CC BY
86
В. В. Лапкин
МЕТАМОРФОЗЫ ИДЕНТИЧНОСТИ В УСЛОВИЯХ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Автор рассматривает актуальные проблемы политического развития и глобализации под углом зрения реконфигурации политической и социальной идентичности. В статье анализируется содержательное наполнение представлений о кризисе идентичности, динамика соотношения политической и гражданской идентичности в современном мире в целом и в отдельных его регионах. Показано, что кризис модели национального государства, обострившийся после финансового коллапса осени 2008 г., активизировал процессы формирования альтернативных идентификационных паттернов, в том числе культурно-цивилизационной природы.
Ключевые слова: глобализация, политическая идентичность, кризис идентичности, составляющие идентичности, гражданская идентичность, национальноцивилизационная идентичность, модернизация, политическая нация, глобализм, коммерциализация.
Проблемный локус настоящей статьи формируют три наиболее приоритетные для автора направления исследования идентичности: 1. Идентичность как ресурс современного развития; 2. Реконфигурация социальной и политической идентичности в эпоху глобализации; 3. Основные тенденции трансформации российской идентичности, неизбежно сопровождающей процессы модернизации общества; уточнение условий, масштабов и ключевых направлений такой трансформации, сопряженных с нею проблем и противоречий. Три этих направления, на наш взгляд, тесно связаны между собой и достаточно точно задают тематическую рамку актуальных исследований процессов формирования идентичности в условиях глобализации. В качестве общей установки, думается, следует акцентировать внимание не только на конфликтах и противоречиях, порождаемых процессами глобализации и сопутствующими ей новациями, но быть может в решающей степени — на изменениях общей структуры идентификационных ориентиров, что становится одной из ключевых характеристик современной эпохи.
Общая диспозиция
Одна из возможных интерпретаций существа тех социальных (в широком смысле) изменений, которые характеризуют глобализацию в последние два десятилетия, состоит в том, что именно в этот пе-
© В. В. Лапкин, 2011
риод модернизация становится универсальным императивом, обращенным ко всякому сообществу нашего сегодняшнего мира и предполагающим одновременную универсализацию идентификационных моделей и интенсивное расширение спектра составляющих идентичности (подробнее см.: Семененко, Лапкин, Пантин, 2010).
На первый взгляд, сочетание двух этих требований выглядит парадоксальным, если не противоречивым (как своего рода сопряжение практик унификации и диверсификации в единой модели развития). Более внимательный подход обнаруживает в этом сочетании отражение сущностной амбивалентности трендов современной эпохи, радикально преобразующей все без исключения институциональные и поведенческие структуры традиционного мироустройства. Так, практика унификации нацелена на разложение «старых» социокультурных и институциональных скреп общества, тогда как путем диверсификации на «расчищенном поле» формируются всепроникающие культурная и институциональная среды нового глобального сообщества. Более того, отображенный этой формулой рецепт понуждения к интенсификации развития хорошо известен и ясно указывает на «движущую силу» соответствующих процессов. Функциональная дифференциация и специализация в жестко регламентированных рамках универсальных стандартов — это то, что в качестве непреложного требования («платы за вход») повсеместно устанавливает мировой рынок в ходе своей неукротимой глобальной экспансии. В этом смысле идентичность, тем более, в контексте политики идентичности, предстает своего рода стандартным набором маркеров, коими глобальный рынок помечает своих социальных агентов, дифференцирует и стандартизирует их «функционал», формирует их «товарный вид» перед их продвижением на рынок. Столь же очевидно, что «имидж» сообщества, претендующего на присутствие в глобальном пространстве, — страны, церкви, нации, транснациональных бизнес-структур, племенной или «флэш-мобильной» группы, сообщества футбольных фанатов или национального землячества — равным образом выступает в той же роли более или менее эффективного средства продвижения этого сообщества на глобальный рынок, точнее, на те его специализированные «площадки», где формируется соответствующий потребительский интерес.
Ключевым фактором значимости тех или иных идентификационных маркеров становится текущая конъюнктура, переменчивый идол современного рынка. Под ее влиянием вся совокупность идентификационных ориентиров, представленных в глобальном коммуникационном пространстве (а сегодня его охват тотален и фактически не знает исключений), пребывает в состоянии перманентных
радикальных преобразований. Вся система позиционирования индивида, формирующая его социальный габитус (см.: Бурдье, 1993), теряет прежнюю определенность и становится объектом конструирования как со стороны самого индивида, так и со стороны разного рода субъектов социальной политики и политики идентичности, в свою очередь, во все большей степени оказывающихся заложниками игры стихийных сил рынка и утрачивающих при этом, разумеется, качество субъектности. Социокультурные изменения, происходящие повсеместно, притом с невиданными ранее динамизмом и лабильностью, а вместе с тем — необратимое разложение многих прежде традиционных фундаментальных механизмов и способов поддержания идентичности, в совокупности формируют текущее состояние всеобщего кризиса идентичности, ставшего нормой.
Особенно болезненными оказываются процессы, связанные с разложением национальной идентичности, которая долгое время считалась неотъемлемым атрибутом современного национального государства, активно культивировалась и рассматривалась как модельная и доминирующая в своего рода иерархии идентификаций современного человека1. Очевидно, что сегодня наличие такой иерархии и ее целесообразность поставлены под сомнение. Современные государства в стремлении отстоять свое право на сохранение и воспроизводство единого национального культурного пространства, наталкиваются на сопротивление двух основных разнонаправленных процессов. С одной стороны, это — процессы глобализации в сферах культуры и информации, унификации идентификационных образцов, сопряженной с подменой укорененной и устойчивой основы национально-государственного уровня идентификации повсеместно узнаваемыми символами, порождаемыми в глобальном информационном пространстве, в том числе и глобально признанными символами-маркерами той или иной нации (см.: Се-мененко, 2008, с. 10-13). С другой стороны, процессы разложения гражданской (национальной) солидарности под напором сепаратистских притязаний этнических, конфессиональных, языковых, субкультурных сообществ.
Кризис модели национального государства остро, хотя и весьма по-разному, ощущается как в странах «мировой периферии», многие из которых длительное время и с разным успехом пытались
1 Так, до недавнего времени, и, особенно, в западноевропейской традиции, религиозноконфессиональная идентичность рассматривалась как в целом второстепенная и значимая прежде всего для не вполне модернизированных сообществ, более того, как маркирующая их несовременность.
__________________________________________________________________ 27
адаптировать модель нации-государства к собственной социокультурной природе, так и на «благополучном Западе».
В странах «мировой периферии», которым, по большей части, модель «национального государства» была в свое время по существу навязана Западом2, ее нынешний кризис проявляется прежде всего в их государственной несостоятельности3, неэффективности противостояния современным вызовам и контроля процессов, происходящих в обществе, противодействия сепаратистским угрозам и обеспечения общенациональной интеграции. Иными словами, многие из этих стран оказываются в принципе не способными решить ключевую в рамках модели национально-территориального государства задачу формирования политической нации4, что в ряде случаев (как, например, в Ираке) создает угрозу прерывания уже почти векового тренда национального строительства. При этом усиление «демократического натиска» Запада, его стремление навязать тем или иным странам «правильную государственность» в последние десятилетия и годы становится прямо контрпродуктивным по своим последствиям: достаточно вспомнить примеры Сомали, Ирака и Афганистана.
Для стран Запада проявлением этого кризиса можно рассматривать тенденции как «постмодерной» минимизации государственного присутствия в частной жизни, так и делегирования все большей части, казалось бы, неотъемлемых государственных функций поддержания нормативного порядка различным специально создающимся для этого надгосударственным структурам. Последняя тенденция, разумеется, наиболее характерна для государств-
2 Речь идет о последовательно продвигавшемся Западом проекте формирования континуума национально-территориальных государств, в совокупности полностью покрывающего всю поверхность земной суши и образующего современную международную систему. Ограничиваясь ХХ в., можно отметить три волны этого процесса: а) государственное обустройство территорий распавшейся Османской империи в период Первой мировой войны и сразу после нее; б) формирование независимых государств в ходе деколонизации в первые десятилетия после Второй мировой войны; в) формирование независимых государств в процессе распада СССР.
3 Если воспользоваться универсальной типологией государств, разрабатываемой М. В. Ильиным (Ильин, 2008, с. 17), значительная часть таких государств, наделенных в свое время соответствующей статусностью (statehood), как принадлежностью к сообществу государств-состояний, так и не смогла обрести состоятельность (stateness), т. е. внутреннее соответствие природе государства-состояния (см. также: Colomer, 2007).
4 В целом обозначенный комплекс проблем фиксируется в понятии «несостоявшихся государств» («failed states»), число которых в последние годы стремительно возрастает. В отечественной политической науке интерес к этому феномену пока что явно недостаточен. Из относительно недавних работ см., например: Ильин, Мелешкина, Мельвиль, 2010.
28 ___________________________________________________________________________
членов ЕС, однако усилия последних лет по созданию органов глобального нормативного регулирования в сферах финансов, безопасности, экологии, энергетики и тому подобное, предпринимаемые по преимуществу именно странами «благополучного Запада», свидетельствуют о ее колоссальном потенциале, беспрецедентной динамике и глобальных претензиях.
Особую категорию проблем создают потоки инокультурной иммиграции в страны Запада, рассматривающиеся уже как угроза не только нынешнему и будущему экономическому и социальному благополучию, но и собственному уникальному культурному потенциалу развития принимающих сообществ, как фактор, реально меняющий культурную физиономию этих сообществ5. Даже широта мультикультуралистских схем оказывается уже недостаточной, «не вмещающей» весь комплекс проблем, создаваемых для принимающих сообществ этими потоками. Вместе с тем, массовая миграция порождает сегодня парадоксальное сосуществование в рамках единой политической системы цивилизационно разнородных сообществ, характеризующихся принципиально различной культурой повседневности и полярными типами присущих им ценностнонормативных систем и моделей самоидентификации. В результате в принимающих мигрантов странах растет потребность в интеграции сообществ «поверх» их культурно-цивилизационной идентичности, в институциональном оформлении этих новых универсалистских форм идентификации, способных «переплавить» в единое целое конгломерат сообществ, разнородных по своим культурноцивилизационным основаниям (подобно тому, как в свое время политическая рамка нации стала пресловутым «плавильным котлом» этноконфессиональных идентичностей). Иными словами, растет потребность в конструировании надцивилизационных политических интеграционных моделей6.
Кризис национальной (политической) идентичности выдвигает на первый план проблему качества ее гражданской составляющей. Гражданская идентичность, которая лежит в основе реального политического самоопределения индивида, его самоотождеств-
5 Безусловно, феномен глобальных миграций имеет и целый ряд других чрезвычайно важных аспектов, как в историческом, так и в геополитическом и геокультурном отношении. Именно глобальная миграция — не только людей, но и культурных, организационнотехнологических и институциональных инноваций — и составляет, по большей части, содержание процессов глобализации (подробнее см.: Рашковский, 2011, с. 32).
6 Разумеется, их надцивилизационность не исключает, напротив, скорее предполагает самое пристальное внимание к цивилизационной природе интегрируемых сообществ, создание эффективных специализированных инструментов такой интеграции.
___________________________________________________________________ 29
ления с политической нацией и апеллирует к ценностям и интеграционным механизмам гражданского общества (с его претензией на контроль за деятельностью политических институтов вплоть до их трансформирования), оказывается обоюдоострым оружием в процессах политической интеграции современного мира, далеко не всегда эффективным в ситуации культурно-цивилизационного противостояния внутри политического сообщества. Тем не менее, в отсутствие достойных альтернатив именно в гражданской идентичности современное общество пытается найти опору в противостоянии натиску как глобализма, так и его антипода — ксенофобии. Обратим внимание на то, что сегодня обе эти «крайности» в определенном смысле смыкаются. Дело в том, что практика глобализма, в лице транснациональных корпораций и финансовых конгломератов претендующего на глобальный ресурсный контроль над обществом и на преимущественное право формирования повестки общественного развития, эффективно блокирует становление «глобального гражданского общества» (по природе своей универсального и надцивилизационного) и тем самым порождает характерный «асимметричный ответ» в виде повсеместно нарастающей антиглобалистской реакции многочисленных и разнородных локальных сообществ. Формой этого ответа становится социально-, этнически-или конфессионально окрашенная ксенофобия, бессознательное неприятие этой чужеродной и предельно абстрактной в своих проявлениях глобалистской практики, разрушающей локальные и традиционные формы бытования и самоидентификации — но, в отличие от прежних времен, не позволяющей надежно отождествить «чужого» с какой-либо иной социальной, этнической или конфессиональной группой. Поэтому это важное, но стратегически непоследовательное и «по определению» разрозненное социальное движение, порождаемое ксенофобией, усиливается лишь в той мере, в которой вопреки своей природе, «отвергающей чужеродное», приобретает масштаб «глобального интеграционного проекта», будь то «интернационал пролетариев», пытавшийся раздуть «мировой пожар» в начале ХХ века, или же современные наднациональные формы право-националистических объединений в Европе, «исламского братства» или структур мирового терроризма.
В ряду других направлений, по которым сегодня осуществляется конструирование надцивилизационных политических интеграционных моделей, следует, безусловно, отметить «всемирное гражданство» как наиболее эффектное, последовательное и завершенное отображение абстракции «мирового рынка» и лежащих в его основе универсальных норм, правил и принципов, сформированных практиками глобального рыночного обмена и финансовых трансак-
ций. Движение в этом направлении бескомпромиссно бросает вызов всякой «частичности» (партикулярности) от имени тотальности и институционального универсализма. Но с практической точки зрения более важным представляется опыт формирования европейского гражданства (гражданства Евросоюза). Особо значимы случаи, когда в вопросах доступа к национальным рынкам труда, системам образования, здравоохранения, социальной поддержки и тому подобное права «граждан Объединенной Европы» вступают в противоречие с интересами граждан отдельных европейских стран, наиболее остро — восточноевропейских. Так, в случае с восточноевропейскими цыганами в Италии и Франции эта ситуация стала в итоге в 2010 г. общеевропейской проблемой. Не менее значимы и проблемы, связанные с правами гастарбайтеров и членов их семей (в том числе и так называемых «незаконных мигрантов»), с проблемами их интеграции и обретения ими гражданских прав.
Этот, казалось бы, частный вопрос рельефно высвечивает существенно более значимые противоречия, возникающие в ходе формирования надцивилизационных (в рамках логики универсальной цивилизации; подробнее см.: Лапкин, 2001) идентификационных и интеграционных моделей. Проект Евросоюза, именно как проект, и был изначально попыткой создать такую модель. И не случайно в ходе его реализации последовательно формировались практики толерантности, политкорректности, мультикультурализма, с соответствующими им идентификационными отображениями.
На сегодняшний день проект Евросоюза остается наиболее «продвинутым» образцом интеграционной модели, имеющей, безусловно, общемировое значение. Как и любая модель надцивили-зационной интеграции он предполагает в качестве своего фундаментального принципа универсализм и потенциально ориентирован на глобальное пространство самореализации, рассматривая в качестве объектов интеграции, в конечном счете, любые культурноцивилизационные сообщества современного мира. Более того, до недавнего времени в рамках мультикультуралистского подхода конкретные особенности культуры и институциональной среды сообществ, включающихся в интеграционный процесс, представлялись значимыми лишь с точки зрения их влияния на темп и нюансы процесса, но не на общий тренд преобразований. Тем не менее, формирующиеся в ходе реализации этого проекта универсальные практики и модели интеграции и идентификации, а также обнаруживающиеся на этом пути проблемы и противоречия имеют принципиально важное значение в решении многих общих проблем современного развития.
Это последнее обстоятельство заслуживает особого внимания.
Картина сегодняшнего последовательного и стремительного размывания национальной идентичности, со всей очевидностью наблюдаемая с «классических» для Нового времени позиций государства-нации — с иных позиций выглядит скорее как формирование альтернативных идентификационных ориентиров, преимущественно цивилизационной природы. Симптомы этой начавшейся во всем мире трансформации, собственно, и побудили в свое время С. Хантингтона выступить со своей знаменитой концепцией столкновения цивилизаций, составляющего, по его мнению, основное содержание мировой политики этой новой эпохи, а в дальнейшем включить проблематику кризиса национальной идентичности в число важнейших исследовательских приоритетов (Huntington, 2004).
Этой трансформации, казалось бы, соответствует и повсеместно наблюдаемая активизация устремлений многочисленных периферийных регионов реализовать претензии на собственную культурную и цивилизационную самобытность. А также — сегодняшнее драматическое расщепление понятия национального, которое в зависимости от контекста может прочитываться как атрибут государства-нации, а может наполняться этническими и даже примордиальными коннотациями.
Наблюдается характерное разложение классических паттернов национальной идентичности, провоцируемое процессами глобализации. Образ «классического» национально-территориального государства теряет свою привлекательность в качестве объекта идентификации, национальные ценности девальвируются, и за их счет резко усиливается (а в определенном смысле - возрождается) значимость этнической, религиозно-конфессиональной, цивилизационной и других, прежде «вторичных», дополнительных идеалти-пических моделей идентичности.
Стоит обратить внимание и еще на один весьма важный момент. Рост внимания к теме и проблематике идентичности отражает углубление глобальных процессов отчуждения в обществе, процессов самоотчуждения индивида. Идентичность предполагает полагание противостояний «Мы - Они», «Свои (Наши) - Чужие». Снижение интенсивности самоидентификации индивидов со своими традиционными сообществами (от государства до конфессии или структур родства) означает рост отчуждения от прежних «органичных» социальных ролей и формирование запроса на иные ролевые паттерны. Социальная идентичность выступает сегодня мощным инструментом отъединения одних групп от других, а вместе с тем, конструирования новых сообществ с использованием нетрадиционных интеграционных механизмов, не требующих от индивида целостного, но лишь частичного участия. По мере распада синкретичных
форм идентификации эти разъедающие общество процессы отъединения (атомизации) преобразуют саму природу современного индивида (рассматриваемого в качестве составляющего элемента целостного социального субъекта), форсируя процесс его самоотчуж-дения. Вместе с тем, этой тенденции саморазрушения индивида через самоотчуждение противостоит личностное начало — основа универсальности человека. Именно личностная проекция раскрывает присущие идентичности смыслы и ресурсы развития, принципиально не обнаружимые в рамках парадигмы экономического человека.
Кризисная коррекция
Текущий мировой экономический и социально-политический кризис (подробнее см.: Лапкин, 2010) придал ускорение многим процессам геополитической и социокультурной трансформации, более отчетливо проявил многочисленные новые тенденции глобального развития. После первоначального этапа финансовых потрясений (2008-2009), резкого торможения экономического роста и вхождения в длительную фазу рецессии мировая система закономерно приближается к периоду фундаментальных геополитических потрясений и глубокой перестройки всего существовавшего прежде миропорядка.
Качество «проблемности» в этих новых обстоятельствах становится присущим большинству регионов мира, в том числе и тем, что совсем недавно считались вполне благополучными. Из наиболее свежих примеров начала 2011 г. — события в Тунисе, Египте, Бахрейне, Ливии и других прежде почти «образцовых» странах арабского Востока, а также разгорающиеся межэтнические и межкон-фессиональные конфликты на границах Таиланда с Камбоджей и с Малайзией, не говоря уже о нескончаемых социальных конфликтах в странах Южной Европы: Греции, Португалии, Испании, Италии.
Все эти и многие другие весьма разнородные случаи объединяет то, что модель национального государства оказывается не в состоянии противостоять многочисленным глобальным вызовам, будь то давление транснациональных финансовых структур, в условиях кризиса получивших возможность напрямую диктовать ряду ранее благополучных европейских стран коррективы их социальной политики, будь то активизация сепаратистских движений за пересмотр длительное время устойчивых межгосударственных границ, будь то, наконец, катастрофический рост геополитического напряжения на арабском Востоке, что может обрушить упорно формируемую десятилетиями систему регионального status quo.
Во всех этих случаях налицо кризис национально_______________________________________________________ 33
государственной модели социальной интеграции7, оказывающейся, как выясняется, лишь «ширмой», за которой действуют совсем другие механизмы интеграции и самоидентификации, выстроенные на иных, более «фундаментальных» основаниях, — социальноэкономической, конфессиональной, этнической и пр. природы. И вместе с тем, все эти случаи следует охарактеризовать как результат определенного политического тренда руководства этих стран, скрыто торпедирующего основы идеалтипической модели nation state, а именно, — делегирования этими странами части национального суверенитета над- или инонациональных структурам. Для стран Южной Европы это в свое время стало своеобразной платой за возможность пользоваться благами общеевропейского процветания, для других стран основные риски связаны с зависимостью, порождаемой их жесткой встроенностью в структуры транснационального бизнеса (туристического, ресурсно-сырьевого либо обслуживающего потоки трудовой миграции), а также ориентацией их властных элит на военную помощь в рамках глобального проекта Pax Americana.
У той коррекции развития, коей мир обязан текущему глобальному экономическому и социально-политическому кризису, есть и другая, не менее важная составляющая. Кризис поставил в повестку дня задачу более пристального анализа природы капитализма, функционирования современной финансовой системы, существа тех управляющих импульсов, посредством которых эта система контролирует глобальную экономику. В ходе финансового обвала второй половины 2008 г. и последующей специфической «коррек-
7 В качестве своего рода апофеоза этого современного тренда можно указать на рекордный по длительности политический кризис в Бельгии, политическая система которой с лета 2010 г. не в состоянии сформировать правительство, способное согласовать интересы валлонской и фламандской общин страны. Под вопросом оказываются итоги длительного и, как прежде казалось, вполне благополучного процесса строительства единой бельгийской политической нации, причем в самом центре Европы. Однако именно процесс евроинтеграции, придавший новый импульс трендам децентрализации правления и предложивший множественные альтернативные идентификационные паттерны в сфере политической (гражданской) самоидентификации, снял тем самым «табу» с дискуссии о «цене» и в целом — о целесообразности такого национального строительства. Если в ближайшие месяцы (эти строки пишутся в феврале 2011 г.) устойчивый политический компромисс не будет достигнут, это может создать чрезвычайно важный прецедент в деле развенчания краеугольного мифа эпохи политического Модерна (проекта Модернити) о национальном государстве как доминирующем типе современного этапа государственного строительства и фундаментальной единице современной международной системы (см., например: The Formation..., 1975).
ции» для широких общественных слоев стали более явственны глобальные претензии современного финансового капитализма на распоряжение жизненными ресурсами общества, определение перспективных форм его организации и алгоритмов самовосприятия. В свою очередь, это придало новый импульс стихийному, но столь же глобальному по своему потенциалу ответу, в котором явственно различим все тот же знакомый нам призыв к «разрушению до основания» господствующего сегодня миропорядка. Того миропорядка, который значительным большинством социальных структур современного мира, воспринимается как неизбежно сопряженный с насилием и принуждением к самоизменению (в том числе и на уровне самоидентификации индивида).
Проявляющиеся альтернативы
Определенной новацией последних лет стало качественное обновление представлений о природе и потенциале национальноцивилизационной идентичности (см.: Пантин, 2011, с. 155-156) и соответствующих, консолидированных на этой основе национальноцивилизационных сообществ. Эта новация, которую характеризует парадоксальное, на первый взгляд, сочетание качеств и нации, и цивилизации, выступает своеобразной альтернативой современной политической (гражданской) идентичности, присущей национальногосударственным (территориальным) сообществам, представленным преимущественно странами Западной Европы и государствами, возникшими на основе британских переселенческих колоний. Проявляется этот противоречивый национально-цивилизационный симбиоз в специфической ситуации, когда процессы формирования нации-государства (равно как и национальной идентичности), не получившие достаточного развития, вынужденно подкрепляются (а порой и замещаются) более фундаментальными ресурсами иной, культурно-цивилизационной природы, в той мере, разумеется, в которой данное сообщество ими располагает (Там же).
Особая значимость этого кейса определяется составляющими его «тяжеловесами» современного мира в лице КНР, Индии, России, Ирана, возможно, Бразилии (своеобразная португалоговорящая, но в то же время латиноамериканская цивилизация, где, к тому же, метисация происходила в основном на основе европейских иммигрантов и потомков африканских рабов, почти без участия коренного индейского населения). Очевидно, что список стран современного мира, пытающихся компенсировать неэффективность модели национального государства в решении проблем собственной интеграции за счет ресурсов культурно-цивилизационной идентичности, в ближайшее время может расшириться (например, за счет
межгосударственной интеграцией испаноязычной Латинской Америки, или ряда стран арабского Востока; впрочем, в настоящий момент обсуждение этой темы носит заведомо спекулятивный характер).
В рамках данного сюжета особое внимание стоит уделить Китаю как очевидному лидеру процесса адаптации незападного мира к универсалистским требованиям современного капитализма, причем без функционального изменения своей внутренней социальной среды и традиционных форм самоидентификации. В данном случае формирование национально-цивилизационной идентичности и использование ее ресурсного потенциала может иметь в качестве своей перспективы конструирование частичного, неполноценного («локального») универсализма, подобно тому, что в свое время пыталась сделать — в итоге безуспешно — Россия (в облике СССР)8. Этот формирующийся частичный универсализм китайского образца (как определенная, причем, напомним, очередная альтернатива западному капитализму) в отличие от достопамятного советского (с его ориентацией на «мировую революцию», а позднее — на обособление в рамках пресловутого «второго мира», так называемой «мировой системы социализма») ориентирован на глубокую интеграцию в тотально-универсалистское коммерциализированное пространство современного глобального рынка. Тем самым китайский вызов универсальной цивилизации Запада представляется существенно более серьезным даже чем вызов советского коммунизма. Вместе с тем, идентификационная привлекательность китайского пути в глобальный капитализм в ближайшие годы может стать серьезным фактором развития по крайней мере для региона Восточной и Юго-Восточной Азии, а также — ключевым в формировании Тихоокеанской экономики как некой целостности.
Наконец, для значительного числа регионов незавершенной модернизации все более притягательными становятся, наряду с традиционно навязываемыми им «национальными», своего рода «экстратерриториальные» модели самоидентификации (если говорить без обиняков, предполагающие обретение необходимых индивиду ресурсов жизни и развития за пределами собственной страны, в эмиграции). Характеризующие этот тип развития модернизирующие стратегии, популярные во многих густонаселенных странах исламского мира, Африки и Латинской Америки, по-
8 Эту «историческую неудачу» Россия болезненно переживает и по настоящее время, в частности, в форме противоестественной и разрушительной для социального здоровья и национального самосознания ностальгии по Сталину.
36 ____________________________________________________________________
прежнему предполагают ориентацию на индустриализацию, но механизм индустриализации зачастую как бы «вынесен вовне». Он основан на интенсивных потоках трудовой миграции из этих стран в располагающие «избыточной» индустриальной инфраструктурой страны Запада (отчасти в этой роли выступает сегодня и Россия — в отношении стран СНГ, обеспечивающих потоки трудовой миграции). При этом не следует упускать из виду тот факт, что подобная «миграционная индустриализация» решает многие принципиальные задачи модернизации стран, формирующих миграционные потоки, преобразуя их культуру, социальные, политические и экономические институты, вовлекая в глобальные процессы, распространяя универсальные ценности и практики современного мира. Однако при этом самым решительным образом разрушаются традиционные и локальные идентификационные ориентиры, а значительная часть представителей соответствующих сообществ превращается не столько в «граждан мира», сколько в «глобальных мигрантов», олицетворяющих собою номадизм, максимально адаптированный к коммерциализированной среде мирового рынка.
Анализ причин устойчивого усиления этой тенденции вновь побуждает обратиться к осмыслению особенностей природы так называемой западноевропейской цивилизации, которая, на мой взгляд, существенно отличается от всех прочих, так или иначе традиционных цивилизаций. Эта особенность очевидна не только при анализе того, как с культурно-цивилизационных позиций происходило формирование Евросоюза, включение в него стран Южной, а затем и Восточной Европы, а также того, как сейчас видятся приоритеты интеграции инокультурных сообществ в Евросоюз, как трансформируется дискурс общеевропейской идентичности.
Наиболее точно эта особенность может быть обозначена с учетом той принципиальной «мутации» западноевропейской цивилизации, результат которой и зафиксирован в представлениях о современном обществе. В их основе лежат культурные принципы и институциональные механизмы, выработанные в процессе формирования тотально коммерциализированного общества и дополненные позднее, в качестве условного компромисса, так называемой социальной политикой. Условность и ограниченность возможностей этого компромисса видна на примере политики стран Евросоюза в условиях современного кризиса, имея в виду то, что именно социальная политика оказывается первой в перечне тех жертв, которые приносятся в интересах финансовой стабилизации и политического престижа Евросоюза в современном мире... Нынешнее повсеместное распространение этой социальной модели (по-прежнему, как правило, сначала — ее практик коммерциализации, и лишь спустя
некоторое время — ее приложений в сфере социальной политики) неизбежно влечет за собою специфические формы идентификационной трансформации, изучение которых является, по нашему мнению, важнейшей задачей исследователей идентичности.
Именно становление этой особой, универсальной цивилизации (см.: Лапкин, 2001, с. 12-26) формирует основной вызов, обращенный ко всем сообществам сегодняшнего мира, ответы которых (в виде своего рода трендов развития, нацеленных на конструирование будущего, посткризисного мира) типологически, на мой взгляд, можно представить следующим образом:
1) универсалистско-гражданская трансформация. Характерна для стран Запада. В основе этой трансформации — потенциал сформировавшихся гражданских наций, открытых к последовательной интеграции в единое и универсальное, но в то же время структурно и функционально дифференцированное сообщество глобализованного мира. При этом ресурсы цивилизационной (в традиционном понимании) природы используются лишь в их символическом отображении, а социальные механизмы, соответствующие нюансам цивилизационного своеобразия отдельных западных стран, последовательно демонтируются. В сфере политической самоидентификации приоритет отдается гражданской идентичности;
2) национально-цивилизационная трансформация. Характеризует, как правило, эволюцию крупных региональных держав в пост-имперский период, сопровождающуюся возникновением серьезных проблем в ходе формирования гражданской нации, во многом связанных с альтернативной Западу цивилизационной природой этих держав. Этот тип трансформации обусловлен возможностью компенсировать «недоформированность» национального государства за счет ресурсов культурно-цивилизационной консолидации, обладание которыми является ключевым отличительным признаком принадлежности к этому типу. В сфере политической самоидентификации формализм гражданской идентичности дополняется содержательной самоидентификацией с самобытной культурой и «традиционной» цивилизацией;
3) универсалистско-негражданская трансформация. Достаточно распространена в пост-колониальных регионах (тропическая Африка, Центральная Америка, Ближний Восток). Выделим два ключевых условия формирования этого типа. Во-первых, воспринятая от Запада «рамка» национального государства не смогла наполниться соответствующим содержанием, имплантированные механизмы формирования нации не справились с преодолением межэтнического, межконфессионального, межплеменного, межклано-вого сепаратизма. Во-вторых, прежде действенные механизмы ци-
вилизационной интеграции были подорваны еще в колониальную эпоху и почти окончательно разрушены в процессе деколонизации. Не обнаруживая в родной стране действенных механизмов политического участия (за исключением протестных, т. е. механизмов политического бунта), в логике этого типа индивид ищет их за ее пределами, равно как и за пределами собственной политической субъ-ектности, все более ориентируясь на независимо от него формирующиеся на Западе представления об универсальных правах человека, о нормах свободного рынка и т. п.
4) локалистско-негражданская трансформация. Достаточно редка для современного мира. Ее наиболее очевидные, уверенно диагностируемые случаи, это Сомали, КНДР и Афганистан. Предполагает последовательно изоляционистский, причем всякий раз уникальный ответ на вызов западного универсализма, блокирующий возможности как пассивной, так и активной включенности в продвигаемые им проекты, а вместе с тем, не дающих возможностей и для эффективной координации взаимодействия с ним (хотя бы наподобие того, как это делал СССР в период «разрядки»), в силу недостаточности располагаемых ресурсов как политикогражданской, так и культурно-цивилизационной природы. Представления о гражданской идентичности не актуализированы.
Ту же самую типологию (типы 1-4) можно отобразить в виде простейшей матрицы (таблица).
Таблица. Типология трансформаций моделей идентичности
Доминанты идентификационных ориентаций Универсалистская Локалистская
Гражданская универсалистско- гражданская национально- цивилизационная
Негражданская универсалистско- негражданская Локалистско- негражданская
В качестве своего рода комментария к этой матрице следует отметить, что «ответ» третьего типа может оказаться самым эффективным способом продвижения новых, экстратерриториаль-ных форм социальной организации, на основе которых может быть радикально преобразован весь глобальный порядок. Начавшиеся в последние десятилетия процессы постиндустриальной глобализации, сопровождающиеся своего рода «эрозией» прежде универсальной модели национально-территориального государства, безусловно, получат свое дальнейшее развитие в новых институциональных формах организации мирового сообщества, в том числе, с самым широким участием субъектов мировой политики и мировой
______________________________________________________ 39
ПОЛИТЭКС- 2011. Том 7. № 2
экономики, организованных по виртуально-сетевому, а не по территориальному принципу. Соответственно, самое широкое распространение получат новые идентификационные ориентиры (паттерны), формирующие разного рода над- и субнациональные сообщества. Очень важно, в каком направлении, втором или третьем, будет продвигаться мир в самые ближайшие годы, какой из этих двух трендов будет в большей мере определять направление мирового развития.
* * *
В заключение — о российской перспективе. Выбор России, «выстраданный» в ходе преобразований последних двух десятилетий, как уже очевидно, — движение в логике нации-цивилизации. Вместе с тем, не вполне последовательно, и уж точно не оптимально с точки зрения эффективности развития ее власть делает ставку на формальные механизмы национальной интеграции, последовательно игнорируя ресурсы культурно-цивилизационной природы. Оценивая в целом процесс трансформации идентичности, сопряженный с модернизационными переменами, российская элита, по преимуществу, видит желаемым результатом этого процесса неизбежную и закономерную смену идентичности российского общества, его сознательный отказ от своих традиционных культурноцивилизационных основ. Иная возможность, исходящая из представления о многосоставности идентичности и допускающая возможность неконфликтного (или ограниченно конфликтного) соприсутствия в социальной идентичности современного индивида разнообразных, в том числе и традиционных ее составляющих, как правило, игнорируется. Тем не менее, именно последний подход, на наш взгляд, позволяет выявить и углубленно исследовать возможность совмещения императивов модернизации и глобализации с сохранением основ культурной идентичности конкретного (в нашем случае — российского) сообщества, возможность обеспечить воспроизводство и преемственность культурной традиции. Только на этом пути меняющаяся идентичность может стать эффективным ресурсом развития нашего общества, способствуя нахождению конструктивного ответа на вызовы глобализации.
Литература
1. Бурдье П. Социология политики. М.: Socio-Logos, 1993.
2. Ильин М. В. Возможна ли универсальная типология государств? // Политическая наука. 2008. № 4. С. 8-41.
3. Ильин М. В., Мелешкина Е. Ю., Мельвиль А. Ю. Формирование новых государств: внешние и внутренние факторы консолидации // Полис. 2010. № 3. С. 26-39.
4. Лапкин В. В. Универсальная цивилизация: Болезнь роста и ее симптомы // Политические институты на рубеже тысячелетий. Дубна: ООО «Феникс+», 2001. С. 12-26.
40 ____________________________________________________________
5. Лапкин В. В. Глобальная динамика в эпоху великих потрясений: проблемы концептуализации // История и современность. 2010. № 1. С. 5-27.
6. Пантин В. И. Особенности и противоречия формирования национальноцивилизационной идентичности в России // Идентичность как предмет политического анализа. Сборник статей по итогам Всероссийской научно-теоретической конференции (ИМЭМО РАН, 21-22 октября 2010 г.) / Отв. ред. И. С. Семененко, Л. А. Фадеева М.: ИМЭМО РАН, 2011. С. 154-157.
7. Рашковский Е. Б. Многозначный феномен идентичности: архаика, модерн, постмодерн... // Идентичность как предмет политического анализа. Сборник статей по итогам Всероссийской научно-теоретической конференции (ИМЭМО РАН, 21-22 октября 2010 г.) / Отв. ред. И. С. Семененко, Л. А. Фадеева М.: ИМЭМО РАН, 2011. С. 29-36.
8. Семененко И. С. Образы и имиджи в дискурсе национальной идентичности // Полис. 2008. № 5. С. 6-17.
9. Семененко И. С., Лапкин В. В., Пантин В. И. Идентичность в системе координат мирового развития. // Полис. 2010. № 3. С. 40-59.
10. Colomer J. V. Great empire, small nations: The uncertain future of the sovereign state. London; New York: Routledge, 2007.
11. Huntington S. Who Ате We? The Challenges to America's National Identity. New York; London; Toronto; Sydney: Simon & Schuster, 2004.
12. The Formation of National States in Western Europe / Ed. by Ch. Tilly. Princeton: Princeton University Press, 1975.
