CC BY
73
С. В. Мельникова
Иркутск
МЕМУАРЫ СИБИРСКОГО ПРАВОСЛАВНОГО ДУХОВЕНСТВА XIX ВЕКА И ОБЛАСТНАЯ СИБИРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
s. v. melnikova
irkutsk
MEMOIRS OF THE SIBERIAN ORTHODOX CLERGY OF THE XIX CENTURY AND THE REGIONAL SIBERIAN LITERATURE
В статье рассматривается взаимодействие церковной и светской литератур как двух направлений развития русской словесности. Общность обнаруживается в жанровой системе, трактовке сюжета, сочетании художественного и научного начал, восприятии хронотопа Сибири как дихотомического, что дает основания рассматривать церковную мемуаристику как неотъемлемую часть местного литературного процесса, которая сохраняет связь с традициями древнерусской церковной литературы, прежде всего житиями и хождениями. Ключевые слова: православное духовенство, мемуары, областная сибирская литература.
Te article deals with the question of possible rapprochement of church and secular literatures as two directions of the development of Russian literature (the material of the investigation is the memoirs of the Siberian orthodox clergy and the regional Siberian literature of the XIX century). Te generality is found out in genre system, features of a plot, typical combination artistic and scientifc features, perception of space of Siberia as dichotomic that gives the grounds to consider church memoirs as an integral part of local literary process. But it is especially underlined that compositions of clergy don’t lose the communication with traditions of the Old Russian church literature, frst of all hagiographies and journeys. Key words: orthodox clergy, memoirs, the regional Siberian literature.
Т Церковная литература, безусловно, развивается по иным законам, не нжели светская, и требует иных подходов к своему изучению. Однако,
© Мельникова С. В., 2012
как писал в «Обзоре русской духовной литературы» арх. Филарет (Гумилевский), после реформ Петра, в XVIII—XIX вв. «область духовной литературы расширилась, вошла в соприкосновение с предметами обра зования светского, но не против значения христианства...»1 Это расши рение было связано не только с необходимостью для священнослужи телей понимать «дух современной философии», чтобы воздействовать на общество, как отмечает автор «Обзора», но и в предпочтении совре менного литературного языка старославянскому, а также в изменениях на уровне жанрово стилистической системы. В это время церковная литература как совокупность текстов, созданных духовенством, выхо дит за рамки традиционных для нее жанров: появляются мемуары, эссе, сочинения научного и философского характера, написанные духовными лицами, активно развивается церковная публицистика. Эти процессы, очевидно, были обусловлены изменением облика самого духовенства — расширением круга его интересов, сближением духовного образования со светским, обращением к философии и науке.
Особенно ярким примером синергии двух культурных традиций могут служить мемуары духовенства, которые, как и аналогичные со чинения светских авторов, стали появляться с конца XVIII в. Будучи источниками личного происхождения, раскрывающими частную жизнь их создателей, мемуары не являются «авторитетными» текстами, жест ко регламентированными христианской догматикой, а потому весьма свободны по своей форме и языку и открыты литературному влиянию.
Местное духовенство, в отсутствие дворянства, играло первостепен ную роль в культурном развитии края и формировало не только рели гиозные взгляды сибиряков, но и их историческое самосознание и даже литературные вкусы.
С момента своего возникновения в XVII в. сибирская литература имела преимущественно церковно исторический характер и остава лась таковой вплоть до XIX столетия. Так, когда в центральной России уже заканчивалась эпоха классицизма, в Сибири самыми популярными жанрами все еще были жития, сказания о чудотворных иконах и ле тописи. Но и впоследствии, уже в середине XIX в., церковная литера тура продолжала занимать заметное место в круге чтения сибиряков. Немало тому способствовало появление региональной церковной пери одики: «Епархиальные ведомости» (которые в Сибири стали выходить
1 Филарет, архиепископ Черниговский и Нежинский. Обзор русской духовной литературы. 1720—1858 (умерших писателей). Книга вторая. 2-е изд., доп. Чернигов, 1863. С. 1.
с 1863 г., раньше, чем в Москве и Санкт Петербурге), на фоне слабого развития местной журналистики, являлись весьма авторитетным из данием, имевшим не только конфессиональное, но и общекультурное значение. Большую роль в распространении сочинений духовенства играли и духовные миссии — их просветительская, научная и издатель ская деятельность.
Однако если в период освоения и христианизации Сибири церков ная литература обладала фактически культурной монополией, то в XIX столетии она уже была вынуждена сосуществовать и активно взаимо действовать с нарождающейся светской областной литературой, не за висимой от церкви.
Областная сибирская литература имела ряд особенностей. По опре делению А. С. Янушкевича, она всегда была «хронотопична»2: главной ее темой являлась сама Сибирь — как особое географическое, природ но климатическое, культурное, ментальное и духовное пространство. Особенно остро эта хронотопичность ощущалась в XVIII—XIX столети ях, когда Сибирь являлась еще своего рода terra incognita для жителей европейской России и отчасти для самих сибиряков. Именно Сибирью, что отчетливо понимали местные авторы, они могли заинтересовать читающую публику.
И потому типичным для сибирской литературы стало соедине ние художественного и научно просветительского начал. В 30— 40 е гг. местная оригинальная литература развивалась преимуще ственно как краеведческая. Примером тому могут служить «Письма из Сибири» П. А. Словцова, «Поездка в Якутск» Н. С. Щукина, «Поездка к Ледовитому морю» Фр. Белявского, «Записки об Енисейской губер нии» И. Пестова, «Енисейская губерния» А. П. Степанова. И даже пер вые сибирские романы И. Т. Калашникова имели историко краеведче ский характер.
При этом «доминантой в жанровом спектре ассоциирующихся с Сибирью текстов закономерно становились структурные вариации литературного путешествия, поскольку само освоение Сибири, пре вращение ее в объект научного и художественного описания могло осу ществиться только в результате беспрестанных перемещений по ее тер ритории разнообразных наблюдателей — от служилых казаков и первых
2 Янушкевич А. С. Сибирский текст: взгляд извне и изнутри // Сибирь: взгляд извне и изнутри. Духовное измерение пространства. Иркутск, 2004. С. 227.
землепроходцев XVII века до академиков XVIII и администраторов XIX
- 3
столетий» .
Одной из основ регионального сибирского самосознания было чув ство обособленности, отъединенности от России, иногда противо поставленности ей. Сибирь — особое пространство, имеющее свою границу — «Камень», Уральские горы. При этом хронотоп Сибири в со знании как европейцев, так и местных жителей приобретал двойствен ное значение.
Оригинальная сибирская литература на этапе своего становления формировалась преимущественно как документальная и мемуарная. Дневники, путевые заметки, воспоминания превосходили романы и по вести не только количественно, но и качественно. Если последние носи ли в основном подражательный характер, то документалистика предла гала самобытные сибирские темы и сюжеты.
Все эти характеристики, предопределенные, главным образом, менталитетом сибиряка и образом жизни, были актуальны для со чинений не только светских авторов, но и сибирского духовенства. Священнослужители также были вынуждены постоянно перемещать ся по обширному краю, и потому ведущими мемуарными жанрами и в среде духовенства становились путевые дневники, заметки и журна лы. Наибольшее количество подобных сочинений было связано с мис сионерской деятельностью местного духовенства — основной формой духовного служения на окраинах империи.
Составление путевых журналов и дневников, которые включали описание маршрутов и краткое изложение произнесенных для ино родцев проповедей, а также разнообразные церковно статистические данные, входило в служебные обязанности миссионеров. Однако очень часто данные сочинения, будучи текстами, основанными на личных воспоминаниях авторов, написанными хорошим литературным язы ком и не лишенными образности, выходили за рамки служебных отче тов и приближались к художественным сочинениям, отражающим лич ностные, духовные и творческие потребности их создателей. В качестве примера можно привести записки сотрудников Алтайской духовной миссии, считавшейся лучшей в регионе, — свящ. С. Ивановского, прот. С. Ландышева, наконец, самого основателя миссии архим. Макария (Глухарева).
3 Анисимов К. В. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX — начала XX века: Особенности становления и развития региональной литературной традиции. Томск, 2009. С. 24.
Помимо церковно религиозного и художественного, эти сочине ния имели и научное значение. Представители сибирского духовенства ощущали себя первопроходцами и исследователями края не в меньшей степени, чем светские авторы, научно просветительский пафос был свойствен и их сочинениям, которые содержали географические, эт нографические, исторические и другие научные сведения. Не случайно многие местные священники были действительными членами и корре спондентами СО РГО. Например, миссионер свящ. Андрей Аргентов или известный историк сибирской церкви, первый редактор «Иркутских епархиальных ведомостей» прот. Прокопий Громов. Сочинения духо венства были, таким образом, не менее «хронотопичны», чем сочине ния представителей других сословий. И одной из важнейших из тем стала сама Сибирь.
Сибирь заселялась извне, полностью пришлым на момент ее началь ного освоения и христианизации было и духовенство, в том числе все первые сибирские владыки. И многие из них ощущали Сибирь как про странство иное и даже чуждое. Так, еще в 1644 г. Тобольский архиепи скоп Герасим писал в своей челобитной к царю Михаилу Федоровичу:
Земля, Государь, далнея, а люди, Государь, своеобычные, тяжкосердии
4
все, ссылние .
Двадесять пятое зачинаю жити в Сибири лето и не нажилем себе доброго ничего ни в душевном, ни в телесном. Пожалуй, пощади и помилуй, даждь душе скорбящей утешение, прикажи выехать из Сибири к Москве и явиться лицу вашему. Что во мне, уже старцу, и на Сибири?5 -
столетием позже напишет другой тобольский митрополит, украинец по происхождению, Филофей Лещинский, исполненный подвижниче ского духа и много сделавший для христианского просвещения далекого края, но тем не менее под конец своей жизни очевидно уставший и от части разочаровавшийся в нем.
Для священников, как и для всего российского общества, была актуальна мифологема Сибири как пространства тюрьмы и ссылки.
4 Литературные памятники Тобольского архиерейского дома XVII века / Изд. подгот. Е. К. Ромодановская и О. Д. Журавель. Новосибирск, 2001. С. 268.
5 Письмо бывшего Тобольского митрополита Филофея Лещинского (в схимонахах Федора) к Феофану Прокоповичу с просьбою о позволении выехать из Сибири на обещание в Киево-Печерскую Лавру // Киевские епархиальные ведомости. 1877. № 20. С. 545.
Подтверждением тому может служить письмо Иркутского владыки Вениамина к графу Победоносцеву:
.доселе в Сибирь назначались на архиерейские кафедры и на семинар скую службу люди, или менее способные, или чем нибудь заслужившие не благоволение начальства. Так, мой предместник преосв. Парфений, когда ехал в Сибирь. всем открыто говорил, что предпочел бы быть в Казани викарием, чем в Сибири епархиальным архиереем. Его предместник преосв. Евсевий плакал, оставляя Самару для Иркутска. И я сам с великой скор бью принял назначение из ординарных профессоров Академии в ректора Томской семинарии. Мне самому приходилось слышать в Петербурге: «лучшие люди нужны во внутренней России, особенно в западном крае, а в Сибири могут служить какие нибудь.»6.
Будущих архиереев, выходцев из европейской России, Сибирь за частую не удовлетворяла и с собственно эстетической точки зрения, тяготя своей удаленностью от центра, поражая скудностью пейзажей и убожеством городов, грубостью и малообразованностью населения, что отражалось в их мемуарах. Весьма не лестную характеристику си бирским городам, встречавшимся на его пути, дает в своих записках молодой Нил (Исакович), следующий в Иркутск в 1838 г. для занятия там епископской кафедры. Приведем характеристику Тобольска, ста рейшего из сибирских городов:
О Тобольском обществе не знаю, что сказать. Но, кажется, что оно не славно ни по количеству, ни по качеству своему. Сословие, нарицаемое дворянским, тут не зарождалось; купечество убито неблагоприятными об стоятельствами. класс чиновничий, как и везде, горемыкается; прочие же сословия думают лишь о насущном. Такова то старая столица Сибири!7
Однако в восприятии Сибири людьми духовного сословия было и нечто особенное:
.Сия страна Сибирская великая и пространная, но гладная; но не глад хлеба и воды, ибо этим преизобильно, но глад неслышания Божия, ибо во всей Сибири нет ни одного общежительного монастыря, куда мог бы при бегать гладный народ и насытиться словом Божиим и Благочестием; а церкви здесь очень редки, на 100 верст одна, а то еще и того нет; а служба в церквах
6 Частная переписка Высокопреосвященнейшего Вениамина, архиепископа Иркутского с Обер-прокурором Св. Синода К. П. Победоносцевым. Иркутск, 1916. С. 109-111.
7 Путевые записки преосвященного архиепископа Нила. Ярославль, 1874. С. 26.
бывает только в самые великие праздники, но и то не всегда; приходы очень
обширные, а священников мало8.
Именно этот «глад духовный» становится основой сибирского хро нотопа и его дихотомии в сознании сибирского духовенства. Его ана логи в светском сознании — недостаточное культурное, экономическое, политическое развитие края.
С одной стороны, этот «глад неслышания Божия» заставлял отказы вать Сибири в сакральности, с другой — настоятельно требовал ее са крализации. Несмотря на все неудобства и лишения сибирской жизни, именно он привлекал сюда священников и миссионеров, главной целью которых было духовное просвещение и воскрешение далекого края. В XIX в. Сибирь, как никакая другая область России, открывала про странство для духовного подвига. Не случайно и архиеп. Нил, и архиеп. Вениамин, несмотря на свое недовольство Сибирью, именно в ней виде ли свое будущее духовное поприще. «Божий промысел, призвавший меня на чреду служения указал мне поприще деятельности в дальних окраи нах обширного отечества нашего», — пишет Нил9. «Я всегда благодарил и благодарю Бога, что хотя против воли попал на службу в Сибирь, и дай Бог, чтобы до гроба не изменилась моя привязанность к ней.»10— такие слова рядом с определением сибирской службы как ссылки мы находим в письме Вениамина к Победоносцеву.
Можно сказать, что именно этот пафос миссионерской сакрализации сурового и дикого края становится ведущим в самоопределении местных миссионеров и священников и формирует собственно сибирский сюжет в церковной мемуаристике. Подобный сюжет был и в светских мемуарах, однако строился он там на несколько иных основаниях. Так, в проник нутых сибирским патриотизмом сочинениях областников Ядринцева, Потанина и др. биографический сюжет, по мнению К. В. Анисимова, складывался на противопоставлении двух мотивов — бегства из Сибири, являющегося поведенческим стереотипом, и возвращения назад, вос принимаемого почти как подвиг11. Сходная сюжетообразующая идея в духовной литературе — идея служения и духовного преобразования сибирского пространства.
8 Инок Парфений (Агеев). Автобиография монаха Парфения (бывшего в Молдавии раскольника, затем постриженика русского Пантелеимонова монастыря на Афоне). М., 2009. С. 152.
9 Путевые записки преосвященного архиепископа Нила. С. 1.
10 Частная переписка высокопреосвященнейшего Вениамина. С. 110.
11 Анисимов К. В. Проблемы поэтики литературы Сибири. С. 172—198.
В свете этой идеи особую окраску приобретают такие «светские» жанры, как путевые заметки и автобиографии: под пером священно служителей они часто стремятся стать религиозными паломничества ми и житиями. Примеры тому многочисленны, но остановимся на двух. Так, семинарист Георгий Добросердов, будущий свят. Герасим, собира ясь в 1831 г. в целом рядовую миссионерскую поездку по Иркутской епархии, придает ей исключительное значение. В его путевом дневнике читаем:
.при чтении Евангелия, разогнутого самим святителем над главами на шими, унылый и нерешительный доселе отдаться предлежащему мне делу всецело, вдруг я почувствовал, что в меня как бы бодрость вселилась и сила к предстоящим подвигам. Я, как орел в обновленной юности, укрепился при этом и был на самыя раны готов (Пс. 37,18)12.
Отправляясь в путь, Добросердов дает обет («отдаться предлежаще му делу всецело»), он готовится к испытаниям, а все дорожные встре чи и впечатления наполняются для него особым духовным смыслом. Сакральный характер приобретает прежде всего сама сибирская при рода — суровая и прекрасная: созерцание ее открывает путешественни ку Божественное величие и заставляет задуматься о бренности земного существования:
Помолившись Господу, мы отправились в село Тайтурку и дивились на пути, при виде дивной панорамы, чудному персту Всевышнего, который, поставив горы в мерилех и холмы в весе (Ис. 40:12), все привел в безмерное
устройство13.
Можно сказать, что переживания юного проповедника в его первой миссионерской поездке сближаются с ощущениями, которые испытыва ет паломник, переходя из профанного пространства в сакральное и при общаясь к новому, духовному миру и мировосприятию. Но при этом миссионер и сам активно преображает действительность, проповедуя Слово Божье.
Еще полнее, чем в путевых заметках, сибирский сюжет раскрывает ся в автобиографиях духовенства. Выше мы цитировали письма преосв. Вениамина (Благонравова), теперь обратимся к его собственноручно му жизнеописанию. Вениамин был иркутским владыкой в конце XIX в. Выходец из Тамбовской губернии, свое назначение в Сибирь, как мы ви дели, он воспринял поначалу весьма драматично. Но это был не просто
12 Архиепископ Герасим (Георгий Добросердов). Дневники. Иркутск, 2011. С. 58.
13
перевод по службе. В его восприятии это переход в качественно иное пространство, чему придавалось почти мистическое значение, что под тверждают многочисленные пророческие сны и видения, окружающие данное событие. Так, перед назначением в Иркутск владыка видит себя пересекающим Байкал, на противоположном берегу которого его под жидает сам дьявол, однако он не пугается и отдается на милость Божью.
Но Сибирь для преосв. Вениамина уже обладала сакральностью («Иркутск мне больше всего нравится святынями. только бы не ли шиться покровительства угодника Божия св. Иннокентия, чего я, мне казалось, должен буду лишиться, если оставлю Сибирь»)14 и, что самое главное, поддавалась дальнейшей сакрализации, оставляя место мисси онерскому и даже апостольскому подвигу. И если в юности Вениамин мыслил себя монахом и затворником, то, став архиепископом в Сибири, он с готовностью принимает новое предназначение — святителя, мисси онера и храмостроителя. В результате сама автобиография Вениамина приобретает характер святительского жития, с традиционными для него рубриками: храмостроительство, просвещение паствы и духовенст ва, миссионерство, чудеса, в данном случае — видения и пророчества. Лейтмотивом же повествования становится неизменная Божья Помощь во всех делах преосвященного, и прежде всего в миссионерском просве щении края. Не случайно главным итогом своей жизни владыка считает количество крещенных им и при нем бурят.
До сих пор мы говорили о специфически «сибирских» чертах в об ластной литературе, как бы забывая о том, что она — неотъемлемая часть и вариант развития «большой» русской литературы. На самом деле все важнейшие художественные открытия русской литературы и общее на правление эстетической мысли разных периодов, пусть и с некоторым опозданием, находили отражение в сочинениях сибирских писателей. И духовные авторы не составляют здесь исключения. Будучи людьми образованными, часто выходцами из европейской России, выпускника ми центральных семинарий и академий, они прекрасно ориентировались в современном им литературном процессе и были знакомы с творчест вом великих русских писателей. И потому можно предполагать влияние на сочинения духовенства как отдельных писателей, так и целых литера турных направлений. Так, дневник святителя Герасима, к которому мы обращались выше, с характерным для него образом автора — одиноко го, тоскующего, чувствительного и склонного к слезной умиленности
14 Вениамин (Благонравов). Автобиография высокопреосвященного Вениамина, архиепископа Иркутского и Нерчинского. Иркутск, 1913. С. 39.
путешественника созерцателя — имеет несомненную связь с поэтикой сентиментального путешествия, а слог святителя сопоставим со слогом Карамзина. Однако эта тема требует отдельного разговора.
Ограниченный объем статьи, а значит, и возможных примеров, не по зволяет делать каких либо определенных и тем более окончательных выводов, и потому мы можем лишь предполагать, что мемуаристика сибирского православного духовенства развивалась если и не в русле современного ей областного литературного процесса, то в тесном со прикосновении с ним. Общность обнаруживается и в системе жанров, ведущим среди которых является путешествие, и в соединении художе ственного и научного начал, и в особом ощущении сибирского простран ства, и, наконец, в наличии специфического сибирского сюжета, взятого, однако, в его духовной проекции. Источником этой общности являлся сам сибирский менталитет. Очевидно, не меньшее влияние на мемуары и другие сочинения духовенства, причем не только сибирского, оказыва ла и русская литература в целом. Подобные наблюдения дают основания говорить о целостности русской словесности, казалось бы, утраченной в процессе секуляризации российского общества.
Однако нельзя не признать тот факт, что, активно взаимодействуя со светской литературой, своими корнями церковная мемуаристика уходила в традицию древнерусской церковной биографической литера туры, большое значение для которой имела поэтика жития и хождения. И именно в этой литературе священники XIX в. находили подлинное духовное основание для своих сочинений.
