CC BY
231
Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2017. № 4 (16). С. 102-118. УДК 930
DOI 10.25513/2312-1300.2017.4.102-118
К. В. Черепанов
МЕЖДУ КИТАЕМ И ЯПОНИЕЙ. ДАЛЬНЕВОСТОЧНАЯ СТРАТЕГИЯ СССР
В 1931-1941 гг.
Анализируются ключевые аспекты и моменты политики СССР в отношении как Китая, так и Японии в 1931-1941 гг. Показано, что важнейшим залогом успеха внешнеполитической деятельности СССР на этом направлении являлось использование так называемых «межимпериалистических» противоречий и состояния вражды и противостояния между двумя крупнейшими азиатскими государствами - Японией и Китаем.
Ключевые слова: ВКП(б); Гоминьдан; японский экспансионизм; Чан Кайши; Монгольская Народная Республика; Халхин-Гол; пакт о ненападении; пакт о нейтралитете.
K. V. Cherepanov
BETWEEN CHINA AND JAPAN. THE FAR-EASTERN STRATEGY OF THE USSR
IN 1931-1941
The article analyzes the key aspects and points of the policy of the USSR in relation to both China and Japan in 1931-1941. It is shown that the most important guarantee for the success of the USSR's foreign policy in this area was the use of the so-called "Inter-imperialist" contradictions and the state of hostility and confrontation between the two largest Asian states, Japan and China.
Keywords: C.P.S.U.(B.); Kuomintang; Japanese expansionism; Chiang Kai-shek; Mongolian People's Republic; Khalkhyn Gol; pact about non-aggression; pact about neutrality.
Российско-китайские отношения всегда являлись важнейшей составляющей системы международных отношений, будь то имперский или послереволюционный (причём для обеих стран) период. Как отношения между ближайшими соседями, они оказывали, плюс ко всему прочему, ещё и огромное влияние на внутриполитическое развитие каждой из стран. В условиях нынешнего и минувшего веков данная тема приобрела особое значение и звучание, прежде всего, в связи с усилившимся влиянием и весом как России, так и Китая. Являясь в настоящий период «стратегическими партнёрами», Россия и Китай, тем не менее, имеют в отношении друг друга определённые обиды и разночтения, истоки многих из них находятся в нашем общем прошлом, особенно в минувшем веке.
Современная международная обстановка, напрямую связанная с усилением роли
© Черепанов К. В., 2017
и влияния России, особенно заметного на фоне импотенции и безволия 90-х гг. минувшего века, на наш взгляд, позволяет по иному взглянуть на события относительно недавнего прошлого и расставить иные акценты, не прибегая к ненужным ныне излишнему морализаторству и маскировке.
Оставляя в стороне обиды, нанесённые Китаю и общественному сознанию этой страны в имперский период, что само по себе и объективно, и понятно, предлагаем обратить внимание на советский период взаимоотношений двух стран. Период, когда закладывались сами основы «нового порядка» между двумя странами. Советско-китайские отношения того периода вряд ли возможно рассматривать вне контекста всей совокупно -сти взаимоотношений в данном регионе в так называемый межвоенный период. Прежде всего это отношения с могущественной
Японской империей, производными от кото -рых видели советско-китайские отношения многие советские дипломаты и государственные деятели. Отношения с великими демократическими государствами послевоенного мира - Великобританией, США и Францией, имеющими свои интересы и намерения в Китае, и, наконец, отношения более частного, но зачастую не менее важного порядка для СССР, как отношения со своим сателлитом -Монгольской Народной Республикой (МНР).
При всей сложности и многоаспектно -сти международной ситуации межвоенного времени особое внимание советской дипломатии, будь то ленинского, скоротечного, или сталинского, длительного, периодов, конечно, в первую очередь было обращено на Европу, где ожидались революционные взрывы, а после, уже в 1930-е гг., решалась судьба «исторического противостояния». Но при этом отношениям с Китаем советским руководством придавалось немалое значение, и чем дальше, тем больше. Фактический руководитель советского государства, бессменный глава правящей в России после революции партии большевиков И. В. Сталин ревниво держал под личным контролем все связи и контакты с китайскими «партнёрами». «Партнёров» было много, и находились они по отношению друг к другу зачастую на взаимоисключающих позициях, но это не мешало советскому руководителю поддерживать с ними всеми связи одновременно, добиваясь раз за разом реализации своих планов и намерений.
Пожалуй, наиболее сложными и противоречивыми для советского руководства были отношения с гоминьдановским руководством поднимающегося с колен (на которые он был поставлен империалистическими державами, в том числе и царской Россией) националистического Китая. Эти отношения характеризовались сочетанием острой ненависти и неприятия друг другом с сотрудничеством и военно-стратегическим партнёрством. Характеристики эти распространялись и на отношения руководителей, вождей двух наций - Сталина и Чан Кайши. Естественно, ни о какой дружбе после событий апреля 1927 - декабря 1929 г. речь идти не могла, но обе стороны по-прежнему объективно нуждались друг в друге, преследуя, естественно, собственные цели.
Ещё в 1932 г., когда СССР и Китай вели переговоры о нормализации отношений, го-миньдановский министр иностранных дел Ло Веньчан поднимал вопрос о заключении договора о ненападении и/или договора о взаимопомощи между двумя странами. Однако в условиях «поглощения» и «переваривания» Японией Маньчжурии, сопровождавшихся вытеснением Советского Союза из этого края, любое советско-китайское сотрудничество объективно бы имело антияпонскую направленность.
Оккупация Маньчжурии и создание там «независимого государства маньчжур» (Маньчжоу-го) явилось рубежным событием, обозначившим переход от Японии - члена мирового сообщества (со всеми вытекавшими отсюда правами и обязанностями гаранта послевоенного мироустройства) к ревизионистской державе, подрывавшей стабильность и нарушавшей статус-кво. После событий 18 сентября 1931 г. Вашингтонская договорная система, одним из гарантов которой была и Япония, была отвергнута её правящей верхушкой в угоду так называемой «доктрине Монро» для Азии. Это был конец политики экономического экспансионизма Японии, но это было началом краха не только императорской Японии, но и всей Версальско-Вашингтонской послевоенной системы мироустройства.
Акция квантунских военных в Маньчжурии вначале весьма озадачила Москву, но особых опасений не вызвала. По крайней мере, с советской стороны отсутствовали сколько-нибудь явные признаки повышенного внимания к событиям в Маньчжурии на протяжении сентября - ноября 1931 г. Вероятно, Кремль объяснял, на первых порах, действия квантунских военных теми же причинами, которые вынудили советское правительство пойти на применение силы в конфликте с Китаем в 1929 г. В ответ на благожелательный нейтралитет Японии в той ситуации Мо -сква сочла для себя нужным занять ту же самую позицию в период японо-китайского конфликта.
Благожелательный нейтралитет Советского Союза столь явно бросался в глаза, что американская дипломатия очень болезненно реагировала на всякие слухи о якобы секретных советско-японских договоренностях
о совместном разделе и оккупации Маньчжурии; о продаже Москвой части КВЖД Токио в обмен на его ответную финансовую помощь и компенсацию в Северной Маньчжурии; о взаимопонимании между Японией и СССР на базе вражды к китайскому правительству.
Советский Союз в действительности упорно отвергал всякие попытки втянуть его в кампанию осуждения действий Японии, безоговорочно отказываясь от какого-либо участия в тех или иных акциях, способных поставить под сомнение законность действий Японии в Маньчжурии. Кстати, некоторая растерянность и непонимание сути происходящего, демонстрируемые советским руководством в сентябре - ноябре 1931 г., свидетельствовали и об отсутствии серьёзного внимания к так называемому «меморандуму Танаки». Вероятно, кремлевские правители знали истинную ценность этого «документа», ибо в противном случае уже при первых известиях о действиях японских военных в Маньчжурии советское руководство охватила бы паника, ведь следующими объектами агрессии после Маньчжурии определялись Монголия, Китай и Советский Союз.
Действительно, для недоумения, растерянности и догадок самой различной направленности было много причин. Квантунская армия действовала на свой страх и риск, во многом вопреки воле и решениям собственного правительства. Слишком уж подобные действия японских военных не вязались с советской практикой, порождая сомнения относительно истинных целей как квантун-ских военных, так и японских политиков. Достаточно вялая и невнятная, с точки зрения московских властей, реакция европейских держав и США порождала опасения насчёт возможного сговора между империалистами Запада и империалистами Японии, что удар нанесён квантунскими военными не по суверенитету Китая, а по позициям СССР в Китае с перспективой организации антисоветской войны (именно на этот период пришлось очередное обострение советско-французских и советско-британских отношений).
Всё это вынуждало советские власти занимать крайне осторожную и взвешенную позицию в отношении японо-китайского
конфликта и придерживаться «строжайшего нейтралитета». Сталин, находясь на отдыхе в Сочи (!), в своём письме в адрес Политбюро ещё от 14 сентября 1931 г., как бы предчувствуя беду, советовал: «С Японией нужно поосторожнее... Не пришло ещё время для наступления» [1, с. 65]. Любопытно, о каком наступлении на Японию здесь оговаривался Сталин? Возможно, речь шла о развёртывании дискредитирующей Японию кампании в советской печати.
Так или иначе, но, по-прежнему пребывая в Сочи, 23 сентября 1931 г. Сталин послал шифрограмму Кагановичу и Молотову в ответ на запрос последних о возможных дальнейших шагах и об указаниях для печати: «1) Вероятнее всего, что интервенция Японии проводится по уговору со всеми или некоторыми великими державами на базе расширения и закрепления сфер влияния в Китае, <...> 4) Наше военное вмешательство, конечно, исключено, дипломатическое же вмешательство сейчас нецелесообразно, так как оно может объединить империалистов, тогда как нам выгодно, чтобы они рассорились, <. > 6) В печати надо вести себя так, чтобы не было никаких сомнений в том, что мы всей душой против интервенции. Пусть "Правда" ругает вовсю японских оккупантов, Лигу Наций как орудие войны, а не мира, пакт Келлога как орудие оправдания оккупации, Америку как сторонницу дележа Китая. Пусть кричит "Правда" вовсю, что империалистические пацифисты Европы, Америки и Азии делят и порабощают Китай, 7) Следовало бы особо навострить коминтерновскую печать и вообще Коминтерн, 8) Этого будет пока достаточно. Сталин» [1, с. 66]. Отметим в связи с этим один любопытный и важный момент, ставший лейтмотивом всей советской внешнеполитической стратегии в 1930-е гг.: выгодность и желательность для Советского Союза ссоры между империалистами и извлечение из этой ссоры максимума выгод для себя.
Объективно, оккупация Маньчжурии японскими военными вбивала мощный клин в отношения с националистическим Китаем, превращая проблему Маньчжурии в камень преткновения для обоих государств, и способствовала дискредитации и изоляции Японии на внешней арене, что и выразилось
в выходе Японии из Лиги Наций в марте
1933 г. И то и другое было выгодно Советской России, ибо, во-первых, объективно заинтересовывало националистический Китай в военном и политическом сотрудничестве с Россией на советских условиях; во-вторых, означало появление «первого дальневосточного очага второй империалистической войны».
Вопрос о войне между двумя странами (причём в контексте «великой антисоветской войны», где действия Японии расценивались как «арьергардные») был поставлен на повестку дня, вероятно, после провозглашения 1 марта 1932 г. Маньчжурского государства во главе с верховным правителем (с марта
1934 г. - императором) Пу И, последним маньчжурским императором, свергнутым с престола в ходе синьхайской революции 1911-1912 гг. Провозглашение маньчжурского государства придавало акции японских военных долговременный, если не постоянный, характер. В своих действиях квантун-ские военные во многом копировали опыт десятилетней давности, произведённый большевиками над Внешней Монголией, с той лишь разницей, что действовали более решительно и радикально (по форме, но не по содержанию).
Ещё одним обстоятельством, вносившим неопределённость при анализе сложившихся японо-советских отношений, была высадка японских морских пехотинцев в Шанхае в январе 1932 г. и последовавшие за ней ожесточенные бои в январе - феврале того же года. Высадка японских моряков в Шанхае потенциально могла способствовать кардинальному изменению характера конфликта. Во-первых, Шанхай - это не Маньчжурия, являвшаяся давно объектом русско-японского соперничества. Шанхай - это многомиллионные интересы Великобритании, Франции, Германии и США. Бои в Шанхае могли спровоцировать втягивание в конфликт любой из западных держав (конечно, возможность эта была ещё невелика в 1932 г., но всё же гораздо больше, чем из-за Маньчжурии). Во-вторых, деятельность и помыслы руководства военно-морских сил Японии традиционно были связаны с так называемым «южным» вариантом экспансии (который, в конце кон -цов, и был реализован), предусматривавшим
и столкновение, и противоборство с великими державами Запада.
Советские работы по маньчжурской проблематике 1932 г. пестрят ссылками и намеками на непременное японо-американское столкновение, которое, по мнению советских авторов, более реально и неотвратимо, чем японо-советское военное противостояние (см., например: [2-7]). В январе - феврале 1932 г., по сути, решалась впервые судьба направления японской экспансии. Командование японской Квантунской армии, которое являлось средоточием радикальных военных экспансионистов континентального направления, прекрасно это понимало и относилось к затее своих ведомственных конкурентов с опаской и, как всегда, некоторым злорадством. Вполне вероятно что именно бои в Шанхае, способные превратиться во «второй фронт» японской агрессии, что было совсем не нужно в условиях неопределённого положения в Маньчжурии, подтолкнули квантунских военных к провозглашению Маньчжурского «независимого» государства, что означало в той ситуации «жребий брошен, Рубикон перейдён».
Выход японских войск на советские дальнево сточные рубежи к концу 1931 г. создавал принципиально иную ситуацию, в которой безопасность восточной советской границы и «сфер влияния» Советского Союза оказалась под угрозой. 31 декабря 1931 г. нарком иностранных дел СССР М. М. Литвинов в очередной раз в беседе с министром иностранных дел Японии К. Есидзава затронул тему заключения пакта о ненападении [1, с. 74]. Причём, если ранее заключение пакта во многом рассматривалось советским руководством как акция, направленная на подрыв Лиги Наций, на поощрение ревизионистских настроений и, наконец, как средство раскола единого антисоветского лагеря, то теперь пакт о ненападении с Японией обретал для Советского Союза жизненную необходимость и насущную желательность.
Официальные японские лица уклонялись от высказывания определённой позиции относительно пакта. Очевидно, что некоторые представители правящих кругов Японии стремились добиться уступок со стороны Советского Союза в решении торгово-экономических вопросов за согласие пойти на подпи-
сание пакта. Когда Советский Союз имел подобные пакты практически со всеми своими соседями, особая позиция Японии в этом вопросе являлась, по словам советского наркома, «предметом спекуляций в Западной Европе и Америке» [1, с. 75], а также источником опасений и страхов советского руководства в отношении японских планов на Дальнем Востоке. Выводы и практические мероприятия из этой позиции были сделаны незамедлительно, но совсем не в том направлении, на которое рассчитывали в Японии.
Прежде всего, советская сторона приложила титанические усилия для укрепления своих дальневосточных рубежей. Возросшая опасность нападения со стороны Японии в значительной степени оказывала воздействие и на внутреннюю политику сталинского руководства. В России была проведена форсированная, насильственная коллективизация, гигантские индустриальные проекты реализовывались за счёт ограбления деревни и руками миллионов подневольных рабов. За счёт этих же резервов на Дальнем Востоке создавались укрепрайоны, сотни дотов и дзотов, так называемые «точки» (это слово даже вошло в японский язык именно в таком, сугубо милитаристском понимании), расходовались сотни тысяч тонн железа, цемента и других строительных материалов при сооружении гигантских оборонительных линий, превосходивших по своей мощи знаменитые линии Мажино и Маннергейма.
Выступая на XVII съезде ВКП(б), командующий ОКДВА В. К. Блюхер хвастливо докладывал: «Мы крепко, на замок закроем наши границы. Наши границы опоясаны железобетоном и достаточно крепки, чтобы выдержать даже самые крепкие зубы» [8, с. 630]. Помимо оборонительных мероприятий, ОКДВА наращивала численно своё присутствие в регионе, из расчёта 3:1 - видимо, так советское руководство оценивало силу и стойкость японского солдата. Если учесть, что наступающая сторона должна иметь как минимум трёхкратное превосходство в силе, то оборонительный потенциал ОКДВА в живой силе превосходил Квантунскую армию в девять раз! Материально-техническая база советских войск на Дальнем Востоке непрерывно совершенствовалась, и уже к середине 1930-х гг. японские квантунские военные без-
надёжно отставали от своих советских «конкурентов» в гонке вооружений и количественно, и, что самое главное, качественно [9, р. 83].
Принимались на вооружение новейшие виды танков и самолётов, совершенствовалась бомбардировочная авиация. Последнее обстоятельство особенно беспокоило японских военных и политиков, ибо все советские бомбардировщики с аэродромов в Приморье и Приамурье в короткое время могли достигнуть маньчжурских и японских городов, о чём хвастливо напоминала советская частушка 1930-х гг.: «Если надо, Коккинаки долетит до Нагасаки и покажет всем Араки, где и как зимуют раки». Советские официальные лица не раз заявляли о намерении в случае войны полностью уничтожить бомбардировками с воздуха такие города, как Токио и Осака, что заставило японцев однажды, по свидетельству американского посла в Японии Дж. Грю, провести в столице учения по светомаскировке [10, р. 98].
Вторым направлением в части противодействия японским планам и замыслам, а также, вероятно, и в плане способа давления на официальные японские круги было возобновление и активизация переговорного процесса с Нанкинским правительством. Если ранее СССР и Япония фактически выступали единым фронтом против националистического Китая, то с 1932 г. ситуация изменилась. Угроза со стороны Японии советским интересам в Маньчжурии в частности и в Китае в целом, а также потенциально в части российского Дальнего Востока создавала объективную возможность для возобновления союзнических отношений между СССР и гоминьда-новским Китаем.
Восстановление советско-китайских дипломатических отношений, помимо всего прочего, рассматривалось советской стороной и как первая, предварительная ступенька на пути к установлению дипломатических отношений с США. Именно это соображение в конце концов перевесило опасения, связанные с японской реакцией на восстановление советско-китайских отношений. С приходом к власти администрации Ф. Д. Рузвельта наконец-то дали свои результаты и «китайские маневры» Москвы. С другой стороны, Москва рассматривалась новым президентом США как естественный противовес и враг
Японии, которую Рузвельт считал, по свидетельству помощника госсекретаря США С. Уэлесса, «противником Америки № 1 ещё со времён первой мировой войны» [11, с. 98].
В Нанкине полагали, что рано или поздно произойдёт столкновение между «империалистическими хищниками», результатом которого будет их взаимное ослабление, а может быть, и взаимоуничтожение. Этот вариант мог осуществиться в чистом виде как прямое японо-советское столкновение из-за Маньчжурии и КВЖД в 1931-1935 гг., из-за Внешней Монголии и Северного Китая в 1935-1937 гг. Подписание советско-монгольского Протокола о взаимопомощи пробудило новые надежды у руководителей Китая, связанные с приближением японо-советского конфликта. Китай был готов примириться даже с «незаконностью» этого соглашения, о чём признался на встрече с советским полпредом в Китае Д. В. Богомоловым председатель Исполнительного Юаня Кун Сянси 27 мая 1936 г. По его словам, китайское правительство послало Москве протест в значительной степени под давлением японцев [12, с. 64]. Последние полагали, что за монгольским протоколом скрывалось секретное китайско-советское соглашение. Однако ситуация на деле выглядела ещё более интригующей и загадочной.
Публично заявив о намерении противостоять японским поползновениям в отношении части Китая, что было в интересах самого Китая, прикрываясь идеей маловероятного тихоокеанского пакта безопасности (тактика, опробованная ещё в Европе), советское руководство категорически отказывалось вести какие-либо переговоры о подписании подобного соглашения уже с руководством Китая, хотя Китай с точки зрения военно-стратегической был куда более предпочтительным союзником в борьбе с Японией, чем марионеточное монгольское государство.
В итоге для Китая реализовался наименее выгодный вариант в виде японо-китайской войны (после провозглашения политики единого национального антияпонского фронта японское нападение становилось неотвратимым), ведущейся практически в одиночку и, во многом, за чуждые интересы. Понятно, что этот вариант дальневосточной войны был наиболее выгоден для Советского Союза. Не-
решительность и слабость, проявленные советским руководством в связи с «амурским инцидентом» в июне 1937 г., убедили японских военных в том, что им не нужно опасаться нападения с советской стороны ни при каких обстоятельствах. В июле 1937 г. Япония втянулась в многолетний, бесперспективный и кровавый конфликт, а Китай, в свою очередь, постепенно превращался в сферу влияния Советского Союза, в младшего военно-политического сателлита.
Советское руководство долгое время упорно отвергало любые попытки китайской стороны, направленные на заключение договора о взаимопомощи. У китайской стороны возникали вполне законные вопросы и сомнения по поводу того, чего же на самом деле хочет и добивается Москва на Дальнем Востоке. Подписание в августе 1937 г. вместо договора о взаимопомощи договора о ненападении внешне во многом имело курьезный характер. Ведь не от нападения же Советского Союза страховался Китай, так же как и Советский Союз вряд ли мог опасаться нападения «китайских милитаристов» в условиях уже начавшегося японо-китайского конфликта. Однако в дополнение к пакту было достигнуто строго конфиденциальное устное джентльменское соглашение о том, что Китай во всё время действия пакта о ненападении не подпишет ни с одним государством так называемый антикоммунистический договор. С другой стороны, советское правительство брало на себя обязательство «не заключать какого-либо договора о ненападении с Японией пока нормальные отношения Китайской республики и Японии не будут формально восстановлены» [13, с. 8-9].
Каждая из сторон могла расценивать данное соглашение в своих интересах. Москва страховалась от присоединения Китая к «антикоминтерновскому пакту», а Нанкин страховался от возможности японо-советского сотрудничества за счёт Китая. Так что этот договор отнюдь не являлся соглашением двух друзей и союзников.
Договор обеспечил политическую основу для широкомасштабных поставок в Китай советского вооружения и всесторонней военной помощи. Но эта помощь, включая и значительные кредиты, шедшие в основном на покрытие поставок советской же военной
техники, была лишь, по большому счёту, платой Китаю за ведение войны против Японии. У Сталина это называлось «дергать японского тигра за хвост руками китайских товарищей». Платить Китаю и помогать оружием было в интересах Советского Союза. Мало того, что Советский Союз фактически воевал с Японией руками китайцев, так и сам Китай превратился для советских военных в испытательный полигон для советской военной техники, школу боевого искусства для сотен и тысяч советских офицеров и, в конце кон -цов, в надёжный и постоянный рынок сбыта советского оружия и источник доходов и ценных стратегических материалов.
Китайская сторона первые полтора года войны весьма интенсивно пыталась под любым предлогом втянуть Советский Союз в конфликт с Японией. Чан Кайши, другие представители военно-политического руководства Китая едва ли не ежемесячно обращались с призывами о помощи к стране Советов. Сталин отказывался, но должен был делать это с осторожностью, дабы не толкнуть Чан Кайши безоговорочным отказом на поиски мира с Японией. Советскому руководству было хорошо известно об идущих при посредничестве гитлеровской Германии неформальных переговорах между властями обеих воюющих держав.
Советский Союз должен был объяснять своё «неучастие» в войне с Японией акциями пропагандистского, агитационного характера, оказывавшими воздействие в равной степени как на сражающийся Китай, так и на «увязнувшую» в большой войне Японию. Самыми громкими и известными мероприятиями в этом смысле были, конечно, июльско-августовские бои у озера Хасан в 1938 г. и пограничная война в мае - сентябре 1939 г. на монголо-маньчжурской границе в районе реки Халхин-Гол.
Япония тогда получила дважды вполне внятное предостережение относительно планирования каких-либо акций против Советского Союза. Продемонстрированная РККА мощь у Хасана и Халхин-Гола, хотя и при откровенно слабой подготовке личного состава, просто ошеломила японских военных. Применение советской стороной сотен танков, самолётов, гигантского количества стволов крупнокалиберной артиллерии, химического оружия показало японцам, что на севе-
ре отпор будет более чем достойный и Советский Союз не остановится ни перед чем, защищая свои владения. Японо-советские столкновения в 1938 и 1939 гг. по своему масштабу далеко превосходили масштабы пограничных инцидентов (причём советская сторона в этих конфликтах выступала совсем не в роли беззащитной жертвы агрессора) и являлись, по сути, репетицией гигантских сражений Второй мировой войны. Необходимо отметить лишь то, что, демонстрируя свою мощь и силу на Дальнем Востоке, Советский Союз ничем особо не рисковал и по-прежнему вёл свою хитрую стратегическую игру. Истекавший кровью Китай продолжал, тем не менее, практически в одиночку оказывать эффективное сопротивление японской военщине, оберегая тем самым и советские дальневосточные рубежи и интересы.
Судьба же советско-китайского пакта о ненападении оказалась не столь счастливой и многообещающей, как то виделось из Нанкина в августе 1937 г., в момент его подписания. Сталинская внешняя политика кануна и первых лет Второй мировой войны может рассматриваться в качестве образца как геа1ро1Шк, прагматизма и утилитаризма, так и цинизма и известной «аморальности». Впрочем, кто тогда мог похвастаться иным?!
Уже во время летних японо-советских переговоров о нормализации отношений поднимался вопрос о прекращении помощи со стороны СССР сражающемуся Китаю. Видя бесперспективность продолжения конфликта и учитывая вполне миролюбивую позицию Советского Союза, новый японский кабинет во главе с премьер-министром Н. Абэ обратился к советскому правительству с предложением о прекращении боевых действий. Выполняя указания, полученные из столицы империи, японский посол С. Того 9 сентября посетил здание Народного комиссариата иностранных дел на Кузнецком мосту. От имени японского правительства он предложил заключить перемирие и создать несколько комиссий. Две комиссии (одна -между СССР и Маньчжоу-го, другая - между МНР и Маньчжоу-го) должны были заняться демаркацией границы, решая путём переговоров все спорные вопросы.
Кроме того, японский посол предложил организовать комиссию по урегулированию
будущих конфликтов между СССР и Мань-чжоу-го и превратить район Халхин-Гола в демилитаризованную зону. Им было также сделано предложение о заключении между этими двумя странами торгового договора [12, с. 176].
10 сентября В. М. Молотов принял это предложение, высказавшись, однако, против создания в районе Халхин-Гола демилитаризованной зоны. Вместо этого японскую сторону призвали восстановить там границу, на которой СССР и МНР настаивали до начала конфликта. Японская же сторона, в лице посла С. Того, настаивала на том, что до установления границы отвод японских войск с оспариваемой территории невозможен, поскольку японская армия считает эту территорию частью Маньчжоу-го.
Как отмечал в своих мемуарах С. Того, ставший позднее министром иностранных дел Японии, 16 сентября 1939 г. В. М. Молотов согласился с доводами японского дипломата о прекращении военных действий на японских условиях [14, с. 203]. 9 июня 1940 г. Молотовым и Того было подписано соглашение об уточнении границы в районе конфликта, создании комиссии по урегулированию и предупреждению конфликтов, по демаркации границы и по нарушению Японией Портсмутского договора 1905 г. При этом В. М. Молотов согласился также признать пограничный район Алушань, который имел наиболее важное значение для Японии и Маньчжоу-го, частью последнего, а Япония решила уступить МНР остальную часть спорной территории [14, с. 204]. К августу 1942 г. демаркация границы на спорных участках была завершена.
Несомненно, что достаточно мягкая и уступчивая позиция, занятая сталинским руководством в вопросе урегулирования конфликта, также являлась своеобразным сигналом правящим кругам Японии и повлияла на позиции уже японской дипломатии в целом. Вообще в своих мемуарах С. Того допустил, может быть, излишне радужное, но вполне обоснованное определение состояния японо-советских отношений после сентября 1939 г.: «.отношение Москвы к Японии стало дружественным, и различные проблемы решались в атмосфере исключительной сердечности» [14, с. 208].
Однако внешне, помимо урегулирования пограничной ситуации, японо-советские отношения долгое время не сдвигались с места. Значительное противодействие новому курсу в отношении Советского Союза оказывала группировка государственных деятелей и политиков прозападной, «атлантистской» направленности, к числу которых принадлежали генро К. Сайондзи, дипломат М. Сигэми-цу, проявивший в особой степени свои антисоветские чувства ещё в период Хасанских событий, и в некоторой степени сам премьер-министр Н. Абэ. Не произошло никаких принципиальных изменений в японо-советских отношениях и после формирования в январе 1940 г. нового кабинета во главе с адмиралом М. Ёнаи.
Для этих политиков в равной степени гибельным для японского государства казалось, и неспроста, сотрудничество как с гитлеровской Германией, так и со сталинской Россией. Однако предложить какую-либо вразумительную альтернативу формированию блока с континентальными тоталитарными державами, помимо цели урегулировать «китайский инцидент», эта группировка, к сожалению, не могла. Да и само урегулирование «китайского инцидента» выглядело всё более нереальным и отдаляющимся при сохранении прежнего объёма и формата советско-китайского сотрудничества.
Неслучайно процесс, теперь уже не столько урегулирования отношений двух стран, но и определённого сближения, приобрёл свои внятные границы и очертания именно в связи с проблемой советско-китайского сотрудничества, которую японское руководство надеялось решить при дружественной и заинтересованной позиции со стороны советского руководства. Отказ Советского Союза от поддержки режима Чан Кай-ши виделся главным условием расширения формата японо-советского сотрудничества.
2 июля 1940 г. в беседе с наркомом иностранных дел СССР В. М. Молотовым японский посол С. Того заявил о желании Японии поддерживать с Советским Союзом мирные, дружественные отношения и взаимно уважать территориальную целостность. По словам посла, отношения между Японией и СССР стабилизируются, когда будет соблюдаться принцип: если одна из сторон
подвергнется нападению третьей державы, то другая сторона не будет помогать нападающей стране. В развитие этого тезиса Того внёс на рассмотрение советского руководства проект японо-советского соглашения о нейтралитете.
В ходе переговоров о пакте, по словам японского дипломата, советский нарком изъявил желание учесть просьбу о непредставлении помощи чунцинскому режиму, но со своей стороны потребовал, чтобы Япония отказалась от своих интересов на Сахалине. Отечественные источники, однако, не подтверждают согласия В. М. Молотова учесть интерес японской стороны, об этом свидетельствовал и письменный ответ В. М. Моло-това на инициативу японской стороны от 14 августа 1940 г. В нём советский нарком условием подписания пакта о нейтралитете заявлял определённые компенсации уже с японской стороны, и ни о каком прекращении помощи Чан Кайши речь здесь прямо не шла.
Тем не менее само предложение японского посла не отвергалось, т. е. сохранялось место для дипломатического торга, который, по мнению японского высокопоставленного дипломата, должен был дать конкретные результаты для обеих сторон. Как считал С. Того, если бы Япония в тот момент была готова отказаться от своих интересов на Сахалине в обмен на другие права, а Советы -прекратить помощь режиму Чан Кайши, переговоры о заключении пакта о ненападении немедленно завершились бы успехом [14, с. 209].
С. Того уже не смог оказать личное воздействие на ход японо-советских переговоров о пакте, поскольку в результате так называемой «чистки Мацуоки» был отозван из Москвы. Японский дипломат выражал искреннее сожаление по поводу того, что пришлось «бросить переговоры в преддверии их завершения», а также своё изумление в дальнейшем тем, что в подписанном самим новым министром иностранных дел Ё. Мацуо-кой пакте о нейтралитете не содержался пункт о непредставлении советской помощи режиму Чан Кайши [14, с. 209].
По всей видимости, для Того, да и для прежнего японского правительства, именно последний пункт представлял особую ценность и затмевал собой все прочие положе-
ния пакта. Так и было до июля 1940 г., когда к власти в Японии пришло новое правительство, возглавляемое сторонником евразийской ориентации, противником «англо-американского миропорядка» принцем Ф. Коноэ. Приход к власти принца Коноэ и его единомышленников являлся насущным требованием момента. Правящие круги Японии к лету 1940 г. оправилась от шока августа 1939 г. и сочли ситуацию вполне благоприятной для осуществления глобальных внешнеполитических планов и широкомасштабных внутренних реформ. Изменения, произошедшие в мире к июлю 1940 г., действительно не могли не воодушевить их. Благодаря эффективно действовавшему тандему «гитлеровская Германия - сталинский Советский Союз» практически все страны Европы потеряли свою независимость. Советский Союз, встретив лишь мизерное сопротивление, значительно расширил свою территорию на западе, увеличив число союзных республик за счёт стран Прибалтики, присоединив восточные окраины уничтоженного польского государства и фактически отторгнув от Румынии Бессарабию и Северную Буковину. Осечка произошла лишь с Финляндией, мужественное сопротивление армии которой частично сорвало сталинские замыслы.
Западнее советских рубежей ряд стран стремительно превращался в полузависимых сателлитов Германии, территории Бельгии, Голландии, Дании, Норвегии были оккупированы гитлеровскими войсками. Польское го -сударство, разодранное Германией и Советским Союзом, прекратило своё существование. Могущественная Франция была разгромлена и утратила значительную часть своей территории.
Последнее обстоятельство открывало перед Японией очень заманчивые перспективы. Обширные регионы Юго-Восточной Азии оказались фактически бесхозными, во многом лишь номинально продолжавшими входить в состав колониальных империй Франции и Голландии. В правящих кругах Японии, в военном руководстве возникали опасения, что империя может «опоздать на автобус» и потерять то, что принадлежит ей по праву «стабилизирующей силы в Восточной Азии». Германия, настойчиво предлагая свои посреднические услуги, также подтал-
кивала своего незадачливого союзника к активизации агрессивной политики в районе традиционного влияния европейских государств.
На проведение решительной политики в изменившихся обстоятельствах правительство адмирала Ёнаи было неспособно. 16 июля правительство адмирала ушло в отставку, формирование нового кабинета император поручил принцу Коноэ. На так называемом совещании в Огикубо 19 июля было достигнуто принципиальное согласие с армией и флотом относительно состава и позиции будущего кабинета, который окончательно был сформирован три дня спустя. Это был так называемый «второй кабинет Коноэ».
Новоявленный премьер был далеко не новичком в политике. Причём его взгляды на внешнюю и внутреннюю политику сформировались ещё в далёкие 1910-е гг. За несколько дней до окончания Первой мировой войны потомок одного их древнейших аристократических родов Японии и самый молодой член палаты пэров написал статью «Против англоамериканского мирового порядка», опубликованную полтора месяца спустя.
Разделяя державы на «имущие» и «неимущие», видя в их противоречиях основную причину минувшей войны, молодой политик полагал, что и с окончанием войны по ложе -ние не изменилось, и державы по-прежнему делятся на «имущие» и «неимущие»: первые заинтересованы в сохранении достигнутого в результате войны status quo, но вторые не могут смириться с ним. К последним он отнёс и Японию, которая осталась такой же «неимущей», как и до войны. Коноэ требовал действительного равенства возможностей для всех мировых держав, потому что существование неравенства неизбежно привело бы к новой мировой войне - рано или поздно [15, с. 16].
Биограф принца Ё. Ока обращал внимание на то, что убеждения, провозглашённые двадцатисемилетним Коноэ, остались практически неизменными на протяжении всей его дальнейшей жизни [15, с. 16]. Япония, по мнению принца, обделённая при разделе «трофеев», объективно являлась «ревизионистской» державой и, следовательно, должна была искать себе союзников именно из числа таковых против общих врагов - держав status
quo, в первую очередь США и Великобритании.
Под стать премьер-министру в новом кабинете была и фигура министра иностранных дел. Ё. Мацуока по праву считался одной из наиболее парадоксальных и противоречивых фигур в японской политике. Влиятельный представитель «маньчжурского лобби», он не раз выступал за войну с СССР и в то же время способствовал нормализации японо-советских отношений. Континенталист, более всего занятый проблемой японской экспансии в Азии, он являлся движущей силой Тройственного пакта как шага на пути к «континентальному блоку».
Японский дипломат Т. Касэ в своих послевоенных воспоминаниях довольно подробно характеризовал личность Ё. Мацуоки, не избегая ярких красок. Ему принадлежит, пожалуй, самая известная характеристика личности и стиля деятельности прославленного японского дипломата. «Мацуока был гений, динамичный и сумасбродный. Его мысли работали быстро и ярко, как молния. Он часто противоречил самому себе. Ведь последовательность и постоянство - это удел скудного ума» [16, p. 43]. Определяющими чертами его характера были поистине маниакальное славолюбие и стремление к личным триумфам, зачастую сводившие результаты его кипучей деятельности на нет. Все помнили его шумную демонстративную акцию в Женеве в марте 1933 г., когда японская делегация, возглавляемая Ё. Мацуокой, фактически хлопнув дверью, покинула Лигу наций.
В кабинете Коноэ Мацуока являлся едва ли не самой сильной и влиятельной фигурой, обладая при всём этом и определёнными амбициозными претензиями на пост главы правительства, что и стало впоследствии одной из причин его отставки в июле 1941 г. Сменив на посту министра иностранных дел Х. Ариту, в одинаковой степени противившегося улучшению как японо-советских, так и японо-германских отношений, Мацуока немедленно возобновил переговоры с Германией, Италией и СССР.
Надежду на ускорение переговорного процесса японское руководство возлагало на ожидавшийся визит Председателя СНК и наркома иностранных дел СССР В. М. Мо-лотова в столицу нацистской Германии. По-
ездка советского руководителя в Берлин была инициирована германской стороной. Предложение о визите в Берлин содержалось в письме имперского министра иностранных дел гитлеровского рейха И. Риббентропа от 13 октября 1940 г. Ссылаясь на мнение вождя германского народа А. Гитлера, германский дипломат предлагал «согласовать свои долго -срочные политические цели и, разграничив между собой сферы интересов в мировом масштабе, направить по правильному пути будущее своих народов» [15, с. 43]. 21 октября 1940 г. И. В. Сталин в своём ответном письме сообщал о направлении в Германию В. М. Молотова для переговоров по всем вопросам [17, с. 316].
30 октября заменивший Того на посту японского посла генерал-лейтенант Ё. Татэ-кава внёс на предложение советского правительства проект пакта о ненападении между Японией и СССР, который был аналогичен пакту Советского Союза с Германией. Ознакомившись с проектом, советский нарком в очередной раз отверг возможность заключения пакта о ненападении до тех пор, пока не будут урегулированы важные нерешённые вопросы японо-советских отношений. Молотов лишний раз напомнил японскому послу, что его предшественник был поставлен об этом в известность [18, с. 275]. Как и ранее, положительная реакция советской стороны обусловливалась определёнными уступками японской стороны, на которые Япония пока, по всей видимости, идти была не готова.
Впрочем, особых надежд на то, что Мо -сква сразу примет предложенный проект соглашения, японская сторона не питала, поэтому обратилась к германскому руководству с просьбой посодействовать в его реализации в период намечавшихся переговоров с советским руководителем. По иронии судьбы, желание воспользоваться услугами Германии в качестве посредника в отношениях с Советским Союзом, напрочь отсутствовавшее ранее, пришло к японскому руководству тогда, когда Германия уже не могла реально повлиять на сталинскую позицию, хотя бы уже потому, что, готовясь к войне с Советским Союзом, руководство «третьего рейха» объективно не было заинтересовано в дальнейшем улучшении японо-советских отношений.
Вопрос об отношениях с Японией на переговорах в Берлине предполагала обсуждать и советская сторона. 9 ноября Сталин продиктовал Молотову инструкции, определявшие линию поведения на переговорах. Сталинские директивы, представлявшие собой десять пунктов, при желании можно рассматривать как советские условия присоединения к пакту или сотрудничества с его участниками. В случае успеха переговоров Мо-лотову предписывалось предложить сделать «мирную акцию в виде открытой декларации 4-х держав», по всей видимости, о координации их действий [19, с. 113].
Отношениям с Японией в сталинских инструкциях уделялось особое внимание. Советский руководитель, понимая важность СССР в качестве единственно возможного пути транзита для Японии и Германии, предполагал использовать это обстоятельство на переговорах. Сталина также интересовал вопрос о границах «Восточно-Азиатского Пространства» по «пакту трёх». Также предполагалось в секретном протоколе в качестве одного из пунктов сказать о необходимости добиваться для Китая (Чан Кайши) почётного мира, в чём СССР, может быть с участием Германии и Италии, готов был взять на себя посредничество, причём особо оговаривалось, что СССР готов был признать Индонезию сферой влияния Японии при оставлении Маньчжоу-го за Японией. При обсуждении советско-японских отношений указывалось держаться «в начале в рамках ответа Татэкава (т. е. с учётом советских условий дальнейшего развития советско-японских переговоров по пакту. - К. Ч.)» [19, с. 113].
В ходе берлинских переговоров 1213 ноября 1940 г. у советского высокопоставленного гостя состоялись продолжительные беседы с министром иностранных дел рейха И. Риббентропом и канцлером, фюрером Германии А. Гитлером. И тот и другой призывали Советский Союз активно сотрудничать с державами оси в отношении разгрома и ликвидации Британской империи. Откликаясь на просьбы своего азиатского союзника, Риббентроп и Гитлер высказывались за достижение договорённости между СССР и Японией о разграничении между ними сфер влияния в Азии. В ходе первой встречи с советским гостем фюрер предлагал СССР
обратить свои взоры к Индийскому океану, где советская сфера влияния должна была на востоке граничить с японской.
На второй встрече в тот же день Гитлер предложил В. М. Молотову проекты соглашения трёх держав оси с Советским Союзом и приложенных к нему секретных протоколов о фактическом разделе мира на сферы влияния. За Советским Союзом предполагалась зона к северу от Индийского океана, граничившая на востоке с японской «сферой сопроцветания Великой Восточной Азии» [20, с. 225].
Вопреки традиционному мнению советской историографии (сам по себе факт визита Молотова в столицу фашистского рейха вызывал серьёзные сомнения у определённой части советских историков), «советская делегация не отвергла сразу в категорической форме идею "пакта четырёх" и связанное с ней продвижение на юг. На самом же деле советский высокопоставленный дипломат, исполняя волю Сталина, одобрил выдвинутые и Риббентропом и Гитлером предложения, в реализации которых Советский Союз был действительно заинтересован, что же касалось планов раздела наследства "издыхавшей" Британской империи, то Молотов ответил, что "разграничение сфер влияния также должно быть продумано" и что на сей счёт, он намерен посоветоваться со Сталиным и другими советскими руководителями по дипломатическим каналам» [19, с. 115].
Утверждение ряда отечественных историков о том, что советская дипломатия переговорами в Берлине в ноябре 1940 г. лишь пыталась отдалить надвигавшуюся войну и «морочила голову» гитлеровскому руководству, также не соответствует действительности, поскольку, во-первых, в якобы надвигавшуюся войну Германии с Советским Союзом никто в СССР всерьёз не верил (обратная ситуация выглядела куда более реальной) и, во-вторых, уже 25 ноября 1940 г. Молотов, видимо «посоветовавшись с товарищами», сделал заявление послу Германии в Москве Ф. Шуленбургу, что правительство СССР «готово принять проект Пакта четырёх держав о политическом сотрудничестве и экономической взаимопомощи» при выполнении следующих условий со стороны держав «оси»: отказ Японии от своих прав на уголь-
ные и нефтяные концессии на Северном Сахалине и вывод германских войск из Финляндии, как сферы влияния СССР, при соблюдении экономических интересов Германии, что должно было быть оформлено в отдельных секретных протоколах, приложенных к «пакту четырёх», соответственно между СССР и Японией и СССР и Германией.
Молотов предложил также внести дополнения в два других предложенных Риббентропом секретных протокола, а именно: признать район к югу от Батуми и Баку в направлении Персидского залива сферой интересов СССР, добиваясь, в том числе и путём военных санкций, присоединения Турции к «пакту четырёх» и предоставления СССР на условиях долгосрочной аренды территории для строительства военных баз в проливах Босфор и Дарданеллы, а также согласиться на заключение договора о взаимопомощи между СССР и Болгарией [21, с. 213].
Этому заявлению Молотова предшествовала его беседа с послом Японии в СССР Ё. Татэкавой. 18 ноября 1940 г. на встрече с ним советский нарком сообщил, что в прошедших переговорах в Берлине он высоко оценил стремление Токио урегулировать отношения с СССР, но вместе с тем выступил с утверждением, что «советское общественное мнение (на которое так всегда любили ссылаться советские руководители, доводя своих партнёров по переговорам до белого каления. - К. Ч.) не сможет благожелательно воспринять заключение пакта о ненападении, если он не будет сопровождаться восстановлением территориальных потерь, понесённых Россией на Дальнем Востоке, а именно утратой в своё время Южного Сахалина и Курильских островов» [12, с. 59].
Отметим, что именно после переговоров в Берлине впервые из уст Молотова прозвучали претензии Советского Союза на часть уже собственно японской (!) территории - Южный Сахалин и Курильские острова. К. Е. Черевко вслед за Б. Н. Славинским считает, что советский дипломат сознательно обусловливал согласие советской стороны на подписание пакта о ненападении территориальными уступками со стороны Японии, понимая, что в данной ситуации это совершенно нереально.
Такая позиция советского руководства, по мнению данных отечественных истори-
ков, объяснялась теми обязательствами, которые Советский Союз имел перед Китаем в соответствии с устной декларацией, провозглашённой советским представителем 21 августа 1937 г. при подписании советско-китайского договора о ненападении. Эта декларация требовала, как мы уже ранее отмечали, от советской стороны воздержания от заключения на время японо-китайского конфликта «какого-нибудь договора о ненападении с Японией» [12, с. 119].
На деле соображения, связанные с реакцией китайской стороны на возможное подписание японо-советского пакта о ненападении, не играли, на наш взгляд, первенствующей роли при определении советской стороной формата и содержания ожидавшегося соглашения. Советская сторона уже давно изменяла духу данного ей Китаю в августе 1937 г. обещания, тем более, что формулировка «какого-нибудь договора о ненападении» существенно расширяла рамки обещанного советской стороной и касалась, по всей видимости, не только исключительно пакта о ненападении, но и других, схожих по смыслу и содержанию договоров. Реакция китайской стороны на подписание в апреле 1941 г. пакта о нейтралитете вполне убедительно об этом свидетельствовала.
Немаловажное значение при выборе формы японо-советского соглашения имела и ожидаемая реакция США на очередное проявление японо-советского сближения, которое американская дипломатия рассматривала в аспекте конструируемого «пакта четырёх». Отсюда желание советской стороны придать этому документу как можно менее серьёзное политическое звучание. В подтверждение этого сошлёмся на содержание телеграммы НКИД СССР советским полпредам в Японии и Китае ещё от 14 июня 1940 г., в которой указывалось на желательность избежания договоров с Японией, которые провоцировали бы США на антисоветские акции, ограничившись соглашениями с Токио по второстепенным вопросам [11, с. 221].
Значение вопроса о форме японо-советского соглашения (либо пакт о ненападении, либо пакт о нейтралитете) вообще несколько преувеличено. Многое свидетельствовало о том, что как для японского, так и советско-
го руководства вопрос о форме пакта не имел принципиального значения.
Позиция советской стороны на переговорах с Японией о заключении пакта имела много общего с обычным политическим торгом, к которому всё чаще и чаще прибегала сталинская дипломатия. Фактически японской стороне предлагалось два варианта соглашения. При заключении пакта о ненападении, по словам Молотова, «пришлось бы касаться вопроса о возвращении некоторых утерянных ранее Россией территорий, так и вопроса об МНР и Синьцзяне» [12, с. 59]. Это был на тот период максимум уступок, которые желала бы видеть от Японии советская сторона. Пожелания эти, конечно, не совпадали с желаниями японской стороны, но приучать своего восточного потенциального партнёра по противостоянию «западным плутократиям» было желательно и целесообразно.
Предлагая подписание вместо пакта о ненападении, повлекшего для Японии, прими она советские условия, территориальные потери, подписание пакта о нейтралитете, советское руководство действовало очень ловко и прагматично. Практически ничего не теряя для себя от изменения формы предполагавшегося соглашения, Советский Союз смог добиться в итоге решения столь болезненного для себя вопроса о японских концессиях, гарантировать своё господствующее положение в Центральной Азии, сохранив за собой МНР, и по-прежнему иметь возможность оказывать влияние на позиции китайского руководства посредством продолжавшихся поставок вооружения, техники, специалистов и горючесмазочных материалов. Вот уж действительно, по словам Того, поведение Японии в то время едва ли кто мог понять.
Но на самом деле мотивы поведения японского руководства были вполне понятны. Япония была насущно заинтересована в полном урегулировании отношений с СССР, причём время было явно не на её стороне. Ещё 22 сентября 1940 г. островная империя фактически приступила к осуществлению южного варианта своей экспансии: ею был оккупирован Северный Индокитай, правда, в соответствии с франко-японским соглашением, навязанным французским колониаль-
ным властям Индокитая совместным нажимом Германии и Японии.
С этого момента Япония становилась заложницей собственной авантюристской экспансионистской политики и вынуждена была действовать, прибегая к очень ограниченному набору средств. Приостановить дальнейшее продвижение на юг было уже едва возможно, и весьма вероятным становился риск прямого столкновения с США и Великобританией. Безопасность северных рубежей империи, гарантированная пактом о нейтралитете или о ненападении с СССР, становилась в таких условиях едва ли не самой насущной необходимостью для рвущегося на юг Азии агрессора.
Поэтому Япония спешила, и уже 21 ноября 1940 г. Татэкава передал В. М. Молотову ответ японского правительства на предложение советского правительства от 18 ноября. Правда, японское правительство попыталось «взбрыкнуть» и сейчас, поскольку с признанием проекта пакта заслуживающим внимание посчитало проект протокола о ликвидации концессий абсолютно неприемлемым, предлагая продать Японии северную часть Сахалина, чтобы положить конец спорам между СССР и Японией.
Молотов в ответ на последнюю «инициативу» японского правительства, сославшись на своё выступление от 29 марта 1940 г. на сессии Верховного Совета СССР, заявил, что вопрос о продаже Северного Сахалина может стоять только как шутка, хотя ещё в начале 1920-х гг. вопрос о продаже северной части острова стоял на повестке дня Политбюро, и советская сторона тогда была готова обсуждать вопрос о продаже российской территории, но стороны не сошлись в цене [1, с. 10]. В заключение советский нарком выразил надежду на получение ответа японского правительства, удовлетворявшего пожелания советской стороны, и одновременно подчеркнул, что если Япония не считает дать нужным такой ответ, то соглашение не состоится [12, с. 215].
Столь жёсткая позиция советской стороны заставила Токио отложить на время решение вопроса о пакте, прибегнув к излюбленному способу давления на советскую сторону организацией антисоветской шумихи в прессе, формированием различных обществ
с антисоветской направленностью и ужесточением своей позиции на переговорах по вопросам рыболовства и японских концессий на Северном Сахалине.
Немаловажное значение, в том числе и как средству давления на своего неуступчивого партнёра, придавалось японской дипломатией и особенно министром иностранных дел Японии Ё. Мацуокой начавшимся японо-американским переговорам об ослаблении напряжённости во взаимоотношениях двух стран.
Однако советская сторона была непреклонна. Контуры желаемого для неё соглашения с Японией были чётко обозначены, и отступать от них Москва ни в коем случае не собиралась, понимая, что время работает на неё, а не на Японию. Тем более, что у Москвы по-прежнему в руках находился очень действенный и болезненный для японцев рычаг воздействия в виде поставок в Китай партий вооружения.
Именно в это время Советский Союз вновь увеличил помощь Китаю в счёт реализации третьего кредитного соглашения от июня 1939 г. Без оформления контрактов с 25 ноября и до конца 1940 г. в Китай были доставлены две партии вооружения (включая свыше 250 самолётов и орудий), нефтепродуктов и автомашин на общую сумму 73 млн долларов. Правда, уже в начале 1941 г. советские поставки чунцинскому режиму вновь приостановились, то ли как сыгравшие свою роль рычага воздействия на Японию, то ли как средство наказания начинавшего всё более и более выходить из под контроля Чан Кайши.
После некоторого перерыва, вызванного неуступчивостью обеих сторон, с февраля 1941 г. переговорный процесс вновь стал наполняться реальным содержанием. Но возобновление переговорного процесса происходило уже в изменившихся обстоятельствах. По разным каналам в Токио стала поступать информация о том, что Германия готовится к войне против СССР. Одним из каналов получения этой информации были и продолжавшиеся параллельно японо-американские переговоры.
Японская дипломатия, вынужденная учитывать эту информацию, должна была прояснить истинные намерения своего эксцентричного союзника. Неясность ситуации
поставила на повестку дня вопрос о поездке руководителя внешнеполитического ведомства Японии Ё. Мацуоки в Европу для получения в Москве, Берлине и Риме информации из первых рук. 12 марта Мацуока тронулся в путь и прибыл в Москву 24 марта. Первый заезд японского министра иностранных дел в Москву оказался зондажем, причём для обеих сторон. Мацуока ещё не знал, что ему приготовил Гитлер; Сталин, соответственно, также мог пока только догадываться о пределах возможных уступок, на которые готова была пойти японская сторона ради обеспечения нейтралитета СССР.
Несмотря на явно предварительный характер встречи во время первого визита, Ма-цуока встречался и с Молотовым, и со Сталиным. Разговор между двумя министрами касался в основном условий достижения договорённости, ожидаемой с обеих сторон. Отмечалось определённое смягчение советской позиции, по-видимому, связанное с нарастанием угрозы с германской стороны. Советский дипломат, отвергнув в очередной раз предложения японской стороны о продаже северной части Сахалина Японии, в свою очередь поставил вопрос о покупке у Японии не только южной части Сахалина, но и некоторой группы Северных Курильских островов. Речь, таким образом, шла уже не о безвозмездном «возвращении» Южного Сахалина и Курил, но о покупке части этих территорий [19, с. 125].
Во время встречи со Сталиным японский дипломат много и подробно рассуждал о якобы существовавшем в Японии «моральном коммунизме» и о необходимости общей борьбы с «англосаксами». Сталин фактически поддакивал японскому министру, указывая на то, что русские никогда не были друзьями англосаксов и теперь, пожалуй, не очень хотят с ними дружить [12, с. 75].
Прибыв в столицу нацистской Германии, Мацуока, впрочем, без особого удивления обнаружил, что «союз четырёх» уже не входил в планы гитлеровского руководства. Риббентроп, говоря об ухудшении отношений с Москвой, даже намекнул на возможность войны, но о плане «Барбаросса», т. е. о принятом решении воевать с Россией, Мацуоку прямо не оповестил, ни официально, ни не-
официально, причём это было сделано по специальному личному указанию Гитлера.
Говоря лишь о возможности германо-советской войны, германский рейхсминистр, тем не менее, посоветовал Японии не вмешиваться в эту возможную войну. Японская помощь Германии в таком случае, по мнению руководителя германского внешнеполитического ведомства, должна была выразиться в нанесении удара по Сингапуру - главной военной базе Великобритании на Дальнем Востоке.
Японский министр иностранных дел, ограничившись лишь неким подобием личного обещания, по-прежнему не скрывал своего намерения заключить с Советским Союзом пакт о нейтралитете. Можно сколько угодно рассуждать о недогадливости и негибкости Мацуоки, но поступить по-другому японский министр и представляемая им страна не могли, поскольку для Японии интересы обеспечения безопасности тыла во время её ожидавшейся экспансии на юг, против интересов Великобритании и особенно США, не оставляли иного выбора.
Японо-советский пакт должен был в стратегии Коноэ - Мацуоки упрочить позиции Японии в отношении США, и этому никакие германские действия и намерения способствовать не могли. Ценность Германии для Японии в качестве союзника после 23 августа 1939 г. была весьма сомнительна. Многие в Токио до сих пор ещё не могли оправиться от августовского шока 1939 г. Именно поэтому, имея самые широкие полномочия, Мацуока был настроен заключить пакт о ненападении или нейтралитете, вопреки предупреждению Риббентропа, с целью сохранения свободы рук, как в отношении Берлина, так и Москвы.
Полный сомнений и раздумий, так и не прояснивший для себя до конца ситуацию в советско-германских отношениях после посещения Рима и Берлина, Мацуока 7 апреля 1941 г. возвратился в Москву, дабы продолжить начатый в марте разговор. Переговоры протекали достаточно сложно и противоречиво, японский министр даже подумывал об отъезде из Москвы без так необходимого для империи пакта, но в конце концов, при заинтересованной позиции обеих сторон, было найдено компромиссное решение.
Мацуока в последнюю минуту согласился на следующий вариант: при заключении пакта он предложил вручить конфиденциальное письмо о возможности в дальнейшем ликвидировать все спорные вопросы о концессиях в течение нескольких месяцев после заключения пакта.
12 апреля 1941 г. прямо с вечернего просмотра в Художественном театре спектакля по пьесе А. П. Чехова «Три сестры» японский министр иностранных дел был приглашён в Кремль для переговоров с И. В. Сталиным. Переговоры продемонстрировали лишний раз как взаимное желание к сближению, так и наличие реальной основы для такого сближения. На смягчение позиции советского руководителя вполне вероятно оказал воздействие германский блицкриг в Югославии, которая накануне, во многом сталинскими интригами, была оторвана от фашистского блока.
Результативный обмен мнениями между Сталиным и японским дипломатом позволил 13 апреля В. М. Молотову с одной стороны и Ё. Мацуоке и послу Японии Ё. Татэкаве с другой подписать в Кремле пакт о нейтралитете между СССР и Японией.
В первой статье пакта говорилось, что обе договаривавшиеся стороны обязывались поддерживать мирные и дружественные отношения между собой и взаимно уважать территориальную целостность и неприкосновенность другой договаривавшейся стороны.
В случае если одна из договаривавшихся сторон, говорилось во второй статье, оказалась бы объектом военных действий со стороны одной или нескольких третьих держав, другая договаривавшаяся сторона должна была соблюдать нейтралитет в продолжении всего конфликта. Пакт вступал в силу со дня его ратификации обеими договаривавшимися сторонами и сохранял свою силу в течение пяти лет. Если ни одна из сторон не денонсировала пакт за год до истечения срока его действия, он считался автоматически продлённым на следующие пять лет [12, с. 228].
Одновременно с гарантированием безопасности собственных дальневосточных рубежей обе державы в специальной декларации особо торжественно заявили, что «в интересах обеспечения мирных и дружественных отношений между обеими странами» СССР обязывался уважать территориальную
целостность и неприкосновенность Мань-чжоу-го, а Япония обязывалась уважать территориальную целостность и неприкосновенность Монгольской Народной Республики. Тем самым СССР отстоял свои права во Внешней Монголии (в обмен на фактическое признание Маньчжоу-го) и, в то же время, сохранил за собой право и возможность оказывать влияние на ситуацию в Китае.
Особое значение, которое сталинское руководство придавало улучшению японо-советских отношений путём подписания пакта о нейтралитете, подчёркивалось присутствием руководителя советского государства И. В. Сталина на проводах Ё. Мацуоки, что само по себе являлось беспрецедентным событием. Проявление самой дружественной привязанности по отношению к германским послу Ф. Шуленбургу и военному атташе Кребсу («Мы останемся друзьями с Вами в любом случае») должно было лишний раз продемонстрировать державам оси и всему миру приверженность Советского Союза идее «континентального пакта» [21, с. 217].
Германское руководство с неудовольствием отнеслось к заключению японо-советского пакта, сам факт подписания которого, по словам шефа внешней разведки гитлеровского рейха В. Шелленберга, явился «большой неожиданностью» для гитлеровского руководства. Тот же Шелленберг отмечал, ссылаясь на Р. Зорге, что «Япония ни при каких обстоятельствах не денонсировала бы свой мирный договор с Советским Союзом» [22, с. 163]. По всей видимости, для Японии пакт с Советской Россией имел стратегическое значение, превосходившее в некотором смысле даже значение «тройственного пакта» и сохранявшееся в течение Тихоокеанской войны.
В заключение сошлюсь на мнение бывшего секретаря и доверенного лица Ё. Ма-цуоки Т. Касэ, с сожалением констатировавшего, что «к великому несчастью именно тогда, когда обе страны пытались улучшить свои отношения, началась война между Германией и Советским Союзом» [16, р. 224]. Но даже в условиях продолжавшейся германо-советской войны японское руководство весьма настойчиво искало способы и пути примирения воевавших между собой Германии и Советской России, ибо только прими-
рение двух континентальных тоталитарных держав могло предоставить Японии хотя бы гипотетический шанс выстоять в войне против сил англо-американо-китайской коалиции.
ЛИТЕРАТУРА
1. ВКП(б), Коминтерн и Япония. 1917-1941 гг. -М. : РОССПЭН, 2001. - 808 с.
2. Аварин В. Я. Империализм в Маньчжурии : в 2 т. - М. ; Л. : ОГИЗ (Соцэкгиз), 1934. -Т. 1 : Этапы империалистической борьбы за Манчжурию. - 414 с. ; Т. 2 : Империализм и производственные силы Манчжурии. - 560 с.
3. Аварин В. Я. «Независимая» Маньчжурия. -2-е изд. - М. : Партиздат, 1934. - 152 с.
4. Болдырев Г. И. Японские милитаристы провоцируют войну. - М. : Госполитиздат, 1938. -64 с.
5. Иоган Е., Танин О. Когда Япония будет воевать. - М. : Соцэкгиз, 1936. - 238 с.
6. Оккупация Маньчжурии и борьба империалистов : сб. ст. - М. : Парт. изд-во, 1932. -167 с.
7. Терентьев Н. Очаг войны на Дальнем Востоке. - М. : Партиздат, 1934. - 255 с.
8. XVII съезд ВКП(б) : стеногр. отчёт. - М. : Партиздат, 1934. - 716 с.
9. Coox A. D. Nomonhan: Japan against Russia, 1939. Vol. I-II. - Stanford : Stanford University Press, 1985.
10. Grew J. Ten Years in Japan. A Contemporary Record Drawn from the Diaries and Official Papers of Joseph C. Grew, United States Ambassador to Japan, 1932-1942. - New York : Simon and Schuster, 1944.
11. Сафронов В. П. СССР, США и японская агрессия на Тихом океане. 1931-1945 гг. - М. : Институт российской истории РАН, 2001. - 456 с.
12. Славинский Б. Н. СССР и Япония - на пути к войне: дипломатическая история, 19371945 гг. - М. : Япония сегодня, 1999. - 540 с.
13. Русско-китайские отношения в ХХ веке. Т. IV. Советско-китайские отношения. 1937-1945 гг. : в 2 кн. - М. : Памятники исторической мысли, 2000. - Кн. 1 : Советско-китайские отношения. 1937-1944. - 870 с.
14. Того Сигэнори. Воспоминания японского дипломата. - М. : Новина, 1996. - 528 с.
15. Молодяков В. Э. Берлин - Москва - Токио: к истории несостоявшейся «оси», 1939-1941. -М. : АИРО-ХХ, 2000. - 72 с.
16. Toshikazu Kase. Eclipse of the Rising Sun. -London, 1951.
17. Молодяков В. Э. Несостоявшаяся ось: Берлин - Москва - Токио. - М. : Вече, 2004. -480 с.
18. Кутаков Л. Н. История советско-японских дипломатических отношений. - М. : Изд-во ИМО, 1962. - 560 с.
19. Черевко К. Е. Серп и молот против самурайского меча. - М. : Вече, 2003. - 384 с.
20. Советская внешняя политика. 1917-1945. Поиски новых подходов. - М. : Международные отношения, 1992. - 347 с.
21. Канун и начало войны : документы и материалы. - Л. : Лениздат, 1991. - 431 с.
22. Шелленберг В. Лабиринт. Мемуары гитлеровского разведчика. - М. : СП «Дом Бируни», 1991. - 400 с.
Информация о статье
Дата поступления 3 сентября 2017 г.
Дата принятия в печать 30 октября 2017 г.
Сведения об авторе
Черепанов Константин Владимирович -
канд. ист. наук, доцент кафедры всеобщей истории Омского государственного университета им. Ф. М. Достоевского (Омск, Россия)
Адрес для корреспонденции: 644077, Россия,
Омск, пр. Мира, 55а
E-mail: k.v.cherepanov@mail.ru
Для цитирования
Черепанов К. В. Между Китаем и Японией. Дальневосточная стратегия СССР в 19311941 гг. // Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2017. № 4(16). С. 102-118. DOI: 10.25513/2312-1300.2017.4. 102-118.
Article info
Received
September 3, 2017
Accepted October 30, 2017
About the author
Cherepanov Konstantin Vladimirovich - Candidate of Historical sciences, Associate Professor of the Department of World History of Dostoevsky Omsk State University (Omsk, Russia)
Postal address: 55a, Mira pr., Omsk, 644077, Russia
E-mail: k.v.cherepanov@mail.ru For citations
Cherepanov K. V. Between China and Japan. The Far-Eastern Strategy of the USSR in 1931-1941. Herald of Omsk University. Series "Historical Studies", 2017, no. 4 (16), pp. 102-118. DOI: 10.25513/2312-1300.2017.4.102-118 (in Russian).
