CC BY
178
МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЙ ПОДХОД К АНАЛИЗУ И ПРИМЕНЕНИЮ ПОНЯТИЯ «МЕХАНИЗМ ПРОЦЕССУАЛЬНОГО ДОКАЗЫВАНИЯ»
Мироненко Сергей Владимирович
канд. ист. наук, доцент, ведущий научный сотрудник Самарской государственной областной академии (Наяновой),
РФ, г. Самара E-mail: [email protected]
MULTIDISCIPLINARY APPROACH TO THE ANALYSIS AND THE USE OF THE NOTION “A MECHANISM OF PROCEDURAL PROOF”
Mironenko Sergey
candidate of Historical Sciences, Associate professor, Leading Researcher, Samara Municipal Nayanova University,
Samara, Russia
АННОТАЦИЯ
В данной статье предпринята попытка изучения феномена процессуального доказывания в судебном разбирательстве с позиций нескольких смежных гуманитарных наук. Имеющиеся в современной отечественной правовой теории понятия, описывающие доказывание, рассмотрены через призму когнитивных взглядов и представлений. Использован опыт представителей теории англо-саксонского права. Приведен пример альтернативной стратегии доказывания с помощью персуазивных текстов.
ABSTRACT
The attempt of the phenomenon study of procedural proof during judicial examination from the perspective of several related human sciences is made. Present
Мироненко С.В. Междисциплинарный подход к анализу и применению понятия «механизм процессуального доказывания» // Universum: Экономика и юриспруденция : электрон. научн. журн. 2015. № 1(12) . URL: http://7universum.com/ru/economy/archive/item/1847
in modern national legal theory notions describing proof are analyzed through the prism of cognitive views and perceptions. Representatives’ experience of the common law theory is used. The example of proving alternative strategy by use of persuasive texts is given.
Ключевые слова: междисциплинарный подход, правовое сознание, коммуникативное воздействие, когнитивный подход, правовой дискурс, правовой нарратив, персуазивный текст.
Keywords: multidisciplinary approach, legal awareness, communicative effect, cognitive approach, legal discourse, legal narrative, persuasive texts.
1. Теоретические и методологические предпосылки междисциплинарного анализа правовой сферы
Социоморфная природа науки предполагает, что задачи для исследователей определяются общественными потребностями. Для современной России необходимость модернизации, в том числе и социальной сферы, ставит перед деятелями науки, включая тех, кто изучает область права, новые, отсутствовавшие ранее проблемы. Прежде всего, это касается междисциплинарных исследований, имеющих огромный эвристический потенциал. Это очевидно не только для самих ученых, но и для политических руководителей страны, обозначающих приоритеты в научных изысканиях. Вот как оценивает это направление науки заместитель председателя Комиссии по модернизации и технологическому развитию С.С. Собянин. Характеризуя направления возможного научно-технологического прорыва, он говорит: «Еще большего эффекта можно достичь в междисциплинарной зоне, на пересечении и нано-, и био-, и информационных, и даже когнитивных технологий» [6, с. 58].
Правовое сознание, определяющее функционирование
правоохранительной и судебной систем современного российского общества, как никогда ранее нуждается во всестороннем научном осмыслении. Прежде всего, это связано с постсоветской трансформацией экономического
и социального строя в России и соответствующей им правовой сферы. Процесс окончательного становления системы российского законодательства не завершен. Новые нормы законов и непривычный для большинства населения характер их применения далеко не всегда адекватно понимаются и принимаются участниками правоотношений, представления которых в значительной мере сформированы на доперестроечных принципах. Следует отметить, что традиционная теория права, изучающая его историю, отдельные отрасли: конституционное, гражданское, уголовное, административное и т. д., является достаточно развитой отраслью научного знания. Тем не менее, следуя требованиям времени, исследователями, работающими в рамках «классической» юридической науки, предпринимаются существенные усилия по переосмыслению, приведению в соответствие современным условиям онтологических и эпистемологических основ, понятийного аппарата отечественного права.
Вместе с тем проблемы, связанные с изучением воздействия изменений в социальной системе страны как на всю правовую сферу в целом, так и на конкретные области теории и практики правоприменения, по нашему мнению, недостаточно охвачены познавательной активностью ученых. Даже имея в своем составе современные теоретико-методологические принципы, «классическая» юриспруденция вряд ли способна в полной мере выявить, каким образом происходит восприятие и репрезентация общественным и индивидуальным сознанием как единичных правовых норм, так и правовых систем (например, договорного или корпоративного права). Не обладая такого рода знаниями, как законодателям, так и правоприменителям трудно предвидеть, каким будет поведение граждан, сформированное под воздействием тех или иных норм закона, а также что из себя будут представлять социально-правовые последствия этого поведения. Европейский и американский опыт свидетельствует о том, что большинство из актуальных направлений исследований в указанных областях может быть успешно реализовано только на междисциплинарной основе. В этой связи приоритетные
направления отечественных научных исследований, как представляется, должны распространяться за пределы собственно юридических наук, в междисциплинарные области. Имеющийся, по нашему мнению, на сегодня недостаток широкой практики внедрения междисциплинарных исследований в теорию права, возможно, обусловлен инерцией мышления отечественных ученых. Вероятно, она связана с отсутствием в советской юриспруденции устойчивой традиции привлечения к решению правовых проблем средств и методов других наук, особенно не включенных в марксистскую обойму.
Попробуем продемонстрировать, что использование междисциплинарных исследований в юридической сфере может быть весьма плодотворным. Одним из наиболее перспективных направлений такой работы может стать изучение феномена процессуального доказывания в судебном разбирательстве. Формирование и реализация доказательной базы и ее элементов выступает важнейшим фактором решения правовых споров. В отличие от англо-американской прецедентной системы права, имеющей в своем составе устоявшуюся традицию процессуального доказывания, так называемую теорию доказательства (Law of evidence; rules of evidence), в отечественной юридической теории и практике такая цельная система отсутствует. Это обстоятельство весьма негативно сказывается на единообразии и правильности толкования и применения законов участниками судебного разбирательства. Имеющиеся публикации на эту тему [10; 11] свидетельствуют о том, что российская наука находится только на пути к разработке современной научно обоснованной теории доказывания.
Одной из заметных работ российских правоведов в области доказывания является монография В.А. Новицкого «Теория российского процессуального доказывания и правоприменения», в которой предложено понятие «механизм процессуального доказывания» [11]. При анализе содержания этого понятия возможно продвижение как в направлении выявления закономерностей функционирования феномена правового доказательства, так и в создании рекомендаций для практикующих юристов, а также методик по подготовке
квалифицированных кадров. В рамках описания дефиниции В.А. Новицкий исходит из того, что доказывание и правоприменение соотносятся как производная причины и следствие. При этом он полагает, что право применяется не к спорному правоотношению, а к модели этого общественного отношения, создаваемого в сознании правоприменителя заинтересованным субъектом доказывания. Под воздействием примененного права сама модель приобретает характер законно оформленного правоотношения [11, с. 186]. В дальнейшем, говоря о механизме доказывания, будем иметь в виду, что предмет доказывания уже определен субъектом, поскольку вычленение такого предмета является самостоятельной, порой весьма сложной задачей.
Многие ученые, работающие в области российского права, сходятся во мнении, что в постсоветский период в отечественной юридической теории наметилась переориентация при постановке исходных целей субъекта доказывания. В юриспруденции советского периода при рассмотрении правовых коллизий во главу угла ставился поиск и выявление так называемой объективной истины. Не последнюю роль при этом играло приснопамятное «классовое сознание». Термин «истина» содержался в целом ряде статей ранее действовавшего УПК РСФСР 1960 г. (например, ст. ст. 89, 243, 246, 257, 280, 285), но при этом закон не давал определения понятию «истина». Да и сама марксистская доктрина содержала различные толкования и неоднозначную трактовку истины.
В настоящее время все больше специалистов разделяют мнение о том, что для субъекта доказывания целью выступает формирование у правоприменителя (суда) представления о законности и обоснованности утверждений и юридического подтверждения его правоты в форме судебного акта. Подобное понимание в значительной мере формируется под воздействием действующего процессуального законодательства. Например, статья 55 ГПК РФ устанавливает, что «доказательствами по делу являются полученные в предусмотренном законом порядке сведения о фактах, на основании которых суд устанавливает наличие или отсутствие обстоятельств, обосновывающих
требования и возражения сторон, а также иных обстоятельств, имеющих значение для правильного рассмотрения и разрешения дела». Исходя из этого, в теоретической модели доказывания на первый план в качестве исходного пункта целеполагания выдвигается формирование направленного коммуникативного воздействия субъекта на суд. В результате этого воздействия будет установлено наличие или отсутствие обстоятельств, способных, по мнению субъекта доказывания, повлиять на правильное разрешение дела. Неизбежный при этом выход за пределы классической теории права, в междисциплинарную область, в частности в коммуникатиевистику, привел к тому, что у ряда авторов, например, у С.С. Алексеева [1], И.М. Лузгина [9], при теоретическом анализе правовой субстанции большое значение придается коммуникативному аспекту доказывания с использованием понятийного инструментария теории коммуникации. Указанные теоретические поиски создают предпосылки и открывают перспективы для дальнейшего исследования феномена процессуального доказывания средствами и методами смежных наук, прежде всего, когнитивных.
За последние годы развитие целого направления в гуманитарных исследованиях, в том числе и охватывающее сферу юриспруденции, получило название когнитивизма. В научной литературе процессы и явления, связанные со знанием и информацией часто называются когнитивными или когнициями. К настоящему времени когнитивизм характеризуется как достаточно широкое направление научных исследований, которые, как правило, носят междисциплинарный характер и ведутся на стыке психологии, лингвистики, социологии, культурологи и т. д. Что касается применения когнитивного подхода в области права, то обращают на себя внимание следующие труды: Дж. Бруннер и Ф. Амстердам «Правовое мышление», В. Лабов «Социолингвистическая модель нарратива», Р. Ли-Годман «Аспекты правового нарратива» [19; 20].
В связи с пионерским характером работ, использующих когнитивный подход в праве, и вытекающим из этого отсутствием устоявшихся традиций,
авторы придерживаются различной, далеко не всегда совпадающей по содержанию терминологии. Пока нельзя сказать о том, что выработаны четкие дефиниции, описывающие основные понятия, объект и предмет, средства и методы когнитивных исследований применительно к правовым феноменам. Тем не менее полученные авторами результаты позволяют оценивать применение когнитивного подхода в правовой области как вполне успешное.
Универсальность когнитивного подхода, широкое распространение и несомненные успехи позволили некоторым ученым вести речь даже о когнитивной революции в социальных науках. Известный американский лингвист Ноам Хомски, характеризуя сложившуюся в обществоведении ситуацию, писал, что когнитивная революция относится к состоянию разум/мозга и тому, как они обуславливают поведение человека, особенно к когнитивным состояниям: состояниям знания, понимания, интерпретаций, верований и т. п. [14]. Поскольку социальное поведение людей обусловлено мышлением и его состояниями, то базовой составляющей когнитивистики принято считать когнитивную психологию. В отношении данной научной дисциплины один из наиболее авторитетных современных ученых-психологов Роберт Солсо пишет следующее: «Когнитивная психология — это научное изучение мыслящего разума; она касается следующих вопросов:
• Как мы обращаем внимание на информацию о мире и собираем ее?
• Как мозг сохраняет и обрабатывает эту информацию?
• Как мы решаем проблемы, думаем и формулируем свои мысли с помощью языка?» [13].
Рассматривая предмет юридической науки через призму определения Р. Солсо, можно заключить, что когнитивный подход в правовой сфере в интересующем нас аспекте может быть использован для выяснения следующих вопросов:
• каковы особенности и закономерности восприятия и репрезентации правовых феноменов общественным и индивидуальным сознанием российских граждан, говорящих на русском языке;
• каким образом представления граждан и профессиональных участников о правовой системе и ее функционировании воздействуют на формирование социально значимого поведения субъектов в правоохранительной и правоприменительной сфере;
• в чем заключается специфика коммуникации в правовом поле и как знание этой специфики может повлиять на социальную эффективность такого рода коммуникативной деятельности. Каково взаимодействие и взаимовлияние репрезентационных, коммуникационных и поведенческих актов в рассматриваемой области.
Следует сразу отметить, что когнитивный подход предполагает изучение различного рода ментальных образований, существующих в языковой среде. При этом язык, следуя традициям, заложенным Л.С. Выготским, понимается не только как лингвистическая форма, но и как операциональная область. Понятия и категории, выраженные в языке, могут рассматриваться в качестве инструментов для социальной деятельности. Национальный язык и мышление неразрывно связаны с культурой и системой ценностей конкретной нации. В совокупности они и формируют коллективное и индивидуальное национальное сознание, включая его правовые аспекты. Поэтому, следуя принципам когнитивизма, в дальнейших рассуждениях будем исходить из того, что исследуемые когнитивные образования относятся к правовому сознанию российских граждан, говорящих на русском языке.
Различными когнитивными научными дисциплинами, изучающими социальное функционирование языка, разработан обширный и мощный понятийный аппарат. Его использование предполагает, что человек должен изучаться как система переработки информации, а поведение человека — описываться и объясняться в терминах когнитивного подхода к исследованию психологии внутренних состояний. Эти состояния физически проявлены,
наблюдаемы и интерпретируются как получение, переработка, хранение, а затем и мобилизация информации для рационального решения задач.
Одним из ключевых понятий, применяемых всеми когнитивными направлениями, является понятие дискурса. Не останавливаясь на различных трактовках этой категории, имеющихся в научных работах, в дальнейшем будем считать, что Дискурс — речевая деятельность, обслуживающая определенную социальную сферу, например, правовой дискурс, является речевой деятельностью, обслуживающей сферу права.
Полагаем, что по ряду причин, которые будут изложены ниже, целесообразно в правовом дискурсе выделить такую его часть, как профессиональный дискурс. Этим видом дискурса пользуются преимущественно квалифицированные участники деятельности в правовом поле: сотрудники правоохранительных органов, судейский корпус, адвокаты и другие специалисты. В своих существенных чертах, профессиональный правовой дискурс в значительной степени формализован, подчиняется требованиям процессуальных норм.
Вольно или невольно в сферу права вовлечено огромное количество неспециалистов, использующих при репрезентации и практических действиях в этой сфере обыденное мышление и обыденные представления о законе и его функционировании. Их правовые представления сформированы под влиянием культурных и бытовых традиций, несистематических знаний из области права, расхожих «понятий», применяемых при разрешении конфликтных ситуаций вне правового поля, которые, порой, существенно разнятся с представлениями профессионалов. В результате при разрешении правовых коллизий как обыватели, вовлеченные в них, так и профессионалы, действующие в рамках своей компетенции, не вполне понимают друг друга, испытывают трудности в коммуникации.
Понятием, сопряженным с понятием «дискурс» является понятие «контекст». Под контекстом понимается сочетание факторов за пределами дискурса, которые в сумме влияют на понимание текстов, составляющих
дискурс, принципиально допускают инотекстовую реализацию. К таким факторам можно отнести социальные стереотипы, аллегории, «чтение между строк» и т. д. Принято выделять внешний и внутренний контексты дискурса. Внешний контекст правового дискурса — это социальные условия в широком смысле: общество и его основные черты, экономические,
антропологические, этнопсихологические, языковые и культурные переменные, законодательная и правоприменительная системы.
Внутренний контекст правового дискурса понимается как духовная сфера участников речевой деятельности, их менталитет, юридическая и правовая культура, степень их знакомства с юридическими знаниями, интерес к праву, традиции и формы вовлеченности в область права, подходы к решению правовых коллизий.
Выделение в правовом дискурсе профессиональной и обывательской составляющих ставит вопрос о когнитивных инструментах, применимых для их анализа. Несовпадение при восприятии правовых феноменов различными людьми вызвано не тем, что каждый из них обладает индивидуальным психофизиологическим механизмом восприятия, а, главным образом, отличиями в объеме и характере правовых знаний. Существенные различия в индивидуальном механизме восприятия отдельно взятой личности привели бы к невозможности обучения и социализации людей. Поэтому большинство ученых считают, что функционирование данного механизма примерно одинаково у всех, а его становление описано, в частности, в рамках генетической эпистемологии Жана Пиаже.
Когнитивистикой широко используется разработанное социальной психологией положение о том, что осмысление социальной и идеальной реальности происходит с помощью ментальных образований, содержащих сведения о наиболее часто встречающихся, типичных явлениях, процессах, объектах. Разными авторами для обозначения этих образований используются разные термины. У С. Московичи это социальные представления, у Дж. Бруннера — категории или концепты и т. д. Каждый человек, прошедший
социализацию и обучение, обладает системой концептов или смысловых единиц, соответствующих наиболее важным и распространенным
общественным феноменам, окружающим этого человека. Данная система служит для ее обладателя инструментом целостного отражения окружающей реальности. Известный американский психолог У. Джеймс говорил о подобной системе как о «схеме предвосприятия» [5].
Содержание представления или категории (концепта) состоит из феноменологических и операциональных когнитивных структур.
Феноменологические формируют совокупность знаний и представлений о феноменах лингвистической и экстралингвистической природы: исторических событиях, реальных личностях, законах природы, произведениях искусства, юридических законах. Содержание подобных концептов может рассматриваться в качестве прототипов объектов и событий, перцептивная информация о которых поступает к субъекту
Операциональные концепты лежат в основе социальной и речевой компетенции. Они содержат алгоритмизированную совокупность знаний, навыков, умений, которые обеспечивают обработку социальной информации, коммуникативные компетенции субъекта. Зачастую подобные ментальные образования реализуются как стереотипы восприятия и поведения.
Система концептов или своего рода «картина мира» субъекта служит промежуточным звеном между перцептивной информацией об объекте, поступающей к субъекту и итоговым результатом восприятия и смыслового отождествления объекта среди прочих, составляющих окружающую реальность. Для понимания и изучения этого весьма сложного когнитивного процесса разработано и используется понятие психологической репрезентации.
Психологическая репрезентация — феномен, охватывающий способность психики к взаимодействию предполагаемых в ее составе ментальных структур или схем «предвосприятия» с поступающей извне информацией в отношении целостных объектов и событий. В результате у субъекта формируется представление об этих объектах и событиях.
Разворачиваясь во времени как процесс, по большей части неосознаваемый субъектом, репрезентация содержит в себе и результат этого процесса.
С известным упрощением можно говорить о том, что психологическая репрезентация правовых явлений — это формирование и использование правовых представлений в отношении этих явлений с какой-то определенной позиции.
В рамках когнитивного подхода для изучения форм, посредством которых организовано содержание дискурса, в том числе и правового, успешно используется понятие «нарратив». Логично предположить, что в рассматриваемом нами правовом дискурсе основной формой организации дискурсивного содержания будет правовой нарратив. Такой точки зрения придерживаются зарубежные специалисты, работы которых упомянуты выше.
Нарратив правовой - репрезентация индивидуальным или коллективным субъектом конкретного явления из сферы права, представляющей целостный образ, охватывающий и объединяющий относящиеся к нему высказывания и представления. Нарратив предполагает не только донесение информации о предмете рассмотрения, но и формирует точку зрения на восприятие этого предмета.
Положение дел, описываемое этими высказываниями, которые по смыслу могут быть связаны с нарративом, образуют область нарратива. Собрание высказываний, которые составляют познавательное сообщение нарратива, называют нарративной субстанцией.
По нашему мнению, типичным случаем локализации области нарратива в правовом дискурсе будет некая коллизия, например, гражданско-правовой спор в суде. Изложение точки зрения на коллизию и пути ее разрешения каждым из участников спора, сформулированные правовые позиции сторон и в заключительной фазе мнение суда, зафиксированное в судебном акте, будут представлять собой основные правовые нарративы из состава данной области. Относящиеся к делу юридические факты, существенные обстоятельства и доводы составят нарративную субстанцию для рассматриваемых нарративов.
2. Процессуальное доказывание как нарратив
Одним из пионеров создания и развития теории нарратива, в том числе и в области права, является американский психолог-когнитивист Джером Сеймур Бруннер. В соответствии со взглядами Дж. Бруннера, человеческое мышление отражает реальность при помощи целого ряда, как он говорит, ментальных инструментов или символьных систем, приобретенных в результате эволюции, в первую очередь, языка. Как подобного рода ментальные инструменты и продукты культурного развития человека, в том числе применительно к правовой сфере, Бруннер рассматривает и нарратив [18].
По мнению Дж. Бруннера, нарратив является одним из способов организации содержания дискурса, репрезентируемого сознанием. При этом он формулирует 10 принципов, присутствующих при создании нарративов:
1. Диахрония нарратива (Narrative diachromcity). Это понятие
(diachromcity) означает, что связь событий, составляющих нарратив, рассматривается как последовательность, разворачивающаяся во времени. Эта последовательность может быть четко не обозначена. В качестве методологического принципа диахронический способ противоположен синхроническому, при котором изучаемый феномен рассматривается вне его связи со временем. Примером синхронического подхода является структурный анализ языка, применявшийся Фердинандом де Соссюром. Иллюстрацией диахронического метода при анализе языка может служить этимологические исследования слов и словообразований.
2. Принцип сюжетного единства (Particularity). Принцип, состоящий в том, чтобы представлять отдельные события и персонажи, составляющие нарратив, таким образом, что они, будучи сами по себе иногда подробно описаны и детализированы, в итоге служат средством (инструментом) для выражения общего замысла повествования.
Иначе говоря, частный характер событий, составляющих нарративную субстанцию, должен способствовать восприятию нарратива как единого целого
и репрезентирования его в виде заранее предполагаемого замыслом автора повествования феномена.
3. Принцип субъективации (Intentional state entailment). Этот принцип означает, что персонажи нарратива, независимо от их природы, обладают определенными идеями, желаниями, ценностями и предпочтениями (beliefs, desires, theories, values,) и т. д. Терминологически эти взгляды восходят к работам Иеремии Бентама (Jeremy Bentam), автора так называемой теории утилитаризма (intentionality is a name for the principle of utility). Сам Дж. Бруннер в качестве иллюстрации этого принципа ссылается на известного французского поэта Бодлера, по мнению которого основная задача художника заключается в замещении сил природы человеком. Можно предположить, что такое замещение влечет за собой принятие того, что репрезентация действительности в нарративе происходит с присущих человеку субъективных позиций, где есть оценки, предпочтения, желания, стереотипы и т. д.
4. Принцип функциональных персонажей (Hermeneutic composability). Принцип, состоящий в том, что основные сюжетные линии и ходы нарратива, а также действующие в них персонажи являются типичными для целого класса повествований. Эти участники могут быть функционально интерпретированы в составе рассматриваемого класса нарративов не только как действующие лица, но как функции, реализующие их ролевое значение и конструирующие «повествование» (story). Здесь и в смысловом плане, и терминологически целесообразно следовать концепции известного русского ученого Владимира Яковлевича Проппа, который еще в первой трети 20-го века на примере анализа русских сказок показал, что в нарративе его ключевые персонажи играют роль одной из функций нарративной структуры в целом. Например, Иван-Царевич, как правило, выступает функциональным персонажем героя, а Змей-Г орыныч — злодея. Всего В.Я. Пропп в сказках выделил шесть функциональных персонажей: герой, жертва, злодей и т. д. [12].
5. Принцип выхода за пределы обыденности (Canonicity and breach). Этот принцип заключается в том, что предметом повествования является
какое-то необычное происшествие (или происшествия), нарушающее (breaches) нормальное (canonical) положение вещей, привычный ход дел или общепринятые ожидания в отношении таковых. Определенной аналогией для этого принципа может служить идея, выдвинутая и обоснованная известным структурным лингвистом Романом Якобсоном. Она заключается в том, что для создания художественного образа автор должен осуществить так называемую смысловую интервенцию (epiphany). Роман Якобсон полагал, что с помощью такой смысловой интервенции возможно выполнить основную задачу писателя — превратить обычные вещи в необычные [17].
6. Принцип соответствия реальности (правдоподобия) (Referentiality). Принцип, состоящий в том, что нарративное повествование в некотором смысле отражает (references) реальность, хотя и не непосредственно. Описанная в нарративе «мнимая» действительность обладает признаками правдоподобия (verisimilitude) или подобия реальности, но не отождествляется с нею, т. е. не может быть верифицирована.
7. Принцип жанровой идентификации (Genericness). Принцип, дополняющий принцип сюжетного единства. Жанровая идентификация, состоит в том, что нарратив в целом поддается классификации или категоризации с точки зрения принадлежности к какому-либо жанру или жанрам повествований, принятых в рассматриваемой разновидности дискурса. Для правового дискурса жанрами можно считать исковые заявления, выступления сторон в судебном заседании, изложение судебного акта и т. д.
8. Принцип нормативности. (Normativeness). В данном случае нормативность понимается Дж. Бруннером как свойство нарратива давать представление или рекомендации о том, как следует действовать реципиентам повествования при наступлении событий, подобных тем, которые описывает нарратив, и выходящих за рамки обыденности, нарушающих норму.
9. Принцип отсылки к контексту (Context sensitivity and negotiability). Эта характеристика указывает на коммуникативный характер нарратива, обуславливающий влияние автора на адресатов в рамках контекста.
Она содержит явную или скрытую отсылку к контексту, побуждение со стороны автора к восприятию нарратива в определенном ключе: позитивно или негативно. Сочетается с принципом функциональных персонажей, в соответствии с которыми роль героя нарратива контекстуально фиксирована как положительная или как отрицательная (герой-злодей, добрый-злой).
10. Принцип исторической причинности и согласованности (Narrative accrual). В соответствии с этим принципом, нарративное повествование имплицитно или явно содержит в себе некие предшествующие ему повествования на ту же тему [18].
Нетрудно заметить, что предложенные Дж. Бруннером принципы организации нарратива носят дескриптивный характер и указывают на то, что должно быть или может быть в нарративе. Значение этих принципов при анализе нарратива несомненно и широко проиллюстрировано как самим Бруннером, так и его последователями на примерах, взятых из правового дискурса. Однако ни Бруннером, ни его коллегами не изложена методика реализации указанных принципов при создании новых нарративных текстов. В этом случае полагаем более конструктивным подход, изложенный другим видным ученым, голландским когнитивистом Ф. Анкерсмитом.
Ф. Анкерсмит исходит из того, что нарратив не может быть понят и проанализирован на основе логики единичного истинного высказывания. По его мнению, существует методологическое предубеждение, свойственное ученым ХХ столетия. Это предубеждение состоит в том, что сложную проблему «сцепления» языка и мира можно решить, только начав с простейших случаев употребления языка. Вопрос о том, что такое нарратив и как он соотносится с миром, нельзя, как полагает Анкерсмит, свести к вопросу об истинном единичном высказывании. Придерживаясь этой позиции, он ссылается на два следующих соображения [2].
Во-первых, многие нарративы, в частности исторические повествования, являются репрезентациями прошлого, которые выступают воспроизведением или заменой этого отсутствующего прошлого. Все усилия автора повествования
направлены на то, чтобы задача замены отсутствующего прошлого была выполнена как можно лучше. Поэтому если мы хотим понять (историческое) повествование и то, как оно соотносится с (прошлой) реальностью, мы должны поставить вопрос о том, как репрезентация соотносится с тем, что она репрезентирует. Аналогичные рассуждения можно провести относительно нарратива, описывающего события в правовом контексте. В определенном смысле репрезентация правового события или юридической позиции для субъекта является замещением или отображением этого события когнитивной сферой субъекта. Зачастую, в силу растянутости правового явления во времени, оно может быть репрезентировано как реконструкция отсутствующего прошлого или как прогноз еще не окончившегося процесса, а возможно, и как сочетание обеих случаев. В этой связи повествование или нарратив, как полагает Анкерсмит, могут быть поняты только в рамках специальной логики репрезентации.
Второе соображение состоит в том, что логика репрезентации не совпадает с логикой единичного истинного высказывания. Между ними есть бесспорное различие, что может быть показано на следующем примере. Возьмем такое истинное высказывание, как «закон суров». В этом высказывании можно выделить два компонента: один компонент, который обозначает («закон»), и другой, который приписывает свойство тому, что обозначается («.. .суров»). Референцию и предикацию вполне можно сравнить с креплениями, прочно присоединяющими истинное высказывание к миру. Однако в случае репрезентации такие крепления отсутствуют. Представим, к примеру, фотографию или картину. На них нельзя указать компоненты, которые только обозначают или только приписывают определенные свойства обозначаемому. То же самое можно сказать и о повествовании, репрезентирующем какое-либо правовое событие, например, нарушение существенного условия договора, описанное в исковом заявлении. В этом повествовании, которое далеко выходит за рамки единичного высказывания и выступает как нарратив, нельзя
будет определить, какой элемент только обозначает рассматриваемое явление, а какой только приписывает ему некие свойства.
Таким образом, Ф. Анкерсмит утверждает, что познавательные возможности теории нарратива и разрабатываемой в русле этой теории нарративной логики направлены на исследование отношения между репрезентируемым и его репрезентацией. Данная теория дает ответ на вопрос: благодаря чему одна репрезентация, в нашем случае юридическая позиция конкретного субъекта в отношении определенного события, является лучше или предпочтительней мнения другого субъекта, сформированного относительно того же события или явления.
Повествование, распадающееся на свои буквальные составляющие, устроит субъект репрезентации в меньшей степени, чем повествование, успешно преодолевающее буквальность. Успех формирования репрезентации зависит от того, насколько удалось создать единый образ репрезентируемого явления, преодолеть представление нарратива в виде набора единичных высказываний или перцептивных сигналов. Наилучшим нарративом будет тот, в котором предполагаемое понимание целого будет выражено наиболее четко. С этой точки зрения очевидно, что целостное и рационально организованное изложение правовой позиции стороной по делу будет воздействовать на адресата гораздо более эффективно, чем набор аргументов, просто сгруппированный вокруг некоего события.
Что же является основным инструментом формирования целостности нарративного повествования? Таким инструментом, по мнению Ф. Анкерсмита, выступает метафоризация. Он пишет, что «отношение между повествованием и реальностью, между нарративной репрезентацией и тем, что она репрезентирует, является метафорическим и должно анализироваться соответствующим образом» [2, с. 29].
Полагаем, метафоризация понимается Ф. Анкерсмитом довольно широко и применительно к правовым явлениям нуждается в некоторых уточнениях.
Стилистика, психолингвистика и другие отрасли языкознания считают метафоризацию одним из важнейших свойств языка. Метафоризация основана на взаимодействии двух структур знаний: когнитивной структуры «источника» и когнитивной структуры «цели». В процессе метафоризации некоторые области цели структурируются по образцу источника, иначе говоря, происходит «когнитивное отображение» или «метафорическая проекция». Предположение о частичном воспроизводстве структуры источника в структуре цели в теории метафоры получило название «гипотезы инвариантности».
Следы метафорической проекции обнаруживаются на уровне семантики предложения и текста в виде метафорических следствий. Например, метафора ЗАКОН (цель) — ЧТО ДЫШЛО (источник), в выражениях типа «закон, что дышло, куда ткнул, туда и вышло», обращает внимание адресата на идею «управляемости», «зависимости», которая является частью концепта «дышло». Распространенные в русском социуме знания о мире говорят о том, что дышло, как фрагмент сбруи для снаряжения лошади, полностью находится во власти извозчика, управляющего как повозкой в целом, так и дышлом в частности.
Высвечивание отдельных свойств источника в область цели, возникающее в процессе метафорической проекции и проявляющееся на уровне предложения и текста в виде метафорических следствий, часто называют
«профилированием».
Основной тезис теории метафоры сводится к следующей идее: в основе процессов метафоризации лежат процедуры обработки структур знаний — фреймов и сценариев. При этом фреймы и сценарии источника применяются для понимания и упорядочивания когнитивного содержания цели.
Области источника и цели неэквивалентны не только в смысле направления метафоризации. Область источника — это более конкретное знание, получаемое человеком в процессе непосредственного опыта взаимодействия с действительностью. По терминологии Б. Рассела
это «знание—умение». Сфера цели — менее ясное, менее конкретное, менее определенное знание, это, скорее, «знание—знакомство». По мнению
известного специалиста в области теории метафоры Д. Лакоффа, «метафора позволяет нам понимать довольно абстрактные или по природе своей неструктурированные сущности в терминах более конкретных или, по крайней мере, более структурированных сущностей» [8, с. 10]. Таким образом, процесс метафоризации — это использование субъектом имеющихся у него знаний в различной форме: прототипов, стереотипов, фреймов и сценариев как в целом виде, так и в виде фрагментов, для понимания и уяснения более сложных или менее структурированных феноменов.
Методологически очень важным является утверждение о том, что метафора принадлежит не только языку, т. е. не только словам. «Мы утверждаем, — пишет Д. Лакофф, — что процессы человеческого мышления [курсив Д. Лакоффа] во многом метафоричны. Это то, что имеется в виду, когда мы говорим, что концептуальная система человека структурирована и определена с помощью метафоры. Метафоры как выражения естественного языка возможны именно потому, что они являются метафорами концептуальной системы человека» [8, с. 27].
Из этого методологического положения следует, что метафорические выражения в языке системно соотнесены с метафорическими связями между соответствующими концептами, составляющими когнитивную «картину мира». Очевидно, что такие связи очень важны и служат мощным инструментом качественного усиления познавательной и коммуникативной способности субъекта.
С точки зрения познания метафорических аспектов языка и мышления, возникает возможность использования метафорических выражений, имеющихся в языке, для изучения природы метафорических связей между концептами. В сочетании с другими методами это поможет созданию более адекватной теоретической модели строения и функционирования «картины мира» человека, что, в свою очередь, даст более глубокое понимание ее влияния на природу человеческой деятельности. Использование метафор в правовом дискурсе отмечалось с античных времен. Дошедшие до нас
судебные речи древних ораторов изобилуют различного рода метафорами. Да и наши известные соотечественники: А.Ф. Кони, Ф.Н. Плевако и другие, пользовались ими весьма успешно. Но их метафоры — это талантливые находки, удел немногих дарований. Будучи теоретически осмысленной, метафоризация в правовом дискурсе может стать доступной и успешно использоваться широким кругом специалистов.
3. Множественность междисциплинарности при изучении правового дискурса
Следует отметить, что процедура доказывания как таковая появилась примерно одновременно с возникновением самих законов. Со времен Древнего Рима основой процессуального доказывания в «классической» юриспруденции выступает риторика. В современном обществоведении риторика понимается как теория и практика оптимизации речевого общения, его эффективности, результативности посредством воздействующей и убеждающей речи и при этом целесообразного использования всех средств и способов — лингвистических и экстралингвистических (внеречевых) — достижения целей коммуникации [7, с. 26—27]. Риторические практики глубоко разработаны и порой весьма успешны. Приемы и методы риторики со времен софистов уже представляли собой довольно стройную систему. Теоретическим и методологическим основанием для них служили достижения социальных наук, в первую очередь, логики. Совершенствуясь вместе с развитием обществознания, риторика находилась на уровне потребностей правовой сферы. В различных дискурсах, в том числе и юридическом, риторические практики широко распространены и эффективны. Практическая успешность риторики, с одной стороны, и ее тесная связь с науками об обществе и человеке, с другой стороны, позволяют говорить о том, что для своего дальнейшего совершенствования как основы доказывания современная риторика должна ассимилировать новейшие достижения теоретической мысли,
в том числе и когнитивистики.
Полагаем, что не существует серьезных ограничений для представления феномена процессуального доказывания в качестве предмета изучения в рамках когнитивного подхода. Это дает возможность использовать мощный методологический инструментарий когнитивистики, например, различные разновидности и процедуры дискурсивного анализа. В соответствии с заимствованными оттуда правилами, механизм процессуального доказывания в правовом дискурсе может быть представлен как формирование и реализация соответствующего нарратива. Сам нарратив имеет вид составленного по определенным правилам текста, устного или письменного, посредством которого реализуется желаемый смысл, с максимальной эффективностью доводящийся адресантом до слушателя или читателя. При этом оказывается, что при реализации правовой нарративной конструкции объектом коммуникативного воздействия, в первую очередь, оказывается судья или коллегия судей, а транслируемый смысл заключает в себе квинтэссенцию правовой позиции коммуникатора. Это обстоятельство ставит в центр познавательной ситуации особенности восприятия и репрезентирования адресата коммуникативного воздействия при доказывании.
Лица, осуществляющие правоприменение, выступают специфическим объектом, имеющим особенные свойства в рассматриваемой сфере. Отсюда становится очевидным, что процессуальное доказывание как коммуникативный акт должно происходить в той части правового дискурса, которая с определенными допущениями может быть определена как профессиональная. Эта часть обладает существенными особенностями, не предусмотрев которые, невозможно рассчитывать на успех. Непосредственно успех заключается в достижении у адресата коммуникативного воздействия впечатления, заранее спланированного субъектом репрезентации правовой коллизии. Попробуем обозначить, хотя бы в общих чертах, основные моменты юридического профессионального дискурса, определяющие формирование репрезентаций в его рамках.
В отечественной юридической научной литературе изучение содержания, схожего с тем, которое мы имеем в виду, используя термин «профессиональный правовой дискурс», происходит с использованием понятия «правосознание судьи» [16]. По мнению ряда авторов, выделение правосознания судьи в качестве вида профессионального правосознания свидетельствует о наличии специфики в его строении. В частности, Ю.М. Грошевой выделил следующие элементы в правосознании судьи:
• познавательный, содержанием которого является система собственных знаний о праве, выработанных судебной практикой;
• оценочный, куда входит система оценок и убеждений о справедливости или несправедливости правовых запретов, эффективности правовых предписаний для достижения целей и задач правосудия;
• волевой, выступающий как осознанность юридических прав и обязанностей, возложенных на судей, готовность к осуществлению своих полномочий в соответствии с целями и задачами правосудия;
• поведенческий, регулирующий избирательность поведения судьи
при осуществлении им профессиональных функций, а также
профессиональную систему правил поведения;
• социально-психологический, проявляющийся в настрое судьи
на разрешение дела в точном соответствии с законом и нормами
нравственности [4, с. 31].
Считаем подобное структурирование не вполне корректным, поскольку отсутствует внятное основание или критерий, по которому оно произведено. Тем не менее становится очевидным, что даже часть правосознания — внутреннее убеждение, которым призваны руководствоваться судьи при оценке доказательств, является весьма сложным образованием. Не имея возможности в рамках данной статьи провести анализ научной состоятельности приведенной точки зрения, отметим, что сам подход к решению обозначенной правовой проблемы убедительно свидетельствует о насущной потребности выхода за пределы юридической науки в междисциплинарную сферу.
Ученые из Западной Европы и США продвинулись существенно дальше отечественных в направлении понимания специфики мыслительной деятельности в правовой области. Специалисты в области социальной психологии и когнитивистики, в частности Дж. Бруннер, в процессе репрезентации социализированными взрослыми людьми общественных, в том числе и правовых, феноменов условно выделяют две стороны в мышлении: нарративную и парадигмальную. Нарративное мышление — последовательное, ориентированное на действие, восприимчиво к деталям и развитию сюжета: оно как бы следует за развитием событий, подвержено влиянию драматургии и сюжетных линий, испытывает сильное воздействие метафор, присутствующих в тексте.
Парадигмальное мышление оперирует сложившимися в процессе социализации понятиями и категориями. При их использовании не всегда воспринимаются детали, которые не соответствуют имеющимся представлениям в пределах этих категории. Мышление структурировано как утверждение, полученное путем логических операций. Зачастую подобное мышление приводит к искажениям при восприятии и репрезентировании, сходных с теми, которые возникают при фундаментальной ошибке атрибуции.
Совершенно очевидно, что изучение соотношения парадигмального и нарративного мышления в профессиональном правовом дискурсе представляет серьезную научную проблему. Само по себе разведение двух этих форм мышления весьма условно и произведено в целях теоретического осмысления ментальных феноменов. Скорее всего, во времени они действуют параллельно и взаимосвязано. Тем не менее сам характер дискурсивных практик, используемых правоприменителями: оперирование строгими
категориями норм закона, обязательное следование логическим правилам, процессуальным процедурам и т. д., приводит к выводу о том, что мышление смещается в парадигмальную плоскость.
Сравнивая профессиональный правовой дискурс с другими распространенными дискурсами — политическим, историческим
или литературным, можно заметить, что в последних удельный вес нарративного мышления, скорее всего, будет несколько больше, чем в правовом. Однако это отнюдь не означает, что нарративной составляющей правового дискурса можно пренебречь.
Наглядным примером развития парадигмального способа представления социальной реальности в профессиональном правовом дискурсе может служить практика Верховного Суда России по обобщению опыта нижестоящих судебных инстанций. Верховный Суд ведёт постоянную работу по сбору и анализу судебной практики судов различного уровня. Результаты и выводы публикуются в виде Постановлений пленумов Верховного Суда и некоторых других методических документов. Каждый пункт Постановления, как правило, посвящен конкретному вопросу применения или толкования определенной нормы уголовного, материального или процессуального права. Содержание пункта, части или абзаца несет в себе рекомендации и указания в отношении трактовки тех или иных моментов законодательства и его применения. Такого рода рекомендации и указания не что иное, как парадигмальная структура или своего рода типовой нарратив, который описывает инварианты применения той или ной нормы закона. Следование рекомендациям делает правоприменение более единообразным, помогает разобраться в подчас весьма не простых обстоятельствах реальных судебных дел. Происходит своего рода ограничение бесконечного множества житейских ситуаций разумным количеством нарративных сюжетов. Парадигмальная структура сюжета накладывает определенные требования на изложение сторонами своих позиций, их аргументации, то есть делает процесс доказывания более формализованным. Просматривается некоторая аналогия приведенной практики российских судов с «теорией доказательств», принятой в прецедентном праве.
Наличие парадигмальных структур и типичных нарративных сюжетов отнюдь не свидетельствует об однозначности разрешения правовых коллизий или какой-либо предопределенности судебного решения при их использовании. Рекомендуя некоторые подходы, которые в большей степени относятся
к процедуре рассмотрения и оценки фактов в процессе доказывания, чем к полярности правовой оценки, нарративные структуры отнюдь не предопределяют само решение, то есть выбор по оси «законно-незаконно». В качестве наглядной иллюстрации можно привести порядок составления списка вопросов, которые судья формулирует для коллегии присяжных. Этот список не что иное, как своеобразная парадигмальная структура организации правового дискурса. Ответы же присяжных на вопросы из состава списка, будь они положительными или отрицательными, являются результатом коммуникативного воздействия в процессе доказывания сторон судебного разбирательства на коллегию присяжных. При этом, в соответствии с теорией нарратива, принятие того или иного решения присяжными в большей степени происходит по нарративной траектории мышления.
Выше говорилось о том, что нарратив тем успешнее, чем более полно он передает общий смысл сообщения. Решающее значение при этом имеет метафоричность текста. С точки зрения когнитивной теории подобного рода эффективность ключевой метафоры достигается в том случае, когда репрезентирование нарративной субстанции будет происходить при срабатывании у лица, воспринимающего нарратив, нужной полярности архетипического стереотипа. Известно, что одни и те же события в зависимости от базовых «схем предвосприятия» субъекта, могут репрезентироваться и в позитивном, и в негативном плане. Ключевая метафора, вокруг которой организовано нарративное сообщение, призвана привести к такому срабатыванию «схем предвосприятия» объекта коммуникативного воздействия, которое определит нужный субъекту выбор по оси «добро-зло», «справедливо-несправедливо», «законно-незаконно» и т. д.
Функционирование архетипических стереотипов для участников профессионального правового дискурса обусловлено целым рядом обстоятельств, составляющих «правосознание судьи», к важнейшим из которых можно отнести уровень квалификации правоприменителя, а также его ценностные и смысложизненные ориентации. Вспомним, например, известного
киногероя Г леба Жеглова, подбросившего кошелек вору-карманнику Кирпичу. Жизненная позиция Жеглова, выраженная в принципе «вор должен сидеть в тюрьме», полностью разделяется его коллегой — Владимиром Шараповым. Но, по мнению последнего, служить закону нельзя, используя при этом незаконные средства. Данный пример весьма показателен в том смысле, что по поводу выбора героями той или иной позиции в российском обществе нет единого мнения. Оно расколото в понимании того, что законно, справедливо, а что нет.
Приведенный случай — наглядная иллюстрация того, что различные ценностные ориентации субъектов репрезентирования приводят подчас к полярно противоположному срабатыванию архетипического стереотипа: в данном случае «добро-зло» в модификации «законно-незаконно». Прямым следствием этого будет и различное истолкование норм закона лицами с неодинаковыми смысложизненными ориентациями. Очевидно, что в этой связи формулирование нарратива процессуального доказывания должно в своей основе учитывать вероятные оценочные характеристики целевой аудитории.
Использование нарративов в дискурсивных практиках, связанных с процессуальным доказыванием, в значительной мере основано
на закономерностях когнитивной психологии. Однако в когнитивистике этот подход далеко не единственный, с помощью которого может быть успешно создан эффективный доказательный текст в правовой сфере. Рассматриваемая нами проблема также может быть решена с использованием теории персуазивных текстов, построение которой реализовано
преимущественно на основе психолингвистики.
Персуазивность (от лат/persuadere — уговаривать) обозначает воздействие автора устного лили письменного сообщения на его адресата с целью убеждения в чем-то, призыва к совершению или несовершению определенных действий. Коммуникативный процесс, называемый персуазивным, представлен такими ситуациями, в которых люди сознательно продуцируют сообщения,
нацеленные на то, чтобы вызвать определенное поведение реципиента (группы реципиентов) или повлиять на его точку зрения, установки [15, с. 25].
Персуазивность не сводится и не подменяется аргументированием, поскольку персуазивная коммуникация реализуется не только с опорой на рациональное, организованное, как правило, в виде системы доказательств в соответствии с теорией аргументирования. Персуазивность также отнюдь не исчерпывается классическими риторическими приемами и средствами образности. Персуазивность далеко не тождественна отдельным директивным, аппелятивным, императивным речевым актам. Механизм персуазивности имеет интегративный комплексный характер, осуществляется в единстве рационального и аффективно-чувственного начал.
Точкой отсчета, пусковым механизмом персуазивного процесса является речевое высказывание (текст), но осуществление персуазивного процесса происходит как на осознаваемом, так и на бессознательном уровнях, тогда, когда адресат присвоил те значения, цели, оценки, которые были приписаны определенным сообщениям в условиях свободы выбора.
Г оворя о персуазивном потенциале текста, подчеркивается,
что этот потенциал реализуется только и именно в условиях текстового целого, объединенного коммуникативной интенцией убедить, побудить адресата к принятию какого-либо решения или к какому-либо действию. В своей совокупности речевые единицы, получающие персуазивное значение, участвуют в так называемом выдвижении единого смысла в рамках текстового целого. Термин и понятие «выдвижение» разработаны членами Пражского лингвистического кружка и изложены, в частности, в работах И.В. Арнольд. При этом под выдвижением понимаются способы формальной организации текста, фокусирующие внимание на определенных элементах сообщения, выдвигающие на первый план особенно важные способы сообщения.
В качестве основных принципов организации персуазивного текста выделены и описаны следующие:
• стратегия оценочного информирования или создания положительного образа рекламируемого продукта;
• стратегия оптимальной адресации — построение в тексте модели получателя сообщения;
• стратегия имитации естественного общения, приближающая ситуацию, моделируемую в тексте, к реальному межличностному общению;
• стратегия вуалирования персуазивного намерения адресанта [3].
Сравнивая правила и рекомендации, разработанные для составления
доказательных текстов как с помощью персуазивного, так и нарративного подходов, легко убедиться в том, что между ними много общего. Прежде всего, это относится к положению о том, что доказательный текст должен быть специально организован для трансляции адресату своего ключевого смысла. Сторонники персуазивного подхода реализуют это положение с помощью понятия «выдвижение», приверженцы нарратива — с использованием так называемой нарративной логики. Основными средствами реализации персуазивности выступают определенным образом организованные директивные, апеллятивные, императивные и ряд других речевых актов. Подобные акты во многом напоминают риторические приемы, давно известные в праве. Основное отличие заключается в том, что по сравнению с риторикой персуазивность предполагает осмысленную с позиций психолингвистики комплексную модель реализации речевых средств.
Для нарративистов исходным пунктом построения доказательного текста выступает метафорическое побуждение адресата к репрезентации смысла в виде функционального персонажа или сюжета. Речевые конструкции и средства реализации этого подхода зачастую не сильно отличаются от тех, которые были бы предложены классической риторикой. Однако более глубокое понимание когнитивистами психологии репрезентации и восприятия, позволяет говорить о том, что при грамотном использовании, эффективность текстов, реализующих процессуальное доказывание на когнитивистской основе, может быть существенно выше.
Возникнув вместе с юриспруденцией, практики процессуального доказывания развивались вместе с человеческой цивилизацией, включающей в себя науки, имеющие отношение к праву. Важность процессуального доказывания для функционирования правосудия в целом заставляла профессиональных участников мобилизовать для совершенствования доказательного механизма все доступные им ментальные инструменты. Прежде всего, это касается научных знаний. Начало, положенное применением теории в доказывании софистикой и риторикой, которые в свое время несомненно, имели статус наук, в настоящее время приняло вид междисциплинарной комплексной теоретической модели.
При этом междисциплинарность понимается не как отрицание уже имеющегося теоретического багажа и практических приемов, а как более глубокое осмысление закономерностей процессуального доказывания с позиций различных научных направлений.
Список литературы:
1. Алексеев С.С. Тайна права. Его понимание, назначение, социальная ценность. — М.: Норма, 2001.
2. Анкерсмит Ф. Нарративная логика. — М.: Идея-Пресс, 2003. — 296 с.
3. Голоднова А.В. Лингвопрагматические особенности персуазивной коммуникации (на примере современной немецкоязычной рекламы): автореф...канд. филол. наук. — СПб., 2003.
4. Грошевой Ю.М. Профессиональное правосознание судьи и социалистическое правосудие. — Харьков: Вища школа; изд-во при Харьк. гос. ун-те, 1986. — 184 с.
5. Джеймс У. Научные основы психологии. — Минск: Харвест, 2003. — 528 с.
6. Имамутдинов И., Медовников Д. Высокое инновационное понуждение // Эксперт. — 2009. — № 43. — с. 56—61.
7. Кожина М.Н. Предмет риторики в парадигме речевых дисциплин (взгляд со стороны стилистики) // Стереотипичность и творчество в тексте. — Пермь, 2000. — с. 258—271.
8. Лакофф Джордж, Джонсон Марк. Метафоры, которыми мы живем. — М.: Издательство ЛКИ, 2008. — 256 с.
9. Лузгин И.М. Моделирование при расследовании преступлений. — М., 1981.
10. Мельник В.В. Искусство доказывания в состязательном процессе. — М.: Дело, 2000.
11. Новицкий В.А. Теория российского процессуального доказывания и правоприменения. — Ставрополь: Изд-во СГУ, 2002. — 584 с.
12. Пропп В.Я. Морфология волшебной сказки. — М.: Издательство «Лабиринт», 2005. — 216 с.
13. Солсо Р. Когнитивная психология. — СПб.: Питер, 2006. — 396 с.
14. Хомский Н. О природе языка. — М.: Прогресс, 1972. — 288 с.
15. Чернявская В.Е. Дискурс власти и власть дискурса: проблемы речевого воздействия. — М.: Флинта: Наука, 2006. — 134 с.
16. Чуйков Д. Структура правосознания судьи // Администратор суда. —№ 2. — 2008. — с. 44—48.
17. Якобсон Р. Избранные работы. — М.: Прогресс, 1985. — 454 с.
18. Brunner J.S. The Narrative Construction of Reality // Critical Inquiry. — 1991. — № 1(18). — Р. 1—21.
19. Brunner J.S., Amsterdam A.G. Minding the Law. — First Harvard University Press paper edition, 2002.
20. Labov W. A Sociolinguistic Model of Narrative. — Russell Lee-Goldman. Aspects of Legal Narrative. UC Berkeley, 2005.
