CC BY
79
ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ И НОВИЗНА В ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ
Н. Л. Мусхелишвили, Г. В. Вдовина
МЕНТАЛЬНОЕ СЛОВО И ВНУТРЕННЯЯ РЕЧЬ:
К КОНЦЕПЦИИ МЫШЛЕНИЯ В СХОЛАСТИЧЕСКИХ КУРСАХ РАННЕГО НОВОГО ВРЕМЕНИ1
Прежде чем приступить непосредственно к анализу постсредневековых схоластических текстов, посвященных проблематике внутренней речи и автокоммуникации посредством «ментальных слов», сформулируем основные положения концепции внутренней речи на теоретическом уровне.
1) Мышление и понимание осуществляется в форме внутренней речи. Это совершенно самостоятельное и первичное психологическое явление, которое необходимо отличать от редуцированной внешней речи, когда мы, например, проговариваем про себя сообщение, уже подготовленное для произнесения вслух. Напротив, в случае реального акта понимания и мышления то, чему предстоит быть выраженным во внешней речи (устной или письменной), сначала должно быть рождено и проговорено в ментальной речи. Внутренняя речь может индуцироваться извне, благодаря полученной информации (вербальной, визуальной, тактильной и т. д.), а может порождаться изнутри индивидуального сознания, на основе чувственного и интеллектуального опыта, имеющихся знаний, мировоззренческих позиций и т. д.
2) Как адресантом (отправителем), так и адресатом сообщения во внутренней речи выступает «я», мыслящая и чувствующая личность. Нам всем знаком этот опыт размышления как внутреннего разговора с самим собой: разговора, который может развертываться в самых разных регистрах, от спокойного последовательного перебора моментов, связанных с обдумываемой проблемой или ситуацией, и до ожесточенного внутреннего спора. В автокоммуникации не происходит приращения информации как таковой; что здесь происходит, так это изменение личностного горизонта, в котором осмысляется и присваивается уже наличная информация, а в конечном счете изменяется сама личность. Любой выполненный акт мысли производит пусть микроскопические, но реальные изменения в личности того, кто мыслит. Таким образом, автокоммуникация, о которой мы говорим, есть не просто прием, инструментальный способ обработки внешних данных,
1 Статья написана при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований, проект № 10-06-00272-а.
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2011. Том 12. Выпуск 4
43
которые нужно разместить в сознании, как размещают в книгохранилище единицы хранения, но процесс действительного внутреннего обогащения: говоря языком духовной традиции, это «разговор души с самой собой», изменяющий душу и ее обладателя.
3) Как именно индуцируется и осуществляется внутренняя речь? Как укоренение и развертывание первичного смыслового ростка, так называемого образа-организатора, вокруг которого происходит постепенная кристаллизация порождаемого внутреннего текста. Таким ростком может послужить устное слово, визуальное впечатление, музыкальный ритм; этот первичный образ может восприниматься непосредственно или извлекаться из памяти, быть изначально и полностью осознанным или зарождаться в глубине бессознательного, и т. д. Важно то, что эта исходная точка кристаллизации притягивает к себе и постепенно организует вокруг себя те разрозненные смысловые элементы: смутные ассоциации, догадки, предвосхищения, фрагменты чувственных образов, обрывки фраз, — из которых рождается новый целостный смысл, артикулированный во внутренней речи. Этот процесс смысловой кристаллизации не совершается механически. В его инициировании и осуществлении кардинальная роль принадлежит элементу фасцинации — интеллектуальной, эмоциональной, чувственной захваченности, «зачарованности», благодаря которой порождаемые смыслы переживаются как личностно значимые, «мои», и присваиваются человеком как собственное достояние, как часть самого себя.
4) После того, как некоторое смысловое содержание было усвоено или заново выработано благодаря автокоммуникации во внутренней речи, оно может быть выражено вовне, объективировано в устной и письменной речи, где становится доступным для других людей. Но чтобы другие могли черпать из этого резервуара знаний и смыслов и усваивать их, они вынуждены, в свою очередь, совершать ту же работу по переводу внешней информации во внутреннюю речь, в которой достигается их понимание и усвоение2.
Теперь, обращаясь к схоластическим авторам XVII в., мы можем увидеть, что их представления о внутренней речи и ментальном слове как форме, в которой осуществляется мышление, весьма созвучны изложенным выше тезисам. Мы не будем касаться в этой статье тех элементов схоластических доктрин, которые непосредственно связаны с теологическим контекстом понятий «слово», «рождение», «образ». Хотя для мыслителей, принадлежавших к схоластической традиции, этот контекст никогда не утрачивал актуальности, ничто не препятствует нам абстрагироваться от него и рассмотреть их идеи на чисто философском уровне, что вполне отвечает подлинной схоластической тенденции той эпохи к разграничению теологии и философии. Мы будем иметь дело с трактатами «О душе», входящими в философские курсы четырех авторов: это Педро Уртадо де Мендоса (Всеобщая философия, 16243), Франсиско де
2 Мусхелишвили Н. Л., Шрейдер Ю. А. Автокоммуникация как необходимый компонент коммуникации // Научно-техническая информация. — № 5. — 1997. — Сс. 1-10; Мусхелишвили Н. Л., Шрейдер Ю. А. Значение текста как внутренний образ //Вопросы психологии. — № 3. — 1997 (а).— С. 79-91.
3 Universa Philosophia, а P. P. Petro Hurtado de Mendoza Valmasedano e Societate Jesu, apud fidei Quaesitores Censore, et in Salmanticensi Academia sanctae Theologiae Professore, in unum corpus redacta. Nova editio, Lugduni, Sumptibus Ludovici Prost. Haeredis Roville, 1624. (Первое издание: Lyon, typ. Antoine Pillehotte, 1617).
Овьедо (Целостный философский курс, 16404), Томас Комптон Карлтон (Всеобщая философия, 16495) и Луис де Лосада (Философский курс, 17246).
Вся позднесхоластическая концепция мышления и познания опирается на то фундаментальное утверждение, что мышление осуществляется в форме внутренней речи. В наши дни широко известны и неплохо изучены учения Уильяма Оккама (первая половина XIV в.) и философов оккамистского (в широком смысле) круга о формальном строении и функционировании ментальной речи, выраженные в развернутых теориях суппозиции. Преимущественное внимание к этим позднесхоластическим формализованным концепциям ментального языка объясняется не в последнюю очередь их принципиальной близостью к современным подходам к этой проблематике, культивируемым в рамках аналитической философии. Гораздо хуже известны идеи более поздних схоластов (XVI-XVII вв.), у которых изощренные формально-аналитические исследования в оккамистском духе соединяются с реабилитацией старого августа-новского понятия «ментального слова», verbum mentis: именно оно стоит в центре психолого-семиотических концепций мышления и познания, которые развивались постсредневековыми схоластами.
Verbum mentis, ментальное слово, предстает перед нами как элемент ментальной речи, а она, в свою очередь, есть не что иное, как необходимая форма всякого твар-ного мышления. Отсюда следует, что «нет никакого тварного мышления без слова (sine verbo)» Уртадо де Мендоса)7, или: «Следует сказать, что нет никакого тварного познания без слова» (Франсиско де Овьедо)8, где под «словом» разумеется именно verbum mentis, единица ментальной речи.
Утверждая ментальное слово и внутреннюю речь в качестве необходимой формы мышления, схоласты XVII в. цитируют следующий текст Фомы Аквинского из Суммы теологии: «Во всяком, кто мыслит, в силу одного того, что он мыслит, нечто рождается вовнутрь него самого, и это — постижение (conceptio) мыслимой вещи, производимое силой мышления и происходящее из заключенного в нем знания. Именно его, это постижение, обозначает слово, и называется словом сердца, и обозначается устным словом»9.
В этом кратком тексте св. Фомы предельно сконцентрирована самая суть томистской концепции мышления как внутренней речи. В самом деле, отсюда следует, 1) что мышление тождественно некоторому внутреннему произведению, 2) что производимое есть не что иное, как постижение, понимание, понятие вещи, 3) что
4 Integer cursus philosophicus ad unum corpus redactus, in summulas, logicam, physicam, de caelo, de generatione, de anima et metaphysicam distributus. Actore R. P. Francisco de Oviedo Madritano, Societas Jesu, Theologiae professore. Lugduni 1640.
5 P. Thomae Comptoni Carleton Cantabrigiensis e Societate Iesu Philosophia Universa. Antverpiae, apud Iacovum Mevrsium, 1649.
6 Cursus Philosophici Regalis Collegii Salmanticensis Societatis Jesu, in tres partes divisi, authore R. P. Ludovico de Lossada, Salmant., Ex Typ. Francisci Garcia, 1724.
7 Hurtado de Mendoza, De anima, disp. VI, sect. V, § 160, p. 554: Nulla reperitur intellectio creata sine verbo.
8 Franciscus de Oviedo, De anima, § VI, n. 40, p. 80: Dicendum est nullam cognitionem creatam reperiri sine verbo.
9 Thomas Aquinas, Symma theologiae, Ia q. 27 a. 1 со., цит. в трактате Hurtado de Mendoza, De anima, disp. VI, sect. V, § 160, p. 554: Quicumque enim intelligit, ex hoc ipso quod intelligit, procedit aliquid intra ipsum, quod est conceptio rei intellectae, ex vi intellectiva proveniens, et ex eius notitia procedens. Quam quidem conceptionem vox significat, et dicitur verbum cordis, significatum verbo vocis.
оно рождается от собственной силы мышления и от знания (информации, notitid), в него вложенного, 4) что это производимое «вовнутрь», остающееся внутри самого познающего человека, постижение имеет форму слова, а именно, внутреннего слова, или слова сердца, и это слово есть формальное «обозначение» постигаемого; 5) что это внутреннее, или ментальное, слово, в свою очередь, обозначается словом внешним, устным, произносимым вовне. Опираясь на эти идеи св. Фомы, восходящие в своих истоках к трактату Августина « О Троице», схоласты постсредневековой эпохи вполне закономерно приходят к тому выводу, что «для совершенного уразумения природы познания необходимо разъяснить природу слова [verbum mentis], которое производится познающим» (Франсиско де Овьедо)10.
Как подступиться к природе ментального слова? Удобнее и надежнее всего это сделать с двух сторон: во-первых, со стороны происхождения, продуцирования ментального слова; во-вторых, со стороны его семиотической функции. В самом деле, почему внутренняя речь, выстраиваемая из ментальных слов, служит необходимой формой мышления? Потому, что мысль, intellectio, «есть манифестация объекта и порождение умной души» (Луис де Лосада)11. Стало быть, нам следует рассмотреть, что представляет из себя ментальное слово как выражение, манифестация, репрезентация объекта, и что оно представляет из себя как результат некоего внутреннего порождения. Разобравшись с этими моментами, мы можем надеяться получить ключ к пониманию феномена внутренней речи.
При этом мы не должны отождествлять ментальное слово с единичным понятием. Членение oratio mentalis на простые термины, ментальные предложения и ментальные тексты, составленные из предложений, осуществляется в плане объективированной формальной грамматики ментального языка, отнюдь не в плане психологии и семиотики индивидуального мышления, к которому принадлежит verbum mentis. На этом последнем уровне ментальное слово может соответствовать как единичному термину, так и целому ментальному (и — вторичным образом — устному) предложению. Главное состоит в том, что оно выражает некий определенный объект, ситуацию, идею: выражает в таком количестве формальных единиц, которое для этого необходимо. Так что с точки зрения формальной грамматики oratio mentalis ментальное слово представляет собой довольно рыхлое образование, единство которого обеспечивается единством мысли, а не объективированной структуры.
Две стороны ментального слова соответствуют двум рядам его синонимов в исследуемых текстах: «Это слово называется конциппрованием, концептом и порождением умной души, потому что должно реально порождаться, или продуцироваться, мышлением. Оно также повсеместно именуется всеми выраженной формой, подобием и образом объекта: эти имена обозначают функцию представления объекта мышлению» (Луис де Лосада)12.
Рассмотрим сначала функцию выражения. Мысль, понимание, постижение не может сводиться к голой репрезентативности, к простому наличию в сознании (mens) некоторого предметного содержания, безотносительно к тому факту, что эта мысль
10 Franciscus de Oviedo, De anima, § VI, n. 40, p. 80: Ad perfectam notitam naturae cognitionis oportet explicare naturam verbi, quod producitur a cognoscente...
11 Losada, ed. cit., p. 492, n. 61:...intellectum creatum nunquam posse intelligere sine verbo: quia nequit intelligere sine intellectione, quae sit obiectum manifestation, et proles mentis.
12 Losada, ed. cit., p. 488, n. 52: Verbum huiusmodi vocatur conceptio, conceptus, et proles mentis: quia debet generari seu produci realiter ab intellectu: passim etiam ab omnibus appellatur species expressa, similitudo, et imago obiecti; quae nomina significant munus repraesentandi obiectum intellectui:
была произведена собственными усилиями познающего человека. Этот момент подробно разбирается во многих схоластических трактатах XVII в. «О душе» под рубрикой: может ли Бог вложить мысль в камень? Здесь мы встречаемся с одной из ранних форм постановки вопроса об отношении между сознанием и его носителем. Не исключено, что особое оживление в этих дискуссиях было вызвано появлением трудов Декарта, чье имя прямо упоминается в некоторых схоластических текстах13. Схоласты века Декарта были убеждены в том, что следует проводить четкое различение между объективированным интенциональным содержанием мыслительного акта, абстрагированным от его индивидуальной истории и физического индивидуального порождения (тега intellectio), и собственно мыслью: «Хотя чистое ментальное представление [тега intellects] не включает в себя физического акта [порождения], ментальное слово, однако, включает его в свое понятие, и внутренняя речь есть не какая угодно репрезентация объекта, но репрезентация, произведенная познающим» (Томас Комптон Карлтон)14.
Чуть ниже мы рассмотрим внимательнее этот момент продуцирования ментального слова. Теперь же сосредоточимся именно на моменте выражения объекта. Итак, с этой стороны ментальное слово синонимично подобию, образу и так называемой выраженной форме (species expressa). Подобие (similitude) понимается здесь как «подобие репрезентативное, не подразумевающее сходства в естестве (в таком смысле подобие сообщается также внешней фигуре, например, статуе)». Здесь подобие «есть не что иное, как интенциональная манифестация и явленность того, что сосредоточено в объекте». «Образ» добавляет к подобию, помимо чистой репрезентации, момент рождения от объекта: «Мысль (intellectio) рождается от объекта посредством напечатленной формы» (Луис де Лосада)15. Следовательно, для того, чтобы понять, каким образом ментальное слово манифестирует объект, нужно вглядеться в различие между этими двумя фундаментальными понятиями схоластической психологии мышления: напечатленной формой (species impressa) и выраженной формой (species expressa).
Напечатленная форма, species impressa, — это, как мы сказали бы сегодня, та информация, та знаковая форма, которая воспринимается нами извне. Это могут быть зрительные, слуховые, тактильные формы, а также цельные образы-композиты, составленные из них уже внутри самой чувственной способности, но заключающие в себе лишь потенциальное и смутное знание. Для того, чтобы это виртуальное знание смогло проявиться и развернуться, оно должно пройти через внутреннюю работу постижения и понимания и явить себя в той форме, которую мышление производит в самом себе и из самого себя: в выраженной форме, species expressa'6. «Под этим именем, — скажет Луис де Лосада, — все
13 Compton Carleton, De anima, Disp. VII, [Introductio], nn.II-III, p. 486.
14 Compton Carleton, ed. cit., n. II, p. 545: licet mera intellectio non includat actionem physicam, verbum tamen illam in suo conceptu includere, et loquutionem internam non esse repraesentationem obiecti quomodocunque; sed repraesentationem productam a cognoscente.
15 Losada, ed. cit., p. 490, n. 57:. At similitudo secundum repraesentationem, non importans con-formitatem in natura (hoc nomine venit etiam conformitas in figura externa, quali est in statua), nihil est aliud, quam intenionalis manifestatio, et patefactio eorum, quae in obiecto sunt; neque usquam a D. Thoma tribuitur verbo mentis ex altro titulo, quam manifestationis. Cum igitur intellectio vere sit obiecti manifestatio, nequit non esse similitudo eiusdem in repraesentando, quae propria est verbi. Hinc intellectio creata simul habet rationem imaginis... quia imago ultra similitudinem solum addit originem... intellectio autem oritur ab obiecto media specie impressa...
16 Hurtado de Mendoza, ed. cit., p. 553-554: Species alia impressa, quam obiectum imprimit in poten-tia... Alia expressa, quam potentia in se exprimit et format. Existimo earn ita vocari, quia exprimit obiectum:
разумеют не что иное, как подобие и образ, извлеченный интеллектом, оплодотворенным напечатленной формой»17. Стало быть, ментальное слово, эта единица внутренней речи, называется выраженной формой именно потому, что оно, во-первых, «репрезентирует [объект] более явно и формально, чем напечатленная форма», а во-вторых, потому, что «выражается, то есть извлекается, силой мышления как таковой» (Луис де Лосада)18. То, что индивидуальное мышление извлекает из себя, продуцирует, рождает в себе, будучи оплодотворено воспринятой извне формализованной информацией, уже не может быть обезличенно-объективированным, но представляет собой итог собственных мыслительных усилий познающего человека. Verbum mentis порождается самим субъектом и отныне принадлежит ему как законная часть его собственного индивидуального сознания. Будучи образом объекта, ментальное слово становится в то же время формальным выражением мышления (intellectio) и сознания (mens) субъекта.
Отметим тот факт, что философы-схоласты говорят об «оплодотворении» мышления напечатленной формой. Это абсолютно ключевой момент. Схоластические авторы XVII в. полагают, что знание и понимание, в их естественном осуществлении, возможны отнюдь не благодаря сверхъественной иллюминации, врожденным идеям или мистической силе прозрения, свойственной чистому интеллекту. В своем истоке они имеют чувственную природу, зависят от восприятия напечатленных знаковых форм, вокруг которых развертывает свою работу индивидуальное сознание и мышление. Более того, в определенном смысле чувство тоже рождает некое подобие «слов», ибо не просто принимает внешние воздействия, но активно производит, кристаллизуясь вокруг принятых чувственных форм, конкретные интенциональные качества: внутренние чувства или воображаемые образы. Томас Комптон Карлтон так поясняет этот момент: «Я утверждаю, что в чувствах, как внешних, так и внутренних, имеется некое качество, ими произведенное, которое в них предоставляет относительно их объектов то же самое, что предоставляет духовное качество в интеллекте. Но это качество обычно не называют словом и не говорят, что чувство через него речет, так как это особым образом приписывают интеллекту»19.
Как видим, английский иезуит прямо говорит об аналогии между интенциональ-ным качеством в чувстве и ментальным словом в мыслительной способности. Чего не хватает этим чувственным «словам» (и по этой причине они не называются словами, а чувственная способность, взятая в ее условной изолированности и абстракции
exprimo enim opponitur verbo adumbro, hoc significat obumbratam, sive umbra tectam figuram; illud vero claram, et apertam... Ita species impressa est adumbrata imago, quibusdam tecta involucris: adhuc enim per illam solam, non apparet prototupus: at species expressa est imago, lineis, coloribusque propriis repraesentans ad vivum... Itaque quodcumque obiectum specie impressa repraesentatur obscure, sive virtualiter tantum, et remote; id per expressam formaliter et immediate depingitur.
17 Losada, ed. cit., p. 490, n. 57: Consequenter est etiam species expressa: quia hoc nomine nemo aliud intelligit, quam similitudinem, et imaginem, ab intellectu species impressa foecundato elicitam.
18 Losada, ed. cit., p. 488, n. 52: [verbum mentis] nominatim species expressa dicitur, vel quia expressius aut formalius repraesntat, quam species impressa; vel etiam, quia exprimitur, idest, elicitur a virtute intel-lectiva, qua tali. Также Уртадо: p. 554: Illud verbum est species expressa: species quidem, quia est obiecti similitudo; quia obiectum est in mente non physice: expressa autem, quia non est impressa: tertia autem species non reperitur... Species expressa est imago producta obiecti, ergo est verbum obiecti.
19 Compton Carleton, ed. cit., p. 545: Dico itaque esse in sensibus turn externis, turn internis qualitatem quondam ab ipsis productam, quae idem in illis quoad sua obiecta praestat quod praestat qualitas spiritualis in intellectu. Communiter tamen haec qualitas non dixitur verbum, nec sensus per earn dicuntur loqui, hoc enim peculiariter tribuitur intellectui.
от мышления, не называется «говорящей»), так это ясной и отчетливой символизации. Поэтому, подчеркивает другой автор, Уртадо де Мендоса, чувственные интенцио-нальные качества нуждаются в символически-знаковом выражении посредством все того же ментального слова, а оно, в свою очередь, оплодотворяется содержанием чувственных интенциональных качеств: «Заметим, что и чувство на свой манер образует слова, но несовершенные, ибо они не могут манифестировать... Поэтому необходимо, чтобы [ментальное] слово служило принципом манифестации»20.
Это возможно именно потому, что ментальное слово есть, как было сказано выше у Комптона Карлтона, не «какое угодно» выражение, но выражение посредством dictio, внутренней речи. Теперь мы обратимся ко второму аспекту verbum mentis — аспекту его внутреннего продуцирования. Здесь авторы обсуждаемых нами текстов опять-таки цитируют св. Фому, а именно, «Спорные вопросы об истине», где прямо сказано: «Применительно к нам «говорить» означает не просто «мыслить», но мыслить, выражая из себя некое постижение. Мы можем мыслить не иначе, как выражая подобное постижение; и поэтому любое мышление в нас, в собственном смысле, есть речь»21.
Опираясь на эту мысль Фомы Аквинского, схоласты раннего Нового времени последовательно раскрывают существо ментальной речи с точки зрения ее внутреннего продуцирования. Во-первых, внутренняя речь есть проявление, манифестация объекта, осуществляемая в уме: «Любая манифестация ума... есть речь» (Уртадо де Мендоса)22. Во-вторых, внутренняя речь представляет собой совершенную форму мышления и познания: «Посредством любой совершенной мысли мы речем и высказываем объект; следовательно, любое наше совершенное познание есть слово» (Уртадо де Мендоса)23. В-третьих, ментальное слово во внутренней речи есть такое выражение объекта, которое проистекает из самой познающей души и таким способом, который сообразен мышлению, физически и интенционально обусловлен индивидуальным мышлением: «Слово означает не что иное, как некую эманацию из мышления по способу манифестирующего» (Уртадо де Мендоса)24.
Именно то обстоятельство, что внутренняя речь не сводится к голой репрезентации объектных содержаний, но эманирует из глубины познающей души, не позволяет схоластическим философам (в отличие, например, от Локка) допускать возможность отделения сознания от его носителя. Или, как было сказано выше, не позволяет им допускать возможность вложения ментального слова в камень или иной субъект, не породивший это слово из собственной глубины. Различие между голой репрезентацией, которая вполне поддается — хотя бы абсолютной властью Бога — такому отделению и переносу, и подлинным verbum mentis заключается в том, что репрезентация объективирована и обезличена, а значит, говоря схоластическим языком эпохи, существует
20 Hurtado de Mendoza, ed. cit., p. 558: Alterum observandum, etiam sensus formare suo modo verba, sed imperfecta;quia ea non possunt manifestare... requirit enim verbum esse principium manifestationis.
21 Hurtado de Mendoza, ed. cit., § 187, p. 558: (цитата из: Thomas Aquinas, De veritate, q. 4 a. 2 ad 5): Ad quintum dicendum, quod in nobis dicere non solum significat intelligere, sed intelligere cum hoc quod est ex se exprimere aliquam conceptionem; nec aliter possumus intelligere, nisi huiusmodi conceptionem exprimendo; et ideo omne intelligere in nobis, proprie loquendo, est dicere.
22 Hurtado de Mendoza, ed. cit., p. 555: Omnis manifestatio mentis... est locutio.
23 Hurtado de Mendoza, ed. cit., § 187, p. 558: Per quamcumque intellectionem perfectam loquimur, et dicimus obiectum: ergo omnis nostra cognitio perfecta est verbum.
24 Hurtado de Mendoza, ed. cit., p. 555: § 165: Verbum nihil aliud dicit, quam quamdam emanationem ab intellectu per modum manifestantis.
modo mortuo (механическим, «мертвым» способом»), тогда как ментальное слово и внутренняя речь витальны — и по природе, и по функции: «Слово в нашем мышлении витально осуществляет свое формальное действие... а формальное действие — даже властью Бога — не может быть выполнено кем-то другим (Уртадо де Мендоса)»25.
Но к кому обращена эта внутренняя речь? Если, мысля, мы говорим, к кому и с кем мы говорим? Очевидно, не с внешним собеседником: ведь «в собственном смысле [ментальное] слово есть термин, внутренне произведенный в процессе речи, или говорения... Оно обнаруживается только в познающей способности» (Уртадо де Мендоса)26. Следовательно, у нас может быть лишь один собеседник: мы сами. Процесс мышления, который с необходимостью осуществляется в форме внутренней речи, с равной необходимостью оказывается процессом автокоммуникации, беседы познающей души с самой собой. Ментальное слово «выражает для нас ту вещь, о которой мы размышляем» (Комптон Карлтон)27; или, как поясняет Луис де Лосада, ментальные слова суть «.. .те понятия, посредством которых мы внутренне говорим к самим себе, то есть являем нечто нашему мышлению... Поэтому Отцы, богословы и философы, помимо звучащего слова, слова внешнего, признают также внутренне слово, или ментальное слово»28.
Тот факт, что ментальные слова выполняют не только экспрессивную, но и коммуникативную функцию в акте общения души с самой собой, заставляет нас пристальнее вглядеться в отношение между внутренней речью и речью внешней. В текстах XVII в. настойчиво проводится мысль о двойственности речи — внутренней и внешней29. При этом внутренняя речь отнюдь не сводится к простому беззвучному («про себя») проговариванию слов, которые мы готовимся произнести вовне: «Внутренним словом называют не только то, которое мы, готовясь произнести устное слово или слова, заранее образуем в уме или воображении, прежде чем произнесем вовне, но и любое постижение, манифестирующее любой объект, в том числе вне связи с устными словами; и его даже в первую очередь, потому что оно обладает силой суждения, внутренне утверждающего или отрицающего» (Луис де Лосада)30.
Итак, внутренняя речь представляет собой самостоятельное, более того, первичное явление, независимое от речи внешней. Коль скоро внутренняя речь именуется речью не метафорически, а в собственном и даже преимущественном смысле, она,
25 Hurtado de Mendoza, ed. cit., p. 558: Verbum in nostro intellectu vitaliter praestat suum formalem effectum... effectus autem formalis nec divinitus praestari potest per aliud». И еще: p. 557: § 179: Verbum est cognitio: nam omnis formalis, et vitalis repraesentatio obiecti non prius cognita pertinet formaliter ad cognitionem.
26 Hurtado de Mendoza, ed. cit., § 158, p. 554: Loqui nihil est aliud, quam potentiae intellectivae rem proponere, et indicare, ut patet in locutione vocali quae nihil est praeter manifestationem conceptuum: sed actio intellective cum suo termino rem intellectui manifestat: ergo per illam loquitur intellectus.
27 Compton Carleton, ed. cit., n. II, p. 545: Dico itaque, verbum in creatis esse qualitatem, seu speciem expressam ab intellectu productam, per quam repraesentamus obiectum: haec enim nobis exprimit rem illam, de qua cogitamus.
28 Losada, ed. cit., p. 488, n. 52: ментальные слова суть «conceptus illos, quibus interne loquimur nobismet ipsis, idest, aliquid intellectui nostro manifestamus... Unde Patres, Theologi, e Philosophi, prater verbum vocale, lex externum, verbum etiam internum, seu verbum mentis agnoscunt...».
29 Compton Carleton, ed. cit., p. 545: Sermo... duplex est; internus, et externus.
30 Losada, ed. cit., p. 488, n. 52: Vocant autem verbum internum non solum illud, quo verbum vocale seu voces proferendas, antequam proferamus, mente vel imaginatione praeconcipimus, verum etiam quae-cumque conceptum cuiuslibet obiecti manifestativum, etiam sine ordine ad voces; praecipue vero ilium, qui vim habet judicii affirmantis interius aut negantis.
естественно, выполняет все те функции, которые приписывают внешней речи; более того, в силу своей первичности она выполняет их полнее, лучше, совершеннее. Параллелизм этих двух форм речи объясняется тем, что та и другая представляют собой упорядоченную совокупность знаков, но знаков разного рода: слова внешней речи обозначают объекты в силу конвенции, «по установлению», а по отношению к постижениям ума служат лишь индексальными знаками. Напротив, ментальные слова суть естественные знаки вещей: естественные не только в том смысле, что они рождаются вне всяких конвенций, спонтанно, в интенциональной направленности мышления на объекты, но и в том смысле, что они вообще рождаются: производятся витально и как витальные сущности живым мышлением живых людей. И эта внутренняя речь с той же естественностью разворачивается внутри познающей души, между «я» и «я»: «Есть две речи: внутренняя и внешняя: посредством второй мы говорим с другими, посредством первой — с собой. Очевидно, что, как внешние слова исходят из уст, так внутренние слова образуются умной душой... Из этих двух слов главное — ментальное, или слово сердца, по отношению к которому второе служит лишь знаком, индексом» (Комптон Карлтон)31.
Теперь попробуем от этих общих соображений перейти к тому, каким образом взаимодействуют между собой внешняя и внутренняя речь в реальном акте коммуникации между людьми. Это не только прояснит отношение между двумя видами речи, но и раскроет перед нами механизм рождения ментальных слов.
В описании структуры речевых актов схоласты, как правило, исходили из того, что их разными, но равно необходимыми моментами служат произнесение артикулированных звучаний, акт обозначения объектов и понимание значений. Речевой акт мыслится в психолого-семиотических концепциях XVII в. как такой акт, в котором происходит сообщение и восприятие мысли, ее передача от одного человека к другому.
При этом мы опять-таки должны помнить о том, что, по убеждению философов-схоластов, голые интенциональные содержания не тождественны мысли. Иначе говоря, существует — повторим это вновь! — различие между понятием как тем, что имеется в интеллекте, и пониманием понятия, то есть рождением ментального слова. Именно поэтому, как сказано в одном авторитетном тексте начала XVII в., нельзя думать чужой головой: «Понятие, образованное одним человеком... не может мигрировать в ум другого; следовательно, оно не может репрезентировать другому. А если бы оно и было перенесено Богом, оно ничем не послужило бы другому в деле познания, потому что, как
31 Compton Carleton, ed. cit., p. 545: Sermo... duplex est; internus, et externus: hoc aliis, illo nobis loquimur: ut vero externus verbis ore prolatis, ita interibus verbis mente formatis constat... Ex his duobus verbis praecipuum estr mentale, seu verbum cordis, utpote cuius illud aliud, signum tantum est, et index. Другой пример, из курса Всеобщей философии: Hurtado de Mendoza, ed. cit., p. 555: § 168: Omnis repraesentatio... est naturale signum obiecti: nec verba vocalia alia ratione sunt verba, nisi quia sunt signa pro libito manifestativa obiecti: sed ilia cognitio habet rationem signi naturalis, manifestativum obiecti, ergo et rationem verbi.». И еще пример: Hurtado de Mendoza, De anima, disp. VI, sect. V, § 156, p. 554: Verbum communiter sumunt grammatici pro ea orationis parte quam inflectunt per tempora, et modos: vulgo tamen accipitur pro quaecumque voce pro libito aliquid a nobis conceptum exprimente... Grammatici non saliunt ultra has crepidas. Philosophi autem verba interna odorantur ex vocibus; mentisque conceptus vocant verba mentis. Ut enim soni, quibus sensa pandimus, vocantur verba, quia per ilia aliis innotescimus, ita et mentis conceptus, quos exprimimus, vocamus verba: quia per ilia et nobis loquimur, et obiecta innotescunt; quid enim est rem aliquam producto signo manifestare?
никто не может жить чужой жизнью, так никто не может мыслить чужим понятием»32. Необходимо «свой» характер акта понимания для каждого человека исключает любой механицизм в речевом общении. Недостаточно высказать в артикулированной форме некоторую фразу, саму по себе обладающую определенным пропозициональным значением, чтобы речевой акт состоялся. Фраза должна быть высказана в определенном «понимательном контексте», при наличии определенных условий как на стороне говорящего, так и на стороне слушающего, чтобы результатом произнесения данной пропозиции стало понимание одним собеседником мысли другого. Нельзя вложить свою мысль в чужую голову, но можно соблюсти условия, при которых другой человек смог бы произвести в собственном сознании ту мысль, которую я хотел бы в нее вложить. Поэтому общий подход к проблеме речевых актов в философских курсах XVII в. состоит в том, чтобы, исходя из указанного базового понимания человеческой речи и речевого акта как акта обмена мыслями, определить условия, при которых внешние высказывания могут иметь своим конечным результатом акт понимания.
Рассматривая эту проблему, философы-схоласты различают два вида языкового значения. Первое значение — экстенсивное: тот предметный смысл, который формально выражают словесные знаки внешнего языка. Для того, что передать его от одного собеседника к другому, необходимо и достаточно, чтобы оба говорили на одном языке. Экстенсивное значение слов, связанное с определенным классом обозначаемых предметов, устанавливается исторически и может быть объективировано, например, в словарях или в любых фиксированных текстах, устных или письменных. Второе значение — интенсивное: то значение, которое каждый формальный знак или обладающая смысловой целостностью совокупность знаков приобретает в индивидуальном сознании говорящего или слушающего. Именно поэтому речь одного человека может сообщить другому гораздо больше того, что вкладывает в нее сам говорящий. Возможна и обратная ситуация: говорящий может иметь сколь угодно глубокое и высокое понимание предмета своей речи, но его собеседник способен образовать в своем уме соответствующее понятие лишь такой степени интенсивности, какая доступна ему в силу его собственных мыслительных способностей и собственного опыта. Поэтому интенсивное значение слова, в отличие от экстенсивного, строго говоря, несообщаемо: «Не подлежит сомнению... что актуальное [т. е. интенсивное] значение слова... зависит от слушающего в том смысле, что оно не означает ему больше того, что он актуально воспримет. Поэтому, сколь бы высоким и превосходным ни было умозрение говорящего или учредителя [слова], и как бы он ни пытался выразить другому свои высокие понятия, эти слова фактически означают не больше того, чем понимает в них тот, для кого они произносятся (Комптон Карлтон)33.
Из этих описаний становится ясным, что содержание ментального слова в сознании говорящего или слушающего никогда не определяется всецело формальным значением внешнего словесного знака, но всегда больше этого обезличенного значения.
32 Conimbr., Dialectica, p. II, de Interpr., lib. I, cap. 1, q. 5, a. 4: Conceptus ab uno formatus, cum sit accidens, nequit migrare in mentem alterius; ergo non potest aliteri repraesentare. Imo tametsi transferretur a Deo, nihilo magis inserviret alteri ad cognitionem, quoniam, ut nemo vivere potest per alterius vitam, ita nec intelligere per alterius conceptum.
33 Compton Carleton, Logica, disp. XLII, sect. VI, II: Certum est... actualem vocum sigificationem, seu in actu secundo... hoc sensu dependere ab audiente, quod non plus ipsi significent quam ipse actu percipiat. Unde quantumvis alta et sublimia speculetur vel loquens vel imponens, suosque alteri conceptus verbis exprimere conetur; plura tamen de facto verba ilia non significant, quam is cui proferuntur intelligat.
Насколько больше — зависит от человека, выполняющего работу понимания. Это тем более очевидно в том случае, когда посредством внешней речи пытаются выразить чувственное или интуитивное знание: ведь словесные знаки, вкупе с их формальным значением, суть продукты абстракции. В самом деле, если понимать в интенсивном смысле тот факт, что слово выражает понятие в уме говорящего, то отсюда следует, что «вещь не только нельзя обозначить более совершенно, чем она постигается, но... нельзя обозначить даже с равной степенью совершенства. Это особенно верно применительно к разъяснению тех вещей, которые говорящий видит или узнаёт интуитивно, ибо посредством своей речи он никогда не может сообщить слушающему интуитивное знание той вещи, которую видит» (Мастри и Беллуто)34.
Каким же образом формируется интенсивное значение ментальных слов, которые несовершенным образом, индексально, обозначаются внешними словами? «Не подлежит сомнению, — разъясняет этот момент Уртадо де Мендоса, — что такое [более совершенное] познание происходит не от знака как знака, ибо знак... в качестве знака не может обозначать вещь совершеннее, чем постигает ее пользующийся знаком. Но это совершенное познание происходит от напечатленной формы (species impressa)»35.
Итак, различение формального (экстенсивного) и интенсивного значений в ментальном слове вновь привело авторов исследуемых текстов к species impressa. В случае речевых актов в роли напечатленной формы, или напечатленного образа (species impressa), выступает принятое извне (услышанное или прочитанное) внешнее слово, которое начинает работать в сознании собеседника как своего рода точка кристаллизации, или то, что называют образом-организатором. Актуализированное внешним словом формальное значение пробуждает ассоциативные связи, актуализирует память и воображение, неизбежно оказывая на сознание фасцинирующее воздействие. У Комптона Карлтона читаем: «Когда слово более ясно и совершенно указывает слушающему на некую вещь, чем она была познана говорящим, это формально следует приписывать не слову, а более совершенной species или более живому уму, которые обнаруживаются в слушающем»36.
В результате вокруг обезличенного формального значения нарастает «плоть» личностного и нередко эмоционально окрашенного знания. Этот процесс кристаллизации, или организации, интенсивного значения вокруг первичного образа-организатора (.species impressa) и есть процесс извлечения (elicere), рождения (origo), продуцирования (producere, productio), выражения (exprimere) ментального слова, процесс его истечения (emanatio) из индивидуальной мыслящей души. Совокупность принятого извне сгустка информации (формального значения) и наращенного вокруг него интенсивного значения образует то, что схоласты XVII в. называют полной мерой значения.
34 Mastri et Belluto, Cursus integer, 1.1. Logica, disp. II, sect. 3, n. 27: Argumentum plus probat, quam velint Adversarii, nedum enim concludit non posse rem perfctius significari, quam concipiatur, sed quod nec etiam aeque perfecte; dictum igitur illud praesertim est in explicatione illarum rerum, quas loquens vidit, ac intuitive novit, quia virtute suae locutionis numquam potest audienti impartiri notitiam intuitiva illius rei, quam vidit.
35 Hurtado de Mendoza, Universa Philosophia, Logica, disp. VIII, sect. 2, § 24: Certum est... illam cognitionem non oriri a signo, in quantum signum, quia signum... in ratione signi non potest rem perfectius significare, quam earn percipit, qui utitur signo. Ilia vero cognitio oritur adeo perfecta ex specie impressa... Itaque formaliter non potest ilia res perfectius cognosci per signum, quam a significante cognoscitur; mate-rialiter autem potest. Unde formaliter non possumus significare rem, nisi ut a nobis cognoscitur.
36 Compton Carleton, Logica, disp. XLII, sect. VI, X: Quando vox rem aliquam clarius et perfectius indicat audienti, quam cognita fuit a loquente, non hoc voci formaliter tribuendum esse, sed perfection speciei, vel vivaciori ingenio, quod in audiente reperitur.
Полной мерой значения не может обладать внешнее слово, фиксированное в своем формальном знаковом содержании первоначальным учредителем и узусом языка; ею обладает только verbum mentis.
Подведем итоги. Внутренняя речь предстает перед нами как процесс и результат кристаллизации, или организации, разнородных и разноплановых содержаний мышления и, шире, душевной жизни индивида вокруг тех формальных образов-организаторов, которые приходят в его сознание извне или извлекаются из его собственных памяти и воображения под тем или иным фасцинируюгцим воздействием. А коль скоро эти содержания (ассоциации, базовые знания, эмоциональные реакции и т. д.) строго индивидуальны, процесс понимания — мышления — внутренней речи никоим образом не может быть механизирован (modo mortuo) и обезличен. Живая мысль (actus vitalis intelligendi) рождается лишь в беседе живой души с самой собой.
ЛИТЕРАТУРА
1. Мусхелишвили Н. Л., Шрейдер Ю. А. Автокоммуникация как необходимый компонент коммуникации // Научно-техническая информация. — № 5. — 1997. — Сс. 1-10; Мусхелишвили Н. Л., Шрейдер Ю. А. Значение текста как внутренний образ //Вопросы психологии. — № 3. — 1997 (а). — С. 79-91.
2. Compton Carleton, De anima.
3. Compton Carleton, Logica.
4. Conimbr., Dialectica, p. II, de Interpr.
5. Cursus Philosophici Regalis Collegii Salmanticensis Societatis Jesu, in tres partes divisi, authore R. P. Ludovico de Lossada, Salmant., Ex Typ. Francisci Garcia, 1724.
6. Franciscus de Oviedo, De anima.
7. Hurtado de Mendoza, De anima.
8. Hurtado de Mendoza, Universa Philosophia, Logica
9. Integer cursus philosophicus ad unum corpus redactus, in summulas, logicam, physicam, de caelo, de generatione, de anima et metaphysicam distributus. Actore R. P. Francisco de Oviedo Madritano, Societas Jesu, Theologiae professore. Lugduni 1640.
10. Losada, ed. cit.
11. Mastri et Belluto, Cursus integer, 1.1. Logica.
12. Thomas Aquinas, Symma theologiae.
13. Universa Philosophia, a P. P. Petro Hurtado de Mendoza Valmasedano e Societate Jesu, apud fidei Quaesitores Censore, et in Salmanticensi Academia sanctae Theologiae Professore, in unum corpus redacta. Nova editio, Lugduni, Sumptibus Ludovici Prost. Haeredis Roville, 1624. (Первое издание: Lyon, typ. Antoine Pillehotte, 1617).
