CC BY
63
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 4 (58), ИЮЛЬ-АВГУСТ 2007
Примечания
1 Гуссерль. Э. Логические исследования. Картезианские размышления. — М.: АСТ, 2002. - С. 363.
2 Гуссерль. Э. Указ. соч. - С. 412.
3 Гуссерль. Э. Логические исследования. Картезианские размышления. — М.: АСТ, 2002. - С. 373.
4 Гегель Г.-В.-Ф. Система наук. Часть 1. Феноменология духа.
- СПб., 1999. - С. 110.
5 Асмус В. Ф. Диалектика необходимости и свободы в философии истории Гегеля. // Вопросы философии. — 1995.
- №1.— С. 58.
6 Комаров С. В., Трипольский Р. И. Сознание как категория гносеологии. // Проблема сознания в отечественной и зарубежной философии ХХ века. Иваново, изд-во Ивановского гос. университета, 1994. - С. 44.
7 Мельникова И.В. Природа символа в модусе эссенциально-энергийного единства: Дис. ... канд. философ. наук. — Омск. 2006. — С. 121.
Библиографический список
1. Асмус В. Ф. Диалектика необходимости и свободы в философии истории Гегеля. // Вопросы философии. — 1995. - №1.
2. Гегель Г.-В.-Ф. Энциклопедия философских наук. М., 1974, т. 1.
3. Гегель. Г.-В.-Ф. Наука логики. М. 1999.
4. Иванов Е.М. Я и Абсолют. О перспективах решения психофизической проблемы. http: //www.i-u.pu/biblio/default.aspx
5. Ионин Л.Г. Понимающая социология. М: Наука, 1979.
6. Комаров С. В., Трипольский Р. И. Сознание как категория гносеологии. // Проблема сознания в отечественной и зарубежной философии ХХ века. Иваново, изд-во Ивановского гос. университета, 1994.
7. Лосский Н. О. Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция. М., Республика, 1999.
8. Мамардашвили М. К. Сознание как философская проблема // ВФ. — 1990. - №10.
9. Мамардашвили М. К., Пятигорский А.М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. М., Языки русской культуры, 1997.
10. Мельникова И. В. Природа символа в модусе эссенциально-энергийного единства. Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук. Омск. 2006.
11. Суворов. О. В. Сознание и Абсолют. М., Логос. 1999.
12. Хайдеггер. М. О сущности истины // Разговор на проселочной дороге. М.: Высш. шк., 1991.
ПЕРЕВАЛЬСКАЯ Светлана Викторовна, соискатель кафедры истории и теории религии.
Дата поступления статьи в редакцию: 19.04.2007 г.
© Перевальская С.В.
УДК 159 922 4 (470) С. Н. ШЕВЧЕНКО
ФГОУ ВПО
«Белгородская государственная сельскохозяйственная академия»
МЕНТАЛИТЕТ РУССКОГО ЭТНОСА: ПОПЫТКА ИНТЕРПРЕТАЦИИ В КАТЕГОРИЯХ ЯДЕРНОСФЕРИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ________________________________________
В статье рассмотрен феномен менталитета русского этноса, который является ядром системы национальной культуры и взаимосвязан с ней. Эта взаимосвязь представлена в виде ядерно-сферической модели, в которой совокупность артефактов культуры выступает как множество элементов, разноудаленных от ядра. «Конституционный» элемент определяет содержание ядра и стабилизирует всю ядерную систему; «динамический» — обеспечивает ее приспособление к меняющимся условиям. Таким образом, русской ментальности присущи установка на достижение единства мира при сохранении его многообразия и постоянная готовность к своего рода сверхкомпенсации социального дискомфорта. Однако остается крайне сложным вопрос об условиях, способствовавших их формированию и сохранению в истории русской нации.
Социокультурная проблематика стала в последнее интерес отражает эволюцию научной парадигмы от время одной из ведущих в философских, социологи- преимущественно позитивистски ориентированных ческих и исторических исследованиях. Это может концептуальных схем эпохи модерна к постмодер-считаться своего рода модным увлечением, которое нистскому прочтению социальных реалий. Однако в периодически переживает научное сообщество. полном соответствии с присущими постмодернист-Но, на наш взгляд, в гораздо большей степени этот ской мысли фрагментацией, неопределенностью и
сильным неприятием всеобщих, или «обобщающих», категорий [2] современные культурологические исследования актуализируют всю массу спорных выводов и недоговоренностей в отношении культуры в целом и национальной культуры как ее конкретно-исторического проявления.
Между тем, рассматривая феномен национальной культуры, необходимо не только дать четкую дефиницию этого понятия, но и адекватно представить то общее основание, на котором формируются социокультурные процессы и явления на всем протяжении развития нации. Это достаточно сложно сделать, поскольку изначально основание национальной культуры двойственно и противоречиво по своей природе. Она, с одной стороны, является следствием влияния геополитических условий, с другой стороны, своеобразным экстрактом менталитета народа.
И если в отношении понимания геополитической составляющей более или менее существует ясность, то феномен менталитета трактуется в литературе далеко не всегда однозначно. Б.П. Шулындин, например, менталитетом называет сформированную под влиянием географических, геополитических и социальных факторов систему стереотипов поведения, чувственно-эмоциональных реакций и мышления, являющуюся выражением иерархически соподчиненных приоритетов и ценностей [12, с.50]. Менталитет историчен, поскольку характер народа и судьба страны находятся в тесной взаимосвязи, оказывают влияние друг на друга на всем своём историческом пути. В результате этого двуединства формируется неповторимый, своеобразный национальный облик и складывается самобытная история каждого народа.
Менталитет, если использовать категориальный аппарат синергетики, представляет собой ядро или центр системы национальной культуры. Характеризуя роль такого центра, Н.В. Поддубный пишет: «Этот центр и является основным связующим элементом системы, т.е. посредником во взаимодействии элементов между собой. Одинаковая удаленность от всех точек сферы олицетворяет одинаковую силу взаимодействия ядра системы со всеми другими элементами, а значит, в максимальной степени уравновешивает эти силы взаимодействия, что приводит систему в максимально устойчивое состояние, т.е. максимально выполняется требование системообразующего фактора — стремление системы к максимальной устойчивости. В синергетике эта тенденция системы называется аттрактором» [8, с.337-338]. Аттрактор, в свою очередь, рассматривается как «множество точек, которым притягиваются траектории динамических систем» [7, с.212].
Важнейшими функциями ядра системы являются: обобщение, интегрирование, управление, поэтому оно выполняет «функцию главного посредника во взаимоотношениях между элементами системы» [8, с. 393].
Взаимосвязь национальной культуры и менталитета можно представить в виде ядерно-сферической модели, в которой совокупность артефактов культуры выступает как множество элементов (точек), разноудаленных от ядра. А последнее опосредует, объединяет и балансирует их. Именно через менталитет и посредством его первоначально, казалось бы, разнородные ценности интегрируются в единую культурную систему либо отторгаются как чуждые. Менталитет во втором случае предстает в качестве своеобразного селективного механизма в развитии культуры.
В свою очередь, и само ядро внутренне структурировано. Основу его составляют «конституционный» и «динамический» элементы. Первый определяет содержание ядра и стабилизирует всю ядерную сис-
тему; второй — обеспечивает ее приспособление к меняющимся условиям.
Вполне естественным является вопрос, что следует отнести к конституционному и динамическому элементам в ментальном ядре национальной культуры. Ответ на него неоднозначен. Но если рассматривать менталитет как систему стереотипов, типичных для сознания и поведения большинства представителей народа, то конституирующим элементом, скорее всего, следует считать преобладающую в сознании этноса установку на восприятие мира, динамическим элементом
— готовность к конкретным действиям по реализации доминирующей установки. Иначе говоря, поступать определенным образом в конкретных ситуациях.
В отношении конституционного элемента менталитета большинство народов, принадлежащих к одной культурно-цивилизационной общности, мало отличаются друг от друга. Так, изначально для этносов западной (изначально европейской, а сегодня еще и североамериканской) цивилизации типична установка на преобразование мира «под себя». Она является основополагающей для сложившейся ментальности и сформировавшейся на ее базе иудеохристианской культуры. Правда, в рамках общей культурной системы иудеохристианства выделяются подсистемы, в которых эта установка выражена в различной степени. В частности, в иудаизме (еврействе) как специфической культурной подсистеме восприятие мира замыкалось на комплекс богоизбранности Израиля. Абсолютной иудейской ценностью являлось представление о едином Боге. Почти без существенной модификации эта установка была воспринята отцами-основателями США и может рассматриваться сегодня в качестве конституционного элемента американского менталитета, если только о нем можно говорить как о реальности. Для европейских этносов менее характерен столь ярко выраженный этноцентризм, но само по себе требование преобразования как биосферы, так и социума является доминирующим. В силу данного обстоятельства ситуация унификации рассматривается как наиболее комплиментарная западным общественным сознанием.
Являясь ядром системы национальной культуры, менталитет не представляет собой системообразующего фактора. К сожалению, в литературе нет единства по поводу того, что считать таким фактором [8, с. 393]. Мы полагаем, что системообразующий фактор — это такой элемент, который делает возможным возникновение системы, выступает базисным при ее формировании, но не выполняет при этом функцию стабилизации и посредничества. Системо-образующий элемент и системообразующий фактор наиболее тесно среди других элементов связаны между собой. Фиксация такой стабильной в актуальном и особенно — историческом — отношении связи, вероятно, и должна указать на то, что выполняет функцию системообразующего элемента.
Однако и здесь все довольно неопределенно. Существуют как минимум две наиболее популярные трактовки содержания системообразующего фактора национальной культуры: геополитический и социальный. История философии так и не позволила выяснить, какая из них является истинной. Влияние обеих составляющих на формирование и эволюцию ментальности значительно, и вполне возможно, что каждый из них играет роль системообразующего фактора на различных исторических отрезках. При этом геополитический фактор наиболее значимо проявляет себя в начальный период становления этноса. Но даже и тогда менталитет является в большей степени производным от действия
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 4 (58), ИЮЛЬ-АВГУСТ 2007
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 4 (58), ИЮЛЬ-АВГУСТ 2007
социальных по своему значению условий. Решающими среди этих условий являются первоначальная форма самоорганизации этноса (форма общежития) и характер трудовой деятельности.
Это предположение мы попытаемся далее обосновать на примере русского менталитета и русской культуры.
Заметим при этом, что данная проблема является одной из наиболее запутанных в философской литературе. Нам представляется, что обусловлено это двумя обстоятельствами. Во-первых, идеологизиро-ванностью национально-культурной проблематики, отражающей идеологизированность русской нации, возможно, сильно преувеличенную, но, тем не менее, существующую и связанную с вечным гипертрофированным интересом к смысложизненным проблемам. Во-вторых, нельзя не учитывать, что проблема феномена русского менталитета и национального самосознания привлекала внимание таких отечественных мыслителей, как Н. Бердяев, С. Булгаков, Л. Гумилёв, Н. Данилевский, И. Ильин, Л. Карсавин, Н. Лосский, Вл. Соловьёв, П. Сорокин. И, как правило, позиции этих и других авторов во многом не совпадали.
Тем не менее проблема оснований русской ментальности требует внимательного анализа. Не претендуя на окончательность выводов, попытаемся обозначить некоторые как очевидные, так и спорные позиции. Задача философского исследования в данном случае заключается в том, чтобы рассмотреть некоторые традиционные темы, опираясь не на умозрительные спекуляции или чисто эмоциональные переживания, применить апробированные в науке категории, выступающие, как всегда, ступеньками познания. При этом необходимо учесть одно существенное обстоятельство: все явления, которые составляют предмет философского анализа русского менталитета, настолько тесно взаимосвязаны и взаимозависимы, что порой трудно понять, какое из них выступает по отношению к другим первичным, определяя и детерминируя близкие по содержанию явления, какое - производным.
Рассматривать русский менталитет как ядро национальной культурной системы, которое также имеет внутреннюю самоорганизацию, мы должны попытаться, прежде всего, определить конституционный фактор, обеспечивающий устойчивость ядра и системы в целом, предопределяющий взаимосвязь и взаимозависимость ее элементов. Это то самое звено, ухватившись за которое можно оценить всю цепь явлений одного смыслового ряда. Но парадокс заключается в том, что именно в русской ментальности такое ядро или центр системы вычленить крайне трудно, что, вероятно, и отличает русскую нацию от других, не превращая ее (оговоримся заранее) в некое исключение в ряду народов, живущее по особым законам.
Очевидно, речь просто идет о специфической установке в отношении к миру, отличающейся от западной (иудеохристианской) и восточной. Однако какова эта установка, изначально определить крайне сложно, ибо бросающейся в глаза особенностью русской ментальности и культуры является противоречивость, следовательно, хроническая нестабильность. Нестабильность центра системы воспроизводится как нестабильность всей системы культуры. Одновременно она стимулирует попытки обрести стабильность и устойчивость путем формулировки неких конституирующих идей. Поэтому, вероятно, столь популярны в отечественной истории поиски русской идеи, не актуальные для большинства других этносов.
В этой связи мы предлагаем по-новому взглянуть
на проблему многократно отмеченных в литературе противоречий русской жизни, нередко ставящих в тупик иностранного наблюдателя и получающих своё отражение именно в ментальности нации.
Противоречивость, наиболее ярко выражающаяся в склонности к крайностям, как подчеркивал в свое время еще А.Гулыга, - доминантная черта национального русского характера [4]. Действительно, даже в учебной литературе подчеркивается как «общее место», что в русском человеке соединяются одновременно противоположные качества: величие, гордость и отсутствие достоинства; доброта, бескорыстие и индивидуализм, склонность к насилию; сила воли, стремление к свободе и смирение [3, с. 87].
Противоречивость русской культуры и ментальности - не просто их структурная характеристика, но сущностное, качественное определение, а потому именно с внутренней противоречивостью следует связывать сущность конституирующего их элемента. В данной связи огромное значение приобретает тот факт, что русской культуре удавалось не просто сохранить целостность, но оформиться в качестве неповторимого явления. Очевидно, противоречивость ментальности оказала в данном случае не только дезинтегрирующее, но и интегрирующее влияние. И истоки такого влияния, по нашему мнению, коренятся в характере установки на отношение к миру. Ее наиболее ярко выраженной формулой является попытка создать «единство в многообразии». Для русского этноса длительное время не была типичной ориентация на преобразование мира под себя или оптимальная адаптация к нему. Окружающая биосоциальная среда воспринималась большинством представителей народа как единство различий и противоположностей, которые, тем не менее, совместимы.
Определив в качестве конституционного центра установку на объединение разнородных природных и социальных феноменов, попытаемся выявить динамический элемент ментального ядра. На наш взгляд, в качестве его выступает готовность к компенсации социального (а иногда и природного) дискомфорта, выражающаяся в систематических попытках изменить неблагоприятную жизненную ситуацию, не перестраивая себя или обстоятельства, но формируя новые. Эти новые обстоятельства воплощались в строительстве фантомных миров, в выборе иррациональной модели поведения либо же просто в смене среды обитания. Первый вариант жизненной стратегии послужил основой мифологизации жизни.
Утверждение о значительной мифологизации русской жизни, вероятно, более выраженной у нас, чем у западно-европейских народов, стало своего рода аксиомой. В литературе постоянно подчеркивается, что мифы, легенды, предания ещё со времён Киевской Руси постоянно питали не только русскую культуру, но и формировали склад мышления, традиции и обычаи народа на протяжении всей его истории [3, с.85]. Русский народ породил особый тип мечтателя из народа, самобытного конструктора социальной реальности. В.Шукшин в свое время представил его в качестве одного из типов своих чудиков. Мифом-мечтой более высокого уровня является концепция Москвы как «Третьего Рима». Речь в данном случае идет не столько о самой идее монаха Филофея, сколько об интерпретации ее и близких ей идей, фактически призванной легитимировать в сфере духовной те цели, которые вряд ли могли быть достигнуты в реальной истории. Н.И.Ефимов подчеркивал, что еще до Ферраро-Флорентийского собора «в сознании книжников» в Москве отчетливо выявилась мысль,
что «русский народ как содержащий правую веру особенно угоден Богу, дорог Ему. Употребляя сами и приправляя речи своих героев обращениями к Иегове ветхозаветных евреев, они, несомненно, думали, что Русь занимает в путях Промысла место древнего «народа Божия» [5, с. 35-36].
Второй вариант стратегии компенсации выражался в установке на иррациональное отношение к действительности, связанной с декларируемым отказом от тщательной калькуляции ущербов и выгод от действий и поступков. Правда, по поводу типичности иррационализма для отечественной ментальности существуют прямо противоположные суждения. Скажем, по мнению В.Н.Брюшинкина, иррациональный подход к выработке и реализации жизненной стратегии большинством населения, который не просто был легитимирован русской культурой, но стал одним из формирующих ее факторов, превратившись в своеобразный гипотетический императив [1, с. 31]. Раскрывая их содержание, философ пишет: «Русские доверяют бытию. Недоверие к рациональности и культуре в то же время означает, что мы верим в независимое от нас сверхрациональное бытие, которое в целом благоприятствует человеку и которое больше и умнее человека и человечества. Доверие к бытию сказывается в знаменитом русском «авось». «Кривая вывезет»
- говорят у нас, противопоставляя бытийственную иррациональную «кривую» рациональной прямой, которая, несмотря на весь свой прямолинейный «ясный и отчетливый характер», редко выводит в проектируемый конечный пункт». [1, с. 3].
Абсолютно противоположную точку зрения активно защищает известный в дискуссии на страницах «Российской газеты» политолог А.Ципко, предлагая: «Может, надо уйти от одномерных представлений о русском человеке и видеть в нем одновременно и качества собственника, и качества святого? Когда речь идет о хозяйстве, он рационален, жесток, считает каждую копейку» [10, с.5].
Возможно, позиции обоих авторов не столь уж и противоречат друг другу, как кажется на первый взгляд. Безусловно, практическая жизнь заставляла человека быть рационалистом, прагматиком. И русские, как и другие народы, пытались организовать жизнь на этих основаниях. Однако поскольку обстоятельства, о которых речь пойдет ниже, часто не способствовали успеху таких попыток, иррационализм явился своеобразной формой оправдания неудач, их духовной компенсации.
В этом смысле нам представляется обоснованной позиция В.Н. Брюшинкина, ибо трудно отрицать сильно выраженное иррациональное начало в отечественной духовной, социально-философской традиции, восходящей еще к «Слову о законе и благодати» киевского митрополита Илариона. Именно он сделал существенный шаг в направлении апологии иррационализма, поскольку противопоставил формально-рациональный закон идее Божественной благодати, источником которой является интуитивное озарение и откровение. «Ведь закон предтечей был и служителем благодати и истины, истина же и благодать - служители будущего века, жизни нетленной» [6, с. 107].
Наконец, третьим вариантом компенсаторной жизненной стратегии была банальная смена обстановки. Так, отказываясь от преобразования государства в своих интересах и одновременно не желая подчиняться его диктату, русские люди просто уходили на свободные пока территории. В результате были колонизированы огромные пространства и сложилось казачество. Кстати, также уникальное явление.
Таким образом, русскую ментальность, на наш взгляд, определили два духовных элемента: установка на достижение единства мира при сохранении его многообразия и постоянная готовность к своего рода сверхкомпенсации социального дискомфорта. Однако остается крайне сложным вопрос об условиях, способствовавших их формированию и сохранению в истории русской нации.
В исторической литературе сохранилось относительно немного свидетельств о первоначальных особенностях менталитета восточных славян, подтверждающих открытый характер их общежития. Позднеантичный автор Маврикий Стратег определяющей чертой менталитета славян считает присущую им любовь к свободе. Славяне выносливы, легко переносят холод, жар, недостаток в пище, к прибывшим к ним иноземцам они относятся ласково [9, с.102]. Арабского писателя Ибн-Дасту особенно поражают щедрость и гостеприимство восточных славян. Гостям они оказывают почет, обращаются с чужеземцами, да и со всеми, кто часто у них бывает, не позволяя никому обижать и притеснять таких людей [9, с.102].
Вторая значимая социокультурная предпосылка русской ментальности связана с нестабильностью социокультурной среды. Русская нация формировалась и развивалась в условиях постоянного системного риска, определяющегося как внешними, так и внутренними условиями. Относительно внешних, обусловленных геополитическим положением России между Европой и Азией, между «лесом и степью», написано немало. Но проблема заключалась в том, что внешние риски всегда дополнялись и многократно усиливались внутренними, истоки которых восходили к отмеченной выше двойственности изначальной социальной самоорганизации и вызванному ею социокультурному дискомфорту. Риск как следствие вечной неопределенности социокультурных оснований стал самовоспроизводиться, существенно подпитываясь извне.
В условиях постоянного системного риска компенсаторные механизмы обеспечивали адаптацию к неблагоприятным условиям. Это довольно наглядно проявилось в отношении к государственной власти, в котором преобладали два вида компенсации. Первый предопределил отчетливо выраженную патерналистскую ориентацию, безусловное упование на власть на уровне обыденного сознания и массовой культуры. Не случайно власть в России до настоящего времени легитимирована не столько традицией или харизмой вождя, сколько самим фактом своего существования. Да и харизма лидера определяется наличием у него властных ресурсов. На уровне элитарной культуры компенсация обеспечивалась построением концепций об особой роли сильного государства в жизни русской нации, разрабатываемых представителями самых различных течений
— от славянофилов до евразийцев.
Второй вариант компенсации был противоположным по своему вектору, а его выражением явилась идея свободы как воли. Она в значительной степени стала попыткой компенсировать риски, возникающие вследствие тотального подчинения государству в лице его главы вне зависимости от его титула или статуса. Государственная власть, избавляя человека от некоторых внешних рисков, связанных главным образом с угрозами завоевания или природных катаклизмов, предопределяла практически полную зависимость подданного от воли сюзерена. И эта зависимость выступала в качестве одного из социальных механизмов воспроизводства рисков и неопределенностей, стимулируя поиск компенсирующей альтернативы.
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 4 (58), ИЮЛЬ-АВГУСТ 2007
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 4 (58), ИЮЛЬ-АВГУСТ 2007
Не случайно анархизм получил питательную почву в казалось бы этатистской России.
Крайне сложным является и вопрос о влиянии на русскую ментальность христианства и христианской церкви. Безусловно, принятие христианства означало важный шаг к утверждению в русском менталитете и культуре иудеохристианской установки отношения к миру. Но, во-первых, христианство на Руси нигде не смогло преодолеть психологию языческой поры и должно было считаться с этим. А в основе языческой психологии лежала именно установка на единство во многообразии. Кроме того, само христианство характеризовала внутренняя противоречивость, определяющаяся различиями, а иногда и противоположностями ветхозаветной и новозаветной традиции. История православия на Руси представляет собой множество примеров искушения иудеохристианством, поводом для которого обычно служила смена приоритетов. На место евангельской истины утверждалась особым образом интерпретируемая правда Ветхого Завета. В ряду этих ересей и описанное в летописи искушение монаха Никиты, и стригольничество, и жидоство, и, наконец, богословские поиски некоторых религиозных философов конца XIX — начала ХХ веков.
Следовательно, превратившись в один из элементов ментальности русского народа и его культуры, христианские ценности, взгляды и представления не унифицировали их «ядерный потенциал» по западному образцу. Адаптированное к ним христианство стало лишь ведущей культурной подсистемой, на базе которой более или менее успешно объединялись другие элементы. Значение христианства определялось во многом тем, что православие давало широкий простор для построения компенсаторных культурных моделей на уровне как обыденного, так и элитарного сознания.
Библиографический список
1. Брюшинкин В.Н. Феноменология русской души // Вопросы философии. — 2005. - № 1. — С. 31.
2. Вейз Дж.Э. Времена постмодерна (Христианский взгляд на современную мысль и культуру) / Дж.Э. Вейз // Режим доступа к изд.: http://skatarina.ru/library/putzhizn/pmodern/pmodern.htm
— Систем. требования: IBM PC; Internet Explorer.
3. Вьюнов В.А. Русский культурный архетип: страноведение России: / В.А. Вьюнов; УМО вузов России по педагог. образ-ю.
— М.: Флинта: Наука, 2005. — 479 с.
4. Гулыга А.В. Русская идея и ее творцы: / А.В. Гулыга.- М.: Изд-во ЭСКМО. - 448 с.
5. Ефимов Н.И. Русь - новый Израиль. - Казань: Без изд-ва, 1912. - С. 36.
6. Златоструй. Древняя Русь Х - XIII веков. / Сост., авторский текст, коммент. А.Г.Кузьмина, А.Ю.Карпова. - М., 1990. — С. 107.
7. Плотинский Ю.М. Модели социальных процессов. — М., 2001. — С. 212.
8. Поддубный Н.В. Онтологический статус и гносеологическое значение понятия // Системный подход в современной науке. — М., 2004. — С. 393.
9. Трофимов В.К. Менталитет русской нации: / В.К. Трофимов. — 2-е изд., испр. и доп. — Ижевск: ИжГСХА, 2004. — 272 с.
10. Ципко А. Нереальные русские. Миф о русском человеке как тормоз для обновления страны // Российская газета. — 2007.
— 5 мая. — С. 5.
11. Шаповалов В.Ф. Истоки и смысл российской цивилизации. / В.Ф. Шаповалов. — М.: Гранд: ФАИР — пресс, 2003. — 621 с.
12. Шулындин Б.П. Российский менталитет в сценариях перемен // Социологические исследования. — 1999. - № 12. — С. 51-53.
ШЕВЧЕНКО Светлана Николаевна, аспирант.
Дата поступления статьи в редакцию: 18.04.2007 г.
© Шевченко С.Н.
УДК 130 2 М. В. ФИНЬКО
ФГОУ ВПО «Южный федеральный университет» Педагогический институт
ПРОБЛЕМА ОБРАЗОВАНИЯ В РУССКОЙ РЕЛИГИОЗНОЙ ФИЛОСОФИИ
Внедрение современных образовательных моделей может быть эффективным при условии, если они построены на осмыслении ценностей национальной культуры. Система национального воспитания, сформулированная русскими религиозными философами, отчасти соответствует поставленным современностью задачам в области реформирования системы образования в сторону культурологической, личностно ориентированной модели.
Русская философская мысль, являясь органичной частью мировой философии и культуры в целом, вместе с тем отличается национальной самобытностью и в определенной степени уникальностью. Следует отметить, что в последние годы на страницах научных изданий, в средствах массой информации продолжается дискуссия о характере и значимости русской философии.
Дать определение русской религиозной философии действительно непросто, так как в целом она отличается главным и фундаментальным качеством — невозможностью строгого и жесткого выделения критериев, имманентных интеллектуальной отечественной культуре. Русская мысль, к какой бы из областей науки, культуры, образования ни относилась, всегда духовна, органична, образна. В отношении к русской фило-
