CC BY
86
— кандидат философских наук, старший преподаватель Нижневартовского государственного гуманитарного университета
МЕТАНОЙЯ ПРОФЕССОРА КАРСАВИНА (К 130-летию со дня рождения и 60-летию со дня смерти мыслителя)
В статье рассмотрена биография, участие в евразийском движении, научно-педагогическая деятельность, творческое наследие и смерть в сталинских лагерях выдающегося русского ученого, историка-медиевиста, религиозного мыслителя профессора Льва Платоновича Карсавина. Подвергнуты анализу основные идеи его религиозно-философской системы — «метафизика Всеединства» и концепция «симфонической личности».
This article is dedicated to prominent Russian scientist, historian and medievalist, a religious thinker Professor L.Karsavin’s biography, as part of the Eurasian movement, his scientific and educational activities, creative legacy and tragic death. It gives an analysis of the basic ideas of his religious philosophical system — «Pan-Unity metaphysics» and the concept of «symphonic personality».
Уже на обратном пути вдруг приснилось мне, будто и профессор возвращается с нами в вагоне домой — исхудавший, старенький, как на последней прижизненной фотографии в следственном деле.
«Профессор, — сказала я ему, — не могли бы вы меня научить в старой орфографии писать?» Профессор пожал плечами и ответил: «Научу, дескать, что за важность!»
Потом и сама удивилась: «В самом деле, если бы я „Венок сонетов“ попросила или богословия дар, а то — в старой орфографии писать! Хотя...»
Однажды в Московском университете на встрече с приехавшим из США издателем «Русского паломника» игуменом Германом я спросила, зачем он все письма, статьи, которые присылаются в его журнал, переводит в старую орфографию? Ведь гигантский труд — ради какого-то «Ъ». «Зачем?»
Он ответил: «За это люди умирали в лагерях. В сущности, за что в 70 лет Карсавина посадили — за „евразийство“? Да нет, за то, что профессор, что „жил за границей“ и пять языков знает, за то, что в старой орфографии пишет.».
Н.Петренко, «Под лагерной табличкой»
Приближаются знаменательные даты в истории русской философии: 130-летие со дня рождения и 60-летие со дня смерти Л.П.Карсавина. Анализ жизни и творчества этого выдающегося отечественного религиозного мыслителя, историка-медиевиста, поэта, человека фатально-трагической судьбы дает основания и поводы для переосмысления недавнего
прошлого России, глобальной переоценки ценностей, для пересмотра своих отношений с Творцом и переосмысления через это самих себя.
Карсавин Лев Платонович (30 ноября 1882 г., г. Санкт-Петербург, Российская империя — 20 июля 1952 г., пос. Абезь, МинЛАГ, Коми АССР, СССР) имел достаточно жизненных оснований стать выдающимся ученым-мыслителем. Он родился в петербургской артистической и аристократической семье. По материнской линии был связан с семьей основателя славянофильства А.С.Хомякова. Окончив историко-филологический факультет Петербургского университета в 1906 г., Лев Карсавин в 1910—1912 гг. работал в библиотеках и архивах Франции и Италии. Итогом этого стали две книги, в которых основательно рассматривались средневековые ереси катаров и вальденсов: «Очерки религиозной жизни Италии ХТТ—ХШ веков» и «Основы средневековой религиозности в Х11—ХШ веках, преимущественно в Италии», блестяще защищенные им в качестве магистерской и докторской диссертаций. На формирование собственной философской концепции Льва Карсавина, развившейся в русле метафизики Всеединства, оказали значительное влияние платонизм, взгляды Оригена, элементы гностицизма, патристика, воззрения Н.Кузанского, Вл.С.Соловьева, А.С.Хомякова, православие, католицизм.
Русский православный историк, богослов, библеист и евразиец А.В.Карташев в 1960 г. писал: «Я помню, как в годы первой мировой войны (1914—1917 гг.) проф. СПБ Унив[ерсите]та И.М.Гревс (историк-медиэвист) мне говорил: „из всех моих учеников я первым по талантливости ставлю Г.П.Федотова. Но, конечно, выше всех сравнений я считаю сверхдаровитого Карсавина“» [11]. Ученик профессора Гревса Николай Анциферов впоследствии вспоминал: «блистательный Лев» любил ниспровергать принятое либеральной наукой.
После Октябрьской революции 1917 г. профессор Петроградского богословского института Карсавин читал проповеди в петербургских храмах. В Петрограде в 1917—1922 гг., как и в Литве в 1944—1949 гг., он допускал весьма смелые высказывания по отношению к Советской власти. Поэтому закономерно, что 15 ноября 1922 г. Л.П.Карсавин в составе группы из двухсот человек, наиболее ярких представителей русской научной интеллигенции, на знаменитом «философском пароходе» «Пруссия» был выслан из России. Вместе с Карсавиным покинули Родину его университетские коллеги А. А. Боголепов, И. И. Лапшин, Н.О.Лосский, а также ряд других мыслителей — Н. А.Бердяев, С.Н.Булгаков, С.Л.Франк.
В течение ряда лет историческая эпоха и личное творчество закономерно приближали мыслителя к евразийцам. Еще до высылки из Советской России Л.П.Карсавин опубликовал книгу, само название которой «Запад, Восток и русская идея» говорили о направлении эволюции его взглядов.
В середине 1920-х гг. Карсавин становится одним из главных идеологов евразийства, отчасти — по убеждениям, отчасти — от безденежья, эмигрантского бытия и необходимости социального делания. Привлечением Льва Карсавина в организацию в качестве философского «спеца» настойчиво занимался его зять — П.П.Сувчинский, «предвидевший страшную борьбу с латинством» [18. С. 181]. По поводу привлечения Карсавина в евразийство Н.С.Трубецкой в апреле 1924 г. писал Сувчинскому: «Савицкий склоняется к привлечению Карсавина. <.. .> Вашему чутью я тоже верю, но все же в данном случае не могу отделаться от отталкивающего впечатления, которое на меня произвел Карсавин» [20. С. 92]. И далее: «В союзниках мы пока не нуждаемся, нуждаемся только в совсем „своих“, а Карс<авин> в лучшем случае союзник (попутчик), но никак не „свой“. К тому же и по поколению он — грымза. Наше правило, не пускать к себе людей старшего поколения, было мудро, и его надо продолжать держаться. Опыт с Карташевым показал, что даже, казалось бы, незначительная разница в поколениях мешает подлинному объединению» [20. С. 94]. То, что профессор Карсавин был для евразийцев действительно просто попутчиком, подтверждал в воспоминаниях и сам А.В.Карташев: «Л. Пл-ч около 1930 г. очутился в Париже
в окружении евразийцев, но партийно-политическая чеканка была преходящей случайностью» [11].
Однако в глобальном, научном масштабе Льва Платоновича влекла не политика, а философия. И даже впоследствии, в нечеловеческих условиях сталинских лагерей, будучи тяжело больным, профессор находил время для творчества. Еще в Петербурге его «философской музой» становится не жена Лидия Николаевна, а Елена Скржинская, бывшая студентка профессора. Именной ей Карсавин посвящает в 1922 г. свою «Метафизику любви» — «Петербургские ночи». Сам мыслитель впоследствии вспоминал, что это была во многом «любовь головная», но именно эту любовь припомнили мыслителю, когда тот в 1926 г. пытался получить должность профессора в Парижском Русском богословском институте. Любовные увлечения профессора Карсавина были названы коллегами кафедральной эротикой.
Евразийское движение представляло собой скопление противоречивых, а порой и откровенно враждебных друг другу характеров, объединенных лишь общей эмигрантской судьбой в рамках одной «идеологической лаборатории» (термин Н.С.Трубецкого) [19. С. 49—58; 18. С. 180—182]. Сплетни, раздоры и пересуды были обычным явлением в среде русской эмиграции. Революция, гражданская война, чужбина и постоянно досаждавшие чекисты превратили интеллектуалов в «:крупных пауков, живущих в одной маленькой банке», именуемой «чужая Европа». Так, к примеру, не скупясь в эпитетах, русский мыслитель И.А.Ильин достаточно жестко критиковал творчество Л.П.Карсавина, сравнивая его с «лепрозорием русской духовной культуры», с «духовной проказой» [20. С. 348].
Примкнув к евразийцам, Карсавин сразу же обратил внимание на слабость их теоретических обобщений и философских построений: «Евразийские темы в существе своем только философски-метафизическим путем и могут быть обоснованы. Тем печальнее, что философского обоснования пока у евразийцев мы не видим. Нет философского анализа, философской аргументации» [цит. по: 15. С. 39]. В 1926 г. Карсавин обобщает религиознофилософские и идеологические взгляды евразийцев в доктринальной монографии «Евразийство (Опыт систематического изложения)». «Разделы, написанные Карсавиным (хотя и без указания авторства), общая редакция этого „манифеста евразийского движения“ наглядно показывают, что от философской „неотесанности“ не осталось и следа — за дело взялся мастер высочайшего класса» [цит. по: 15. С. 39—40]. Экземпляр этой монографии с обозначением на обложке авторства Карсавина хранится в архиве Поля Бойе, в парижском Институте восточных языков [12]. То, что именно Карсавин в период расцвета движения становится основным разработчиком религиозной доктрины евразийства, подтверждается также и критикой Г.В.Флоровского (работа «Евразийский соблазн», 1928), во многом относящейся именно к воззрениям этого мыслителя [18. С. 182].
Религиозно-философская система Карсавина послужила той интеллектуальной базой, на основе которой были сформулированы основные идеи евразийского движения сер. 1920-х гг. Причина этого, на наш взгляд, достаточно проста: философская разработанность, глубина карсавинской «метафизики Всеединства» и концепции «симфонической личности». Несмотря на многоплановость построений евразийской религиозной доктрины, Бердяев отмечал: «Систематическое изложение евразийской идеологии, обладающее большими формальными качествами, не подписано ничьим именем, и за него, очевидно, ответственно все направление. Но оно носит явную печать индивидуальной религиознофилософской системы, которая без достаточных оснований выдается за православие» [3. С. 198]. Мыслитель, безусловно, подразумевал индивидуальную религиозно-философскую систему своего интеллектуального оппонента — Карсавина. Именно на почве евразийства столкнулись мировоззренческие системы двух столпов русской религиозной философии XX столетия — персоналиста Николая Бердяева и этатиста Льва Карсавина.
В июле 1925 г. Карсавин «в озорническом тоне» говорил С. Л. Франку, что неплохо бы было «посменовеховствовать», и, несмотря на его уговоры, «посменовеховствовал» в «левой», пробольшевистской газете «Евразия», обусловившей раскол в евразийском движении [18. С. 182]. Раскол движения и последующая деградация его научно-интеллектуальной составляющей стали итогом ухода евразийцев в политику. Желание «поиграть» с ОГПУ и английской разведкой, откровенные симпатии к большевикам, «наводнение» движения агентурой ОГПУ привели в начале 1930-х гг. к закату евразийства.
К концу 1929 г. Карсавин окончательно отходит от евразийцев, хотя близость идеалам учения продолжает сохранять еще долгие годы. Евразийский подтекст прослеживается в последующих его работах, опубликованных уже после выхода из движения (к примеру, работа «Государство и кризис демократии», 1934).
В 1927 г. Карсавин, отказавшись от заманчивого предложения преподавательской деятельности в Оксфорде, переехал в Литву, поближе к своей исторической родине, ностальгию по которой мыслитель ощущал постоянно. В Каунасском университете на литовском языке он читал многочисленные курсы, заведовал кафедрой всеобщей истории университета. Перед переездом Карсавина в Литву многие опасались, что его принадлежность к евразийству, великодержавные воззрения могут возыметь отрицательное воздействие на литовских студентов. Однако эти опасения не сбылись. В отличие от цинизма евразийских коллег, к примеру, Н. С. Трубецкого, в Каунасском университете профессор Карсавин снискал себе подлинную славу ученого. Он успешно, в кратчайшие сроки преодолел языковый барьер, выучив литовский язык и овладев им до такой степени, что писал на нем научные труды, переводил Гегеля и поправлял самих литовцев.
Многие бывшие студенты, обучавшиеся у профессора Карсавина, упоминали о его лекциях как о ярких моментах университетских штудий. Известный литовский филолог Альгирдас Греймас вспоминал, что был пленен красотой излагаемых профессором идей: «Это самый искренний и элегантный ученый из всех, которых я когда-либо встречал: таким образом, наверное, создаются идеальные фигуры, помогающие потом выбирать жизненные пути» [13]. С восхищением о лекциях профессора Карсавина говорил историк Винцас Трумпа: «Без колебаний можно утверждать, что Карсавин был не рядовой профессор. <.> Уже сам внешний вид его был профессорским» [13].
В 1940 г. профессор Карсавин вместе с университетом переезжает в Вильнюс, т.к. Литва становится частью СССР, а Вильнюс — ее столицей. Жизнь Карсавина в Каунасе и Вильнюсе существенно различалась: Вильнюсский университет (ВГУ) ему был враждебен. Весной 1946 г. послевоенная советская администрация ВГУ поставила под сомнение докторскую ученую степень и профессорское звание Карсавина, полученные им еще в 1916 г. в Петрограде. Для улаживания дел мыслитель посетил Москву, после чего Высшая аттестационная комиссия вынуждена была выдать ему дипломы доктора и профессора. Вильнюсский университет вновь пригласил Карсавина, однако тот отказался и в 1947 г. окончательно перешел на работу в Вильнюсский Художественный музей.
Энциклопедические знания и всесторонняя образованность нового директора музея оказали значительное влияние на его научных сотрудников. Впоследствии В.Пинкус вспоминал, как Карсавин на одной из своих лекций несколько часов подряд говорил о картине Ф.Хименеса «Св. Магдалина» (ХУТТ в.), декламируя на итальянском и испанском языках [13].
С 1948 г. у Карсавина начинаются неприятности в судьбе: арестована его дочь Ирина, обвиненная в сотрудничестве с английской разведкой. Профессор неосторожно критикует советскую власть, а его самого начинают посещать подозрительные личности, называвшие себя журналистами. Дело оперативного учета «Алхимик» в отношении Л.П.Карсавина заводится НКВД СССР еще в июле 1940 г., но с октября 1944 г. доносы на «Алхимика» после аргументированного и категоричного отказа профессора стать «сексотом» аккуратно приобщаются к общему оперативному материалу [1].
8 июля 1949 г. 67-летний «Алхимик» Карсавин, несмотря на слабое сердце и хронический туберкулез, арестован МГБ СССР В постановлении на арест от 8 июля 1949 г. отмечалось: «Лев Платонович Карсавин являлся с 1925 по 1928 годы одним из руководителей белогвардейской организации „Евразия“, финансируемой британской разведкой „Интел-лидженс Сервис“. С помощью антисоветских организаций внутри Советского Союза они рассчитывали свергнуть Советское правительство и захватить власть в свои руки» [2].
На вопрос следователя «Признаете ли вы себя виновным?» профессор Карсавин отвечал: «Виновным себя признаю в том, что после выселения из РСФСР проживал за границей и в 1924—1930 годах участвовал в белоэмигрантском движении евразийцев, но контр -революционным его не считал. Евразийское движение в период моего участия в нем исходило из признания Октябрьской революции, но отрицало коммунизм, стремясь заменить его православием и культурным своеобразием России» [цит. по: 1]. По материалам уголовного дела № Р 11972 Особым совещанием при МГБ СССР гражданину Льву Платоновичу Карсавину, обвиняемому в совершении преступлений, предусмотренных ст. 58-4 и 58-10, 1 УК РСФСР, 4 марта 1950 г. был вынесен приговор — десять лет исправительнотрудовых лагерей. На этапе в сталинские лагеря профессор Карсавин был бодр духом и ободрял других. Ехавшие с ним вместе в эшелоне литовцы готовились к медленной смерти от голода и непосильного труда. «Мне легче, — говорил профессор, — я еду на землю своих предков» [цит. по: 1].
В лагерях у Льва Платоновича обостряется застарелый туберкулез, предопределивший смертельный исход. «Спокойно и ясно ждал он жизненного конца, который для него означал переход из несовершенной реальности в вечное бытие. Он испытал очевидность смерти, и то, что в жизни ничего нет такого, чего можно бояться. „Жизнь есть решающий час бытия — такую мысль когда-то высказал Лев Платонович Карсавин. И следовал этому постулату» [2]. 20 июля 1952 г. профессор Лев Платонович Карсавин скончался от тяжелого, двустороннего фиброзно-кавернозного туберкулеза легких в приполярном инвалидном лагере МИНЛАГа пос. Абезь Коми АССР.
В посмертной эпитафии-записке, вложенной в синий стеклянный флакон и зашитой в труп, его друзья по лагерю и ученики А.А.Ванеев и В.Н.Шимкунас указали: «Лев Платонович Карсавин, историк и религиозный мыслитель. В 1882 году родился в Петербурге. В 1952 году, находясь в заключении в режимном лагере, умер от милиарного туберкулеза. Л.П.Карсавин говорил и писал о Тройственно-едином Боге, Который в непостижимости Своей открывает нам Себя, дабы мы через Христа познали в Творце рождающего нас Отца. И о том, что Бог, любовью превозмогая Себя, с нами и в нас страдает нашими страданиями, дабы и мы были в Нем и в единстве Сына Божия обладали полнотой любви и свободы. И о том, что само несовершенство наше и бремя нашей судьбы мы должны опознать как абсолютную цель. Постигая же это, мы уже имеем часть в победе над Смертью чрез смерть.
Прощайте, дорогой учитель. Скорбь разлуки с Вами не вмещается в слова. Но и мы ожидаем свой час в надежде быть там, где скорбь преображена в вечную радость» [5. С. 102]. Безымянную могилу мыслителя обозначил небольшой холмик с деревянной табличкой и надписью на ней: «П—11».
Следует упомянуть о двух знаковых фактах жизни и смерти профессора Карсавина. По неустановленным причинам православный священник о. Петр не исповедал его перед смертью, хотя и обещал это. Таинство исповеди совершил литовский ксендз, что впоследствии породило недостоверные слухи о переходе Карсавина в католицизм. Цинизм советской репрессивной машины достиг своего апогея тогда, когда вместе с его телом в так называемом гробу, а фактически — наспех сколоченном деревянном ящике из горбыля, была захоронена чужая, ампутированная в лагерном лазарете у одного из больных, нога. Заключенный-искусствовед Н.Н.Пунин с меткой простотой заметил: «Повезло же кому-то, хоть
одной ногой лежать в гробу вместе с Карсавиным. А ведь бывший владелец этой ноги, вероятнее всего, никогда и не слышал о нем» [5. С. 103].
Наиболее значительными трудами профессора Карсавина, ставшими интеллектуальным памятником мыслителю, явились «Очерки религиозной жизни в Италии ХТТ—ХТТТ вв.» (1912), «Монашество в средние века» (1912), «Культура средних веков» (1914), «Основы средневековой религиозности в ХТТ—ХТТТ веках, преимущественно в Италии» (1915), «Католичество» (1918), «Ба11§1а, или Весьма краткое и душеполезное размышление о Боге, мире, человеке, зле и семи смертных грехах» (1919), «Введение в историю» (1920), «Восток, Запад и русская идея» (1922), «КойеБ Ре1хороШапае» (1922), «Джиордано Бруно» (1923), «Философия истории» (1923), «О началах» (1925), «О личности» (1929), «Поэма о смерти» (1931), фундаментальный шеститомник «БигороБ ки1Шгов ¡БШгуа» («История европейской культуры», 1931—1937), изданный на литовском языке. В лагерный период 1951—1952 гг. им было написано еще около десятка работ, среди которых «О молитве Господней», «О бессмертии души», «Венок сонетов», «Терцины», комментарии к «Венку сонетов» и к «Терцинам». К сожалению, работа «Об апогее человечества» была утрачена в сталинских лагерях.
Карсавин изначально заявлял необходимость утверждения при изучении истории принципа «Всеединства», означающего, что культурно-исторический процесс является процессом становления и развития всечеловеческого субъекта. Бог в этом случае понимается как «Всеединство», а человечество как богоявление (теофания). В философии истории Карсавина развитие человечества, его социальных институтов и культуры определялись по отношению к Абсолюту, который понимался как действенное первоначало истории. Это первоначало «есть абсолютное совершенное Всеединство. Оно — все, что только существует, все и всяческое. И во всяческом, в каждом Оно все, ибо всяческое не что иное, как Его момент, в Нем полный и совершенный» [10. С. 76]. Учение Вл. Соловьева о «Всеединстве» Карсавин дополнил учением о божественном «Триединстве» как становящемся историческом бытии. Согласно этому учению, любое историческое явление — последовательный процесс первоединства — разъединения — восстановления. Таким образом, мир понимался мыслителем не только как единое целое, но и как динамически-развивающийся мир [21. С. 83—88].
Кратко религиозно-философская система Карсавина сводится к следующим идеям:
— «всеединая симфоническая и социальная личность» отражает в себе и в каждом своем моменте личности «Триипостасную Сущность»: личность или вообще не может существовать, или есть триединство, «образ и подобие Пресвятой Троицы»;
— «культурный субъект» воспринимается «соборной» личностью, обремененной религиозно-нравственной деятельностью как «качествование личности», определяющее ее отношение к Богу, ее единство с Богом;
— «симфоническая личность» («соборная», «согласованная», «хоровая личность») — народ, культура, человечество и т.д. воспринимаются как социальные личности, как «субъект развития». Низшие социальные личности непосредственно проявляются в индивидах (в индивидуальных личностях), а высшие (семья, род, сословие, народ) могут осуществлять себя лишь через посредство низших личностей (иерархия личностей различных порядков);
— высшим критерием вселенского совершенства выступает «Богочеловечество» как «симфонический субъект», как «согласованное множество», как стремление личности внутренне воссоединиться с Богом, обрести «Всеединство» в идеале и пределе [6. С. 126];
— православная вера в Царство Божие понимается как вера в осуществимость идеала на земле, но в полную его осуществимость только за пределами эмпирии. Эмпирическое же бытие обладает смыслом и ценой только в меру стремления к абсолютному идеалу и в меру его реальной осуществимости [6. С. 165];
— социальная деятельность понимается как деятельность церковно-христианская, как спасение человека, всего «тварного мира», его нравственное усовершенствование через охват полнотой Церкви всего и вся (оцерковление личности, культуры, государства), а в целом — через образование мира в действительное Царство Божие [6. С. 125—126]. При этом утверждается, что практическая деятельность евразийского народа должна осмысливаться и подтверждаться религией, а историческая задача русского народа заключается в осуществлении себя в своей Церкви, т.е. в самораскрытии себя в Православии (в т.ч. в православном раскрытии язычников и еретиков);
— истинной формой бытия выступает бытие церковное, целенаправленно главным действующим лицом мировой истории объявляется Церковь как надэтническое начало, а история человечества предстает эмпирическим становлением и почитанием земной Христовой Церкви (тезис о религиозности истории, о ее соотнесении с Абсолютом);
— долг «соборной личности» — соединение с Богом через совершенное самоосущест-вление, самоотдачу, любовь и самоуничтожение себя в своих индивидуациях («уход личности во множество»). С позиций этатизма решительным образом отрицается ложный европейский индивидуализм. Считается, что всякая личность, как индивидуальная, так и «соборная», достигает полного раскрытия только как орган высшей «соборной» личности, эмпирическим аналогом которой является государство. Эгоизм представлен в евразийстве антиподом вселенской любви, антиподом этатизма [9. С. 376];
— эмпирическое несовершенство симфонической личности объясняется ее не вполне достигнутой в реальности согласованностью. Эта согласованность в реальном бытии достигается часто путем ожесточенной взаимной борьбы составляющих частей симфонической личности: народов, групп, индивидуумов [6. С. 114—115]. Наивысшего противостояния народы, группы, индивидуумы, как составляющие элементы «симфонической личности», достигают в демократическом государстве. «.Демократическое государство обречено на вечное колебание между опасностью сильной, но деспотической власти и опасностью совсем не деспотического бессилия. Оно не может преодолеть своего бессилия иначе, как путем тирании, и не может спастись от тирании иначе, как слабостью», — считал мыслитель [9. С. 396];
— совершенство личности измеряется полнотой любви к Богу и ко всем другим личностям, т.е. полнотой самоотдачи. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13), поэтому в карсавинской метафизике «Всеединства» вариант вселенской любви приобрел следующее звучание: «Если есть еще в мире личное бытие, если мир не погиб, так только потому, что в нем не совсем еще иссякла любовь» [9. С. 376]. По Карсавину, именно в этом и заключаются основы христианской нравственности.
Базисно выделяя в концепции «симфонической личности» любовь, Карсавин связывал ее с метанойей (греч. цетауога, букв. «после ума», «переосмысление») — умопеременой, духовным и нравственным обновлением человека через покаяние и жертвование «части своей личности», обретение им любви к Богу и к другим людям, без чего личность раскрыться не может. «Замыкаясь в себе, он [человек] становится нищим, хиреет и погибает. Преодолевая же себя, свое ограниченное, маленькое эгоистически-личное бытие, человек расширяется и обогащается, делается истинною личностью. Только через общение с другими людьми, т.е. через самоотдачу, без которой такое общение невозможно, достигается личное многообразие и личное единство индивидуума» [9. С. 376].
Антиподом православной любви, ведущим мир к гибели, Карсавин определял личностный эгоизм — морально-этическую категорию, противопоставляемую им личностному этатизму. Гибель личности и государства начинается именно тогда, когда эгоизм приводит к умалению личного бытия как в индивидууме, так и во всяком «соборном субъекте». Го -сударство, как «соборная личность», воспринимается индивидуалистическим эгоизмом уже как неудобная, неизбежная организация, противопоставляемая «свободному обществу».
На этом этапе деградации личности «Ego» забывает, что без своего огосударствления общество вообще не может существовать, а тем более быть свободным [9. С. 376—377].
Заслугой Карсавина, рассмотревшего метафизическую проблему добра и зла, стало отрицание бытийности, онтологичности зла, неприятие дуализма и религиозных концепций, с ним связанных. «Вера в бытийность зла есть отголосок манихейства. Точка зрения, которая допускает, что зло воплощено в противостоящее Богу личное бытие, как бы она себя не выражала, повреждает Божество, отрицает его абсолютность. Есть злые люди, есть злые дела, есть общественные силы, причиняющие зло, есть наше и мира природное несовершенство, есть животные начала в личности человека. Но нет и не может быть зла, воплощенного в личное бытие. В абсолютном смысле зло есть ничто», — утверждал мыслитель [5. С. 81].
В конце жизненного пути, в инвалидном лагере, профессор Карсавин подвел своеобразный итог духовных поисков русской религиозной философии XX столетия: «В христианском учении нам дана абсолютная истина. Она дана нам в выражении, которое не может быть ни дополнено, ни улучшено, ни изменено. Мы обладаем знанием последним и законченным, но несовершенны в самом обладании. <.. .> В нашем несовершенстве истина дана нам как бы зерцалом в гадании. Когда умрем, тогда все узнаем» [5. С. 76].
Несмотря на интеллектуальную изысканность религиозно-философской системы Карсавина, следует признать, что она объективно сложна, несет в себе синтез различных направлений христианской философии, включая элементы католицизма, православия, гностицизма [об этом см.: 16]. Невозможно не согласиться с В.В.Зеньковским, характеризовавшим метафизику Карсавина как «узор слов», в которых исчезает четкость понятий [7. С. 816—820].
Однако нельзя поддержать утверждения современных исследователей о том, что евразийство дало лишь возможность «примерить» культурно-исторические и социальные идеи Карсавина к «социальному деланию», к жизни, и что никакого вклада в концептуальное развитие его метафизики и учения о личности оно не внесло [14. С. 415]. Напротив, евразийский период наложил достаточно серьезный отпечаток как на последующее творчество мыслителя, так и на его дальнейшую трагическую судьбу. Этатизм нашел свое отражение практически во всем творчестве мыслителя, поэтому оно достаточно жестко критиковалось современниками. П.М.Бицилли усматривал в евразийском идеологическом догматизме отсутствие всеобъемлющего понятия свободы личности и свободы Церкви, что ведет к умалению самой религии и к оскудению религиозного духа в Церкви [4. С. 282—290]. Н.О.Лосский указывал на подспудный антиперсонализм, отмечая, что «любая из личностей» в учении Карсавина «является одним и тем же всеединством» и что «у него нет концепции истинной вечной индивидуальной уникальности как абсолютной ценности» [цит. по: 18. С. 182].
Критика идей Карсавина звучит и в наши дни, предпринимаются попытки оценить гно-стичность его образов, якобы не имеющих ничего общего с христианством [17. С. 42—43]. Однако, на наш взгляд, более объективна позиция иеромонаха Иова (Гумерова), характеризующего наследие Карсавина как часть русской философской культуры XX в., которое несет на себе печать духовных поисков, болезненных соблазнов и срывов [8]. В 1927 г. мыслитель писал прелату А.Якштасу-Дамбраускасу: «Я ищу православную истину, полноту ее, но знаю, что всё — мои индивидуальные искания и похождения. Конечно, я готов отказаться от всего, что не согласно с учением церкви, и наверно знаю, что в чем-то ошибаюсь и ограничен. Но в чем? И кто мне это укажет? Безошибочных инстанций у нас нет» [13].
Важно отметить, что через всю сложную жизнь и многомерную личность Карсавина стержнем прошел этатизм. Он стал основой концепции «симфонической личности». По-видимому, именно этатизм, наряду с другими причинами, сблизил его с евразийцами. Определяя будущее России, желая быть ближе к ней, историософски переосмысливая
русскую революцию октября 1917 г., мыслитель как будто бы предопределил трагизм своей судьбы. Представляется возможным, что именно идеалы евразийского этатизма сыграли роковую роль в его судьбе. Под натиском советской репрессивной машины, этой «симфонической личности», не терпевшей ни малейшего инакомыслия, индивидуальная личность Карсавина перестала существовать.
«Исповедаю Тебе, Господи, Боже Мой, вся греси моя от младенчества даже до сего дня бывшая, и вем, яко тех ради Ты попустил мя еси впасти в нынешнее обстояние, в руки хулящих Имя Твое святое и умышляющих погубить мя. Но вся сия сотворил по благости Твоей. Да возжаждет душа моя покаяния, да притечет, да прилепится Тебе Единому, Очищающему и Спасающему. Ей, Господи, Иисусе Христе, Создателю мой, Промыслителю и Спасителю, не даждь созданию Твоему погибнути со беззаконьими моими, но сотвори со мною ныне знамение во благо, благослови дом заточения сего, претвори его во образ покаяния очистительного, молитвы непрестанной и предстояния живого и трепетного пред лицем Твоим. И сподоби мя, Господи, любити Тя от всей души моея и помышления, и творити во всем волю Твою, и ходити путем заповедей Твоих на всяк день. Даждь ми духа терпения, кротости, воздержания, прощения, милосердия и любви. Избави мя духа злоречия, поношения и осуждения ближнего, самопревозношения, славы от человеков желания, положи хранение устам моим, паче же даруй мне молчание молитвенное. Духа воздержания всяческаго соблаготвори вселить в мя, скудость пищи благослови быти в благодать пощения пред Тобою. В покаянии мя прими, на исповедание настави, веру умножи, укрепи, утверди, несомненной сотвори. Расторгни, Многомилостиве Господи, узы блуда, ими же сатана связа мя многочастие и многообразие от младенчества. Сокруши мя, сотри, истреби, очисти, омый, убели Имени ради Твоего. Аминь».
Молитва, пришедшая Л.П.Карсавину в лагере
ЛИТЕРАТУРА
1. Арефьева И. «Алхимик». иКЬ: http://krotov.info/history/20/1949kars.htm1 (дата обращения: 24.09.2010).
2. Арефьева И. Дело «Алхимика» Карсавина. иКЬ: http://www.ko1os.1t/index.php?option=com_content& task=view&id=57&Тtemid=26 (дата обращения: 01.08.2008).
3. Бердяев Н.А. Утопический этатизм евразийцев («Евразийство». Опыт систематического изложения) // Н.А.Бердяев о русской философии / Сост., вступ. ст. и примеч. Б.В .Емельянова, А.И.Новикова. Свердловск, 1991. Ч. 2.
4. Бицилли П.М. Два лика евразийства // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. Антология / Ред.-сост. Л.И.Новикова, И.Н.Сиземская. М., 1993.
5. Ванеев А.А. Два года в Абези. В память о Л.П.Карсавине // Наше Наследие. 1990. № 3—4.
6. Евразийство (Опыт систематического изложения). Коллективная монография первых евразийцев // Основы Евразийства / Сост. Н.Агамалян [и др.]. М., 2002.
7. Зеньковский В.В. История русской философии. Харьков; М., 2001.
8. Иов (Гумеров), иером. Вопросы священнослужителю. иКЬ: http://www.pгavos1avie.гu/answeгs/060503140726 (дата обращения: 27.09.2010).
9. Карсавин Л.П. Основы политики // Основы Евразийства.
10. Карсавин Л.П. Философия истории. СПб., 1993.
11. Карташев А.В. Лев Платонович Карсавин (1882—1952) // Вестник русского христианского движения. 1960. № 58—59.
12. Клементьев А.К. Лев Платонович Карсавин в евразийской организации. Хронология событий // Зарубежная Россия 1917—1939. СПб., 2002.
13. Ласинскас П. Русские историки-эмигранты в Литве: Л.П.Карсавин. иЯЬ: http://www.гussianгesouгces.1t/ aгchive/Kaгsavin/Kaгs_5.htm1 (дата обращения: 24.09.2010).
14. Мелих Ю.Б. О личности Л.П.Карсавина. К 125-летнему юбилею // Вестник МГТУ 2007. Т. 10. № 3.
15. Пащенко В.Я. Социальная философия евразийства. М., 2003.
16. Родин Е.В. Гностический этос и нравственная метафизика Л.П.Карсавина: Дис. ... канд. филос. наук. Тула, 2006.
17. Сапронов П.А. «Сверхсофиология» Л.П.Карсавина // Начало (журнал Санкт-Петербургского института богословия и философии). 2005. № 14.
18. Соболев А.В. Полюса евразийства: Л.П.Карсавин (1882—1952), Г.В.Флоровский (1893—1979) // Новый мир. 1991. № 1.
19. Соболев А.В. Своя своих не познаша. Евразийство: Л.П.Карсавин и другие (Конспект исследования) // Начала. 1992. № 4.
20. Трубецкой Н.С. Письма к П.П.Сувчинскому: 1921—1928 / Сост., подгот. текста, вступ. ст. и примеч. К.Б.Ермишиной. М., 2008.
21. Хоружий С.С. Карсавин и де Местр // Вопросы философии. 1989. № 3.
