CC BY
25
МЕЖДИСЦИПЛИНАРНОСТЬ ПЕРЕВОДА КАК ОТРАЖЕНИЕ ИНТЕГРАТИВНЫХ ПРОЦЕССОВ В СОВРЕМЕННОЙ ЛИНГВИСТИКЕ1
Т.Г. Пшенкина
Ключевые слова: переводческая теория и практика, междис-циплинарность, парадигма знаний, экспансионизм, интеграция знаний.
Keywords: theory and practice of translation, multidisciplinary aspect, paradigm of knowledge, expansionism, knowledge integration.
Внутренняя форма, положенная в основу косвенной номинации профессии того, кто переводит, - рус.: по-сред-н-ик; англ.: a go-between; a man (woman) in the middle - выводит в центр внимания центральную статусную позицию переводчика, акцентирует его «местоположение» в коммуникативном пространстве и наделяет функцией посредника. В Большом толковом словаре посредничество определяется следующим образом: содействие соглашению, сделке или примирению между сторонами [БТС]. Следовательно, переводчик - это не просто «человек посередине», а «посредник», «mediator - a peacemaker between opposing sides» [ELAC] - «миротворец меж двух «противоборствующих» сторон». Его медиативная функция всегда развивается, перефразируя мысль М.М. Бахтина, на рубеже двух сознаний, двух субъектов, двух языков, двух культур, реализуясь, однако, в одном сознании -переводчика, и направлена на успешное осуществление коммуникации, на достижение ее цели. Естественно предположить, что успех переводческого посредничества достигается благодаря опыту, полученному как в ходе многовековой переводческой практики, так и ее осмыслению, анализу, которые предлагает наука о переводе на различных этапах своего развития.
Однако говорить о прочном союзе, сформировавшемся в результате более чем шестидесятилетнего периода взаимодействия теории перевода и ее практического воплощения, пока не приходится. Под-
1 Работа выполнена при финансовой поддержке Минобразования и науки в рамках базовой части госзадания, №»2014/418.
тверждением тому служит ряд статей, появившихся в последние годы в журнале переводчиков «Мосты» [Петрова, Сдобников, 2012; Бузажди, Ланчиков, 2012; Орел, 2013] и работ по данной тематике [Рябцева, 2013]. Причин, на наш взгляд, здесь несколько. Одна из них восходит еще к середине 50-х годов, к самой идее выделения теории перевода как самостоятельной теоретической дисциплины. Оппоненты ссылались на то, что объяснительные возможности переводческих решений можно найти в положениях сравнительного языкознания, литературоведения, герменевтики и других наук. Позже даже очевидные достижения теоретиков перевода, например, выделение ими приемов, описывающих наиболее общие, закономерные преобразования, выявляемые при сопоставлении языков, не способствовали единству мнений ученых относительно пользы подобной теории. Считалось, что основные задачи, которые решались в рамках данного направления, связаны с анализом уже выполненных переводов и с описанием наиболее общих, объективных закономерностей процесса переводческих преобразований. Отсюда делался вывод о том, что предложенные теоретические обобщения не выводят новую теоретическую дисциплину на более высокий качественный уровень, она по-прежнему «находится в хвосте переводческой практики» [Крюков, 1988, с. 50].
Переводоведение 70-80-х годов, признавая роль языка как первичной моделирующей системы в процессе перевода, тем не менее, пыталось ее не гипертрофировать. Так, например, в одной из своих работ А.Д. Швейцер солидаризируется с мнением югославского лингвиста В. Ивира относительно того, что «лингвистический компонент перевода является центральным в том смысле, что он управляет процессом перевода во всех случаях, когда не вступает в противоречие с требованиями других компонентов» [Швейцер 1988, с. 60]. Перевод в понимании ведущих российских и немецких переводоведов того времени предстает как акт коммуникации, осуществляемый его участниками с целью достижения определенного коммуникативного эффекта. С современных позиций этот эффект принимает форму «как минимум понимания получателем переводного текста интенции автора оригинала, либо как максимум оказания на получателя перевода определенного коммуникативного воздействия, соответствующего коммуникативной интенции автора исходного текста» [Сдобников, 2010, с. 130]. Таким образом, коммуникативный подход к переводу наглядно продемонстрировал необходимость обращения к еще одной составляющей акта межъязыковой коммуникации - к человеку (продуценту, реципи-
енту, посреднику). Это осознание совпало по времени со становлением в гуманитарных науках новой антропоцентрической парадигмы.
В сборниках научных статей и программах конференций конца девяностых - начала двухтысячных переводческая тематика приобрела широкую популярность. По мнению М.Я. Цвиллинга, переводоведение в ту пору «из периферийной области литературно-лингвистических исследований, за которой далеко не всеми признавалось даже право на самостоятельное существование», проделало головокружительный путь до «широко разветвленного междисциплинарного научного направления» [Цвиллинг, 1999, с. 32]. Именно на междисциплинарности в переводоведении и хотелось бы более подробно остановиться в данной статье.
Сегодня не возникает сомнений в целесообразности интеграции знаний разных наук для наиболее полного изучения любого объекта исследования. Экспансионизм остается одной из основных парадиг-мальных черт науки, в том числе и лингвистической, которые были выделены Е.С. Кубряковой [Кубрякова, 1995, с. 207]. Плодотворность связей переводоведения со смежными науками традиционна и очевидна: смена научных парадигм в языкознании - изменение «стиля мышления», эволюция постановок проблем и их решений, новый взгляд на соотношение объекта и предмета внутри дисциплин - способствует выделению новых ракурсов перевода, осмыслению переводческих стратегий и формированию объяснительной базы для избираемых вариантов перевода.
Не менее значимой оказывается и обратная связь гуманитарных дисциплин с переводом, о чем свидетельствует стремительный рост интереса к нему со стороны смежных наук. Ряд исследователей объясняют этот интерес тем, что современный подход к языку как средству доступа к ментальным процессам, осуществляемым в человеческом сознании, предопределяет стремление исследователей обнаружить верифицируемые корреляции между оперативными единицами сознания и объективирующими их языковыми знаками. Действительно, возможности анализа переводов для выявления сущностных характеристик «деятельности интеллекта» объективно велики, так как перевод - прежде всего речемыслительный процесс, и любые направления анализа этого процесса дают дополнительную информацию об особенностях речемыслительной деятельности в целом. Боле того, так как из-за смены кода ментальные процессы в межъязыковом переводе совершаются дважды, а результаты мыслительного процесса по необходимости материально запечатлеваются, то перевод становится естественным спо-
собом получения объективных данных о работе человеческого мышления [Бибихин,1973; Пшеницын 1999; Рябцева 1997].
Однако чрезмерное расширение предметного поля переводоведе-ния вызывает справедливые нарекания со стороны практиков и теоретиков перевода. Убедительные и во многом обоснованные аргументы по данному вопросу приведены в уже упоминавшейся статье Д.М. Бузаджи и В.К. Ланчикова «Скорбный список. О бедах современного российского переводоведения». По мнению авторов, в стремлении решить конкретные задачи отдельного исследования, собственно переводческие проблемы часто уходят на второй план, теоретические постулаты оказываются оторванными от практики перевода, а основополагающие переводческие понятия и термины приобретают довольно вольную и расплывчатую трактовку. В статье отмечается: «... Понятия и терминология посторонних областей заимствуются не для разрешения насущных задач, а по велению моды. <...> Зачастую этот процесс сопровождается активной метафоризацией: заимствованные понятия утрачивают присущую им в родной среде терминологичность и становятся лишь символами, которыми переводовед-метафоризатор волен жонглировать по своему усмотрению» [Бузаджи, Ланчиков, 2012, с. 53].
Озабоченность авторов положением дел в переводоведении очевидна. Статья действительно затрагивает самые актуальные вопросы теории и дидактики перевода, которые давно осознаются и требуют (cry for), если не ответов, то хотя бы обсуждения. На наш взгляд, она отражает общее «неоднозначное» отношение теории перевода к некоторым смежным с переводом дисциплинам. Признавая продуктивность интегративных исследований, их обращение к данным, например, психологии (учет в процессе перевода результатов ассоциативных экспериментов), корпусной лингвистики (способствующей подбору наиболее аутентичного конвенционального способ выражения заданного в оригинале смысла), переводоведение одновременно стремится отстоять свою автономность. Отсюда несколько скептическое отношение «к написанному в русле того, что широко именуется когнитивной лингвистикой», неоднозначно отношение к переводоведческим работам, выполненным в психолингвистической парадигме. И все-таки вывод, сделанный более десяти лет назад Ю.А. Сорокиным, относительно роста числа теоретических работ, в которых делаются попытки уточнения и детализации существующих переводческих моделей, но значение их, а самое главное, использование в деятельности переводчиков, сводится к минимуму [Сорокин, 1998, с. 69-70], утрачивает свою акту-
альность. Представляется, что интеграция переводческих моделей, построенных на различных парадигмальных основаниях, способствует решению переводоведческих задач, обладает реальной возможностью сблизить переводческую теорию и практику и повысить объяснительный потенциал выполненных переводческих преобразований.
В качестве примера обратимся к потенциалу трех современных парадигм для решения одной из основных переводческих проблем -реконструкции и передачи интенционального смысла. Если исходить из того, что понимание осуществляется в результате интерсубъектной деятельности, то рожденный смысл не может быть единственным и окончательным. Проследим, каким образом сторонники разных моделей предлагают справиться с этой проблемой.
Так, сторонники психолингвистических моделей перевода некую отправную точку для объективации представлений о взаимоотношениях слова и постоянно варьирующихся и растягивающихся смыслов усматривают в обращении к психической, умственной, эмоциональной и интенциональной деятельности тех, кто пишет, читает и переводит (подробнее см.: [Пшенкина, 2011, с. 48-58]). Предполагается, что механизмы переводческого процесса заложены в деятельностных теориях перевода. В соответствии с ними единицей анализа является элементарное речевое действие и речевая операция. В качестве действий здесь рассматриваются способы представления смыслов языковыми выражениями. Посредством языкового выражения автор фиксирует свои личностные смыслы, а переводчик-реципиент порождает свои на базе интерпретации представленных в тексте конвенциональных языковых единиц. Взаимообусловленность языковых единиц в структуре текста является основой, позволяющей переводчику обнаружить авторский мотив употребления тех или иных языковых элементов. В процессе коммуникации объективная реальность опосредуется благодаря присутствию субъективного начала, то есть благодаря интерпретатору знаков, его языковому сознанию а, следовательно, преображается в семиотическую реальность. Это означает, что для интерпретирующего знаковая реальность, создающая знание об объекте, то есть значение, конституируется не только набором потенциально присущих объекту признаков, а актуальными для индивида фрагментами опыта. В речевом общении языковые знаки, чаще всего выступающие ориентирами, опорами для доступа к образу мира, обеспечивают его лишь во взаимодействии с другими психическими процессами: памятью, мышлением, восприятием, чувствами, волей и т.д. Содержание текста - это всегда перереконструирование текста читателем в соответствии с его про-
екцией понятого. Это дает основание считать, что восприятие и порождение любого текста представляют собой процесс «векторизации», в ходе которого понятийно-денотативная, речевая, эмоционально-оценочная структура личного опыта реципиента соотносится с понятийно-денотативной структурой воспринимаемого им текста, вызывая различную степень осознания, модификации, приращения смысла текста или его искажения. Переводческая деятельность, таким образом, предстает речесмыслопорождением, реконструкцией переводчиком на базе его концептуальной системы интегративного / доминантного смысла исходного текста [Пищальникова, 1999].
При этом большинство переводоведов в настоящее время сходятся во мнении о том, что перевод представляет собой смещенную деятельность, интерпретацию, что смысловые различия, смысловой сдвиг - неотъемлемый компонент перевода, обусловленный его природой (см.: [Нестерова, 1998; Пшеницын, 2000]). Естественно, особенно в практической деятельности возникает вопрос, в каком направлении осуществляется такой сдвиг и как на его фоне найти основания для интеграциии информации в разных этнических сознаниях, которая бы способствовала актуализации определенного содержания.
Ответ, на наш взгляд, можно найти при обращении к когнитивной парадигме, обладающей объяснительным потенциалом, тем более что есть основания рассматривать термины «интерпретативный» и «когнитивный» как рядоположенные. Достаточно вспомнить неоднократно высказываемое по этому поводу мнение В.З. Демьянкова: о том, что интерпретация речи индивидом - это «вид когниции, непосредственным объектом которой является продукт речевой деятельности, а результаты и инструменты обладают разветвленной типологией и насквозь пропитаны личностными характеристиками» [Демьянков, 1994, с. 27]. Концепт - один из базовых терминов когнитивной лингвистики, он является операциональной единицей сознания, содержит информацию относительно положения вещей в мире. Интегрируя данные двух парадигм, психолингвистической и когнитивной, концепт может быть представлен как сложный смысл, в структуре которого выделяются определенные компоненты: тело знака, понятие, представление, предметное содержание, ассоциации, эмоционально-оценочный компоненты [Пищальникова, 1999, с. 36]. Концепт имеет полевую структуру, в центре которой находится понятие или его отдельный признак, но отношения между его компонентами строятся по функциональному принципу. Это означает, что слово или другой языковой знак, репрезентирующий концепт, может переместить с периферии в центр любой
из его компонентов, оттеняя или высвечивая как определенные свойства и признаки реалии, так и разные аспекты репрезентации этой реалии в сознании человека. Подобное перемещение должно найти воплощение на формальном уровне при преобразовании текста оригинала в текст перевода.
Что привлекательного обнаруживает переводчик в интегративном подходе к концепту? На наш взгляд, прежде всего возможность получить ориентир в континуальном и безграничном пространстве смысла. Трактовка перевода как деятельности по подбору функциональных опор, направленных на создание интегративных когнитивных структур, которые активизируют соотносимые познавательные пространства у коммуникантов с разным этническим сознанием, позволяет рассматривать модель концепта, предложенную психолингвистами, в качестве опоры для прогнозирования и построения переводческой программы, для выбора переводческих стратегий и верификации качества осуществленных переводов.
Попытаемся пояснить сказанное на конкретном примере.
Адекватный перевод приведенного ниже предложения, может возникнуть лишь при верной интерпретации информации, связанной с эмоционально-оценочным компонентом концепта, представленного лексемой guerrillas:
Past links to terrorist groups ... are proving useful in helping to free hostages held by Muslim guerrillas [US Today].
Один из самых авторитетных англо-русских словарей под редакцией Ю.Д. Апресяна дает следующий перевод: guerrilla - 1. Партизан, боец [НБАРС]. За рамками краткой словарной статьи остается содержание, необходимое для адекватного понимания иноязычного концепта, репрезентированного словом guerrilla. Исторический и дискурсивный опыт русскоязычного реципиента, его внутренний контекст выделяет в структуре значения русского коррелята партизан ярко выраженный положительный признак, поэтому прозрачный, казалось бы, смысл английского предложения вводит начинающих переводчиков в заблуждение. Внутренний контекст реципиента вступает в противоречие с внешним контекстом предложения. Не совсем ясной для русской ментальности остается информация о том, почему «партизаны» удерживают заложников, которых требуется освободить.
Вместе с тем отрицательная оценка присутствует в понятийном компоненте иноязычного концепта, что становится очевидным при анализе словарных дефиниций. В англоязычных словарях находим следующие определения: guerrilla - a member of an unofficial
military group, esp. one fighting to remove a government, which attacks its enemy in small groups unexpectedly [ELAC]; guerrilla - a member of an irregular military force that uses harassing tactics against an enemy army [AHD]. Отсюда в качестве одного из возможных вариантов перевода слова можно предложить лексему боевик.
Еще один компонент концепта - представление - связан с передачей чувственного образа описываемых предметов и явлений действительности. Большинство из этих образов формируются в результате непосредственного контакта с реалиями и носят визуальный характер. Интересен, на наш взгляд, следующий пример:
В преддверии встречи лидеров «большой восьмерки» на японском острове Хоккайдо в 2008 году американский журналист, описывая своим соотечественникам прекрасный вид на местное озеро Тоя, отмечает:
From there (atop Poromoi Mt in Hokkaido), visitors normally can see the doughnut-shaped Lake Toya.
Автор статьи обращается к визуальному опыту своих читателей и использует языковую единицу doughnut-shaped для описания формы озера, сравнивая ее с формой традиционного и почитаемого в стране кондитерского изделия под названием doughnut, аналогами которого в русском языке выступают - пончик, пышка, пирожок. Ср. doughnut (also donut AmE) a small round often ring-shaped cake cooked in hot fat (DELC). Выбор предмета для сравнения несомненно удачный. Содержание познавательной структуры, индуцируемое зрительным образом, формируется у читателя на основе когнитивного механизма дефокусирования, мыслительного процесса, направленного на выведение из фокуса внимания определенных свойств объектов или ситуаций [Ирисханова, 2007, с. 72]. Можно предположить, что в сознании англоязычного читателя отсеиваются, подавляются второстепенные для конкретного случая признаки и свойства реалии, о которой идет речь (продукт питания, изготовленный из определенного вида теста, жаренный во фритюре и т.д.), а в фокусе остается ее наиболее важная характеристика (форма). Эта характеристика канонизируется в североамериканской культуре, расширяет свои адаптационные способности и, воплощенная в стереотипную вербальную форму doughnut-shaped, служит общепринятым определением для описания большого числа разноплановых объектов действительности. Эти объекты могут относиться к посуде, мебели, ювелирным изделиям, архитектурным сооружениям, летательным аппаратам и т.д. Их объединяет одно - свое-
образная кольцеобразная форма с приплюснутыми краями. В этот список попадает и форма природного ландшафта - озеро, о котором идет речь.
Однако перенос образного сравнения в русскую картину мира и использование для этого в качестве функциональной опоры русской лексемы пончик или калачик едва ли будет успешным. Следовательно, от переводчика потребуются ситуативное преобразование в процессе перевода, и один из возможных вариантов текста на переводящем языке может быть следующим:
Отсюда (с горы Поромои на острове Хоккайдо) посетителям открывается вид на имеющее форму кольца озеро Тоя с его внутренним островом (Перев. наш - Т.П.).
Еще один подход к передаче смысловой информации текста предлагает Д.М. Бузаджи, представитель лингвистической школы перевода, складывающейся в настоящее время в Московском государственном лингвистическом университете Он основан на функционально-коммуникативной перспективе и, на наш взгляд, с одной стороны, сопоставим с выбором оснований для переводческих стратегий, обозначенных в описываемых ранее подходах, при известном различии в использовании терминологии, а с другой - вносит дополнения, уточнения и наглядность, важные для аргументированного выбора единиц языка перевода, приближая таким образом теорию к переводческой практике.
В статье, посвященной описанию сути предлагаемой модели, ее автор поясняет, что коммуникативная адекватность перевода достигается за счет передачи функционального и информативного «рисунков» оригинала. Первый из них ассоциируется с «розой ветров», рядом векторов, равнодействующая которых определяет характер анализируемого текста или его отрывка (информативный, воздействующий, эстетический) и предусматривает еще одну дополнительную оппозицию по линии «авторское - общеязыковое» («идиолектное» - «конвенциональное»). Под информативным рисунком понимается «набор актуализированных, существенных для коммуникации смыслов, содержащихся в отрывке текста оригинала и подлежащих переводу» [Бузаджи, 2008, с. 53]. Четыре вида смысловой информации - ситуативная, экспрессивно-оценочная, ассоциативно-образная и стилевая - могут быть представлены в сопоставляемых текстах с разной полнотой.
В описываемой модели переводческого процесса с учетом виртуального сопоставления функционального рисунка оригинала и
перевода предлагается графическое изображение двухуровневой схемы сопоставления текста (текстового фрагмента) оригинала и перевода. Первый уровень - уровень формы, фонетической, морфологической, словарной, синтаксической и идиоматической, передает конвенциональность употребленных в сравниваемых текстах языковых средств. Он изображается в виде пяти соответствующих каждому типу формы осей координат, а рисунок конвенциональности передан замкнутой кривой, пересекающей эти оси на разных расстояниях от центра в зависимости от конвенциональности той или иной формы слова. На втором уровне - уровне содержания - кривая на осях координат позволяет оценить и сопоставить полноту каждого из четырех видов информации, выражаемого в коммуникативном фрагменте оригинала с предполагаемым переводом (переводами) [Бузаджи, 2008, с. 50].
Попытаемся интегрировать положения, которые предлагает переводчику каждый из трех подходов, и провести сравнительно содержательный анализ нескольких текстовых фрагментов из эссе И. Бродского Watermarks [Brodsky, 2005] и его перевода «Набережная неисцелимых», выполненного Г. Дашевским.
Венецианское эссе - страстно-сдержанное признание в любви зимней Венеции, непревзойденному по своей красоте городу на воде. Вспоминая свой первый приезд: пристань, ночь, запах замерзающих водорослей, с детства являющийся для героя синонимом абсолютного счастья, и знакомую, пришедшую его встретить, единственное существо, которое он знал в том городе, автор пишет:
1. Then I saw the only person I knew in that city; the sight was fabulous. [Brodsky, 2005, p. 11]
Тут я увидел единственное человеческое существо, которое знал в этом городе; картина была сказочная [Бродский, 2005, с. 103].
Напомним, что психолингвисты обычно акцентируют необходимость включения в предметную область переводоведения проблем понимания, особенно когда переводу подлежат образы субъективной реальности (термин Г.И. Богина). Чаще всего это происходит в процессе переводов художественных произведений, когда рефлексия, сопровождающая встречное смыслопорождение, основана на синтезе жизненного и дискурсивного опыта переводчика. В таких случаях актуализация языковой формы соотносится с постоянным изменением в смысловом пространстве произведения - в результате смыслы наращиваются, растягиваются, появляются новые.
Это влечет за собой дополнительные проблемы выбора стратегий в принятии переводческих решений.
Именно такой случай представлен в анализируемом эссе. Если принять во внимание билингвизм Бродского, то, вероятно, выбор лексемы sight, в описываемой ситуации общения, сознательно или подсознательно, навеян пушкинскими строками, посвященными А.П. Керн. Отсюда в переводном варианте непроизвольно напрашивается существительное виденье. Оно представляется более уместным в данном контексте (ср.: [Козлова, 2007, с. 47]), тем более что предложенный переводчиком вариант картина, в отличие от виденье, не выводит на эмоционально-образную составляющую концепта КРАСОТА, доминирующего в эссе Бродского, и лишает адекватности тексты оригинала и перевода. Причем это происходит не только из-за искажения информативного рисунка оригинала, привнесенного несоответствием в тексте перевода экспрессивно-оценочных и ассоциативно-образных видов информации (уровень содержания). Это обусловлено и несовпадением конвенционально-сти, стереотипности использования избранного переводчиком слова картина в речи (уровень формы).
Действительно, появившись однажды в тексте оригинала, языковая единица sight дистантно повторяется на протяжении нескольких страниц, и становится образно-эмоциональным маркером описания венецианской знакомой писателя. Этот момент не может не учитывать переводчик при выборе своих стратегий для сохранения в тексте перевода особенности авторского повествования, то есть функционального рисунка оригинала. Однако вариант картина, соответствует оригиналу далеко не на всех уровнях эквивалентности. Ниже представлены семь случаев контекстуального повтора лексемы sight и ее переводов в тексте эссе. На наш взгляд, все они объединены отсутствием конвенциональности выражения заданного смысла, так как автор отходит от общеязыкового стандарта. Причины такого отступления разные, но все они обусловлены межъязыковой асимметрией. Она проявляется на референциальном уровне (2), обусловлена нарушением сочетаемости (7), межъязыковыми несоответствиями на морфологическом (5), лексико -семантическом (6) уровнях и в целом демонстрирует неоправданные случаи переводческого буквализма (4).
2. The sight had come there in the guise of a Slavicist... [Brodsky, 2005. p. 11] - Тогда картина явилась в облике славистки [Бродский, 2005, с. 103].
3. That nearly disqualified the sight_as a subject of interest in the eyes of the coterie to which I belonged. [Brodsky, 2005, p. 11] - Последнее чуть не зачеркнуло картину как объект интереса в глазах моей компании [Бродский, 2005, с. 103].
4. So we regarded the sight as the physical extension and embodiment of our ideals and principles. [Brodsky, 2005, p. 13] - Мы считали картину физическим продолжением и воплощением наших идеалов и принципов [Бродский, 2005, с. 105].
5. So pretty was the sight_... [Brodsky, 2005, p. 13] - Картина была такой хорошенькой [Бродский, 2005, с. 105]
6. The nutria-clad sight next to me began to explain [Brodsky, 2005, p. 14] - Рядом со мной картина в нутрии объясняла [Brodsky, 2005. p. 103]
7. ...in the wake of thesight's dimming. [Brodsky, 2005] -... вслед за тем, как картина_померкла [Бродский, 2005, с. 110]
Соблюдение конвенциональности при выражении смысла -важная составляющая профессиональной компетенции переводчика. На их тесную связь указывает Н.К. Рябцева. Исследователь замечает: «.профессиональный переводчик не столько «переводит», сколько стремится выразить заданный в оригинале смысл так, как это «принято» в языке перевода, то есть идиоматично: общепринято, аутентично и потому наиболее понятно. Так что исходными довольно парадоксальным условием творческого переводческого мышления выступает поиск наиболее стандартного, стереотипного для данной ситуации выражения в языке перевода» [Рябцева, 2013, с. 65-66].
Подведем краткий итог сказанного. Междисциплинарность -результат интегративных процессов, происходящих в современной науке. Представляется, что ссылки на небрежное обращение с терминами или отступление от методологических принципов в новых дисциплинах - результат влияния «человеческого фактора», а не системная черта междисциплинарности, своего рода, визитной карточки современной науки. Здесь уместно вспомнить своего рода предсказание В.И. Вернадского, который полагал, что в результате роста научного знания произойдет стирание жестких границ между отдельными науками, что, в свою очередь, приведет исследователей к необходимости, в целях более глубокого проникновения в суть объекта исследования, специализироваться не по наукам, а по проблемам.
Литература:
Бибихин В.В.О проблеме определения сущности перевода // Тетради переводчика. М., 1973. Вып. 10.
Бузаджи Д.М, Ланчиков В.К. Скорбный список. О бедах современного российского переводоведения // Мосты. 2012. N° 4 (36).
Бузаджи Д.М. Векторы смысла. О функциональном подходе к переводу // Мосты. 2008. № 3 (19).
Демьянков В.З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода // Вопросы языкознания. 1994. № 4.
Ирисханова О.К. Концептуальный анализ и процессы дефокусирования // Концептуальный анализ языка : современные направления исследования. М., 2007.
Козлова Л.А. Эмоционально-ассоциативная аура слова и ее учет при переводе // Филология и человек. 2007. № 3.
Крюков А.И. Фоновые знания и языковая коммуникация // Этнопсихолингви-стика. М., 1988.
Кубрякова Е.С. Эволюция лингвистических идей во второй половине ХХ века (опыт парадигмального анализа) // Язык и наука конца XX века. М.,1995.
Нестерова Н.М., Соболев В.Я. Трансляция текста в социокультурном пространстве // Россия - Запад. Диалог культур. М.,1998. Вып. 6.
Орел М.А. Лучше горькая правда Ответ на статью Д.М. Бузаджи и В.К. Ланчикова Скорбный список. О бедах современного российского переводоведения // Мосты. 2013. №. 1.
Петрова О.В., Сдобников В.В. О зеленом соке и соленом электричестве. Чему и как учить будущих переводчиков // Мосты. 2012. № 1(33).
Пищальникова В.А. Психопоэтика. Барнаул, 1999.
Пшеницын С.Л. О смысловых различиях при переводе // Studia Lingüistica. СПб, 2000. Вып. 9.
Пшенкина Т.Г. Гетерогенность оснований психолингвистических моделей перевода // Филология и человек. 2011. № 4.
Рябцева Н.К. Прикладные проблемы переводоведения. Лингвистический аспект. М., 2013.
Сдобников В.В. Коммуникативный эффект в двуязычной коммуникации: уточнение понятий. М., 2010.
Сорокин Ю.А. . Введение в этнопсихолингвистику. Ульяновск, 1998.
Цвиллинг М.Я. Переводоведение как синтез знаний // Тетради переводчика. М., 1999. Вып. 24.
Швейцер А.Д. Теория перевода : Статус, проблемы, аспекты. М., 1988.
Источники
Бродский И.А. Набережная неисцелимых. СПб, 2005.
Brodsky J. Watermark // Бродский И. Набережная неисцелимых. СПб, 2005.
USA Today. May 18. 2001.
Yahoo News. July 7. 2008.
