CC BY
233УДК 94(47)"16/19"
МАТЕРИАЛЫ КРУГЛОГО СТОЛА
«Крестьянское сознание как фактор системных кризисов в России (XVII-XX вв.)» *
Участники круглого стола:
1. Годовова Елена Викторовна, д.и.н., доцент Оренбургского филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации (г. Оренбург).
2. Загидуллин Ильдус Котдусович, д.и.н., зав. отделом новой истории Института истории им. Ш. Марджани АН РТ (г. Казань).
3. Кузнецов Владимир Александрович, д.и.н., профессор кафедры философии Челябинского государственного университета (г. Челябинск).
4. Люкшин Дмитрий Иванович, к.и.н., доцент Института международных отношений Казанского (Приволжского) федерального университета (г. Казань).
5. Марченя Павел Петрович, к.и.н., доцент, зам. начальника кафедры философии Московского университета МВД России им. В.Я. Кикотя (г. Москва).
6. Субботина Анна Михайловна, к.и.н., с.н.с. Удмуртского федерального исследовательского центра Уральского отделения РАН (г. Ижевск).
И.К. Загидуллин. Уважаемые участники круглого стола! Докладчик сегодняшнего научного мероприятия - наш московский коллега Павел Петрович Марченя - является известным историком, отчасти и крестьяно-ведом, крупнейшим специалистом по массовому сознанию русского крестьянства начала ХХ в., переломной эпохи в истории России. Ведя большую преподавательскую и научно-организаторскую работу, будучи заместителем начальника кафедры философии Московского университета МВД России им. В.Я. Кикотя (и, до недавнего времени, еще и доцентом Учебно-научного центра «Новая Россия. История постсоветской России» Историко-архивного института Российского государственного гуманитарного университета), Павел Петрович является соавтором и редактором очень интересного и перспективного научного проекта «Народ и власть» (Москва).
Уважаемый Павел Петрович, прежде чем перейти к теме круглого стола, скажите, пожалуйста, несколько слов об этом проекте.
* Круглый стол был проведен 14 ноября 2019 г. в рамках VI Всероссийского научного форума «Исторические судьбы народов Поволжья и Приуралья» на тему «Институты сельского самоуправления в Волго-Уральском регионе как исторический феномен (XVIII - 20-е гг. ХХ в.)», организованного отделом новой истории Института истории им. Ш. Марджани АН РТ.
П.П. Марченя. Уважаемые коллеги! Проекту, который я имею честь представлять сегодня, недавно исполнился небольшой юбилей. Десять лет назад, 23 октября 2009 г., в Институте социологии РАН, совместно с общенациональным научно-политическим журналом «Власть» научный проект «Народ и власть» (который первоначально назывался «Народ и власть: История России и ее фальсификации») провел Международный круглый стол «Народ и власть в российской смуте». Материалы этого Стола, ставшего таким образом первым научно-представительским мероприятием нашего проекта, журнал «Власть» с невиданной по нынешним временам щедростью опубликовал по частям сразу в шести номерах за 2010 г. - и так получилось, что это вызвало большой резонанс в исторической науке и обществознании в целом.
На волне этого интереса было решено провести второй круглый стол Проекта, получивший название «Крестьянство и власть в истории России XX века» и состоявшийся 12 ноября 2010 г., тоже на базе ИС РАН и журнала «Власть». И на этом же круглом столе была достигнута имевшая долговременные последствия договоренность с продолжателями знаменитого крестьяноведческого семинара «Современные концепции аграрного развития» о совместном проведении теоретического семинара «Крестьянский вопрос в отечественной и мировой истории» на базе Центра аграрных исследований Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации и Московской высшей школы социальных и экономических наук («Шанинки»).
Несколько первых заседаний этого семинара мы провели вместе, в относительно единой институциональной форме. Потом они свой семинар «Современные концепции аграрного развития» несколько изменили - и теперь он уже проводится в основном в другой форме, в формате «Чаянов-ских чтений». А в рамках нашего семинара, сохранившего название «Крестьянский вопрос в отечественной и мировой истории» и ставшего полностью автономным, состоялась серия различных «междисциплинарно-крестьяноведческих» и «крестьяно-россиеведческих» мероприятий, в том числе Второй Международный круглый стол «Сталинизм и крестьянство».
На нем (как и на Первом, который мы успели провести совместно) концепция «Крестьянской революции», начатая в свое время еще Виктором Петровичем Даниловым, получила развитие уже в новом прочтении, на базе многих новых работ современных крестьяноведов, где рамки Крестьянской революции фактически раздвигаются до победы сталинизма в нашей стране. И сталинизм в таком контексте рассматривается не как чужеродное крестьянству явление, а как явление, органически созвучное крестьянству и крестьянскому сознанию, потому как, если есть, условно говоря, крестьянский бунт, который по традиции и сейчас часто продолжают называть «бессмысленным и беспощадным», то почему бы и не быть тогда «бессмысленной и беспощадной» власти, которая является оборотной стороной этого процесса? Но на самом деле понятно, что все гораздо сложнее. Просто в рамках нашей имперской патерналистской системы
Сталин может рассматриваться не только как «крестьяноборец», тиран и гонитель крестьян, но и как «крестьянский царь».
В общем, в итоге состоялся еще целый ряд мероприятий, было опубликовано шесть сборников Проекта, достаточно объемных. На пять из этих шести сборников, к нашему удивлению, были опубликованы рецензии, например, в главном россиеведческом журнале США «The Russian Review» (в том числе профессором Майклом Меланконом, одним из редакторов серий издательства «Slavica» в Университете Индианы, специализирующимся на исследовании революционного опыта в России). Американцы заинтересовались почти всеми сборниками, кроме одного, который назывался «Русское крестьянство и Первая мировая война» (видимо, почему-то эта тема им показалась неинтересной). Отклики были на эти сборники и материалы круглых столов также еще примерно в двух десятках журналах, которые входят в Web of Science и Scopus, и почти в сотне публикаций в ведущих рецензируемых изданиях, входящих в Перечень ВАК. На сегодняшний день уже около 400 ученых приняли участие в мероприятиях проекта «Народ и власть», и мы надеемся, что и кто-то из присутствующих сегодня на этом Форуме тоже откликнется на наше приглашение к сотрудничеству. В частности, в декабре 2019 г. в РГГУ запланированы конференция «Российская власть как фактор исторического процесса» и круглый стол «Империя как форма бытия российской цивилизации» - будем рады вас увидеть в Москве. Это то, что касается истории нашего проекта.
Понятно, что с таким названием проекта, как «Народ и власть», мы не могли не обратить особого внимания на проблему крестьянства. Из трех направлений, которые стали значимыми в рамках деятельности Проекта (1. «Прошлое и настоящее системных кризисов российской истории»;
2. «Россия и постсоветское пространство: проблемы и перспективы»;
3. «Крестьянский вопрос в отечественной и мировой истории»), в рамках последнего «крестьянский вопрос» мы рассматриваем как узловой вопрос россиеведения, как вопрос, в котором аккумулированы все остальные «больные вопросы» русской истории.
Стоит подчеркнуть, что я исхожу сейчас не только из классического определения Теодора Шанина, из широко известной хрестоматии «Великий незнакомец» - определения, ограничивающего того, кто является крестьянином, от того, кто крестьянином не является. Речь идет о постановке вопроса гораздо шире. Если говорить о событиях столетней давности, когда формировалась новая оболочка российской цивилизации, то крестьяне были не просто абсолютным большинством населения России, но они определяли качество всей страны и всех происходящих в ней процессов.
Конечно, сейчас, спустя столетие, уже нельзя всерьез говорить о том, что крестьяне в буквальном смысле слова остаются большинством нашего населения, но крестьянское сознание - как сознание для России архетипи-ческое, матричное, в котором сконцентрированы социокультурные коды российской цивилизации, - остается господствующим, определяющим.
Тому, кто не изучал происходившие в свое время события на сельских сходах, сложно говорить об адекватном понимании того, что происходит, скажем, на заседаниях Госдумы. Сложно говорить и об адекватном прочтении того же, например, современного молодежного протестного движения тому, кто не изучал крестьянский протест в его различных формах в нашей истории. То есть, как любит повторять один из участников нашего проекта Владимир Валентинович Бабашкин, крестьянства в современной России, возможно, уже и нет, но вот «крестьянственность» как базовая ментальная характеристика всей России, как качество самой российской цивилизации осталась. И в этом смысле тот период, который сейчас у нас вырисовывается, он называет «посткрестьянским»...
Но вернусь к теме, которая заведомо провокационно сформирована, -«Крестьянское сознание как фактор системных кризисов в России». В нашей историографии уже сложилась традиция выделять три главных системных кризиса в России, которые принято называть словом «Смута». Это «Смута Семнадцатого века», «Смута Семнадцатого года» и Смута, которая началась три десятилетия назад - и которая в принципе пока еще не закончена.
Что собой представляет «Смута», если не апеллировать ни к каким источникам, не сыпать цитатами, не жонглировать цифрами? Все это есть - и несложно это найти и прочесть в интернете, почти все наши публикации есть в открытом полнотекстовом доступе в Соционете РАН, с ними можно познакомиться достаточно подробно тому, кому это интересно... А сейчас я очень коротко скажу так (понимаю, что все сильно упрощаю, утрирую, но без редукции говорить об этом невозможно): Смута в России -это перезагрузка системы взаимодействия власти и общества, которая начинается с того, что в массовом/крестьянском сознании в определенный момент власть просто перестает восприниматься как «своя». Это не значит, что десакрализуется сама власть, - десакрализуется ее конкретно исторический носитель. Сама власть в крестьянском сознании сакральна, а вот ее носители, в случае их десакрализации, уже не могут крестьянами считаться властью. Это и есть то, с чего начинаются все смуты в российской истории. После чего возникает несколько «центров власти», каждый из которых пытается доказать, что он и есть подлинная, не «самозваная», не «чужая» - «своя» власть. Они борются фактически, если по сути говорить, за то, чтобы в сознании крестьянства - в сознании большинства, в сознании того самого субстрата, который и определяет качество российской цивилизации, - стать «своими». Потому что крестьянское сознание апеллирует этими двумя архаическими координатами «свой-чужой» - и третьего здесь, в общем-то, не дано. После этого происходит «перебор вариантов» (который, собственно, и является событийным рядом всех наших смут) - до тех пор, пока не найдется та власть, которая вновь будет признана своей. То есть в таком смысле, с точки зрения социологического функционализма, любая смута начинается с дисфункции власти, а закан-
чивается эвфункцией власти. Крестьяне «бегут» - бегут от власти, которую признали чужой, к Власти, которую вновь готовы признать «своей».
Вот если с такой точки зрения рассматривать все три наши смуты, то в них есть очевидное типологическое сходство. Все они начинались примерно одинаково. Во всех были «самозванцы», которые не выдержали проверку крестьянским сознанием. И все они (кроме последней, о конце которой, к сожалению, говорить пока преждевременно) заканчиваются тем, что Империя становится еще более сильной, чем была раньше («Империя» - не в юридическом смысле, а как способ организации массового сознания, Империя как зона действия Императива, который рассматривается в крестьянском сознании как «свой»).
Примером иллюстрации такой модели понимания «смут» являются события 1917 г. Понятно, что крестьянство испытывало презрение к тому «позитивному» праву, которое совершенно не было согласовано с пониманием Правды и Справедливости крестьянской поземельной общиной, «миром». И речь идет отнюдь не о так называемом «правовом нигилизме», не об этом ярлыке, который используют как клеймо для определения негативных характеристик нашего народа, а о том, что культурные агенты одной цивилизации негативно относятся к тому, что предлагается агентами другой цивилизации. Когда элиты действуют неадекватно по отношению к массовому/крестьянскому сознанию, тогда и возникает ситуация «нигилизма», который в таком случае связан не столько с «отсталостью» правовой культуры, сколько с проблемой цивилизационной идентичности. Понятно, что важными характеристиками крестьянского сознания были: абсолютное неприятие самой идеи частной собственности на землю, идея не «правового государства», а правого Государя; идея не Конституции, а Царя; идея не какого-то абстрактного «гражданского общества» и «общегражданского патриотизма», а конкретного служилого государства и общинного партикуляризма; идеи и ценности не «многопартийности», а соборности; не «договорной», а патерналистской власти; не «рыночной», а моральной экономики; не «накопительской» (протестантской), а потребительской (православной) трудовой этики; были, конечно, и определенный авторитарный коллективизм с неприятием индивидуализма, и сильные антибуржуазные установки и т.д. И возможно, негативизм, местами радикальный негативизм крестьян к тем навязываемым «городскими самозванцами» новым «правовым ценностям», которые общиной воспринимались как неправые - то есть противоправные, - было бы правильнее рассматривать как проявление развитого правового чувства, а не пресловутого «правового нигилизма». Но, еще раз оговорюсь, подобные оценки - это вопрос скорее не юридический, а аксиологический, это вопрос выбора ци-вилизационной идентичности.
Так или иначе, но если в таком ключе мы будем рассматривать политические силы, которые тогда стремились к власти (а это, упрощенно говоря, в 1917 г. были четыре главные партии, справа налево: кадеты, меньшевики, эсеры и большевики), и если мы будем сравнивать те коды, кото-
рые объективно были заложены в реальной деятельности этих партий, с теми кодами, которые были сконцентрированы в крестьянском сознании, то, пропуская очень большой объяснительный ряд, мы можем сказать, что альтернативы большевикам в 1917 г. не было. В крестьянском сознании -просто не было. Либералы были абсолютно чужды крестьянскому сознанию во всех своих проявлениях. Речь идет даже не только о частной собственности на землю, но просто об органическом, эстетическом, этическом и всех прочих контекстах. Если первоначально кадетам и давался какой-то аванс, чтобы воплотить что-то в жизнь, то очень быстро они превратились в глазах крестьянства в повинных в смуте оборотней - и после этого с ними, в принципе, уже стало все понятно. Меньшевики сами уступили инициативу кадетам. Они считали крестьянство «аморальным классом» (и ведь не стеснялись даже об этом говорить!), недозревшим для европейских ценностей. Смысл такой политики в условиях смуты был откровенно самоубийственным. Эсеры мнили себя самой могущественной партией, однако, по большому счету, все их «могущество» базировалось только на лозунгах, которые они сами же и отказались реализовывать, как только у них на это появилась реальная юридическая и политическая возможность. Парадоксально, но в специальной литературе до сих пор популярно мнение, что именно эсеры были реальной «демократической альтернативой» большевикам... Но как можно всерьез их рассматривать в качестве «демократической альтернативы», если «демос» они не поддержали - и не только не соответствовали его ожиданиям, но и выступали в принципе против того, что делал демос? Как можно считать их «альтернативой», если они, вместо того, чтобы претворять в жизнь свои - и демоса -лозунги, наоборот, стали «доказывать свою приверженность» каким-то абстрактным «демократическим идеалам»? А вот у большевиков идеи и лозунги (в том числе и перехваченные у отступившихся от них эсеров) были действительно созвучны крестьянскому сознанию. «Русская идея», хоть в официальной (Православие - Самодержавие - Народность), хоть в неофициальной (За Веру, Царя и Отечество) трактовке, большевиками преемственно была продолжена, переосмыслена, заменена (Коммунизм -Диктатура - Партийность/Советскость), если хотите, «подменена» -но, во всяком случае, она была (а у других-то ее просто не было!).
Таким образом, крестьянское сознание можно рассматривать и в качестве фактора Русской смуты, и в качестве актора ее преодоления. Вот присутствующий здесь мой коллега и участник нашего проекта Дмитрий Иванович [Люкшин] сегодня говорил, что смута революцией не может закончиться. А я считаю, что в России - может. И так оно, на мой взгляд, сто лет назад и произошло... Готов ответить на вопросы.
А.М Субботина. Уважаемый Павел Петрович, Вы рассматриваете смуты по циклическому принципу и выделяете три смуты?
П.П. Марченя. Их могло быть и больше, и меньше. Это не какой-то циклический принцип, не сезонный, не календарный, это принцип наступления на грабли. Как только власть, вместо того, чтобы быть своей своему
народу, начинает действовать неадекватно времени, месту, собственному населению и своему предназначению, так и начинается смута. Здесь нет цикличности в том смысле, что это можно прогнозировать по каким-то срокам и периодам, здесь дело не во временных рамках.
A.М. Субботина. Вы сравниваете смуты «Семнадцатого века» и «Семнадцатого года» по причинам или по следствиям?
П.П. Марченя. Все смуты начинаются с того, что элиты действуют неадекватно к тем характеристикам массового сознания, о которых я сейчас пытался очень коротко сказать. И все заканчиваются возвращением власти, способной этим характеристикам резонировать.
B.А. Кузнецов. Ситуация повторяется не только в нашей стране. Как только, например, мы возьмем Францию в период Великой Смуты, берем работу К. Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». Вы откройте, и вы увидите кальку 1917 г. и сегодняшних лет, посмотрите по пунктам. Есть общие закономерности таких явлений. И не важно, русские это крестьяне или нет, XVII век это или 1917 год - все одинаково.
И.К. Загидуллин. Уважаемый Павел Петрович, по Вашим критериям, по сути, кампания коллективизации должна была вписаться в эти принципы. Государство, исходя из классовых принципов и с целью достижения ускоренных темпов индустриализации, выступало против крестьянского населения.
П.П. Марченя. Во-первых, коллективизацию, в большинстве своем, проводили руками тех же самых крестьян. В этом смысле, это, как говорится, «плоть от плоти и кровь от крови». Но дело даже не в этом. Коллективизация вполне вписывается в модель моральной экономики. Как община, в случае угрозы ее существованию, может ограничить права своих членов, так и государство, в случае угрозы своему существованию как целому, может нарушить права отдельных групп своего населения. То есть в этом смысле Советская империя в то время ничего против этой логики не сделала. Это как раз вполне в русле крестьянского сознания. Более того, вся система, которая была выстроена большевиками и закреплена сталинским режимом, по сути дела, превратила всю страну в одну большую общину, макрообщину, или мегаобщину, которая жила по законам крестьянского мира. Даже календарь выходных и праздников был согласован с установками крестьянской общины. Авторитарный коллективизм, демократический централизм, подавление индивидуализма, готовность жертвовать частью ради целого - это характеристики крестьянской общины.
И.К. Загидуллин. Мы не имеем источников, раскрывающих отношения крестьянских масс к Смуте начала XVII в. Можно ли проводить такие четкие параллели с ситуациями в XVII в. и в 1917 г.?
П.П. Марченя. Как в XVII в., так и в 1917 г. центральным вопросом был вопрос о цивилизационной идентичности элит. Как только под угрозу ставится существование России как целого, преемственность российской цивилизации с ее сущностными характеристиками, то крестьянство из нормального властебоязливого класса превращается фактически в реали-
зующую иммунный механизм цивилизации силу, крестьянство вышвыривает чужеродные носители из российского организма - в этом смысле, что в XVII в., что в 1917 г.
И.К. Загидуллин. Уважаемый Павел Петрович, Ваше выступление идет в философском русле. Мне кажется, следовало бы дать четкое определение понятию «крестьянское сознание». Мы традиционно рассматриваем общественное сознание конкретных социально-сословных групп. При региональном/этническом подходе возникают еще новые нюансы. Так, в XVII в. большую роль играло сознание казачества, а крестьянство выступало, скорее, пассивным элементом...
П.П. Марченя. Я говорю сейчас не о крестьянстве как классе, а о крестьянстве как цивилизационном носителе определенного типа сознания - сознания матричного, архетипического для исторически конкретной цивилизации. Возможно, многие сейчас захотят бросить в меня камень, но в этом смысле и казацкое сознание - это милитаризованная ипостась того же крестьянского сознания. Поэтому никакого противоречия я здесь не наблюдаю: цивилизационная идентичность была нарушена элитами - и цивилизационная идентичность была восстановлена народом. Еще раз подчеркну: я говорю не о крестьянстве, а о крестьянском сознании - сознании, выступавшем базовой архетипической матрицей для практически любых проявлений массового сознания в России, о сознании, многие принципиально значимые качества которого характерны и для казаков, и для солдат, и для рабочих, и для многих других категорий населения, - в определенных условиях именно эти характеристики и определяли тогда настроения и поведение любого скопления людей. Не будет большим преувеличением сказать, что всякая большая аудитория тогда фактически обращалась в крестьянскую...
По поводу «философского» подхода среди историков... Любая попытка предложить не просто результаты полевых эмпирических исследований, а какое-то теоретическое моделирование - она всегда в известном смысле будет философской. Но если возникает иллюзия, что не хватает эмпирической базы, тогда я мог бы апеллировать и к тем книгам, изданным нами, - она, эта база, там, безусловно, есть, и можно говорить об этом долго. Однако сейчас я говорю не о группах, не о социальных стратах, не о классах, а об определенных характеристиках, которые присущи именно такому типу сознания. Скажите, чем принципиально, по этим характеристикам, казак отличается от крестьянина? Он является коллективистом? Он является сторонником именно не «правового государства», а правого Государя? Он является противником частной собственности на землю тех, кто ее не обрабатывает? Ну и т.д. Если мы сейчас пройдемся по основным характеристикам такого сознания, то казак и крестьянин - это носители одного типа сознания. Они отличаются какими-то другими характеристиками, но не идеологией и психологией в таком контексте.
И.К. Загидуллин. В этой связи возникает вопрос о православном духовенстве. В XVII в. приходские духовные должности, как правило, пере-
давались по наследству. Фактически только при Петре I, с открытием духовных семинарий, постепенно сформировалась система комплектования сословия духовенства по критерию профессиональных знаний. В этой связи православное духовенство также необходимо внести в эту систему координат?
П.П. Марченя. Я согласен, что и духовенство, которое выросло из крестьянских семей, и так называемый рабочий класс, лишь недавно и неокончательно переехавший из деревень, и солдаты, и казаки - в этой же системе координат. Я говорю не о количественных, а о качественных характеристиках. Вы можете дать определение казаку, так, чтобы мне стало понятно, чем принципиально он отличается от крестьянина?
И.К. Загидуллин. В разные исторические эпохи определение казачества было разным. Скажем, во время Смуты начала XVII в. донские казаки, которые не включали Донскую землю в состав Московского государства, придерживались интересов суверенности своего сообщества. Казаки Яика и Терека также культивировали самостоятельность собственных анклавов и противились попыткам интеграции Москвы в состав Русского государства. В 1917 г. и в Гражданскую войну казачество - опора царизма - боролось с большевиками и красноармейцами - крестьянами в шинелях.
В.А. Кузнецов. Уважаемые коллеги, поддержу нашего выступающего. Мы до сих пор не перешли грань крестьянского сознания во всем нашем обществе. Он подчеркнул, что крестьянское сознание не против власти. Оно всегда реагирует на поведение элит, например, на поведение поляков, на поведение цариц и т.д. и т.д., на всех. Во время революции 1917 г. - на Николая II, на его окружение и т.д. Сейчас то же самое. Не против власти. Власть сакральна для народа. Само сознание осталось крестьянским до сих пор. Если Европа примерно с 1960-х гг. переходит к новому типу сознания, то мы остались на прежнем уровне и, скорее всего, еще лет 50 в нем, наверное, будем.
Е.В. Годовова. В тему анекдот. «При общении с коллегами используйте термин «доколе», при общении с начальством - «воистину». Поэтому вот оно, наше сознание, смотря в какой ситуации мы оказываемся. Владимир Александрович прав. Мы всегда будем уважать эту власть с одной стороны, а с другой стороны, будем ее полоскать, и будем недовольны тем, что происходит.
Д.И. Люкшин. Уважаемые коллеги, я позволю себе сосредоточиться на двух аспектах нашей дискуссии. Судя по ее характеру и накалу, намечается некая новая тематика для совместных исследований, которые, судя по всему, способны быть достаточно плодотворными и привлечь внимание научной общественности. Это, во-первых, проблема презентации сельского бытия в политическом поле, которая, на мой взгляд, не потеряла актуальности и по сей день. Во-вторых, говоря о терминах «свой-чужой», мне бы хотелось немного развить идеи Павла Петровича. Когда мы определяем крестьянское сознание в рамках категорий «свой-чужой», то категории «свой» как таковой в отношении к власти там не существует. В рам-
ках моральной экономики понятие «свое» - слишком широкое. Это все, что не подпадает под определение «чужой». Крестьянство как группа культуры готово принять любую власть, оно способно к этому, открыто к общению. Соответственно, смуты начинаются не с того, что крестьянство что-то делает, а с того, что власть перестает выполнять свои функции. И здесь я солидарен с докладчиком: крестьянство начинает нести социогене-рирующие функции, т.е. принимает на себя те обязательства, которые власть либо не хочет, а скорее всего, из-за различных причин не может выполнять.
П.П. Марченя. Спасибо, Дмитрий Иванович. Но вот по поводу того, что крестьянство не знает категории «свой» как таковой в отношении к власти и не способно признать власть своей: станет ли о чужой власти крестьянин говорить «Царь-батюшка», «Царица-матушка»? Царь для крестьянства в России, если это нормальное историческое время, а не смута,-он как раз свой.
Д.И. Люкшин. Я о том же - что власть для крестьянина чужой быть не может.
П.П. Марченя. Может. Самозванцы, дармоеды, мироеды...
И.К. Загидуллин. Уважаемые коллеги, стоит вспомнить о религиозности населения, хотя только религиозным компонентом крестьянское сознание оценивать невозможно. Представители посткрестьянского общества в последней Смуте - поколение атеистов.
П.П. Марченя. Говорить о «поколении атеистов» не вполне корректно. Русская религиозность не в том, что поп всегда прав, а как раз в том, что каждый человек служит некой великой целостности, жаждет причастности к истории в ее эсхатологическом контексте, он хочет Правды до конца и во всем. И в этом смысле он действительно и глубоко религиозен. Как только он видит фальшь на местах... Мы же помним, что происходило в том же самом 1917 г. с церквями, с батюшками и т.д. Свою поверхностную нерелигиозность крестьянство очень наглядно показало. А вот если мы будем говорить о религиозности в контексте русского желания Правды, то тогда эту характеристику французскому, к примеру, крестьянству не понять, потому что в Европе такой глубины религиозности не было.
И.К. Загидуллин. То, что крестьяне изменили отношение к церкви и к священникам - это совершенно другое. Речь идет о церковных институтах, которые являлись придатком государственной власти, проводили политику законопослушности. Но эти институты внедряли в крестьянские массы веру в Бога. Их нужно отличать. Разве у атеистов не произошла трансформация сознания крестьянства? Поколение советских людей, которое встретилось в 1990-х гг. с кризисом, - ведь это поколение, воспитанное в пионерско-комсомольском духе.
П.П. Марченя. Я не считаю советский период нерелигиозным. Просто церковная религиозность замещается иными формами. На смену ей приходит вера в светлое будущее для всех - она религиозна по своей природе. И готовность жертвовать собой ради достижения этой цели - она
религиозна, она никакими материальными причинами и не может быть обусловлена. Опять-таки к вопросу о «своих» и «чужих»: крестьянство многократно доказывало свою способность к мобилизации и подвигу, если оно рассматривало защищаемые ценности как свои. При Сталине, например, в той же Великой Отечественной войне, - сложно представить, что в ответ на отсутствие хлеба начнется то, что началось при Николае II в феврале 1917 г., причем даже без всякого реального голода. Вспомним, что было при блокаде Ленинграда - ведь тогда люди даже на такое были готовы. Можно ли представить подобное поведение при ситуации, когда власть не считается своей? Был бы тот подвиг, то самопожертвование, тот героизм, тот отказ от протеста, если бы это не рассматривалось как свое? По сути, это религиозное поведение. Поэтому за поверхностным, формальным советским атеизмом можно на самом деле разглядеть глубокую неформальную религиозность.
А.М. Субботина. Уважаемые коллеги, хотелось бы продолжить тему «свой-чужой». Крестьяне выбирают свою власть, оказывается, это чужая власть. Нельзя ли рассматривать, что для крестьянства власть - она в принципе чужая. Все за пределами общины - это чужое. И если власть начинает вмешиваться, то она чужая.
П.П. Марченя. В нормальное историческое время крестьянам глубоко наплевать, что происходит в городах. В смутное время они вынуждены выходить на историческую сцену - они объединяются для решения таких вопросов, перед которыми все противоречия снимаются, так как стоит вопрос о выживании целого, о выживании матери всех общин - о выживании российской цивилизации. И они успокаиваются и вновь становятся равнодушными к делам власти только тогда, когда видят, что пришла власть, адекватная их сознанию, их ценностям. Ильдус Котдусович говорил о «трансформации» сознания... Я бы это слово с осторожностью употреблял. Трансформации происходят на поверхностном уровне. А когда мы с вами говорим об архетипах, то они практически не подвержены историческим изменениям, они могут менять только форму, одежду, лозунги, но, по сути, они остаются такими же, как века назад. Сейчас часто, во многом с легкой руки Владимира Прохоровича Булдакова, который много об этом писал в своей «Красной смуте», при описании поведения масс в смутные времена любят использовать слово «архаизация» - и используют его в основном с резко негативным оценочным оттенком. Я же предлагаю вспомнить, какое значение слову «архе» придавали еще древние греки, когда искали первоначало, первооснову, физис, базис всего существующего. В этом смысле «архе» - это то, что было, когда еще ничего не было, это основа всего. Оно не «трансформируется». И носитель «архе» для российской цивилизации - это носитель крестьянского сознания...
А.М. Субботина. То есть крестьянское сознание может существовать без самих крестьян?
П.П. Марченя. Да. Ну, скажем, вот сейчас - сколько у нас крестьян? А можем ли мы сказать, что сознание большинства сегодня уже перестало быть «крестьянским»?
И.К. Загидуллин. Павел Петрович, может вопрос поставить по-другому? Поскольку мы рассматриваем общественное сознание крестьянства, в современном постиндустриальном обществе, когда основная часть населения страны проживает в городах, правомерно выделить общественное сознание рабочих, национальной интеллигенции и т.д.?
П.П. Марченя. Крестьянское сознание в широком смысле принципиально отличается от сознания классового, сословного, корпоративного, группового и т.п. тем, что оно является носителем качества цивилизации. В этом смысле, рабочие, солдаты, попы, которые вышли из крестьянства, -в ситуации Смуты они все выступают как носители крестьянского сознания. Между ними все классовые, сословные и прочие противоречия уходят на второй план, когда на первый план выходит вопрос о выживании целого. В этом смысле крестьянство - это субстрат массы, субстрат массового. А масса не знает различия между социальными стратами, классами и пр.
И.К. Загидуллин. Павел Петрович, кажется, Вы очень широко рассматриваете заявленную тему.
П.П. Марченя. Широко, да. Но я об этом предупреждал в самом начале. Есть более узкие сюжеты. Есть и эмпирические обоснования. И кому интересно, тот все это легко найдет в наших работах.
В.А. Кузнецов. Уважаемые коллеги, все же не стоит абсолютизировать фактор религиозности. Занимаясь философией более сорока лет, я убедился, что настоящей религиозности так и не было в Европе. Сознание язычества оставалось прежним и в Европе, и у нас. Народ был нерелигиозным, суеверным, церковь смирилась с некоторыми языческими обрядами. Это одно. Когда читаешь литературу этого периода, документы XIX века, документы начала XX века. В них казаки отпускают такие слова в адрес царя, но не трогают слово «Отечество». Вот эта психология - она остается. Берите Пугачевский бунт - идут, разоряют церкви, выбрасывают иконы, разбивают, рубят иконы топорами. Берем Европу - момент крестьянской большой смуты, переход в протестантизм - это тоже показатель протеста, который выразился в этом большом движении. Если брать религиозных фанатиков, то фанатики большую роль не сыграли. Фанатики есть везде. Это к теме религиозности.
И.К. Загидуллин. Уровень религиозности населения в различные исторические эпохи является данностью и полноценным религиозным состоянием, с которым мы должны работать, другого нет. Если сравнивать книжные тексты, представленные в первоисточниках ценности, и религиозное учение, к овладению которых стремится паства, то мы должны говорить о синкретизме.
П.П. Марченя. Я думаю, у нас здесь проблема все-таки очевидно терминологическая. Нужно четко отличать религиозность от воцерков-ленности, от формальной конфессиональной принадлежности, от наличия
или отсутствия тех или иных атрибутов. Религиозность заключается в том, что человек «чает жизни будущего века», что он хочет «нового неба и новой земли», что он хочет жить по Правде, с большой буквы, хочет найти связь свою со смыслом истории, с «Концом истории», с тем, что будет после смерти - в этом религиозность, а не в церкви. Поэтому, если сравнивать двух людей, один из которых говорит, что Бог есть, но я буду жить так, как я сейчас живу, и другой жизни мне не надо, а другой человек говорит, что Бога нет, но при этом ищет жизни истинной, то понятно, кто из них религиозен, а кто - нет.
В.А. Кузнецов. Когда удваивается мир, то ищется справедливость. И тогда Бог заменяет справедливость.
П.П. Марченя. Стоит учитывать и оборотную сторону религиозности. При нашем духовном максимализме, когда не дают «жить по правде», созидательно, возникает угроза впасть в другую крайность, разрушительную. Почему и существуют такие противоречивые оценки нашего крестьянства и народа в целом: то «Богоносец», то «зверь», то «икона», то «топор», то «ангел», то «скотина»... Но предложенная объяснительная модель позволяет достаточно рационально (хотя, разумеется, тоже предельно редуцированно) объяснить и феномен такого «оборотничества». Сознание, в котором хранится «архе» цивилизации, выполняет функции ее иммунитета, нетерпимости к «чужому». Но ведь иммунитет в организме может быть не только исцеляющим, но и губительным. Точно так же, крестьянские массы, когда их вывели из равновесия и вынудили вступить в игру, убедительно показали в 1917 г., что наш народ имеет не только огромный положительный потенциал, но и его оборотную сторону...
Думаю, пора подытоживать. Еще раз, напоследок, несколько максимально утрированных тезисов авторской редукции темы крестьянского сознания как фактора системных кризисов в России - на примере событий 1917 г. и в плане «извлечения уроков» для современности...
Итак, повторюсь: крестьянское сознание можно рассматривать в качестве носителя и хранителя самого «качества» России как самобытной цивилизации, ее «почвы» и социокультурных кодов, оно выполняет ведущую роль в ее выживании и самовоспроизводстве. В условиях Смуты, сопровождавшейся разрывом традиционных идеологических и психологических связей, объединяющих власть и массы Империи, временной утратой легитимной центральной власти и ее поиском (цивилизационно обусловленным выбором) - именно крестьянское сознание было реальной доминантой всей политической истории. Именно в нем этот самый исторический выбор (отбор) и происходил, именно оно и интегрировало все важнейшие массовые процессы и детерминировало причинно-следственную модель поведения масс, задавало последовательность и диапазон («коридор») событийного ряда так называемой «Великой русской революции».
Политическая функция крестьянства гораздо сложнее сложившихся в историографии схем: оно не было просто «полигоном», «социальной базой» или «союзником» тех или иных политических партий и прочих ин-
ституционально организованных сил, оно оказывало мощнейшее многоаспектное воздействие на весь ход общественных процессов самим традиционным укладом своей жизни, психологическими стереотипами, выработанными общиной, системой своих базовых ценностей и эгалитарных «радикально-консервативных» устремлений. Более того, крестьянство оказывало на партии гораздо большее влияние, чем партии на крестьянство. Оно являлось могущественнейшей силой, с которой никто не мог безнаказанно позволить себе не считаться и на которую никто не мог самонадеянно в полной мере опереться.
Теоретические представления о нигилистичности крестьянского правового и политического сознания оторваны от исторической практики. Именуемый «нигилизмом» негативизм является функциональным проявлением механизма самозащиты исторически конкретной цивилизации. Отсутствие резонанса с системообразующими параметрами сознания общинного «мира» у политических элит «старой» России, претендовавших на наличие «исторической альтернативы», означало невозможность их реального политического будущего в отечественной истории (то есть фиктивность пресловутой «альтернативы»). Игнорирование исторического опыта и особенностей массового сознания в «новой» России (в своих важнейших характеристиках сохраняющих преемственность с матричным «крестьянским сознанием» России «старой») делает не только бессмысленными, но и опасными любые масштабные попытки проведения всевозможных «модернизаций», «оптимизаций» и прочих «инноваций», если они претворяются в жизнь в «антирезонансе» с базовыми установками, ценностями и ожиданиями масс: в лучшем случае подобные «перестройки» так и останутся юридическими фикциями, в худшем - они реально способны снова спровоцировать очередные социальные катаклизмы.
Поэтому крестьяноведение в современной России не сводимо к изучению «аграрной истории», оно остается одним из важнейших направлений россиеведения, способом и мерой понимания самой России, не только ее прошлого, но и ее настоящего и будущего.
Вот, вкратце, на мой взгляд, главное по этой теме.
И в заключение хочу поблагодарить организаторов этого Форума и в свою очередь приглашаю уважаемых коллег из Казани и из всех других городов и регионов принять участие в дискуссиях нашего проекта - проекта «Народ и власть».
