CC BY
291
ФИЛОЛОГИЯ И ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ
УДК 821.161.1:09
МЕСТО СОЧИНЕНИЙ ИВАНА КАРАМАЗОВА В СТРУКТУРЕ РОМАНА «БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ» И ИХ РОЛЬ В РЕАЛИЗАЦИИ ИДЕЙНОХУДОЖЕСТВЕННОГО ЗАМЫСЛА Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
© Елена Олеговна КУЗЬМЕНКО
Смоленский институт экономики Санкт-Петербургского университета управления и экономики, г. Смоленск, Российская Федерация, кандидат филологических наук, доцент, профессор кафедры управления и туризма, e-mail: eokuzmenko@mail.ru
Сопоставляется хронологическая последовательность создания сочинений Иваном Карамазовым и порядок знакомства с ним читателя. Сопоставительный анализ позволяет проследить противоречивый процесс становления идеологии героя, а также показать, что сочинения Ивана, являясь выражением самосознания героя, находящегося вне авторской объективации, одновременно выполняют функции, напрямую связанные с реализацией авторской позиции, реализацией идейно-художественного замысла писателя, что и является целью данной статьи, составляет ее исследовательскую новизну.
Ключевые слова: идея как предмет изображения; структура романа; прием «монтажной композиции»; диалогизация сознания героя; реализация авторской позиции.
Роман «Братья Карамазовы» исследователи единодушно оценивают как одно из самых сложных, философски насыщенных творений Достоевского. При этом, как отмечал В.Я. Кирпотин, именно Иван - узел трагедии, «лицо», поднимающее «Братьев Карамазовых» на философскую высоту, вознести роман на которую не дано другим персонажам [1, с. 162]. Наше внимание будет сосредоточено на философских воззрениях Ивана Карамазова, которые находят свое воплощение, прежде всего, в его сочинениях. Как точно заметил Б.М. Энгельгардт, «идея в романе Достоевского не принцип изображения, не лейтмотив изображения и не вывод из него, а предмет изображения» [2, с. 40], поэтому важно понять, каким образом идея Ивана Карамазова получает у Достоевского свое художественное воплощение.
Обращаясь к сочинениям героя, необходимо отметить деталь, которая неоднократно отмечалась исследователями: хронологическая последовательность создания этих произведений и порядок знакомства с ними читателя не совпадают. Напомним порядок создания Иваном своих сочинений: легенда о философе-вольнодумце, «Геологический пе-
реворот», легенда о Великом инквизиторе, статья о церковно-общественном суде, исповедь (глава «Бунт»). В повествовательной канве «Братьев Карамазовых» сочинения Ивана расставлены иначе: сперва идет статья о церковно-общественном суде, затем - исповедь (глава «Бунт»), легенда о Великом инквизиторе, легенда о философе-вольнодумце и, наконец, «Геологический переворот».
Исследователи обращали на это внимание, но при этом не было сделано попытки проанализировать сочинения Ивана в той последовательности, в которой они создавались, а между тем это, на наш взгляд, важно. Важно и само по себе, ибо такая реконструкция способна пролить свет на те «моменты духовной биографии» Ивана, на те вехи вынашивания им своей идеи, которые для читателя романа оказываются как бы за кадром. Но еще важнее это по той причине, что две хронологии - умозрительно воссоздаваемая и художественно воплощенная в «Братьях Карамазовых», - сами напрашиваясь на соотнесение, способны, если вникать в логику сделанных автором романа перестановок, помочь уяснить ту существенную миссию, которую они призваны выполнить в реализа-
ции идейно-художественного замысла произведения.
Первое по хронологии произведение Ивана - сочиненная им в семнадцатилетнем возрасте легенда о философе-вольнодумце, переданная в пересказе черта, - говорит о том, что Ивана уже тогда интересовала проблема веры и связанная с нею проблема бессмертия. Философ, которому за вольнодумство на том свете присудили пройти квадриллион километров, в итоге, пройдя его и попав в рай, пропел «осанну». Таким образом, начав с бунта, философ-вольнодумец кончает «осанной». Именно так семнадцатилетний гимназист Иван Карамазов дал ответ на вопрос, который, как оказалось, стал в его жизни главным.
Сочинение Ивана состоит как бы из двух частей, которые четко разграничены в изложении черта. Одна часть - это собственно поэтическая греза о «золотом веке» человечества - счастливом будущем людей, отрекшихся от Бога и ставших в результате этого «человеко-богами». Вторая часть - это сугубо рассудочный и эгоистически-расчетливый вывод из предположения, что ввиду закоренелой глупости человеческой всеобщее счастье и в тысячу лет не устроится, а следовательно, «всякому сознающему уже и теперь истину, позволительно устроиться, совершенно как ему угодно, на новых началах» [3, т. 15, с. 84].
В «Геологическом перевороте» отразились два лика Ивана Карамазова, две стихии, соединяющиеся в нем: романтически-восторженная устремленность к идеалу и рассудочно-эгоистический скептицизм, выпестовавший его тезис «все позволено». «Геологический переворот» воспроизводится в романе дважды: в пересказе черта - в том виде, в каком он был сочинен Иваном «прошлой весной», и в пересказе Миусова - так, как рассказывал его Иван около года спустя, уже по приезде в Скотопригоньевск. Знаменательно, что оба варианта кардинально отличаются друг от друга. В последнем полностью отсутствует допущение возможности счастливого устройства человечества на основах бескорыстной любви, тогда как скептицизм на счет сущности человеческой природы, напротив, полностью торжествует. Иван, по словам Миусова, утверждал, что человеку чужд естественный закон любви
без веры в собственное бессмертие, и поэтому следствием геологического переворота -искоренения веры в Бога и веры в бессмертие, станет антропофагия и вырождение. Скотопригоньевская действительность и безобразный конфликт между отцом и братом, свидетелем которого стал Иван, явились, по всей видимости, не последней по значимости причиной этой перемены.
Миусов называет «Геологический переворот» - «анекдотом о самом Иване Федоровиче» [3, т. 14, с. 64], потому что для Миусова все ясно: для него версия Ивана - нелепость. Для Ракитина тоже все ясно. «Соблазнительная теория подлецам», - скажет он Алеше [3, т. 14, с. 76]. И лишь пророчество Зосимы роняет трагический отблеск на автора странного сочинения: «Блаженны вы, коли так веруете, или уж очень несчастны!.. Потому что, по всей вероятности, не веруете в бессмертие вашей души ...» [3, т. 14, с. 65]. Зосима проницательно увидел в Иване «сердце высшее, способное такой мукой мучиться» [3, т. 14, с. 66], и благословил его на страдание, ибо для Ивана Карамазова нерешенные вопросы, настоятельно требующие ответа, - не только трагедия его личного выбора. Он настойчиво и мучительно ищет пути устройства человечества, просчитывая один вариант за другим. И третье произведение Ивана - Легенда о Великом инквизиторе -является логическим следствием «Геологического переворота» и новым этапом в становлении его теории.
Иван говорит Алеше, что сочинил поэму с год назад, т. е. примерно в то же время, что и «Геологический переворот», но, вникая в логику развития его мысли, можно предположить, что случилось это позже.
Заключив, что уничтожение идеи бога и идеи бессмертия приведет к антропофагии, Иван не может не отказаться от такого пути переустройства мира. Тогда-то он приходит к мысли о необходимости сохранить идею бессмертия у людей, обманув их для их же блага, подарив им надежду и тем самым счастье и удержав их таким образом в повиновении. Христу он решил противопоставить идею Великого инквизитора.
Алеша говорит: «Поэма твоя - хвала Иисусу, а не хула. как ты хотел того» [3, т. 14, с. 237]. Но Иван не хотел возводить хулу на Христа, умалить его идею. Он прекрасно по-
нимает, насколько привлекательны образ и идея Христа, но он твердо убежден, что высокая идея его не приведет к достижению цели - к человеческому счастью и гармонии, что это идея для избранных, для сильных духом, которые «как бы не люди, а боги» [3, т. 14, с. 234]. Отсюда укор Инквизитора в адрес Христа. Укор в том, что он не позаботился о слабых, которых большинство, и, дав свободу человеку, поступил «как бы перестав ему сострадать» [3, т. 14, с. 233], ибо человеку не под силу вынести это бремя.
Отвергнув идею Христа как ошибочную, Инквизитор примкнул к тем, кто пожелал осуществить идею «великого идеалиста» иными средствами: подменить идею Христа и утвердить свою безраздельную власть над людьми при помощи чуда, тайны и авторитета. Во второй поэме Ивана, таким образом, вновь в центре - достижение человеческой гармонии, которое неразрывно на этот раз увязывается с вопросом о судьбах, о роли христианской церкви. И знаменательно, что последнее философское сочинение Ивана -статья о церковно-общественном суде - возвращает нас к той же самой проблеме.
Она была опубликована незадолго до появления Ивана в Скотопригоньевске. В статье, ставшей полемическим откликом на книгу некоего духовного лица о церковно-общественном суде, Иван аргументировано доказывает, к чему в идеале должна стремиться христианская церковь, но ничего не говорит о средствах достижения этого идеала. Тут-то и кроется причина, по которой статья способна произвести двоякое впечатление: сообразно своим воззрениям отец Паисий и старец Зосима увидели в ней идеал православной церкви, а Миусов - римско-католической. А поскольку церковный суд должен будет соответствовать тому, к какому из путей обратится церковь, то одну точку зрения подробно излагает старец Зосима, а другая вложена в уста литературного героя Ивана Карамазова - Великого инквизитора. И неудивительно, что статье Ивана стали «аплодировать» люди противоположных идейных убеждений. Ведь и атеисты, и церковники, и гражданственники, и социалисты ратовали за гармоничное общество, основанное на гуманности и справедливости, но если цель у всех одна, то средства ее достижения -разные. В этом-то и заключается «хитрость»
странной статьи Ивана. Отец Паисий проницательно заметил, что «.кажется, идея-то о двух концах» [3, т. 14, с. 56]. И Иван действительно намеренно лукавит: интеллектуальный экспериментатор и насмешник сыграл шутку со своими читателями, построив казуистический лабиринт с несколькими выходами. Но все же Иван, по его словам, «.не совсем шутил.» [3, т. 14, с. 65], и его эксперимент был не совсем безобиден. Используя свои незаурядные интеллектуальные способности, Иван осуществил подмену идеи Христа идеей Великого инквизитора и сознательно ввел людей в заблуждение. Безусловно, для Ивана это было апробацией идеи, поэтому он так внимательно и заинтересованно следит за реакцией на свою статью.
Пронзительно точным оказалось наблюдение Зосимы: «Идея эта еще не решена в вашем сердце и мучает его. .Пока с отчаяния вы забавляетесь - и журнальными статьями и светскими спорами, сами не веруя своей диалектике и с болью сердца усмехаетесь ей про себя.» [3, т. 14, с. 65]. Апофеозом трагического раздвоения героя станет бредовый кошмар - диалог Ивана с чертом.
Мастерство Достоевского-художника, по мнению М. М. Бахтина, заключается в умении создать ситуацию самораскрытия героя, причем характерной особенностью является то, что Достоевский строит образ героя через его самосознание, через его слово о самом себе. Сочинения Ивана и отведение каждому из них точно выверенного места в структуре романа позволяют использовать сразу несколько ракурсов: объективную фиксацию этапов духовной биографии, выраженной в сочинениях, взгляд Ивана на эти этапы из настоящего, оценка их и крайнюю степень профанирующего анализа, выраженную alter ego героя - чертом уже после краха идеи.
Помимо внутренней диалогичности в рамках одного сознания, через сочинения Ивана функционально реализуется и диалог сознаний, смысловых позиций, выражающих себя в слове. Сочинения Ивана - это воспроизведение некоего первичного текста в устном пересказе, интерпретации, диалоге, споре, которые предполагают реакцию, провоцируют идейный поединок, заставляют героев раскрыться. Причем чужое для героя Достоевского сознание становится своеобразным
зеркалом, в которое глядится его собственное сознание.
В том, что идея Великого инквизитора еще не ставит последней точки, а оказывается лишь этапом на пути духовных исканий героя, убеждает исповедь Ивана в главе «Бунт». В исповеди обосновывается важное звено в процессе становления его идеологии. Речь идет об итоговом убеждении героя -неприятии им божьего мира.
Логика философских построений, находящих отражение в «Бунте», неоднократно и подробно разбиралась исследователями. Обратим внимание на характер многочисленных историй, почерпнутых Иваном из газетной хроники и являющихся аргументацией его позиции. Прежде всего, сам подбор фактов, а следовательно, и мотивы бунта Ивана -не социального плана. Рассказы о трагической судьбе Ришара, о ребенке, растерзанном собаками барина, о девочке, истязаемой родителями, и т. п. являются мрачными иллюстрациями человеческой жестокости, а широта географии и временных границ, охватываемая ими, наводит на мысль о том, что изуверство и жестокость - далеко не исключительные, а весьма распространенные качества, присущие человеку независимо от обстоятельств жизни и социальных условий. Направляя острие своих аргументов против порочности человеческой природы, Иван одновременно отождествляет все человечество с образом безответного ребенка и, предъявив счет Богу, отвергает и его мир, и его грядущую гармонию. Но, как справедливо замечает Е.И. Семенов, в более широком контексте высказываний героя суть дела не сводится к разрыву «целей» и «средств» [4, с. 132]. Исследователь отмечает, что Иван строит свою концепцию на следующем утверждении: если историческому процессу и свойственны закономерность и направленность, то они не только скрыты от человека, но даже никоим образом от него не зависят. Человек, по убеждению Ивана, «страдающая марионетка, пустая фишка на арене истории, которая движется к заранее задуманному, предустановленному результату. Пафос Ивана - в отрицании господства над человеком бездушных, мертвящих жизнь сил, лишающих личность инициативы и ответственности. Острие его парадоксов направлено против торжества
слепой формальной необходимости. » [4, с. 133], против Бога и созданного им мира.
Символическому образу замученного ребенка как плате за грядущую гармонию, сама мысль о которой безнравственна, потому что кровь безответного существа не оправдана никакой высокой целью, Алеша противопоставляет сознательную жертву Христа. По его мнению, основой для грядущей гармонии должна стать не фатальная, а потому безнравственная жертва, а сознательный акт, в основе которого лежит любовь к людям. И контраргументом, полемически ориентированным на позицию Алеши, звучит легенда Ивана о другом человеколюбце, разуверившемся в идее Христа и пожелавшем взять на себя устройство человеческого рода.
Но, как совершенно справедливо отмечает Н.К. Савченко, «.Иван - автор «Великого инквизитора» и Иван - рассказчик этой поэмы стоят на разных позициях.» [5, с. 109]. Произведения, которые создавались на протяжении ряда лет, преломляются сквозь призму теперешней позиции Ивана. На горестный вопрос Алеши, прослушавшего поэму: «И ты вместе с ним, и ты?», Иван отвечает: «да ведь это же вздор. .Уж не думаешь ли ты, что я прямо поеду теперь туда, к иезуитам, чтобы стать в сонме людей, поправляющих его подвиг? О господи, какое мне дело» (курсив автора. - Е. К.) [3, т. 14, с. 239].
Иван недвусмысленно высказал свое теперешнее отношение к сочинению, в которое год назад вложил весь жар своей души. Разделяя точку зрения своего героя, Иван для себя лично этот путь отверг. При этом последнее звено его концепции, выразившееся в формуле «все позволено», так и не получило в разговоре с Алешей четкого и определенного разъяснения. Иван прерывает разговор, братья прощаются и расстаются.
Итак, в результате анализа сочинений Ивана в хронологической последовательности их создания и рассуждений героя сам процесс становления и развития его идеологии может быть в общем и главном реконструирован, хотя итог всех теоретизирований героя - жизненная позиция в мире, которого герой не приемлет, не вычитывается непосредственно из текста. Лишь анализ важнейших в этой связи глав о трех встречах со
Смердяковым, кошмара Ивана, выступления его на суде, а также поступков и высказываний героя в контексте всего романа, позволяет «достроить» последнее звено концепции Ивана, что наиболее логично, на наш взгляд, удалось сделать Е.И. Семенову.
Исследователь отмечает, что «неучастие» Ивана - это не только протест против торжества «фатальной необходимости», но одновременно и «рефлекс подавленного желания навязать миру свою волю» [4, с. 134]. Ведь «.если в мире торжествует грубая необходимость, если человек не в силах ей противиться, если один гад пожирает другую гадину, то пусть брат Дмитрий совершит то, что должно свершиться. Но совершится так, чтобы он, Иван, стоял у начала причинной цепи, ведущей к преступлению, не проявляя в то же время ни малейшей воли к нему. Если бы Дмитрий убил отца - а нужно было сойтись массе случайностей, чтобы Дмитрий оказался в условиях, выгодных для сведения счетов с Федором Карамазовым, - то Иван тогда - как бы творец всей цепи взаимодействующих и исчезающих в бесконечности бытия причин, поглотивших свободную волю человека. А коли так, тогда все позволено, нет преград свободному дерзновению сознающей себя воли, она воплощает в себе высшую цель» [4, с. 135].
Но тщательно выверенная концепция, которая должна была помочь человеку восторжествовать над фатальной необходимостью мирового устройства и стать человеко-богом, рухнула после признания Смердякова. Жизнь, так тщательно просчитанная Иваном наперед, опрокинула все его расчеты, - любитель интеллектуального экспериментаторства стал жертвой своего эксперимента. Кошмар Ивана Федоровича - это осознание краха и беспощадный суд его совести и над идеей, и над самим собой.
На грани галлюцинации и кошмара героя в фантастическом калейдоскопе философских сентенций, историй, анекдотов, критических разборов черта перед читателями предстает история идейно-философских скитаний Ивана Карамазова, явленная при свете его совести во всей своей обнаженной безысходности.
Черт рассказывает Ивану легенду о фи-лософе-вольнодумце, которую Иван сочинил еще в гимназии и вспомнил, по его словам,
теперь, «как тысячи вещей припоминаются иногда бессознательно, даже когда казнить ведут.» [3, т. 15, с. 79]. Кошмар Ивана и есть казнь, совершаемая им над самим собой. И если формирование философской концепции Ивана, как мы уже отмечали, начинается с легенды о философе-вольнодумце, пропевшем «осанну», и кончается бунтом, то композиционное их расположение иное. Начало опрокидывается в конец, легенда о фи-лософе-вольнодумце всплывает в памяти Ивана, потерявшего опору в своей рухнувшей идее, и становится воплощением его жажды примирения с самим собой, жажды душевного покоя и избавления от мук: «. я за две минуты радости отдал бы квадриллион квадриллионов», - говорит Иван на суде [3, т. 15, с. 118].
Вся речь черта выдержана в ироничном, насмешливом ключе. Сцена осмеяния героя символизирует развенчание героя и его идеи.
Черт, вопреки протесту Ивана, подробнейшим образом разбирает его «Геологический переворот», обнажая его истинную суть, открывшуюся Ивану в свете последнего свидания со Смердяковым. Иван чутко ощущает, хотя вначале и бессознательно, что в его теории следствие не соответствует причине: утверждение права устроиться самому, воспользовавшись плодами «фатально неизбежной катастрофы», не просто уязвимо с нравственной точки зрения, ее Иван в расчет не берет; оно в принципе сводится к примитивному извлечению личной выгоды, потому и смердяковская интерпретация теории Ивана не случайна. Позиция «неучастия» - следствие бунта против божьего мира, результат сложных и мучительных поисков выхода, результат самоутверждения себя как свободной личности - совпала, как совершенно справедливо отмечает Е.И. Семенов, с позицией обыкновенного «среднего» человека. которого Иван так презирает [4, с. 134].
Соединив «Бунт» и Легенду о Великом инквизиторе воедино, Достоевский достигает мощнейшего по силе накала отрицания и протеста, и именно через эту кульминацию идеи Ивана, используя свой излюбленный прием, Достоевский идет к развенчанию этой идеи, анализ краха которой совершается в больном мозгу героя, выразившись в фантасмагорическом бредовом кошмаре.
М.М. Бахтин совершенно справедливо утверждал, что «ни одна из идей героев. не становится принципом авторского изображения и не конструирует романного целого» [6, с. 43], но при этом он считал, что полифонический роман не заключает в себе авторской направленности, которая охватила бы все изображенные в нем характеры с их собственными идеями и самосознанием. Не единство философского замысла писателя, а распределение всего материала романа между «несколькими мирами и несколькими полноправными сознаниями» обеспечивают, по мнению М. М. Бахтина, единство структуры романов Достоевского. Эта точка зрения вызывает возражение. Действительно, Достоевский предоставляет голосам своих героев полную свободу и сам включается в этот формируемый им же самим диалог полноправных сознаний, при этом именно его отчетливо выраженная авторская позиция определяет единство идейно-художественного замысла.
Качественное своеобразие авторского начала выражается у Достоевского, употребляя термин Б. О. Кормана, «внесубъектными средствами», в частности, сюжетно-композиционной организацией произведения. Нарушение Достоевским хронологической последовательности сочинений Ивана и отве-
дение каждому из них точно выверенного места в структуре романного целого - имеют большую функциональную значимость. Сочинения, являясь выражением самосознания героя, находящегося, по М. М. Бахтину, вне авторской объективации, одновременно выполняют функции, напрямую связанные с реализацией авторской позиции, реализацией идейно-художественного замысла писателя.
1. Кирпотин В.Я. Достоевский-художник. Этюды и исследования. М., 1972.
2. Энгельгардт Б.М. Идеологический роман Достоевского // Ф.М. Достоевский. Статьи и материалы / под ред. А. С. Долинина. Ленинград; Москва, 1924. Т. 2.
3. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Л., 1972-1987.
4. Семенов Е.И. К вопросу о месте главы «Бунт» в романе «Братья Карамазовы» // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1976. Т. 2.
5. Савченко Н.К. Сюжетосложение романов Достоевского: Пособие по спецкурсу. М., 1982.
6. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972.
Поступила в редакцию 18.01.2013 г.
UDC 821.161.1:09
POSITION OF IVAN KARAMAZOV’S COMPOSITIONS IN STRUCTURE OF NOVEL “THE KARAMAZOV BROTHERS” AND THEIR ROLE IN REALIZATION OF IDEOLOGICAL AND ARTISTIC CONCEPTION OF F.M. DOSTOEVSKY
Elena Olegovna KUZMENKO, Smolensk Institute of Economics of St. Petersburg University of Management and Economics, Smolensk, Russian Federation, Candidate of Philology, Associate Professor, Professor of Management and Tourism Department, e-mail: eokuzmenko@mail.ru
The chronology of Ivan Karamazov’s compositions and the sequence of their presentation to the reader is compared. This comparative analysis allows to follow the conflicting process of the formation of the character’s ideology and to show that Ivan’s compositions as an expression of the character’s self-consciousness being beyond the writer’s objectification, simultaneously fulfill the functions which are directly connected to the realization of the author’s position, his ideological and artistic conception which is the main purpose of this article and expresses its scientific novelty.
Key words: idea as imagination subject; structure of novel; “mounting compositions“ method; dialogic aspect of the characters consciousness; writer’s conception realization.
