CC BY
81
Вестник ПСТГУ. Василий Михайлович Толмачев,
Серия III: Филология. д-р филол. наук,
2017. Вып. 52. С. 159-166 МГУ им. М. В. Ломоносова, ПСТГУ
Российская Федерация, 119991, г. Москва, Ленинские горы, 1 гуманитарный корпус, [email protected]
Мережковский и Наполеон1 В. М. Толмачёв
Доклад профессора В. М. Толмачёва посвящен книге «Наполеон» (1927) Д. Мережковского, ранее подробно не анализировавшейся. Эта важная, как считает В. М. Толмачёв, для понимания эмигрантского периода творчества Мережковского работа синтезирует ключевые идеи писателя, а также соотносит тему Наполеона с русской историей ХХ в., европейской реальностью 1920-х годов, видением Бонапарта как религиозной фигуры, помимо своей воли выполнившей религиозную миссию мирового масштаба, трансформировавшей революцию в контрреволюцию, принесшей себя в сакральную жертву ради будущего. Образность книги строится на символистских метафорах, дуализмах: в Наполеоне Мережковский выявляет черты других великих богов и героев, Наполеон — «современник» Сталина, Муссолини. В интерпретации Мережковского Наполеон переиначивает привычные антитезы: республиканец в нем естественно трансформируется в монарха, атеист — в святого новой церкви будущего.
Наполеон — один из вечных спутников Мережковского. Наполеон интересовал его и сам по себе, личностно, и как герой мировой истории, и как образ, влекший к себе тех русских (в особенности Пушкина, Лермонтова, Толстого, Достоевского) и зарубежных (Гёте) писателей, творчество которых было постоянным фоном его размышлений о литературе и культуре. Впервые Мережковский отчетливо коснулся темы Наполеона в книге «Л. Толстой и Достоевский» (1901—1902), где выступил против развенчания Бонапарта в «Войне и мире». Следующая заметная веха — 20 сентября 1913 г. в «Русском слове» появился очерк «Св. Елена». Наконец, в 1929 г. в Белграде в серии «Русская библиотека», издававшейся Сербской академией наук, вышла двухтомная книга «Наполеон». В том же году увидели свет ее французский и английский переводы. Публикации 1929 г. предшествовали две парижские лекции Мережковского о Наполеоне: «Судьба Наполеона. — Укротитель хаоса (Наполеон и революция)» (22 января 1927 г.), «Наполеон — злой или добрый? — Учитель мужества» (31 января 1927 г.). Главы и отрывки из книги печатались в журналах «Новый корабль» (1927. № 2), «Современные записки» (1928. № 34, 35), газете «Возрождение» (декабрь 1927 г., ноябрь 1928 г.).
1 Публикация представляет собой текст доклада В. М. Толмачева, прочитанного 9 декабря 2016 г. на международной научной конференции «Д. С. Мережковский: писатель — критик — богослов. К 75-летию со дня смерти мыслителя», проводившейся ИМЛИ РАН, Библиотекой истории русской философии и культуры «Дом А. Ф. Лосева», журналом «Соловьевские исследования» 8—10 декабря 2016 г.
Книга «Наполеон» получила сравнительно небольшой отклик в эмигрантской печати (М. Гофман, П. Пильский, А. Яблоновский, И. Лукаш, И. Ильин), а также в научной литературе о Мережковском, где о ней говорится то как о «романе», то как о «биографии», то как о «романе-биографии». Отсутствие энтузиазма у критиков по-своему выразил Г. Адамович в статье «Мережковский» (журнал «Современные записки». 1934. № 6; заключительная редакция в книге Адамовича «Одиночество и свобода», 1955): «Иногда бывали зигзаги, со стороны не совсем понятные, — например, один из его последних зигзагов: наполеоновский...»2. Еще резче высказался в рижской газете «Сегодня» А. Ябло-новский: «Как слесарь, отправляясь на работу, всегда берет с собой слесарный инструмент: молоток, клещи, подпилок, отвертку, — так берет свой "инструмент" и Мережковский: Антихриста, "мировую тайну", ангелов, Вифлеемскую звезду и пр. И это очень грустно, потому что смешно. И очень соблазнительно, потому что кощунственно. Наполеон был якобинец, и полководец, и император французов, но никак не Христос и Антихрист. И никакой "мировой тайны" в кармане у него не было. »3.
Попробуем оценить книгу Мережковского более взвешенно. И тем более, что этот недооцененный, на наш взгляд, труд весьма важен для понимания творчества русского писателя в эмиграции. Во-первых, он заново, то есть применительно к Наполеону, суммирует все любимые его автором идеи, во-вторых, обращает внимание на то, что среди героев послевоенных книг Мережковского (Ту-танкамон, Ахенатон, Атлантида, Данте, апостол Павел, Франциск Ассизский, Жанна Д'Арк и т. д.), за исключением Наполеона, нет личностей, приближенных к ХХ в. И в-третьих, работа именно над «Наполеоном» привела ее автора к определенной ревизии своих взглядов на Иисуса Христа, что заметно по книге «Иисус Неизвестный» (1932—1934), а также речи «Леонардо да Винчи и мы: Духовный кризис Европы» («Возрождение», 1932. 24 и 25 июня)4, произнесенной во Флоренции 16 мая 1932 г. на конгрессе Высокой Культуры.
Поводов взяться за несколько рискованную книгу — Наполеон по степени изученности отнюдь не Ахенатон! — у Мережковского было по меньшей мере несколько. 1921 год — столетие кончины императора на Св. Елене. В преддверии этой даты и вслед за ней именно во Франции вышло громадное количество работ о Бонапарте. Многие из них обильно цитируются Мережковским (например, «Наполеон, его жизнь, труды, эпоха» Г. Лакур-Гайе, «Наполеон и его семья» Ф. Массона, «Юность Наполеона» А. Шуке и др.), который, как ему было свойственно, проделал большую подготовительную работу, а также ввел в свое сочинение большое количество цитат. Местами «Наполеон» — откровенный коллаж. Особое место в этом ряду занимает книга «Душа Наполеона» вольного католика Леона Блуа, вышедшая в 1920 г. и, по нашему мнению, обыгранная русским автором. Кроме того, хотя на титульном листе у Мережковского стоит дата 1929,
2 Адамович Г. Мережковский // Д. С. Мережковский: pro et contra / А. Н. Николюкин, сост., вступ. ст., коммент. СПб., 2001. С. 394.
3 Яблоновский А. Навязчивые идеи // Сегодня. Рига, 1927. 16 февр.
4 См.: Мережковский Д. С. Царство Антихриста: Статьи периода эмиграции / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. СПб., 2001. С. 384-403.
книга была в целом окончена в 1927 г. Специально отметим это обстоятельство. На 10-летие советской власти Мережковский откликается окончанием работы именно над «Наполеоном» — религиозно-историософским рассуждением, а также символистской грезой о человеке, который «перевернул мир», а также, сохраняя в глубине верность идее свободы, преобразовал хаос революции, напор черни, в нечто противоположное: гармонизированную стихию, контрреволюцию, конкордат с Папой, империю, поклонение себе, возможному завоевателю мира, как магически влиятельному Вождю и даже подобию Бога. Читатель, пожалуй, не вправе рассчитывать, что на страницах данной книги появятся в контексте контрреволюции имена Муссолини и тем более Сталина (последний, разумеется, представлен в публицистике Мережковского 1920-х советским чудовищем, однако параллельно именуется, пусть и с чужих слов, «чудесным грузином», «красным самодержцем»5). Однако суггестируемая Мережковским вера в порожденного именно революцией героя-вождя или, как он пишет, Человека (с прописной буквы) обращена не только к прошлому, но и к будущему. И уже в 1936 г. Мережковский сравнивает-таки Муссолини с Наполеоном времени Аустерлица6.
Вместе с тем «Наполеон» самая отчаянная и в этом смысле личная, лирическая книга Мережковского о современном апокалипсисе. Он означает, с одной стороны, истощение к 1927 г. сил русской революции в том виде, в каком она близка Мережковскому (он противник исторических империй XIX в.), а с другой — мировое, а не только советское торжество дегуманизации, нового варварства: разрушительных и чуждых ему сил, «черни», «гноища», «хамов всех времен настоящих и будущих»7 — с другой. «Вторая» Атлантида, то есть Европа, как и первая, должна роковым образом уйти во тьму океана времени, поскольку вступила в период своей исторической ночи. Модернистская нивелировка индивидуальности, явление плоского человека вдвойне, по логике Мережковского, подчеркивают титаничность Бонапарта — и как фактически последнего ренес-сансного героя-индивидуалиста, героя цельного, наиреальнейшего, и одновременно как героя переходного, открытого будущему, ибо в нем синтезированы противоположности, черты «христианской» и «антихристианской» личности. Сквозь историю Бонапарта моментами просвечивает история русской революции (возникает даже весьма неожиданная параллель Наполеон / Николай II: речь идет о добровольной сдаче врагам и нежелании бежать за границу, дабы этой жертвой воспрепятствовать кровавой гражданской междоусобице) и, кроме того, ощущение «древним стариком» (характеристика Мережковского, данная в 1927 г. М. М. Туган-Барановским) собственного одиночества, приближения смерти на скале, нет, отнюдь не островка в Атлантике, а парижской эмигрантской квартиры.
5 Мережковский. Царство Антихриста. С. 402, 401.
6 Из римского письма В. А. Злобину от 22.04.1936: «Сейчас видел Вождя все равно, что Наполеона во время Аустерлица» (Мережковский Д. Маленькая Тереза / Ред., вступ. ст., ком-мент. Темиры Пахмусс. Ann Arbor, Mich.: Эрмитаж, 1984. С. 132).
7 Мережковский. Царство Антихриста. С. 496.
Книга «Наполеон» состоит из двух томов и, если говорить о конкретике ее содержания, охватывает всю жизнь Бонапарта от появления на свет в Айаччо в день католического Успения до смерти от рака желудка на Святой Елене. То и другое обстоятельство, напоминает автор, сопровождалось явлением крупной кометы. В первый том под названием «Наполеон-Человек» включены девять ненумерованных главок религиозно-философского характера (назовем выборочно «Устроитель хаоса», «Владыка мира», «Человек из Атлантиды», «Вождь», «СоттеШаШе», «Рок»). Итальянское слово «коммедианте» употреблено здесь, отметим, в дантевском смысле. Второй том, «Жизнь Наполеона», более конкретен, насчитывает шесть частей, соответствующих фазам биографии Бонапарта как своего рода восходящего и заходящего солнца (например, «Утренние сумерки», «Полдень», «Закат», «Ночь»). Обратим внимание, что в книге Мережковского «Данте» (1939. Т. 1—2) эта последовательность станет обратной: сначала — «Жизнь Данте», затем «Что сделал Данте».
Первый том «Наполеона» посвящен решению визионерской задачи: обнаружению в «самом оклеветанном из мертвецов» неожиданной фигуры — Человека Божиего, религиозного реформатора, вечно действующей в разрезе вселенской истории религиозной силы. Реализация этого видения — спор Мережковского с Т. Карлайлом («чудовищная смесь пророка с шарлатаном»8), Толстым («глупость и подлость, не имеющие пределов»), со взглядами на Бонапарта как на гениального эгоиста (таков, к примеру, в восприятии Мережковского И. Тэн в его труде «Происхождение современной Франции»). Впрочем, у каждого из критикуемых оппонентов Мережковский что-то берет (так, велика его зависимость от кар-лайловского «Культа героев и культа героического в истории»), а также вербует себе в поисках Наполеона Неизвестного реальных или воображаемых союзников в лице Гёте, Стендаля, Лермонтова, Ницше и, в особенности, Леона Блуа. Эпиграф первого тома взят Мережковским из Пушкина («Свершитель роковой безвестного веления»), но в равной степени он мог быть и гётевским: «Весь жил в идее, но не мог уловить ее своим сознанием» (11 марта 1828 г.) и принадлежать вольному католику Блуа: «Наполеон — это Лик Божий во тьме». Разумеется, еще один и не упомянутый Мережковским источник вдохновения — универсализация историчности у Гегеля.
Главное в первом томе метафизика и подкрепляющая ее мифопоэтика. Опираясь на нагнетание обширного материала — а таков стремительно разрастающийся коллаж из выписок, заимствований, цитат, высказываний самого Наполеона о себе и современников о нем, авторских вчувствований в Бонапарта и соответствующих картин, — Мережковский ищет прообразы Наполеона в объеме мировой истории. Это и темный Дионис, и лучезарно солнечный Аполлон, и Иисус Христос, и другие боги или герои. Проделав работу по обожествлению Наполеона — в данном случае он позиционируется в роли человека Рока, — Мережковский внушает, что всё в нем, все привычные антитезы (добро / зло, аристократ / мещанин, мужское / женское и т. п.) особые, они несут печать атлантической неотмирности. Кажущаяся антирелигиозность в нем — проявление
8 Здесь и далее цитаты из книги «Наполеон» приводятся по изд.: Мережковский Д. Собр. соч.: Данте. Наполеон / Ред. колл.: О. А. Коростелев и др. М., 2000. С. 241—540.
религиозности, человек войны на самом деле — человек мира, за республиканцем — тень империалиста, любимец женщин на самом деле не только ими особо не интересуется, но и сам в чем-то женщина. В плохом он сущее дитя. На любые антитезы наложила печать гениальность Наполеона и осуществила переоценку заложенных в них оппозиций. Оказывается, гениальность Наполеона абсолютна, она гораздо шире его военных даров или личного бесстрашия. Он, к примеру, гениальный человек движения, гений не только памяти, но и воображения, то есть поэт, чей герой — невыразимое, молчание, в которое он в решающие мгновения жизни вслушивается. Даже мещанство в нем, по оценке Мережковского, гениальное.
Однако бонапартовская гениальность не патетична, а как бы естественна и народна. Она позволяет Наполеону-человеку оставаться в чем-то вполне приземленным, а порой и плохим. Он отсылает на казнь герцога Энгиенского. И, словно вспомнив о Толстом, но не по-толстовски (вспомним карикатуру на Наполеона в «Войне и мире»), Мережковский пишет о нездоровом цвете лица или о часотке, которую Наполеон подхватил еще в Тулоне.
Второй том гораздо более конкретен, суховат. Однако и он проникнут визионерством, на сей раз метафизикой некоей благой вести. В нем, повествуя весьма точно об этапах биографии Наполеона — в финале книги уже не героического деятеля, выдвинутого мировой исторической стихией, а человека, уже неосознанно выполнившего свою миссию, а потому так или иначе задумывающегося об иллюзорности всего остального в своей жизни —Мережковский с большей определенностью, чем раньше, раскрывает, что грядет на смену наполеониче-скому циклу, а также чем Бонапарт связан уже не с прошлым, а с будущим.
Получается, что жанр этой книги, как и других книг Мережковского времени эмиграции, неуловим. Конечно, это и не роман, и не биография, а некое синтетическое мистериальное сочинение. Оно вышло из-под пера символиста, который меняет местами историю и поэзию, то есть об истории пишет своего рода стихи, и стихи порой по-символистски темные. Тем самым он априорно не считается с критикой в свой адрес всех возможных историографов из лагеря «позитивистов» и «догматиков». Историк в его восприятии всегда сочинитель, а исторический факт в этом случае всегда и метафора (материал, преображенный воображением), и символ, скрывающий неизвестное, и неизвестное, способное возвыситься до мифа.
Отсюда и общая задача Мережковского — устроить переоценку ценностей, добиться преображения Наполеона из фигуры конкретно-исторической, так или иначе прирученной или оклеветанной (постарались, сокрушается он, Та-лейраны и Меттернихи, британская и русская корона, постарался Толстой!), в фигуру всемирно-историческую. Этот оживший, длящийся Наполеон значим и сам по себе в виде безусловного Героя, и как сгусток всей динамической суммы всемирной истории. Именно в этом безостановочном движении истории без берегов героическая Единица способна стать Тройкой, принципом постоянно перекладываемой пирамиды тезис-антитезис-синтез. Сквозь единицу, Наполеона, проступают не только темный океан всемирного времени — лики пред-прошлого (Атлантида), реального и мифологического (Эдип) прошлого, героев
разных эпох (Александр Великий, Жанна Д'Арк), обоих полов (мужчина, женщина), самих богов, языческих (Аполлон, Дионис, Митра), монотеистических, но и солнце будущего, предтеча рождающейся универсальной религии, примиряющей язычество и христианство.
Именно в этом сокровенном смысле, по Мережковскому, высшее назначение гениальности Наполеона. Он и пророк, вслушивающийся в голоса божеств прошлого в себе. Он и художник — сочетание материала творчества, творца, творения в действии. Он и некая сакральная жертва, приносимая человечеством ради продвижения от смерти и ада к некоему всеобщему воскресению и раю. Все сказанное предполагает особого читателя.
Тот, судя по всему, должен принести покаяние за то, что, увидев Бонапарта историческою куклою кондотьера, авантюриста или пошляка, просмотрел Наполеона I как носителя тайной, светлой всечеловеческой вести о грядущей всеохватывающей «жизни», распространяющейся даже на ад (в аду есть свой рай, который был неизвестен Данте, рискует утверждать Мережковский вслед за Блуа), и нашел в ней лишь «партикулярное», «догматическое», «мертвое», как ранее просмотрел полноту абсолютного бытия, снимающего все свойственные догматизму оппозиции, антитезы, и в других героях, включая самого Иисуса Христа.
В указанном смысле книга Мережковского — как профетическая, заклина-тельная (она внушает и навязывает свой неожиданный в случае именно с Наполеоном сакрализованный образ), так и учительская. То есть она приобщает к повернутому в сторону истории гнозису — особенностям двойной религиозности и соответствующему ей манихейству, темному и светлому ликам гения, которые по привычке обозначаются Мережковским символами Христос и Антихрист. «Евангелие от Наполеона» передается им от себя, из рук записавшего свое откровение визионера-поэта-историка (пророка вселенской церкви будущего, которая снимет все в конечном счете относительные исторические антитезы духа и плоти, религии и культуры, монотеизма и язычества) в руки некоего малого народа посвященных.
Именно эти адепты живой религиозной традиции, пронизывающей всю мировую историю и раскрывающейся в Наполеоне заново, призваны вслед за Мережковским различить в Бонапарте фигуру, который сместил «мировую ось»9. Такой Наполеон не только возвестил отмену старого мирового «эона», ассоциирующегося с британской, австрийской, русской имперскостью, но и указал на наступление нового — основанного на французской революционно-мессианской и через французов всемирной мечте о свободе, равенстве, братстве.
Но Наполеон для Мережковского еще более важен в другом. Он, казалось бы, сама квинтэссенция революционной свободы («Я — Французская революция»10), вознесшей его из корсиканского ничто в первые консулы, обратил революцию, республику в контрреволюцию, империю («Империя есть Революция»11), а низший хаос — в высший порядок, словно доказав, что свобода, не имеющая хотя
9 Мережковский. Собр. соч. С. 401.
10 Там же. С. 256.
11 Там же.
бы формальных религиозных оснований, в руках черни неизбежно вырождается в кровавые террор и гражданскую войну, сфинкса, пожирающего детей. Вернув Франции в своем лице человекобога, император спас ее от гибели и преобразовал революцию в религию, войну в мир, национальное во всемирное. Символы преображения — заграничные походы императора, конкордат, учреждение ордена Почетного легиона, всемирное законодательство правого утверждения личности (наполеоновский кодекс). Гражданский кодекс в перспективе ХХ века — главный противовес «коммунистической безличностности»12.
Трансформация Наполеона из сына Революции, непрерывной войны и атеиста (в 13 лет он утратил веру и больше никогда не причащался, даже при помазании на царство и исповеди перед кончиной) в матереубийцу, подземного верующего, монарха мира и вселенского братства стала для него самого неожиданной. Однако в изображении Мережковского он смирился перед уготованным ему роком и в конечном счете абсолютно одинокий, вслушивающийся в свое молчание, припоминающий то, что не вполне мог припомнить, принес себя в мистериальную жертву Европе и миру.
В итоге Мережковский не только вносит имя Наполеона I как святого в весьма новые, и неожиданные святцы — святцы универсальной религии страдающего бога, святых помимо своей далеко не святой воли, но и находит в нем проявление трансцендентальной авторитарности. Я имею в виду Наполеона как предтечу грядущего победителя мировой коммунистической революции, «цареубийц», «революционной сволочи»13 — в одном лице божества и человека, за которого готовы умереть простые люди. (Последнее, кстати, независимо от Мережковского интриговало и Сталина, всячески поощрявшего академические занятия Наполеоном и соотносившего себя, конечно, не только с национальным царем, но и с новым Фараоном или Цезарем, то есть устроителем нового мирового порядка.)
Симптоматично, что второй том завершается у Мережковского молитвой святому Наполеону, «со святыми упокой». Как страдающий человекобог Наполеон, думается, мог бы по-особому произнести слова Апостата: «Ты победил, Галилеянин!»
Подведем итог. Итак, «Наполеон» не биография и тем более не роман, а смесь «Евангелия от Мережковского» и агиографии не знакомого миру буржуа новомученика. Это также откровение о грядущем Апокалипсисе и его вожде, который не вполне знает, кто он и во чье имя действует. Итак, Наполеон — архети-пический герой Мережковского, выделенный им из космической религии и, как всякий бог этого религиозного пантеизма, призван быть как искупителем, так и носителем высшей свободы. Такой религиозный герой приносит себя в добровольную жертву за Францию и в ее лице за все человечество, а также неосознанно для себя выполняет таинственную целесообразность без цели — становится кирпичиком неведомого храма, растущего из глубин истории, и постоянно, как выразился бы Р. М. Рильке («Сонеты об Орфее»), себя перерастающего. При всей внушаемой Мережковским христологичности всякой, даже языческой религии
12 Мережковский. Собр. соч. С. 323.
13 Там же. С. 257.
и христологичности образа Бонапарта Наполеон I в роли грядущего всемирного вождя, предтечи Третьего завета и человекобога сохраняет двусмысленность.
Получается, что в Наполеоне была божественная сила, но действовавшая как бы в темноте. Мережковский допускает, как и некоторые чтившиеся им западные мистики (Я. Бёме и др.), что у Бога имеется и темный лик, и что и в темном лике можно почтить божественную силу. Однако, добавим от себя, этот образ Другого Христа (также волновавший Александра Блока) прямо противоречит Главе 1 Евангелия от Иоанна, читающейся в Пасхальную ночь: «В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».
Ключевые слова: Мережковский, Наполеон, тема Наполеона в творчестве Мережковского, символистская интерпретация образа Наполеона, Наполеон в контексте русской послереволюционной истории, композиция книги «Наполеон», ее религиозная идея, Наполеон как святой.
V. M. Tolmatchoff, Doctor of Sciences in Philology Lomonosov Moscow State University; St. Tikhon's Orthodox University for the Humanities Leninskie Gory, 1st Humanities Building, Moscow, 119991, Russian Federation [email protected]
Merezhkovsky and Napoleon V. M. Tolmatchoff
This paper is dedicated to "Napoleon" (1927), a book by Merezhkovsky which earlier has not been analyzed in detail. This work, in V. M. Tolmatchoff's estimation, most important in understanding ofMerezhkovsky's émigré period of creative life, synthesizes all the previous key ideas of the writer. Also it corresponds a theme of Napoleon with the Russian history ofXX, the European reality of 1920-ies, a vision in Napoleon a religious figure which unwillingly performed a religious mission of world scale, transformed revolution into counter-revolution, sacrificed himself for the future. Imagery of the book is based on the symbolist metaphors, dualisms: in Napoleon Merezhkovsky reveals features of other great heroes as well as of the gods; Napoleon is a contemporary of Stalin and Mussolini. In Merezhkovsky's view Napoleon is transforming the usual oppostions — a republican in him in a very natural way is becoming a monarch, an atheist appears as a saint of the church of the future.
Keywords: Merezhkovsky, Napoleon, theme of Napoleon in the work of Merezhkovsky, symbolist interpretation of the image of Napoleon, Napoleon in context of the Russian post-revolutionary history, composition of "Napoleon", religious idea of the book, Napoleon as a new saint.
