CC BY
151
УДК 94 (470.6)
ББК 63.3 (235.7) 521.1-3 М 21
Мальцев В.Н.
Военно-политические аспекты создания российского имперского социума на Северном Кавказе в первой половине
XIX века
(Рецензирована)
Аннотация:
В статье анализируются методы российской политики, направленной на создание на Северном Кавказе социальных групп, лояльных империи, рассматриваются военнополитическая практика и проекты выстраивания отношений между российской военной администрацией и элитными группами Северного Кавказа, определяются результаты этого процесса к середине XIX в.
Ключевые слова:
Имперский социум, элита, российское командование на Северном Кавказе, северокавказские правители, военные и политические методы политики, система взаимоотношений
Укрепление России на Северном Кавказе потребовало от правительства установления прочных отношений с представителями разных слоёв кавказского общества в целях расширения имперского политического, социального и культурного влияния в регионе. Такая установка предполагала поиски социальных групп, на лояльность которых российская администрация могла рассчитывать, а также проведения определённых мер, направленных создание прочной опоры среди разных социальных слоёв и групп населения. Целью этой политики, в конечном счёте, являлось формирование имперского социума на основе включения в него «региональной среды с её инокультурными, в том числе неевропейскими ценностями». В такую среду могут включаться как элитные группы местных народов, так и более широкие слои населения. В кавказской политике России использовались оба варианта при приоритете первой из названных групп.
Важнейшей, если не самой главной задачей России на Кавказе, являлось создание пророссийских, лояльных империи социальных групп, хотя и не обязательно из числа местных элит. В самом общем значении в понятие «элиты» включаются представители высших социальных слоёв общества. Элита определяется как «верхушка общества, социальная группа; избранное общество», как и «лица, принадлежащие к т.н. высшему классу; группе лиц, осуществляющих власть в обществе...». В современной науке к политической элите относится «относительно небольшая социальная группа, которая концентрирует в своих руках значительный объём государственной и информационной власти», с высоким социальным статусом [1].
Как направление кавказской политики России, установление «сотрудничества с лояльными нерусскими элитами» [2], открывало возможности «широко применять невоенные способы проникновения на Кавказ»[3]. Лояльные группы северокавказских правящих элит шли на установление разносторонних, хотя и разной степени прочности, отношений с империей, создавая тем самым «пророссийский вектор» влияния в регионе, со временем перераставший в «устойчивую тенденцию» [3]. За рамками настоящей статьи остались отношения со сторонниками нелояльных к империи социальных групп, которые в большинстве своём «имели только внешний вид подданства, не гарантировавший России ни будущего, ни настоящего» [4].
Проблема управления Кавказом, как и другими окраинами, в конечном счёте, сводилась к вопросу о типах привлечения, или «рекрутирования» местных элит:
открытом, предполагавшем выдвижение кавказских уроженцев для выполнения управленческих, военных, хозяйственных и других функций, и закрытом, клановом, при котором выходцы из иных этносоциальных групп не допускались в эти сферы.. В управлении Кавказом, как и другими окраинами, использовались обе эти формы, причём, с акцентом в сторону первой. Российскими властями на Кавказе применялась и политика кооптации, означавшая предоставление «экономических и политических преимуществ отдельным лицам, социальным группам и даже целым этническим общностям; делегирование власти местному правителю, который становится представителем российского суверена; культурную и языковую ассимиляцию с обращением или без обращения в православие, даже матримониальную (брачную) стратегию.» [5].
Формирование пророссийских кавказских элит, как части имперского социума, являлось и двусторонним процессом. К сожалению, зачастую в современной кавказоведческой литературе любые контакты северокавказской знати с российскими властями примитивизируются и оцениваются как предательство, а система устанавливавшихся взаимоотношений трактуется как «подкуп» местных правителей российскими властями. Так, по мнению С-А. А. Исаева «одной из форм подкупа .было принятие чеченских, кабардинских и кумыкских князей и старшин на российскую службу с выплатой соответствующего жалования и присвоением офицерских чинов вплоть до генералов, а также передачей им на праве частного владения плодородных земель.» [6]. Между тем для непредвзятого исследователя понятно, что поступление выходцев с Северного Кавказа на военную службу в русскую армию, особенно в период Кавказской войны, имело разную мотивацию и не всегда определялось корыстными интересами.
Российская власть на Кавказе, зачастую методом проб и ошибок, искала и находила у верхов разных народов, т.к. только «местные правители имели преимущество, которое никогда бы не могли получить на их месте российские чиновники, - это их связи, распространявшиеся далеко за пределы границ собственных владений (посредством родства, куначества и аталычества) [7]. В 1846 г. подполковник Султан Казы-Гирей в письме к кавказскому наместнику М.С Воронцову от 21 июля обратил внимание на проблему приобщения адыгов к России Он отмечал, что среди его «единоземцев» «главные деятели возмущений - духовенство, действующие молодые люди из фамилий аристократических», и российская политика в отношении этих социальных групп должна состоять в том, чтобы «склонить на свою сторону первых и занять вторых», причём «осторожность должна быть непременным руководством при этих действиях в отношении классов означенных и простого народа» [8].
Высказанную в XIX в. М. Владыкиным мысль о том, что «после Ермолова наше правительство приняло в Кабарде систему защиты привилегированных классов, потому что только при этом условии можно было рассчитывать на спокойствие в крае» [9] следует распространить на весь Северный Кавказ. Эта идея проводилась и в предписании главного штаба Кавказской армии командующему войсками правого крыла Кавказской линии от 7 марта 1858 г., в котором пояснялось, что «поддержание прав владельцев принято в числе оснований наших действий на Кавказе и изменено быть не может». Однако последовательной такая политика всё же не стала, о чём свидетельствует «Записка о внутреннем состоянии Кавказа» А.И. Барятинского, в которой наместник обрисовал ошибки, допускавшиеся правительством в отношениях с мусульманским духовенством и светскими правителями кавказских народов. Он исходил из того, что «правительству нашему предлежало тогда [в первой половине XIX в. - В.М.] поддержать тот из этих политических элементов, который лучше соответствовал нашим политическим видам», каковым он считал были «ханы, князья, беки, родовые старшины общин», т.к. они «стояли во главе населения и, вопреки шариату, властвовали над ним на основании адата, т.е. права, основанного на народных обычаях»[8]. Свою задачу наместник видел в том, чтобы «прежде всего стремиться к восстановлению высшего сословия там, где сохраняются ещё более или менее следы его, и создавать его действующим в империи порядком там, где
оно не существует» [8]. В своих выводах он был прав: такая политика могла обеспечить определённую устойчивость внутренней жизни северокавказских народов в период установления российского господства в регионе.
В правительственных кругах рассматривалась возможность привлечения на российскую сторону не только феодальных владельцев, но и выходцев из других кругов северокавказских народов. В Отношении военного министра графа А.И. Чернышёва к командиру Отдельного Кавказского корпуса барону Г.В. Розену от 4 апреля 1834 г. излагалась позиция Николая I, согласно которой он рекомендовал привлекать кавказских горцев к военной службе. Уже на том этапе Кавказской войны, когда местное население практически не было знакомо с Россией, император считал возможным «горцам мирным, которые того пожелают, дозволять записываться в казаки» с поселением их «в российских казачьих станицах», но главную задачу командования он усматривал в том, что оно должно «приложить старание к формированию конных полков, кроме закавказских мусульман, из черкес и кабардинцев.» [8]. Военно-политическая сторона решения императора состояла в том, что горские формирования предлагалось как «употреблять . к действиям против племён независимых в виде знака подданства», так и направлять «черкес, кабардинцев и других горцев на службу вне пределов Кавказской области в составе армии» с той целью, что там «они более ознакомятся с войсками нашими и получат правильное понятие о силе и могуществе России» [8]. Политическая цель данного проекта состояла в том, что, во-первых, в лице местных жителей, привыкших «к обязанностям службы и выгодам, с службою сопряжённым, . мы [российские власти. -В.М.], - констатировалось в документе, - приобретём весьма сильное средство к совершению общего покорения горцев, а, во- вторых, такие люди, «возвратясь к своим единоверцам, . поселят и в них понятия более правильные в сем отношении и могут содействовать к усмирению их силою убеждения» [8]. Забегая вперёд, можно отметить своевременность и справедливость этих мыслей на примере восстания в Закатальском округе в 1861 - 1862 гг. Описавший его Р.А. Фадеев проанализировал поведение в ходе этого народного возмущения лезгинских «офицеров, юнкеров и других почётных людей», т.е. создававшегося «годами» российской администрацией в округе «многочисленного класса людей, на который правительство имело право рассчитывать». Большинство проходивших русскую службу лезгин заняли нейтральную позицию во время восстания, а бывшие всадники джаро-белоканской милиции не приняли участия в бунте. Из 130 милиционеров, которые «представляли 139 первых семейств в крае» и с родственными связями знакомыми с «третью лезгинского населения», «только трое из её рядов участвовали мятеже» [8].
Сближение местных верхов с Россией усилилось в годы Кавказской войны. Это объяснялось их тотальным вовлечением во внутри- и внешнеполитические процессы, происходившие в регионе, и необходимостью более чёткого определения своих интересов и прекращения политических метаний. На всём протяжении Кавказской войны российское командование стремилось привлекать верхи северокавказских народов и этнических групп к участию в военных действиях, создавая тем самым слой «привязанных» общими делами к империи людей. Не случайно, что многие документы того времени подробно освещают эту сторону военного сотрудничества. Так, в рапорте начальника Левого фланга Кавказской линии Н.В. Грекова командующему войсками на Кавказской линии и в Черномории К.Ф.Сталю от 24 февраля 1822 г. о действиях в Чечне говорится, что «чеченцы, с Терека.. .принесли экспедиции существенную пользу» и «владельцы исполняли в точности всё, то им поручаемо было и достойны похвалы» Он особо подчеркивал, что в ходе экспедиции «везде употреблял чеченцев, и они с казаками весьма хорошо действовали, а в некоторых местах и одни», что говорит о вполне сознательной линии поведения и выборе этих представителей Чечни. Генерал приводил мнение одного из офицеров о действиях кавказцев, который «отозвался с похвалою о кумыкских князьях., а особенно о старшем аксаевском князе майоре Мусе Хасаеве, равно и в
примерном их во всех случаях повиновении» и, подтверждая эти слова, добавлял: «в перестрелке 16 и 17 числа [февраля. - В.М.] при очищении на Гудермесе и Сунже леса я сам видел их храбрость и усердие» [10]. Особенно интенсивно связи между российскими военными властями и местными кавказскими правителями стали развиваться с начала 30х гг. XIX в. после убийства Шамилем наследственной верхушки дагестанских государственных образований: шамхала Тарковского Абу-Муслим-хана, владетеля
Кайтага Джамав-бека, правительницы Мехтулинского ханства Нух-бике, правителя Кюринского ханства Юсуфа, правительницы Казикумухского ханства Уму-Кусум-Бике. Известный кавказовед Х.-М. Ибрагимбейли в своё время обратил внимание на физическое устранение владетелей Дагестана, которое «привело местную феодальную знать к участию в борьбе с Шамилем, что позволило царизму вести войну с ним наполовину руками покорённых народов» [11]. А.Х. Касумов и Х.А. Кусумов подтверждают этот вывод и также считают, что горские феодалы «являлись надёжным оплотом царизма на Северном Кавказе, который в своей колониальной политике .широко опирался на местных князей и дворян» [12]. О том, что «войну с Шамилем вели. не только русские войска, но и сами горцы», - пишет В.А. Матвеев, добавляя, со ссылкой на С.Ю. Витте, что «офицерский корпус Кавказской армии более чем наполовину состоял из представителей местных народов» [13]. Даже если это число и преувеличено, то совершенно очевидным остаётся факт роста числа кавказцев со временем устанавливавших контакты с российской администрацией: проходивших военную и иррегулярную службу, назначавшихся
приставами, начальниками участков и наибств, переводчиками, выполнявших иные поручения командования, да и просто интересовавшихся русской жизнью. Со временем прослеживается всё большее совпадение интересов обеих сторон: зачастую инициатива в установлении связей исходила от кавказской стороны. В рапорте командира Отдельного Кавказского корпуса. Е.Н. Головина военному министру А.И. Чернышёву от 18 августа 1838 г. сообщалось, что в Дагестане «к ген.-л. Фези явились с просьбою о позволении участвовать в действиях войск наших: штабс-кап. Ибрагим-Бек Карчагский с 60 беками и всадниками табасаранскими, Айди-Бек, сын умершего ген.-м. Рустам-кади с другою партиею табасаранцев из 45 беков и всадников из других мест южного Дагестана несколько беков со всадниками». Они были не единственными, т.к, «кроме того при отряде оставлены из Кубинской милиции 10 беков, изъявивших желание продолжать службу при войсках наших». В том же рапорте Е.Н. Головин, рассматривая действия отряда генерала Фези в Аварии, отметил участие местных сил в противостоянии Шамилю: «Ген.-м. шамхал Тарковский со 100 отборными милиционерами отправлен в Койсубулинское общество, на гору Бетлет, для ближайшего наблюдения при помощи преданных нам тамошних жителей, за действиями Шамиля; 200 милиционеров мехтулинских содержат кордон по северо-западной границе Аварии» [10].
А.Х. Касумов и Х.А. Касумов не могли не отметить, что поддержку «царизму» оказывала «большая часть кабардинских феодалов, тесно связанная с кавказской администрацией». По их сообщению, «в 1844 г. за преданность царизму и за их помощь в борьбе с «враждебными горцами» правительство Николая I наградило кабардинских князей и дворян «почётным знаменем», а также орденами и медалями». Кроме того, «многим кабардинским дворянам «за услуги», оказанные в борьбе с Шамилем, в 1847 г. было определено ежегодное «жалованье» в 215 руб. сер». Ими приводится и такой интересный материал: только «за один 1851 г. около 200 кабардинских и балкарских дворян были награждены «за отличие» в военных действиях против Шамиля» [12]. Все эти данные говорят только о том, что и в 40-е годы XIX в., в период наибольшего влияния имамата, в кабардинских верхах превалировала идея ориентации на Россию.
Для организации имперского социума на Северном Кавказе правительство применяло политические методы воздействия на сопредельные с Линией народы. В 1837 г. была организована миссия флигель-адъютанта полковника Султан Хан-Гирея к адыгским народам с целью «склонить» горские общества, «начиная с преданных и менее
враждебных правительству, к избранию из среды своей депутатов» [8] для встречи с императором Николаем I, и последующим введением у них нового управления.
После военных неудач России в Дагестане, Чечне и Черкесии в начале 40-х гг. XIX в., наметился более интенсивный поворот российской администрации к установлению политических связей с местными феодальными верхами и старшинами горских обществ. Идея о том, что «система наших действий, основываясь исключительно на употреблении силы оружия, оставила совершенно неиспытанными средства политические», высказанная военным министром А.И. Чернышёвым в письме Е.Н. Головину от 19 июля 1842 г., получила поддержку среди кавказских военных. А.И. Чернышёв констатировал, что «англичане умели утвердить владычество своё в Индии политическими средствами» и ставил вопрос: «Не должны ли мы испытать эту систему?» [9]. В ответном письме от 28 августа 1842 г. Е.Н. Головин, соглашаясь с такой постановкой вопроса, писал: «Не подлежит никакому сомнению, что средства политические, которыми англичане успели распространить владычество своё в Индии, с такою же пользою могут быть употреблены и здесь», т.е. на Кавказе. Одновременно он обратил внимание военного министра на то, что до этого задача использовать политические меры на Кавказе перед ним не ставилась: «Так как мне не были известны виды правительства нашего в сем отношении, то я до сих пор не упоминал о других мерах кроме тех, кои основаны на силе оружия и властиею же приобретаемой, хотя и считал средства политические всегда возможными» [9].
Подобные идеи были обоснованы в «Записке» генерал-майора Ладынского на имя Е.Н. Головина от 16 июня 1842 г. По его мнению, «весьма неосновательно некоторые начальники допускают мысль, что надо уменьшить власть приверженных русскому правительству владельцев в горах и вообще сопредельных с Дагестаном», т.к. не все русские начальники смогут оказать влияние на горцев «при ослаблении прав владельцев». Его позиция состояла в том, что «всегда полезнее поддерживать и подкреплять право владельцев, чрез которых выгоднее действовать на народ дикий, ибо приласкать одного гораздо удобнее, чем приобресть общую любовь целого народа» [9]. В том же году коррективы в политику по отношению к верхам северокавказских народов были внесены. «Наказом Главному управлению Закавказского края», который требовал от кавказского начальства поддерживать «во всём достоинстве привилегированные, правительством доселе признаваемые сословия, имеющие влияние на народ».
В годы наместничества М.С. Воронцова процесс приобщения представителей кавказских элит к условиям российского присутствия приобрёл новые черты. Как писал С. Эсадзе, «Воронцов хорошо понимал, что главный интерес России - связать разноплеменной строй России с империей» и его «общей системой было - проводить во все управления по возможности туземных чиновников и привлекать местные элементы к разработке и подготовке законодательных и административных вопросов» [14]. На эту сторону политики М.С. Воронцова обратил внимание в своих «Мемурах» генерал Мусса Кундухов, подметивший, что после похода Шамиля в Кабарду в 1846 г. М.С. Воронцов «ни одного из приставших к Шамилю кабардинцев и тагаурцев не наказал, а многих, не принявших сторону Шамиля, наградил, чем совершенно успокоил и убедил горцев в готовности своей искать случая награждать, а не наказывать». Критически настроенный к российской политике на Кавказе М. Кундухов не мог не признать, что «такой системой князь Воронцов ... положил верную основу к скорому покорению Кавказа» [15]. Подход к северокавказским феодальным верхам был продолжением политики наместника в Закавказье, где он «оставил после себя . целый «колониально-бюрократический» класс, состоявший из представителей разных народов, конфессий, общественных классов и культур», который «сплачивала не только корпоративная солидарность, но и растущее имперское самосознание с элементами державного патриотизма, с одной стороны, и «внутрироссийского космополитизма», с другой» [16].
Таким образом, к середине XIX в. процессы, связанные с созданием российского имперского социума на Северном Кавказе находились только в начальной стадии, но в то
же время здесь уже появились социальные слои, увязывавшие своё положение в обществе с российским присутствием. Методы, которыми Россия добивалась формирования таких социальных групп, за первую половину XIX в. претерпели изменения: военнополитическое давление, характерное для первых дсятилетий века постепенно уступало место явлениям политического свойства.
Примечания:
1. Общая и прикладная политология / под общ. ред. В.И. Жукова, Б.И. Краснова. М., 1997. С. 619.
2. Дзамихов К.Ф. Кабарда и Россия в политической истории Кавказа XVI-XVII вв. Нальчик, 2007. С. 4З.
3. Дегоев В.В. Политические архетипы в отношениях между Россией и Закавказьем. URL: http: // www.niss . ru / 04. shtml.
4. Потто ВА. Кавказская война: в 5 т. Т. 2. Ставрополь, 1994. С. 177.
5. Дзамихов К.Ф. Указ. соч. С. 4З0.
6. Исаев С-A.A. Общественно-экономический строй Чечни в XVIII - середине XIX
веков // Международный исторический журнал. 1999. № 6. URL: http://www
history.machaon.ru /all/numbe^/anal^/chechnya^.
7. Рыбаков БА. Традиционные политические институты Мегрельского княжества в российской системе косвенного управления в Западной Грузии (пер. пол. XIX в.). URL: htth://www.iaas.nsu.ru/res/lomo06/history/rybakov/.htm.
8. Кавказ и Российская империя: проекты, идеи, иллюзии и реальность (начало XIX - начало XX вв.). СПб., 2005. С. З86.
9. Владыкин М. Путеводитель и собеседник в путешествии по Кавказу. Ч. II. М., 1885. С. 109.
10. Россия и Северный Кавказ в XVI - XIX веках. Книга первая. М., 1998. С. 281282.
11. Ибрагимбейли Х.-М. Народно-освободительная борьба горцев Северного Кавказа под руководством Шамиля против русского царизма и местных феодалов // Вопросы истории. 1990. № 6. C. 160.
12. Касумов A.X., Касумов X.A. Геноцид адыгов. Нальчик, 1992. С. З4.
13. Матвеев ВА. Россия и Северный Кавказ: исторические особенности
формирования государственного единства (вторая половина XIX-начало XX в.). Ростов н/ Д, 2006. С. З1.
14. Эсадзе С. Историческая записка об управлении Кавказом. Т. 1. Тифлис, 1908. С.
84.
15. Кундухов М. Мемуары. URL: http://bibllio.darial-online.ru/text/Kunduhov/index.
16. Дегоев В.В. Кавказ в имперское время. URL: http://magazines.russ./zvezda /2004.
