культуре. Эти два символических пласта объединяют мировидение Толстой и Улицкой.
В статье «Самобытие человека в повести Людмилы Улицкой «Весёлые похороны» авторы (Скворцов В.Я., Скворцова А.И.), во-первых, определяют главный концепт характера героев - жертвенная любовь и своеобразное ми-фопоэтическое восприятия мира. Во-вторых, они же полагают, что Л. Улицкая в этой повести, «символически изображая абсурдность постсоветских будней, представляет это не только виртуозно, но также блестяще импровизирует литературными традициями классики и нео-модернизма» [4, c. 112].
К этому можно добавить следующее: здесь символизм проявляет себя на игровом уровне. Всем известно ленинское изречение об обычной домохозяйке, которая сможет управлять государством. Иронизируя не над похоронами, но над этой несбывшейся ленинской мечтой, Улицкая вводит в ткань произведений символ домохозяйки постсоветского периода, которая может существовать в современной литературе. Понятно, что символ-образ бывших времён следует воспринимать с иронией.
В повести Л. Улицкой «Сонечка» имеются и элементы галлюцинаций, размышлений героев на стадии символического перехода от яви ко сну. Сознание человека в таком необычном переходном состоянии практически всегда характеризуется расширением времени и пространства.
Символическое время почти всегда носит цикличный характер, в нём объект неотделим от субъекта. В свою очередь, свойства некоторых предметов также неотделимы от их воображаемого представления. По всей видимости, Улицкая не может не учитывать, что мир для писателей-символистов (в период Серебряного века, когда это течение имело свою программу, устав и ясное теоретическое обоснование) воспринимался в целостности, а природа была полна некоего мистического единства. Вот, пожалуй, такое понятие единства и сопричастности является одним из главных критериев отбора соответствующих символов-образов в произведениях Л. Улицкой.
В лучших постмодернистских образцах творчества писательницы так может произойти лишь в том случае, если читатель погружается в мир не изображаемый, но рассказываемый. В символизме многоаспектность и опосредованность оценок чаще сообщает центральным образам её романов, рассказов и повестей некую объемность. Образ-символ при использовании мифологемы становится как бы стереоскопичным (или, точнее, стереофоничным), в то же время - не без известной ироничности - он свидетельствует о скромных задатках автора. Не всё о жизни может знать современный писатель. Он не всеведущ, и часть информации остаётся за пределами его познаний.
Наконец, готовя свои произведения к печати, Л. Улицкая не могла не учитывать отдельные компоненты системы мифопоэтики, созданной видным французским структуралистом Кл. Леви-Стросом [5, с. 198]. Мифологемы и мифология в целом для этого учёного - это нераспаханное поле логических бессознательных операций, инструмент для разрешения жизненных противоречий. Основываясь на рассуждениях Клода Леви-Строса, известный русский языковед В.Н. Топоров в своей работе пишет, что именно «такое понимание мифов и символики находит своё ясное и очевидное отражение в прозе Людмилы Улицкой, например, в музыкальности сюжета при построении сборника её рассказов под названием «Люди царя нашего» [6, с. 89].
От структуралистской теории Клода Леви-Строса легко, по нашему мнению, перебросить мост к мифологической концепции другого известного писателя-структуралиста - М. Элиаде [7, с. 127]. Он долгие годы своей жизни изучал функционирование мифа в ритуале, рассматривая в основном две формы времени: историческое и мифологическое. В символическом ритуале, подчёркивал М. Элиаде, человек повторяет архетипические действия своих далёких предков. Тем самым, считает учёный, он, возможно, избавится от давления времени исторического и одновременно сумеет приспособиться ко времени мифологическому, сакральному, символическому.
Вот о таком времени нередко пишет и Л. Улицкая. Во-первых, тому способствует довольно часто встречающийся в её повестях и рассказах специализированный символический текст. Он даже особо вычленяется и анализируется некоторыми русскими исследователями - литераторами и лингвистами, исходя из ряда специфических черт. Это и есть структура оппозиций, наличие борющихся героев. В свете идей Мирчи Элиаде в сочинениях Улицкой несложно подметить сакральный центр и в соответствии с ним символическую временную точку. В свою очередь, пространство и время, как и в мифологических или символических теориях структуралистов, - это не пассивный фон. Напротив, литературные герои самостоятельны, и их слова сливаются с мыслью и действиями.
Во-вторых, символические приёмы в поэтике и проблематике Л. Улицкой нередко подчинены определённым жанрам, которые она считает для себя самой излюбленными. Так, в её романе «Искренне ваш, Шурик» много шутовских, карнавальных сцен. Они нам живо напоминают некоторые буффонадные эпизоды из «Дон Кихота» Сервантеса, «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле и т.д.
Мифопоэтика, которая и порождает образы-символы, по мнению Улицкой, таким жанрам вовсе не противоречит. Напротив, смеховая (карнавальная) культура по содержанию близка символике, а по структуре своей больше восходит к мифу. Символы, используемые Улицкой, с одной стороны, тесно связаны с мифологическими ритуалами, например, с различными формами обновления жизни, с другой стороны, с символическими представлениями о времени и пространстве, имеющими циклический характер. Сплав мифологии и символики, таким образом, составляет один из важных и актуальных пластов поэтики произведений Людмилы Улицкой.
Придя к такому заключению, правомерно будет, на наш взгляд, поставить вопрос о роли и значении конкретных мифологем в произведениях Людмилы Улицкой. Они присутствуют как в отдельных её рассказах, романах и повестях, так и в некоторых аналитических работах. Например, уже в 1990-х годах в печать выходили рецензии, в которых отмечались мифологизм и символизм одновременно как основа целого ряда произведений писательницы. Так, Т. Казарина [8], выделяя центральные принципы и темы в поэтике Улицкой, пишет о мифологемах и символах в её сборнике под названием «Бедные родственники». В первую очередь критик выделяет такой символ, как «тело рода». Он черпает свои бесконечные силы в «волшебном источнике» знаний. А знаниями этими может сполна обладать только один большой и разветвлённый род.
Анализируя «генеалогическое древо» одного из таких родов, Л. Улицкая разрабатывает тему семьи. Но при всём своём уважении к русской классике дан-
ная семейная проблематика никоим образом не подчинена логике, скажем, Льва Толстого. Напротив, тема семьи в творчестве Л. Улицкой (правда, не во всех её произведениях) отчасти, как бы изнутри подсвечена символикой или мифоло-го-сказочным подтекстом.
С целью доказательства теперь уже не теоретическом, а на практическом уровне, вернёмся к «Весёлым похоронам». В повести фигурирует крайне редко встречаемый в фольклоре символ «Генеле костеногая», восходящий к архетипи-ческому образу Бабы-Яги. Несмотря на редкое употребление, он всё же «соткан» по образцу типичного фольклорного типажа. Л. Улицкая иронизирует: охраняет «Генеле костеногая» «как будто общественный миропорядок, чтобы в урну спичек не бросали, систематически родню навещали. На самом же деле стерегущий миропорядок следит за тем, чтобы люди жили правильно и также умирали» [8]. (Вспоминается сказочное: Баба-Яга ведь тоже границы оберегает, а в них заключены как жизнь, так и смерть).
Своеобразна рамочная композиция произведения. Один образ-символ «колченогой» порождает мифологему Бабы-Яги. В то же время, по словам самой Улицкой, следуют символы жизни и смерти. Взятые по отдельности, они, конечно, не обладают символическим смыслом. Это самые обычные номинальные понятия, индифферентные к любым фактам или событиям. Но писательница специально противопоставляет их. И в таком случае актуализируется уже не только (и не столько) мифолого-сказочный сюжет, сколько символизируется библейский текст, абсолютизируются общие для русского фольклора бытийные, вечные ценности. Т. Казарина указала, что «театральность, ритуальность и импровизация вместе с активным и чуть не постоянным использованием символов и мифологем следовало бы назвать центральными критериями прозы Людмилы Улицкой» [8, с. 83].
Любопытно, что другой критик - М.А. Болотова, вступая в дискуссию с Т. Казариной, три выделенных ею критерия не считает основополагающими. В свою очередь, она обращает внимание на другие принципы мифопоэтики Улицкой. Точнее сказать, она пишет о трансформации символического начала в пародийное. Последнее же также тесно связано с функционированием символов и мифологем. Она прямо говорит о том, что в следующих повестях Л. Улицкой («Медея и её дети», «Весёлые похороны» и «Сонечка») мифопоэтика играет главную роль в их проблематике, так как связана не только с сюжетом, но и композицией. Более того, Л. Улицкая, по мнению М.А. Болотовой, умело типизирует женские образы. «Любимая структура Улицкой, - пишет критик, - во-первых, символическая, во-вторых, мифопоэтическая, в-третьих, кольцевая» [9, с. 136].
Кольцевая структура очень напоминает символику «круга» в творчестве Т. Толстой. С точки зрения геометрии, фигуры схожи между собой. Выше мы указали фамилии учёных, исследовавших этот вопрос и давших ему соответственно терминологическое пояснение. Насколько удалось выяснить, никто из критиков подробно не анализировал кольцевой мотив как символ, хотя аналогия, как видим, вполне очевидная. Однако он вскользь замечен Болотовой [9]. Она же пишет и о том, что с помощью данного символа пародируются, прежде всего, женские персонажи. Причём, три основных символа - Человек, Бог и Дьявол располагаются в такой последовательности, что помогают в том же порядке определить и концепт характера. А что может быть существеннее с учётом функционального назначения символики в произведении?!
В первом случае женское естество, как полагает Болотова, происходит в рассказах и повестях Л. Улицкой от самих людей, вторая - от Бога, а третья проистекает от дьявола. Невольно вспоминается афористическое изречение М. Твена: в женщине спит человек, ангел и дьявол; кого разбудишь - того и получишь. Но у Твена, понятно, это лишь горькая ирония, а в символике Улицкой это способ распределения героев в зависимости от привычек, психологии поведения, нравственных критериев, пристрастий и т.д.
Вслед за М.А. Болотовой об активном использовании символов и мифологем в поэтике и проблематике произведений Людмилы Улицкой заговорила критик Светлана Тимина [10]. В одной из своих статей она анализирует символическую и мифопоэтическую картину мироздания в «Медее...». Разумеется, в отличие от трактовок Т. Казариной и М.А. Болотовой, у неё тоже есть своя концепция. Она прежде выделяет символические «бинарные оппозиции», подчёркивая, что в творчестве Л. Улицкой соседствуют символы вечности и быта, величия и простоты, дисгармонии и гармонии, хаоса и космоса.
Эти символы в творчестве Л. Улицкой умело трансформируются в такие характерные черты романа-мифа, как цикличность, периодичность и стадиальность времени. То есть символы превращаются в такие качества мифопоэтики, которые, по словам Тиминой, «наделены культом Античности. Это символизация страстей, призыв к свободе жизнелюбию, искусству общения мужчины и женщины» [10, с. 248]. Тимина пишет о такой символике, которая, в свою очередь, порождает новый авторский миф. Медея Улицкой не похожа на трактовку Эврипида или Сенеки. Он, во-первых, не мстит, во-вторых, детей не убивает, но мужа прощает, собирая вокруг детей. Так с помощью символов-образов происходит трансформация знаменитого мифологического сюжета.
Библиографический список
1. Куклин Л. Казус Улицкой. Нева. 2003; № 7: 177 - 184.
2. Руднев В. Словарь культуры XX века. Ключевые понятия и тексты. Москва, 1999.
3. Тресиддер Дж. Словарь символов. Москва: Фаир-пресс, 2001.
4. Скворцов В.Я., Скворцова А.И. Самобытие человека в повести Людмилы Улицкой «Весёлые похороны». ВестникВолГУ. Серия 2: Филология. Журналистика. Волгоград. 2000; № 5: 105 - 112.
5. Леви-Строс К. Структура мифов. Структурная антропология. Москва, 1984: 183 - 207.
6. Топоров В.Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы. Москва: Наука, 1965.
7. Элиаде М. Аспекты мифа. Перевод с французского В. Большакова. Москва: «Инвест-ППП», СТ «ППП», 1996.
8. Казарина Т. Рецензия на сборник Л. Улицкой. Русский феминистский журнал. 1996; № 4. Available at: http://www.a-z.ru/women_cd1/html/preobrazh_4_1996_e.htm
9. Болотова М.А. Рождение лирики из духа пародии. Л. Улицкая «Весёлые похороны» УБ «Медея и её дети», «Сонечка» & «Казус Кукоцкого». Пародия в русской литературе XXвека. Барнаул: Издательство АГУ, 2002: 135 - 149.
10. Тимина С.И. Современный литературный процесс (1990-е гг. - начало XXI в.). Современная русская литература (1990-е гг. - начало XXI в.). Москва - Санкт-Петербург: ACADEMIA, 2005.
References
1. Kuklin L. Kazus Ulickoj. Neva. 2003; № 7: 177 - 184.
2. Rudnev V. Slovar' kultury XX veka. Klyuchevye ponyatiya i teksty. Moskva, 1999.
3. Tresidder Dzh. Slovar' simvolov. Moskva: Fair-press, 2001.
4. Skvorcov V.Ya., Skvorcova A.I. Samobytie cheloveka v povesti Lyudmily Ulickoj «Veselye pohorony». Vestnik VolGU. Seriya 2: Filologiya. Zhurnalistika. Volgograd. 2000; № 5: 105 - 112.
5. Levi-Stros K. Struktura mifov. Strukturnaya antropologiya. Moskva, 1984: 183 - 207.
6. Toporov V.N. Slavyanskieyazykovye modeliruyuschie semioticheskie sistemy. Moskva: Nauka, 1965.
7. 'Eliade M. Aspekty mifa. Perevod s francuzskogo V. Bol'shakova. Moskva: «Invest-PPP», ST «PPP», 1996.
8. Kazarina T. Recenziya na sbornik L. Ulickoj. Russkij feministskij zhurnal. 1996; № 4. Available at: http://www.a-z.ru/women_cd1/html/preobrazh_4_1996_e.htm
9. Bolotova M.A. Rozhdenie liriki iz duha parodii. L. Ulickaya «Veselye pohorony» UB «Medeya i ee deti», «Sonechka» & «Kazus Kukockogo». Parodiya v russkojliterature XX veka. Barnaul: Izdatel'stvo AGU, 2002: 135 - 149.
10. Timina S.I. Sovremennyj literaturnyj process (1990-e gg. - nachalo XXI v.). Sovremennaya russkaya literatura (1990-e gg. - nachalo XXI v.). Moskva - Sankt-Peterburg: ACADEMIA, 2005.
Статья поступила в редакцию 20.03.20
УДК 81-2
Аtаev B.M., Doctor of Sciences (Philology), Dagestan Science Centre of the Russian Academy of Sciences (Makhachkala, Russia); Khadzhimuradova Kh.A., Cand. of Sciences (Philology), Dagestan Institute for Educational Development (Makhachkala, Russia) Shahbanovs D.N., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of Theoretical Foundations and the Technologies of the Primary Language Education, Dagestan State Pedagogical University (Makhachkala, Russia)
Isaeva A.S., Cand. of Sciences (Philology), Dagestan State University of National Economy, Makhachkala Financial and Economic College, Branch of Finance University under the Government of the Russian Federation (Makhachkala, Russia)
Mallaeva S.D., Cand. of Sciences (Philology), Dagestan Science Centre of the Russian Academy of Sciences (Makhachkala, Russia)
ON THE BOUNDARIES BETWEEN WORD-BUILDING AND WORD-FORMATION IN CHILDREN'S SPEECH. The article analyzes various language universals with the formulation of the information measurement of phraseological units in children's speech. Different types of language universals are summarized by the formulation of the mental-lingual complex of multi-system languages. The generalization of inductive universality shows that the semantics of phraseological units reveals the understanding of the phenomenon of children's speech in the concept of "name of the household name and name of one's own". When understanding the axiological component, there is an installation of a word-educational and form-educational type of metaphor, using the designation "phytonim" - "the name of a man / phytonym is the name of a woman". The axiological approach allows to consider the set of facts of the metaphor of children's speech, which influences the process of communication, as well as the system of phenomenon, reflecting the specifics of the mental-lingual complex, on the one hand, and on the other - providing national and cultural specificity of communication itself.
Key words: vocabulary, name base, terminology, translation, children's speech, Russian, Dagestan languages, description of texts.
Б.М. Атаее, д-р филол. наук, гл. науч. сотр. Института языка, литературы и искусства Дагестанского федерального исследовательского центра РАН, г. Махачкала, E-mail: bm_ataev@mail.ru
Х.А. Хаджимурадова, канд. филол. наук, зав. каф. филологического образования Дагестанского института развития образования, г. Махачкала, E-mail: djumanagbarovna@mail.ru
Д.Н. Шахбаноея, канд. филол. наук, доц., Дагестанский государственный педагогический университет, г. Махачкала, E-mail: djumanagbarovna@mail.ru
А.С. Исаева, канд. филол. наук, Дагестанский государственный университет народного хозяйства; Махачкалинский финансово-экономический колледж-филиал ФГОБУ ВО «Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации», г. Махачкала, E-mail: alpiat.isaewa@yandex.ru
СД. Маллаева, канд. филол. наук, ст. науч. сотр. Института языка, литературы и искусства Дагестанского федерального исследовательского центра РАН, г. Махачкала, E-mail: mallaeva777@mail.ru
О ГРАНИЦЕ СЛОВООБРАЗОВАНИЯ И ФОРМООБРАЗОВАНИЯ В ДЕТСКОЙ РЕЧИ
В статье анализируются различные языковые универсалии с формулировкой фразеологических единиц в детской речи. Различные типы языковых универсалий обобщаются формулировкой ментально-лингвального комплекса в концепте «имя нарицательное ± имя собственное». Обобщение индуктивной универсалии показывает, что семантика фразеологических единиц выявляет осмысление феномена детской речи в концепте «имя нарицательное ± имя собственное». При осмыслении аксиологической составляющей прослеживается установка словообразовательного и формообразовательного типа метафоры, использующей обозначение «фитоним» ^ «имя мужчины/ фитоним ^имя женщины». Аксиологический подход позволяет рассмотреть метафору детской речи, влияющую на процесс общения, а также систему феномена, отражающего специфику ментально-лингвального комплекса, с одной стороны, а с другой - представляющего национально-культурную специфику самой коммуникации.
Ключевые слова: лексика, именная основа, терминология, перевод, детская речь, русский язык, дагестанские языки, описание текстов.
