CC BY
0ИЗ ИСТОРИИ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ
Александр Иванович Сидоров
МЕДИЕВИСТИКА В РОССИИ: ВЧЕРА, СЕГОДНЯ ... ЗАВТРА?
Аннотация. Медиевистика на протяжении большей части ХХ века играла важную и даже ведущую роль в формировании исторического знания в России. Однако сегодня она стремительно теряет прежние позиции и превращается в периферийную научную дисциплину. Медиевистика маргинализируется, несмотря на то, что она опирается на долгую традицию, солидный научный фундамент, развитые институты и квалифицированные кадры. В статье предпринята попытка понять, почему так произошло, насколько необратим этот процесс и можно ли найти решение возникшей проблемы, опираясь на исторический опыт существования медиевистики в нашей стране. Ключевые слова: медиевистика, история науки, Средние века, университеты, историческое знание
Об авторе: Сидоров Александр Иванович - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Центра истории исторического знания Института всеобщей истории Российской Академии наук. Российская Федерация, 119334 г. Москва, Ленинский пр., 32А; alexhist@mail.ru
Медиевистика - область исторической науки, которая занимается изучением западноевропейского Средневековья - на протяжении большей части ХХ столетия являлась очень значимой частью исторического знания в нашей стране. А в иные моменты и вовсе претендовала на роль безусловного лидера, задающего основные тренды в этой сфере. По образному выражению П.Ю. Уварова, медиевисты пользовались среди коллег репутацией профессиональной элиты и считались «спецназом» советской исто-
рической науки [31:82-84]. В конце 1990-х гг. казалось, что так будет всегда. Но не прошло и пары десятков лет, как ситуация изменилась с точностью до наоборот. Сегодня речь идет даже не о сохранении некогда завоеванных позиций, а о положении дисциплины как таковой, ибо будущее ее по целому ряду причин туманно. Более того, непонятно, есть ли оно вообще. Проблема эта касается довольно широкого круга людей, поэтому попытаться в ней разобраться - задача вполне насущная.
Когда, как и почему в России родилась медиевистика, как развивалась и изменялась? Почему в первые десятилетия XXI в. несмотря на все свое внешнее благополучие она оказалась в глубоком кризисе? Можно ли рассчитывать на то, что она сохранится в том или ином виде в сколько-нибудь отдаленной перспективе? Ниже речь пойдет именно об этом. Разумеется, в рамках статьи по столь многогранной теме можно сформулировать лишь самые общие вещи. Тем не менее, очевидно, что такая проблема существует и требует серьезного обсуждения.
Разговор о судьбе русской медиевистики невозможен вне более широкого контекста, а именно, особенностей организации академической науки, с одной стороны, системы образования - с другой, общественных и государственных запросов - с третьей.
Устойчивый научный и педагогический интерес к истории Европы сформировался в России только в ХУШ в. Это было прямым следствием петровского разворота России на Запад. Границы двух разных геополитических пространств не просто соприкоснулись, но сделались взаимопроницаемыми. Русские элиты оказались перед необходимостью разобраться в том, как устроено это по большому счету новое для них общественное пространство, чтобы понять, как с ним взаимодействовать. Иными словами, появился социальный заказ на определенное знание, но заказ этот инициировался и стимулировался государством. Государство же искало возможности, как этот заказ удовлетворить.
Молодых людей отправляли учиться заграницу, но этого явно было недостаточно. Для более широкого охвата требовалось организовать обучение внутри страны.
В России поначалу просто не было своих академических ресурсов, поэтому они черпались вовне, прежде всего, в Германии и Голландии. В этом смысле становление исторической науки в России при Петре и его преемниках ничем не отличалось от развития многих других сфер общественной жизни. На протяжении практически всего ХУШ столетия интерес ко всеобщей, в значительной степени европейской истории удовлетворялся исключительно за счет перевода обзорных работ западных ученых.
Первой ласточкой стала «Всемирная история» кальвинистского пастора Ильи Копиевского, изданная в Амстердаме в 1699 г. по личному распоряжению Петра I [19. Об этом сочинении подробнее см.: 14]. За ней последовали другие сочинения, на протяжении ХУШ в. таковых вышло около двух десятков [15:36-40]. Среди важнейших назовем более или менее пространные исторические обзоры Филиппа Дильтея [10], Иеронима Фрейера [35] и Иоганна Шрека [37]. По ним всеобщую историю преподавали в гимназиях, духовных семинариях и университетах. Причем даже в высшей школе обычно использовалось какое-то одно пособие, которое штудировали от корки до корки. Например, студенты Московского университета на протяжении нескольких десятилетий работали исключительно с «Краткой всеобщей историей» Фрейера, которую в 1769 г. перевел и опубликовал Харитон Чеботарев, «истории и географии учитель и Университетской публичной библиотеки кустос», как он сам обозначил себя в конце предисловия [35:ХУ1].
Копиевский делил всемирную историю по четырем мировым империям, опираясь на восходящую к книге пророка Даниила (Дан. 2:36-43) периодизацию, которую еще в начале У столетия использовали в своих историографических построениях Св. Иероним и Павел Орозий. В дру-
гих обзорах исторический процесс обычно делился на два периода - до и после Рождества Христова. Здесь важно отметить следующее: в переводной учебной литературе, доступной в России, до конца XVIII в. отсутствовало представление о Средневековье как самостоятельном периоде истории, и в такой парадигме сформировалось несколько поколений российских школяров и студентов. Как следствие, не прослеживается и никакого специального научного интереса к этой эпохе.
Ситуация меняется только в первые десятилетия XIX в. Так в пособии профессора Царскосельского лицея Ивана Кайданова история, кажется, впервые разделилась на древнюю - от Сотворения мира до падения Западной Римской империи в 476 г., среднюю - до начала XVI в. и новую -«до наших времен» [16]. Книга, изначально предназначенная для исторического и нравственного наставления лицеистов, за двадцать лет - с 1817 по 1837 гг. - выдержала шесть изданий и быстро обрела популярность в широких кругах. На это, в частности, обратил внимание Фаддей Бул-гарин в своей рецензии на третье издание «Руководства», опубликованной в 1826 г. в 105 номере «Северной пчелы».
Той же схемы придерживался Тимофей Николаевич Грановский, в 1840-х-1850-х гг. читавший лекции в Московском университете [8]. В XIX в. трехчленное деление становится общепринятым в России, оно утверждается в системе образования на всех уровнях.
Смена парадигмы по всей видимости, была связана с тем, что со времен Александра I русские студенты начали активно стажироваться в Германии для приготовления к профессорскому званию. В ведущих университетских центрах, прежде всего, в Берлине и Геттингене, как раз придерживались трехчленной схемы. В первом учился Грановский, во втором - Кайданов.
Данный факт, сам по себе важный, не означал, однако, рождения медиевистики, хотя и подготовил для этого необходимое основание. В XIX в. абсолютное большинство
университетских преподавателей, имена которых сегодня обычно связывают с изучением средневековой истории, читали курсы по всем периодам - от Античности до Нового времени, а еще по русской и византийской истории, праву, географии, статистике и многим другим дисциплинам. Таков был профессиональный путь, например, Тимофея Грановского, Петра Кудрявцева, Степана Ешевского, Михаила Стасюлевича, Владимира Герье, Ивана Гревса. Впрочем, подобный академический плюрализм оставался характерной чертой университетской среды в Российской империи вплоть до революции. Это первое.
Второй важный момент заключался в том, что на протяжении большей части XIX в. перед отечественной высшей школой не стояло задачи формировать профессиональных ученых-историков. Российские университеты готовили кадры для госслужбы либо для преподавания в заведениях самого разного ранга. Широкое историческое образование считалось важной частью такой подготовки, но не предполагало обязательного наличия самостоятельного исследовательского опыта.
С другой стороны, в обществе постоянно рос интерес к всеобщей истории. Прежде всего потому, что Россия, как империя, все больше осознавала свое полноправное место в мировой цивилизации. Не следует сбрасывать со счетов и широкую общественно-политическую дискуссию 1840-х гг. между западниками и славянофилами о путях дальнейшего развития страны. Специалисты по всеобщей истории обычно оказывались среди западников, считавшихся более прогрессивными и либеральными, а потому объективно привлекали к себе внимание широкой аудитории. Невероятная популярность публичных лекций Т.Н. Грановского - яркое тому свидетельство.
«Для русского всеобщая история есть история человеческой цивилизации, на которую он смотрит, как на свершившийся процесс. Он смотрит, скорбя там, где цивилизация гибла и останавливалось дело прогресса, и радуясь там,
где она торжествовала <...> Великая работа России в течение почти двух веков заключается в усвоении плодов цивилизации, в постоянном слиянии с передовыми народами в деле общечеловеческих интересов». Под этими словами Владимира Ивановича Герье в рецензии на книгу Александра Станкевича о Грановском могли бы подписаться многие его современники [7:430]. В русском обществе объективно сформировался высокий спрос на эту область знаний, и он сохранялся на протяжении всего XIX в.
После университетской реформы начала столетия в России по инициативе государственной власти постоянно открывались новые университеты, а потому существовала острая потребность в кадрах. Она постоянно ощущалась даже в столицах, причем вплоть до конца столетия. Наиболее перспективных студентов оставляли при университете для приготовления к профессорскому званию. Обычно это предполагало длительную стажировку за границей либо в Профессорском институте Дерптского университета и последующую защиту диссертации. После этого молодому специалисту полагалось отработать на кафедре некоторое количество лет.
В России очень медленно формировалось представление о том, что университетский преподаватель, ведущий курс всеобщей истории, должен систематически заниматься научной работой, проводить самостоятельные исследования с опорой на критический анализ источников и литературы, а не просто знакомиться с документами и профессиональной литературой для подготовки к занятиям. Иными словам, профессор мог писать научные книги, но это не было обязательным требованием. Все оставалось на его личное усмотрение. Результаты изысканий, нередко более эрудитских, нежели строго академических, обычно презентовались не столько в виде статей и монографий, сколько в формате лекционных курсов, да частных беседах с учениками.
Между тем, единое пространство всеобщей истории постепенно сегментировалось, хотя и очень медленно. Обо-
собление средневековой истории произошло только на рубеже 50-х и 60-х годов XIX в. Это было связано с именем петербургского профессора Михаила Матвеевича Ста-сюлевича, к слову, профессионального антиковеда и блестящего специалиста по истории Древней Греции.
В 1853-1861 гг. он читал лекции по средневековой истории в Санкт-Петербургском университете. Столкнувшись в процессе преподавания с объективными трудностями в виде отсутствия подходящих учебных пособий, с одной стороны, и нетвердого знания студентами древних и новых языков - с другой, в 1856 г. Стасюлевич опубликовал «Общий курс истории средних веков», кажется, первое самостоятельное тематическое издание такого рода в России [30]. А в 1863-1865 гг. уже в статусе члена ученого комитета Министерства народного просвещения подготовил и опубликовал три тома «Истории средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых» [29].
Здесь под одной обложкой были собраны разнообразные источники и довольно большие фрагменты из актуальных зарубежных научных исследований, причем все представлено в русском переводе. Для своего времени это был по-настоящему революционный просветительский проект. Ничего подобного вплоть до конца Х1Х в. в России больше не появилось. Не удивительно, что за следующие полвека книга выдержала четыре издания. Более того, она по сей день остается востребованной в педагогической практике и продолжает переиздаваться.
К сожалению, благие намерения обернулись для Ста-сюлевича сущим адом. Вскоре ему пришлось отбиваться от яростных и необоснованных обвинений в том, что своим универсальным пособием он якобы вознамерился оставить всю университетскую профессуру без работы. «Оправдательные» предисловия, написанные Михаилом Матвеевичем ко второму и, особенно, к третьему томам, в этом смысле вполне красноречивы. В конце концов, он принял решение оставить работу над «Историей средних
веков», которую успел довести только до XIII в., хотя изначально планировал закончить эпохой Великих географических открытий, и никогда больше к ней не вернулся.
В контексте нашей темы важно отметить, что этот проект был полностью посвящен медиевистике. Его можно считать своеобразным символом того, что в России на академическом уровне, кажется, впервые очень предметно, пусть и утилитарно задумались о Средневековье как самостоятельной эпохе. Спустя двадцать лет такое преставление стало нормой. Свидетельством тому можно считать публикации учебника профессора Казанского университета Николая Осокина [24] и курса лекций Павла Виноградова [5]. На рубеже столетий появились и другие строго тематические издания вроде «Книги для чтения по истории средних веков» [18] и «Средневековья в его памятниках» [28].
В последней трети XIX в. наметились важные изменения в системе высшего образования. Этот процесс был запущен принятием университетского Устава 1863 г., предполагавшего усиление специализации, с одной стороны, и углубление собственно научной подготовки студентов - с другой. Ключевым моментом здесь стало укоренение практики семинаров в университетах, сначала столичных, а затем провинциальных [4]. Эта форма подготовки была заимствована из Германии. В Петербурге первые опыты по ее адаптации относятся к концу 1840-х гг. Таковыми сегодня принято считать «вечерние беседы» Куторги, которые Михаил Семенович устраивал на дому для некоторых своих учеников. Среди немногих избранных, к слову, был и Ста-сюлевич. [27]. Однако окончательно семинарская система оформилась в столице только к концу XIX в. В Москве практика семинарских занятий начала активно внедряться с конца 1860-х гг. благодаря личной инициативе В.И. Ге-рье и постепенно тоже стала обязательной. Она же легла в основу работы исторического общества, созданного Герье в Московском университете. Постепенно оформилась и
разница между «московским» и «питерским» подходами к семинарам. Если в Москве отдавали предпочтение обсуждению общих проблем, то в Северной Пальмире довольно рано сосредоточились на узкоспециальной тематике, в частности, на эпиграфике и дипломатике [36:172-173].
В итоге к исходу XIX в. в университетской среде сложились благоприятные условия для появления людей, хорошо подготовленных именно к научной работе и в целом куда более квалифицированных, чем еще за поколение до того. Характерно, что русские студенты той поры не испытывали особых комплексов во время своих заграничных стажировок. А иные довольно критично высказывались об уровне преподавания и качестве научной подготовки ведущих западных ученых, включая таких мэтров, как Леопольд Ранке, Генрих Бруннер, Нюма Дени Фюстель-де-Куланж или Ипполит Тэн. Так, 22-летний Павел Виноградов, посещавший в годы заграничной стажировки семинар Теодора Моммзена, позволял себе публично дискутировать с ним по теме своего доклада, чем вызвал неподдельное изумление у своих немецких сокурсников [38:180-181]. Дело, разумеется, не в том, что западная университетская наука стала хуже, а в том, что русские очевидным образом изменились.
С другой стороны, последовательно шло накопление научных знаний, усложнение и сегментирование научного поля, прежде всего, на Западе - это объективно приводило к формированию более узкой специализации. Изменилась и проблематика. Наряду с политической историей, долгое время господствовавшей в науке безраздельно, все более заметное место стала занимать аграрная история и вообще история различных форм хозяйствования, а также история отдельных социальных групп и общественных институтов.
Вместе с тем серьезно трансформировалось понимание общественного положения истории. Представление о ней как об «учительнице жизни», как о предмете, к которому следует обращаться прежде всего за нравственными
примерами, необходимыми для гармоничного воспитания личности, что было характерно еще для поколения В.И. Герье, у его учеников сменилось вполне прагматичным, очень рациональным и, если угодно, строго академическим отношением к истории как к сфере собственно научных изысканий. Морализаторство было им несвойственно. Во всяком случае, в своих исследованиях они явно сторонились подобных вещей.
В итоге, к началу ХХ в. в российских университетах появились те, кого уже вполне обоснованно можно называть медиевистами в строгом смысле слова. Таковыми в значительной степени были уже Федор Фортинский и Павел Виноградов, но еще больше историки следующего поколения, ученики Герье, Гревса или того же Виноградова -Дмитрий Петрушевский, Владимир Пискорский, Дмитрий Егоров, Николай Оттокар, Николай Грацианский, Лев Карсавин, Александр Удальцов, Евгений Косминский, Ольга Добиаш-Рождественская.
По нынешним меркам их было совсем немного, но для своего времени это был достаточно заметный круг специалистов. Кроме того, они успели воспитать следующее поколение ученых, тех, ко сыграл ключевую роль в развитии русской медиевистики в ХХ столетии, например, Александра Неусыхина, Елену Скржинскую, Александру Люблинскую, Виктора Рутенбурга, Сергея Сказкина.
Отметим еще одну важную вещь, значение которой, кажется, остается недооцененным. Работы русских историков, специалистов по западноевропейскому Средневековью, начали переводить на иностранные языки и публиковать в ведущих западных академических изданиях. Кажется, и здесь одним из первых отметился студент Виноградов, по протекции Генриха Бруннера опубликовавший в 1876 г. небольшую статью в престижном Forschungen zur Deutschen Geschichte [41].
С рубежа XIX-XX вв. это уже стало довольно обычной практикой. Отмечу, что историки предшествующего поко-
ления таких целей перед собой не ставили. Зарубежные работы они охотно переводили, но свои публиковать за рубежом не стремились. Может быть, потому, что осознавали известную вторичность своей научной продукции по отношению к исследованиям европейских ученых.
Поколение их учеников, напротив, зачастую демонстрировало совершенно иное. Эти люди научились создавать работы, которые были не просто оригинальными, однако находящимися в уже сформированном исследовательском поле, но в ряде случаев реально передовыми, серьезно опережавшими порой на десятилетия достижения западной науки. Таковыми были П.Г. Виноградов с его историей манора [6], Л.П. Карсавин с его вниманием к проблемам массовых религиозных представлений в средневековой Европе [17], Д.Н. Егоров с его почти постмодернистским исследованием процесса колонизации Мекленбурга [12], чуть позже О.А. Добиаш-Рождественская с ее изысканиями в области каролингской палеографии [39].
Все это стало результатом системной политики государства в области университетской подготовки и тех процессов, которые были запущены еще в начале XIX в. Хотя, как представляется, результатом побочным. В Министерстве образования Российской империи вряд ли стремились развивать медиевистику.
После революции медиевистика на полтора десятка лет ушла в тень. Исторические факультеты распустили. За это время кто-то уехал, как Бицилли, Карсавин, Оттокар или Виноградов. Кого-то, как Егорова, коснулись первые репрессии. Но в целом с медиевистами целенаправленно никто не боролся - их было мало и никакой серьезной угрозы новому строю они не представляли.
В эпоху межвременья устраивались кто как мог. А.И. Неусыхин несколько лет работал научным сотрудником Института Карла Маркса и Фридриха Энгельса, а потом референтом Всесоюзной ассоциации сельскохозяйственной библиографии при библиотеке им. Ленина.
Н.П. Грацианский читал курс истории техники в Московском геологоразведочном институте. И.М. Гревс заведовал библиотекой Госакадемии истории материальной культуры. Целый ряд заслуженных ленинградских медиевистов -О.А. Добиаш-Рождественская, Е.Ч. Скржинская, М.А. Тихонова - были привлечены М.А. Гуковским к сотрудничеству в Институте истории науки и техники. Кто-то сумел пристроиться в МИФЛИ, кто-то - в РАНИОН.
При этом научная жизнь не замерла. По инерции продолжали проводиться семинарские занятия. Они вернулись в домашний формат, при этом утратили учебно-методический характер и превратились в полноценные научные собрания, вдобавок сделались важным элементом сохранения собственно академических коммуникаций - за отсутствием иных возможностей. На протяжении 1920-х гг. вышло довольно много публикаций по истории западноевропейского Средневековья, в основном научно-популярных, но написанных настоящими профессионалами. Сохранялись и зарубежные контакты. Благодаря им в 1928 г. Е.Ч. Скжинская опубликовала в Италии сборник документов по истории генуэзских колоний в Крыму [40]. В те же годы О.А. Добиаш-Рождественская несколько раз выезжала на стажировки во Францию и Германию. Случались защиты диссертаций. Так, в 1929-м А.И. Неусыхин блестяще защитил кандидатскую по теме «Общественный строй древних германцев», вскоре опубликованную в виде монографии [23].
Пожалуй, самая громкая научная дискуссия 1920-х гг. связана с переизданием в 1928 г. книги Петрушевского «Очерки экономической истории Западной Европы», за которое Дмитрия Моисеевича обвинили в допшианстве. Но для автора тогда все закончилось относительно благополучно. Петрушевский стал академиком, более того, первым медиевистом в СССР, удостоившимся этого звания, преподавал в МГУ.
Историю Средних веков на время вытеснили из высшей школы. Но это происходило в рамках более широкого
процесса наступления на общественные науки. Например, в начале 1930-х в МГУ были ликвидированы все гуманитарные факультеты. Однако известный запас прочности у сообщества был и в принципе его хватило, чтобы пережить смутные времена, благо этот период оказался коротким.
Все резко изменилось в 1934 г., после выхода постановления Политбюро ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории в школах СССР». Были восстановлены истфаки в Московском и Ленинградском, затем Горьков-ском университетах, где начали массово готовить учителей истории в школах. Там же появились специализированные кафедры истории средних веков. В МГУ ее возглавил Е.А. Косминский, в ЛГУ - О.Л. Вайнштейн.
Спустя два года был образован Институт истории АН СССР, который на первых порах возглавил Николай Лукин. В рамках Института появился Сектор истории Средних веков. В 1937-м в него вошли Е.А. Косминский, А.И. Неусыхин, Н.П. Грацианский. Вскоре к ним присоединились А.Д. Удальцов, С.Д. Сказкин, М.М. Смирин, Д.М. Петрушевский. Сектор очень быстро стал главным центром советской медиевистики, он остается таковым и сегодня.
Перед историками на государственном уровне была поставлена задача борьбы с буржуазной наукой, но прежде всего -осмысления прошлого человечества в соответствии с марксисткой теорией общественно-экономических формаций. В этой схеме, как известно, была и феодальная формация, которая по умолчанию смыкалась с историей Средневековья, и медиевисты вдруг оказались чрезвычайно востребованными. Особенно те, кто занимался практическими исследованиями, а не теоретическими обобщениями. Ровно потому, что эту предельно общую социологическую конструкцию нужно было насытить конкретикой. К этому добавились и потребности текущего момента, а именно, необходимость идеологического противостояния немецкому фашизму и немецким историкам как его носителям.
История Средних веков занимала здесь особое место, ведь «Средние века - это излюбленная область кликушеских извращений фашистских историков, преследующих политическую цель приспособления истории средневековья для обоснования притязаний Третьего рейха на господство над народами Запада и Востока Европы» [13:6].
В университетах повсеместно была внедрена система семинарских занятий, что потребовало создания учебных пособий и они массово выходят в 1930-е гг. [34; 3; 22; 1; 25; 11]. Кроме того, оперативно публикуется серия монографий [например, 21; 32], к сожалению, иногда в ущерб качеству, как это произошло с книгой Н.П. Грацианского о бургундской деревне [9]. Идет интенсивная работа над десятитомником «Всемирной истории».
Медиевистика как самостоятельная научная дисциплина очень быстро оформилась институционально. Появились кафедры истории Средних веков, утвержденные государством программы обучения и разработанные на их основе полноценные школьные и университетские курсы, многочисленные пособия, учебники, научная специализация, аспирантура, кандидатские и докторские степени, наконец, специализированное издание «Средние века». О системности работы по созданию в СССР узкопрофессиональной научной периодики говорит тот факт, что в 1937 г. начал издаваться «Вестник древней истории», а в 1947-м увидел свет «Византийский временник».
Первый номер журнала «Средние века» вышел в 1942 г. и открывался программной редакционной статьей «О задачах советской исторической науки в области изучения средних веков» [13:3-6], цитату из которой я привел выше. Речь шла о необходимости пересмотра в свете марксизма-ленинизма всей истории Средневековья. Также был намечен список из 12 тем, требующих первоочередного исследования:
1. Этногенез народов Западной Европы (кельты и германцы).
2. Готы в Причерноморье и другие вопросы, связанные с историей СССР (например, аланы на Востоке и на Западе; гунны и авары в Западной Европе; генуэзские и венецианские колонии в Причерноморье).
3. Варварское государство и формы его феодализации.
4. Образование средневековых империй (империя Карла Великого и империя Отгонов).
5. Социальные основы сословной и абсолютной монархий на Западе.
6. История крестьянства в средние века.
7. История средневекового города и средневекового бюргерства; движения городского плебса.
8. Возникновение предпролетариата в конце средних веков.
9. История средневековой церкви и папства; средневековые «еретические» и реформационные движения.
10. История социально-политических учений в средние века.
11. История международных отношений в средневековой Европе.
12. Возникновение наций и национальных культур в Западной Европе.
За последующие полвека все эти темы были отработаны, пусть и с разной степенью основательности. Первенство в развитии медиевистики перешло от Петербурга к Москве - в столице концентрировались лучшие кадры, здесь создавались масштабные исследовательские проекты, требовавшие привлечения большого количества интеллектуальных и материальных ресурсов. Зато в Ленинграде удивительным образом сохранялась возможность заниматься наукой в дореволюционном смысле слова - с акцентом на источниковедение и другие специальные исторические дисциплины, необходимые для работы с рукописями и разнообразным архивным материалом. Свидетельством тому является творческое наследие О.А. Добиаш-Рожде-ственской, А.А. Аннинского, А.Д Люблинской, Е.Ч. Скр-
жинской [39; 2]. Еще какая-то часть опытных медиевистов предпочла уехать в провинциальные вузы, где в отличие от Москвы и Питера делать карьеру было немного проще, а иные возглавили там кафедры и даже основали собственные школы, например, как С.М. Стам, создавший в Саратове ведущий центр по изучению средневекового города.
Все это формировало профессиональную среду, которая на внешнем контуре решала идеологические задачи государственного уровня, а на внутреннем занималась воспроизводством кадров, в том числе, исследователей в строгом смысле слова.
Важно отметить, что никогда ранее медиевистика в России не находилась в таких специфических условиях. До революции историки были вполне свободны в выборе тем для исследования и подготовки диссертаций. Разумеется, они в какой-то степени реагировали на общественную ситуацию в стране. Отсюда, например, интерес некоторых ученых к аграрной истории и формам крестьянской зависимости, к истории парламента, городского самоуправления. Но вместе с тем было написано довольно много, если не подавляющее большинство, работ, никак не связанных с текущими российскими реалиями. Вдобавок не существовало никакого единого центра организации науки. Ни Министерство образования, ни тем более Академия наук на эту роль не претендовали. Научная периодика была развита чрезвычайно слабо, равно как и межуниверситетские коммуникации.
Теперь же перед сообществом медиевистов на государственном уровне четко ставились задачи, которые необходимо было решать; обозначался круг приоритетных тем, в рамках которых следовало вести исследования; формулировалось общетеоретическое основание для таких исследований; выстраивалась организационная вертикаль; создавались рабочие места; выделялось приличное финансирование. Думаю, не будет большим преувеличением сказать, что именно благодаря этому медиевистика в России
и превратилась в полноценную и очень развитую отрасль исторической науки, а медиевисты получили уникальную возможность стать тем самым академическим «спецназом».
Для профессионального сообщества это был совершенно новый опыт, который сочетал в себе и негативное, и позитивное начало.
К негативным моментам можно отнести, во-первых, то, что за бортом остался целый ряд тем и направлений, ключевых для изучения средневекового общества, например, богословие, история рыцарства, университетов, монашеских орденов. Во-вторых, для приоритетных тем, обозначенных в упомянутой редакционной статье «Средних веков», изначально задавался исследовательский вектор, что до известной степени ограничивало творческую самостоятельность.
В качестве негативного момента обычно указывают на то, что советская медиевистика была оторвана от мировой. В какой-то мере это действительно так. Тем не менее, разрыв никогда не был полным, контакты - личные и институциональные - сохранялись, советские историки участвовали в международных конгрессах, книги из-за рубежа попадали в советские библиотеки, а с определенного момента стали предметом постоянных и очень качественных реферативных обзоров, выходивших в ИНИОН, монографии советских ученых, особенно в послевоенный период, публиковались на Западе, а западных ученых переводились в СССР. Обязательная критика недостатков буржуазной науки, как бы к этому ни относиться, объективно способствовала знакомству советских историков с передовыми идеями западной науки. Советская медиевистика очевидно была другой. Но именно этим, как кажется, она и была интересна вовне. Этот интерес подпитывался и тем весом, авторитетом и влиянием, которые имел СССР на международной арене.
Наряду с негативными были и позитивные моменты. Жесткие идеологические и институциональные рамки
объективно создавали вполне комфортную среду для развития медиевистики, стимулировали творческую активность. Порой, но далеко не всегда, это происходило принудительно. Однако нынешняя практика отработки грантов зачастую оставляет исследователю куда меньше пространства для свободного научного поиска.
Сформировалась полноценная корпорация, которая сама себя воспроизводила и аккумулировала лучшие интеллектуальные силы, а в итоге, кажется, единственная, даже сформировала собственную «культуру памяти». Было написано внушительное число весьма качественных исследований, которые объективно способствовали серьезному приращению научного знания. Были реализованы крупные коллективные научные проекты, совершено немыслимые в дореволюционную эпоху. Например, в 1957-1958 гг. вышли III и IV тома «Всемирной истории», в 1985-1986 гг. опубликована трехтомная «История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма». Государство не только щедро финансировало корпорацию, но также взяло на себя функцию распространения накопленных знаний: научные книги публиковались большими тиражами, продавались в магазинах и централизованно рассылались в библиотеки по всей стране. Сегодня об этом приходится только мечтать.
При этом идеологический контроль за медиевистами объективно оказался менее жестким, чем за историками других направлений, особенно заметным это стало после ХХ съезда партии. Истоки «феномена Гуревича» в его академическом и общественном измерении, равно как и того, что позднее назовут «неофициальной наукой» в СССР [20:132], кроются именно здесь.
Наконец, во второй половине ХХ в. медиевистика очевидно стала модной. Думается, что в значительной степени это было следствием ее небывалой популярности на Западе, прежде всего, благодаря Школе «Анналов». И тем не менее, советские медиевисты тоже ощущали себя подлинной научной элитой страны.
А потом все кончилось...
Не сразу, но довольно быстро державший советскую медиевистику скелет был разрушен. Причем разрушен не изнутри, как бы историкам ни хотелось приписать себе заслугу в ниспровержении ненавистной марксисткой идеологии, а снаружи. Историков ни о чем не спросили, их просто поставили перед фактом, что отныне все будет иначе. В 1991 г. марксизм отменили, причем, в буквальном смысле слова. Но вместе с этим государство отказалось от всего, что на протяжении десятилетий цементировало корпорацию - от идеологического заказа, от выбора приоритетных тем, от распространения знаний, от финансирования. Историки сегодня публикуют книги мизерными тиражами, часто бесплатно либо за свой счет, а в университетские библиотеки эти работы не доходят.
Образовалась пустота, которая довольно быстро была заполнена потоком идей и теорий, хлынувших с Запада. Никогда еще русские медиевисты так жадно не впитывали чужие идеи. Со своими - оригинальными - дело обстояло сильно хуже. Казалось, что наступил долгожданный плюрализм, оковы пали и теперь все будет по-другому, историки, наконец, заживут в полную силу и сделают науку великой. Не получилось. За последние 30 лет в стране не появилось ни оригинальных научных школ, ни самостоятельных научных направлений, ни даже сколько-нибудь влиятельных научных центров. При этом общий уровень подготовки русских медиевистов до сих пор остается весьма высоким, но этого, как выяснилось, самого по себе недостаточно.
Главная проблема в том, что с отказом от марксизма и в целом от комплексного подхода к изучению общества русская медиевистика утратила свое лицо, которое у нее безусловно было. Стремясь стать полноправной частью западной науки, она очень быстро сделалась периферийной -перестала предлагать свое и начала пассивно потреблять чужое. Интеллектуальные центры этой науки, формирую-
щие смыслы и задающие тренды, находятся не в Москве и даже не в Париже или Берлине, а, например, в Мичигане или Северном Техасе. Стоит только взглянуть на список крупнейших международных конференций по истории Средних веков, быстро убеждаешься, что львиная их доля приходится не на Европу, а на США и Канаду.
Все лучшее, что эти центры могли забрать из России, они забрали, в том числе перспективную молодежь. То, что осталось от некогда солидной советской науки, перестало представлять для них интерес. Влиятельный некогда конкурент самоустранился, добровольно сдал свои позиции, стал неопасен и бесполезен.
Сегодня государство как основной заказчик и финансист не формулирует прямо, зачем ему нужны медиевисты, тем более в таком явно избыточном количестве, что они делают, какой продукт производят и для чего его можно использовать. Прямым следствием этого стало медленное, но верное и, вероятно, необратимое сокращение пространства медиевистики - закрываются кафедры, уменьшается количество мест в аспирантуре и количество диссертаций, урезается грантовая поддержка исследований, сокращается финансирование публикаций и стажировок.
Корпорация перестает заниматься самовоспроизводством, что она довольно эффективно делала на протяжении нескольких поколений. Число медиевистов неуклонно сокращается, постепенно возвращаясь к дореволюционному уровню. Заметно меняется кадровый состав - молодые ученые, прежде всего, мужчины не видят в этой сфере возможностей для заработка и успешной карьеры, а значит уходят туда, где все это можно получить. Происходит естественный отбор, социальная реальность оказалась бессильна перед самым обычным биологическим процессом.
Среди тех, кто остается в профессии, все больше людей переключается на работу с переводами - которые никогда не были для медиевистов сколько-нибудь важным видом профессиональной деятельности. Теперь все изменилось,
создание комментированных переводов становится реальной альтернативой собственно научным изысканиям, и это можно рассматривать, как внешнее проявление глубокого внутреннего кризиса целой отрасли [26].
Справедливости ради следует отметить, что серьезные объективные проблемы есть и на внешнем контуре. Назову лишь некоторые. Во-первых, повсеместно заметна утрата интереса к теоретическим обобщениям, к постановке больших проблем и созданию синтетических исследований, которые описывали бы фундаментальные принципы развития разных общественных систем.
Во-вторых, отказ от больших идеологий, обернувшийся методологическим плюрализмом, неизбежно привел к стремительной фрагментации исторического знания. Как следствие, наблюдается невероятный расцвет мелкотемья.
В-третьих, происходит постепенное исчезновение национальных школ и их последовательное вытеснение гло-балистскими академическими структурами, которые продвигают подчеркнуто трансграничную и транскультурную повестку, например, гендер, сексуальность, насилие, климат, изменчивость, возраст, голод, эмоции. Речь не о том, что такие сюжеты не нужно изучать. Куда важнее, что их исследование никак не работает на формирование национальной и культурной идентичности. А ведь на протяжении тысячелетий история отвечала именно за это.
В-четвертых, в мировой науке накопилась запредельно критическая масса знаний, которую уже почти невозможно эффективно освоить даже в рамках относительно узкой проблематики. Вдобавок резко выросла скорость устаревания научных наработок. Как с этим справляться пока непонятно. Но ясно, что русской медиевистике такое положение вещей никак не помогает.
Что делать в такой ситуации? Прежде всего, надо попытаться ответить на вопрос - зачем в современной России нужна медиевистика, какова ее идеологическая, общественная и культурная функция? Несколько лет назад
И.С. Филиппов предпринял попытку сформулировать проблему в схожем ключе, но реакции на это не последовало [33].
Думается, что здесь была бы полезна широкая дискуссия внутри корпорации, а круг вопросов мог бы быть, например, таким. Как медиевисты определяют свое место в современном российском обществе? Пока, насколько можно судить, ответ на этот вопрос лежит почти исключительно в поле персональных жизненных стратегий, но не корпоративных решений.
Какой продукт и для чего медиевисты могут создавать в перспективе? Не факт, что это непременно должна быть история западноевропейского Средневековья или средневековая история в том виде, в каком мы ее знали до недавнего времени. Возможно, мы в том или ином виде вернемся к формату всеобщей истории или к формированию общегуманитарного знания на стыке истории и, например, литературы, философии, искусствоведения.
В какие форматы медиевисты могли бы упаковывать свой продукт, чтобы сделать его максимально привлекательным для широкой аудитории? Какие каналы коммуникаций использовать для его наиболее эффективного продвижения? Очевидно, что наиболее перспективными площадками сегодня являются соцсети и мессенджеры, но их аудитория предъявляет строго определенные и очень специфические требования к контенту - медиевисты пока плохо с этим справляются, зачастую даже не представляя себе особенности медиапотребления интернет-пользователей.
Кто сегодня мог бы выступить заказчиком, а в идеале и спонсором такой продукции, с одной стороны, и потребителем - с другой?
В зависимости от ответов станет понятно, какие компетенции потребуются медиевисту, а также где и как именно их следует формировать. Не факт, что компетенции останутся прежними, а выращивать новых виноградовых, пе-трушевских или гуревичей будут непременно на истфаках
университетов, а не в каких-нибудь интеллектуальных инкубаторах типа «Сколково» или «Сириуса». Впрочем, эти моменты, хоть и важные, все-таки инструментальные.
Что касается главного вопроса, то пока более или менее понятно только одно - весь предшествующий опыт говорит о том, что в России вне государства и без государства никакая медиевистика, равно как историческая наука в целом, не существовали и существовать, по всей видимости, не могут. В России данная отрасль знания всегда была вспомогательным инструментом для решения других -не сугубо научных и даже не сугубо исторических, но внешних по отношению к ней - задач. Если русская медиевистика хочет выжить, она должна найти возможность приносить ощутимую пользу своей стране.
Литература
1. Агрикультура в памятниках западного средневековья / пер. и коммент. под ред. О.А. Добиаш-Рождественской и М.И. Бурского. М.; Л., 1936.
2. АкгыКремоныX-XШвековвсобранииАкадемиинаукСССР/ Подготовилкизд.С.А.Аннинский;предисл.О.А.Добиаш-Рож-дественской. М.; Л., 1937.
3. Английская деревня XШ-XIV вв. и восстание Уота Тайлера / Сост. Е.А. Косминский, Д.Н. Петрушевский. М.; Л., 1935.
4. Антощенко А.В., Свешников А.В. Исторический семинарий как место знания // Историческая культура императорской России: формирование представлений о прошлом: коллективная монография в честь профессора И. М. Савельевой. М., 2012. С. 138-160.
5. Виноградов П.Г. История средних веков. Курс лекций, читанных в весеннем семестре 1886/1887 ак. г. М., 1889.
6. Виноградов П.Г. Средневековое поместье в Англии. СПб., 1911.
7. [Герье В.И.] Т.Н. Грановский в биографическом очерке А. Станкевича // Вестник Европы. 1869. № 5. С. 424-440.
8. Грановский Т.Н. Лекции по истории средневековья. М., 1987.
9. Грацианский Н.П. Бургундская деревня в Х-Х вв. М.-Л., 1935.
10. Дильтей Ф.Г. Первыя основания универсальной истории с сокращенною хроналоги: В пользу обучающегося российского дворянства. [Москва]: Тип. Моск. имп. ун-та, 1762, 1763, 1768. Ч. 1-3.
11. Древние германцы: Сборник документов / сост. Б.Н. Гра-ков, С.П. Моравский и А.И. Неусыхин; вводная ст. и ред. А.Д. Удальцова. М., 1937.
12. Егоров Д.Н. Славяно-германские отношения в середине века: Колонизация Мекленбурга в XII в. Т. 1-2. М., 1915.
13. Задачи советской исторической науки в области изучения средних веков // Средние века. 1942. Вып. 1. С. 3-6.
14. Зарецкий Ю.П. Всемирная история Ильи Копиевского (Перевод, истолкование, компиляция, адаптация, трансляция европейского исторического знания в Россию) // История: переводить, понимать, оценивать (к юбилею М.А. Юсима). М., 2021. С. 447-467.
15. Зарецкий Ю.П. Российская картина Средневековья в контексте социальной истории // Средние века. 2022. Вып. 83 (3). С. 31-53.
16. Кайданов И.К. Руководство к познанию всеобщей политической истории. СПб, 1837 (6-е изд.).
17. Карсавин Л.П. Основы средневековой религиозности в XII-ХШ веках преимущественно в Италии. Пг., 1915.
18. Книга для чтения по истории средних веков (составленная кружком преподавателей под ред. П.Г. Виноградова). В 4 частях. М., 1896-1899.
19. Копиевский И.Ф. Введение краткое во всякую историю по чину историчному от создания мира ясно и совершенно списанное. Амстердам: Тип. Ивана Андреева Тесинга, 10 апреля 1699.
20. Копосов Н. (при участии Ольги Бессмертной). Юрий Львович Бессмертный и «новая историческая наука» в России // Homo historicus. К 80-летию со дня рождения Ю.Л. Бессмертного. Кн. 1. М., 2003. С. 122-160.
21. Косминский Е.А. Английская деревня в XIII в. М.-Л., 1935.
22. Немецкий город XIV-XV вв.: Сборник материалов / вводная ст., подбор материала, пер., прил. и коммент. В.В. Сто-клицкой-Терещекович. М., 1936.
23. Неусыхин А.И. Общественный строй древних германцев. М., 1929.
24. Осокин Н.А. История средних веков. В 2 томах. Казань, 1888-1889.
25. Памятники истории Англии XI-XIII вв. / пер. и введ. Д.М. Петрушевского. М., 1936.
26. Сидоров А.И. Антикризисная вакцина: зачем медиевисты переводят и публикуют свои источники (заметки на полях читательской конференции журнала «Средние века») // Средние века. 2022. Вып. 83 (1). С. 38-55.
27. Скворцов А.М. Становление системы домашних семинаров в России: «вечерние беседы» М.С. Куторги // Pax Britannica: история Британской империи и создание ею мира (сборн. научных работ к 60-летию профессора В. В. Грудзинского). Челябинск, 2016. С. 168-182.
28. Средневековье в его памятниках / пер. Н.А. Гейнике, Д.Н. Егорова, В.С. Протопопова и И.И. Шитца; под ред. Д.Н. Егорова. М., 1913.
29. Стасюлевич М.М. История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. В 3 т. СПб.: в типографии Иосафата Огризко, 1863-1865.
30. Стасюлевич М.М. Общий курс истории средних веков (от падения З. Р. империи в 476 г. по Р. Х. до падения В. Р. империи в 1453 г.) СПб.: тип. Имп. Акад. наук, 1856.
31. Уваров П.Ю. Между «ежами» и «лисами». М., 2015.
32. Удальцов А.Д. Из аграрной истории каролингской Фландрии. М.-Л., 1935.
33. Филиппов И.С. Что может дать российская медиевистика современному обществу? // Средние века. 2022. Вып. 83 (3). С. 8-30.
34. Французская деревня XII-XIV и Жакерия: Документы /пер., вводная ст. и прим. Н.П. Грацианского. М.; Л., 1935.
35. Фрейер И. Краткая всеобщая история, с продолжением оной до самых нынешних времен и присовокуплением к ней российской истории: Для употребления учащегося юношества с немецкаго на российской язык переведена, исправлена и умножена при Императорском Московском университете. [Москва]: Печатана при оном же Университете, 1769.
36. Цыганков Д.А. В.И. Герье и Московский Университет его эпохи (вторая половина XIX - начало XX вв.). М., 2008.
37. Шрек И. Древняя и новая всеобщая история, дополненная кратким повествованием о последних событиях нашего времени. В 3 ч. Санкт-Петербург: тип. А. Смирдина, 1836 (7-е изд.).
38. Эпистолярное наследие академика П.Г. Виноградова в архивах, библиотеках и музеях России (1874-1924 гг.). СПб., 2020.
39. Dobias-Rozdestvenskaja O. Histoire de l'Atelier graphique de Corbie de 651 à 830 reflétée dans les corbeienses Lenipolitani. Leningrad: Acad. des sciences de l'URSS, 1934.
40. Inscriptions latines des colonies génoises en Crimée (Théodosie, Soudak, Balaklava). Genova, 1928.
41. Winogradoff P. Die Freilassung zu voller Unabhängigkeit in den deutschen Volksrechten II Forschungen zur Deutschen Geschichte. Bd. XVI. 1876. S. 599-608.
