CC BY
525
Политическая идентичность
И. С. Семененко
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ В КОНТЕКСТЕ ПОЛИТИКИ ИДЕНТИЧНОСТИ
В современной политической науке остро стоит вопрос о концептуализации социальной идентичности и ее политического измерения. Как субъективная составляющая политического процесса политическая идентичность имеет принципиальное значение для объяснения мотивации субъектов политики, выбора ими форм и моделей политического поведения. В статье определяется проблемное поле исследования политической идентичности и рассматриваются основные акторы, участвующие в формировании идентичности, с упором на роль государства.
Ключевые слова: политическая идентичность, гражданская идентичность, социальная идентичность, национальная идентичность, политическая самоидентификация, политика идентичности, экономика идентичности, региональная и локальная идентичность, национальное государство, «альтернативный капитализм».
Внимание к мотивации деятельности субъектов общественных изменений вводит в предметное поле знаний о политике её субъективное восприятие и проекцию такого восприятия в политическое действие. Общий вектор развития таких исследований можно обозначить как анализ социокультурных оснований политического процесса. Утверждение о том, что «культура имеет значение»1, стало аксиомой для значительной и быстро растущей части интеллектуального сообщества, занимающегося изучением общественных процессов. Однако сам человек как субъект политического действия и его отношения с социальными структурами различного уровня, формирующие повестку дня публичной политики, зачастую остаются за рамками политического анализа. Об актуальности проблемы «соотношения объективного и субъективного в жизни и развитии общества» и о роли психологии в структурировании политического поведения писал выдающийся ученый Г. Г. Дилигенский, стоявший у истоков нового для отечественной науки направления — социально-политической психологии. Анализируя механизмы экст-
© И. С. Семененко, 2011
1 Название получившего широкую известность собрания текстов, вышедшего под редакцией Л. Харрисона и С. Хантингтона. В разделе, отведенном культуре и политическому развитию, были представлены статьи Р. Инглхарта, Ф. Фукуямы, С. М. Липсета и Г. С. Ленца (Culture Matters, 2000).
раполяции массовых потребностей в политическую сферу, он увидел такой механизм в «макрогрупповой или средовой идентификации», под влиянием которой «складываются политические предпочтения». «Идентификация индивида с большой социальной группой является в любом обществе мощным фактором политического выбора. Эта идентификация восходит к одной из фундаментальных особенностей человеческой психологии — потребности индивида в выделении из всей массы человеческих существ — выделении не только индивидуальном, но и «своей» группы, потребности не только в своем собственном «я», но и в своем «мы», в принадлежности к определенной социальной среде» (Дилигенский, 1994, а 282). Характер самоопределения индивида в системе координат политического процесса — через политическое участие и поведение — составляет одну из сущностных характеристик политического режима. В этом смысле идентичность, моделирующая такое поведение, выступает как базовая категория политического анализа.
Проблемы концептуализации политической идентичности
Поиски подходов к концептуализации феномена политического сознания через категории ментальности и менталитета, картин мира, архетипов и других перенесенных из смежных научных дисциплин понятий, механизмов его формирования и влияния на политический процесс поставили вопрос о необходимости принимать во внимание не только рациональную, но и эмоциональную составляющую поведения человека в публичной сфере, учитывать психологические мотивы политического выбора и его культурные (в широком смысле) основания.
Действительно, вектор развития всех без исключения сообществ — субъектов общественных отношений — определяет коллективная идентичность их членов — комплекс представлений, на которых выстраивается согласованная мотивация индивидуального и группового поведения. Совокупность представлений человека о своем месте в обществе, тех ценностей и поведенческих моделей, которые утверждаются на основании соотнесения себя с общественно значимыми культурными ориентирами и ролевыми функциями в публичной сфере, с социальными институтами и отношениями, формирует социальную идентичность. Она складывается в процессе самоотождествления человека с социальными институтами и отношениями. Важнейшими референтными структурами самоидентификации индивида оказываются «большие сообщества» — социальная группа, профессиональная среда, конфессиональная (религиозная) община, этнос, нация, цивилизация. При этом значимость той или иной системы координат может варьиро-
6 _
ЛОЯИТЭКГ. 2011. Том 7. № 2
ваться в течение жизни человека, но в современных обществах между ними не выстраивается иерархии предпочтений, характерной для обществ традиционных.
Собственно, саму категорию «общество» можно в русле «понимающей социологии» определить как совокупность объединенных мотивацией социетального развития индивидов и групп, которые разделяют базовые ценности и опираются для достижения целей развития на систему признанных в качестве общественно значимых социальных и политико-правовых институтов. В этом смысле расхожее употребление в социогуманитарных науках термина «общество» для описания населения страны вряд ли оправданно2. В современных политиях «общество» имплицитно отождествляется с гражданами национального государства. Однако размывание основ такого государства как государства национального ставит вопрос о переосмыслении на новых основаниях понятия «современного общества». Его скрепой оказывается разделяемая гражданами идентичность.
Широкий выбор потенциально значимых для современного человека ориентиров, связанный с развитием информационного общества, предопределяет дробность социальной идентичности, актуализируя то одну, то другую ее составляющие. Динамика трансформирующейся идентичности сама задает вектор социальных изменений. Процесс социальной самоидентификации играет основную роль в формировании мотивации деятельности людей, в объединении их усилий для социального творчества и решения общественно значимых задач, в стабильном развитии общества и обеспечивающих его жизнедеятельность институтов. Это определяет значение социальной идентичности как источника ресурсов общественного развития.
Имея в виду соотнесенность граждан с политическими институтами и их вовлеченность в политико-институциональное взаимодействие в рамках политической общности, можно говорить о формировании политической идентичности. Она опирается на самоидентификацию с выступающими от имени граждан субъектами
2 Неслучайно в Российской империи это понятие связывали с узким кругом людей — образованными слоями населения как выразителями общественных настроений. Большинство в крестьянской стране соотносило себя, как известно, с общиной — структурой, опиравшейся на нормы обычного права. Словарь Даля определяет общину как «нечто отдельное... находящееся под общим управлением», а общество (в современном понимании — сообщество) как «собрание людей, товарищески... связанных общими условиями»; применительно к крестьянской общине употребляется понятие «общества» ^ра) как ячейки социальной самоорганизации.
_ г
политического процесса — партиями, массовыми движениями, группами интересов и представляющими их структурами, с организациями гражданского общества. Политическая идентичность индивида утверждается в ходе соотнесения собственных представлений о приоритетах общественного развития с идейными ориентирами и целями политических акторов. Этот выбор закрепляется средствами символической политики, которая вырабатывает разделяемые членами группы имиджи, знаки и ритуалы, создавая узнаваемые символические опоры политической идентичности. Таким путем в публичной политике утверждаются ориентиры и смыслы, определяющие политическую идентичность индивида, группы, политического объединения, региона, государства, наднационального объединения. Национально-государственную (или национальную) идентичность страны и другие присутствующие в публичном дискурсе основания идентификации национально-государственного сообщества (такие, как гражданская нация) можно рассматривать как макрополитическую идентичность (Малинова, 2010). Такая идентичность остается объектом целенаправленного воздействия государства и групп интересов, политики формирования, и, зачастую, це-леориентированного конструирования идентичности.
В гражданской идентичности соединяются микроуровень (идентичность индивида как гражданина — члена политической нации) и макроуровень (идентичность государственной общности, которая поддерживает институциональные основания политической нации и обеспечивает реализацию гражданских прав через общественные институты). В то же время в понятии «гражданская идентичность» заложено и нормативное содержание, предполагающее, помимо сугубо правового статуса, и полноту самосоотнесения гражданина с государственно-политической общностью, его гражданское самосознание. Оно наполняет гражданскую идентичность эмоциональными смыслами и может трансформироваться в ответственное политическое действие. Таким образом, в сформировавшейся современной политии гражданская идентичность, которая является основанием политического самоопределения индивида, структурирует идентичность политическую, определяет её наполнение. Так, укорененность гражданских оснований идентичности в политической культуре общества становится мощным противоядием распространению влияния антисистемных сил и движений.
В обществах, переживающих процессы институциональной трансформации, воспроизводство элементов несовременной политической идентичности затрудняет формирование ее гражданских основ. Их подменяют этноконфессиональные, клановые, кастовые и
другие групповые формы квазиполитической самоидентификации. В процессе адаптации традиционалистских структур к современности возникают гибридные идентичности, которые могут стать как источником модернизации, так и фактором демодернизации и дезинтеграции государственного сообщества. Ориентация политической и экономической элиты страны на решение задач общественного развития, формирующая её собственную идентичность развития, становится в этих условиях ключевым фактором, задающим вектор поступательной социальной динамики.
Территория и пространство как опоры идентичности:
от места к потоку
Происходящие в мире процессы, которые принято описывать термином глобализации, открытое информационное пространство, бурное развитие сетевых взаимосвязей и высокая мобильность людей радикально на глазах одного поколения изменили привязанности включенного в эти процессы человека и его представления о своем месте в мире: сегодня все меньше людей полагает для себя жизненно важным связывать личные перспективы с перспективами развития государства и того «общества», которое опирается на структуры национального государства. Ощущение себя частью национально-государственного сообщества не переживается как жизненная потребность, уступая в системе самоопределения человека иным — личностным и групповым — приоритетам. «Национальная» (ориентированная на страну происхождения, которая отождествляется с понятием исторической нации) составляющая в системе идентификационных ориентиров утрачивает былое нормативное значение для позиционирования индивида как полноправного члена политического сообщества. В результате продолжают размываться и устойчивые опоры национального государства (Семененко, Лап-кин, Пантин, 2010). Образы и понятия, структурирующие национальную картину мира, вытесняются универсалистскими моделями самоидентификации. Но идет и обратный процесс поиска социально значимых и эмоционально наполненных ориентиров развития, которые глобальный универсализм дать не может.
Территория становится в этих условиях самой осязаемой системой координат, хотя сама ее конфигурация тоже требует переосмысления (Элден, 2008, с. 71). Глобализация стимулирует процессы детерриториализации больших и малых сообществ, таких разных, как диаспоры мигрантов, структуры глобального гражданского общества, сетевые интеллектуальные сообщества или персонал транснациональных корпораций. Территория как категория самоидентификации не ограничивается пределами государства как по_ 9
ПОЛИТЭКС. 2011. Том 7. № 2
литической общности, поэтому тем более значимой для многих людей системой координат и важным психологическим компенсатором такого размывания ориентиров оказывается «идентичность места»: она может поддерживать необходимые для самоидентификации человека эмоциональные или иные символические опоры.
Локальная идентичность (самоотождествление человека со своей «малой родиной», с местом проживания) утверждается в открытом информационном пространстве в ходе сознательного, а порой и неосознанного противостояния обезличенным глобальным символам. В повседневной жизни потребность национального самостояния утверждается с помощью «осязаемых» этнокультурных ориентиров. Регионализация политического пространства — рост значения регионов в составе национального государства и макрорегионов — наднациональных объединений как субъектов политического процесса — выдвигает региональную идентичность в качестве одной из важных точек отсчета в концептуализации политической и социокультурной динамики современного мира.
Территория как арена политики идентичности:
государство автономий в Испании
Яркий пример значимости региональной идентичности — проблемы и противоречия государственного строительства в послеф-ранкистской Испании. Здесь иммигранты, большинство которых прибывает из культурно близкой Латинской Америки, при отсутствии языкового барьера заметно активнее интегрируются в принимающее сообщество. Цыгане и ряд других «пришлых» этнических групп стали адресатами масштабных социальных программ адаптации к жизни местного сообщества, но далеко не всегда эти усилия приносят ожидаемые плоды. Многочисленные приезжие арабы не позиционируют себя как сугубо инокультурных, имея в виду многовековую историю арабского завоевания и культурное наследие «мавританской» Испании на Пиренейском полуострове, однако внутри страны уровень ксенофобии по отношению к иммигрантам некатолической культурной традиции в последние годы растет. Всплески уличной и бытовой преступности и нагрузка на социальный бюджет в условиях высокой безработицы вызывают растущее критическое неприятие коренного населения.
Автономистские настроения сильны в периферийных по отношению к центру исторических провинциях, настойчиво утверждающих свои культурные традиции. В первую очередь речь идет об экономически успешных Каталонии и Стране Басков. Здесь целенаправленные усилия местной власти по укреплению региональной идентичности играют роль инструмента реализации политических и
экономических притязаний местных элит. Но они опираются на общественный запрос на своё особое, узнаваемое лицо и на признание особого статуса региона — вплоть до права на государственность. Так, в Каталонии занятия в школах ведутся на каталанском языке. Его знание обязательно для работы в органах государственной службы автономии, и он стал сегодня основным языком повседневного общения. Этим же путем идет и Страна Басков: ее правительство официально поощряет двуязычие граждан, при этом знание баскского языка обязательно для госслужащих. Многие привычные уху испанца слова заменены в последние годы на баскские аналоги и стали неотъемлемой частью не только словаря публичной политики, но и политкорректной повседневности страны. Испанское название региона (Страна Басков — País Vasco) вытеснено баскским (Euskadi), а привычное наименование языка коренных жителей — баскский (Vascuence) — замещено на соответствующее баскское наименование «эускера» (Euskera). Вопрос о признании статуса местного языка уже стал предметом ожесточенных споров в ряде других регионов (в частности, в Валенсии).
Равноправие языка автохтонных меньшинств в составе политической нации оказывается сугубо политическим требованием, тем более что, как справедливо отмечает российский исследователь, в современной Испании, как и в других странах Евросоюза, в контексте идущих процессов регионализации «лингвистические отличия напрямую связаны с вопросом политической идентичности» (см.: Прохоренко, 2007, с. 39-40). Лингвистический и культурный национализм отражает требования независимости от Центра и предоставления региону возможностей самому решать проблемы собственного развития. Политическая идентичность приобретает, таким образом, территориальное измерение. В то же время, по мнению испанского исследователя, страна представляет собой яркий пример того, с какими ограничениями сталкивается в современных сформировавшихся политиях политика государства по формированию национальной идентичности и на уровне центра, и в регионах» (см.: Nunez Seixas, 2010, р. 128).
Символично, что в 2010 г. как культивирующий жестокость в отношении животных в Каталонии местным законом был запрещен бой быков — один из давних общенациональных культурных символов Испании. Сооружение в столице Страны Басков — Бильбао — Музея Гуггенхайма по проекту мировой знаменитости — американского архитектора Ф. Гери — призвано символизировать интеграцию автономии в глобальное культурное пространство как стратегический выбор ее политической элиты. Для Каталонии и ее столицы Барселоны таким трамплином в глобализирующийся мир стали
_ 11
ПОЯИтэ%£. 2011. Том 7. № 2
летние Олимпийские игры 1992 г. Столица Каталонии заняла прочное (26-е) место в первой половине списка глобальных городов, следуя прямо за Москвой, хотя по численности населения она и несопоставима со столицей России (Global Cities Index, 2010). Прямому выходу в европейское и глобальное пространство экономически успешных испанских автономий в немалой степени способствует и бурное развитие туризма.
В процессе регулирования противоречий вопрос о пересмотре параметров модели организации политического пространства страны — «государства автономий» — стал камнем преткновения в политическом противостоянии в Центре и в отношениях Центра и регионов, а также на уровне институтов Евросоюза в условиях усиления представительства интересов регионов в ЕС (см.: Прохоренко, 2010). Но и в рамках нынешней модели региональная идентичность становится мощной опорой продвижения прав автономных сообществ, тем более когда она подкреплена не только культурным самостоянием, но и фискальной автономией. Нарочитое, а, порой, и агрессивное ее утверждение опирается на динамичное экономическое развитие территории. Сама региональная идентичность переживается здесь как эмоционально наполненная и опирается на яркие символы и осязаемые смыслы. В то же время большинство граждан, особенно молодежи, делает прагматический выбор в пользу двуязычия и многоуровневой культурной идентификации — со своей автономией (и с локальной языковой и культурной традицией), со страной и с Европой. Даже в Стране Басков и в Каталонии, по данным опросов, двухуровневая (dual) идентичность (самоотождествление со страной и с регионом) и, соответственно, «двойной (doble) патриотизм» заметно преобладают над «местным патриотизмом». Выбор региона как самого значимого ориентира самоидентификации в большей степени характерен (в порядке убывания) для жителей Страны Басков, Каталонии (среди тех, для кого каталанский — родной язык), Галисии и Канарских островов. 40% басков и треть жителей Каталонии считали свои регионы «нациями» (данные опросов 1996 г.; см.: Nunez Seixas, 2010, p. 130-130). Сами процессы утверждения национально-гражданской идентичности, особенно в баскском сценарии, «динамичном, полном противоречий и не поддающемся одномерной интерпретации», высвечивают, как считают баскские исследователи, «сложный и многообразный характер конструирования, утверждения и достижения договоренностей вокруг проблем идентичности на социетальном и индивидуальном уровнях» (см.: Azurmendi ed al., 2008, p. 58).
Категория пространства становится одной из ключевых в осмыслении тенденций эволюции социальной и, в частности, полити-
ческой идентичности. На «диалектическую противоположность» пространства мест и пространства потоков как «материальной организации социальных практик в разделенном времени, работающем через потоки» обращает внимание М. Кастельс (Кастельс, 2000, с. 386). Такие потоки международной миграции формируют трансграничное пространство современности. В них вливаются трудовые мигранты и беженцы, международные студенты и кочующие деятели науки и культуры, бюрократия международных и наднациональных организаций, менеджерский персонал ТНК, активисты сетевых некоммерческих организаций. Эти человеческие потоки переплетаются с потоками информации, технологий и виртуальных платежных средств, формируя зыбкие несущие конструкции новой экономики.
В пространстве потоков рождаются универсалистские основания идентичности, а в пространстве мест утверждаются ее парти-куляристские характеристики. Нельзя не согласиться с мнением известного российского исследователя феномена региональной идентичности М. П. Крылова: «Специфическое соотношение культуры мобильности и культуры укорененности как важнейших компонент региональной идентичности создают своеобразные «матрицы» глобализма, антиглобализма и партикуляризма» (Крылов, 2010, с. 51)3. Эти характеристики переплетаются в процессе взаимовлияния глобальных и локальных изменений разного уровня — так называемой глокализации, по известной терминологии Р. Робертсона (Robertson, 1995).
Экономика идентичности и ростки «альтернативного
капитализма»
У «национального» государства появились конкуренты в борьбе за право выстраивать национальную идентичность: в системе ориентиров индивида и группы важное место заняли сетевые сообщества и гражданские движения, транснациональный корпоративный бизнес, наднациональные структуры, диаспоральные миры. Публичная политика становится ристалищем «борьбы за идентичность». «Ценой вопроса» оказывается гражданская лояльность человека эпохи информационного общества. Сама социальная
3 Уточняя эти понятия, автор подчеркивает, что «для глобализма характерно доминирование мобильности над укорененностью, релятивизм в отношении идентичности, для антиглобализма — гармония между укорененностью и мобильностью, для партикуляризма — преобладание укорененности над мобильностью. Модернизация свойственна, прежде всего, глобализму и антиглобализму, архаика тяготеет к партикуляризму» (Крылов, 2010, с. 52).
_ 13
идентичность не мыслится сегодня в категориях выстраивания иерархии ориентиров и предпочтений, но их многозначность и много-составность, размывая контуры «национального», не перечеркивает его значения.
Государство остается референтной системой координат развития, но даже сам традиционный путь измерения его успехов с помощью показателей роста ВВП ставится сегодня под вопрос как не оправдывающий себя ориентир. В публичной дискуссии обсуждаются альтернативные показатели, основанные на оценках индивидуального благосостояния людей и на достижении большего социального равенства (How To Make Capitalism..., 2009). Да и сами граждане не готовы почтительно склонять голову перед авторитетом государства. В странах Запада его рассматривают в первую очередь как поставщика необходимых социальных услуг или как посредника — гаранта в их обеспечении. В большой части ответственность за формирование такого отношения лежит на самом государстве: в течение последних двух десятилетий оно целенаправленно внедряет в нерыночную сферу правила рыночных отношений. Государство сохраняет за собой роль гаранта определенного уровня социальных благ, но все шире вовлекает бизнес в их производство. Это касается не только пенсионного обеспечения и медицинского страхования, но и, например, развития таких важнейших институтов социализации, как высшее и среднее профессиональное образование. А отношения производителя и потребителя выстраиваются на прагматичной основе.
Опасность такой прагматизации отношений уже давно осознал бизнес, активно внедряющий в рамках программ корпоративной социальной ответственности (КСО) имиджевую составляющую для завоевания потребительских и широких общественных симпатий. О характере социальных обязательств не утихают споры, но в последние два десятилетия тематика социальной ответственности бизнеса стала неотъемлемой частью публичной дискуссии: КСО предлагается в качестве инструмента примирения целей и объединения усилий бизнеса и государства, как источник получения конкурентных преимуществ и выполнения социальных обязательств перед обществом. Такие инициативы важны и для обеспечения нужного эффективному производству уровня внутрикорпоративной солидарности.
Умелое использование КСО бизнесом формирует не только потребительские симпатии, но и альтернативные рыночному мейнст-риму потребительские предпочтения. Инициативы по развитию социального предпринимательства и социального инвестирования, микрокредитования, стратегической филантропии, социального
маркетинга и ответственного индивидуального потребления адресованы той части общества, которая ищет замену агрессивному продвижению потребительских ценностей. Капитализм пытается сформировать в самом себе альтернативные модели развития: ростки «альтернативного капитализма» пробиваются в «зеленой экономике» и в «экономике дарения» (хороший пример развития которой — всем известный Интернет ресурс Википедия). Они прорастают и в модели корпоративного гражданства как ориентира для ответственного бизнеса (Перегудов, Семененко, 2008).
Сама трансформирующаяся идентичность организует социальное пространство, порождая такие новые коннотации, как «экономика идентичности». Этот феномен, впрочем, отнюдь не нов, но осмысление того, «как наши идеалы и социальные нормы определяют, кем мы работаем, сколько зарабатываем и насколько несчастны», еще недавно вряд ли можно было представить в качестве предмета исследований Нобелевского лауреата по экономике (Акерлоф, Крэнтон, 2010). Однако в основе представлений о современном обществе по-прежнему лежат «культурные принципы и институциональные механизмы, выработанные в процессе формирования тотально коммерциализированного общества и дополненные позднее, в качестве условного компромисса, так называемой социальной политикой» (Лапкин, 2011, с. 73). Мейнстримом передовых бизнес-стратегий остается продвижение потребительских ценностей в более привлекательных для социального самочувствия современного человека формах и упаковках. Здоровое питание и здоровый образ жизни, вегетарианство и запреты опытов на животных уже стали неотъемлемой частью экономики идентичности. Очень заметный её сегмент — этнический бизнес, развитие которого связано с ростом иммиграционных потоков в развитые страны. В качестве источника инновационного роста выдвигается развитие «креативной экономики».
В 2008 г. правительство лейбористов предложило в качестве ориентира развития идею превращения Великобритании в «креативный хаб» мира, центр инновационных экономических и социальных инициатив. Был разработан план государственной поддержки креативных отраслей как мотора наращивания конкурентоспособности национальной экономики. Он включал программу профессионального обучения молодежи во взаимодействии с бизнесом, создание в стране пяти ведущих центров креативной экономики, поддержку стартапов в креативных отраслях (Creative Britain, 2008). Такой подход должен был сломать утвердившиеся в мире стереотипы о британском традиционализме и обновить национальную гражданскую идентичность, придать ей привлекательный современный об_ 15
ПОЯИтэ%£. 2011. Том 7. № 2
раз. Кризис во многом перечеркнул эти планы, сместил акценты нынешнего коалиционного правительства Д. Кэмерона в сторону нового макросоциального проекта «Большого общества», который пытается ответить на угрозы, связанные с ростом социальной аномии и размыванием британской идентичности.
В борьбу за привязанности современного человека активно вовлечены сегодня и организации гражданского общества. Антиглобализм, в основном трансформировавшийся под напором сторонников поиска позитивных моделей развития в «альтерглобализм», представляет один из активных сегментов борьбы за умы людей. Организации потребителей и движения «непотребителей», экологические инициативы и группы спасения исчезающих видов животных — эти и подобные разнообразные инициативы, составляющие архипелаг глобального гражданского общества (Global Civil Society Yearbooks, 2001-2009), формируют новую политическую идентичность. В политической активности такого рода, развивающейся поверх границ государства, прорастают ростки «альтернативного капитализма», но такая активность остается уделом меньшинства.
В развитых странах, где люди переживают разрывы коротких социальных связей, в условиях утверждения ценностей индивидуализма, описанные социологией конца ХХ века, (в частности, З. Бауманом), сама способность больших сообществ воспринимать повестку дня общественного развития оказывается под вопросом. А «масса культурно дезориентированных и внутренне архаизированных людей — неизбежный питательный бульон для духовной и политический архаизации общества» (Рашковский, 2011, с. 35). В этих условиях размывание коллективной идентичности в ее значимых для национального сообщества измерениях становится угрозой развитию самого сообщества. Потребительский подход к формированию государственной политики подпитывает такие асоциальные фантомы, как «корпорация-государство» с чисто экономической мотивацией деятельности по защите групповых интересов, которое, как полагают некоторые аналитики, «грядет на смену нации-государству» (Фурсов, 2006, 37). Неопределенность в вопросе о том, кем и какими путями эффективно осуществляется сегодня це-леполагание национально-государственного развития, оказывается ключевым вызовом эпохи глобализации.
Государство в борьбе за идентичность
Общественная консолидация становится в условиях растущего культурного разнообразия условием выживания сообщества, кото-
рое слабо или только от случая к случаю4 скрепляется эмоциональным переживанием своего национального «я». Политика идентичности используется государством как инструмент выстраивания поля социальной коммуникации между носителями разных идейных позиций, политических убеждений и культурных предпочтений. На этой основе воспроизводится политическая нация, проводится тот «ежедневный плебисцит», о котором в свое время как об условии существования национального сообщества писал Э. Ренан. Сегодня такая политика наполнена, однако, иными смыслами по сравнению с концом позапрошлого века, когда Ренан предложил эту метафору. В развитых странах она старательно дистанцируется от политической идеологии в ее привычном понимании, но на практике создает идеологическое наполнение политического курса.
В условиях размывания привычных ориентиров социальной самоидентификации и кризиса модели нациестроительства, утвердившейся в эпоху модерна, формирование разделяемой гражданами идентичности как опоры развития национального политического сообщества становится первостепенной задачей государства. В реальности же речь идет о пересмотре и наполнении новым содержанием модели государственности на путях формирования нового понимания гражданской идентичности, соответствующей реалиям современной политической нации. В зависимости от оценки рисков на пути укрепления такой нации выстраиваются и приоритеты государственной политики. Так, ответом на вызовы этнофобий, расизма и «неуправляемого разнообразия» стала мультикультурная модель сосуществования групповых идентичностей. И, как в коммунальной квартире, в ней четко проявляются и приобретения, и издержки коммунального общежития.
Кризис пресловутой политики «мульти-культи» уже успел стать притчей во языцех, хотя на деле речь идет о кризисе государственного мультикультурализма. Не вдаваясь в подробности анализа теоретических дискуссий вокруг содержания модели мультикультурализма, о которых автору уже не раз приходилось писать (Семе-ненко, 2006, 2010), стоит указать на важность разведения самой модели мультикультурного (или поликультурного) общества и пуб-
4 Типичный пример такой скрепы — спортивные успехи национальных сборных. Поддержка национальной сборной некоренными гражданами неслучайно рассматривается в обыденном сознании как мерило их политической лояльности. Спорт высших достижений стал одним из заметных инструментов в арсенале государственной политика формирования идентичности. В мобилизационной экономике такую роль играл, как известно, и массовый спорт.
_ 17
личной политики, ориентированной на поддержку этнокультурной особости. В результате осуществления такой политики происходит не просто обособление групповых идентичностей по этническим, конфессиональным и культурным признакам: абсолютизируются те из составляющих идентичности, которые выстраиваются на отличии от других. Таким путем групповая особость инокультурных граждан страны подчеркивается и утверждается как самоценная. «Реактивный мультикультурализм» настаивает на инакости этнических и культурных меньшинств (Малахов, 1997). Демократия оказывается перед вызовами и угрозами, порождёнными самим демократическим политическим дискурсом, а социальные противоречия подменяются «конфликтом культур».
Очередную волну публичной дискуссии вокруг этой проблемы подняло выступление главы британского кабинета Д. Кэмерона в феврале 2011 г., в котором в жёсткой и даже нарочито вызывающей форме было указано на необходимость пересмотра доктрины «государственного мультикультурализма» как политики поддержки инокультурных сообществ, поощряющей их обособление в условиях размывания британской коллективной идентичности, когда государство не смогло «предложить такого видения общества, с которым люди хотели бы себя отождествлять». Британский премьер выдвинул в качестве альтернативы «четкое видение общей национальной идентичности, открытой каждому» гражданину государства, меньше пассивной толерантности и больше «активного и жёсткого либерализма» (PM's speech, 2011). Характерно, что эти идеи прозвучали в стране, которая имеет богатую практику камуфлирования государственной идеологии под национальные проекты развития (типа «Третьего пути» и нынешнего «Большого общества»).
В развитых странах идеология возвращается в публичную политику под флагом политики формирования идентичности. Для молодых государств, ищущих пути укрепления государственности, такие политики могут эффективно использоваться как ресурс развития. Интересный опыт представляет полувековая история Сингапура — одной из самых успешных стран конца ХХ столетия.
Идентичность в объективе государственной политики:
опыт Сингапура
Со времени провозглашения независимости (1965 г.) в этой бывшей британской колонии за годы жизни одного поколения был совершен настоящий модернизационный рывок. Одним из его моторов стало утверждение политической идентичности молодой сингапурской полиэтнической нации, объединившей китайцев, малайцев и выходцев из Индии. Политические институты предлагались
как общие для всех граждан, а этнокультурные традиции национальных групп должны были сосуществовать бок о бок. Сингапурская идентичность выстраивалась на сочетании достижительной мотивации граждан с традиционными ценностями трех составлявших костяк нации азиатских народов и с опорой на английский язык как средство межкультурной коммуникации. Режим Ли Куан Ю — отца «сингапурского экономического чуда» — сделал упор на борьбе с коррупцией и на создании «экономики знаний» задолго до того, как эта модель утвердилась в публичной политике развитого мира. Страна сумела использовать свои преимущества положения на пересечении финансовых и транспортных потоков и успешно осуществила заявку на создание «креативного хаба» в азиатско-тихоокеанском регионе. В процессе экономического роста и на основе заметного продвижения в развитии социальной сферы происходила консолидация молодой нации «сплоченных, твердых и приспосабливающихся к различным обстоятельствам людей, способных делать все лучше и дешевле, чем наши соседи» (Ли Куан Ю, 2005, с. 9). Основой формирования национальной идентичности стал экономический успех, который, в свою очередь, служил стимулом для дальнейшего продвижения по пути консолидации государства и общества. Приоритетом развития была провозглашена социальная безопасность, так что к концу истекшего столетия Сингапур утвердил за собой репутацию одного из самых безопасных для жизни государств мира и страны, победившего коррупцию.
В последние два десятилетия Сингапур стал уникальным для постиндустриального общества примером попыток конструирования гражданской (или квазигражданской, имея в виду ограничения политических свобод и возможностей политического участия) идентичности на фундаменте авторитарного политического режима. В рамках «идеологии общих ценностей» государство сосредоточило внимание на образовании и поддержании «азиатской идентичности», ориентированной на строгую социальную иерархию, которая должна была компенсировать отсутствие политических свобод. Она вбирала элементы западной культуры, но при этом опиралась на традиционные модели поведения и моральные установки «азиатской нации» — коллективистские консенсусные ориентации, семейные ценности, расовую и религиозную терпимость. Это создавало тип гибридной идентичности, но с ярко выраженным азиатским лицом.
Однако такая политика слабо воспринимала вызревавшие в недрах общества импульсы, такие как распространение гибридного наречия («синглиша» — народного адаптированного варианта английского с примесью из словаря живущих в стране национальных
_ 19
ПОЛИТЭКС. 2011. Том 7. № 2
групп): власть навязывала свои «правила игры», целенаправленно пытаясь вытеснить общий народный язык «правильным английским». Практики жесткого регулирования все заметнее расходились с теми сдвигами, которые происходили в массовом сознании. В последние годы представители молодого поколения выказывают растущую озабоченность опасностью утраты пресловутого «сингапурского духа»: его обесценивает растущий индивидуализм. На волне экономического успеха и неизбежной вестернизации, задающей стандарты потребления и стили жизни, предпочтение стало отдаваться сугубо материальным ценностям. Сам город-государство теряет свое уникальное лицо, он стал похож на западный мегаполис с островками местной экзотики.
В этих условиях средством национально-государственной консолидации становится социальная политика: она призвана сделать страну привлекательным местом для жизни своих граждан. Но эта политика по-прежнему строится на патерналистских основаниях. И сам дискурс идентичности выстраивается государством от имени граждан, в то время как многие сингапурцы «отстаивают право на более широкое участие в обсуждении своей национальной иден-тичности...Это показывает трудности конструирования устойчивой гражданской идентичности в условиях авторитарного режима» (0|1тапп, 2009). Иными словами, гражданская идентичность не может не опираться на политическое и неполитическое участие.
Следующим шагом должны стать меры по демократизации политических институтов: авторитарный однопартийный режим полиэтнического государства может оказаться не в состоянии поддерживать необходимый для устойчивого развития уровень социальной сплоченности. В обществе, прошедшем пик авторитарной модернизации, вызревает конфликт между западными жизненными стандартами и традиционными ценностями, который грозит подорвать хрупкую конструкцию полиэтнической политической нации. Трезвая оценка политической элитой этих рисков может привести к постепенному дрейфу в сторону расширения возможностей неполитического участия граждан («коммунитарная модель» развития) и, в перспективе, к общей либерализации режима. По мнению аналитиков, «сингапурская нация достигла того уровня зрелости, когда необходимо расширять гражданское участие для решения задач на-циестроительства, реструктуризации экономики и социального обновления. И политическое руководство, и граждане должны пройти трудный и крутой путь к тому, чтобы научиться взаимодействовать в вопросах изменения политического ландшафта». Для Сингапура XXI века предлагается модель «активного гражданства» на основе партнерства государства и его граждан (Кеопд, 2001, р.43, И).
О грядущих политических изменениях свидетельствуют предложения главы нынешнего кабинета Ли Сянь Луна по реформе избирательной системы: речь идет об обеспечении возможностей большей состязательности партий на политической арене.
В обществах, переживающих институциональную трансформацию, происходящая социальная ломка вызывает тектонические сдвиги в сознании людей: потеря привычных ценностных ориентиров порождает «кризис идентичности». В действительности речь идет об утверждении новой иерархии ценностей и о поисках новых социокультурных скреп, и в молодых государствах правящая элита стремится придать им «длинное дыхание» на путях целенаправленного формирования идентичности.
В традиционных ценностях могут быть заложены и ресурсы модернизации, и, одновременно, непреодолимые препятствия на этом пути. Эффективное использование государством сочетания традиционализма и модернизации может дать, как показывает опыт Сингапура, (а в послевоенные десятилетия — опыт Японии), мощный импульс национальному развитию, однако такое сочетание требует политико-институционального обеспечения, отвечающего запросам формирующейся гражданской идентичности, и его постоянного обновления. «Идентичность превращается в политическую проблему именно тогда, когда становится возможным ее выбирать и ме-нять...(и)...проблематизируется во время перемен, в ситуации, когда требуется объединить новой синтетической идентичностью традиционные «самоочевидные идентичности», создать новое социокультурное коллективное Я» (Мартьянов, 2011; с. 37-38).
Важнейшей социокультурной скрепой государственности становится национальный язык, литературные памятники и их создатели возводятся в ранг новых героев массовой культуры. Само «пространство и в начале XXI века выступает естественной образной основой для любого рода проектов идентичности, тем более, языковой идентичности, тесно связанной уже в эпоху зрелого модерна с идеолого-националистическими проектами, апеллирующими, как правило, к "крови и почве"» (Замятин, 2011, с. 193). Ключевой для национально-государственного сообщества проблемой оказывается осмысление собственной истории как общенациональной, политический консенсус вокруг оценки ее поворотных событий. Однако для формирования гражданского самосознания нужны последовательные и постоянные усилия по продвижению гражданских ценностей, укреплению правового государства и институтов гражданского участия. А их эмоциональное переживание отсылает к этнокультурным и конфессиональным традициям, закрепляющим групповую идентичность.
_ 21
ПОЛИТЭКС. 2011. Том 7. № 2
Вопрос о том, сможет ли современная демократия преодолеть это противоречие путем формирования механизмов, примиряющих разные, часто конфликтующие составляющие идентичности, по сути, становится вопросом выживания самой демократии. Потому что, как свидетельствует практика реализации модели мультикультура-лизма на уровне государственной политики, абсолютизация одной из составляющих многомерной идентичности человека поликультурного общества, пусть и с самыми благими намерениями — путь в тупик. Многосоставная идентичность как неотъемлемая характеристика гражданина демократического общества оказывается важным показателем качества институтов этого общества. Монопольные притязания на формирование идентичности рано или поздно оборачиваются кризисом идентичности. Применительно к государству об этом ярко свидетельствует советский опыт.
Расчлененность и дробность идентичности в современных по-литиях оказывается неприятным для государства «последом» современной демократии. Национальное самоотождествление является результатом рефлексии и добровольного, не принуждаемого извне выбора значимых «мы-ориентиров», но при отсутствии внешних побудительных мотивов начинает снижаться интенсивность такой самоидентификации. Это ведет к прогрессирующему росту социальной атомизации и аномии, под вопросом оказываются перспективы развития самого национального сообщества.
В сферу публичной политики сегодня выносятся принадлежащие к частной жизни и опирающиеся на обыденное сознание практики и жизненные стили, полем государственного регулирования становится повседневность. После десятилетий борьбы за права меньшинств, после побед, одержанных на путях проведения «политики идентичности» религиозными, этническими и гендерными группами, Запад вступает в полосу запретов, слабо согласующихся с заявленными приоритетами экономической и социальной политики. Частная жизнь попадает под пристальный надзор, как только человек оказывается в публичном пространстве. Но и безбрежная политкорректность подрывает уровень доверия в обществе, которое обнаруживает границы собственной толерантности.
В условиях, когда значимость для политической самоидентификации человека XXI века таких традиционных форм политического участия, как членство в политической партии или голосование на выборах и на референдумах, оказывается под вопросом, судьба европейского политического проекта по созданию наднациональной политии может стать пробным камнем на этом пути. Уже сегодня опыт европейского строительства позволяет оценить риски и ограничения в выстраивании политической идентичности на экономиче-
ских и политико-институциональных основаниях и заставляет задуматься над возможностями и путями обращения к ресурсам европейской христианской цивилизации, в том числе в развитии диалога цивилизаций и культур.
Литература
1. Акерлоф Дж. А, Крэнтон Р. Экономика идентичности. Как наши идеалы и социальные нормы определяют, кем мы работаем, сколько зарабатываем и насколько несчастны. М.: Карьера Пресс, 2011.
2. Дилигенский Г. Г. Социально-политическая психология. М.: Институт «Открытое общество», 1994.
3. Замятин Д. Н. Идентичность и территория: гуманитарно-географические подходы и дискурсы // Идентичность как предмет политического анализа. Сборник статей по итогам Всероссийской научно-теоретической конференции (ИМЭМО РАН, 21-22 октября 2010 г.) / Отв. ред. И. С. Семененко, Л. А. Фадеева. М.: ИМЭМО РАН, 2011. С. 186-203.
4. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура М.: Изд-во ГУ-ВШЭ, 2000.
5. Крылов М. П. Региональная идентичность в Европейской России. М., Новый хронограф, 2010.
6. Лапкин В. В. Проблемы формирования идентичности в условиях глобализации // Идентичность как предмет политического анализа. Сборник статей по итогам Всероссийской научно-теоретической конференции (ИМЭМО РАН, 21-22 октября 2010 г.) / Отв. ред. И. С. Семененко, Л. А. Фадеева. М.: ИМЭМО РАН, 2011. С. 70-74.
7. Ли Куан Ю. Сингапурская история: из «третьего мира» — в «первый» (19652000). М.: МГИМО-Университет, 2005 // http://lib.ru/MEMUARY/SINGAPUR/singapur.txt
8. Малахов В. Парадоксы мультикультурализма // Иностранная литература. 1997, № 11 // http://magazines.russ.ru/inostran/1997/11/malachov.html
9. Малинова О. Ю. Символическая политика и конструирование макрополитической идентичности в постсоветской России // Полис. 2010. № 2. С. 90-105.
10. Мартьянов В. С. Конфликт идентичностей в политическом проекте модерна: мультикультурализм или ассимиляция? // Идентичность как предмет политического анализа. Сборник статей по итогам Всероссийской научно-теоретической конференции (ИМЭМО РАН, 21-22 октября 2010 г.) / Отв. ред. И. С. Семененко, Л. А. Фадеева. М.: ИМЭМО РАН, 2011. С. 36-42.
11. Перегудов С. П., Семененко И. С. Корпоративное гражданство: концепции, мировая практика и российские реалии. М.: Прогресс-Традиция, 2008.
12. Прохоренко И. Л. Территориальные сообщества в политическом пространстве современной Испании. М.: ИМЭМО РАН, 2010.
13. Прохоренко И. Л. Регионы Испании: четверть века в европейском пространстве // Пространство и время в мировой политике и международных отношениях: материалы 4 Конвента РАМИ. М.: МГИМО-Университет, 2007. Т. 7. Испания и Латинская Америка в мировой политике / Под ред. А. В. Шестопала, Л. С. Окуневой, С. М. Хенкина. С. 35-40.
14. Рашковский Е. Б. Многозначный феномен идентичности: архаика, модерн, постмодерн. // Идентичность как предмет политического анализа. Сборник статей по итогам Всероссийской научно-теоретической конференции (ИМЭМО РАН, 21-22 октября 2010 г.) / Отв. ред. И. С. Семененко, Л. А. Фадеева. М.: ИМЭМО РАН, 2011. С. 29-36.
15. Семененко И. С. Интеграция инокультурных сообществ в развитых странах // Мировая экономика и международные отношения. 2006. № 10, 11.
16. Семененко И. С. Мульти-культи. В поисках новой модели общежития // НГ -Сценарии. 23.11. 2010 // http://www. ng.ru/scenario/2010-11 -23/15_multicult.html
17. Семененко И. С., Лапкин В. В., Пантин В. И. Идентичность в системе координат мирового развития // Полис. 2010. № 3. С. 40-59.
18. Фурсов А. И. Государство, оно же корпорация // Государство — корпорация. Материалы к заседанию клуба «Красная площадь» 25.04.2006. М., 2006. С. 37-42.
19. Элден С. Утраченная точка: глобализация, детерриториализация и пространство мира // Хора. Журнал современной зарубежной философии и философской компаративистики. 2008. № 2. С. 55-71.
20. Azurmendi M.-J., Larrañaga N., Apalategi J. Bilinguism, identity and citizenship in the Basque Country // Bilingualism and identity / Ed. by M. Niño-Murcia, J. Rothman. Amsterdam & Philadelphia: John Benjamins, 2008. Р. 35-62.
21. Creative Britain. Labour's cultural manifesto // http://www2.labour.org.uk/uploads/ 229d33f4-5e0c-4954-3980-3e47c666b670.pdf
22. Culture Matters. How Values Shape Human Progress / Ed. by L. E. Harrison, S. P. Huntington. New York: Basic Books, 2000.
23. Global Cities Index 2010 // http://www.foreignpolicy.com/node/373401
24. Global Civil Society Yearbooks (2001-2009). London: Sage, 2001-2009.
25. How To Make Capitalism Better. Conclusions from the Tomorrow's Capitalism Programme // Ed. by T. Dolphin. London: IPPR, 2009 // www.ippr.org/tomorrowscapitalism
26. Keong T. N. Social Capital and State-Civil Society Relations in Singapore // Institute of Policy Studies, Singapore. Working Paper. № 9. Singapore: IPS, 2001 // http://www.spp.nus.edu.sg/ips/docs/publications/wp9.pdf
27. Nunez Seixas X. M. Patriotas y Democratas. El discurso nacionalista espanol despues de Franco. Madrid: Catarata, 2010.
28. Ortmann S. Singapore: The Politics of Inventing National Identity // Journal of Current Southeast Asian Affairs. 2009. № 4. Р. 23-46.
29. PM's speech at Munich Security Conference 5.02.2011 // http://www.number10.gov.uk/news/speeches-and-transcripts/2011/02/pms-speech-at-munich-security-conference-60293
30. Robertson R. Glocalization: Time-Space and Homogeneity-Heterogeneity // Global Modernities / Ed. by M. Featherstone, S. Lash, R. Robertson. London: Sage, 1995. P. 25-44.
