CC BY
76
МЕТАФОРЫ В ФИЛОСОФСКОМ ТЕКСТЕ: ОРИГИНАЛ И ПЕРЕВОД
А.М. Галиева, Э.Ф. Нагуманова
Ключевые слова: язык философии, метафора, перевод,
М. Фуко, «Слова и вещи», идиостиль.
Keywords: language of philosophy, metaphor, translation, Michel
Foucault, «Order of Things», style.
Язык философии
В современных исследованиях интерес к вопросам стиля стал заметно угасать, а стилистический анализ стал замещаться анализом прагматическим, дискурсивным или нарративным [Тарланов, 2002]. Между тем остаются типы текстов, которые, обладая ярким своеобразием, тем не менее редко привлекают внимание ученых. Философия как территория автономной теоретической мысли требует особого, специально созданного языка. Специфический характер размышлений рождает специфический тип текста, его организации, особую систему содержательных и формальных характеристик, присущих произведениям определенного автора или течения. Язык философии - абстрактный язык, отличающийся как от языка позитивной науки, так и от языка поэзии, религиозных текстов или бытового общения.
Философия, - как мы знаем, это «искусство формировать, изобретать, изготавливать концепты» [Делез, 1998, с. 10]. Без понятий, или концептов, не может осуществляться мышление. В словах языка в понятия перерабатываются существенные свойства предметов. Без новых понятий невозможно выйти за пределы эмпирического, новое понятие — возможность нового видения, нового опыта рефлексии. Новый концепт образует новый объект в мыслительном мире, позволяя очертить границы неназванного нечто, еще смутно угадываемого в сумерках сознания; не будучи схвачено концептом, это нечто не только неуловимо для рефлексии, но и не обладает бытием.
Не существует философского языка в чистом виде - абсолютно формализованного, рационального и универсального. Базовые концепты философских текстов и целых направлений всегда укоренены в систему языковых значений и обусловлены типом культуры. Техники
философского анализа включают не только ключевые понятия и их иерархию, процедуры аргументации и подбора доказательства, но и использование риторических приемов, поэтому, как говорит Деррида, всякий раз, противостоя некой философии, оспариваешь и аутентичный философский характер дискурса другого [Деррида, 1993].
Немаловажно и то, что философия всегда имеет личностный характер: она всегда индивидуализирована, всегда «чья-то»: Сократа, Декарта, Витгенштейна, Фуко. Философия, как и другие типы мировоззрения и знания, привязана к историко-культурному контексту, порождена этим контекстом, поэтому она легко атрибутируется. Индивидуальность языка философа проявляется не только в концептуальном аппарате, но и в образно-тропеической, звуковой и ритмико-синтаксической организации текста. Поэтому выявление стилистических примет философского текста, изучение его «плана выражения» способствует обогащению постижения «плана содержания».
Развитие философии всегда сопровождается обновлением философского языка, проработкой языковых ресурсов для формирования и развития категориального аппарата. Потенции философского мышления в значительной мере предопределяются семантическими, словообразовательными и грамматическими возможностями языка, его гибкостью. Современная российская философия принимает, адаптирует, иногда с трудом, огромный поток тех понятий, которые сформировались на протяжении очень длительного времени в феноменологии, экзистенциализме, аналитической философии, структурализме и постструктурализме. Как следствие, мы имеем совершенно «рваный» и «клочковатый», со множеством наслоений и лакун отечественный философский язык, где одновременно существуют фрагменты-клише советской разновидности марксизма, многочисленные заимствования, разнообразные эквиваленты (или слова, претендующие быть эквивалентами) понятий, выработанных в различных нерусскоязычных философских системах [Галиева, Ибрагимова, 2010, с. 50-51].
Метафоричность в философии
Терминологическая четкость философии не всегда означает однозначность; философ, искушенный в языке, умело обыгрывает разные значения слова, поворачивает слово разными гранями, углубляя и детализируя свой анализ. С точки зрения требований научной терминологии многозначность - это зло, с которым нужно бороться. Но в философском тексте многозначность может проявляться не только как
ущербность, недостаточная разработанность формально-логической структуры понятия, но и может стать опорой для рефлексии - для осмысления философского концепта в разных аспектах и модификациях, а следовательно, разных его проблематизациях. Сознательная работа философа с многозначностью и метафоризацией - один из способов достижения ясности и дисциплины мышления.
«Ум философа должен, как никакой другой, безостановочно и гибко переходить от прямого смысла к переносному, вместо того чтобы костенеть на каком-то одном», - писал испанский философ Х. Ортега-и-Гассет [Ортега-и-Гассет, 1991]. М. Хайдеггер отмечал, что многозначность - это «стихия, в которой должно вращаться мышление, чтобы быть строгим» [Хайдеггер, 2007, с. 126]. Труды Дж. Лакоффа заставляют нас признать: что метафора является не привнесенным украшением речи, неким эстетическим довеском, создающим поверхностный риторический эффект, а представляет собой фундаментальный когнитивный механизм, который организует человеческую мысль, оформляет суждения и структурирует язык [Lakoff, Johnson, 1999].
О значимости метафоры для философии свидетельствует наличие статей, посвященных метафоре, в современных философских энциклопедиях, где метафора рассматривается обычно с логико-методологических и гносеологических позиций.
Внимание к метафоре современных исследователей в значительной мере определяется осознанием невозможности окончательной формализации знания. «Метафора - это действие ума, с чьей помощью мы постигаем то, что не под силу понятиям», - говорит Х. Ортега-и-Гассет [Ортега-и-Гассет, 1991]. Сейчас уже ясно, что философия не может использовать только точные понятия, семантическая емкость строгих дефиниций оказывается недостаточной для выражения философских смыслов, так как содержание этих смыслов может даваться субъекту в интуитивной форме, имея в себе некий нерационализируе-мый остаток, содержать концептуально значимую аналогию с другими понятийными классами и т.п.
Различные проявления семантической неопределенности слова неоднократно попадали в фокус исследовательских интересов при анализе постструктуралистской и постмодернистской парадигм, для которых «акцентирование феноменов неисчерпаемой множественности смыслов текста, произвольности знака, условной или даже фиктивной связи вербального знака с предметом оказалось одной из программных теоретических установок» [Бендетович, 2007, с. 307].
Многие ключевые концепты современной философии имеют метафорическую природу. Так, через произведения Фуко разных лет проходят такие сквозные метафоры, как археология, архив, появление человека, смерть субъекта и многие другие. Современные исследователи признают за метафорой главенствующую когнитивную роль при создании новых концептуальных структур.
Метафоры и их перевод в «Словах и вещах» М. Фуко
При переводе философских текстов часто утрачиваются не только изящество языка и стилистические тонкости оригинала, но в значительной мере трансформируются основополагающие смыслы - то, по поводу чего ведется философствование; особенно это характерно для текстов, отделенных от нас по времени и пространству - текстов далеких от нас культур. Однако даже при переводе современных текстов неизбежны семантические и культурно-семиотические сдвиги.
Книга Мишеля Фуко «Слова и вещи» увидела свет в 1966 году и сразу же стала научно-философским бестселлером. Как отмечает биограф Мишеля Фуко Д. Эрибон, «эта блистательная книга, переливающаяся всеми гранями писательского стиля, имела стремительный и шумный успех. Отзывы, статьи, рецензии сыпались как из рога изобилия. Полемике не было конца» [Эрибон, 2008, с. 194].
В «Словах и вещах» анализируется основополагающие принципы организации европейской культуры ХУ-ХХ веков; Французский мыслитель на примере трех «археологических срезов» - Ренессанса, классического рационализма ХУП-ХУШ веков и современной эпохи -стремится вычленить базисные структурные механизмы во всех образованиях сознания и культуры, выявить общие принципы организации знания.
Перевод «Слов и вещей» на русский язык был выполнен В.П. Визгиным и Н.С. Автономовой и издан в 1977 году. Наталия Автономова так характеризует деятельность французского мыслителя: «Фуко всю жизнь фактически осуществлял некий самоперевод: переводил свои концептуальные интуиции в разные языки, и при этом, ретроспективным движением, как бы стирал прошлое, переходя от одного слоя терминологии и предметности в другие», «подчас стирал предыдущий способ концептуализации, переходя к следующему» [Автономова, 2008, с. 79].
Стиль Фуко в «Словах и вещах» может быть охарактеризован как синтез рационального и эстетического начал. Нарочитая «барочность», стремление к созданию визуальных образов и цепочек развернутых метафор, динамичная игра света и тени, некоторая избыточность и ор-
наментальность языка произведения приводит к предельно уплотненной информационно-образной структуре текста. И хотя Н. Автономова и говорит, что у Фуко эффект стиля «вторичен по отношению к эффекту системной продуманности, а не первичен», что «никакие красоты стиля не отменяют архитектонической выстроенности его книг» [Ав-тономова, 2008, с. 84], все же язык «Слов и вещей» значительно отличается от языка академической философии и языка других произведений Фуко. Фуко не просто излагает свои мысли и строит рассуждение, тяжба с дискурсом как способом говорить о вещах ведется у Фуко при помощи самого дискурса: в языке выковывается другой язык, который может взять на себя процедуру анализа языка. Внутри дискурса создается возможность его (дискурса) пере-прочтения, критической интерпретации дискурсивной практики эпохи.
Полное название книги звучит как «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук». У Фуко археология противопоставляется истории идей. Археология, как мы хорошо знаем, это историческая дисциплина, изучающая по вещественным источникам историческое прошлое человечества. Археология знания у Фуко - философский концепт, наименование нетрадиционной научной дисциплины, давший название одноименной работе Фуко (1969). «Археология, обращаясь к общему пространству знания, определяет синхронные системы, а также ряд мутаций, необходимых и достаточных для того, чтобы очертить порог новой позитивности» [Фуко, 1994, с. 35].
Фуко отрицает приписывание языку автономности по отношению ко всем историческим и социальным системам; текст, по мнению исследователя, всегда вторичен по отношению к тем силам, которые его породили. Эпистема (или «исторические априори») у Фуко - своего рода сеть, внутри которой определяются типы тождеств, сходств и различий, выделяются форма и содержание, выявляются закономерности и законосообразности, цепочки причин и следствий. Поэтому сквозь все произведение проходят такие метафоры, как réseau (сеть) или grille (решетка).
Изучение соотношения «слов и вещей» приводит к выявлению того, что делает возможным формирование того или иного типа знаний, позволяет в каждую историческую эпоху заново проводить демаркационную линию между тем, что считается рациональным и иррациональным. «Порядок - это то, что задается в вещах как их внутренний закон, как скрытая сеть, согласно которой они соотносятся друг с другом, и одновременно то, что существует, лишь проходя сквозь призму взгляда, внимания, языка; в своей глубине порядок обнаружи-
вается лишь в пустых клетках этой решетки, ожидая в тишине момента, когда он будет сформулирован» [Фуко, 1994, с. 32-33].
В данной статье нас интересует вопрос: насколько концептуальные характеристики эпистем находят или не находят соответствие в системе языковых средств, используемых при описании каждой эпи-стемы, причем мы сознательно концентрируем внимание на метафорах, которые не являются центральными для произведения.
Анализ текста показывает, что и ключевые, и периферийные метафоры и сравнения, используемые при характеристике каждой эпи-стемы, имеют разную образность.
В ренессансной эпистеме слова и вещи тождественны друг другу, они непосредственно соотносимы и даже взаимозаменяемы. Культура Ренессанса, по мнению Фуко, основана на сопричастности языка миру и мира языку, на разнообразных сходствах между словами языка и вещами мира. Мир покрыт знаками, которые можно расшифровать; слова и вещи, удваивая друг друга, образуют некий единый текст, в котором среди множества отражений нельзя найти исходное.
При характеристике ренессансной эпистемы важнейшей для Фуко является категория сходства, поэтому одним из ключевых образов является зеркало (miroir).C образом зеркала связана игра отражений:
Il y a dans l'émulation quelque chose du reflet et du miroir: par elle les choses dispersées à travers le monde se donnent réponse [Foucault, 1966, с. 35]. В соперничестве есть что-то от отражения в зеркале: посредством соперничества вещи, рассеянные в мире, вступают между собой в перекличку [Фуко, 1994, с. 56].
В данном случае под соперничеством понимается один из основополагающих принципов, задающих построение знания в культурном коде эпохи.
Одно из самых частотных, но не привлекающих особое внимание читателя слов в «Словах и вещах» - jeu (игра). Применительно к каждой эпистеме игра описывается различным набором языковых средств. В ренессансной эпистеме мы обнаруживаем следующие вполне типичные случаи использования слова jeu, которое переводятся по-разному:
jeu des symboles - игра символов, jeu des sympathies - действие симпатий, jeu de l'antipathie - действие антипатий, jeu des ressemblances - действие сходств, jeu des ressemblances redoublées - игра повторяющихся сходств и др.
Нужно сказать, что французское слово jeu имеет более широкий спектр значений, нежели соответствующее русское слово игра (jeu - не только игра, но и движение, действие, функционирование чего-либо, влияние, взаимовлияние) что и определяет то, что примерно в половине
случаев оно переводится не метафорически:
Par le jeu de la convenance, de l'émulation, et de la sympathie surtout, la similitude au XVIe siècle triomphait de l'espace et du temps: car il appartenait au signe de ramener et de réunir. [Foucault, 1966, с. 74]. Посредством действия пригнанности, соперничества и в особенности симпатии подобие в XVI веке побеждало пространство и время, так как роль знака состояла в соединении и связывании вещей [Фуко, 1994, с. 94-95].
La nature, comme jeu des signes et des ressemblances, se referme sur elle-même selon la figure redoublée du cosmos [Foucault, 1966, с. 46]. Природа как система знаков и сходств замыкается на себе согласно удвоенной фигуре космоса [Фуко, 1994, с. 68].
В последнем примере переводчик вместо игры знаков и сходств использовал вариант перевода система знаков и сходств, что приводит к тому, описание экзотической для нас ренессансной эпистемы приближается к описанию эпистемы современной.
В эпистеме классического рационализма (XVTI-XVTII века) слова и вещи утрачивают непосредственное сходство и соотносятся лишь опосредованно - через мышление, «в пространстве представления» (как читаем в русском переводе), репрезентации, а слово понимается как знак для выражения понятия. Начиная с XVII века язык осмысляется с точки зрения связи означающего с означаемым, слова рассматриваются как знаки для выражения восприятия или идеи. Классическая эпистема характеризуется поиском порядка, познанием тождеств и различий, язык оказывается анализом мысли, основополагающим утверждением порядка в пространстве.
Наиболее часто при характеристике этой эпистемы встречается сочетание игра представлений (jeu des représentations), которое вызывает ассоциации с классицистическим театром:
Des mots dont le statut sans doute est difficile à justifier, car il s'agit d'introduire au dernier instant et comme par un coup de théâtre artificiel, un personnage qui n 'avait point encore figuré dans le grand jeu classique des représentations [Foucault, 1966, с. 318]. Оправдать эти слова трудно, поскольку здесь приходится вводить в последний момент с театральным эффектом некий персонаж, который пока еще не участвовал в великой классической игре представлений [Фуко, 1994, с. 329].
Классическая эпоха - эпоха рационализма, эпоха формирования научного метода, нацеленного на анализ, вычленение, различение. Это смещение акцентов фиксирует текст Фуко: в классическую эпоху осуществляется игра не столько самих знаков, сколько их различий (le
jeu de leurs distinctions bien découpées), игра соположений (le jeu d'une juxtaposition réelle et désordonnée), игра языка (le grand jeu du langage).
Il faut noter que dans l'épistémè classique les fonctions de la «nature» et de la «nature humaine» s'opposent terme à terme: la nature, par le jeu d'une juxtaposition réelle et désordonnée, fait surgir la différence dans le continu ordonné des êtres; la nature humaine fait apparaître l'identique dans la chaîne désordonnée des représentations et ceci par le jeu d'un étalement des images [Foucault, 1966, с. 320]. Следует, однако, заметить, что в классической эпистеме функции «природы» и «человеческой природы» прямо противоположны: природа посредством беспорядочной соположенности действительности порождает различия в упорядоченной непрерывности живых существ; напротив, человеческая природа посредством расстановки образов выявляет тождество и неупорядоченной цепи представлений [Фуко, 1994, с. 330-331].
Русский перевод не сохраняет то, что в классическую эпоху осуществляется игра реального и беспорядочного соположения (le jeu d'une juxtaposition réelle et désordonnée), игра последовательности образов (jeu d'un étalement des images).
Если в эпоху Ренессанса игру осуществляют, базируясь на натуральной магии, стихийные силы природы - симпатии, антипатии, соперничества, сходства, а также стихии и знаки, имеющие онтологическую природу и полностью независимые от человека-интерпретатора, то в эпоху классического рационализма в игру вступают факторы, обусловленные мышлением: различия между знаками, их взаимное положение, выстраиваемые цепочки образов.
Современная эпистема, по мнению Фуко, начинается в конце XVIII века. В это время осуществляется изучение смысла и значения, исследуются уже не столько сами элементы, сколько отношения между элементами, а анализ нацелен на выявление «внутреннего механизма языков», пристальное внимание уделяется флексиям, выяснение внутренней структуры языка приводит к обнаружению глубинных структурно-грамматических законов, действующих в языке. Таким образом, в анализ языка вводится элемент, несводимый к поверхностным эффектам языка (подобно тому, как в анализ обмена был введен «труд», а в анализ признаков живых организмов - «органическая структура»). И речь идет уже об игре законов экономии, биологии и филологии - le jeu de ces lois elles-mêmes, игре диалектики - un jeu dialectique :
De là, le jeu interminable d'une référence redoublée: si le savoir de l'homme est fini, c'est parce qu 'il est pris, sans libération possible, dans les contenus positifs du langage, du travail et de la vie; et inversement, si la vie, le travail et le langage se donnent dans leur positivité, c'est parce que la
connaissance a des formes finies. [Foucault, 1966, с. 327]. Отсюда бесконечная игра вторящих друг другу соответствий: человеческое знание конечно потому, что оно неизбавимо замкнуто в позитивных содержаниях языка, труда и жизни, и наоборот, жизнь, труд, язык даются нам во всей их позитивности потому, что формы познания конечны [Фуко, 1994, с. 337-338].
Un jeu dialectique et une ontologie sans métaphysique s'appellent et se répondent l'un l'autre à travers la pensée moderne et tout au long de son histoire: car elle est une pensée qui ne va plus vers la formation jamais achevée de la Différence, mais vers le dévoilement toujours à accomplir du Même [Foucault, 1966, с. 351]. Игра диалектики и лишенная метафизики онтология перекликаются на всем протяжении истории современной мысли, поскольку эта мысль устремлена уже не к недостижимому построению Различия, но к вечно взыскуемому раскрытию Тождественного [Фуко, 1994, с. 360].
Концепт игры является удобным инструментом, позволяющим описать базисные структуры, определяющие человеческое сознание и тип знания, характерные для каждой эпистемы, и показать независимость этих структур от познающего субъекта.
Рассмотрим способы перевода еще одного слова, которое часто повторяется у Фуко при характеристике современной эпистемы -épaisseur - 'толщина, мощность пласта; густота, плотность'.
Au début du XIXe siècle, ils (les mots. - А.Г., Э.Н.) ont retrouvé leur vieille, leur énigmatique épaisseur [Foucault, 1966, с. 315]. В начале XIX века слова вновь обнаружили свою древнюю, загадочную плотность [Фуко, 1994, с. 326].
L'entreprise de Mallarmé pour enfermer tout discours possible dans la fragile épaisseur du mot, dans cette mince et matérielle ligne noire tracée par l'encre sur le papier, répond au fond à la question que Nietzsche prescrivait à la philosophie [Foucault, 1966, с. 316]. Попытка Малларме замкнуть всякую возможную речь в хрупкую плоть слова, в эту вполне материальную тонкую чернильную линию, проведенную на бумаге, отвечает, по сути, на вопрос, который Ницше предписывал философии [Фуко, 1994, с. 327].
Avant la fin du XVIIIe siècle, l'homme n 'existait pas. Non plus que la puissance de la vie, la fécondité du travail, ou l'épaisseur historique du langage [Foucault, 1966, с. 319]. Вплоть до конца XVIII века человек не существовал. Не существовал, как не существовали ни сила жизни, ни плодотворность труда, ни историческая толща языка [Фуко, 1994, с. 330].
Как показывают приведенные примеры, l'épaisseur у Фуко во всех
случаях отнесен к языку, но способы перевода выбраны разные -плотность, плоть, толща. Переводчик демонстрирует мастерское владение языком, хороший словарный запас, но авторские лексические повторы свидетельствуют о значимости данной метафоры при характеристике современной эпистемы. Именно повторяющееся слово l'épaisseur, относящееся к языку, для читателя является одним из значимых сигналов, которые говорят о том, что язык в эпистеме XIX века приобретает внутреннюю плотность и превращается из прозрачного посредника мышления и представления в сложный объект познания, обладающий собственным бытием, внутренними законами и историей.
Работа с текстом «Слов и вещей» показывает, что метафоры у Фуко не являются чисто декоративным элементом, их использование строго регламентировано и предопределено идейно-концептуальной канвой произведения. Метафора как сложное взаимодействие концептуально-понятийного и образно-наглядного в философском тексте Фуко играет исключительно важную роль, обеспечивая новое видение реальности, то есть метафора выступает инструментом конструирования новых смыслов, позволяя создавать опорные рамки, в которых формируются и осваиваются новые концепты.
Описание идиостиля должно быть направлено на выявление глубинной семантической и категориальной связности различных его элементов, воплощающих в языке тернистый путь мыслителя, на раскрытие его явной и неявной рефлексии над языком.
При переводе часть метафор переводятся единицами с такой же образностью, часть метафор - метафорами с другой образностью или происходит неметафорический перевод. Для нас важно не просто то, что происходит потеря метафоры, а то, что в определенной степени теряется концептуальное единство произведения (что для художественного текста может быть и не очень важно, для философского же текста - важно чрезвычайно). Личность автора, его теоретических установок, схождение тем, идей и образов - все это отражается в метафорической концептуализации мира в философском тексте, рождая неповторимость индивидуального стиля. Фуко идет путем разворачивания и разветвления метафор, на которые накладывается фоника прозы - текст приобретает некоторую избыточность и читается как художественное произведение. Сложная система интеллектуальных аналогий рождает зрительно-наглядный, подчас ускользающий внутренний образ структуры, а развернутые метафорические образы дополняются неоднозначной звуковой инструментовкой и экспрессивным синтаксисом.
Сама структура фукольдианского текста требует точности, убедительности, кодирования неоднозначности и одновременно экспрессии художественного образа. Переводчик акцентирует свое внимание на доминантных смыслах (или смыслах, которые переводчик считает доминантными), однако при переводе происходит рассеивание смысла, дробление текста на слабо связанные друг с другом фрагменты.
Перевод препятствует видению глубинной семантической и категориальной связности элементов текста, воплощающих в языке путь мышления философа, в переводе неизбежно расшатывание иерархической системы инвариантов, организующих текст как целое, вымывание опорных, стержневых концептов как конкретного произведения, так и авторского мышления в целом. В идеале перевод философского текста должен сохранять строгость понятий и концептуальную ясность оригинала, по мере возможности воспроизводя связи между понятиями на уровне сохранения образности, словообразовательных гнезд, передавать стилистические нюансы, красоту и полифонию оригинала - задача столь же невозможная, как и перевод поэзии.
Литература
Автономова Н.С. Познание и перевод. Опыты философии языка. М., 2008.
Аминова А.А., Галиева А.М. Триада слова - идеи - вещи в концепции М. Фуко // Ученые записки Казанского государственного университета. Казань, 2006. Т. 148. Кн. 2.
Бендетович Г. Семантическая неопределенность слова как прагматическое явление. // Стил. 2007. № 6.
Галиева А.М., Ибрагимова З.З. Перевод и проблема отечественного философского языка // Ученые записки Казанского государственного университета. Казань, 2010. Т. 152. Кн. 1.
Галиева А.М., Нагуманова Э.Ф. Комплексный анализ переводов татарской прозы на русский язык: методология и принципы // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов, 2014. № 4 (34): В 3-х ч. Ч. 1.
Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М., СПб., 1998.
Деррида Ж. Есть ли у философии свой язык? [Электронный ресурс]. URL: http://antropolog .ru/doc/library/derrida/ derrida
Ортега-и-Гассет Х. Две главные метафоры. [Электронный ресурс]. URL: http://metaphor.narod.ru/gasset_two.htm
Тарланов З. Стиль - структура - функциональный диапазон языка // Стил. 2002.
Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994.
Хайдеггер М. Что зовется мышлением. М., 2007.
Эрибон Д. Мишель Фуко. М., 2008.
Foucault M. Les mots et les chose. Une archeologie des sciences humaines. Paris, 1966.
Lakoff G., Johnson M. Philosophy in the Flesh: The Embodied Mind and its Challenge to Western Thought. New York, 1999.
