CC BY
47
Лингвистика
[Текст] / А. В. Чичерин // Русская литература. 1975. № 1. С. 47-61.
2. Ср., напр.: Воропаев, В. А. «Дело, взятое из души...» Поэма Гоголя «Мертвые души»: История замысла и его осуществление [Текст] / В. А. Воропаев // Литература в школе. 1998. № 5.
3. Журавлев, А. П. Звук и смысл [Текст] / А. П. Журавлев. М„ 1981.
4. Там же. С. 155.
5. Там же. С. 158.
6. Гоголь, Н. В. Мертвые души [Текст] / Н. В. Гоголь. М., 1976. Далее цитирование производится по данному изданию.
7. Ожегов, С. И. Толковый словарь русского языка [Текст] / С. И. Ожегов, Н. Ю. Шведова. М„ 1999. С. 129.
8. Там же. С. 702.
9. Там же. С. 566.
10. Там же. С. 50.
11. Там же.
Е. И. Аюпова
МЕТАФОРИЧЕСКИЕ НАИМЕНОВАНИЯ
РЕБЕНКА: ДЕРИВАЦИОННАЯ И ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ СПЕЦИФИКА
В статье рассматриваются словообразовательные и синтаксические особенности семантических дериватов в рамках лексической группы наименований ребенка в современном русском языке. Полученные результаты свидетельствуют о несомненной связи функциональных свойств изучаемых слов с их лексической семантикой, что позволяет отнести данную группу к области грамматической лексикологии.
In the paper are considered word-building and syntactic peculiarities of the semantic derivatives within the lexical group "child-designations" in the modern Russian language. The obtained results are indicative of the indubitable connection between the functional properties and lexical meaning of the words under consideration. So we can relate this group to the sphere of grammatical lexicology.
Исследование различных феноменов на стыке языковых уровней (прежде всего лексического и грамматического) является одним из перспективных направлений современной лингвистики, поскольку уровни языка тесно взаимосвязаны, слово представляет собой «внутреннее, конструктивное единство лексических и грамматических значений» [1]. Интегральная лексическая семантика некоторых совокупностей языковых единиц накладывает отпечаток на особенности образования грамматических форм, на словообразовательную и функциональную специфику лексем, входящих в данные совокупности, обусловливает развитие так называемых «скрытых» грамматических категорий. «Морфологические категории стремятся к максимальному обобще-
© Аюпова Е. И., 2008
нию и объединению единиц лексико-семантичес-кого уровня, хотя в процессе такой категоризации, несомненно, учитывается «сопротивление материала » в виде ограничительного воздействия тех или иных особенностей лексической семантики» [2].
Примеры этого явления (как в современном языке, так и в диахронии) собраны и проанализированы в коллективной монографии казанских исследователей «Грамматическая лексикология русского языка», вышедшей в 1978 г. [3] С этого момента, очевидно, можно говорить об активизации грамматической лексикологии как оригинального и продуктивного лингвистического направления.
Итак, в рамках грамматической лексикологии рассматриваются отдельные слова и группы слов, лексические особенности которых отражаются на их словообразовательных и грамматических свойствах. К таким объединениям с полным правом может быть отнесена и лексическая группа наименований ребенка, поскольку члены этой группы имеют определенную специфику, обусловленную наличием в их значении интегрирующей семы невзрослости (возрастной незрелости, малолетства) в сочетании с семой лица. Предметом настоящего исследования является деривационное и функциональное своеобразие метафорических наименований ребенка - одного из микрообъединений, входящих в состав рассматриваемой группы.
Круг узуальных образований такого типа, зафиксированных в толковых словарях, включает больше десятка дериватов: ангелочек, гаденыш, дичок, дьяволенок, клоп, кнопка, кроха (крошка), пупс, стрекоза, чертенок, шпингалет, щенок, юла. Есть и слова с утраченной внутренней формой, которые в плане синхронии не могут рассматриваться как семантические производные. Примером может служить деэтимологизированная лексема карапуз, восходящая (по одной из версий) к тюркскому кагрш 'арбуз' [4]. Представляется вполне вероятным, что это наименование со значением 'толстый, пухлый малыш' возникло метафорическим путем, на основе сопоставления с арбузом по признаку «круглос-ти», хотя это не бесспорная версия.
При установлении принадлежности того или иного слова к семантическим дериватам учитывались следующие факторы:
а) наличие прозрачных метафорических связей между наименованием ребенка и соответствующим производящим словом (например, стрекоза 'насекомое' > стрекоза 'юркая девочка');
б) фиксация переносного значения (то есть наличие соответствующей пометы в дефиниции) в толковых словарях современного русского языка, подтверждающая факт узуальности данного словоупотребления;
в) использование в толковании слова стандартных наименований ребенка (ребенок, девочка, мальчик и под.) или указаний на невзрослость (невзрослый, малолетний), включенных в определения типа «о невзрослом», «обычно о девочке», «о резвом и шаловливом ребенке».
Как правило, в подобных случаях словари акцентируют внимание на метафоричности словоупотребления, о чем говорит не только помета «переносное», но и приведенная выше формулировка с предлогом о, подразумевающая возможность прямого словоупотребления. В ряде случаев составителями словарей используется обычная номинативная конструкция, свидетельствующая, очевидно, о том, что семантическая мотивированность слова стирается и переносное словоупотребление обособляется от буквального. Так, лексема крошка толкуется в БАС [5] как переносное ('Малютка. О ребенке'), тогда как в словаре С. И. Ожегова [6] дефиниция не содержит указания на метафоричность значения ('маленький ребенок, малютка'), производное слово представлено как омоним к исходной лексеме. Несомненно, данное слово находится на стадии перехода от семантических производных с актуальной внутренней формой (типа стрекоза) к полностью деэтимологизированным образованиям (типа карапуз). Аналогичным образом представлены в словаре Ожегова слова клоп, кнопка, шпингалет, хотя в этих образованиях семантическая преемственность между прямым и переносным значениями восстанавливается без труда. Ср. в MAC клоп (судя по формулировке) понимается метафорически: 'О маленьком ребенке, малыше' [7].
Количество окказиональных (то есть не зафиксированных в словарях) семантических производных в кругу наименований ребенка по вполне понятным причинам не поддается учету, хотя не вызывает ни малейшего сомнения, что число их довольно значительно. Появление подобных дериватов, имеющих различную степень окказиональности, и их разнообразие вполне предсказуемы, поскольку мы имеем дело с регулярными словообразовательными моделями, основанными на метафорическом переносе значения.
Анализ узуальных и окказиональных словоупотреблений в языке современной художественной литературы (в произведениях Д. Рубиной, Б. Акунина, Л. Улицкой, Ю. Мамлеева, Л. Пет-рушевской, А. Мелихова и др.) показал, что в качестве производящей базы для рассматриваемых производных могут выступать два словообразовательных типа:
1) наименования детенышей, молодых животных (реже - растений и мифологических существ) (детеныш, звереныш, зверята, щенок, кутенок, волчонок, львенок, глистеныш, гаденыш, крысе-
нок, куренок, цыпленок, лягушонок, птенчик, малек, дичок, чертенок, бесеныш, ангелочек, херувимчик и т. п.);
2) названия небольших по величине объектов, как одушевленных, так и неодушевленных (клоп, стрекоза, воробышек, пигалица, пупс, лялечка, крошка, кнопка, жемчужинка, пузыречек, вишенка, шпингалет и под.).
Следовательно, в процессе метафорического переноса участвуют в первую очередь семы, передающие идею «малости»: 'невзрослость, маленький возраст' и 'маленький размер'. Нередко эти семы сопровождаются дополнительными семантическими признаками, характеризующими ту или иную особенность сравниваемых объектов, например: 'юркость, резвость, быстрота движений' (стрекоза, юла), 'миловидность' (ангелочек, херувимчик), 'полнота' (пупс, пузырь), 'склонность к шалостям, озорству' (чертенок, дьяволенок), коннотативная сема 'неприязненное, пренебрежительное отношение к обозначаемому' (гаденыш, пащенок, подсвинок, звереныш) и под.
Факт употребительности названий детенышей животных по отношению к детям соотносится с известной общеязыковой метафорической моделью 'название животного' > 'название лица' (лиса, медведь, слон, орел и т. п.) и обусловлен наличием в семантике данных слов интегрирующей семы лица. О типичности подобного переноса значения из мира природы в мир человека свидетельствуют следующие фрагменты из художественных текстов: «Сладкая вишенка», «папин воробышек», «черноглазый бельчонок», «ушастое яблочко» - пошлейший гербарий и зоосад обрушивал он [Кукоцкий] на ребенка (А. Улиц-кая «Казус Кукоцкого»); Когда его [маленького Юрку] спрашивали, кто он, ликующе-звонко выкрикивал: «Я сыночек!!!» И то сказать, сыночек - это было самое ласковое Анино слово, ни солнышек, ни рыбонек по своей ответственности она не допускала (А. Мелихов «Чума»).
Обе названные выше семантические модели ('название детеныша животного' > 'наименование ребенка' и 'название маленького по размеру предмета или существа' > 'наименование ребенка') свойственны именно лексической группе наименований ребенка, характеризуют ее словообразовательную специфику. Они являются регулярными, продуктивными, представлены внешне разнообразными, но по существу однородными семантическими дериватами. Сказанное позволяет усомниться в бесспорности мнения Ю. Д. Апресяна о том, что «имена молодых существ <...> не имеют параллелей в области регулярной многозначности» [8].
С функциональной точки зрения семантические производные рассматриваемой лексической группы в целом аналогичны другим метафори-
Лингвистика
ческим дериватам. В частности, в них в значительной степени наблюдается «тенденция к отрыву от денотата», которая «ведет к моносеми-зации слова, сохранению в его значении только одного семантического компонента. <...> Процесс моносемизации хорошо виден на примере метафорического употребления, при котором имя меняет не только значение, но и синтаксическую функцию: идентифицирующая роль заменяется предикативной, а многопризнаковое, комплексное значение - значением однопризнаковым» [9]. В значении рассматриваемых слов на первый план выступает обычно один какой-либо характеризующий человека признак ('юркость', 'миловидность', негативная коннотация и т. п.), то есть дифференциальная сема, которая всегда сопровождается имплицитными интегральными семантическими признаками 'невзрослость' и 'лицо' (а иногда и 'пол'): кнопка = 'небольшой по размеру' (+ 'малолетний', 'лицо'); стрекоза = 'очень подвижный' (+ 'малолетний', 'женский пол', 'лицо'); щенок = эмоциональная негативная оценка (+ 'малолетний', 'мужской пол', 'лицо') и под.
При метафорическом словоупотреблении семантика субстантива становится более узкой, приобретает атрибутивный характер, о чем свидетельствует и сочетаемость подобных слов с наречиями и местоимениями совсем, такой, какой, выражающими значение меры и степени: Чтоб у такого щенка, у малолетки потекла сперма, да еще как из бочки (Ю. Мамлеев «Верность мертвым девам»). Именно поэтому такие лексемы жестко привязаны к синтаксическим позициям, связанным с их основным предназначением - характеристикой описываемого объекта. Можно выделить три наиболее типичные для лексем-метафор синтаксические роли, соотносимые в какой-то степени с функциями адъектива:
• позиция при глагольной связке, обычно в составе предиката, то есть составного именного сказуемого: А с виду - мальчишка, щенок, смотреть не на что (Б. Акунин «Азазель»); Годами ты львенок, но умом и сердцем настоящий лев (Б. Акунин «Внеклассное чтение»);
• использование в качестве приложения при определяемом существительном: Проха ему донес, крысенок (Б. Акунин «Любовник Смерти»); Павел Алексеевич, наблюдая за <...> необаятельной Томочкой, плохоньким дичком, занесенным в дом особыми обстоятельствами, <...> замечал проявления великих природных законов (Л. Улицкая «Казус Кукоцкого»);
• употребление в роли обращения: А теперь поди-ка сюда, лягушонок (Б. Акунин «Внеклассное чтение»); Ну, лети, воробышек (Там же).
Все указанные позиции позволяют слову реализовать характеризующую функцию, поэтому они могут чередоваться в одном контексте, на-
пример: Что бы он там ни вякал, мой щенок, поступать он будет и поступит, куда наметим <...>. Он, ей-богу, вполне имеет право быть сейчас глупым щенком (Д. Рубина «Двойная фамилия»); А ты - клопик. - Он легко провел указательным пальцем по моему носу <...>. -Что ты понимаешь, клоп! (Д. Рубина «Этот чудной Алтухов»).
Интересно, что если подобное метафорически употребляемое слово, функционирующее как средство характеристики персонажа, выступает в других позициях, свойственных существительным в номинативной функции, то оно в большинстве случаев сопровождается местоимением (обычно указательным или притяжательным): А за этого цыпленка [о мальчике] другая особа сулила мне много больше (Б. Акунин «Внеклассное чтение»). Можно предположить, что в данной ситуации местоимение подобно определенному артиклю, поскольку оно относится, как правило, к уже упоминавшемуся ранее в этом же контексте существительному и позволяет осуществлять функцию идентификации. Тем самым местоимение как бы возвращает лексеме-харак-теристике ее исконный статус субстантива, «ре-субстантивирует» ее, и лексема получает возможность выражать не только атрибутивно-предикативные, но и субъектно-объектные отношения. Другими словами, она снова начинает обозначать не признак, а предмет, хоть и не напрямую, а через признак.
Таким образом, «употребление этих слов в роли подлежащего и дополнения, - как замечает О. П. Ермакова о подобных названиях лиц с качественной семантикой, - носит опосредствованный характер - на фоне предшествующего предикатного, о чем свидетельствуют сопровождающие эти слова местоименные указатели этот, тот, мой, твой» [10]. Вероятно, особенностью именно изучаемой лексической группы можно считать частотность местоименных указателей с притяжательной семантикой, маркирующих подразумеваемые отношения родства, чрезвычайно актуальные в группе наименований ребенка, когда речь идет о родителях и детях: Сколько лет, говорите, вашему крошке? (Б. Акунин «Внеклассное чтение»); И еще она подалась всем своим тощим телом к кроватке - закрыть, защитить от меня своего птенца [новорожденного ребенка] (Д. Рубина «Двойная фамилия»); У меня молока немного, но вашей пигалице хватит (там же).
Синтаксическая специфика семантических производных связана также с их яркой экспрессивностью, способностью выражать субъективную оценку говорящего. Подобная оценка может включаться в толкование слова (так, в словаре Ожегова пупс определяется как 'симпатич-
ный полный ребенок', а гаденыш - как 'мерзкий, отвратительный человек' (о невзрослом) [11]), но чаще всего она остается в дефинициях имплицитной.
Надо сказать, что в словарях фиксируется обычно стилистическая маркированность лексем-метафор, большинство из которых относится к сфере разговорной речи (реже - просторечия). Что же касается экспрессии и оценки, то эти коннотативные компоненты семантики, как правило, не отражаются в дефинициях (за исключением самых ярких случаев: гаденыш - «презрительное», щенок - «бранное»). Однако, по нашему мнению, та или иная эмоциональная и оценочная окраска в таких словах всегда присутствует. Семантика деминутивности («малости»), объединяющая членов изучаемой группы, тесно связана как с положительными эмоциями («родительское» умиление, реализация взрослыми роли «защитника», «помощника» по отношению к ребенку), так и с выражением пейоративных смыслов (желание унизить «слабого», продемонстрировать свое «превосходство», «право» на порицание и т. п.).
Представляется, что рассматриваемые семантические дериваты, будучи экспрессивными единицами, неоднородны по характеру коннотатив-ной оценки. Среди них, безусловно, есть слова с однозначной оценкой (положительной или отрицательной) и слова «амбивалентные», предполагающие возможность выражения любой оценки, в том числе совмещение противоположных оценок (так сказать, «оценочную энантиосемию»). Стабильность оценочного компонента семантики дериватов обусловлена, вероятно, наличием аналогичного компонента у мотивирующих их лексем. Так, негативная коннотация исходного слова определяет и отрицательную оценку, заключенную в производных гаденыш, глистеныш, чертенок и под., а позитивная коннотация слов с субъективно оценочными суффиксами типа ангелочек, кисонька, воробышек обеспечивает и положительную оценку соответствующих метафорических производных (которые, впрочем, всегда сохраняют возможность иронического переосмысления).
Что же касается дериватов, мотивированных нейтральными (в плане оценки) существительными, то в результате переосмысления и смены денотата они, попадая в лексическую группу наименований ребенка и выполняя в контексте функцию характеристики, обязательно приобретают контекстуально обусловленную экспрессивно-оце-ночную коннотацию. Эта коннотация не попадает в словарные толкования, вероятно, именно потому, что она нестабильна и может быть очень разнообразной в зависимости от контекста. Допустим, лексема стрекоза, употребленная по отно-
шению к живой и подвижной девочке, может выражать и положительные эмоции взрослого (который любуется резвостью любимого ребенка), и отрицательную характеристику (если взрослый почему-либо не доволен этой подвижностью и произносит слово «в сердцах»). Не вызывает сомнения и то, что если взрослый говорит о своем родном ребенке, то он, даже вкладывая в метафору отрицательную оценку, сохранит и долю положительной коннотации, ведь, рассердившись, он не перестает любить этого ребенка.
Думается, что наличие того или иного конно-тативного компонента в значении рассматриваемых метафорических производных обусловлено их включением в лексическую группу наименований ребенка (то есть спецификой сигнификативного компонента их семантики) и напрямую связано с их функциональным своеобразием -способностью выполнять функцию характеристики объекта в определенных синтаксических позициях.
Таким образом, мы убедились, что наличие у семантических производных, принадлежащих к одной лексической группе, общих интегрирующих сем (в данном случае 'лицо' и 'невзрослость') определяет их словообразовательную и функциональную специфику. Следовательно, мы с полным правом можем отнести данные наименования к области грамматической лексикологии.
Примечания
1. Виноградов, В. В. Русский язык (грамматическое учение о слове) [Текст] / В. В. Виноградов. М.: Высш. шк., 1972. С. 18.
2. Алефиренко, Н. Ф. Спорные проблемы семантики [Текст] / Н. Ф. Алефиренко. М.: Гнозис, 2005. С. 225.
3. Грамматическая лексикология русского языка [Текст]. Казань: Изд-во Казанск. ун-та, 1978. 190 с.
4. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка [Текст]: в 4 т. / М. Фасмер. СПб.: Терра Азбука, 1996. Т. 2. С. 193.
5. Словарь современного русского литературного языка [Текст]: в 17 т. Т. 5: И-К. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1956. С. 1710.
6. Ожегов, С. И. Толковый словарь русского языка [Текст] / С. И. Ожегов, Н. Ю. Шведова. М.: Азбуковник, 1999. С. 309.
7. Словарь русского языка [Текст]: в 4 т. Т. 2: К-О. М.: Русский язык, 1982. С. 60.
8. Апресян, Ю. Д. Избранные труды [Текст]: в 2 т. / Ю. Д. Апресян. Т. 1: Лексическая семантика. М.: Школа «Языки русской культуры», Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1995. С. 193.
9. Арутюнова, Н. Д. Предложение и его смысл. Логико-семантические проблемы [Текст] / Н. Д. Арутюнова. М.: Наука, 1976. С. 337-338.
10. Ермакова, О. П. Лексические значения производных слов в русском языке [Текст] / О. П. Ермакова. М.: Рус. яз., 1984. С. 65.
11. Ожегов, С. И. Толковый словарь русского языка [Текст] / С. И. Ожегов, Н. Ю. Шведова. М.: Азбуковник, 1999. С. 632, 124.
