CC BY
88
милой памяти Марта!), или в Вырицах» (26 октября) [18].
16 октября в Глотове И. Бунин заканчивает свою дневниковую запись словами: «Про политику и не пишу! Изболел....» [19]. Но уже через несколько дней он на себе испытывает влияние этой «политики», когда вынужден был спасаться бегством от восставших мужиков. Дальнейшие события Бунин фиксирует, уже находясь в Москве. Все они свелись к напряженному ожиданию («все было ожидание»), слухам («слухов -сотни») и вопросам: «А что на фронте? Что немцы? Боже, небывалое в мире зрелище - Россия!» [20]. Далее ожидание помощи и опять слухи, и опять вопросы, больше похожие на отчаянные выкрики: «А что в деревне?! Что в России?! Москву расстреливают - и ниоткуда помощи!» [21]. 4 ноября Бунин делает запись: «Вчера не мог писать, один из самых страшных дней всей моей жизни. <...> Заснул около семи утра. Сильно плакал. Восемь месяцев страха, рабства, унижений, оскорблений!.. » [22].
Находясь в Петрограде, З. Гиппиус, возможно, под впечатлением страшных подробностей воспринимает «московские события» не как «слухи», «легенды» и «вздор», а как правдивую действительность: «Масса явных вздоров о Германии, о наступлении Каледина на Харьков (психологически понятные легенды). А вот не вздор: в Москве, вопреки вчерашним успокоительным известиям, полнейшая и самая страшная бойня: расстреливают Кремль. <...> Много убитых в частных квартирах - их выносят на лестницу (из дома нельзя выйти). Много женщин и детей.» [23].
Тем не менее слухи становятся неотъемлемой частью дневников Бунина и Гиппиус: из них создаются «легенды», иногда они совпадают с реальными фактами, но в любом случае без них не обойтись. В своем дневнике З. Гиппиус особо подчеркивает функциональность слухов для революционного времени: «Я веду эту запись не для сводки фактов, но и для посильной передачи атмосферы, в которой живу. Поэтому записываю и слухи по мере их поступления» [24]. Таким образом, мифологизированность континуального хронотопа - обязательный атрибут любого дневника «смутного времени».
В контексте «революционных» дневников вполне уместно будет и высказывание И. А. Бунина, который подчеркивал особую «пристрастность», характерную для создателей дневников такого жанра: «"Еще не настало время разбираться в русской революции беспристрастно, объективно..." Это слышишь теперь поминутно. Беспристрастно! Но настоящей беспристрастности все равно никогда не будет. А главное: наша "пристрастность" будет ведь очень и очень дорога для будущего историка» [25].
Примечания
1. Егоров О. Г. Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра. М., 2003. С. 146.
2. Там же. С. 147.
3. Там же. С. 59-60.
4. Словарь иностранных слов. М., 1989. С. 255.
5. Гиппиус 3. Н. Дневники: в 2 кн. М., 1999. Кн. 1. С. 478.
6. Там же. С. 481.
7. Там же. С. 512.
8. Там же. С. 514.
9. Бунин И. А. Лишь слову жизнь дана. М., 1990. С. 79.
10. Там же. С. 80.
11. Там же.
12. Там же. С. 84.
13. Гиппиус 3. Н. Указ. соч. С. 523-524.
14. Бунин И. А. Указ. соч. С. 90-92.
15. Там же. С. 101-102.
16. Там же. С. 95.
17. Гиппиус 3. Н. Указ. соч. С. 551.
18. Там же. С. 592.
19. Бунин И. А. Указ. соч. С. 105.
20. Там же. С. 109.
21. Там же. С. 111.
22. Там же. С. 112.
23. Гиппиус 3. Н. Указ. соч. С. 602.
24. Там же.
25. Бунин И. А. Указ. соч. С. 249.
УДК 882
О. С. Кулибанова
МИФ КАК СПОСОБ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ПРОИЗВЕДЕНИЙ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО
В статье находит обоснование мысль о художественном конструировании произведений Ф. М. Достоевского по принципу семантической организации мифа. В связи с этим рассматриваются оппозиция хаос-космос, тема двойничества и ее эволюция в творчестве писателя, раскрываются особенности пространственно-временной категории.
The author proves that the artistic construction of F. M. Dostoyevsky's works is based on the principle of the myth's semantic organization. This problem is considered in its mythological aspects and specific relations with the opposition chaos - cosmos, the theme of doubles and its evolution, and the spatio-temporal categories.
Ключевые слова: Достоевский, миф, мифологема, архетип, символ, двойник, оппозиция, эсхатологическое мировоззрение, пространственно-временная категория.
Keywords: Dostoyevsky, myth, mythologeme, archetype, symbol, double, opposition, eschatological world outlook, spatio-temporal category.
© Кулибанова О. С., 2009
О. С. Кулибанова. Миф как способ художественной организации произведений Ф. М. Достоевского
Художественное сознание Ф. М. Достоевского коррелирует с областью бессознательного мифологического континуума, где последний имплицитно реализуется на всех семантических уровнях его произведений. Специфическая сущность мифологического сознания писателя обнаруживает себя в различного рода трансформациях и модификациях материи художественного текста и её основополагающих категорий. Неисчерпаемость информации, заложенной в творчестве Достоевского, многообразие контекстов, смыслов и интерпретаций его произведений обусловлено наличием в них универсальной мифологической составляющей, которая особым образом организует художественный мир его произведений, превращает их в «живой символ», своеобразный авторский миф.
Вечная оппозиция хаоса и космоса, добра и зла - это одна из самых ярких особенностей творчества писателя. За внешним беспорядком социальных отношений, разобщенностью и разорванностью людских судеб просвечивает одиночество и трагедия человеческой души в ее неспособности духовно соединиться с Богом и невозможности «возлюбить ближнего как самого себя». Хаос в душе героев порождает ощущение того, что окружающий их мир лишен гармонизирующего начала. Им кажется, что все движется к полнейшему разрушению и уничтожению и впереди только мрак и бездна. Видимо, опираясь на этот лейтмотив произведений писателя, Достоевскому ошибочно приписывают эсхатологическое мировоззрение и наделяют его творчество крайне пессимистическими чертами. Но если мы обратимся к древнейшим мифам, то обнаружим, что только из хаоса рождается новый, гармонично устроенный мир. Хаос есть «величественный, трагический образ космического первоединства, где расплавлено все бытие, из которого оно проявляется и в котором оно погибает; поэтому хаос есть универсальный принцип сплошного и непрерывного, бесконечного и беспредельного становления» [1]. По мысли Достоевского, наступление хаоса необходимо для рождения нового гармонично устроенного мира. Если человек уничтожит в своей душе хаос, пройдя через страдание, духовно очистится и приблизится к христианскому идеалу, то тогда станет возможным его возрождение, духовное единение с другими людьми и обретение нового более совершенного личностного «я». А значит, он сможет преобразить, изменить жизнь вокруг себя и, как следствие этого, приблизить наступление «золотого века» для всего человечества, во что так страстно верил и сам писатель.
Обратимся к роману Достоевского «Преступление и наказание». В душе Родиона Раскольни-кова, одержимого страшной идеей исключитель-
ной личности, царит хаос, который вырывается наружу и несет зло и уничтожение (убийство героем старухи-процентщицы и ее сводной сестры Лизаветы Ивановны), разобщает его с людьми (каторжники сторонились его и даже тайно ненавидели), разрушает его внутренний мир. Однако из этого хаоса рождается понимание необходимости духовного возрождения, потребность страдания, самоочищения и религиозной веры. Тогда-то и происходит рождение «нового» Родиона Раскольникова, которому предстоит ещё выстрадать и искупить свою вину как перед всем человечеством, так и перед Богом и только после этого обрести личностную гармонию и веру в своей душе. Поэтому, несмотря на, казалось бы, пессимистичное и безысходное звучание произведений Достоевского, творчество писателя глубоко оптимистично, так как наполнено верой в духовное возрождение человеческой личности. «Красота спасет мир» - не это ли движение через хаос, страдание и ощущение полной безысходности к будущему перерождению и Вечному духовному космосу? Ведь красота есть гармония, а гармония есть космос. В эпилоге к роману «Преступление и наказание» Достоевский скажет о Раскольникове, что тот ещё «не знал того, что новая жизнь не даром <...>ему достаётся, что её надо ещё дорого купить, заплатить за неё великим, будущим подвигом... Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью» [2] (курсив наш. - О. К.).
Наличие двойников - ещё одна знаменательная черта мифотектоники произведений Ф. М. Достоевского. Так, Б. С. Кондратьев справедливо отмечает, что «в мифе не может быть такого большого количества действующих лиц, которыми пестрят романы писателя; в мифе есть герой и антигерой, которые ведут поединок за сохранение гармонии космоса или за её разрушение. Но все герои Достоевского - всего лишь двойники друг друга, то есть разбитое на определенное множество первоначальное целое» [3].
Действительно, в основе мифологического повествования лежит конфликт между культурным героем и его антиподом, который по своей сути является типичным плутом-озорником (триксте-ром), прилагающим максимальные усилия, чтобы навредить и помешать культурному герою. Мифологический антигерой является архетипом, древнейшим прародителем и далеким предшественником «средневековых шутов, героев плутовских романов, колоритных комических персонажей в литературе Возрождения» [4]. Но особый интерес для нас представляет мысль Е. М. Мелетинского
о том, что положительный герой не только может быть теснейшим образом связанным с архетипом антигероя, но и сам культурный герой может быть двойственен по своей натуре, так как способен соединить и вобрать в себя все черты антигероя. «Такой двойственный персонаж, -отмечает учёный, как культурный герой (деми-ург)-трикстер, сочетает в одном лице пафос упорядочивания формирующегося социума и космос и выражение его дезорганизации и ещё неупорядоченного состояния» [5]. Здесь сразу же напрашивается параллель с творчеством Достоевского, герои которого, совмещая в себе как отрицательные, так и положительные качества, могут, с одной стороны, являть страшную, разрушающую, хаотично дезорганизующую и бесовскую силу, а с другой - быть способными на жертвенность, самоотдачу, стремиться к божественному, космически организуемому началу (Родион Раскольников, Дмитрий Карамазов, Николай Ставрогин).
Тема двойничества и двойников разрабатывается Достоевским начиная с самых ранних произведений, и прежде всего с повести «Двойник». Её главный герой Яков Петрович Голядкин -своего рода преемник «маленьких людей» Гоголя, до такой степени хочет социально продвинуться и доказать, что он не «ветошка», а тоже имеет право на «жизнь», что в результате буквально заболевает амбициозной идеей личного самоутверждения. Однако натуре «настоящего и невинного господина Голядкина» [6] претят все существующие в обществе многочисленные, но нечестные по своей сути способы продвижения по карьерной лестнице. Невозможность порождает психическую болезнь и, как следствие этого, - двойника главного героя, его полнейшего антипода, «безобразного и поддельного» Голяд-кина-младшего, который не только всячески вредит Голядкину-старшему, но и душевно мучает и угнетает его, так как является демоническим, бесовским «я» Якова Петровича.
В более поздних произведениях писателя тема двойников не только особым образом разрабатывается, совершенствуется, но и углубляется. Герои-двойники приобретают вселенское значение, превращаясь в последователей или божественного космоса, или демонического хаоса. Кроме того, масштабность затронутых Достоевским онтологических и аксиологических проблем требует расширения комплекса двойников главного героя. Теперь вместо одного двойника-антипода у героя их несколько. Например, двойниками Раскольникова являются Свидригайлов и Лужин, и даже Соня Мармеладова, которая символизирует собой его второе «я»: доброе, духовное, гармоничное, верующее, или, согласно концепции К. Г. Юнга, есть его «анима» - «бессоз-
нательное начало личности, выраженное в образе противоположного пола» [7].
Особая пространственно-временная организация (хронотоп) художественного мира произведений Ф. М. Достоевского также носит отпечаток мифологического сознания писателя, не только реализуя при этом авторское мировидение, но и воплощая собой авторский миф. Художественные произведения писателя обладают двумя видами пространственно-временной организации: первый -это горизонтальность времени и пространства, то есть длительность и протяженность всех событий и действий, раскрывающихся в процессе прочтения произведения, второй - вертикальное время, которое выходит за рамки исторического, реального художественного времени и символически связывает семантику произведения с вневременным мифологическим бытием. При символико-мифоло-гическом прочтении текстов Достоевского категории событийности и временной протяженности трансформируются и приобретают иное звучание как отголоски вечно повторяющегося мифа. Другими словами, пространственно-временные рамки произведения расширяются, становятся нечеткими, то есть «историческая последовательность уступает место мифологической симультативности» [8]. Горизонтальное время, модифицируясь, становится феноменом вертикального времени. Согласно М. М. Бахтину, «временная логика этого вертикального времени - чистая одновременность всего (или "сосуществование всего в вечности"). Все, что на земле разделено временем, в вечности сходится в чистой одновременности существования. Эти рассуждения, эти "раньше" и "позже", выносимые временем, несущественны, их нужно убрать, чтобы понять мир, нужно сопоставить всё в одном времени, то есть в разрезе одного момента, нужно видеть мир как одновременный. Только в чистой одновременности или, что то же самое, во вневре-менности может раскрыться истинный смысл того, что было, что есть и что будет, ибо то, что разделяло их, - время, - лишено подлинной реальности и осмысливающей силы. Сделать разновременное одновременным, а все временно-исторические разделения и связи заменить чисто смысловыми, вневременно-иерархическими разделениями и связями, - таково построение мира по чистой вертикали» [9]. В связи с этим объяснимо частотное цитирование героями отрывков из Библии, а также завуалированное внедрение Достоевским в тексты произведений разнообразных библейских архетипов и символов-мифологем, которые как раз и знаменуют живую связь временного ежеминутного и вечного постоянного. Ведь именно сейчас, как и всегда, в душах людей идет борьба между Богом и дьяволом, а поле битвы - сердце человеческое.
Специфика хронотопа, наличие двух разноуровневых временных пластов в художественном мире
Л. А. Пастух. Эмоциональная сфера автора 6 рассказе И. А. Бунина «Святые Горы»
произведений писателя обусловливают многие особенности их пространственно-временной организации. Например, границы времени и пространства настолько нечетки, что порой создается впечатление их отсутствия. Время действия чаще максимально сжато (порой за несколько часов происходит столько событий, на которые, казалось бы, требуется несколько лет), реже слишком растянуто (имеется в виду, что события происходят в течение нескольких месяцев, занимают большую часть жизни персонажей). Описание пространственного топоса дается с учетом необходимости корректной и адекватной интерпретации эмоционального состояния и противоречивых душевных переживаний героя. А так как герои по воле автора находятся в исключительных катастрофических ситуациях, которые выходят за рамки обыденных и не претендуют на нормальность, то и описание окружающей их действительности дается соответствующим образом. Иначе говоря, нет нормальности ситуации, следовательно, нет четкости пространственно-временных границ: в глазах все плывет либо от жары и тягучего изнуряющего зноя, либо сыплет метель, туман и дождь застилают глаза, то есть пространство теряется, превращаясь в нечто неизвестное и не поддающееся ясному описанию.
Таким образом, все вышеперечисленные черты имплицитной семантики произведений Ф. М. Достоевского в полной мере присущи мифологическому повествованию (оппозиция хаос-космос, наличие двойников, размытость или отсутствие пространственно-временных границ), что позволяет сделать вывод о наличии в текстах мифо-генных структур, которые организуют художественную материю произведений писателя по принципу мифологического конструирования.
Примечания
1. Мифологический словарь / гл. ред. Е. М. Ме-летинский. М.: Большая рос. энцикл., 1992. С. 584.
2. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1989. Т. VI. С. 422.
3. Кондратьев Б. С. Сны в художественной системе Ф. М. Достоевского. Мифологический аспект. Арзамас: АГПИ, 2001. С. 34.
4. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. 3-е изд., репринт. М.: Изд. фирма «Восточная литература» РАН, 2000. (Исследования по фольклору и мифологии Востока). С. 188.
5. Там же. С. 188-189.
6. Достоевский Ф. М. Указ. соч. Т. I. С. 186.
7. Мелетинский Е. М. О литературных архетипах / Российский государственный гуманитарный университет. М., 1994. С. 6. (Чтения по истории и теории культуры. Вып. 4).
8. Gasparov B. The "Golden Age" and Its Role in the Cultural Mythology of Russian Modernism // Cultural Mythologies of Russian Modernism. From the Golden Age to the Silver Age. Berkeley; Los Angeles; Oxford, 1992. P. 2.
9. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Худож. лит., 1975. С. 307.
УДК 17
А. А. Пастух
ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ СФЕРА АВТОРА В РАССКАЗЕ И. А. БУНИНА «СВЯТЫЕ ГОРЫ»
В данной статье рассматривается рассказ И. А. Бунина «Святые Горы» в аспекте авторской эмоциональности. Определена доминирующая эмоция (радость), выявлен носитель этой эмоции (персонаж). Обращается внимание на изобразительно-выразительные средства, являющиеся эмоционально-оценочными вершинами текста. Автор статьи приходит к выводу, что эмоции - то, что связывает писателя с прошлым.
The story "Saint Mountains" by I. A. Bunin is considered in the aspect of the author's emotionality. Joy is defined as the dominant emotion and the bearer of this emotion is the main character. The expressive means are the emotional summits of the story. The author of the article comes to the conclusion that emotions connect the author with the past.
Ключевые слова: авторская эмоциональность, автор, эмоции персонажа, эмоция радости, эмоциональный тон.
Keywords: the author's emotionality, the author, character's emotions, emotion of joy, emotional tone.
И. А. Бунин был увлечен «Словом о полку Игореве», выдающимся памятником древнерусской литературы. Еще в 18 лет он оценил красоту «Слова.» и решил посетить те места, где происходило его действие. И вот весной 1895 г. И. А. Бунин побывал в местах героического похода и битв князя Игоря - на Донце, в азовских степях, посетил древнейший Святогорский монастырь, видел сторожевой курган - «молчаливый памятник какой-нибудь поэтической были» [1]. В итоге и появился рассказ «Святые Горы» (в первой публикации «На Донце»), который и будет в центре нашего внимания. Но не в его целостности, а только в аспекте авторской эмоциональности, потому что все в произведениях И. А. Бунина: и сюжет, и действующие лица, и описания природы - окрашено авторскими эмоциями. Эмоциональное отношение к изображаемому миру - доминантная черта не только лирики Бунина, но и его прозы.
Жанр «Святых Гор» - рассказ. Ю. В. Мальцев же считает, что жанр «Святых Гор» - очерк в бунинском понимании этого жанра, а не в духе «физиологического очерка» натуральной школы, который был моден в 40-60 гг. XIX в. и носил четко выраженный социологический характер. Для И. А. Бунина «очерк - жанр, который позволяет свободно выражать авторское отношение к описываемому, выводящий авторскую речь
© Пастух Л. А., 2009
