CC BY
204
Е. Е. Хазимуллина
Башкирский государственный педагогический университет им. М. Акмуллы, Уфа
МЕХАНИЗМ РЕЧЕВОГО ВОВЛЕЧЕНИЯ В ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЭКСТРЕМИСТСКИХ ОРГАНИЗАЦИЙ
Массовая распространенность и чрезвычайная опасность экстремистских воззваний, обращенных к широкой аудитории и направленных не только на оправдание, пропаганду, но и осуществление деструктивной, в т. ч. террористической, деятельности против многочисленных социальных, национальных, конфессиональных и расовых групп людей, целостности государств, свободы личности, побуждают фундаментальную лингвистику к активной разработке теоретических установок и методик качественного, объективного и всестороннего анализа конфликтогенных речевых сообщений. Выявление в текстовых деликтах (печатных, электронных, рукописных, аудио- и видеоматериалах, публичных высказываниях, интернет-комментариях и проч.) противоправной, как правило, завуалированной информации — сложная экспертная задача, требующая высокого мастерства, профессионализма, наблюдательности, а нередко и стрессоустойчивости филолога. Методологические трудности проведения лингвистических экспертиз связаны не только с неопределенностью круга допустимых и достаточных методов исследования, отсутствием четкого алгоритма их применения, критериев глубины лингвистического описания, но и с различной интерпретацией феноменов, подлежащих выявлению и анализу при ответе на типовые вопросы о вовлечении в деятельность экстремистских организаций.
Хотя лингвист и не квалифицирует высказывания или организации, от имени которых они транслируются, как экстремистские (в противном случае это было бы выходом за пределы лингвистической компетенции), при установлении содержания призывов, самого факта и характера побуждения, выражаемого в тексте, ему приходится обращаться к понятию экстремизма, которое не является
строго определенным. В лингвоэкспертной, политологической и юридической литературе в самом общем виде оно трактуется как приверженность к крайним взглядам и мерам (ехЬтетш — от лат. «крайний»), главным образом, в политике, как теория и практика достижения политических целей посредством «крайних», запрещенных способов. Согласно Федеральному закону от 25 июля 2002 г. № 114«О противодействии экстремистской деятельности» (п. 1. ст. 1), к таковым относятся:
1) деятельность общественных и религиозных объединений, либо иных организаций, либо средств массовой информации, либо физических лиц по планированию, организации, подготовке и совершению действий, направленных на насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности Российской Федерации; подрыв безопасности Российской Федерации; захват или присвоение властных полномочий; создание незаконных вооруженных формирований; осуществление террористической деятельности; возбуждение расовой, национальной или религиозной розни, а также социальной розни, связанной с насилием или призывами к насилию; унижение национального достоинства; осуществление массовых беспорядков, хулиганских действий и актов вандализма по мотивам идеологической, политической, расовой, национальной или религиозной ненависти либо вражды, а равно по мотивам ненависти либо вражды в отношении какой-либо социальной группы; пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признаку их отношения к религии, социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности; 2) пропаганда и публичное демонстрирование нацистской атрибутики или символики либо атрибутики или символики, сходных с нацистской атрибутикой или символикой до степени смешения; 3) публичные призывы к осуществлению указанной деятельности или совершениюуказанныхдействий;4) финансирование указанной деятельности либо иное содействие ее осуществлению или совершению указанных действий, в том числе путем предоставления для осуществления указанной деятельности финансовых средств, недвижимости, учебной, полиграфической и материально-технической базы, телефонной, факсимильной и иных видов связи, информационных услуг, иных материально-технических средств.
Понятно, что часть названных действий осуществляется исключительно речевыми способами, в связи с чем актуальным становится, во-первых, определение речевого (словесного) экстремизма
(малая изученность этого феномена отмечается в [Галяшина 2006: 7, 8; Бельчиков и др. 2010: 79-80]) и, во-вторых, разработка лингвистических методик его исследования, предназначенных прежде всего для выявления целей и смысла конфликтогенных сообщений (см. п. 23 Постановления пленума Верховного суда РФ «О судебной практике по уголовным делам о преступлениях экстремистской направленности» от 28 июня 2011 г.). Необходимо подчеркнуть, что вторая задача не может и не должна решаться без первой, потому как побуждение к иным способам достижения политических целей не выходит за рамки правового поля и, соответственно, не подлежит лингвоэкспертному описанию. Если понимать словесный экстремизм как целенаправленный акт публичной передачи сообщений
в форме устных или письменных речевых высказываний, которые призывают или подстрекают к осуществлению, инициируют, провоцируют или руководят противоправными действиями экстремистского толка, оправдывают или обосновывают их; пропагандируют нацистскую или сходную с ней до степени смешения символику и атрибутику; направлены на возбуждение национальной, расовой или религиозной вражды либо ненависти, включая передачу информации языковыми средствами в публичных выступлениях, печатных изданиях, средствах массовой информации (радио, телевидение) [Галяшина 2006: 32],
то при производстве соответствующей экспертизы лингвист должен: 1) выявлять сам факт побуждения, имеющий определенные языковые признаки (побуждение — «понуждение кого-либо к какому-либо действию, поступку» [БАС: т. 10, 54]), и 2) описывать конкретное содержание такого побуждения, в частности содержание призывных действий (подобная позиция находит свое отражение, например, в [Баранов 2013:450-475], ср. альтернативную точку зрения в [Бринев 2009: 137-142]). Таким образом, ведущим проявлением словесного экстремизма следует признать тексты, содержащие призывы и иные виды побуждения целевой аудитории к противоправной экстремистской деятельности.
Как показывает наш опыт лингвоэкспертного анализа (около 3 тыс. устных, письменных, аудио- и видеоматериалов экстремистской направленности) в рамках деятельности Центра лингвистических экспертиз и редактирования (ЦЛЭР) при кафедре общего языкознания БГПУ им. М. Акмуллы, действительно, часто
обнаруживается прямая корреляция между выражаемым в кон-фликтогенных сообщениях побуждением и диспозициями соответствующих статей УК: к примеру, регулярными являются призывы к осуществлению действий, направленных на нарушение целостности РФ (в частности, к созданию на ее территории иных государств, к полной суверенизации, отделению республик, захвату земель в целях расширения, например, исламского государства и т. п.) — ст. 280.1, а также публичные призывы к насильственному изменению конституционного строя РФ (ст. 290), к развязыванию агрессивной войны (ст. 354); побуждение к организации экстремистского сообщества (ст. 281.1) коррелирует с призывами к объединению людей на основе определенной, чаще всего воинствующей, идеологии1, программы действий, связанных с достижением политических целей, с получением властных полномочий, в т. ч. вооруженным путем; к организации деятельности экстремистской организации (ст. 280.2), что выражается в призывах, направленных на вовлечение других людей в деятельность и структуру конкретных политических партий, религиозных объединений и т. п.
Нередко подобные призывы являются оценочно-мотивированными (высказываются на фоне оценочных пресуппозиций, способствующих возбуждению ненависти, вражды, унижению человеческого достоинства, в т. ч. групп людей, объединенных по признакам расы, национальности, принадлежности к социальной группе и т. д. — ст. 282 УК) и имеют достаточно характерные способы выражения (их каталогизация — одна из приоритетных задач юрислингвистики): соответствующие смысловые глаголы повелительного наклонения или изъявительного — в функции побуждения, единицы с семантикой долженствования, необходимости и возможности совершения действия, лексика запрета и разрешения, перформативные глаголы и образованные от них существительные, косвенные вопросы-побуждения, акциональная и деструктивная лексика, тематические классы агрессии, войны, борьбы, оценочные и эмоционально-экспрессивные наименования (используемые для усиления речевого воздействия), целевые конструкции, прилагательные и наречия сравнительной и превосходной степени сравнения,
1 Идеология — «система взглядов, идей, представлений, характеризующих то или иное общество, тот или иной класс или политическую партию» [СТС 2005: 233].
речевые акты устыжения, увещевания, предостережения, угрозы, обещания награды и проч., демонстрация программы, способов реализации призывных действий и др.
Однако в текстах, построенных на основе стратегии сознательного вуалирования конфликтогенного содержания, квалификация побуждения бывает крайне затруднительной, поскольку в них на первый план (в фокус явного содержания) выводятся такие действия, грамматическая реализация которых также указывает на волюнта-тивный коммуникативный регистр, хотя сами они не находят отражения в законодательных актах и, более того, ни с точки зрения лексической семантики, ни здравого смысла до экстремистских явно не «дотягивают». Если призывы к финансированию, материальной поддержке революций, вооруженной борьбы, джихада, к приготовлению оружия (вплоть до ядерного, которое следует применять, даже если кафиры не нападают) и т. п. по логике вещей можно считать направленными на вовлечение в деятельность экстремистских организаций, то в какой степени правомерно причислять к таковым призывы к занятию спортом, тренировке физической силы, к усиленному труду, работе (в т. ч. во благо религии, на пути Аллаха) или же к сплочению, объединению представителей какой-либо социальной группы, расположения к себе людей, формирование в них симпатии, а также внушение абсолютной любви и преданности богу совместно с призывом выполнять все его приказы без колебаний и без исключения? Допустимо ли положительное экспертное заключение в случае, если вовлечение в подобную деятельность осуществляется от имени группы, организации, компании, фирмы, конторы, предприятия, сплочения, коллектива, от лица проповедников, философов, ученых без какой-либо дополнительной конкретизации референта? Или правильнее считать такие тексты текстами о единении, вере, о спорте, работе, дружбе и любви?
В целях адекватного решения данного вопроса лингвисту необходимо принимать во внимание тот факт, что «набор „ключевых" лексем далеко не всегда предсказывает содержание призыва» [Баранов 2013: 451]. Такие свойства текста, как связность, целостность, интенциональность, модальность, жанрово-стилевая ориентация, интертекстуальность и др., а также способность контекста существенно трансформировать языковую семантику единиц, организующих его, сами по себе открывают говорящему простор
для словесной эквилибристики, создания подтекста, скрытых смыслов (см. об этом в [Хазимуллина 2013; 2015]). К примеру, в одном из исследованных нами текстов буквальное содержание призыва 'мусульмане, в т.ч. мусульмане Сирии, военные и военнообязанные Сирии должны бояться Аллаха, быть терпеливыми, нести службу на заставах, должны стоять на истине и не ослабевать перед тиранами справедливости' в контексте, на основе ассоциативной связи слов с позитивно-оценочной семантикой (истина — справедливость — благословенный — праведный), синтагматической связи (благословенная революция, праведный Халифат), а также пресуппозиций о врагах мусульман, конкретизируется: 'мусульмане, в т.ч. мусульмане Сирии, военные и военнообязанные Сирии должны бояться Аллаха, быть терпеливыми, нести службу на заставах (в революционных воинских подразделениях на границах Сирии — против тирана современности — Башара, чтобы свергнуть его режим, существующий общественный строй), должны стоять на истине (= способствовать укреплению... религии Аллаха, установлению праведного Халифата) и не ослабевать перед тиранами справедливости (= перед всем мировым сообществом, противостоящим благословенной революции Ша-ма, в т.ч. Америкой, Россией, Ираном)'. Подобная конкретизация, безусловно, переводит текст из относительно безобидных в разряд конфликтогенных.
Практика проведения в ЦЛЭР комплексных, лингвистико-религиоведческих и лингвистико-политологических, экспертиз регулярно демонстрирует продуктивность применения лингвистических методов, направленных на выявление скрытой семантики и завуалированного побуждения, в сочетании с религиоведческой или же политологической атрибуцией текстов по идеологическим признакам в целях более точной квалификации фактов словесного экстремизма: лингвист исчерпывающе описывает скрытое содержание, призывы, в то время как религиовед устанавливает принадлежность исследуемых материалов конкретной религиозной, а политолог — политической организации — так называемым фирме, проповедникам, сплочению и т. п. Необходимо подчеркнуть, что качество лингвоэкс-пертного исследования текстов с имплицитным конфликтогенным содержанием обеспечивает применение не схоластических, исключительно формально-грамматических, а лингвопрагматических методов (с отслеживанием коммуникативных намерений адресанта,
его установок на речевое воздействие, отношения к сообщаемому, репрезентируемых ценностей, оценок и проч., собственно иллокутивного и перлокутивного эффектов), причем на основе более глубокого понимания сути феноменов побуждения и вовлечения, их психоречевого механизма.
Понятие вовлечения в науке и в законодательстве строго не определено, его содержание, как правило, выводится на основе лексического значения: вовлечение — от вовлечь «склонить к чему-л., привлечь к участию в чем-л.» [МАС: т. 1, 191] ср.: вовлекать — «побуждать, привлекать кого к участию в какой-либо деятельности, работе ит.п.» [БАС: т.2, 490]; следовательно, вовлечение — это побуждение, привлечение кого-либо к участию в какой-либо деятельности. В юридической, социологической и психологической литературе вовлечение интерпретируется как активное воздействие с целью формирования в ком-либо желания, намерения, потребности в осуществлении какой-либо деятельности (см. [Голяндин 2013: 39; Злоказов 2014: 83; Сокол 2014: 135; Романова 2015: 96] и др.). Таким образом, вовлечение является особой разновидностью побуждения — приобщения людей к (со-)участию в какой-либо деятельности (ср.: пропаганда, агитация, подстрекательство, вербовка, провокация, шантаж и т. п.). Данная форма побуждения (и шире — воздействия) предполагает взаимодействие субъекта — вовлекателя, и объекта — вовлекаемого, осуществляемое в определенной ситуации, конкретных социальных условиях (дискурсе — не только реальном, но и виртуальном). Частным случаем вовлечения, реализуемого с помощью речи, выступает
коммуникативно-семиотический процесс и использование контекстных ресурсов для формирования и приведения в действие готовности участников интеракции к совершению согласованных поступков на основе сопричастности, сопереживания, симпатии, принимаемых обстоятельств, разделения ответственности с группой, заинтересованности в совместном достижении поставленных целей и т.д. [Катышев, Кильдибекова 2015: 90];
вовлечение может осуществляться и лицом, не являющимся членом какой-либо организации, не обязательно также участвующим в ее деятельности.
Вовлечение основано на воздействии — разными, в т. ч. и речевыми, средствами — вовлекателя, имеющего явное или скрытое
(вуалируемое) намерение побудить вовлекаемого к определенным действиям, изменить его поведение. Именно возбуждаемая, создаваемая или же транслируемая субъектом вовлечения его объекту потребность (и, следовательно, соответствующая интенция, коммуникативное намерение вовлекателя) выступает, с одной стороны, элементом, запускающим и во многом предопределяющим речевой процесс вовлечения, а с другой — средством приобщения вовлекаемого к криминальной деятельности (это и есть результат вовлечения). Речевое воздействие в различных аспектах (кто? на кого? для чего? как, какими средствами? в какой степени успешно? воздействует) является наблюдаемым в аудио- и видеозаписях, сделанных скрытыми устройствами, фиксирующими реальные акты вовлечения. При анализе же распространяемых печатных и видеоматериалов возможности лингвиста ограничены: он может исследовать лишь результат порождения речи (сам текст, его особенности) и, исходя из него, оценивать общий потенциал воздействия (прогнозирование влияния текста на конкретную аудиторию — задача психологов). В последнем случае мы наблюдаем попытку, а не результат вовлечения — реализацию интенций вовлекателя, а не изменившееся сознание и поведение вовлекаемого.
Однако поскольку вовлечение в экстремистскую деятельность (конкретные противоправные действия — это компетенция юриста, суда) осуществляется посредством речи, коммуникативной деятельности, эксперту-лингвисту следует понимать, что текст в норме, независимо от формы своей реализации, всегда так или иначе организован под опосредованным влиянием мотивов, находящих свое выражение в коммуникативных намерениях его автора. Коммуникативные намерения, даже если они полностью не осознаются говорящим, реализуются на всех речевых уровнях:
... от мотива, стоящего у истоков высказывания, зависит выбор из всех возможных связей, стоящих за словом, только тех, которые соответствуют данному мотиву и придают этому высказыванию совершенно определенный субъективный (аффективный) смысл [Лурия 2002: 104].
Именно поэтому мы считаем выявление коммуникативных намерений говорящего важнейшим этапом лингвопрагматического анализа, предполагающего экспликацию исследователем взаимосвязей
между композицией, содержанием, жанрово-стилевой организацией, функциями текста и структурой и целями акта коммуникации (о важности учета мотивов и интенций говорящего см. исследования Е. С. Кара-Мурзы, Е. В. Кирилловой, С. А. Кузнецова, Т. В. Чер-нышовой в [Теория и практика 2003: 99, 162, 167, 234, 243], а также [Денисюк 2004; Гришечко 2008: 58; Шахматова 2014: 127] и мн. др.). И если в каком-либо тексте обнаруживаются явные или скрытые, намеренно вуалируемые, интенции побудить адресата к каким-либо, в т. ч. противоправным, действиям, эксперт должен отследить их реализацию.
Таким образом, в основе речевого вовлечения лежит механизм трансляции, возбуждения либо формирования специфической мотивационной установки в объекте воздействия. Как процесс, мотивация имеет начало, течение, исход и подчиняется законам функционирования психики человека [Соловьева 2006: 20]. Внут-реннеорганизованная мотивация (интринсивная: когда объект вовлечения обнаруживает собственную потребность в совершении действий, достижении определенных целей) является, как правило, более устойчивой и результативной; см., например, факты самововлечения: Я (очень) хочу принять участие в... Много слышал об этом, думал...; Хотелось бы узнать поподробнее... Не терпится прийти на занятия!; Мы должны больше работать над этим!; ср. первичное значение слова побуждение — 'влечение, стремление к осуществлению чего-либо; потребность сделать что-либо' [БАС: т. 10, 53]. Внешнеорганизованная, или экстринсивная, мотивация предполагает более длительный путь принятия объектом вовлечения чужих, внешних установок, передаваемых посредством просьбы, требования, инструкции, приказа, призыва, манипуляции и т. д., их интерио-ризацию, усвоение (см. описание базовых мотивационных моделей в [Ильин 2004: 74-103]). И в том, и в другом случае человек проходит стадии (при условии их вербализации — доступные для наблюдения лингвиста) осознания потребности, оценки ее значимости для себя и для других, возможных последствий, эмоционального переживания, поиска цели и средств ее достижения, мобилизации воли и собственно акта совершения необходимого действия.
При этом мышление человека также играет роль движущего фактора (внешняя цель может быть принята не сразу или вовсе отвергнута; как защитная реакция может возникать «негативизм»,
т. е. сопротивление объекта вовлечения, когда он не имеет соответствующих внутренних потребностей), в связи с чем становится понятным особый упор экстремистских организаций на изменение сознания объекта вовлечения, «промывание мозгов». Так, очевидны, например, различия в степени вовлеченности (от первоначальной — слабой, ознакомительной — до очень высокой, выражающейся, с одной стороны, в кратких, полуритуальных репликах согласия (да, угу/ ага), более осмысленных, оценочных (согласен, понимаю, это понятно, ясно, конечно, знаю, правильно, хорошо, естественно, не вопрос!), а с другой — в развернутых комментариях, суждениях, содержательных ответах на вопросы, маркерах инклюзивности (мы, наш, все вместе и т. п.); возможны также уходы с обучающих и иных занятий, акты выражения несогласия, протеста. Интересной представляется и следующая деталь: «Несмотря на то что при всех формах внешнеорганизованной мотивации, в том числе и при использовании императивных форм воздействия, последнее слово в принятии решения и формировании намерения остается за самим субъектом, основание его действий и поступков приобретает другое содержание. Суггерент переносит ответственность на воздействовавших на него людей, которые как бы заменяют собой его совесть и санкционируют действия» [Ильин 2004:106].
В разворачивающемся ретроспективно коммуникативном процессе вовлечения лингвисту-эксперту приходится по сути отслеживать, с одной стороны, стадии речевой актуализации интенций вовлекателя, а с другой — успешность вовлечения и степень вовлеченности объекта воздействия, т. е. этапы постепенной ин-териоризации потребности участия в экстремистской деятельности, — по совокупности собственно языковых и поведенческих маркеров (внимание к вербальным и невербальным сигналам вовлечения демонстрируется и в работах зарубежных исследователей: [Gumperz 1982: 1; Gumperz 1992: 230; Goffman 1963: 36; Chafe 1985: 105; Chafe, Danielewicz 1987: 19-23]). Решение этой задачи предполагает применение, помимо традиционных лингвистических методов исследования, также дискурсивного и интент-анализа — с опорой на функциональную грамматику, семантику и теорию речевых актов. В поле зрения эксперта в данном случае — те аспекты коммуникации, которые входят в ведение и других гуманитарных наук — прежде всего, психологии, социологии,
политологии и юриспруденции. Таким образом, описание феномена вовлечения носит междисциплинарный характер, а потому требует от лингвиста соответствующих, «пограничных», знаний (см. задачи психолингвистики, социолингвистики, политической лингвистики, юрислингвистики, лингвосемиотики и т. п. дисциплин). Вместе с тем, главным предметом его изучения являются все же речевые средства.
Итак, вовлечение — это сложный, многофакторный процесс, основанный на целенаправленном, как правило, поэтапном изменении сознания и поведения, психологической подготовке объекта воздействия к выполнению экстремистских и иных действий. Трансформация психики взрослого человека предполагает ломку его стереотипов, установок, ценностей, искоренение сформированных представлений, усвоенных моделей поведения, их замену новыми и проч. В ход идут все мыслимые и немыслимые, в т. ч. манипуля-тивные, речевые приемы: убеждение (нередко с помощью «кривой» логики, оценочно-маркированной системы аргументации, лжи, навязываемых пресуппозиций), внушение (весьма популярны разнообразные, многократные повторы ключевых идей, в частности «прием продленной семы»), эмоциональное заражение (имитируются традиционные риторические идеалы, максимы), мотивация подражания (широко используется апелляция к авторитетному мнению, личному примеру, жизненному опыту и др.).
На основе исследованных нами материалов можно говорить, как минимум, о 4 этапах вовлечения и — соответственно — степенях вовлеченности в деятельность экстремистских организаций: 1) «якорение»; 2) подготовка к принятию установок и целей организации; 3) вхождение в организацию (= членство, закрепленное клятвой, уговором, кодексом и т. п.); 4) погружение в деятельность. На каждом из этих этапов реализуются:
а) типовые интенции вовлекателя (к примеру, на установление доверительных, регулярных взаимоотношений, на «прощупывание» кандидатуры, выяснение ее склонностей, возможностей, на усиление влияния вовлекателя и самой организации, удержание внимания объекта вовлечения, удержание его в структуре группы, разъяснение ему идеологии, приобщение к деятельности во имя гиперцелей, сплочение и др.);
б) характерные стратегии и тактики речевого воздействия (прежде всего кооперативные — направленные на
объединение с объектом воздействия и одновременно — на отграничение его от других больших и малых социальных групп; ср. «я»/«ты»/«вы»/«мы-общение», оппозиции «мы (хорошие, ,здоровыенепорочные, полноценные)» — «они (плохие, больные", порочные, неполноценные)»; подчеркнем, что степень императивности, экс-плицитности и категоричности побуждения возрастает по мере вхождения адептов в структуру экстремистской организации, эвфе-мизация и вуалирование призывных действий обнаруживается на ранних этапах вовлечения);
в) в различных речевых жанрах (совет, рекомендация, разъяснение, предложение (помощи в решении проблем), «мужской уговор», негативно-оценочное описание «положения вещей» (которое необходимо изменить), беседа, прения, более или менее продолжительные сообщения — анализ, «исследование», комментарии, объяснение, явные и скрытые призывы и др.), а также видах репродуктивной или же, напротив, продуктивной речевой деятельности (чтение, просмотр видеоматериалов, слушание, конспектирование, диалог, вопросно-ответная форма, дискуссия и др.) обнаруживаются характерные типы коммуникативных реакций, свидетельствующие о различной степени вовлеченности объекта: выражение интереса, согласия, собственной оценки, запрос дополнительной информации, дача обещаний, отчет о выполненных действиях, обмен опытом, осведомленность о содержании и способах деятельности группы, взаимоотношениях, участие в планировании совместных акций и т. п. (ср. возможные реакции невовлеченности — непонимания того, о чем идет речь, «отсутствия», скуки, раздражения, отторжения, желания поскорее уйти, требование соблюдения регламента и проч.).
Важнейшими показателями вовлеченности в деятельность экстремистской группы являются: 1) маркеры коммуникативной активности (в т. ч. активного и рефлексивного слушания), регулярности присутствия, посещений и речевых действий; 2) инклюзивно-сти и корпоративности (это прежде всего глаголы инклюзивного действия, местоимения мы, наш, выражения с семантикой общности, объединения — вместе с (нами), с теми, (кто), совместно, все (как один), весь, без исключения, никто не останется (в стороне, безучастным), помогать, поддерживать, содействовать, взаимодействовать, примкнуть, войти, сплочение ит. п.; самоназвания, в т. ч. шуточные, ироничные по наименованию организации (Х-йцы,
Х-(ов)цы, Х-ии) и др.); 3) выражаемая вербально готовность конспирироваться и выполнять призывные действия, в т.ч. в рядах экстремистской организации, при понимании их противозаконности.
Ведущая коммуникативная роль вовлекателя проявляется в том, что он организует общение, проводит обучающие и иные занятия, активизирует и направляет деятельность вовлекаемых, использует специальные обращения с целью усиления апеллятивной и контактоустанавливающей функции, продуцирует пространные монологи, доминирует в диалогах, расставляет содержательные акценты, настойчиво проводит ключевые идеи, разъясняет необходимые положения, осуществляет контроль и коррекцию восприятия и понимания получаемой участниками информации, их речевых и иных действий, свободно выражает собственное «я» — высказывает мнение, оценку (как правило, категорично), дает директивные указания, советы, рекомендации, инструкции, резюмирует, делает выводы, в т. ч. убеждающие участников группы в необходимости выполнения призывных действий, информирует о предстоящих делах, руководит планированием совместной деятельности группы, сообщает о решениях вышестоящего руководства, мотивирует вовлекаемых, вдохновляет их, позволяет себе повышение тона речи, перебивы, критику и т. п.
Зависимая роль вовлекаемых прослеживается в том, что они соблюдают субординацию по отношению к коммуникативному лидеру (субъекту вовлечения), объем их реплик варьирует в зависимости от этапа вовлечения (в целом он заметно увеличивается по мере вхождения вовлекаемых в экстремистскую организацию; на стадии погружения в деятельность могут обнаруживаться эпизоды оспаривания лидерства, конкурентной борьбы); они дают ответы на поставленные лидером вопросы, спрашивают разрешения, прежде чем изменить направление дискуссии, выполнить какие-либо действия, допускают возможность собственных ошибок, склонны соглашаться с субъектом вовлечения, интерпретируют происходящее под углом зрения лидера, запрашивают у него дополнительную информацию, советы, рекомендации, отчитываются перед ним, демонстрируют позитивный настрой на восприятие информации, выражают собственное (не/до)понимание, стремятся лучше разобраться в обсуждаемых вопросах, готовят и демонстрируют выполнение домашнего задания, результат обучения, размышлений, принимают и соблюдают нормы взаимодействия в группе — измененное сознание и поведение и т. д.
Поскольку процесс вербовки в деятельность экстремистских организаций носит чаще всего конспиративный характер, обнаруживаются и особые, в той или иной степени скрытые для вовлекаемого, контролирующие речевые действия вовлекателей (вопросы и опросы, обсуждения «за глаза», тесты, провокации и проч.), применяемые с целью выявления успешности воздействия на том или ином этапе и возможности перевода адепта на следующий «уровень». Подобные речевые факты, безусловно, свидетельствуют о целенаправленности вовлечения. Наиболее продвинутые вовлекатели используют также методы глубокого психологического воздействия (проявляющегося в речевых актах), варьируя на каждом из этапов «мишени манипуляции» — с учетом постепенного усвоения объектом ценностей экстремистской организации: если на ранних стадиях это потребности человека в общении, дружеском участии, поддержке, эмпатии, в принадлежности к группе единомышленников, в отсутствии личных и др. проблем, в одобрении, подтверждении высокого социального статуса, самооценки, то впоследствии ими становятся потребности человека в безопасности (идея защиты от «врага»), в самореализации, подтверждении уникальности (избранности) собственной личности, в одобрении и авторитете в группе единомышленников, в выполнении сверхзадач, опасной, криминальной деятельности, в реализации агрессии, жажды власти, получения социальных благ, вознаграждения, в обретении «вечной жизни», в доминировании, служении «высшему закону», в принадлежности к закрытому сообществу, существующему ради благородных целей и идей, в преодолении внешнего давления посредством сопричастности, включенности в круг членов такого сообщества, а также потребность в повышении своей роли, статуса в данной группе и др.
Деятельность по вовлечению в экстремистские организации воспроизводима до тех пор, пока не достигнута ее главная цель или она не пресечена правоохранительными органами. Думается, что в ситуации отсутствия в УК РФ строгой определенности понятия и способов осуществления вовлечения, при проведении лингвистических экспертиз имеет смысл отталкиваться от устройства конфликтогенных текстов, которое, как мы показали, предопределяет расширительные трактовки этого феномена (см. аналогичные точки зрения в психологической и юридической литературе: [Голяндин 2013: 37; Кашин 2015: 110]) — как побуждения,
приобщения людей (объектов вовлечения) к (со-)участию в какой-либо, в т. ч. противоправной, деятельности посредством трансляции, возбуждения либо формирования в их сознании специфической мо-тивационной установки в процессе речевого и иного воздействия субъекта (вовлекателя), осуществляемого в конкретных социальных условиях, реальном либо виртуальном дискурсе. На этой основе возможно решение лингвистом-экспертом следующих задач: 1) выявление коммуникативных намерений говорящего (адресанта, вовлекателя); 2) соотнесение коммуникативных намерений с «мишенями» воздействия; определение характера целевой аудитории, адресата речи, вовлекаемых; 3) отслеживание и характеристика стратегий, тактик и конкретных речевых средств воздействия; 4) описание содержания деятельности, в которую осуществляется вовлечение (этот аспект является наиболее важным для комплексной экспертизы и суда); 5) определение степени вовлеченности участников коммуникации в данную деятельность (= результат вовлечения) с учетом речевых и поведенческих маркеров.
Литература
Баранов 2013 — А.Н.Баранов. Лингвистическая экспертиза текста: теоретические основания и практика. М.: Флинта — Наука, 2013. БАС — Словарь современного русского литературного языка. М. — Л.: Издательство АН СССР, 1948-1965. Бельчиков и др. 2010 — Ю. А. Бельчиков, М. В. Горбаневский, И.В.Жарков. Методические рекомендации по вопросам лингвистической экспертизы спорных текстов СМИ. М.: ИПК «Информкнига», 2010. Бринев 2009 — К. И. Бринев. Теоретическая лингвистика и судебная лингвистическая экспертиза. Барнаул: АлтГПА, 2009. Галяшина 2006 — Е. И. Галяшина. Лингвистика уб экстремизма: В помощь
судьям, следователям, экспертам. М.: Юридический Мир, 2006. Голяндин 2013 — Н.П.Голяндин, А.В.Горячев. Мотивации вербовки в экстремистские и террористические организации //Вестник Краснодарского государственного университета МВД России 2 (20), 2013. С. 37-40.
Гришечко 2008 — Е. Г. Гришечко. Определение понятия речевого воздействия и виды этого воздействия //Гуманитарные и социальные науки 4, 2008. С. 53-59. Денисюк 2004 — Е.В.Денисюк. Манипулятивное речевое воздействие: коммуникативно-прагматический аспект. Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Уральский федеральный университет, Екатеринбург, 2004.
Злоказов 2014 — К. В. Злоказов, Р. Р. Муслумов. Психологические особенности вовлечения несовершеннолетних в молодежные экстремистские группировки // Педагогическое образование в России 5, 2014. С. 81-87.
Ильин 2004 — Е.П.Ильин. Мотивация и мотивы. СПб.: Питер, 2004.
Катышев, Кильдибекова 2015 — П. А. Катышев, Б. Е. Кильдибекова. Вовлечение с позиций риторической критики // Вестник Кемеровского государственного университета 4-4, 2015. С. 89-96.
Кашин 2015 — О.В.Кашин. Подкуп как проявление склонения, вовлечения и вербовки в статьях особенной части уголовного кодекса Российской Федерации//Человек: преступление и наказание2, 2015. С. 110-114.
Лурия 2002 — А.Р. Лурия. Письмо и речь: Нейролингвистические исследования. М.: Издательский центр «Академия», 2002.
МАС — А. П. Евгеньева (гл. ред.). Словарь русского языка в четырех томах. Т. 1. М.: Русский язык, 1985.
Романова 2015 — Н. М. Романова. Разновидности вовлечения личности в криминальную деятельность // Известия Саратовского университета. Новая серия: Философия. Психология. Педагогика 15 3, 2015. С. 96100.
Сокол 2014 — Е. В. Сокол. Понятие систематичности при вовлечении несовершеннолетнего в совершении антиобщественных действий// Общество и право 4, 2014. С. 134-138.
Соловьева 2006 — В. А. Соловьева. Мотивационная сфера личности: системный подход. Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2006.
СТС 2005 — С. А. Кузнецов (гл. ред.). Современный толковый словарь русского языка. СПб.: Норинт, 2005.
Теория и практика 2003 — М. В. Горбаневский (ред.). Теория и практика лингвистического анализа текстов СМИ в судебных экспертизах и информационных спорах. М.: Галерия, 2003.
Хазимуллина 2013 — Е.Е. Хазимуллина. Лингвистическая экспертиза текстов с имплицитным содержанием // Юрислингвистика 2, 2013. С. 78-93.
Хазимуллина 2015 — Е. Е. Хазимуллина. К проблеме выявления скрытых призывов в экстремистских текстах // Гуманистическое наследие просветителей народов Евразии в культуре и образовании. Уфа: Издательство БГПУ, 2015. С. 333-339.
Шахматова 2014 — Т. С.Шахматова. Приемы вовлечения читателя в текст как манипулятивный речевой прием при информационной атаке на социальную группу// А.П.Чудинов (гл. ред.). Политическая коммуникация: перспективы развития научного направления. Екатеринбург: Уральский государственный педагогический университет, 2014. С. 270-274.
Chafe 1985 — W. Chafe. Linguistic Differences Produced by Differences between Speaking and Writing // D. R. Olson, A. Hildyard, N. Torrance (eds.). Literacy, Language, and Learning. Cambridge: Cambridge University Press, 1985. P. 105-123.
Chafe, Danielewicz 1987 — W. Chafe, J. Danielewicz. Properties of Spoken and Written Language // R. Horowitz, S. J. Samuels (eds.). Comprehending Oral and Written Language. San Diego: Academic Press, 1987. P. 83-113.
Goffman 1963 — E. Goffman. Behavior in public places // Notes on the social organization of gatherings. New York: Free Press of Glencoe, 1963.
Gumperz 1982 — J.Gumperz. Discourse Strategies // J. Gumperz (ed.). Studies in Interactional Sociolinguistics. Vol. 1. Cambridge: Cambridge University Press, 1982.
Gumperz 1992 — J.Gumperz. Contextualization and Understanding // A. Duranti, C. Goodwin (eds.). Rethinking Context: Language as an Interactive Phenomenon. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 229-252.
