CC BY
390
УДК 82-1
М. Г. Ваняшова
«Меж бурным сердцем и грозой...»: экзистенциальные аспекты поэмы М. Ю. Лермонтова «Мцыри». Эрос и Танатос
«Мцыри» М. Ю. Лермонтова до сего времени остается неузнанной и непрочтенной поэмой, вне ее скрытых, сущностных, экзистенциальных смыслов. Поэма - опыт глубинного самопознания. Мцыри находится в пограничных ситуациях между жизнью и смертью, «меж бурным сердцем и грозой», между раем и адом, между небом и землей. Экзистенции Мцыри - это самоидентификации, мифопоэтические, аллегорические, иносказательные опыты самоопределения Лермонтова-поэта. Блуждания Мцыри в лесу - не что иное, как поиски своего «я», своего поэтического и человеческого пути, лабиринты рефлектирующего сознания в его экзистенциальном измерении, где на авансцене - Эрос и Танатос, странствия и испытания души, ринувшейся из будней и обыденности на поиски смысла бытия и своей роли в мире.
Ключевые слова: Лермонтов, Мцыри, экзистенция, самопознание, исповедальность, «пламенная страсть», Эрос и Танатос.
M. G. Vanyashova
Existential aspects of M.Yu. Lermontov's poem Mtsyri (The Novice). Eros and Thanatos
The poem Mtsyri by M.Yu. Lermontov, to this day, demands the analysis of its covert existential meanings to be fully understood. The poem is an experience of profound self-knowledge. Mtsyri finds himself in borderline situations between life and death, between paradise and hell, between heaven and earth. Mtsyri's existence means self-identification, mythopoetical, allegorical experience of Lermontov's self-determination. Mtsyri's wandering in the forest is nothing else but the poet's search for his own self, his way as a poet and a man. It embodies the labyrinth of reflective consciousness in its existential dimention where in the foreground are Eros and Thanatos, journeys and trials of the soul seeking the purpose of existence.
Key words: Lermontov, Mtsyri, existence, self-knowledge, confession, «ardent passion», Eros and Thanatos.
Я вижу: лик полуоткрытый Означен резкою чертой, То не беглец ли знаменитый В одежде инока святой?
Быть может, ты писал с природы И этот лик не идеал!
Или в страдальческие годы Ты сам себя изображал?
М. Ю. Лермонтов.
На картину Рембрандта 1
«Тот дикий лес, дремучий и грозящий...»
Лес, в котором заблудился Мцыри, несет явственный отсвет аллегорического сумрачного леса жизни из «Божественной комедии» Данте. Герой Лермонтова выходит из жизненной бури, вспоминает свою прошлую жизнь. Лес надвигается на него гибельными встречами и поединками - ему навстречу выходит барс. В поэме Данте герой видит хищную рысь, «всю в ярких пятнах пестрого узора», она преграждает ему путь. Следом навстречу поэту выходит свирепый лев с вздыб-
ленной гривой и грозным рыком, затем возникает волчица с горящими алчными глазами.
Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, Утратив правый путь во тьме долины Каков он был, о, как произнесу, Тот дикий лес, дремучий и грозящий, Чей давний ужас в памяти несу! Так горек он, что смерть едва ль не слаще. Но, благо в нем обретши навсегда, Скажу про все, что видел в этой чаще. Не помню сам, как я вошел туда, Настолько сон меня опутал ложью Когда я сбился с верного следа. [5, 7]
Лес Данте - аллегория жизни с ее соблазнами и опасностями.
В лесу Данте опасности жизни представлены аллегорически как лютые звери - рысь (пантера), лев и хищная, злобная волчица. Герой «Божественной Комедии» оказывается у врат ада, в преддверии ада - так же, как Мцыри обнаруживает себя лежащим на краю горного обрыва, зависшего над бездной, перед провалом в Inferno. Природа словно бы отшатывается от него, сталкивая с
© Ваняшова М. Г.. 2016
опасностями; его оставляет чувство божественного единения и слияния с природой. У Лермонтова в «Мцыри» - барс. Бестиарий поэмы «Мцыри» -ласточки, шакал (голос которого, похожий на плач, слышит Мцыри), барс, змея, рыба. Почти чеховские «львы, орлы и куропатки, рогатые олени..., морские звезды...» Лермонтовское сказание о Мировой Душе, где Мировая Душа - сам Мцыри - «душой - дитя, судьбой - монах».
Многие исследователи пишут о том, что в поэме Мцыри проходит своеобразный обряд инициации. Уединение в монастыре - мир, где Мцыри - узник собственной темницы, изгнанный и отчужденный от мира. Его бегство из монастыря и путь преодоления испытаний - часть инициации. Инициация -путь становления, по Лермонтову, путь вечного «возвращения», ведущий к смерти. Странствие за пределами монастыря не принесло ни желанной свободы, ни утоления страсти, ни воскрешения души в ее возрожденном новом облике.
Познание любви
«Одна, но пламенная страсть» в самых различных трудах о Лермонтове интерпретируется исключительно как любовь Мцыри к родному краю. Действительно, перед нами чистый порыв, самодостаточный своим стремлением к воле и свободе, стремление увидеть жизнь «в краю отцов». И все-таки в понятие «пламенная страсть» Лермонтов вкладывал смыслы, связанные, прежде всего, с бурными страстями души, с требованиями плоти. Весь Лермонтов в своем признании о себе в ранней поэме «Исповедь» - «любил гораздо более, чем жил.»
Тогда, пустых не тратя слез, В душе я клятву произнес: Хотя на миг когда-нибудь Мою пылающую грудь Прижать с тоской к груди другой...
И ты, бесчувственный старик, Когда б ее небесный лик Тебе явился хоть во сне, Ты позавидовал бы мне И в исступленье, может быть, Решился б также согрешить, Отвергнув все, закон и честь, Ты был бы счастлив перенесть За слово, ласку или взор Мое страданье, мой позор!.
Кого любил? Отец святой, Вот что умрет во мне, со мной! За жизнь, за мир, за вечность вам
Я тайны этой не продам! [8, 2, с. 132]
«Исповедь» соединяет мотивы «Чернеца» Козлова и «Шильонского узника» Байрона. В «Исповеди» дана история испепеляющей любви, ради которой герой поэмы, испанец, пошел на преступление. Но имя любимой и тайну своего чувства он уносит с собой в могилу. Это безмолвная, немая печаль, страдание на пороге смерти, сплавленное с пылающим чувством, которое не оставляет героя до его последнего вздоха. Лермонтов повторяет этот мотив в самых разных вариантах.
Не встретят их глаза чужие,
Они умрут во мне, со мной!
Мне их назвать? - Отец святой, Вот что умрет во мне, со мной!
Воспоминанья тех минут
Во мне, со мной пускай умрут. [8, 2, с. 134]
Как и откуда возник вывод, что Лермонтов фактически исключил из поэмы любовную линию, не придав ей никакого значения? Лермонто-вед В. Вацуро склонен видеть в Мцыри «естественного», «первобытного» человека, неотъемлемой «частью той природы, которая его окружает» [4, с. 550-551].
«Художественная логика «Мцыри», - пишет В. Вацуро, - здесь как бы предвосхищает толстовскую критику общества с позиций «естественного сознания», <это тот >«естественный человек», привлекавший русскую литературно-
общественную мысль еще в ХУШ веке и явившийся впоследствии в новом качестве у Льва Толстого» [4, с. 550-551].
На самом деле, поэма «Мцыри» о «пламенной страсти», но вовсе не той, о которой пишут школьные учебники. Не случайно «Мцыри» восходит к раннему своему варианту - поэме «Исповедь», в центре которой история сжигающей любви. Но и Арсений в поэме «Боярин Орша» поражает своим героическим и титаническим чувством. По сути, экспрессия этого невероятного по силе страсти чувства ворвалась и на страницы «Мцыри». Окунаясь в этот «гибельный пожар» страсти, герой благословляет земное страдание, а поэт трансформирует его в творческую энергию. Это определяет ход течения поэмы, где все зашифровано, закодировано и скрыто в иносказаниях, аллегорических и метафорических построениях. Искусство Лермонтова - искусство аллегории, иносказания, кодирования действительности. Если «Исповедь» явилась поэмой «исступленного»,
сжигающего чувства, то «Мцыри» - поэма, в которой чувства поэта можно назвать потаенными, они предельно зашифрованы, что и дало повод интерпретаторам поэмы дать ей определение как «единственной», «безлюбовной» поэме Лермонтова. Парадоксально, но даже сведущие читатели не увидели скрытой образной лермонтовской кодировки.
На втором плане - «предсмертный бред», некое «наваждение» героя, которому чудится сумрачный лес, свидание с юной прекрасной грузинкой, бой с барсом, а в финале голос Золотой Рыбки, зовущий из глубины реки в привольное житье сказочных вод, где обеспечен «холод и покой».
Вот примеры множественных стереотипных интерпретаций, определяющих суть страсти героя поэмы.
«Одна, но пламенная страсть...» - так говорит юноша Мцыри о своем желании бежать из монастыря, в который он попал против своей воли. «Пламенная страсть» Мцыри - любовь к родине -делает его твердым и целеустремленным. Он отказывается от возможного счастья, любви, превозмогает страдания и голод..»
Перечитаем еще раз знакомые строки: «Я знал одной лишь думы власть, / Одну, но пламенную страсть: / Она как червь во мне жила, / Изгрызла душу и сожгла». Только благодаря этой страсти герой (и поэт) жил, во имя этого чувства к той, которую любил и любит, он принимает смерть. Это мотив, который руководит всей лирикой, всем творчеством Лермонтова. Примером может служить посвящение к драме «Menschen und Leidenschaften» («Люди и страсти») - «Тобою только вдохновленный..», но подобных примеров множество. В посвящении для нас важен мотив чувства, тщательно скрываемого от других, от «толпы презренной», важно и то, что эти чувства - «страданья многих, многих лет.».
Тобою только вдохновенный, Я строки грустные писал, Не знав ни славы, ни похвал, Не мысля о толпе презренной. Одной тобою жил поэт, Скрываючи в груди мятежной Страданья многих, многих лет, Свои мечты, твой образ нежный. На зло враждующей судьбе Имел он лишь одно в предмете: Всю душу посвятить тебе, И больше никому на свете!.. [7, 3, с. 218]
И в «Исповеди», и в «Боярине Орше», и в поэме «Демон» - любовь-страсть - феномен незем-
ной, нереальной силы. Можно согласиться, что Лермонтов озвучивает это чувство как любовь к родной земле, к свободе, это огласовано, произнесено, названо, проартикулировано. Поэт готов подтвердить то, что им владеет в действительности. Но действительность сложна, и, по меньшей мере, амбивалентна. Есть зона потаенной, утаенной любви, зона молчания, граница между молчанием (умолчанием) и произнесенным словом ощущается далеко не всеми. Это скрытое психологическое состояние, чувство, которым поэт всецело дорожит, оберегая любимое имя.
Блуждания Мцыри по замкнутому кругу сквозь все фантастические перипетии - тот «святой безмолвия язык» (Вяч. Иванов), который обретает в некотором роде мистическое содержание. Между тем, в поэме «Мцыри» есть особая драматическая интрига, та энергия художественных сцеплений, которая не сразу дается глазу, те драматические пружины и драматические узлы в поэтическом нарративе, которые не только подразумевают подтекст, но выстраиваются в единый сюжет в череде событийных встреч Мцыри.
«.....Полудетское наивное чувство любви пробуждается в нем при виде первой встреченной девушки и ассоциативно связывается с песнью рыбки, «голосом природы», который он также ощущает как реальность» (В. Вацуро).
И ты, бесчувственный старик,
Когда б ее небесный лик
Тебе явился хоть во сне,
Ты позавидовал бы мне <... >
Найду ли там, среди святых,
Погибший рай надежд моих?
Нет, перестань, не возражай...
Что без нее земля и рай?
Пустые звонкие слова,
Блестящий храм без божества... [8, 2, с. 126]
«Исповедь» явилась своеобразным черновым вариантом «Мцыри». Лермонтов исключил из поэмы прямые свидетельства и подтверждения своего чувства, укрыв, утаив их за другими мотивами. Поверхностный (первый) уровень текста (полудетская любовь к «первой встреченной девушке») скрывает совсем иные страсти.
Шелестя сухой травой, мимо ног Мцыри проползает змея, она появляется в поэме дважды (а, принимая во внимание сравнение Мцыри и барса с «парой змей»), то и трижды, являя собой мотив соблазна и грехопадения, вечного появления и вечного возвращения.
Лишь змея,
Сухим бурьяном шелестя,
Сверкая желтою спиной,
Как будто надписью златой
Покрытый донизу клинок,
Браздя рассыпчатый песок,
Скользила бережно; потом,
Играя, нежася на нем,
Тройным свивалася кольцом;
То, будто вдруг обожжена,
Металась, прыгала она
И в дальних пряталась кустах. [8, 2, с. 421]
Пластика барса в сцене появления грозного хищника (непосредственно вслед за змеей дана в весьма схожих деталях. И змея, и барс «играют».
Какой-то зверь одним прыжком Из чащи выскочил и лег, Играя, навзничь на песок <... >. То взор кровавый устремлял, Мотая ласково хвостом... [8, 2, с. 422]
Мцыри не раз сравнивает себя и с зверем, и с осторожным змеем. «Я сам, как зверь, был чужд людей, / И полз и прятался, как змей». Когда Мцыри вступает в сражение с барсом, он сравнивает себя и своего противника с парой змей, которые сплетясь, перекатываются в траве...
Змея «скользила», как будет «скользить» юная грузинка, спускаясь за водой к источнику, змея играет, нежится, свивается кольцом, прыгает. Барс, появляющийся следом играет, нежится, прыгает точно так же, и Лермонтов не случайно избирает почти одни и те же тропы, образные сравнения, поэт рифмует не пластику обитателей кавказского бестиария, а пластику внутреннего мира героя, его самоощущения.
В строках Осипа Мандельштама, пристрастно любившего Лермонтова, отчетливы и узнаваемы мотивы «Мцыри»: «В самом себе, как змей, таясь, / Вокруг себя, как плющ, виясь, / Я поднимаюсь над собою, / Себя хочу, к себе лечу, / Крылами темными плещу, / Расширенными над водою <.> Омоюсь молнии огнем / И, заклиная тяжкий гром, / В холодном облаке исчезну.» (1910) [12, с. 273].
Заметим, что появившийся барс был занят самим собой, играл с собой, наслаждаясь свободой движений, и совершенно не собирался нападать на Мцыри. Мцыри следит за барсом из-за кустов и деревьев с тем же напряжением своеобразного вуайеризма, что и за юной грузинкой, и, если рассуждать эмпирически, он мог бы незаметно скрыться от барса, избежать битвы, сберечь себя.
Я ждал, схватив рогатый сук, Минуту битвы; сердце вдруг Зажглося жаждою борьбы.... Я ждал.... [8, 2, с. 422]
Мцыри явно жаждет этого поединка, вступает в поединок, не будь этого ожидания (дважды повторено «Я ждал.»), он не подготовился бы к бою, подобрав рогатину, которую он вонзит в горло барса и одолеет его. Столь же яростно жаждет Мцыри бури, с которой он, «как брат, обняться. был бы рад.». Сцену свидания с грузинкой Лермонтов выстраивает по всем правилам драматического искусства. Сначала Мцыри слышит ее пение, ее волшебный голос и прячется в кустах. Голос приближается, все ближе и ближе. Девушка спускается к источнику. Взор ее очей столь глубок и «полон тайнами любви» (ожидаемой? узнанной и познанной?), что не может не смутить героя. В этом эпизоде важна каждая деталь - золотой загар, покрывший лицо и грудь (следовательно, грудь обнажена, пусть и частично), зноем дышат уста и щеки, контрастируя с мраком очей, возбуждая пылкие думы героя.
Кульминация наступает, когда струя медленно вливается в кувшин.. И здесь бог Эрос вступает в свои права.
Держа кувшин над головой,
Грузинка узкою тропой
Сходила к берегу. Порой
Она скользила меж камней,
Смеясь неловкости своей.
И беден был ее наряд;
И шла она легко, назад
Изгибы длинные чадры
Откинув. Летние жары
Покрыли тенью золотой
Лицо и грудь ее; и зной
Дышал от уст ее и щек.
И мрак очей был так глубок,
Так полон тайнами любви,
Что думы пылкие мои
Смутились.
Помню только я
Кувшина звон, - когда струя
Вливалась медленно в него,
И шорох... больше ничего.
Когда же я очнулся вновь
И отлила от сердца кровь,
Она была уж далеко.... [8, 2, с. 414]
(Выделения автора статьи).
После слов «смутились» и «помню только я» следуют паузы, сопровождаемые двойным анжам-беманом (enjambement), переносом строк - с
сильным интонационным выделением последующих строк. Ритмика нарушена. Перед нами обрыв мелодики и строфики. Зона умолчания. Что это? Обморок героя? Если он «очнулся вновь», то, очевидно, на какое-то время он потерял, утратил сознание. Многоточие после слова «шорох..» говорит о том, что границы текста разомкнуты, открыты в разных измерениях, и в бытовом (эмпирическом), и в трансцендентном.
Случившееся событие метафорически прокомментировано в финале эпизода: «Я вижу будто бы теперь, Как отперлась тихонько дверь... И за-творилася опять!» - то есть символически «отпертой» и «затворенной» дверью. Лермонтов не спешит этот эпизод расшифровывать, эту сферу он оставляет непроясненной, затуманенной, невидимой и почти неприкасаемой для вербального объяснения, поэт охраняет и сохраняет тайну, это то невыразимое, что он не смеет назвать. Герой утрачивает ощущение реальности и ничего не помнит, или, скорее, не хочет помнить (говорить) о самом интимном. Ведь потом, перед смертью, он скажет старцу-монаху:
Воспоминанья тех минут
Во мне, со мной пускай умрут. [8, 2, с. 415]
Для Лермонтова сферы Эроса и Логоса здесь разведены. Так же, как сферы Диониса и Аполлона у Ницше. В целом эпизод сохраняет самое существенное для поэта - свою целомудренность.
Заметим, что герой не посмел войти в саклю, «превозмог страданье голода», речь идет не о физическом голоде, хотя это первое эмпирическое объяснение, которое может удовлетворить читателя, но физический голод не остановил бы Мцыри перед саклей. Чувства, которые далее рвут его душу и тело - своеобразный зов плоти, экстаз, вызванный невозможностью продолжения свидания, - события скорее реального, нежели сновид-ческого (даже исповедуясь монаху, Мцыри говорит о тайне этой встречи, которая умрет вместе с ним..).
Не в состоянии справиться с собой, герой (еще до сражения с барсом!) впадает в крайние экстатические проявления чувства - «бешенство», «отчаяние», испытывает «головокружение», наконец, «рыдает», «в исступлении грызет сырую грудь земли» и становится похожим на зверя, на того самого барса, который внутри его экстатического состояния стремительно появится, вырастет перед ним на поляне и будет грызть сырую кость.
В монтажном сцеплении эпизодов поэмы (подобно кинематографу, по Эйзенштейну, «монтаже
аттракционов») бой с барсом непосредственно следует за встречей-свиданием с грузинкой.
Владислав Ходасевич в своих «Фрагментах о Лермонтове» говорит о своеобразном «озверении» Мцыри. «Мало заставить читателя вынести муки и страсти нечеловеческие: надо еще показать, как на пути "превосходства в добре и зле" можно терять человеческий облик вовсе. Демон, томящийся своим мятежом, готов вочеловечиться. Мцыри, томящийся миром, звереет. Это минутное озверение для него сладостно, и едва ли каким-нибудь другим словом, кроме сладострастия, можно обозначить тот трепет, с каким Лермонтов описывает борьбу Мцыри с барсом» [15, 1, с. 438].
Тот же термин встречаем и в очерке Дм. Мережковского о Лермонтове: «И это демоническое сладострастие не оставляло его до горького конца» (курсив автора статьи) [13, с. 352].
Ко мне он кинулся на грудь; Но в горло я успел воткнуть И там два раза повернуть Мое оружье... Он завыл, Рванулся из последних сил, И мы, сплетясь, как пара змей, Обнявшись крепче двух друзей, Упали разом, и во мгле Бой продолжался на земле. И я был страшен в этот миг; Как барс пустынный, зол и дик, Я пламенел, визжал, как он; Как будто сам я был рожден В семействе барсов и волков Под свежим пологом лесов. Казалось, что слова людей Забыл я - и в груди моей Родился тот ужасный крик, Как будто с детства мой язык К иному звуку не привык... [8, 2, с. 418]
«Напряженность, с какою написаны эти строки, лишний раз выдает то, чего, впрочем, Лермонтов и не скрывал: ему самому, как Мцыри, были слишком знакомы приступы слепой, зверской страсти, искажающей лицо и сжимающей горло, -была ли это страсть гнева, злобы или любви.» [16, с. 438-448].
В характеристике В. Ф. Ходасевича сопоставлены два определения - сладостное состояние и сладострастное... «Озверение» для характеристики Мцыри - в данном случае лишь заостренная метафора, но такой развернутой метафорой у Лермонтова является и весь поединок, вся битва, ибо в битве, почти неравной - неизбежно уподобление героя барсу, отождествление с ним. Барс и
Мцыри - двойники. Барс - это alter ego Мцыри, его второе «я». Мцыри борется с собственной страстью, с тем внутренним «зверем», который находится, обитает в нем самом. Барс - отражение его сознания, в котором не перебродила и не перегорела бурная страсть. Отождествление страсти, любовного слияния как поединка, как битвы встречается у многих поэтов (Ср. Ф. Тютчев: «Союз души с душой родной, Их съединенье, со-четанье, И роковое их слиянье, И. поединок роковой.»; О. Мандельштам: «- Я сказал: "Виноград, как старинная битва живет, где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке". »).
Свою судьбу Мцыри сравнивает с судьбой «темничного цветка», взращенного в темнице, палящие лучи солнца для него губительны:
«Таков цветок Темничный: вырос одинок. / И бледен он меж плит сырых, /И долго листьев молодых / Не распускал, все ждал лучей / Живительных. /И много дней /Прошло, и добрая рука / Печалью тронулась цветка, / И был он в сад перенесен, / В соседство роз. Со всех сторон / Дышала сладость бытия. / Но что ж? Едва взошла заря, / Палящий луч ее обжег В тюрьме воспитанный цветок...» [8, 2, с. 419].
Грудь Мцыри «полна желаньем и тоской», его мучит «жар бессильный». Это «игра мечты, болезнь ума», но и болезнь души и сердца. («Я знал одной лишь думы власть, Одну - но пламенную страсть: Она, как червь, во мне жила, Изгрызла душу и сожгла»). Мцыри будет насыщать пожирающего его червя страсти мечтами о чудных битвах и победах. Герой незавершенного отрывка <«Я хочу рассказать Вам..»> «в продолжение мучительных бессонниц, задыхаясь между горячих подушек», с помощью душевных грез учится побеждать страдания, подавлять «скрытый огонь» распаленного воображения, представляя себя «волжским разбойником среди синих и студеных волн, в тени дремучих лесов, в шуме битв, в ночных наездах». Погасить эту огненную страсть стало бы возможным только тогда, когда Мцыри смог бы утолить ее голод «пищей» не воображаемой, а действительной.
Умирающий Мцыри чувствует, как он словно бы погружается в теплые, обволакивающие нежностью глубинные воды, его зовет в свое подводное царство Золотая Рыбка - русалочка с зелеными глазами. <Лермонтов>. «как дома, в мире отзвуков, отблесков, теней, призраков, которые создает воображение в полусвете зари, в тумане; в его символике важную роль играют такие выражения, как тень следов, тени чувств, тени облаков, отголосок рая. » [2, с. 851].
«Дитя мое, // Останься здесь со мной: // В воде привольное житье // И холод и покой. (...)»; «Усни, постель твоя мягка, / Прозрачен твой покров,/ Пройдут века, пройдут года / Под говор чудных снов.» [8, 2, с. 422].
Тихие поющие волны обещают желанное освобождение от всех невзгод, от тяжести бытия. Золотая рыбка зовет: «О милый мой! не утаю, / Что я тебя люблю, / Люблю, как вольную струю, / Люблю, как жизнь мою.» [8, 2, с. 423].
Мцыри не откликается на этот зов. Голос Рыбки ассоциируется со Смертью, это явление Тана-тоса, пейзаж потустороннего мира, наваждение, метафизическая реальность, сон или предсмертный бред. Здесь Эрос и Танатос сплетены воедино. Страсть подходит к границе, где земной мир причастен к инобытию.
«Вкушая, вкусих мало меда.»
Смысл эпиграфа к поэме
Эпиграф к поэме «Мцыри» - избранные Лермонтовым слова из 14 главы ветхозветной Первой Книги Царств: «Вкушая, вкусих мало меда, и се аз умираю.». Он образует своеобразный код, параллель к основному сюжету поэмы, соотнося его с эпизодом из Ветхого Завета.
Обычно это изречение истолковывают как мучительное сожаление о безвременно уходящей, утрачиваемой жизни. Герой не успел познать жизнь в ее красоте и многогранности, насладиться просторами отечества, вдохнуть воздух воли и свободы, испытать любовь. И все-таки, «вкусих мало меда» у Лермонтова с его безмерно и безгранично любящим сердцем - это неутоленное и непреходящее чувство любви.
- Что сделал ты? - спросил царь Саул своего сына. Сын ответил: «Я отведал концом жезла, который в руке моей, немного меду, и вот, я должен умереть.» [1].
Слова Ионафана в Первой книге Царств о жезле, которым Ионафан только успел отведать дикий мед, для Лермонтова были исполнены особого смысла. Выбирая эпиграф Лермонтов, отказался от некоторых вариантов. В черновой версии поэт избрал для эпиграфа французское изречение «On n'a qu'une seule patrie» («У каждого бывает только одно отечество», или в другом переводе «Родина бывает только одна»), что обязывало автора в поэме к рассмотрению и разрешению конфликтов идеологического и политического свойства, а также не оставляло путей для колебаний героя и ставило Мцыри перед бесповоротным выбором - не в пользу России или монастыря. Но в центре поэмы проблемы внутреннего человека, проблемы
экзистенциальные, а не социальные и отнюдь не политические.
Лермонтов избирает эпизод из Первой Книги Царств, но опустил в тексте чрезвычайно важные для него слова, не случайно утаивая их образные смыслы. Поэт изъял из эпиграфа конец жезла, оставив краткий вариант: «Вкушая, вкусих мало меду, и вот я умираю.» Комментаторы нередко интерпретируют, как правило, только лермонтовский сокращенный эпиграф. Однако эротический смысл жезла, конец которого герой окунает в мед, и затем должен умереть, едва познав его сладость, ибо нарушил запрет, не требует дополнительных комментариев: «...вкушая, вкусих мало меду, омочив конец жезла, иже в руце моей, и се аз умираю» [1].
Лермонтоведы дают разные интерпретации эпиграфа. Л. Назарова полагает, что «эпиграф имеет символическое значение, подчеркивая жизнелюбие Мцыри» [14, с. 324-327]. Г. П. Макогоненко считает, что Лермонтов «вчи-тал» в библейский текст свой собственный смысл о «запретном плоде» и первородном грехе. Слово «мед», не имеющее в Библии подобных коннотаций, обрело новый символический смысл - «запретный плод» [15, с. 263]. На первом плане здесь - сближающий оба сюжета мотив ранней смерти героев, которые должны молодыми уйти из жизни, не познав счастья. Мцыри подчинился голосу крови и должен погибнуть. Библейского Ионафана как воина-победителя спасает от приговора отца народ. Мцыри не спасается от смерти. Не может он вступить и на путь покаяния после возвращения в монастырь.
Эрос и Танатос вновь сопряжены. В русской литературной традиции подобное образное поле Эроса и Танатоса - не исключение. В поэме Пушкина «Руслан и Людмила», которую читатели традиционно видят поэтической сказкой для детей, завязкой приключений служит картина похищения Людмилы Черномором. Людмила летит в объятьях Черномора, испытывая головокружение, находясь в состоянии трансцендирования, и вновь границы сна и яви разомкнуты и размыты. Заповедные райские кущи - сон Людмилы. На берегу ручья она думает о самоубийстве, но . отдается колдовскому мареву словно бы в забытьи. Пушкин смешлив и ироничен, дважды упоминая «пышной роскоши прибор».
Обед роскошный перед ней;
Прибор из яркого кристалла;
И в тишине из-за ветвей
Незрима арфа заиграла. [13, с. 85]
Здесь мы встречаем тот же прием умолчания, что и впоследствии у Лермонтова в «Мцыри», только у Пушкина он дан в смеховом и игровом его варианте.
Княжна встает, и вмиг шатер,
И пышной роскоши прибор,
И звуки арфы... все пропало;
По-прежнему все тихо стало.... [13, с. 85]
Руслан свершает полет на бороде Черномора и, упоенный битвой, срезает колдовскую бороду, тем самым отнимая эротическую силу у злобного ма-га-карлика,братоубийцы и похитителя чужих невест. В повести Гоголя «Вий» полет Хомы Брута на старухе-ведьме, которая оборачивается прекрасной панночкой, несет те же коннотации -любви в предчувствии смерти. Сон Татьяны в «Евгении Онегине» также дан Пушкиным как шабаш Эроса и пророчество о гибели Ленского на дуэли.
В лабиринтах рефлектирующего сознания Об экзистенциях Лермонтова. Необходимое послесловие
Современные исследования, созданные на стыке филологии и философии, существенно продвинулись в освоении экзистенциальных проблем не только современной литературы, мировой и отечественной, но и литературы XIX века и более ранних периодов. Появились статьи об экзистенциальных мотивах творчества Грибоедова, Пушкина, Гоголя, Лескова, Гончарова, Толстого. Достоевский явился первым среди других в пространстве рассмотрений экзистенциальной проблематики художественного творчества. В научной литературе о Лермонтове до сего времени нет ни одного комплексного труда, освещающего экзистенциальные проблемы его литературного наследия (уникальность человеческого бытия; способность человека к трансцендентному познанию мира; пограничное бытие между жизнью и смертью, одиночество человека перед лицом смерти, «добро и зло»; дихотомии «человек и Бог», «человек и природа», человек и социум), где герой либо отчужден от мира в стенах монастыря, как Мцыри, либо не защищен и заброшен в сумрачный, полный опасностей, мир.
«Мцыри» до сего времени остается не узнанной и не прочтенной поэмой, вне ее скрытых, сущностных, экзистенциальных смыслов. И в школьном, и в вузовском преподавании Мцыри мыслят как самостоятельного героя романтической поэмы, действующего, борющегося, страда-
ющего, гибнущего. Но в поэме скрыты несколько уровней прочтения.
Одной из первых попыток дать экзистенциальный облик поэта был очерк Владимира Соловьева «Лермонтов» (1899), в котором философ сближал мотивы лермонтовского творчества с устремлениями Фридриха Ницше, уподобляя Лермонтова ницшеанскому герою, Человекобогу.
«Первая и основная особенность лермонтовского гения - страшная напряженность и сосредоточенность мысли на себе, на своем "я", страшная сила личного чувства.. Отличительная черта лермонтовской поэзии, - писал критик-философ, - «одиночество и пустынность напряженной и в себе сосредоточенной личной силы, не находящей себе достаточного удовлетворяющего ее применения <...>. Одиночество проявляется прежде всего в любви, которая либо минула, либо если и живет в душе лирического героя, то «служит только поводом для меланхолической рефлексии» [14, с. 278-279].
Экзистенциальными проблемами лермонтовского творчества был увлечен поэт-философ Вячеслав Иванов (очерк «Лермонтов», первые редакции созданы в 1947 г.). «Его стихи позволяют различить его черты, но не измерить могущество его духа. Его внутренний человек был больше, чем романтический стихотворец... » [6, с. 367-368] (Курсив автора статьи). <Лермонтов> остался один на один со своею мыслию и вызвал из глубин своего «я» мир странно и почти угрожающе отъединенный, как сумрачный замок посреди моря. <Поэт>. не без основания называвший себя «изгнанником», узы тончайшие, сотканные из ностальгии и скорби о чем-то непоправимо утраченном, - таковы были голоса, призывающие его, но недостаточно мощные, чтобы побороть чары одиночества, в котором пробуждалась, подымалась и взлетала другая душа его, непокоренная, душа без отчизны и без кормила, не связанная более ни с какой реальностью этого мира, неудержимая, как бури над снежными вершинами Кавказа, неприкаянная душа, парящая между небом и землей, как демон, и, как он, погруженная в созерцание своих бездн» [6, с. 378-379].
Именно поэма «Мцыри» на фоне лирики Лермонтова, стремящейся к исповедальности, дает возможность говорить об экзистенциальном смысловом насыщении лермонтовской поэзии, о скрытом пласте иносказаний. Уже в десятках лирических стихотворений Лермонтова мы видим серию глубоко разработанных автопортретов. Перед нами процесс индивидуализации, выделения экзистенциального, пограничного, рубежного "я", не столько опыт развернутой психологической
автобиографии, сколько опыт глубинного самопознания. Опыты самопостижения явились для Лермонтова первостепенными. Кардинальное свойство поэзии Лермонтова - самопогруженность, самососредоточенность лирического героя, а ее инвариантный мотив - абсолютное, непреодолимое одиночество «Я».
Мцыри почти всегда находится в пограничных ситуациях между жизнью и смертью, «меж бурным сердцем и грозой», между раем и адом, между небом и землей. Он постоянный и неизбывный пленник - монастыря, леса, лабиринтных путей, не мыслит себя без борьбы, без страдания. И постоянно возвращается к мысли о неизбывности смерти.
Монастырь, тюрьма, неволя, темница, затворничество - все это метафорические знаки, символы поэтической неволи, которую так обостренно чувствовал Лермонтов. Образ монастыря как внутренней тюрьмы поэта, его личной творческой несвободы, позволяет соотнести «Мцыри» не только с произведениями о знаменитых узниках, поэтических героях «несвободы» в поэзии XIX века («Шильонский узник» Байрона, «Чернец» Ивана Козлова, «Узник» Пушкина, «Узник» Лермонтова, и др.), но и с прозой Владимира Набокова («Приглашение на казнь»), применившим сюжетную структуру «Мцыри» в изображении блужданий души Цинцинната Ц., который пытался выбраться из тюрьмы и вновь оказался в ней.
«.Ошибкой попал я сюда, - размышляет Цинциннат Ц., герой романа Набокова «Приглашение на казнь», - не именно в темницу, - а вообще в этот страшный, полосатый мир.» Герой, подобный Цинциннату, куда бы ни зашел, в конце концов, снова и снова возвращается в свою камеру приговоренного. Поэтому закономерно возникновение темы: «жизнь есть сон», как и темы узника в мировой литературе они затрагивались множество раз и в разных вариантах.
В 1857 г. Шарль Бодлер в стихотворении «На картину «Тассо в темнице» Эжена Делакруа» дал символику тюрьмы - как внутренней темницы самого художника.
Поэт в тюрьме, больной, небритый, изможденный,
Топча ногой листки поэмы нерожденной,
Следит в отчаянье, как в бездну, вся дрожа,
По страшной лестнице скользит его душа <... >
Кругом дразнящие, хохочущие лица,
В сознанье дикое, нелепое роится,
Сверлит Сомненье мозг, и беспричинный Страх,
Уродлив, многолик, его гнетет впотьмах.
И этот запертый в дыре тлетворной гений,
Среди кружащихся, глумящихся видений, -
Мечтатель, ужасом разбуженный от сна,
Чей потрясенный ум безумью отдается, -
Вот образ той Души, что в мрак погружена
И в четырех стенах Действительности бьется.
Перевод В. Левика [3, с. 128].
Блуждания, странствия Мцыри становятся аналитическими инструментами самопознания, саморефлексий поэта Лермонтова, анализа души, ее постижения. Экзистенции Мцыри - это самоидентификации, множественные самоопределения Лермонтова-поэта, мифопоэтические, аллегорические, иносказательные опыты его самопознания, о которых он заявлял столь обостренно, пронзительно и глубинно в ряде других своих стихотворений, и, в частности, в стихотворении «Смерть».
При внимательном рассмотрении странствие Мцыри, полное приключений, схваток, битв, мечты о прекрасном являет собой мистический, подчас жестокий лабиринт, из которого вряд ли можно найти желанный выход. Онейрические (сно-видческие) блуждания Мцыри в лесу не что иное, как блуждания поэта в поисках своего «я», своего поэтического и человеческого пути.
Лес, куда бежит Мцыри, - как будто свободная стихия жизни, на деле - ловушка, несущая смертоносное начало. И «Демон», и «Мцыри» объединены общим мотивом отторженности, отпадения, мотивами любви и смерти, и любви - как смертной раны. И даже самое сладостное для героя -эротическое чувство - тоже скрывает гибельное начало, лермонтовский Эрос неизбежно связан с Танатосом.
В экзистенциализме понимание смысла бытия связано с иррациональностью, бытийный смысл переживания направлен на трансцендирование, то есть выход за свои пределы. Главное определение собственного бытия, именуемого экзистенцией, -это незамкнутость, открытость. Отсюда - испове-дальность как важнейшая характеристика и сущность экзистенции.
Исповедь Мцыри - слово пылающего и пылкого сердца, часто срывающегося в видения. Границы между бредом Мцыри и действительностью у Лермонтова размыты. Бред Мцыри начинает восприниматься как действительность, а реальность предстает как бред. Возможно, и в «Мцыри» Лермонтов интуитивно или сознательно применил прием, который был дан в стихотворении «Сон»
(«В полдневный жар, в долине Дагестана / С свинцом в груди лежал недвижим я.»), с мотивом тройного сна, который снится Мцыри. В поэме таких «видений-снов», по меньшей мере, три. Первый - встреча с молодой грузинкой, второй -поединок с барсом, третий - голос и зов золотой рыбки. Как и в стихотворении «Сон», события свершаются в сознании умирающего (видящего себя убитым в долине Дагестана) человека.
Воспоминания Мцыри - его предсмертный бред, его видения.
И свидание с грузинкой, и поединок с барсом, и змея, и финальная рыба - знаки потустороннего мира, смерти, в финале - примирение с метафизическим пространством, куда и устремится в итоге душа героя. В исповедальном бытии события свершаются в глубинах души героя, в лабиринтах рефлектирующего сознания, где преодолеваются сомнения и возрождаются силы, необходимые для совершения философски осознанного поступка. Это и есть экзистенциальное измерение, где на авансцене странствия и испытания души, ринувшейся в море житейских и поэтических страстей, из будней и обыденности на поиски смысла бытия и своей роли в мире.
Библиографический список
1. Библия, Ветхий Завет. Первая Книга Царств : Глава 14, ст. 43. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://bible.by/old-testament/read/09/14/
2. Бицилли, П. М. Место Лермонтова в истории русской поэзии [Текст] // Лермонтов. Pro et contra. -СПб., 2002. - C. 851
3. Бодлер, Ш. Цветы зла: Стихотворения [Текст] // Ш. Бодлер. Азбука-классика. - СПб., 2009. - С 128.
4. Вацуро, В. Э. О Лермонтове: Работы разных лет [Текст] / В. Э. Вацуро. - М. : Новое издательство, 2008. - С. 550-551.
5. Данте, А. Божественная Комедия [Текст] / Перевод М. Лозинского. - М. : Правда, 1982. - С. 7
6. Иванов, Вяч. Ив. Лермонтов [Текст] // Собрание сочинений. - Т. 4. - Брюссель, 1987. - С. 367-383.
7. Лермонтов, М. Ю. Menschen und Leidenschaften: (Ein Trauerspiel) / [Текст] (Подгот. текста Н. А. Хмелевской) // М. Ю. Лермонтов Собрание сочинений: В 4 т. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом). - Изд. 2-е, испр. и доп. - Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1979-1981. -Т. 3. Драмы. - 1980. - С. 135.
8. Лермонтов, М. Ю. Собрание сочинений: В 4 т. [Текст] / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом). -Изд. 2-е, испр. и доп. - Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1979-1981.
9. Макогоненко, Г. П. Лермонтов и Пушкин: Проблемы преемственного развития литературы [Текст] / Г. П. Макогоненко. - Л. : Сов. писатель, 1987. -С. 262-263.
1G. Мандельштам, О. Сочинения в двух томах: Том 1 [Текст] / О. Мандельштам. - М. : Художественная литература, 1990. - С. 273.
11. Мережковский, Д. С. Лермонтов - поэт сверхчеловечества [Текст] // M. Ю. Лермонтов: pro et contra / Сост. В. М. Маркович, Г. Е. Потапова, ком-мент. Г. Е. Потаповой и Н. Ю. Заварзиной. - СПб. : РХГИ, 2GG2. - С. 352.
12. Назарова, Л. Н., Манн, Ю. В. «Мцыри» [Текст] // Лермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Науч.-ред. совет изд-ва «Сов. Энцикл». - М. : Сов. Энцикл., 1981. -С. 324-327.
13. Пушкин, А. С. Собрание сочинений в 10 томах: Том 3. Поэмы, Сказки [Текст] / А. С. Пушкин. -М. : ГИХЛ, 1959-1962.
14. Соловьев, В. С. Литературная критика [Текст] / В. С. Соловьев. - М. : «Современник», 1990.
15. Ходасевич, В. Ф. Фрагменты о Лермонтове [Текст] // В. Ф. Ходасевич Собр. соч. : В 4 т. : Т. 1. -М., 1996.
Bibliograficheskij spisok
1. Biblija, Vethij Zavet. Pervaja Kniga Carstv : Glava 14, st. 43. [Jelektronnyj resurs]. - Rezhim dostupa: http://bible.by/old-testament/read/G9/14/
2. Bicilli, P. M. Mesto Lermontova v istorii russkoj pojezii [Tekst] // Lermontov. Pro et contra. - Spb., 2GG2. - C. 851
3. Bodler, Sh. Cvety zla: Stihotvorenija [Tekst] // Sh. Bodler. Azbuka-klassika. - SPb., 2GG9. - S 128.
4. Vacuro, V Je. O Lermontove: Raboty raznyh let [Tekst] / V Je. Vacuro. - M. : Novoe izdatel'stvo, 2GG8. -S. 55G-551.
5. Dante, A. Bozhestvennaja Komedija [Tekst] / Perevod M. Lozinskogo. - M. : Izdatel'stvo «Pravda», 1982. - S. 7
6. Ivanov, Vjach. Iv. Lermontov [Tekst] // Sobranie sochinenij. - T. 4. - Bijussel', 1987. - S. 367-383.
7. Lermontov, M. Ju. Menschen und Leidenschaften: (Ein Trauerspiel) / [Tekst] (Podgot. teksta N. A. Hme-levskoj) // M. Ju. Lermontov Sobranie sochinenij: V 4 t. / AN SSSR. In-t rus. lit. (Pushkin. dom). - Izd. 2-e, ispr. i
dop. - L. : Nauka. Leningr. otd-nie, 1979-1981. -T. 3. Dramy. - 198G. - S. 135.
8. Lermontov, M. Ju. Sobranie sochinenij: V 4 t. [Tekst] / AN SSSR. In-t rus. lit. (Pushkin. dom). - Izd. 2-e, ispr. i dop. - L. : Nauka. Leningr. otd-nie, 19791981.
9. Makogonenko, G. P. Lermontov i Pushkin: Pro-blemy preemstvennogo razvitija literatury [Tekst] / G. P. Makogonenko. - L. : Sov. pisatel', 1987. - S. 262263.
1G. Mandel'shtam, O. Sochinenija v dvuh tomah: Tom 1 [Tekst] / O. Mandel'shtam. - M. : Hudozhestven-naja literatura, 199G. - S. 273.
11. Merezhkovskij, D. S. Lermontov - pojet sverh-chelovechestva [Tekst] // M. Ju. Lermontov: pro et contra / Sost. V. M. Markovich, G. E. Potapova, komment. G. E. Potapovoj i N. Ju. Zavarzinoj. - SPb. : RHGI, 2GG2. - S. 352.
12. Nazarova, L. N., Mann, Ju. V «Mcyri» [Tekst] // Lermontovskaja jenciklopedija / AN SSSR. In-t rus. lit. (Pushkin. Dom); Nauch.-red. sovet izd-va «Sov. Jencikl». - M. : Sov. Jencikl., 1981. - S. 324-327.
13. Pushkin, A. S. Sobranie sochinenij v 1G to-mah: Tom 3. Pojemy, Skazki [Tekst] / A. S. Pushkin. - M. : GIHL,1959-1962.
14. Solov'ev, V S. Literaturnaja kritika [Tekst] / V. S. Solov'ev. - M. : «Sovremennik», 1990.
15. Hodasevich, V F. Fragmenty o Lermontove [Tekst] // V F. Hodasevich Sobr. soch. : V 4 t. : T. 1. - M., 1996.
Дата поступления статьи в редакцию: 12.10.16 Дата принятия статьи к печати: 10.11.16
1 Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений: В 4 т. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом). - Изд. 2-е, испр. и доп. - Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1979-1981. Т. 1. Стихотворения, 1828-1841. - 1979. - С. 255. Далее цитаты из произведений Лермонтова указываются по этому изданию. В скобках даны последовательно номер в библиографическом списке, том и номер страницы.
