CC BY
9УДК 81;
ББК 76.01, 76.006.5; ГРНТИ 19.01.07; ВАК 10.01.10
Э. Г. ШЕСТАКОВА Донецк, Украина
МЕДИАТЕКСТ И МЕДИАЛИНГВИСТИКА: БИФУРКАЦИЯ ОТНОШЕНИЙ
Элеонора Георгиевна Шестакова, доктор филологических наук.
Украина, 83062, Донецк-62, ул. Куйбышева, 2/29. E-mail: shestakova_eleonora@mail.ru.
© Шестакова Э. Г., 2016
Общая постановка проблемы и обоснование актуальности исследования.
Предлагаемая статья — постановочная по своей сути. В ней предполагается скорее обозначить круг вопросов, проблемных ситуаций, потенциальных путей и методов их решения, нежели сформулировать ответы. Эта статья появилась как отклик, с одной стороны, на теорию и практику развития медиатекста, а с другой — на те теоретические открытия, дискуссии, поиски, которые происходят в смежных с медиалингвистикой сферах гуманитарного знания, но которые непосредственно пересекаются с ее проблемным полем и ситуациями. Это касается тех сфер гуманитарного знания и тех теоретических проблем, которые не могут не считаться с массмедийностью и ее разнообразными проявлениями. В связи с этим в различных культурных практиках, в том числе и в мас-смедиа, сложилась парадоксально-продуктивная по своей сути ситуация, когда дивергентное, быстрое развитие многих, казалось бы, устойчивых, традиционных явлений естественным образом заставляет изменяться теоретические, методологические и даже мировоззренческие основы гуманитарных наук в целом, их отдельных направлений. Это относится и к медиатексту, который после длительного периода своей относительно устойчивой формально-содержательной репрезентативности, стабильного существования и развития, прогнозируемого открытиями научно-технического прогресса, в последние два десятилетия как бы вдруг обнаружил тенденции во многом к сюрпризной реализации. Это не могло не отразиться и на теории, занимающейся медиатекстом, прежде всего на медиалингвистике.
За прошедшие 15 лет с момента введения Т. Добросклонской в научное пространство понятий «медиалингвистика» и «медиатекст» их судьба оказалась более чем успешной. Медиалингвистика стала признанным, полноценным научным на-
правлением, а медиатекст (ее основная категория) получил многоаспектное развитие в исследованиях, представляющих различные научные школы и направления. Медиа-лингвистика сейчас находится на одном из пиков развития. Уже есть рефлексия относительно ее теоретических основ, понятийно-категориального аппарата, ведущих методов и подходов. Еще есть четко представляемые перспективы, ориентиры, проблемные поля для дальнейших исследований в границах, очерченных базисным предметом ме-диалингвистики: «изучение функционирования языка в сфере массовой коммуникации» [Добросклонская 2008: 45].
При этом обозначилась ситуация, когда изучение медиатекста с позиций, подходов, методов, разработанных медиалингвистикой, одновременно оказывается и перспективным и проблематизированным. Это обусловлено, во-первых, самим предметом ме-диалингвистики, который еще активно формируется и обнаруживает новые смысловые, методологические подходы, ракурсы, возможности, границы. Во-вторых, быстрым развитием медиатекста, когда сохраняется значимость его уже ставших традиционными и присущих печатным, аудиовизуальным СМИ типов, а также появляются, быстро упрочиваются качественно новые проявления медиатекста, определяемые новыми медиа. В связи с этим все четче означается коллизия.
С одной стороны, эта коллизия предопределена исходными базисными целями, задачами медиалингвистики, исследование медиатекста концентрируется вокруг его языковых, речевых, дискурсивных, семиотических, жанрово-стилистических, проблемно-тематических, композиционных, риторических особенностей. Такое исследование ориентируется на традиционные типы и виды медиатекстов: новость, репортаж, статья, информационная аналитика, комментарий, обзор, интервью, публицистика, реклама. Это бесспорно актуально и перспективно. Тем более с учетом того, что эти типы и виды медиатекстов сейчас обнаруживают возможности и, главное, потребности во внутренних естественных и удачных трансформациях. С другой стороны, эта коллизия обусловлена быстрым развитием в массмедийном пространстве новых видов и типов медиатекста, возникают вопросы, связанные с тем, что условно можно назвать утратой очевидного для медиалингвистики. Однако эту «утрату очевидного» нельзя считать признаком кризиса или же ослабления ее позиций, наоборот — обнаружением новых перспектив, возможностей и выходом рефлексии на качественно иной уровень. Что имеется в виду?
Медиалингвистика (и это четко отображает корпус ведущих научных исследований) работает преимущественно с вербальным типом медиатекста, настойчиво и последовательно акцентируя внимание на его неустранимо сложной природе. Это логично исходит из ее нацеленности на мощную языковую, речевую стихию медиатекста, его сильную дискурсивную составляющую. Не случайно в статье «Массмедийный дискурс в системе медиалингвистики» Т. Добросклонская пишет, что активизация в общей дискурсивной практике, а также научной среде понятия медиадискурс «изменяет общую архитектуру исследований языка СМИ, превращая медиадискурс, наряду с ме-диатекстом, в основной объект современной медиалингвистической науки» [Добросклонская 2015: 45]. При этом закономерно активизировавшиеся попытки системного анализа медиатекста упираются в проблему адаптации исследователями смысловой полноты, стихии медиатекста в ту методологию и понятийно-категориальный аппарат, которыми оперирует медиалингвистика, ориентированная на массмедийную сферу речеупотребления. Одним из выходов, одновременно сфокусированным на изучении массмедийной речи и позволяющим увидеть, подвергнуть комплексному анализу «целостную картину коммуникации, отражающую определенный социально-политиче-
ский и культурно-идеологический контекст» [Там же: 46], оказывается привлечение в сферу исследования, методологии понятия медиадискурс. При этом медиадискурс, как и дискурс в целом, предполагает изначально неразрывную связь с «прагматическими, социокультурными, психологическими и др. факторами... Дискурс включает паралинг-вистическое сопровождение речи (мимику, жесты), выполняющее основные функции, диктуемые структурой дискурса. Дискурс изучается совместно с соответствующими „формами жизни" (репортаж, интервью, экзаменационный диалог, инструктаж, светская беседа, признание и пр.)» [Дискурс 1990: 136, 137]. И если для понимания и изучения дискурса неустранимо важно его визуальное начало, то понятно, что для ме-диадискурса неизбежно происходит усложнение соответствующих ему «форм жизни» путем добавления массмедийного сопровождения речи, находящего отображение в медиатексте, и, самое главное, специфической массмедийной визуальности.
В связи с этим с новой силой проявляется одна методологическая сложность, которую еще в 60-80-х годах ХХ в. посредством анализа конкретного материала обозначили ведущие представители структурализма (Р. Барт), семиотики (У. Эко), американской литературной критики (П. де Ман), критического дискурс-анализа (Т. А. ван Дейк). Так, П. де Ман в «Аллегориях чтения» (1979) в качестве примера для тезиса о нетождественности художественной литературы и обыденного словоупотребления взял телевизионные тексты «сублитературы средств массовой информации» [Ман 1999: 19]. Он подробно анализировал сцену из популярного телевизионного сериала 1970-х годов. «Все в семье». Ман был вынужден, непосредственно перед интерпретацией, подробно пересказывать содержание одной из серий шоу. Сцена разговора героев детально воспроизводится исследователем: пересказывается (а не цитируется!), объясняется, что проговаривается мужем и женой, а что просто показывается телезрителям, выступая фоном, видеорядом, т. е. «формой жизни» медиадискурса. Еще этот анализ сопровождался и специальным комментарием переводчика, поясняющим читателям, кто такой мистер Арчи Банкер, героем какого шоу он является, каков статус этого шоу в Англии. С аналогичной методической трудностью столкнулись и Р. Барт («Риторика образа» (1964) [Барт 1994а]), и У. Эко («Некоторые пояснения: реклама» (1968-1980) [Эко 1998]), и Т. А. ван Дейк («Анализ новостей как дискурса» (1988) [Дейк 1989а], «Структура новостей в прессе» (1985) [Дейк 1989б]), которые специально прибегали к детальному, по возможности максимально объективно-нейтральному пересказу (т. е. воссозданию «форм жизни») рекламных, новостных текстов. Очень часто они воспроизводили полностью визуальные медиатексты как принципиально значимые, необходимые для анализа. При этом если не единственным, то доминирующим методом анализа визуальной части медиатекста был пересказ, т. е. ее перевод в план повествования, и фотографическое воспроизведение формально-смысловой целостности текста для его полноценного читательского восприятия. Как правило, этим и ограничивались методологические поиски относительно визуальности и целостности медиатекста.
Однако для представителей европейской науки второй половины ХХ в. медиатекст был либо вспомогательным, «оттеночным» текстом для работы с произведениями художественной литературы, способствующим прояснению литературоведческих вопросов, либо предметом поисков семиотики с ее спецификой трактовки знаковых систем, либо рассматривался с лингвоцентричной позиции, направленной на всю стихию языка и речи в целом. Для медиалингвистики важно иное: самоценность медиатекста во всей его полноте. Значимо, что медиатекст — это креолизованный, поликодовый, нелинейный текст; это полиинтенциональная система, в которой вербальная, визуаль-
ная, аудиальная составляющие (начала) априори не могут существовать в отдельности. Они всегда образуют неповторимую «ансамблевую целостность». Исследователь меди-атекста должен изначально исходить из такой природы медиатекста и работать с ним как со сложно организованной целостностью. Однако если учесть, что под влиянием интернета в массмедийном пространстве активизировались качественно новые виды и типы медиатекстов, то проблема пересмотра предмета, целей, задач, семантического объема, границ, методов и даже категориального аппарата медиалингвистики оказывается актуальной. И если одно решение проблемы логично искать в направлении исследования медиадискурса, то другое — ориентировать на системные поиски новой методологии, расширение понятийно-категориального аппарата путем освоения теории и практики культуры визуальности, visual turn, как это принято обозначать.
Анализ материала и ситуации. Такая постановка проблемы обусловлена одновременно и количественным ростом медиатекстов с элементами визуальности, и быстрыми качественными изменениями статуса, структуры, функций визуальности в различных медиатекстах. В связи с этим активизируются и, казалось бы, традиционные вопросы, которые с разной степенью актуальности, но всегда стояли перед исследователями, и вопросы — вызовы, провокации, ловушки, предполагающие последовательность, чуткость, строгость в отношении к предмету, границам и возможностям своей науки. Что делать медиалингвисту с таким распространенным и популярным типом медиатекста, как, например, телевизионная документалистика, ток-шоу, реалити-шоу, кулинарное шоу? Такого типа медиатексты — это традиционный телетекст, который помимо речевой сферы предполагает акцентировку и на стихии визуальности с ее специфическим языком. Вполне приемлем ответ, что к такого типа медиатекстам применим тот спектр приемов и методов, в основе которых лежит нарративность как ценностный способ перевода изображения на вербальный язык. Другими словами, исследователи телетекстов, текстов с различными элементами визуальности фактически до сих пор относятся к такого типа медиатекстам с позиции литературности, аналогично тому, как до начала ХХ в. относились к изобразительному искусству, воспринимая и анализируя картину как своеобразную «„иллюстрацию" смысла, сообщение о нем» [Озерков 2005: 20]. По большому счету, это можно было наблюдать в примерах анализа медиатекстов даже у Р. Барта и У. Эко, которые профессионально утонченно и изящно рассматривали рекламные тексты подобно произведениям живописного или кинематографического искусства, подробно разбирая их как сюжетную историю, как «референт сущего» [Там же: 20].
При всем том что и Р. Барт, и У. Эко одними из первых показали образцы разбора визуальности в рекламных медиатекстах, последовательно и результативно применяя структурально-семиотические методы и приемы, их анализ тяготел к тому, чтобы актуализировать медиатекст эстетикой «изящных» искусств, ассоциациями и памятью художественного творчества. Как представляется, это обусловлено тем, что визуальность медиатекста Бартом и Эко воспринималась преимущественно как проявление условной реальности, берущей свои истоки в специфике и условности художественной реальности изящных искусств. Понятно, что рекламный медиатекст близок к художественному произведению. Точнее так: произведения искусства стали примером или образцом для восприятия реальности, что и показали Барт и Эко. Это наглядно проявляется в анализе рекламы мыла «Camay». Эко об этом прямо и говорит: «Отметим значительную роль эстетической функции, особенно очевидной, если посмотреть на рекламу в цвете и обратить внимание на удачную композицию, навеянную соответствующими образ-
цами хорошего кино; а также и некоторые признаки функции металингвистической (изображение включает в себя другие изображения — картины)» [Эко 1998: 185]. И проблема здесь не только в безусловной важности эстетической функции, а в другом. В том, что визуальность рекламного медиатекста даже в семасиологии У. Эко и структурализме Р. Барта, пытающихся разработать идейные, риторические, методологические основания и подходы для анализа визуальности в различных типах текстов, все равно тяготеет к теории и практике восприятия реальности изящными искусствами как ведущими. В то время как более корректным и правильным по отношению к меди-атексту следует говорить именно о визуальности, репрезентирующей произошедшие кардинальные перемены. Д. Озерков специально отмечает, что начиная с первой трети ХХ в. далеко не случайно употребляется «термин "arts visuells" ("visual arts"), вводящий искусство в поле реальности, постепенно вытесняет привычное девятнадцативековое "beaux-arts", замкнутое на себе самом и связанное со старой эстетикой» [Озерков 2005: 21]. Такой слом в понятийно-категориальном аппарате — один из показателей преодоления практикой и теорией культуры визуальности довлеющей над ними литературности и становления, упрочения в социокультурном пространстве языка визуальности.
Но если «картина в ХХ в. утрачивает качество литературности» [Там же: 20] и критики, искусствоведы на это довольно-таки быстро реагируют, переходя на адекватный новой живописи язык анализа, пытаясь найти способы для осмысления визуальной целостности, то с медиатекстом дело обстоит иначе. Он до сих пор находится под действием повествовательных стратегий анализа, когда визуальность медиатекста переводится в литературоценричную систему путем выхолащивающего пересказа ее сюжетного, иллюстративного смысла. Это приводит к обеднению, порой и разрушению внутреннего единства, целостности медиатекста. Это во-первых. Во-вторых, к тому, что теорией не учитываются открытия культуры визуальности, которые нашли воплощение в практике медиатекста. Подобно тому как в живописи «с приходом ХХ в. визуальность начинает действовать прямо и непосредственно. Картина прямо строится на эффектах формы и эмоционально должна быть воспринята напрямую» [Там же: 20], так и в меди-атекстах, основанных или же ориентированных на визуальность, это действие визуаль-ности прямо и непосредственно. И примером могут служить не только рекламные тексты, но и тексты теленовостей с их почти самодовлеющими с визуальной точки зрения оформлением студий, заставками, логотипами, способами фиксировать и передавать настроение с места событий. Следовательно, нельзя не учитывать непосредственного воздействия визуальности, а также нельзя не искать нового языка, приемов, методов ее исследования в медиатексте.
Это представляется особенно актуальным и нуждающимся в системном осмыслении на фоне тех концептуальных задач, которые возникли в связи с тем, что культура визуаль-ности, прежде всего ее язык на протяжении ХХ в. все более активно и целеустремленно становился ведущим языком культуры. Пожалуй, уже можно говорить, что язык визуаль-ности — это один из самостоятельных, полноправных и полноценных языков социума и, главное, повседневности. При этом культура визуальности оказалась отягощенной тем, что длительное время господствовавшие вербально- и литературноцентричная культуры еще не могут в полной мере воспринять ее язык. Постоянно происходят попытки перевода визуальности на язык литературности. По мнению российского исследователя В. Колодия, «визуальная реальность (она включает в себя и автоматизм визуального восприятия) предстала как продукт культурного конструирования, подлежащий вследствие этого деконструкции, интерпретации или просто „чтению" в той же мере, в какой этим
процедурам поддается любой вербальный текст. И хотя это не самая продуктивная стратегия (многие исследователи считают, что визуальные формы нельзя уподобить тексту), благодаря ей визуальность перестала восприниматься как вторичное или подчиненное измерение социальных и культурных практик» [Колодий 2011: 4].
Однако «чтение» визуального текста чревато ловушками изоморфности, суть которых заключается не только в попытках применения к нему приемов и методов повествовательности, но и в том, что длительное время самый распространенный визуальный текст — фото в печатных СМИ — приучил к своему второстепенному, дополнительно-иллюстративному восприятию. По этому поводу Л. Круткин, занимающийся вопросами «визуальной социологии», изобразительности, а также ее осмыслением в социальном познании, сделал интересное наблюдение: «В идее секвенциаль-ности, несомненно, есть позитивный смысл, эта идея могла бы предостеречь зрителей от торопливости в обращении с изображениями, к чему их приучило использование фотографий в газетах, где выработался стиль таких изображений, по которым нужно лишь скользнуть взглядом, чтобы сразу углубиться в чтение статьи. Но не окажется ли так, что вместо описания человеческого видения мы получим машинное сканирование? Парадоксальным образом в секвенциальном анализе не нужен тот, кто смотрит. Однако о фотографии ничего нельзя сказать, не зная, в чьих она руках» [Круткин 2012: 117]. Здесь явны апелляции к теориям 1940-1950-х годов, в частности философии в новом ключе С. Лангер (1941) [Лангер 2000], которая найдет продолжение в ее работах о фотографии, изобразительности, и фото-шоков Р. Барта (1955) [Барт 1994б].
Для обоих исследователей важно указать на специфику восприятия и анализа визуальности в медиатексте. С. Лангер настаивает: «„Факт" — не простое понятие, это то, что мы воспринимаем как источник и контекст знаков, на которые мы успешным образом реагируем...» [Лангер 2000: 238]. Р. Барт размышляет непосредственно по поводу качества подготовки фото для массмедиа. Он пишет о том, что в свое время опубликовали «в журнале „Пари-Матч" фотографию, на которой заснята казнь гватемальских коммунистов. сама по себе эта фотография вовсе не страшна, и чувство страха возникает у нас потому, что мы рассматриваем ее с позиции свободного человека.» [Барт 1994б: 61]. Это принципиально важно, так как, по мнению Р. Барта, только в хорошей фотографии, когда фотограф оставил зрителю право вынести собственное суждение, происходит столь значимый и для зрителя, и для медиатекста катарсис. «Фотография сырых фактов поражает возмущением ужасным, но не сам ужас» [Там же: 64]. Вот эти ключевые моменты — преодоление дополнительно-иллюстративного, повествовательного подходов и важность воспринимающего, «читающего» сознания для медиатекста, основанного или включающего элементы визуальности, — основополагающие для понимания того, в какой перспективе и в каких направлениях выстраивать отношения медиалингвистике и медиатексту.
При этом возникает еще одна проблема, обусловленная тем, что визуальность в ме-диатексте больше не ограничивается фотографиями в печатных СМИ, наружной рекламой, телевизионными программами. Для таких типов медиатекстов действенным и продуктивным был комплекс структурально-семиотических методов и подходов. В принципе, их потенциал еще и не исчерпан. Однако с развитием Интернета, новых медиа все уже ставшие традиционными медиатексты, основанные на визуальности, начали входить в намного более сложные и разнородные структурно-смысловые текстовые, дискурсивные и медиадискурсивные образования. Например, привычные телевизионные репортажи, хроника, ток-шоу, спортивные, кулинарные, талант-шоу, реалити-шоу теперь активно и почти в обязательном порядке поддерживаются на сайтах телекана-
лов, которые их демонстрируют. На этих сайтах можно, если речь идет о новостных материалах: а) посмотреть их в записи; б) прочесть комментарий, дополнение от редакции; в) увидеть продолжение новостной истории, если она подаётся как сериал со сквозными, параллельными, дополнительными сюжетами, героями [Каминская 2015]. На сайтах, где размещена информация о различных шоу, можно: а) прочесть информацию о его концепции, условиях участия и т. п.; б) просмотреть всё шоу, его отдельные выпуски (серии), их части и даже сезоны; в) прочесть интервью с его участниками, которые и вошли и не вошли в основное шоу; г) прочесть интервью, статьи, которые были созданы по наиболее рейтинговым моментам всего шоу, его определенной части, появились в качестве усиления, продолжения, ответвления от основной линии шоу; д) просмотреть видеоверсию этих интервью; ж) просмотреть фотогалерею участников, эпизодов шоу; з) прочесть и просмотреть рекламу от спонсоров шоу; и) прочесть и просмотреть материалы из блогов ведущих шоу и его «звездных» героев; к) принять виртуальное участие в конкурсах, которые устраивают организаторы и спонсоры шоу. В телевизионной публицистике не менее важны и сам основной текст, и материалы о нем, которые активно размещаются на сайтах, начиная от текстов воспоминаний героев телетекста, архивных материалов и заканчивая полными видеозаписями и их фрагментами об истории создания телетекста, последующей судьбе героев. Следовательно, здесь еще сильнее, нежели в традиционном телетексте, активизируется стихия визуальности. Медиалингвистика неизбежно сталкивается с внутренними пределами, коллизиями и внешними границами. Понятно, что медиатекст необходимо изначально исследовать как целостность, но ориентация на речевую и языковую сферу, даже при условии последовательного дискурсивного подхода, не может этого позволить сделать.
Наиболее остро эта проблема обнаруживается в медиатекстах, представленных в интернет-изданиях. Речь идет о том, что на первый взгляд такой традиционный для исследований с позиций и методов медиалингвистики тип медиатекста, как новость, информационная аналитика, статья, интервью, комментарий, публицистика, в новых медиа репрезентирован качественно по-новому. В новых медиа происходит активное становление медиатекста, в котором одновременно представлены полноценные, «почти самостоятельные» вербальная и аудиально-визуальная части. Последняя может быть репрезентирована полноценными фото- или телерепортажем с места событий, интервью (журналистский текст) или любительским, зачастую анонимным видео; может содержать авторское или редакторское указание на то, где можно ознакомиться с полным текстом, содержащимся в видеочасти медиатекста. Все эти как бы самостоятельные части создают целостность медиатекста, которую нельзя игнорировать или дифференцировать на формально-содержательные составляющие. Медиатекст в новых медиа может быть и таким, который содержит полноценную, автономную вербальную часть. Причем эта вербальная часть может не требовать от реципиента перехода к видеозаписи для понимания сути предлагаемых фактов и событий. Эта вербальная часть, как правило, поддерживается, дублируется и фото-, видеоматериалом. Однако не стоит упускать из виду, что этот видеоматериал даже при условии всей его полной стенографической тождественности вербальной части медиатекста не тождествен ей по информационной, смысловой, идеологической, эстетической и т. д. полноте. В этом плане самый яркий пример — материалы «Радио Свобода», «Живая Планета».
Основные выводы и дальнейшие перспективы исследования. Ряд примеров можно продолжать, однако он не изменит сути происходящего. При таком направ-
лении развития медиатекста вполне можно говорить, что медиалингвистика вступает с ним в отношения бифуркации, когда бифуркация — это «приобретение нового качества в движениях динамической системы при малом изменении ее параметров. <.> Знание основных бифуркаций позволяет существенно облегчить исследование реальных систем. в частности предсказать характер новых движений, возникающих в момент перехода системы в качественно другое состояние, оценить их устойчивость и область существования» [Бифуркация 2015]. Другими словами, медиатекст все больше и настойчивее обнаруживает в себе свойства и тенденции существования, которые все меньше покрываются сферой действия традиционного предмета медиа-лингвистики. Из чего исходить медиалингвистике, определяя свои цели, задачи, методологическую базу, когда она сталкивается с видами, типами медиатекста, которые «не укладываются» в ее изначальный предмет, не покрываются сферой действия его полномочий?
Может ли медиалингвистика отказаться от исследования полноты медиатекста — вопрос риторический, но в то же самое время содержащий в себе серьезные концептуальные задачи, предусматривающие переосмысление некоторых базисных положений медиалингвистики. Понятно: медиатекст нельзя разделить, «разорвать» на части для удобства анализа, признав, что лишь одна (вербальноцентричная) часть естественно входит в предмет медиалингвистики, а другая остается вне зоны ее полноценного действия. Новые, быстро развивающиеся виды и типы медиатекстов максимально обнаруживают для медиалингвистики границы, за которые она либо сможет (посмеет) перейти, либо нет. Это ее границы с науками, исследующими языки визуальности: театральная культура, кино-, телеискусство. При этом важно учесть мысль-предостережение, высказанную Л. Круткиным и крайне важную для определения и выстраивания новых перспектив медиалингвистики: «Визуальный поворот заключается не в том, что ученые вдруг „открыли" для себя и для других изображения и готовы „закрыть" языковой мир. Поворот заключается в отказе признавать „естественным" языковое доминирование в обороте визуальных образов: исследователи начинают настаивать на способности самих изобразительных медиа, минуя язык, активно вмешиваться в опыт. <.> Видение, как и язык, важно для опосредования социальных отношений, оно не может быть редуцировано к языку, к знаку или дискурсу. Изображения вовсе не стремятся превратиться в язык, стать текстами, но они хотят равных прав с языком» [Круткин 2012: 120].
В принципе, эта проблема не нова, а уходит своими корнями в становление и развитие теоретической базы, понятийно-категориального аппарата, методологии наук, работающих с новейшими проявлениями модерного мира. В начале XX в., когда шло становление кинотеории, основ экранного языка и выразительности, их основоположники и ведущие представители, находясь во многом под влиянием идей русского формализма, лингвистической революции, целенаправленно, системно и последовательно трансформировали, а затем использовали в своих разработках язык лингвистики. Здесь стоит вспомнить различные концепции киноязыка, языка экранных искусств, а также теории фотогении, онтологического реализма, реабилитации физической реальности. Как представляется, сейчас пришло время медиалингвистики перенять их опыт для того, чтобы она, освоив методологию анализа визуальности, смогла исследовать медиатекст в его целостности. При этом надо акцентировать внимание на том, что развитие визуальности сказалось не только на практике развития медиатекста, не только на восприятии изображений, их статусе и функциях в культуре начала XXI в., но и на
основном предмете лингвистики, который повлиял на появление медиалингвистики. Речь идет о предвидении Ж. Деррида в работе 1967 г. «О грамматологии» того, что «наука о письме, возможно, никогда не будет создана как таковая и под этим названием. Ведь она никогда не сможет определить единство своего проекта и своего объекта. Она не сможет построить свое собственное рассуждение о методе и очертить свои границы. И на это есть существенные причины: дело в том, что единство той области, к которой относятся ныне самые различные понятия науки и письма, в принципе, более или менее явно, но неизменно определяется историко-метафизической эпохой, ограниченность которой нам уже видна» [Деррида 2000: 117]. Одна из существенных причин такого состояния состоит в том, что, по убеждению Деррида, линейный тип текста и линейный тип его чтения будут вытеснены объемной, многомерной информацией, предоставляемой средствами, продуцирующими новые способы существования текста, по отношению к которым привычный печатный текст будет одним из возможных вариантов. В связи с этим думается, что, если медиалингвистике все же удастся удачно освоить язык и культуру визуальности, то вполне может быть, что это приблизит нас к созданию общей науки о письме, как мечтал Ж. Деррида.
ЛИТЕРАТУРА
Барт Р. Риторика образа // Барт Р. Избранные работы: семиотика, поэтика. М.: Прогресс, 1994а. С. 297-318.
Барт Р. Фото-шоки // Барт Р. Избранные работы: семиотика, поэтика. М.: Прогресс, 1994б. С.61-64.
Бифуркация // Большой энциклопедический словарь. М.: Бол. Рос. энцикл., 2015. URL: http:// dic.academic.ru/dic.nsf/enc3p/73446.
Дейк Т. А. ван. Анализ новостей как дискурса // Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. М.: БГК им. И. А. Бодуэна де Куртенэ, 1989а. С. 111-160.
Дейк Т. А. ван. Структура новостей в прессе // Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. М.: БГК им. И. А. Бодуэна де Куртенэ, 1989б. С.228-267.
Деррида Ж. О грамматологии. М.: Ad Marginem, 2000.
Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Сов. энцикл., 1990. С. 136-137.
Добросклонская Т. Г. Массмедийный дискурс в системе медиалингвистики // Медиалингвистика. 2015. № 1 (6). С. 45-56. URL: http://medialing.spbu.ru/part10/.
Добросклонская Т. Г. Медиалингвистика: системный подход к изучению языка СМИ: учеб. пособие для вузов. М.: Флинта, 2008.
Каминская Т. Л. Медиатекст в формате сериала // Медиалингвистика. Вып. 4. Профессиональная речевая коммуникация в массмедиа: сб. статей. СПб.: С.-Петерб. гос. ун-т, ин-т «Высш. шк. журн. и мас. коммуникаций», 2015. С.166-170.
Колодий В. В. Визуальность как феномен и её влияние на социальное познание и социальные практики: автореф, дис. ... канд. филос. наук. Томск, 2011.
Круткин В. Л. Техногенные изображения в социальном познании // Журн. социологии и социал. антропологии. 2012. Т. 15, № 2. С. 114-128.
Лангер С. Философия в новом ключе: исследования символики разума, ритуала и искусства. М.: Республика, 2000.
Ман П. де. Аллегории чтения: фигуральный язык Руссо, Ницше, Рильке и Пруста. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999.
Озерков Д. Ю. Визуальная форма и слово: проблема опосредования (1890-1930) // Русская антропологическая школа: труды. Вып. 3. М.: Рос. гос. гуманитар. ун-т, 2005. С. 11-152.
Эко У. Некоторые пояснения: реклама // Эко У. Отсутствующая структура: введение в семиологию. СПб.: Петрополис, 1998. С. 176-202.
REFERENCES
Bart R. Rhetoric image [Ritorika obraza] // Bart R. Selected works: semiotics, poetics [Izbrannye raboty: semiotika, pojetika]. Moscow, 1994a. P. 297-318.
Bart R. Stock-shocks [Foto-shoki] // Bart R. Selected works: semiotics, poetics [Izbrannye raboty: semiotika, pojetika]. Moscow, 1994. P. 61-64.
Bifurcation [Bifurkacija] // Great Encyclopedic Dictionary [Bol'shoj jenciklopedicheskij slovar']. Moscow, 2015. URL: http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc3p/73446.
Dijk T. A van. News Analysis as a discourse [Analiz novostej kak diskursa] // Dijk T. A van. Language. Cognition. Communication [Jazyk. Poznanie. Kommunikacija]. Moscow, 1989a. P. 111160.
Dijk T. A van. The structure of the news in the press [Struktura novostej v presse] // Dijk T. A van. Language. Cognition. Communication [Jazyk. Poznanie. Kommunikacija]. Moscow, 1989b. P. 228-267.
Derrida J. Grammatology [O grammatologii]. Moscow, 2000.
Discourse [Diskurs] // Linguistic Encyclopedic Dictionary [Lingvisticheskij jenciklopedicheskij slovar']. Moscow, 1990. P. 136-137.
Dobrosklonskaya T. G. Medialingvistika: a systematic approach to language learning media: a textbook for high schools [Medialingvistika: sistemnyj podhod k izucheniju jazyka SMI: uchebnoe posobie dlja vuzov]. Moscow, 2008.
Dobrosklonskaya T. G. Of the mass media discourse in the medialingvistiki [Massmedijnyj diskurs v sisteme medialingvistiki] // Medialingvistika [Medialingvistika]. 2015. No. 1 (6). P. 45-56. URL: http://medialing.spbu.ru/part10/.
Eco U. Some explanations: advertising [Nekotorye pojasnenija: reklama] // Eco U. lack of structure: introduction to semiology [Otsutstvujushhaja struktura: vvedenie v semiologiju]. St Petersburg, 1998. P. 176-202.
Kaminska T. L. Media texts in the format of the series [Mediatekst v formate seriala] // Medialingvistika [Medialingvistika]. Vol. 4. Professional speech communication in the media: Sat. articles [Professional'naja rechevaja kommunikacija v massmedia: sb. statej]. St Petersburg, 2015. P. 166-170.
Kolodiy B. C. Visual as a phenomenon and its impact on social cognition and social practice [Vizual'nost' kak fenomen i ejo vlijanie na social'noe poznanie i social'nye praktiki]: abstract dis. ... Cand. Philos. Sciences. Tomsk, 2011.
Krutkin V. L. Man-made image in social cognition [Tehnogennye izobrazhenija v social'nom poznanii] // Journ. of Sociology and Social Anthropology [Zhurn. sociologii i social. antropologii]. 2012. Vol 15, No. 2. P. 114-128.
Langer S. Philosophy in a new way: studies symbolism of reason, ritual and art [Filosofija v novom kljuche: issledovanija simvoliki razuma, rituala i iskusstva]. Moscow, 2000.
Man P. de. Allegories of Reading: Figurative language Rousseau, Nietzsche, Rilke and Proust [Allegorii chtenija: figural'nyj jazyk Russo, Nicshe, Ril'ke i Prusta]. Ekaterinburg, 1999.
Ozerkov D. Y. The visual form of the word: the problem of mediation (1890-1930) [Vizual'naja forma i slovo: problema oposredovanija] // Russian Anthropological School. Proceedings [Russkaja antropologicheskaja shkola]. Vol. 3. Moscow, 2005. P. 11-152.
