CC BY
0DOI: 10.31249/metodquarterly/01.04.02
Масловский М.В.*
Межцивилизационные взаимодействия в исторической социологии и в исследованиях современных международных отношений1
Аннотация. В статье рассматриваются концепция межцивилизационного взаимодействия в исторической социологии, представленная в работах Й. Арнасона, и исследовательская программа цивилизационной политики в изучении международных отношений. В современной исторической социологии подчеркивается способность цивилизаций к взаимному обучению и заимствованию тех или иных культурных черт. При этом взаимодействие между ними, как правило, является асимметричным. Вместе с тем процессы взаимодействия могут быть блокированы в силу значительных культурных различий между вовлеченными в них сторонами. Эволюционный аспект современного цивилизационного анализа связан с использованием понятий мультиэпохальной цивилизации и мульти-цивилизационной последовательности. Концепция межцивилизационного взаимодействия применима для изучения как исторической эволюции традиционных цивилизаций, так и взаимоотношений между модерными обществами. Продолжением данной концепции является анализ различных исторических примеров «переплетенных модернов». С позиций исторической социологии в статье рассмотрены межцивилизационное взаимодействие и модернизационная динамика в Китае. В то же время социологический цивилизационный анализ в основном ограничивается макроуровнем исторической эволюции и недостаточно акцентирует внимание на акторах взаимодействия. Исследовательская программа цивили-зационной политики в изучении международных отношений позволяет преодолеть указанные ограничения. Однако эта программа во многом утрачивает эволюционный характер, свойственный для социологического цивилизационного анализа. В статье указывается на необходимость дальнейшего сближения данных направлений исследований в контексте формирования трансдисциплинарного подхода в социальных науках. В терминах цивили-зационной политики в статье характеризуются идеологические течения и политические акторы в постсоветской России.
* Масловский Михаил Валентинович, доктор социологических наук, профессор, профессор департамента политологии и международных отношений Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (Санкт-Петербург), ведущий научный сотрудник Социологического института РАН - филиала ФНИСЦ РАН, e-mail: m.maslovskiy@socinst.ru.
© Масловский М.В., 2021
1 Исследование выполнено за счет гранта Российского фонда фундаментальных исследований (проект № 19-011-00950).
19
Ключевые слова: историческая социология; цивилизация; модерн; международные отношения; Китай; Россия.
Для цитирования: Масловский М.В. Межцивилизационные взаимодействия в исторической социологии и в исследованиях современных международных отношений // МЕТОД: Московский ежеквартальник трудов из обществоведческих дисциплин: ежекв. науч. изд.; ред. кол.: М.В. Ильин (гл. ред.) [и др.] / РАН. ИНИОН. Центр перспект. методологий социал.-гуманит. исслед. - Москва, 2021. - Т. 1, № 4. - С. 19-36. - URL: http: //www. doi.org/10.31249/metodquarterly/01.04.02
В современной исторической социологии представлено несколько основных подходов к изучению цивилизаций. Прежде всего, с 1970-х годов формировался круг последователей концепции процесса цивилизации Н. Элиаса. Одновременно с этим Ш. Эйзенштадт разрабатывал собственную версию цивилизационного анализа, на основе которой им была сформулирована концепция множественных модернов. Наконец, Б. Нельсон обратился к реконструкции классической социологической традиции изучения цивилизаций и исследованию межцивилизационного взаимодействия, что получило развитие в работах Й. Арнасона [Arnason, 2003 a; Арнасон, 2015]. В целом социологический цивилизационный анализ представляет собой «проект глобальной культурной сравнительно-исторической социологии, который может рассматриваться как одно из направлений создания трансдисциплинарной социально-исторической науки» [Браславский, 2013, с. 23].
Вместе с тем в последнее десятилетие новый поворот к цивилиза-ционной проблематике наметился в исследованиях международных отношений. В течение длительного времени цивилизационный подход в данной сфере ассоциировался главным образом с концепцией С. Хантингтона, которая оценивалась крайне неоднозначно и нередко подвергалась критике. Однако с начала 2010-х годов «синдром Хантингтона» постепенно преодолевался. В частности, американский политолог П. Катценштейн сформулировал принципы анализа «множественных и плюралистичных» цивилизаций, взаимодействующих на международной арене [Katzenstein, 2010], а итальянский исследователь Г. Беттица предложил оригинальный подход к изучению акторов «цивилизационной политики» [Bettiza, 2014]. При этом идеи представителей исторической социологии использовались и развивались теоретиками современных международных отношений. В то же время существуют основания для дальнейшего сближения этих направлений исследований.
Цивилизационный анализ в исторической социологии
В рамках современного цивилизационного анализа как социологической парадигмы выделяют три основных направления, которые характеризуются как «процессуальное», «интегративное» и «реляционное». Ведущими представителями указанных направлений выступают Н. Элиас,
20
Ш. Эйзенштадт и Й. Арнасон [Smith, 2017, p. 28-29]. Для Элиаса и Эйзенштадта обращение к цивилизационной теории было связано с «переформулированием основных социологических понятий, переоценкой (не всегда эксплицитной) наследия классической социологии и последовательными усилиями по объединению социологического и исторического подходов» [Arnason, 2015, p. 150]. Их теоретические подходы характеризует отчетливо выраженное внимание к социальной эволюции, однако между ними есть также существенные различия.
В работах Элиаса в качестве важнейшей характеристики процесса цивилизации рассматривается постепенное усиление самоконтроля индивидуального поведения. Но, как утверждал социолог, изменения в структуре личности могут быть поняты лишь на основе анализа изменений в общественных отношениях. В связи с этим Элиас изучал долговременные эволюционные процессы: усиление государственной власти в странах Западной Европы при переходе к абсолютной монархии и более широкий процесс роста социальной дифференциации, сопровождавшийся расширением взаимодействия индивидов и социальных групп. Однако отмечалось, что Элиас, сосредоточив внимание на динамике формирования государства, не учитывал взаимодействие между цивилизациями [Smith, 2017, p. 37-38].
Если Элиас использовал понятие цивилизации в единственном числе, обращаясь к истории Западной Европы, то Эйзенштадт осуществил сравнительный анализ множественных цивилизаций. Прежде всего, Эйзенштадт выделял наступление нового этапа в социальном развитии в эпоху «осевого времени» с VIII по III в. до н.э., а также подчеркивал последующее влияние цивилизационных оснований на модернизационные процессы. С его точки зрения, возникновение цивилизаций «осевого времени» и переход к модерну представляли собой два наиболее значительных процесса социокультурных изменений в мировой истории [Eisenstadt, 2000, p. 19]. Эйзенштадт делал акцент на эпохах революционных трансформаций, рассматривая дальнейшую социальную эволюцию как развертывание «культурных программ», заложенных в такие эпохи.
Вклад Й. Арнасона в историческую социологию получил широкое признание лишь сравнительно недавно [Knöbl, 2011; Spohn, 2011]. По мнению ряда исследователей, наиболее оригинальным элементом его теоретической деятельности является анализ процессов межцивилизационно-го взаимодействия. Предложенный им подход учитывает способность различных цивилизаций к взаимному обучению и заимствованию тех или иных культурных черт, преодолевая характерное для Эйзенштадта выделение «культурной программы» той или иной цивилизации как определяющей все ее дальнейшее развитие.
О процессах межцивилизационного взаимодействия писал А. Тойнби, который различал взаимодействия, протекавшие в пространстве и во времени (ренессансы). При этом он особо выделял те процессы, которые привели к возникновению мировых религий, выходящих за рамки отдельной циви-
21
лизации. Подход Тойнби к межцивилизацинным взаимодействиям в их исторической и эволюционной динамике во многом сохраняет свое значение и служит своего рода отправной точкой для современных исследований. Как указывает в связи с этим К. Кумар, предложенный британским историком список из 21 цивилизации вызывает сегодня большие сомнения. Однако его анализ отдельных цивилизаций и взаимодействий между ними содержит многие плодотворные идеи, которые заслуживают обсуждения и дальнейшего развития [Kumar, 2014, p. 833-834].
Наряду с этим были выдвинуты два основных варианта концепции межцивилизационного взаимодействия. С одной стороны, У. Макнил сводил эти процессы, прежде всего, к передаче навыков и технологий от одной цивилизации к другой [Мак-Нил, 2004]. С другой стороны, -Б. Нельсон осуществил анализ взаимодействия «структур сознания», сформировавшихся в различных цивилизациях [Nelson, 1981]. В целом Нельсон сосредоточил внимание на взаимодействиях домодерных эпох и раннего модерного периода, в том числе на взаимоотношениях средневекового Запада с Византией и исламским миром.
Арнасон распространяет подход Нельсона на ряд других исторических случаев и при этом существенно его модифицирует. В частности, Арнасон указывает на необходимость использования многомерной модели, включающей не только сферу культуры, но также и политическую и экономическую сферы [Arnason, 2003 a, p. 288]. Обращаясь к примерам из истории «цивилизационного треугольника» Европы, Индии и Китая, он выделяет основные особенности межцивилизационного взаимодействия. Такое взаимодействие «обычно является асимметричным в том смысле, что инициативы и последствия распределены неравномерно, и, по-видимому, невозможно найти пример симметричного взаимодействия. Оно может включать, хотя и не обязательно, высокий уровень насилия и разрушения. Определенно нет причин наделять понятие межцивилизационного взаимодействия романтической аурой, сопровождающей обычно понятие "диалога цивилизаций". С другой стороны, оно может быть плодотворным, порождая новые социокультурные образцы и открывая новые исторические горизонты» [Арнасон, 2015, с. 114].
Эволюционный аспект составляет важную сторону изучения Арна-соном цивилизационной динамики. С точки зрения этого социолога, сравнительно-исторические исследования «нуждаются в концептах мульти-эпохальной цивилизации и мультицивилизационной последовательности» [Arnason, 2001, p. 396]. В ряде случаев цивилизации охватывают последовательные поколения обществ. Так, едва ли возможно говорить о европейской цивилизации как о едином историческом образовании, существующем от классических истоков вплоть до современного периода. Но при этом есть основания для того, чтобы рассматривать европейский опыт как «специфическую мультицивилизационную последовательность, в которой
22
наследие ранних стадий определяло последующее развитие на более поздних этапах» [Arnason, 2001, p. 395].
Понятие межцивилизационного взаимодействия применимо и для изучения социальных процессов периода модерна. Вместе с тем требуется уточнить соотношение понятий «цивилизация» и «модерн». Согласно Эйзенштадту, модерн представляет собой новую цивилизацию либо цивилизацию нового типа (в работах социолога встречаются обе эти формулировки). Арнасон также считает данный подход заслуживающим серьезного обсуждения. В то же время ряд социологов рассматривают модерн как «постцивилизационное» состояние. В любом случае переход от традиционных цивилизаций к модерну не только означает новый этап исторической эволюции, но и сопряжен с существенными изменениями в характере взаимодействия между различными обществами.
Для анализа взаимодействия Запада с незападными обществами использовалось понятие «переплетенных модернов» (entangled modernities) [Therborn, 2003]. Так, по мнению Й. Терборна, «интерналистский» европейский путь выступает лишь одним из возможных вариантов модернизации. Наряду с этим следует выделить формирование модерного общества в странах Нового Света, на колониальных территориях, куда «модерн был в буквальном смысле принесен на штыках» [Терборн, 2015, с. 92], а также в странах, вставших на путь «реактивной модернизации» в ответ на внешнюю угрозу со стороны Запада. Наконец, Терборн добавляет к указанным вариантам еще и «гибридные пути», представленные Россией и Китаем. В этом случае речь идет о странах, последовательно выбиравших две или более различных траектории модернизации. Й. Арнасон использовал такой подход для анализа «переплетения» сложившихся в СССР и Китае версий коммунистического модерна [Arnason, 2003 b].
Межцивилизационное взаимодействие, переплетенные модерны и возвышение Китая
Экономическое и геополитическое возвышение Китая, происходившее на протяжении последних четырех десятилетий, привлекло к себе внимание как представителей исторической социологии, так и специалистов по международным отношениям. Кроме того, к данной проблеме обращались исследователи глобальной истории, подчеркивавшие необходимость изучения эволюции китайского общества в длительной временной перспективе. Как отмечает в связи с этим немецкий историк С. Конрад, вплоть до XVIII в. ряд областей Китая принадлежали к наиболее экономически развитым регионам мира. В таком случае сегодняшний рост выглядит как «структурно предопределенное возвращение к "нормальному" для Китая статусу сильной державы» [Конрад, 2018, с. 192].
23
Вместе с тем эта картина остается неполной без обращения к среднесрочному периоду последних полутора столетий. Конрад обращает внимание на тот факт, что правители из династии Цин с 1860-е годы экспериментировали с различными стратегиями экономической модернизации, опиравшейся на государственный контроль над частным предпринимательством. «Эта форма внедряемого сверху капитализма породила важную модель "колеи" - зависимости от первоначального пути, - которая актуальна до сего дня» [Конрад, 2018, с. 192]. Кроме того, он выделяет наследие периода 1930-х годов, когда китайский капитализм быстро развивался в условиях слабости государственных институтов. Эта экономическая динамика получила продолжение в Гонконге и в среде китайских эмигрантов в странах Юго-Восточной Азии, а в дальнейшем оказала влияние на экономику континентального Китая. Однако предложенная Конрадом характеристика возвышения Китая ограничивается лишь экономической сферой.
Очевидно, в данном случае требуется больший акцент на роли культурных и политических факторов, что характерно для цивилизационного анализа в исторической социологии. С точки зрения Й. Арнасона, важное значение имеют особенности межцивилизационного взаимодействия, обусловленные различиями западного и китайского «культурных миров». Как отмечает социолог, первая попытка взаимодействия Запада и Китая, представленная миссией иезуитов в ХУ1-ХУШ вв., не имела серьезных последствий. «Христианство не добилось каких-либо успехов в Китае, и влияние Запада на интеллектуальную и научную жизнь Китая оставалось незначительным до столкновения XIX в.» [Арнасон, 2015, с. 117].
Взаимодействие Китая с Западом, начавшееся в 1840-е годы с первой Опиумной войны, стало, «возможно, самым значительным цивилиза-ционным конфликтом в мировой истории» [там же, с. 118]. Однако Арна-сон акцентирует внимание не столько на военном столкновении, продемонстрировавшем слабость Китайской империи перед лицом западных держав, сколько на последующем проникновении и адаптации западных идеологий. В частности, он ссылается на тайпинское восстание 18501864 гг. В дальнейшем революционное движение в Китае стремилось, с одной стороны, к преобразованию социально-экономической структуры, а с другой - к укреплению государства, чтобы вернуть ему достойное место на международной арене. При этом «социальная реконструкция и геополитическое возрождение должны были быть определены с постоянной отсылкой к цивилизационному вызову Запада» [Арнасон, 2016, с. 198].
Российская империя являлась для Китая второй половины XIX -начала XX в. не столь значимой частью глобальной картины, несмотря на длительную историю дипломатических контактов. До прихода к власти большевиков непосредственное влияние российской революционной традиции на китайских активистов также было сравнительно слабым. Однако после 1917 г. марксистские идеи начинают играть все более существенную роль в китайской политической жизни. Согласно Арнасону, особенностью
24
Китая стало соединение «мощного цивилизационного наследия, более древнего, более сложного и самодостаточного, чем в России, с коммунистическим проектом альтернативного модерна, который в течение краткого, но насыщенного событиями периода стремился даже превзойти радикализм советской модели» [Arnason, 2020, p. 145].
После победы коммунистов в Китае в 1949 г. основной чертой советской глобальной стратегии стало создание единого «социалистического лагеря». Это требовало, чтобы «две коммунистические империи объединились в идеологически обоснованный и геополитически сплоченный блок» [Arnason, 2003 b, p. 313]. Однако такая сплоченность оказалась весьма недолговечной. С точки зрения Арнасона, можно говорить как об имперском соперничестве, так и о цивилизационном аспекте советско-китайского раскола, поскольку вовлеченные в конфликт силы «не только преследовали различные стратегические цели, но и были разделены культурными барьерами коммуникации» [Арнасон, 2013, с. 70]. При этом советско-китайский конфликт может расцениваться как «вторая холодная война» [Arnason, 2003 b, p. 315]. Советский Союз в 1960-1970-е годы вел холодную войну на два фронта: против Запада и против маоистского Китая. В конечном итоге это способствовало перенапряжению сил, что стало одной из предпосылок крушения советской системы.
Модернизационная траектория китайского коммунизма постоянно вызывала вопросы о традиционных истоках и устойчивых паттернах. Китайский опыт демонстрирует «особенно сложное сочетание антитрадиционализма, преемственности и возврата к традиционным истокам» [Arna-son, 2020, p. 3]. Так, вскоре после смены политического курса в конце 1970-х годов были подвергнуты переоценке некоторые элементы конфуцианской традиции, занявшие более заметное место в официальном дискурсе. «Китайские интерпретаторы конфуцианства расходятся в том, какое значение ему следует придавать и какие темы выделять, а зарубежные аналитики обсуждают проблему подлинной преемственности либо искусственного заимствования, но вопрос о конфуцианстве в любом случае остается на повестке дня» [ibid., p. 145]. В сегодняшнем Китае конфуцианство дополняет марксизм-ленинизм, который не может функционировать в качестве самодостаточной идеологии, но партия сохраняет контроль над тем, в какой пропорции соединяются элементы этих учений.
Хотя рецепция советской модели стала важнейшим водоразделом в истории Китая ХХ столетия, заимствованные идеи и практики столкнулись на китайской почве «с более древним и в целом более чуждым культурным миром, чем тот, в котором они зародились» [ibid., p. 3]. Как подчеркивает Арнасон, наряду с изменившейся геополитической ситуацией эта культурная констелляция определила дальнейшую судьбу коммунистического проекта. Общая оценка коммунизма как всемирно-исторического явления, как правило, основывалась на изучении советского и восточноевропейского опыта, тогда как китайская модель коммунизма в
25
меньшей степени стала объектом теоретического анализа. При этом труды Арнасона не только являются актуальными для дискуссий о характере советского общества, которые ведутся в исторической науке и социологии [Maslovskiy, 2019], но и вносят существенный вклад в переосмысление китайской версии «альтернативного» модерна.
Современной науке следует уделить большее внимание как китайской трансформации коммунизма, так и выходу из него. В сегодняшнем Китае сочетание паттернов капиталистического развития, элементов марксистско-ленинской политической практики и идеологии, а также избирательного возрождения конфуцианского наследия является чем-то большим, нежели вариантом советской модели. С точки зрения Арнасона, в данном случае мы являемся свидетелями возникновения авторитарного режима нового типа, а сложности с пониманием его устройства обусловлены недостатком эмпирических данных и концептуальными препятствиями. В целом это явление, по-видимому, выходит за рамки теоретических подходов, выведенных из западного опыта.
Концепция цивилизационной политики в исследованиях международных отношений
Цивилизационный анализ в исторической социологии выступает, прежде всего, как макросоциологический подход, и существует потребность в его адаптации для изучения мезо- и микроуровней исторических изменений. Необходимо учитывать также, что цивилизационный анализ ориентируется главным образом на изучение социальных процессов, происходивших в прошлые исторические эпохи, но не взаимодействия между различными обществами в современном мире. Отмечалось, что социологический цивилизационный анализ продемонстрировал «определенную релевантность для изучения периода после окончания холодной войны, но исследования международных отношений обращаются к современности в большей степени, чем сравнительная социология» [Smith, 2017, p. 190].
Новый поворот к цивилизационной проблематике в исследованиях международных отношений наметился с начала 2010-х годов. Прежде всего, американский политолог П. Катценштейн обосновывает новое направление в изучении «множественных и плюралистичных» цивилизаций, взаимодействующих на международной арене. Характерно, что Катцен-штейн стремится показать значение для исследований современной системы международных отношений идей ведущих представителей исторической социологии: Ш. Эйзенштадта, Р. Коллинза и Н. Элиаса [Katzenstein, 2010, p. 14-22]. Этот исследователь ссылается и на работы Арнасона, но не выделяет его концепцию межцивилизационного взаимодействия в качестве одного из источников своего подхода. Тем не менее данная концепция представляется перспективной для анализа взаимоотношений
26
между акторами международной политики, претендующими на определенную цивилизационную идентичность.
Согласно Катценштейну, цивилизации отличаются высокой степенью внутренней дифференциации. Они представляют собой «слабо интегрированные социальные порядки, формируемые многообразными акторами, традициями и практиками» [Katzenstein, 2010, p. 6]. В конечном итоге ци-вилизационные констелляции «не обладают четкими границами, плотной интеграцией, централизацией и устойчивостью, которые обычно ассоциируются с ними в общественном дискурсе и формулировках Хантингтона» [ibid., p. 29]. Следует отметить, что такой взгляд на характер цивилизаций получил положительную оценку со стороны представителей исторической социологии, стремящихся обосновать релевантность цивилизационного анализа в том числе и для изучения современных социально-политических процессов [Smith, 2017, p. 14-15].
Как указывает Г. Беттица, сложились три основных подхода к анализу цивилизационного компонента международных отношений. Во-первых, концепции «цивилизационной динамики», которые отличаются исторической и социологической направленностью, выделяют цивилизации как объективно существующие структуры, различными способами взаимодействующие друг с другом. Во-вторых, с позиций «межцивилиза-ционной этики» рассматриваются нормативные аспекты взаимоотношений между цивилизациями, которые также характеризуются как социальные реалии. В-третьих, в рамках парадигмы «политики цивилизаций» акцент делается на деконструкции цивилизационных дискурсов, которые, как предполагается, служат для легитимации существующего неравенства [Bettiza, 2014, p. 3].
Беттица предлагает дополнить указанные три направления четвертым подходом, который он определяет как изучение «цивилизационной политики». С его точки зрения, в настоящее время многие акторы ведут себя таким образом, как если бы цивилизации во множественном числе действительно существовали и взаимоотношения между ними были значимы в международной политике. Характерно, что Беттица ссылается на понятие «воображаемого сообщества», которое использовалось главным образом применительно к нациям. С точки зрения этого исследователя, цивилизации также выступают как разновидность подобного рода сообществ. Концепция цивилизационной политики фокусируется на способах институционализации цивилизационного воображаемого, в результате чего происходит реструктуризация системы международных отношений.
С позиций указанной концепции основное внимание должно уделяться представлениям о цивилизациях и их роли в международных отношениях, которые складываются у действующих акторов. Акцент делается на том, как и почему социальные акторы воспринимают какие-либо процессы, употребляя цивилизационные термины. В соответствии с предложенным подходом выделяются три основных пути влияния цивилизаци-
27
онных нарративов на политические процессы. Во-первых, различные формы цивилизационного воображаемого структурируют социальные действия. Во-вторых, они воплощаются в организационных структурах и устойчивых практиках. В-третьих, акторы, выступающие от имени определенной цивилизации, могут получить признание в качестве таковых, тем самым приобретая легитимность [ibid., p. 18-19]. В конечном итоге, как демонстрирует Беттица, все эти явления могут стать предметом эмпирически ориентированного анализа в исследованиях международных отношений.
При этом проводниками цивилизационной политики выступают как государственные, так и негосударственные структуры. Прежде всего, в их число входят политические элиты и институты, представляющие страну, в том числе глава государства и дипломатические ведомства. На наднациональном уровне акторами цивилизационной политики могут являться международные организации, объединяющие государства, которые претендуют на общую культурную идентичность. Наконец, на социетальном уровне цивилизационную политику могут продвигать экономические и культурные элиты, представители которых действуют «в университетах, агентствах новостей, аналитических центрах и фондах, зачастую официально или неофициально связанных с государственными структурами» [Bettiza, Lewis, 2020, p. 566].
По сравнению с цивилизационным анализом в исторической социологии новые подходы к изучению международных отношений отличает больший акцент на эмпирических исследованиях разных уровней взаимодействия между политическими акторами. Однако программа цивилизаци-онной политики, которая ориентируется на конструктивистскую методологию, в меньшей степени применима для анализа исторического наследия ранее существовавших цивилизаций. Хотя цивилизационное воображаемое может воплощаться в реальных социальных практиках и институтах, различные типы такого воображаемого способны к этому в разной степени. Наибольшими возможностями подобного воплощения обладают воображаемые значения, опирающиеся на подлинные традиции ранее существовавших цивилизаций, как конфуцианская традиция в Китае.
В то же время исследовательская программа цивилизационной политики во многом утрачивает эволюционный аспект, присущий социологическому цивилизационному анализу. В новейших исследованиях международных отношений, как и в концепции С. Хантингтона, влияние которой они стремятся преодолеть, не учитывается в должной мере изменение характера взаимодействия между обществами модерна по сравнению с традиционными цивилизациями. Взаимоотношения политических акторов в контексте переплетенных модернов далеко не всегда могут быть описаны в цивилизационных терминах. Эти обстоятельства необходимо иметь в виду в том числе и при рассмотрении особенностей цивилизаци-онной политики в современном российском обществе.
28
Российская цивилизационная политика в 2010-е годы
Одно из центральных мест в дискурсе российской политической элиты в 2010-е годы занимает тезис об уникальной цивилизационной идентичности России. Вместе с тем возникает вопрос о том, какого рода цивилизационная идентичность была востребована политической элитой. Ряд исследователей делают акцент на «евразийском» характере такой идентичности. В частности, П. Катценштейн и Н. Вейгандт характеризуют «геополитическую» и «цивилизационную» версии неоевразийства, ведущими представителями которых выступают, по их мнению, А. Дугин и Л. Гумилев [Katzenstein, Weygandt, 2017, p. 429-432]. Отличающий данных авторов взгляд на цивилизации как «единые культурные комплексы, выстроенные иерархически вокруг неоспариваемых ключевых ценностей» [ibid., p. 431], позволяет американским исследователям провести параллель с концепцией С. Хантингтона. Как считают Катценштейн и Вейгандт, указанные две версии неоевразийства оказывали непосредственное воздействие на внешнюю политику России по крайней мере с 2014 г.
В публикациях западных исследователей нередко присутствует склонность к преувеличению влияния идеологических конструкций на проводимый политический курс. Так и утверждения о влиянии идей представителей евразийского идеологического течения на международную политику российского государства оказываются во многом декларативными. Как подчеркивает, в частности, М. Ларюэль, «евразийский выбор» не является достаточно привлекательным для российской элиты, а носители такого дискурса остаются маргинальными [Laruelle, 2016, p. 280]. В конечном итоге евразийское цивилизационное воображаемое недостаточно подкреплено подлинными историческими традициями и лишь в незначительной степени воплощается в социальных практиках и институтах. В риторике представителей политической элиты тезис о России как евразийской цивилизации встречается сравнительно редко.
М. Ларюэль указывает на то, что в официальном дискурсе получили распространение ссылки на православную религиозную традицию и проводились параллели с Византийской империей как оплотом данной традиции, противостоявшим Западу [ibid., p. 293]. Приблизительно с 2013 г. стала чаще упоминаться христианская цивилизация, которая не ограничивалась православием. При этом российскую цивилизационную идентичность соотносили с общеевропейской христианской идентичностью [Laruelle, Hale, 2020, p. 590]. Тем не менее Россия характеризовалась как «европейская страна, следующая незападным путем развития» [Laruelle, 2016, p. 278]. Как подчеркивает Р. Саква, сегодняшняя Россия «претендует на то, чтобы быть выразителем подлинных европейских ценностей, которые, как утверждается, утрачены Западом» [Sakwa, 2017, p. 7].
В целом зарубежные исследователи обращали внимание на то, что понятие цивилизации в российском официальном дискурсе оказывается
29
размытым и многозначным. «В некоторых случаях этот термин отсылает к гуманистической, универсалистской традиции описания человеческой истории и мирового прогресса. В других случаях данное понятие отражает культуралистский нарратив в духе Хантингтона, который классифицирует страны по их принадлежности к "цивилизациям". Хотя обычно это имеет отношение к месту России в мире и ее взаимодействию с соседями, даже такое использование термина отражает его исключительную пластичность и непоследовательность, поскольку понятие цивилизационной идентичности применялось стратегически в зависимости от ситуации» [Laruelle, Hale, 2020, p. 591]. Необходимо учитывать то, что обращение представителей политической элиты к цивилизационному дискурсу, как правило, выступает результатом прагматического выбора.
Как показывают Г. Беттица и Д. Льюис на примере китайской и российской элит, использование цивилизационного дискурса позволяет им формулировать собственные интересы «не просто в материальных терминах, но как выражение своей внутренней сущности и этически окрашенных мировоззрений» [Bettiza, Lewis, 2020, p. 569]. Это дает возможность элитам оправдывать и легитимизировать широкий круг внутри- и внешнеполитических действий. В таком случае, в частности, внутриполитические силы, выступающие за либерализацию государства и общества, «могут быть делегитимизированы как марионетки Запада, которые пытаются подорвать не просто политический режим или государственные интересы, но и особые цивилизационные ценности» [ibid.].
Отмечалось, что пример России подтверждает тезис П. Катценштейна о плюрализме и плюралистичности цивилизаций, коль скоро различные акторы по-разному видят место России на мировой «карте цивилизаций» [Laruelle, Hale, 2020, p. 591]. Однако в данном случае цивилизационное воображаемое переплетается с другими формами воображаемых значений, которые апеллируют скорее к историческому наследию советской версии модерна. В связи с этим представляет интерес понятие «идеологической экосистемы», которое использует М. Ларюэль для обозначения групп интересов в сегодняшнем российском обществе.
Эта исследовательница выделяет три подобного рода экосистемы: во-первых, военно-промышленный комплекс, который охватывает силовые ведомства, а также государственную и получастную военную промышленность; во-вторых, сферу влияния Русской православной церкви, включающую Московскую патриархию, православных бизнесменов и организации гражданского общества; в-третьих, администрацию президента, которая в значительной мере выражает идеологическую позицию политической элиты в целом. Военно-промышленная экосистема и сфера влияния РПЦ выдвигают более последовательную идеологическую повестку. Однако использование цивилизационного дискурса в большей степени характерно для РПЦ, тогда как представители первой из указанных экосистем «верят в систему, вдохновляемую идеями советского типа, в усло-
30
виях которой людей побуждают проявлять "здоровый патриотизм", а молодежь воспитывается в военно-патриотическом духе» [Laruelle, 2017, p. 3]. Согласно Ларюэль, администрация президента является «наименее идеологически жесткой и наиболее способной к адаптации в новых контекстах» [ibid., p. 4].
Различные «идеологические экосистемы» предлагают собственные интерпретации советского прошлого и западного модерна. В случае военно-промышленного комплекса речь идет главным образом о реанимации некоторых черт советской системы. РПЦ отличает установка на противопоставление ценностей православной цивилизации универсалистским устремлениям западного модерна. По мнению Ларюэль, более широкая «идеологическая палитра» политической элиты включает три важнейших элемента: во-первых, ностальгию по советскому прошлому; во-вторых, государствоцентричное видение российской истории; в-третьих, образ культурно разнообразной России, сочетающей статус великой державы с либеральными экономическими ценностями (при неприятии политического либерализма) [ibid.]. В конечном итоге цивилизационный дискурс выступает одним из элементов более широкого идейного спектра. Такой дискурс не оказывает определяющего влияния на государственную политику, но он может инструментально использоваться политической элитой.
Заключение
Современный цивилизационный анализ как парадигма исторической социологии позволяет заложить основы трансдисциплинарной исследовательской программы в социальных науках. При этом теоретические подходы социологического цивилизационного анализа в той или иной степени содержат эволюционный компонент. Так, Н. Элиас характеризовал развитие форм индивидуального поведения и структур государственной власти в европейских обществах. В трудах Ш. Эйзенштадта рассматривалась историческая эволюция различных цивилизаций под влиянием культурных программ, заложенных в эпоху осевого времени. Й. Арнасон указывает на необходимость использования понятий «мультиэпохальной цивилизации» и «мультицивилизационной последовательности». В то же время представители исторической социологии обращались к анализу «переплетенных» и «альтернативных» модернов в истории XX столетия.
Цивилизационный анализ в версиях Эйзенштадта и Арнасона выступает как макросоциологический подход, который требуется адаптировать для изучения социальных процессов на мезо- и микроуровнях. Кроме того, анализ процессов межцивилизационного взаимодействия с позиций этого подхода недостаточно акцентирует внимание на акторах такого взаимодействия. Исследовательская программа «цивилизационной политики» в изучении международных отношений, по-видимому, позволяет
31
преодолеть указанные ограничения. Вместе с тем в исследованиях современных обществ на основе данной программы во многом утрачивается эволюционный аспект, который отличает социологический цивилизаци-онный анализ и сформировавшуюся на его основе концепцию множественных модернов. В целом представляется необходимым более тесное взаимодействие исторической социологии и исследований международных отношений. Эти направления исследований может дополнить также перспектива глобальной истории.
Теории исторической социологии и новые подходы в изучении международных отношений являются актуальными для анализа экономического и геополитического возвышения Китая и цивилизационной политики в постсоветской России. В последние годы обе страны неоднократно характеризовались как «цивилизационные государства» или «государства-цивилизации». Однако в случае Китая можно говорить о значительно более мощном слое цивилизационного наследия. Тем не менее для объяснения динамики китайского общества недостаточно обращения только к цивилизационной традиции либо к эффекту «зависимости от колеи» предшествующего экономического развития. Ключевым фактором является роль китайской версии коммунистического модерна, сложившейся в ходе «переплетения» с его изначальной советской моделью. В сегодняшнем Китае в экономической сфере наблюдается переплетение с глобальным капиталистическим модерном, в сфере политики сохраняются институты однопартийного коммунистического режима, а в идеологии представлено контролируемое этим режимом сочетание марксизма-ленинизма и конфуцианской цивилизационной традиции.
Если Китай, согласно знаменитой формуле Люсьена Пая, представляет собой «цивилизацию, притворяющуюся национальным государством» (a civilization pretending to be a nation-state) [Pye, 1992, p. 232], то в случае современной России мы скорее имеем дело с государством, притворяющимся цивилизацией. Как показывают исследования идеологических течений российского общества, хотя различные разновидности цивилизационного воображаемого в сравнительно слабой степени воплощаются в социальных практиках и институтах, они широко используются в инструментальных целях политической элитой. Вместе с тем для объяснения тенденций социально-политического развития сегодняшней России требуется принимать во внимание не столько идеологический «цивилизационизм», сколько сохраняющееся влияние исторического наследия советской версии модерна, оценить которое позволяют в том числе и современные подходы исторической социологии.
Список литературы
Арнасон Й. Советская модель как форма глобализации // Неприкосновенный запас : дебаты о политике и культуре. - Москва, 2013. - № 4. - С. 53-76.
32
Арнасон Й. Понимание межцивилизационного взаимодействия // МЕТОД : Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин : сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. -Москва, 2015. - Вып. 5. - С. 109-123. Арнасон Й. Переосмысление восточноазиатского модерна // Социологические исследования. - Москва, 2016. - № 1. - С. 191-200. Браславский Р.Г. Цивилизационная теоретическая перспектива в социологии // Социологические исследования. - Москва, 2013. - № 2. - C. 15-24. Конрад С. Что такое глобальная история? - Москва : Новое литературное обозрение, 2018. - 312 с.
Мак-Нил У. Восхождение Запада. История человеческого сообщества. - Киев : Ника-Центр ;
М. : Старклайт, 2004. - 1064 с. Терборн Й. Мир: руководство для начинающих. - Москва : Изд. дом Высшей школы экономики, 2015. - 336 с.
Arnason J. Civilizational patterns and civilizing processes // International sociology. - L., 2001. -
Vol. 16, N 3. - P. 387-405. - DOI: doi.org/10.1177/026858001016003009 Arnason J. Civilizations in dispute: theoretical questions and historical traditions. - Leiden : Brill, 2003 a. - 380 p.
Arnason J. Entangled communisms: imperial revolutions in Russia and China // European journal of social theory. - L., 2003 b. - Vol. 6, N 3. - P. 307-325. - DOI: doi.org/10.1177/13684310030063003 Arnason J. Elias and Eisenstadt: the multiple meanings of civilization // Social imaginaries. -
Bucharest, 2015. - Vol. 1, N 2. - P. 146-176. - DOI: doi.org/10.5840/si20151221 Arnason J. The labyrinth of modernity: horizons, pathways and mutations. - L. : Rowman and
Littlefield, 2020. - 230 p. Bettiza G. Civilizational analysis in international relations: mapping the field and advancing a 'civilizational politics' line of research // International studies review. - Oxford, 2014. -Vol. 16, N 1. - P. 1-28. - DOI: doi.org/10.1111/misr. 12100 Bettiza G., Lewis D. Authoritarian powers and norm contestation in the liberal international order: theorizing the power politics of ideas and identity // Journal of global security studies. -Oxford, 2020. - Vol. 5, N 4. - P. 559-577. - DOI: doi.org/10.1093/jogss/ogz075 EisenstadtS. The civilizational dimension in sociological analysis // Thesis eleven. - L., 2000. -
Vol. 62, N 1. - P. 1-21. - DOI: doi.org/10.1177/026858001016003005 Katzenstein P. A world of plural and pluralist civilizations: multiple actors, traditions and practices // Civilizations in world politics: plural and pluralist perspectives / P. Katzenstein (ed.). -N.Y. : Routledge, 2010. - P. 1-40. Katzenstein P., Weygandt N. Mapping Eurasia in an open world: how the insularity of Russia's geopolitical and civilizational approaches limits its foreign policies // Perspectives on politics. -Cambridge, 2017. - Vol. 15, N 2. - P. 428-442. - DOI: doi.org/10.1017/S153759271700010 X Knobl W. Contingency and modernity in the thought of J.P. Arnason // European journal of social
theory. - L., 2011. - Vol. 14, N 1. - P. 9-22. - DOI: doi.org/10.1177/1368431010394502 Kumar K. The return of civilization - and of Arnold Toynbee? // Comparative studies in society and history. - Cambridge, 2014. - Vol. 56, N 4. - P. 815-843. - DOI: doi.org/10.1017/S0010417514000413 Laruelle M. Russia as an anti-liberal European civilization // The new Russian nationalism: Imperialism, ethnicity and authoritarianism, 2000-15 / P. Kolst0, H. Blakkisrud (eds.). - Edinburgh : Edinburgh University Press, 2016. - P. 275-297. LaruelleM. The Kremlin's ideological ecosystems: equilibrium and competition // PONARS
Eurasia Policy Memo. - 2017. - N 493. - P. 1-6. Laruelle M., Hale H. Rethinking civilizational identity from the bottom up: a case study of Russia and a research agenda // Nationalities papers. - Cambridge, 2020. - Vol. 48, N 3. - P. 585-602. -DOI: doi.org/10.1017/nps. 2019.125
33
MaslovskiyM. The Soviet version of modernity: Weberian and post-Weberian perspectives // Russian sociological review. - Moscow, 2019. - Vol. 18, N 2. - P. 174-188. - DOI: doi.org/10.17323/1728-192 x-2019-2-174-188 Nelson B. On the roads to modernity: conscience, science and civilizations. - Totowa, N.J. :
Rowman and Littlefield, 1981. - 366 p. Pye L. The spirit of Chinese politics. - Cambridge, MA : Harvard Univ. Press, 1992. - 288 p. Sakwa R. Russia against the rest: the post-Cold War crisis of the world order. - Cambridge :
Cambridge Univ. Press, 2017. - 362 p. Smith J. Debating civilisations: interrogating civilisational analysis in a global age. - Manchester :
Manchester Univ. Press, 2017. - 205 p. Spohn W. World history, civilizational analysis and historical sociology: interpretations of non-western civilizations in the work of Johann Arnason // European journal of social theory. - L., 2011. - Vol. 14, N 1. - P. 23-39. - DOI: doi.org/10.1177/1368431010394506 Therborn G. Entangled modernities // European journal of social theory. - L., 2003. - Vol. 6, N 3. -P. 293-305. - DOI: doi.org/10.1177/13684310030063002
Mikhail Maslovskiy*
The concept of intercivilizational interaction in the historical sociology and in the studies of contemporary international relations
Abstract. The article considers the theory of intercivilizational encounters in historical sociology elaborated by Johann Arnason and the research program of civilizational politics in international relations. Contemporary historical sociology focuses on the ability of different civilizations to learn from each other but their interaction is seen as highly asymmetrical. Interaction between civilizations can also be blocked due to substantial cultural differences between them. The evolutionary aspect of contemporary civilizational analysis is defined by using the concepts of multi-epochal civilization and civilizational succession. The theory of intercivili-zational encounters is relevant for the study of historical evolution of traditional civilizations and interaction between modern societies. The article discusses examples of interaction of civilizations and modernities in the history of China. However, sociological civilizational analysis mostly remains on the level of macro-historical dynamics and insufficiently focuses on the actors of interaction. The research program of civilizational politics in international relations allows us to overcome these restrictions. But this research program lacks the evolutionary aspect of the sociological civilizational approach. The article emphasizes the need for further convergence of these approaches in the context of formation of a transdisciplinary perspective in social sciences. The article discusses from the perspective of civilizational politics ideological currents and political actors in post-Soviet Russia.
Keywords: historical sociology; civilization; modernity; international relations; China;
Russia.
For citation: Maslovskiy, M. (2021). The concept of intercivilizational interaction in the historical sociology and in the studies of contemporary international relations. METHOD: Moscow Quarterly Journal of Social Studies, 1 (4), 19-36. http://www.doi.org/! 0.31249/metodquarterly/01.04.02
* Mikhail Maslovskiy, National Research University «Higher School of Economics» (St.-Petersburg, Russia), Sociological Institute of FCTAS RAS (St.-Petersburg, Russia), e-mail: m.maslovskiy@socinst.ru
34
References
Arnason, J. (2001). Civilizational patterns and civilizing processes. International Sociology,
16 (3), 387-405. https://www.doi.org/10.1177/026858001016003009 Arnason, J. (2003 a). Civilizations in dispute: theoretical questions and historical traditions. Brill. Arnason, J. (2003 b). Entangled communisms: imperial revolutions in Russia and China. European Journal of Social Theory, 6 (3), 307-325. https://doi.org/10.1177/13684310030063003 Arnason, J. (2013). The Soviet model as a mode of globalization. Emergency Ration: Debates on
Politics and Culture, 2013 (4), 30-44. (In Russ.) Arnason, J. (2015). Elias and Eisenstadt: The multiple meanings of civilization. Social Imaginaries,
1 (2), 146-176. https://doi.org/10.5840/si20151221 Arnason, J. (2015). Understanding intercivilizational encounters. METHOD: Moscow Yearbook
of Social Studies, 5, 109-123. (In Russ.) Arnason, J. (2016). East Asian modernity revisited. Sociological Research, 2016 (1), 191-200. (In Russ.)
Arnason, J. (2020). The labyrinth of modernity: horizons, pathways and mutations. Rowman and Littlefield.
Bettiza, G. (2014). Civilizational analysis in international relations: mapping the field and advancing a 'civilizational politics' line of research. International Studies Review, 16 (1), 1-28. https://doi.org/10.1111/misr.12100 Bettiza, G., & Lewis, D. (2020). Authoritarian powers and norm contestation in the liberal international order: theorizing the power politics of ideas and identity. Journal of Global Security Studies, 5 (4), 559-577. https://doi.org/10.1093/jogss/ogz075 Braslavskiy, R.G. (2013). Civilizational theoretical perspective in sociology. Sociological
Research, 2013 (2), 15-24. (In Russ.) Conrad, S. (2018). What is global history? New Literary Observer. (In Russ.) Eisenstadt, S. (2000). The civilizational dimension in sociological analysis. Thesis Eleven, 62 (1),
1-21. https://doi.org/10.1177/026858001016003005 Katzenstein, P. (2010). A world of plural and pluralist civilizations: multiple actors, traditions and practices. In Civilizations in world politics: Plural and pluralist perspectives (pp. 1-40). Routledge.
Katzenstein, P., & Weygandt, N. (2017). Mapping Eurasia in an open world: how the insularity of Russia's geopolitical and civilizational approaches limits its foreign policies. Perspectives on Politics, 15 (2), 428-442. https://doi.org/10.1017/S153759271700010X Knobl, W. (2011). Contingency and modernity in the thought of J.P. Arnason. European Journal
of Social Theory, 14 (1), 9-22. https://doi.org/10.1177/1368431010394502 Kumar, K. (2014). The return of civilization - and of Arnold Toynbee? Comparative Studies in
Society and History, 56 (4), 815-843. https://doi.org/10.1017/S0010417514000413 Laruelle, M. (2016). Russia as an anti-liberal European civilization. In The new Russian nationalism: imperialism, ethnicity and authoritarianism, 2000-15 (pp. 275-297). Edinburgh University Press.
Laruelle, M. (2017). The Kremlin's ideological ecosystems: Equilibrium and competition.
PONARS Eurasia Policy Memo, 493, 1-6. Laruelle, M., & Hale, H. (2020). Rethinking civilizational identity from the bottom up: A case study of Russia and a research agenda. Nationalities Papers, 48 (3), 585-602. https://doi.org/10.1017/nps.2019.125 Maslovskiy, M. (2019). The Soviet version of modernity: Weberian and post-Weberian perspectives. Russian Sociological Review, 18 (2), 174-188. https://doi.org/10.17323/1728-192x-2019-2-174-188
35
McNeill, W. (2004). The rise of the West. Nika-Tsentr. (In Russ.)
Nelson, B. (1981). On the roads to modernity: Conscience, science and civilizations. Rowman and Littlefield.
Pye, L. (1992). The spirit of Chinese politics. Harvard University Press.
Sakwa, R. (2017). Russia against the rest: the post-Cold War crisis of the world order.
Cambridge University Press. Smith, J. (2017). Debating civilisations: interrogating civilisational analysis in a global age.
Manchester University Press. Spohn, W. (2011). World history, civilizational analysis and historical sociology: Interpretations of non-western civilizations in the work of Johann Arnason. European Journal of Social Theory, 14 (1), 23-39. https://doi.org/10.1177/1368431010394506 Therborn, G. (2003). Entangled modernities. European Journal of Social Theory, 6 (3), 293-305.
https://doi.org/10.1177/13684310030063002 Therborn, G. (2015). The world: A beginner's guide. Publishing House of Higher School of Economics.
36
