CC BY
0
Вестник Томского государственного университета. История. 2023. № 85
Tomsk State University Journal of History. 2023. № 85
ПРОБЛЕМЫ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ PROBLEMS OF HISTORY OF RUSSIA
Научная статья УДК 90(47)073 doi: 10.17223/19988613/85/1
Медицинская корпорация против эпидемии чумы в Севастополе в 1830 г.: экспертное знание и истоки недоверия к врачам
Ксения Сергеевна Барабанова
Сургутский государственный педагогический университет, Сургут, Россия; Тюменский государственный университет, Тюмень, Россия, barabanova13@gmail.com
Аннотация. В 1830 г. в Севастополе вспыхнул Чумной бунт, жертвой которого стал военный генерал-губернатор Н.А. Столыпин. Причиной неповиновения были противоэпидемические мероприятия, проводимые в городе с 1829 г. Севастопольские события - уникальный случай, благодаря которому мы можем рассмотреть процесс формирования медицинской корпорации в Российской империи. В это сложное время врачи оказались между властями и горожанами, в связи с чем перед нами предстают проблема отношений чиновников и профессионального сообщества и актуальная и сегодня проблема складывающегося недоверия пациентов к врачам. Ключевые слова: медицина, корпорация, чума, Севастополь, врач
Благодарности: Результаты исследования получены при поддержке гранта Правительства РФ, проект № 07515-2021-611 «Человек в меняющемся пространстве Урала и Сибири».
Для цитирования: Барабанова К.С. Медицинская корпорация против эпидемии чумы в Севастополе в 1830 г.: экспертное знание и истоки недоверия к врачам // Вестник Томского государственного университета. История. 2023. № 85. С. 5-12. doi: 10.17223/19988613/85/1
Original article
Medical corporation against the plague epidemic in Sevastopol in 1830: expert knowledge and the origins of distrust of doctors
Kseniya S. Barabanova
Surgut State Pedagogical University, Surgut, Russian Federation;
University of Tyumen, Tyumen, Russian Federation, barabanova13@gmail.com
Abstract. A history of epidemics is a convenient context for studying a medical corporation. During emergencies, doctors become the main actors. This is especially true for the first half of the XIX century, when a meeting with a doctor during an epidemic could be the only one in human life. The purpose of this research is to study the Russian medical corporation during its formation in the first half of the 19th century. Our focus is the plague epidemic in Sevastopol from 1828 to 1830. We consider the medical corporation in terms of authorities and the patients. The study is based on the materials of the Russian State Historical Archive of the Navy and the memoirs of contemporaries. In 1828, the Russian Empire was threatened by an epidemic of plague. Under the conditions of the Russian-Turkish war, the main naval base of the empire in the Black Sea - Sevastopol - was in danger. To prevent the spread of the plague, the city was quarantined. Since 1829, Sevastopol began to introduce strict anti-epidemic measures: quarantines, forced hospitalization, plague departments, swimming in the sea. It should be noted that, according to the authors, there were no contemporaries and researchers of the plague in Sevastopol, which is indirectly confirmed by the extremely low level of morbidity and mortality during this period. The experience of previous and subsequent plague epidemics shows that such indicators are extremely uncharacteristic. That is, we have a unique case of an epidemic without an epidemic. In its context, we can consider the build-ups, which are characteristic of a large epidemic, but usually written off to a high mortality rate. The measures and irregularities led to a mutiny, of which Governor-General N.A. Stolypin was the main victim. Events in Sevastopol occurred during the formation of the Russian medical corporation. The main characters in the city were doctors. It was them who made the decision about hospitalization and developed such new activities as swimming in the winter sea. Doctors acted as experts for the administration. For the population, they were the main representatives of power. Under the conditions of events in Sevastopol, we can see how distrust of doctors is being formed.
© К.С. Барабанова, 2023
Thus, we are faced with the emerging Russian medical corporation, acting on the one hand as an expert and official, and on the other as an enemy and killer. Errors and violations made during the events of 1830 did not affect the attitude of the authorities towards doctors, since the corporation was military-style and the results were not questioned. But the unethical behavior of several doctors has contributed greatly to the negative image of the doctor, with whom the authorities will unsuccessfully fight in the coming years. Keywords: medicine, corporation, plague, Sevastopol, doctor
Acknowledgements: The results were obtained in the framework of the grant of the Russian Federation Government, project № 075-15-2021-611 "Human and the changing Space of Ural and Siberia".
For citation: Barabanova, K.S. (2023) Medical corporation against the plague epidemic in Sevastopol in 1830: expert knowledge and the origins of distrust of doctors. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Istoriya - Tomsk State University Journal of History. 85. pp. 5-12. doi: 10.17223/19988613/85/1
Введение
В 1830 г. в Севастополе разразился Чумной бунт, жертвой которого стал военный генерал-губернатор Николай Алексеевич Столыпин. Он приходился братом Дмитрию Алексеевичу Столыпину, деду П.А. Столыпина. Генерал-лейтенант Н.А. Столыпин был героем Отечественной войны 1812 г., кавалером ордена Святого Георгия 3-й степени [1. С. 246]. Михаил Сперанский назвал его «настоящим генералом» [2. С. 451]. Участниками Чумного бунта в Севастополе стали не только горожане, но и матросы. Причина бунта - противоэпидемические мероприятия. Главными врагами для толпы выступали чиновники и врачи, которые разрабатывали и внедряли в жизнь меры по борьбе с чумой. Отметим, что главная роль в борьбе с чумой была отдана врачам морского ведомства.
Цель данной работы - изучение формирующейся отечественной медицинской корпорации в контексте чрезвычайной ситуации - эпидемии чумы в Севастополе в 1830 г. Для достижения поставленной цели необходимо решить ряд задач. Во-первых, следует проанализировать противоэпидемические мероприятия. Во-вторых, необходимо обратиться к фигурам ведущих врачей Севастополя в 1830 г. Это позволит проанализировать положение врачей в качестве профессиональных экспертов в отношениях с властями и отношение пациентов к медикам.
В начале XIX в. в Российской империи начинается реформа медицинского образования. Ее главной целью было обеспечение армии и флота российскими специалистами. После реформы университетского устава 1804 г. врач получал право лечить больных только после получения письменного удостоверения российского «ученого сословия» [3. С. 39]. Так начинается важнейший этап формирования отечественной медицинской корпорации, или медицинского сообщества. В данном случае мы говорим о профессиональной корпорации, членами которой могли стать лишь врачи, признанные государством.
Представляется, что медицинское сообщество формировалось по образцу военной структуры. Следует согласиться с выводом Е. Вишленковой о том, что «создатели науки» [4. С. 52] получили статус особо ценных чиновников. Мы можем выделить общие черты представителей складывающегося медицинского сообщества в начале 1830-х гг.: они прошли обучение после реформы образования в начале XIX в., получили
необходимый опыт службы в условиях чрезвычайной ситуации, работали в качестве армейских врачей, а затем показали себя успешными исследователями.
Традиционно в истории медицины врачи предстают как герои, сражающиеся с ужасным монстром, -болезнью [5-7]. Так написано большинство биографий, этой же стратегии придерживался Р. МакГру [8], описывая медиков в борьбе с холерой в 1830-1831 гг. Альтернативой такому взгляду может быть история медицины глазами больного. Известный британский историк Р. Портер в статье «Взгляд пациента. История медицины "снизу"» убедительно продемонстрировал, как писать историю медицины «снизу», анализируя конкретный документальный материал. Он предлагает «заглянуть внутрь пациентов», т.е. посмотреть, как они относились к своей болезни и пытались ее классифицировать, как переживали боль [9]. Рассматривая практику родов, Юрген Шлюмбом в своей статье о родовспомогательной клинике в Гёттингенском университете также затрагивает вопрос отношения пациенток к врачу и отказа от профессиональной медицинской помощи [10].
История событий в Севастополе в 1829-1830 гг. является удобным контекстом для изучения результатов первых шагов по формированию медицинской корпорации. Статус Севастополя как главной морской базы Российской империи позволяет обратиться к положению военных врачей.
Противоэпидемические мероприятия -традиционные, новые, и повод к Чумному бунту
Во время русско-турецкой войны 1828-1829 гг. разгорелась эпидемия чумы, которая проникла в Бессарабию, Одессу. Российская империя имела богатый опыт борьбы с чумными эпидемиями. На его основе был выработан комплекс обязательных противоэпидемических мероприятий, который будет применяться в случае крупной вспышки любого заболевания.
К обязательным мероприятиям следует отнести обсервацию. В мае 1828 г. с целью предотвращения проникновения в Севастополь чумы город закрылся на карантин, правила которого были изложены в Карантинном уставе 1818 г. [11]. До июня 1829 г. карантинные мероприятия не особенно влияли на повседневную жизнь горожан, снабжение города. Ситуация изменилась с приходом на должность начальника карантинного оцепления полковника З.С. Херхеулидзе. С 18 июня
в Севастополе был объявлен полный карантинный термин, согласно которому с городом полностью прерывалось сообщение.
Объявление полного карантинного термина в случае с Севастополем не было обосновано. Ни в самом городе, ни в его окрестностях не было характерной для чумной эпидемии высокой вспышки заболеваемости и тем более смертности [12. Л. 48]. К такому же выводу приходит А. Фасенко на основании анализа сохранившихся севастопольских метрических книг [13. С. 54; 14. С. 24].
С началом оцепления в Севастополе следовало начать реализовывать и другие, уже ставшие традиционными, противоэпидемические мероприятия. На Павловском мысу были открыты чумное и карантинное отделения. Одной из первых в карантин попала часть экипажа фрегата «Эриван» вместе с их врачом Н.И. За-кревским. Он диагностировал тиф, но не чуму [15. С. 90]. Следует отметить, что Закревский предполагал отсутствие чумы в Севастополе в 1828-1830 гг. По его профессиональному мнению, в городе могли быть больные «ожесточенной полу-трех-дневной дикийской горячкой (Нетйгкасит Daciae)», или холерой [16. С. 290]. Не было в городе и ожидаемой вспышки заболеваемости и смертности. Сам же доктор Закревский отмечал, что при осмотре больных Карабельной слободки он «мало заботился о предосторожностях, особенно при посещении тех жилищ, в которых пришлось побывать раза два или три» [16. С. 293]. Того же мнения придерживались современники и многие исследователи [13. С. 54; 14. С. 24; 17. С. 39]. Кому же было выгодно объявление эпидемии без чумы? На самом деле, довольно широкому кругу лиц. Во-первых, самим карантинным чиновникам и врачам, так как они получали за эту работу дополнительные выплаты в виде суточных. Дополнительный доход состоял и из взяток от тех, кто хотел избежать карантина или сократить его срок. Во-вторых, местные торговцы и чиновники, связанные с ними, обогащались за счет резкого скачка цен на продукты в оцепленном городе.
Помещения на Павловском мысу не были готовы к приему пациентов, не хватало даже самых необходимых вещей: кроватей, постельного белья, провианта, воды, дров и печей. Более того, в бывшей казарме не были застеклены окна. Ночью ветер и снег проходили помещения насквозь [16. С. 290]. Словом, это были идеальные условия для приобретения новых и развития хронических заболеваний. Впоследствии все, кто умирал на Павловском мысу, объявлялись жертвами чумы. Для горожан попасть туда означало умереть. Немногие смогли пережить больничные условия.
Отметим, что для морских госпиталей проблема снабжения была крайне актуальной. В 1829 г. было выявлено, что в Херсонском морском госпитале больные лежали на грязном и ветхом постельном белье, застеленном поверх грязных, набитых старой соломой матрасов. Пациенты были одеты в запачканные и рваные халаты. Бинты и компрессы были сделаны из грязных и грубых тряпок [18. Л. 1-8 об.].
Для борьбы с эпидемией в Севастополе был учрежден временный Медицинский совет, в который во-
шли 15 наиболее опытных врачей. Организация временных комитетов (советов) была широко распространенной практикой не только в период эпидемий, но и при других чрезвычайных ситуациях. 1 декабря 1829 г. Медицинский совет пришел к выводу, что смертность в карантине была вызвана не чумой, а его плохой организацией [19]. Реакцией карантинного начальства стал запрет для неморских врачей посещения карантина. 7 января 1830 г. последовало ужесточение карантинных правил, поводом к чему послужило обнаружение доктором Верболозовым первого чумного больного.
Еще одним традиционным мероприятием против эпидемий была принудительная госпитализация. Обследование и принятие решения о госпитализации проводилось тремя врачами - П. Ланге, П.А. Верболо-зовым и Я.П. Шрамковым. Только они могли диагностировать чуму или отправить подозрительного больного на Павловский мыс. Заметим, что сами врачи не выдерживали никакого карантина, могли свободно перемещаться по городу и посещать совещания с городскими властями.
На Павловский мыс подозрительные больные доставлялись мортусами. Впервые мортусы (от лат. тойнш) появились в Средние века в Европе во время эпидемий чумы и были служителями больных в карантинах. В России мортусы задействовались во время чумных эпидемий 1771 и 1818 гг., а также в первую эпидемию холеры 1830-1831 гг. В Севастополе мортусы выполняли самую грязную и опасную работу, более остальных соприкасались с больными и умершими. На них была возложена обязанность по госпитализации подозрительных больных, они выносили из дома или подбирали с улиц тела умерших. В Севастополе мортусами стали добровольцы из арестантов. Одеты они были с ног до головы в кожу - шапку, куртку, рукавицы и белье. Чтобы предотвратить заражение, одежду промазывали дегтем с маслом или рыбьим жиром [16. С. 311].
Зимой 1830 г. в Севастополе были применены новые для эпидемий чумы практики профилактики. Одной из них стало купание населения в море зимой [12. Л. 13 об.]. Начало процедуры пришлось на самые холодные месяцы зимы и продолжалось вплоть до мая. После этой процедуры в городе резко возросло число больных горячкой [20. С. 53]. Купание сначала применялось к подозрительным больным, а затем ко всем жителям слободок. Те, кто не мог купаться в море, подвергались обливанию водой в доме. Многие подозрительные больные после обливаний скончались, что стало для врачей новым подтверждением наличия чумы. Следует отметить, что зима в тот год была ранней и суровой.
В это же время границы карантина были сокращены до дверей дома. Лишенные возможности зарабатывать на пропитание и выходить за водой, жители попали в полную зависимость от снабжения чиновниками. Была учреждена Комиссия по предмету продовольствия, отвечавшая за снабжение населения припасами, водой, дровами и сеном. Все это или отпускалось в малом количестве и плохого качества, или не отпускалось вовсе. Предполагалось, что снабжение будет осуществляться ежедневно, на практике могло проходить
по несколько дней. Эта проблема распространялась и на доставку воды, хотя на каждого жителя слободок полагалось одно ведро в день. Население слободок за копейки продавало скотину, потому что не могло ее прокормить [21. Л. 26]. Без дров люди не только замерзали в своих лачугах и заболевали простудными заболеваниями, но и не могли приготовить себе пищу, ели одну муку, разведенную с водой. Того количества дров, которое выделяла комиссия, хватало, чтобы испечь 2-3 хлеба на несколько дней. Качество же муки, которую выдавали населению, было крайне низким. Все это также способствовало развитию заболеваний, в том числе от грязной воды, которую не было возможности кипятить и которая также находилась в дефиците [17. С. 35-46].
Купание в море как профилактика чумы было мероприятием, которое ранее не практиковалось. Запрет покидать дом использовался и ранее, но только в случае, если в там уже был обнаружен подозрительный больной. Привели эти меры только к увеличению заболеваемости и смертности. За пять месяцев горожане не слышали, чтобы люди болели обычными болезнями или умирали естественной смертью, «все это было объявлено за чуму» [21. Л. 9].
3 июня 1830 г. в Севастополе разгорелся Чумной бунт, в ходе которого были убиты временный военный генерал-губернатор Н.А. Столыпин, карантинный инспектор С. Стулли, бригадный командир С. Воробьев. Многие акторы, задействованные в борьбе с чумой, в том числе и врачи, были избиты. Главные требования горожан - снятие карантинов и признание властями, что чумы в Севастополе нет. Более 6 тысяч человек оказались под судом, семь зачинщиков были повешены, жители целой слободки лишились дома [13, 17, 22].
Врачи против эпидемии
Медицинская корпорация Российской империи формировалась по военному образцу и для нужд армии. Для властей врачи были, с одной стороны, чиновниками, а с другой - профессиональными экспертами. Во время эпидемий они получали широкий круг полномочий и выступали главными представителями власти на местах. Вместе с этим любые слухи или выступления против врачей в глазах администрации были направлены против власти. Многие медики выступали в качестве экспертов, при этом экспертиза часто была заказана государством. Сама же администрация выбирала, к мнению какого эксперта следует прислушаться. Больший вес имело мнение практикующего медика с хорошей научной репутацией и военным прошлым. В Севастополе городская администрация выбрала в качестве экспертов инспектора Таврической врачебной управы Ланге (ему принадлежала идея купания зимой в море в качестве профилактики чумы) и двух врачей морского ведомства - Верболозова и Шрамкова. Их мнение о существовании чумы в городе перевесило мнение Медицинского совета.
Анализируя их биографии, мы можем говорить о том, что Ланге и Верболозов относятся к представителям русской медицинской корпорации. Медицинское обра-
зование они получили в Российской империи: окончили Императорскую медико-хирургическую академию [23, 24]. От них отличается биография Я.П. Шрамкова, который начал свою медицинскую карьеру до реформы медицинского образования. Начало его карьеры характерно для немногочисленных отечественных врачей дореформенного периода. Выходец из духовенства, он поступил в Белгородскую семинарию, а после нее стал в 1789 г. медико-хирургическим учеником в Елисавет-градской сухопутной госпитали [25. Л. 4]. Схоже складывалась судьба многих других детей священников. Отметим, что и Верболозов был из того же сословия.
На выбор экспертов повлияла и их карьера. Ланге к 1830 г. зарекомендовал себя не только успешным врачом, но, что важнее, опытным чиновником. Именно он стал старшим членом Комиссии по ликвидации чумы. Карьера рассматриваемых морских медиков тоже схожа: у Верболозова и Шрамкова был опыт работы в военных госпиталях, они участвовали в морских походах.
Таким образом, основными экспертами стали врачи, зарекомендовавшие себя в качестве или лояльных чиновников, или опытных военных медиков. Ланге выступал как связующее звено между постоянным органом управления местными медицинскими учреждениями и чрезвычайными органами. Верболозов и Шрамков привносили в борьбу с чумой военный опыт, с точки зрения власти, наиболее результативный.
Врачи являются ключевыми фигурами во время чрезвычайных ситуаций, которые сопровождаются большим количеством жертв. В начале же XIX в. отечественная медицинская корпорация была все еще немногочисленной. Для многих обращение к врачу во время эпидемии стало первым и единственным. Слухи, опыт принудительной госпитализации, плохо обустроенные больницы и высокая смертность - все это приводило к формированию отрицательного образа врача. Представление о медиках как убийцах складывалось постепенно, но закрепилось в сознании пациентов очень крепко.
Откуда же образ врача-убийцы, если корпорация только начала формироваться? Мы можем предположить, что плохая репутация отечественному врачебному сообществу досталась по наследству с того времени, когда русских врачей были единицы. Врачи-иностранцы не всегда знали русский язык, не понимали пациентов, а некоторые из них были шарлатанами с поддельными документами. Те же врачи, которые в глазах властей выглядели, как надежные эксперты, для своих потенциальных пациентов были врагами. Причины такого восприятия можно понять через историю медицины «снизу», взглянув на докторов глазами пациентов.
После подавления Чумного бунта в Севастополе по распоряжению императора Николая I начали работать две следственные комиссии. Первую возглавил М.С. Воронцов (с 12 июня его представитель майор Патанио-ти). Вторая комиссия «по приему жалоб разных лиц морского ведомства и жителей на карантинное управление во время бывшей в Севастополе чумы в 1830 г.» была создана по распоряжению адмирала Грейга. Руководить ею был назначен капитан 1 -го ранга Патаниоти. Комиссия Грейга собрала множество жалоб на работу
врачей. Особое недовольство у пациенток вызывала деятельность Верболозова. Свидетелем сцены с осмотром пациентки стал доктор Закревский. В одном из домов в Корабельной слободке умерла женщина; как показала ее квартирантка, та давно жаловалась на острые боли в сердце. Признаков чумы на теле умершей не было обнаружено. Соседку, женщину молодую, красивую и совершенно здоровую, осматривали крайне долго и внимательно. Закревский же сделал для себя вывод, что ее не отправили в карантин только потому, что «тут вмешалась красивая женщина» [16. С. 305].
В Севастополе широко обсуждалась история жены унтер-офицера Надежды Кириловой. Она понравилась Верболозову, но отвергла его ухаживания. По короткой версии, доктор прислал Кириловой коробку отравленных конфет, которыми она отравилась, а три ее малолетние сестры скончались от кровавого поноса [12. Л. 12 об.]. По другой, более подробной версии, сначала Верболозов объявил умершим от чумы 80-летнего отца Надежды и приказал оцепить дом, как чумной. Затем он послал Ривку Зильберберг уговорить Кирилову, иначе сама бы отправилась на Павловский мыс. Наконец, не получив согласия, Верболозов послал отравленные конфеты, от которых в тот же день скончались двое малолетних детей Кириловой [26. С. 288].
Поводом к Чумному бунту и началом беспорядков стала история смерти Зинаиды Щегловой. 27 мая 1830 г. карантинное оцепление было снято с Севастополя, 3 июня планировалось снять оцепление с Корабельной слободки. Но 31 мая там умирает Щеглова, которую Шрамков объявил чумной. До этого она долго болела от нарыва на шее. В ее смерти обвинили мортусов, которые ее якобы задушили, а часовые слышали крики о помощи. Толпа женщин поймала Шрамкова, искупала в море и голого привязала к телу несчастной, вымазав его выделениями из нарыва. При этом никто из прикасавшихся к покойной, в том числе и Шрамков, не заболел, хотя последний и оказался на Павловском мысу [12. Л. 12].
Если для властей репутация Верболозова была положительной, то на флоте он был известен с отрицательной стороны. Во время Чумного бунта, справедливо опасаясь гнева горожан, пытался укрыться на Александровской и 10-й батареях. На батареи он явился в «не благородном одеянии, то есть в какой-то куртке и без шапки, и имея на голове красный сефик» [12. Л. 10]. Командующий Александровской батареей Неверовский и командующий 10-й батареей отказались укрыть Верболозова. Аргументировали они это тем, что в их распоряжении было мало верных людей. На 10-й же батарее еще и содержались 200 матросов в карантине. Появление штаб-лекаря, известного тем, что по его распоряжению людей помещали в карантин, и в свете слухов о необоснованности этого карантина могло еще более взбудоражить людей [27].
Недоверие к врачам как профессионалам только усиливалось, когда под воздействием обстоятельств они показывали свою некомпетентность. Доктор Ланге признал больным чумой нижнего чина с фрегата «Штандарт» из Одессы. Капитан судна капитан-лейтенант Ушаков вступил в спор с доктором, опровергая диа-
гноз. Для подтверждения своих слов капитан собственными руками выдавил у больного веред (т.е. нарыв с нагноением, чирей), после чего последнего освободили из карантина. Позднее на корабле больных не было обнаружено [12. Л. 11 об.].
Чумной бунт не повлиял на дальнейшую карьеру Ланге, Верболозова и Шрамкова, последний даже получил в 1831 г. два высочайших благоволения за свою работу во время чумы [12]. Они же принимали участие в борьбе с эпидемией холеры на юге России. Здесь хотелось бы еще раз обратиться к биографии Шрамкова. За 35 лет службы он проходил по двум судным делам. Одно из них касалось подлога документов в 1826 г., по нему его приговорили к недельному аресту в 1831 г. Этот эпизод никак не повлиял на дальнейшую карьеру врача, но из-за него он не мог воспользоваться знаком отличия беспорочной службы [28].
Таким образом, в глазах властей эти три врача не совершили никакого проступка или тем более преступления. Возможно, это можно объяснить восприятием врачей в качестве чиновников, представителей власти на месте, а наказать их было равно признанию в некомпетентности администрации. Важным дополнением здесь является общее течение следствия по Чумному бунту, в ходе которого власти пытались все свести к неповиновению женщин.
Ланге, Верболозов и Шрамков были самыми ненавистными врачами в Севастополе в 1830 г., они стали воплощением образа врага, врачами-убийцами. Но были ли такими все врачи? Конечно, нет, но отрицательный опыт, подтверждающий старые слухи и представления о врачах как зле, оказался сильнее, чем положительный. В одном из рапортов упоминается, что штаб-лекаря Глаголева, который после побега главного доктора Севастопольского морского госпиталя возглавил его, «принимали больные как ангела хранителя, верили ему и повиновались» [21. Л. 12].
Важным источником по истории эпидемии чумы и бунта в Севастополе в 1830 г. стали воспоминания Н.И. Закревского. Он являлся представителем более позднего этапа становления отечественной медицинской корпорации. Эпидемия в Севастополе стала первой страницей в его медицинской практике после выпуска из Харьковского университета в 1828 г. [28]. После почти года ожидания его зачислили в 34-й флотский экипаж, вместе с которым он и попал в оцепленный город. Его пример интересен тем, что Закревскому удалось побывать в роли подозрительного больного, пережить карантин на Павловском мысу и оказаться в самом центре событий в качестве врача. С 20 января на него был возложен «врачебный надзор над всей Корабельною слободкою» [18]. Он был свидетелем осмотров Верболозова, сомнительных диагнозов Ланге, к 10 апреля сделал все возможное, чтобы вернуться к службе, и был определен на фрегат «Штандарт». До 1840 г., когда Закревский перешел в гражданское ведомство, он получил опыт в качестве ординатора Севастопольского морского госпиталя, стал первым врачом секретарем-казначеем и библиотекарем Севастопольской морской офицерской библиотеки.
Недоверие и подозрение по отношению к врачам были распространены не только во время чумной эпи-
демии в Севастополе в 1830 г. Ближайшим примером является история холерной эпидемии и бунтов, разразившихся в 1830-1831 гг. Образ врага менялся в зависимости от региональных проблем, которые были и до эпидемии, но везде присутствовала история про врача, который убивал пациентов. После Холерного бунта на Сенной площади в Петербурге 22-23 июня 1831 г. начали публиковаться истории благодарности к врачам от выздоровевших пациентов и зачитываться увещевания в церквях. Таким образом, пытались сформировать новый, положительный образ врача. Для достижения этой цели были выбраны медики, которых можно назвать эталоном представителя российской медицинской корпорации. Так, доктор С.Ф. Вольский, зарекомендовавший себя как опытный врач, обладал блестящим послужным списком. Окончил Императорскую медико-хирургическую академию, где показал себя талантливым хирургом. Свою карьеру он начал в качестве военного доктора и участвовал в нескольких кампаниях, включая Отечественную войну 1812 г. После получения докторской степени был назначен главным доктором петербургского приказа общественного призрения. Когда в Петербурге вспыхнула эпидемия, его определили инспектором 4-й Адмиралтейской части.
События в Севастополе в 1830 г. не были уникальными, они хорошо вписываются в череду эпидемических бунтов. Общим врагом для населения во время эпидемий выступают врачи, которым чаще всего приписывают роль отравителей. Здесь мы можем выдвинуть предположение, что в том числе и на преодоление этого представления была направлена медицинская этика. Ее основателем в Российской империи стал М.Я. Мудров. Его поведение во время петербургской эпидемии чумы должно было послужить примером для коллег, как строить отношения врач-пациент, а больных переубедить в том, что все врачи хотят их смерти. К сожалению, Мудров погиб от холеры в 1831 г., не достигнув своей цели. Разработанная и внедренная профессиональная этика могла стать хорошим инструментом по преодолению образа врача-убийцы.
Выводы
Таким образом, кейс Севастополя уникален тем, что в городе без эпидемии были реализованы мероприятия по борьбе с ней. Нарушения, которые обычно были незаметны из-за высокой смертности, в данном случае оказались на первом плане. В борьбу с эпидемией были вовлечены врачи морского ведомства, а их пациенты не были частью системы строгой субординации. Благодаря этому у нас появляется возможность узнать больше об отношениях власти-врач-пациенты.
Для властей врачи выступали в роли профессиональных чиновников и экспертов в своей области, лояльность которых подтверждалась военным прошлым. Во время эпидемии власти наделяли медиков широкими полномочиями. Пациенты видели в фигуре врача глав-
ного представителя власти, который принимал решение, выживет ли больной. При этом экспертное знание подвергалось сомнению. Таким образом, Чумной бунт был проявлением недоверия не только к медикам, но и к властям и их противоэпидемическим мероприятиям.
События в Севастополе и более поздние эпидемические бунты серьезно повлияли на репутацию медицинской корпорации. Чрезвычайная ситуация была временем массового обращения к врачам. Для многих этот опыт, возможно, был единственным в жизни, но ярким и отрицательным. Так, всего три представителя медицинской корпорации нанесли серьезный ущерб репутации всей профессиональной группы. Работа над исправлением отрицательного образа началась только после Холерного бунта на Сенной площади, разгонять который прибыл сам император Николай I. Отметим, что попытки исправить представление о враче как враге в 1830-х гг. были ситуативными.
Настоящая работа по оформлению положительного образа врача началась одновременно с формированием памяти о медицинской корпорации. Обращаясь к истории медицинского сообщества, следует отметить, что эпидемии 1830-х гг. высвечивают один из этапов формирования профессиональной корпорации в Российской империи. При этом в исторической памяти события начала 1830-х гг. в первую очередь известны через призму бунтов, сопровождавших эпидемии чумы и холеры. Сами эпидемии забыты, подобно забытым войнам, т.е. проигранным или не укладывающимся в повестку памяти. Такое сравнение возможно и в свете того, что восприятие эпидемии как войны присутствует и в описаниях событий 1830-1831 гг., как в медицинских, так и в свидетельствах современников. Вслед за К.А. Богдановым отметим, что в текстах используются военные термины [29. С. 351].
Представляется, что завершение формирования медицинской корпорации приходится на период Крымской войны и совпадает со временем, когда начинает складываться историческая память о врачах. Именно в это время обозначаются два места памяти отечественной медицинской корпорации - Пирогов и сестра милосердия. Фигура Пирогова - центральная в исторической памяти медицинской корпорации. Он стал олицетворением врача, победившего в войне с болезнью. Для истории медицины «снизу» он может быть рассмотрен в качестве первого профессионального врача, заслужившего доверия пациентов. Фигура сестры милосердия, появившись в Крымскую войну, проходит через память о всех военных конфликтах. Женщина на поле боя или в госпитале, выхаживающая смертельно раненного бойца, стала олицетворением милосердия. Именно его не хватает в памяти о врачах на поле боя. Представляется, что использование образа сестры милосердия, или медсестры, вызвано необходимостью преодоления негативного образа врача, сформировавшегося еще до появления профессиональной корпорации.
Список источников
1. История 14-го Уланского Ямбурского Ее Императорского Высочества Великой Княжны Марии Александровны полка. СПб. : Тип. М.О. Эттингера, 1873. 817 с.
2. Письма Сперанского из Пензы и из Сибири к А.А. Столыпину, с послесловием Д.А. Столыпина // Русский архив. 1871. Вып. 3. С. 432-484.
3. Вишленкова Е.А. Медико-биологические объяснения социальных проблем России (вторая треть XIX века) // История и историческая па-
мять. №. 4. С. 37-65.
4. Вишленкова Е.А. «Выполняя врачебные обязанности, я постиг дух народный»: самосознание врача как просветителя государства (Россия,
первая половина XIX в.) // Ab Imperio. 2011. № 2. С. 47-79.
5. Архангельский Г.В. С.Ф. Вольский - российский историк медицины 30-40-х гг. XIX в. // Проблемы социальной гигиены и история медици-
ны. 1997. № 2. С. 53-55.
6. Маргорин Е.М. Илья Буяльский. Л. : Медгиз, Ленингр. отд-ние, 1948. 120 с.
7. Попов В.Л., Дыскин Е.А. И.В. Буяльский и его роль в развитии отечественной анатомии и судебной медицины. Л. : Воен.-мед. акад.
им. С.М. Кирова, 1990. 60 с.
8. McGrew R.E. Russia and the Cholera, 1823-1832. Madison : University of Wisconsin Press, 1965. 229 p.
9. Портер Р. Взгляд пациента. История медицины «снизу» // Болезнь и здоровье: новые подходы к истории медицины. СПб. : Европейский ун-т
в С.-Петербурге, 2008. С. 41-72.
10. Шлюмбом Ю. «Беременные находятся здесь для нужд учебного заведения». Больница Гёттингенского университета в середине XVIII -XIX в. // Болезнь и здоровье: новые подходы к истории медицины. СПб. : Европейский ун-т в С.-Петербурге, 2008. С. 73-103.
11. Устав о карантинах // Полное собрание законов Российской империи. Собрание 1. СПб. : Тип. II Отд-ния Собственной Е.И.В. Канцелярии, 1830. Т. 35. № 27490. С. 474-517.
12. Российский государственный архив военно-морского флота (РГА ВМФ). Ф. 8. Оп. 1. Д. 17.
13. Фасенко А.А. Чумной бунт в Севастополе // Культура народов Причерноморья. 2011. № 204. С. 52-57.
14. Фасенко А.А. Из истории «чумного бунта» 1830 года в Севастополе. Анализ источников // Причерноморье. История, политика, культура. 2012. Вып. IX (IV). С. 22-28.
15. Закревский Н. И. Корабль «Эриван», 1829 // Морской сборник. 1861. Т. 42, № 3. С. 62-94.
16. Закревский Н.И. На берегу в Севастополе, 1830 // Морской сборник. 1861. Т. 42, № 4. С. 289-312.
17. Полканов А. Севастопольское восстание 1830 г. Симферополь : Гос. изд-во, 1936. 145 с.
18. РГА ВМФ. Ф. 33. Оп. 1. Д. 320.
19. РГА ВМФ. Ф. 33. Оп. 1. Д. 22.
20. Кондораки В.Х. В память столетия Крыма. М. : Тип. В.В. Чичерина, 1883. 216 с.
21. РГА ВМФ. Ф. 8. Оп. 1. Д. 21.
22. Гаврилов С. О чумном возмущении в Севастополе 1830 года. С предисл. М. Шугурова // Русский архив. 1867. Стб. 1375-1384.
23. РГА ВМФ. Ф. 34. Оп. 1. Д. 30.
24. РГА ВМФ. Ф. 34. Оп. 1. Д. 35.
25. РГА ВМФ. Ф. 34. Оп. 1. Д. 512.
26. Мордовцев Д. Русские женщины Нового времени : биогр. очерки из русской истории. СПб. : Тип. О.И. Бакста, 1874. 323 с.
27. РГА ВМФ. Ф. 33. Оп. 1. Д. 337.
28. РГА ВМФ. Ф. 34. Оп. 1. Д. 194.
29. Богданов К.А. Врачи, пациенты, читатели: патографические тексты русской культуры XVIII XIX веков. М. : О.Г.И., 2005. 502 с.
References
1. Krestovsky, V.V. (1873) Istoriya 14-go Ulanskogo Yamburskogo Ee Imperatorskogo Vysochestva Velikoy Knyazhny Marii Aleksandrovny polka
[History of the 14th Ulan Yambur Regiment of Her Imperial Highness Grand Duchess Maria Aleksandrovna]. St. Petersburg: M.O. Ettinger.
2. Speransky, M.M. (1871) Pis'ma Speranskogo iz Penzy i iz Sibiri k A.A. Stolypinu, s poslesloviem D.A. Stolypina [Speransky's letters from Penza and
Siberia to A.A. Stolypin, with an afterword by D.A. Stolypin]. Russkiy arkhiv. 3. pp. 432-484.
3. Vishlenkova, E.A. (2011) Mediko-biologicheskie ob"yasneniya sotsial'nykh problem Rossii (vtoraya tret' XIX veka) [Medical and biological explana-
tions of social problems in Russia (second third of the 19th century)]. Istoriya i istoricheskayapamyat'. 4. pp. 37-65.
4. Vishlenkova, E.A. (2011) "Carrying Out My Medical Responsibilities, I Have Grasped the Popular Spirit:" The Self-Identification of the Physician
as an Enlightener of the Russian State (First Half of the Nineteenth Century). Ab Imperio. 2. pp. 47-79. (In Russian).
5. Arkhangelskiy, G.V. (1997) S.F. Vol'skiy - rossiyskiy istorik meditsiny 30-40-kh gg. XIX v. [S.F. Volsky - a Russian historian of medicine of the
1830-40s]. Problemy sotsial'noy gigieny i istoriya meditsiny. 2. pp. 53-55.
6. Margorin, E.M. (1948) Ilya Buyalskiy. Leningrad: Medgiz.
7. Popov, V.L. & Dyskin, E.A. (1990) I.V. Buyal'skiy i ego rol' v razvitii otechestvennoy anatomii i sudebnoy meditsiny [I.V. Buyalsky and his role in the
development of domestic anatomy and forensic medicine]. Leningrad: S.M. Kirova Military Medical Academy.
8. McGrew, R.E. (1965) Russia and the Cholera, 1823—1832. Madison: University of Wisconsin Press.
9. Porter, R. (2008) Vzglyad patsienta. Istoriya meditsiny "snizu" [The patient's view. History of medicine "from below"]. In: Schlumbom, Ju., Hagner,
M. & Sirotkina, I.E. (eds) Bolezn' i zdorov'e: novye podkhody k istorii meditsiny [Disease and Health: New Approaches to the History of Medicine]. Translated from English by K.A. Levinson. St. Petersburg: St. Petersburg European University. pp. 41-72.
10. Shlyumbom, Yu. (2008) "Beremennye nakhodyatsya zdes' dlya nuzhd uchebnogo zavedeniya". Bol'nitsa Gettingenskogo universiteta v seredine XVIII - XIX v. ["Pregnant women are here for the needs of the educational institution." Hospital of the University of Gottingen in the middle of the 18th - 19th century]. In: Schlumbom, Ju., Hagner, M. & Sirotkina, I.E. (eds) Bolezn' i zdorov'e: novye podkhody k istorii meditsiny [Disease and Health: New Approaches to the History of Medicine]. Translated from English by K.A. Levinson. St. Petersburg: St. Petersburg European University. pp. 73-103.
11. Russia. (1830) Polnoe sobranie zakonov Rossiyskoy imperii [Complete Laws of the Russian Empire]. Coll. 1. Vol. 35. № 27490. St. Petersburg: Second Section of His Imperial Majesty's Own Chancellery. pp. 474-517.
12. The Russian State Archive of the Navy (RGA VMF). Fund 8. List 1. File 17.
13. Fasenko, A.A. (2011) Chumnoy bunt v Sevastopole [A plague riot in Sevastopol]. Kul'tura narodovPrichernomor'ya. 204. pp. 52-57.
14. Fasenko, A.A. (2012) Iz istorii "chumnogo bunta" 1830 goda v Sevastopole. Analiz istochnikov [From the history of the "plague riot" of 1830 in Sevastopol. An analysis of sources]. Prichernomor'e. Istoriya, politika, kul'tura. IX(IV). pp. 22-28.
15. Zakrevskiy, N.I. (1861a) Korabl' "Erivan", 1829 [The Erivan, 1829]. Morskoy sbornik. 42(3). pp. 62-94.
16. Zakrevskiy, N.I. (1861b) Na beregu v Sevastopole, 1830 [On the shore in Sevastopol, 1830]. Morskoy sbornik. 42(4). pp. 289-312.
17. Polkanov, A. (1936) Sevastopol'skoe vosstanie 1830g. [The Sevastopol uprising of 1830]. Simferopol: Gos. izd-vo.
18. The Russian State Archive of the Navy (RGA VMF). Fund 33. List 1. File 320.
19. The Russian State Archive of the Navy (rGA VMf). Fund 33. List 1. File 22.
20. Kondoraki, V.Kh. (1883) V pamyat' stoletiya Kryma [In memory of the Crimean centenary]. Moscow: V.V. Chicherin.
21. The Russian State Archive of the Navy (RGA VMF). Fund 8. List 1. File 21.
22. Gavrilov, S. (1867) O chumnom vozmushchenii v Sevastopole 1830 goda. S predisl. M. Shugurova [About the plague riot in Sevastopol in 1830. With a preface by M. Shugurov]. Russkiy arkhiv. Coln. 1375-1384.
23. The Russian State Archive of the Navy (RGA VMF). Fund 34. List 1. File 30.
24. The Russian State Archive of the Navy (rGA VMf). Fund 34. List 1. File 35.
25. The Russian State Archive of the Navy (rGA VMf). Fund 34. List 1. File 512.
26. Mordovtsev, D. (1874) Russkie zhenshchiny Novogo vremeni: biogr. ocherki iz russkoy istorii [Russian women of modern times: Biographical essays from Russian history]. St. Petersburg: Tip. O.I. Baksta, 1874. 323 s.
27. The Russian State Archive of the Navy (RGA VMF). Fund 33. List 1. File 337.
28. The Russian State Archive of the Navy (rGA VMf). Fund 34. List 1. File 194.
29. Bogdanov, K.A. (2005) Vrachi, patsienty, chitateli: patograficheskie teksty russkoy kul'tury XVIII — XIX vekov [Doctors, patients, readers: Patho-graphic texts of Russian culture of the 18th - 19th century]. Moscow: O.G.I.
Сведения об авторе:
Барабанова Ксения Александровна - кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник лаборатории исторических исследований Сургутского государственного педагогического университета (Сургут, Россия); ведущий научный сотрудник Лаборатории междисциплинарных исследований пространства Тюменского государственного университета (Тюмень, Россия). E-mail: barabanova13@gmail.com
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов. Information about the author:
Barabanova Ksenia A. - Candidate of Historical Sciences, Leading Researcher at the Historical Research Laboratory of Surgut State Pedagogical University (Surgut, Russian Federation); Leading Researcher at the Laboratory of Interdisciplinary Space Research of University of Tyumen (Tyumen, Russian Federation). E-mail: barabanova13@gmail.com
The author declares no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 26.03.2020; принята к публикации 03.10.2023 The article was submitted 26.03.2020; accepted for publication 03.10.2023
