CC BY
29
МЕЖДУНАРОДНЫЙ КОНТЕКСТ ДЕМОКРАТИЗАЦИИ В ПРОКОММУНИСТИЧЕСКОЙ ЦЕНТРАЛЬНОЙ И ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ
Важное отличие посткоммунистических трансформаций от подобного рода процессов в других странах «третьей волны» демократизации многие исследователи видят в изменившихся международных условиях. Политологи признают влияние внешнего окружения на процессы демократических трансформаций. Тем не менее «международный фактор» демократизации в посткоммунистических странах стал в транзитологии одним из предметов острой дискуссии. Одни исследователи отмечали, что международный контекст играл в посткоммунистических переходах значимую, но не первостепенную роль, сравнимую с ситуацией воздействия этого фактора на демократические транзиты в Латиноамериканских странах (Х. Линц, А. Пшеворский, Л. Уайтхед, Ф. Шмиттер и др.). В то же время Ф. Шмиттер предложил свою вполне релевантную классификацию способов воздействия международных акторов на процессы демократизации: 1. Контроль (установление демократии одной страной в другой стране посредством внешней политики, открыто применяющей санкции: позитивные и негативные). 2. Диффузия (воздействие одного государства на другое посредством исключающих принуждение «нейтральных», иногда международных каналов). 3. Приручение (сознательное использование принуждения путем установления особых условий распределения выгод со стороны международных институтов). 4. Воздействие, основанное на согласии (сложный набор взаимодействий между внешними акторами и внутренними группами, который порождает новые демократические нормы и ожидания снизу; такие взаимодействия способны привести как к стремлению защитить демократию путем присоединения к региональному блоку, так и к присоединению к другой демократии) (см.: Никитченко, 1996, с. 56-57).
Другие авторы (напр., В. Банс, М. Леонард, А. Никитченко, Э. Янош) подчеркивали особую роль внешних акторов в посткоммунистиче-ских трансформациях, особенно в странах Балтии и Центральной и Восточной Европы. Так, А. Никитченко предложил рассматривать «третью волну» демократизации как «международный режим», под которым он понимает социальные и политические институты, складывающиеся из неформальных и формализованных принципов, норм, специальных правил, процедур и программ, влияющих определенным образом на поведение государств и иных политических акторов. Как правило, международные режимы возникают по ини-
© Линецкий А. В., 2008
циативе государства-гегемона, которое своей силой и авторитетом обеспечивает установление стабильных правил сотрудничества и контролирует их соблюдение. Такая интерпретация процессов «третьей волны» возможна, поскольку, во-первых, очевидна роль страны-гегемона — Соединенных Штатов — в продвижении демократии в других странах (независимо от мотивации гегемона в каждом конкретном случае); во-вторых, все аспекты международных отношений (торговый, валютно-финансовый, экологический, защиты прав человека и т. п.) существуют в рамках экономического либерализма, который не просто связан с демократизацией, но усиливает ее, а она его соответственно; в-третьих, международный режим демократизации создается не на пустом месте, а на базе иных международных режимов, и они влияют на трансформации внутри региона демократизации (см.: Там же).
При этом приверженцы второй точки зрения признавали, что, несмотря на особое значение «внешних факторов» для успеха процессов демократизации в рамках «второй и третьей волны» по сравнению с «первой», они в целом оказались менее благоприятны для постсоветских государств по сравнению со странами Центральной и Восточной Европы. В то же время, по их мнению, «международный фактор» был менее значимым для всех посткоммунистиче-ских государств по сравнению с Германией и Италией послевоенных лет или для южноевропейских стран (Греция, Испания, Португалия) в 70-е годы ХХ в. Действительно, в Западной Германии после 1945 г. осуществление задач социально-политической трансформации в значительной мере взяли на себя западные державы-победительницы, а немецкая администрация выступала зачастую лишь в качестве исполнителя политических решений. Кроме того, в 1948-1951 гг. США выделили в рамках «плана Маршалла» 16 западноевропейским странам более 17 млрд долларов, из них более 60% этой помощи получили Великобритания, Франция, Италия и ФРГ (см.: Шемятенков, 2003, с. 28), то есть в этом случае была реализована смешанная стратегия «контроля» и «приручения».
В 1990-е годы посткоммунистические, особенно постсоветские страны, по мнению многих западных наблюдателей, не получали должной экономической помощи и политической поддержки от Запада. Особенно это верно в отношении постсоветских государств. Так, американский политолог Ст. Коэн пишет о том, что для обеспечения успеха процессов демократизации в России и других странах Восточной Европы США и другие страны Запада должны были осуществить новый «план Маршалла» (см.: Коэн, 2001), а британский политолог Марк Леонард замечает мимоходом: «За один год Соеди-
ненные Штаты тратят на восстановление страны с 20-миллионным населением (Ирак. — Прим. авт.) больше, чем Европейский союз потратил за десять лет на установление демократии во всем бывшем советском блоке» (Леонард, 2006, с. 154-155). В свою очередь, Т. Каротерс утверждает, что в начале 1990-х годов США и ведущие европейские страны «упустили момент распада Советского Союза и не протянули России руку помощи, предоставив достаточное количество средств в поддержку ее переходного периода и не установив отношения Восток-Запад на принципиально новой основе. В конечном счете эту неудачу можно рассматривать как одну из крупнейших упущенных возможностей второй половины двадцатого столетия» (Каротерс, 2000, с. 3). Если использовать классификацию Ф. Шмит-тера, то в отношении нашей страны и большинства постсоветских государств реализовывалась смешанная стратегия «приручения» и «диффузии» (по крайней мере, до «цветных революций» в Грузии, Украине и Киргизстане). Несомненно, что в процессах политической трансформации европейских посткоммунистических стран «внешние» акторы играют очень заметную, можно сказать, даже решающую роль. Так, мы уже отмечали, что многие исследователи связывают падение коммунистических режимов в странах региона и начало здесь процессов демократизации с прекращением иностранной (советской) поддержки правящих элит и режима (М. Доган, Дж. Хигли, А. Пшеворский, С. Хантингтон и др.).
С начала 1990-х годов, когда многие посткоммунистические государства Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) поставили перед собой задачу «возвращения в Европу», одним из непременных условий их вступления в Европейский союз и Северо-Атлантическое сообщество стало соблюдение западных демократических стандартов. Эти требования вынуждали политические элиты этих стран соблюдать демократические правила игры (или имитировать их соблюдение), укреплять политические институты и как-то бороться с политическими патологиями (экстремизмом, непотизмом, коррупцией и др.). «Все страны, которые хотели вступить в Союз, — отмечает британский политолог Марк Леонард, — должны были “проглотить” все 80 тысяч страниц европейских законов и переработать собственное законодательство в соответствии с этими законами. При этом вместо того, чтобы принять на веру заявления новых кандидатов, к ним была направлена целая армия представителей и контролеров, чтобы проверить, действительно ли соблюдены установленные критерии. Это было не что иное, как перестройка этих стран до самого основания, а потому изменения носят необратимый характер» (Леонард, 2006, с. 71).
Действительно, в ходе подготовки к расширению на Восток Европейский союз получил по истине возможности «беспрецедентного влияния на реструктуризацию политических институтов и всей системы государственного управления в странах-кандидатах» и разработал механизмы преобразования их политических и экономических систем (то есть здесь применялась смешанная стратегия «приручения» и «воздействия, основанного на согласии») (см.:
БсЫтте^ептд, БеЬе!те1ег, 2004, р. 661-679). Однако не только в государствах Центральной и Восточной Европы, которые сегодня уже стали членами Европейского союза, но и «в Албании, Боснии и Герцоговине, Крае Косово и отчасти в Македонии западные демократические институты, по существу, были навязаны международным сообществом, вернее Западом», — указывают исследователи Института международных экономических и политических исследований РАН (то есть в отношении этих стран Западом применялась стратегия «контроля»). «В Албании в начале 1997 г. крах “финансовых пирамид” потряс основы политической системы и правящего режима С. Бериши. Международное сообщество взяло под свой контроль и надзор весь политический процесс, помогая путем реформ, разработанных западными экспертами, восстановить функционирование государства. Босния и Герцоговина и сербская провинция Косово находятся под международным управлением и “дефакто” являются протекторатами... В результате Албания, Босния и Герцоговина и Край Косово превратились в страны с искусственно насаждаемой демократией» (см.: Демократическое правовое государство, 2005, с. 13-14).
Известный британский социолог З. Бауман указывает еще на один, подспудный мотив участия стран НАТО в самом остром на посткоммунистическом пространстве югославском конфликте: «Борясь “с этническими чистильщиками”, мы изгоняем наших собственных “внутренних демонов”, побуждающих нас запирать в гетто нежелательных “иностранцев”, приветствовать ужесточение законов о предоставлении убежища, требовать удаления надоедливых незнакомцев с городских улиц и платить любую цену за убежища, окруженные камерами наблюдения и вооруженной охраной. В югославской войне ставки с обеих сторон были необыкновенно похожи, хотя то, что одна сторона объявляла как цель, другая энергично, хотя и неуклюже, держала в тайне. Сербы хотели изгнать со своей территории непокорное и неудобное албанское меньшинство, в то время как страны НАТО, если можно так выразиться, “отвечали тем же”: их военная кампания была вызвана, прежде всего, желанием других европейских держав удержать албанцев в Сербии и таким образом
в корне пресечь угрозу их перевоплощения в неудобных и нежелательных мигрантов» (Бауман, 2008, с. 213). Теперь странами Запада найдено другое решение этой проблемы — косоваров-албанцев наделили собственной государственностью. Лидеры стран Европейского союза надеются, что это заставит косоваров «вести себя тихо». Однако эксперты прогнозируют нарастание социальных проблем в аграрном и перенаселенном Косово, массовую легальную и нелегальную эмиграцию в страны ЕС (по данным опросов, половина населения Косово готова эмигрировать, а 18% населения уже эмигрировали) и внешнеполитическую экспансию в сторону Македонии, Черногории и Сербии. В этой связи сегодня, после провозглашения независимости Косова они предсказывают дальнейшую «албанизацию сопредельных территорий — Македонии и Черногории», что может привести к новому витку напряженности и конфликтов на Балканах (см.: Дело, 2008, 18 февраля, с. 4-5; 3 марта, с. 4-5).
Таким образом, при исследовании процессов социальных и политических трансформаций в посткоммунистическом мире нельзя не учитывать или недооценивать тот идеологический, политический, а зачастую и экономический прессинг, которому были подвергнуты прежде всего страны Центральной и Восточной Европы со стороны демократий Запада. «По сути дела, реализация демократических проектов “третьей волны”, — отмечает российский исследователь Г. И. Ванштейн, — осуществляется в условиях чрезвычайно активного внешнего давления со стороны “эталонных” демократий, под воздействием неких навязываемых извне стандартов поведения, которые можно было бы назвать “моральным кодексом строителя демократии”. В этом, очевидно, проявляется один из аспектов общего процесса глобализации, сужающего самостоятельность отдельных государств не только в экономической сфере, но и в сфере политического развития и подвергающего их давлению западных образцов культуры, западных ценностей» (Ванштейн, 2001, с. 142-143). Причем бывшие социалистические страны ЦВЕ приветствовали стремление западных государств включиться в управление преобразованиями на их территориях, не протестуя и не считая происходящее вмешательством в свои внутренние дела, что имело следствием «размягчение» их суверенитета (см.: Богатуров, 2006).
Поэтому «интеллектуальный импорт» западных институтов и готовых схем реформирования и управления был поставлен «на поток». «В Восточную Европу устремились самолеты, переполненные разочарованными западными профессорами права, везущими с собой свои излюбленные законопроекты, отвергнутые и осмеянные дома. Эти проекты преподносились новым демократическим режи-
мам как неизбежные. Следствием этого явилась передозировка положений о правах человека и принципах правового государства, прописанных в восточно-европейских конституциях и законодательстве на раннем этапе. Возможности стран этого региона непропорциональны поставленным целям. Чисто формальная защита прав человека и принципов правового государства, привнесенная (и с готовностью воспринятая) в условиях институционального вакуума и без необходимой подготовки, оказалась в высшей степени неустойчивой и неэффективной» (см.: Шайо, 1998, с. 89). В результате многие страны региона страдают «болезнями» как незаконченной модернизации, так и либеральной западной демократии одновременно. Не будучи достаточно модернизированными, они не превратились и в эталонные либеральные демократии. Иными словами, они приобрели опыт болезни раньше, чем смогли выработать иммунитет. Однако этот негативный опыт явно ничему не научил политических лидеров стран Запада. «Всемирный крестовый поход против автократий» (Р. Рейган) сегодня продолжается. Свежие примеры еще более «тотального давления» и прямого вмешательства стран Запада — политического и интеллектуального во внутреннюю политику суверенных государств — дают так называемые «цветные революции» в Сербиии, Грузии, Украине и Киргизстане.
В этой связи американский политолог Эндрю Янош отмечает, что между режимами, существовавшими в Центральной и Восточной Европе в 1940-1980-х и 1990-х годах, при всех различиях есть одно несомненное сходство — это та роль, которую внешние акторы играют по отношению к странам региона, навязывая им определенные политические программы развития. Поскольку проекты такого рода акторов-гегемонов каждый раз сталкиваются с большим или меньшим сопротивлением «местного материала», постольку результат определяется соотношением двух групп факторов: с одной стороны, целей и ресурсов гегемона, с другой — степенью «эластичности», податливости местных структур, которая варьируется от страны к стране. Так, если Чехия, Венгрия, Польша и Словения сплотились вокруг западного проекта или, по крайней мере, выступающие против него антисистемные партии не нашли в них существенной поддержки у электората, то в Словакии, Хорватии, Болгарии и Румынии (условно также и в Сербии, где политическая ситуация менее однозначна) в силу экономических, этнополитических и культурных причин граждане оказались резко разделены на оппозиционные лагеря, поддерживающие «гегемона» или выступающие против него. Наконец, в Албании, Боснии и Герцеговине, Македонии и Косово местные импульсы к демократизации были настолько сла-
бы, что реализация западного проекта основывалась здесь исключительно на иностранной военной силе. По мнению американского исследователя, преимущество западного проекта перед коммунистическим заключалось в том, что идеал, на который он нацелен, более осязаем. Однако его реализация требует тоже больших жертв (что уже начинают осознавать сегодня граждане постсоциа-листических стран, вступивших в 2004 и 2007 гг. в Европейский союз. — Прим. авт.). До сих пор удавалось поддерживать его легитимность за счет ожиданий лучшего будущего. Но в дальнейшем все будет зависеть от готовности Запада подкреплять свою гегемонию в Восточной Европе реальными материальными ресурсами. А это, в свою очередь, будет определяться динамикой экономической конъюнктуры, настроениями европейского электората и другими неустойчивыми факторами (Janos, 1999, p. 238-249).
Что же касается нашей страны, то, по словам председателя Социн-терна Антонио Гутерриша, «Запад во время перестройки и реформ подсказывал и хотел навязать Советскому Союзу, а затем и России, чтобы страна одновременно преобразовывалась в рыночную экономику и рыночное общество. Более того, России навязывалась радикальная модель преобразования в столь радикальном виде, в каком она никогда не реализовывалась в самих западных странах» (Независимая газета, 2005). В результате если в странах Центральной и Восточной Европы большинство политических акторов первоначально с готовностью восприняло (а иногда только имитировало готовность) навязываемые извне политические стандарты и институциональные модели западной демократии, то в нашей страны после относительно короткого периода «демократической эйфории» наступило отрезвление, выразившееся прежде всего в осознании того, что экономические и политические институты должны соответствовать окружающей их социальной реальности. Как писал «отец-основатель» транзитологии Д. Растоу, «чтобы прийти к демократии, требуется не копирование конституционных законов и парламентской практики некой уже существующей демократии, а способность честно взглянуть на свои специфические конфликты и умение изобрести или позаимствовать эффективные механизмы их разрешения» (Rustow, 1999, p. 21).
Представляется, что именно по этой причине все бывшие социалистические страны в 90-х годах ХХ в. в той или иной мере столкнулись с невозможностью полностью адаптировать заимствованные политические и экономические институты и системы к условиям окружающей социальной среды, особенно по институциональным причинам. Это означало, что перманентный кризис легитимно-
сти, связанный с конфликтом между законностью тех или иных решений и действий правительства и их легитимностью в глазах общества, препятствовал устойчивой и поэтапной трансформации экономической и политической систем по западным рецептам даже при помощи или давлении извне. Тем не менее российских либералов этот негативный опыт мало чему научил. Так, Дмитрий Тренин и сегодня видит в качестве выхода для России интеграцию в западное сообщество, под которой понимает «не физическое присоединение к тем или иным международным организациям, а создание внутри страны современных институтов, обеспечивающих конкурентоспособность. Иными словами, проблема — не в том, закрепится ли Россия "в составе Запада”, а в том, закрепятся ли современные западные институты, технологии, практики внутри России». Альтернативой такой интеграции будет, по его мнению, «маргинализация страны, превращение ее не в смешную и неуклюжую "Азиопу”, а во вполне конкретный Евро-Китай» (Тренин, 2006, с. 11, 12).
Литература
Бауман З. Текучая современность. СПб., 2008.
Богатуров А. Д. Понятие мировой политики в теоретическом дискурсе // Мировая политика: проблемы теоретической идентификации и современного развития: Ежегодник. М., 2006.
Ванштейн Г. И. Российский транзит на фоне глобальной демократизации // Демократия и демократизация на рубеже веков. М., 2001.
Дело. СПб. 2008. 18 февраля; 3 марта.
Демократическое правовое государство и гражданское общество в странах Центрально-Восточной Европы. М., 2005.
Каротерс Т. Помощь Запада становлению гражданского общества в Восточной Европе и бывшем Советском Союзе // Конституционное право: Восточноевропейское обозрение. 2000. № 1 (30).
Коэн Ст. Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России. М., 2001.
Леонард М. XXI век - век Европы. М.: АСТ, 2006.
Независимая газета. 2005. 26 мая.
Никитченко А. Транснационализация демократии (третья волна демократизации в свете теорий международных отношений) // Полис. 1996. № 5.
Тренин Д. Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад». М., 2006.
Шайо А. Универсальные права, миссионеры, обращенные и «местные дикари» // Конституционное право: Восточноевропейское обозрение. 1998. № 2 (23).
Шемятенков В. Г. Европейская интеграция. М., 2003.
Janos A. C. From Eastern Empire to Western Hegemony: East Central Europe under Two International Regimes // East European Politics and Society. 1999. Vol. 15. N 2. P. 238-249.
Rustow D. Transition to Democracy: Toward a Dynamic Model // Trasition to Democracy / Ed. by L. Anderson. New York, 1999.
Schimmelfennig F., Sedelmeier U. Governance by Conditionality: EU Rule transfer to the Candidate Counties of Central and Eastern Europe // Journal of European Public Policy. 2004. August. N 4. Р. 661-679.
