CC BY
488
У КНИЖНОЙ ПОЛКИ Book Reviews
П.П. Марченя, С.Ю. Разин
КРЕСТЬЯНСКОЕ СОЗНАНИЕ
КАК ФАКТОР ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ РОССИИ: О СБОРНИКАХ НАУЧНОГО ПРОЕКТА «НАРОД И ВЛАСТЬ»*
P. Marchenya, S. Razin
Peasant Mentality as a Factor of Political History of Russia: About the Collections of Conference Papers within the Framework of the Research Project "People and Power"
В 2016 г. научному проекту «Народ и власть: История России и ее фальсификации» исполнилось семь лет. На протяжении всех этих лет, начиная с первого же мероприятия проекта (Международный круглый стол «Народ и власть в российской смуте», 23 октября
2009 г.1) особое место в его работе занимает крестьяноведческое направление. С 2010 г. в рамках проекта начал действовать получивший известность2 постоянный теоретический семинар «Крестьянский вопрос в отечественной и мировой истории»3, решение об организации которого было принято в ходе второго крупного мероприятия проекта (Международный круглый стол «Крестьянство и власть в истории России XX века», 12 ноября
2010 г.4).
На сегодняшний день в рамках этого направления опубликовано несколько десятков отдельных статей в ведущих рецензируемых научных журналах, издано четыре научных сборника - тематических выпуска проекта («Народ и власть в российской смуте»5, «Крестьянство и власть в истории России XX века»6, «Россия и революция»7, «Сталинизм и крестьянство»8), проведено еще несколько резонансных международных круглых столов, материалы которых неоднократно становились предметом специального анализа известных экспертов (А.И. Фурсова9, Л.Н. Бродовской10, А.И. Шевелькова11, Г.А. Бордюгова12, Т.Г. Леонтьевой13, А.И. Колганова14, С.В. Любичанковского15 и других).
В выступлениях и статьях участников этих мероприятий наибольший интерес в историографическом и методологическом
* Статья подготовлена в рамках проекта, поддержанного РГНФ (№ 1531-12034).
200
аспектах представляют размышления, посвященные темам, ставшим магистральными как для крестьяноведения, так и для россиеведения в целом. Одной из таких тем является вопрос о роли крестьянства в Русской революции начала XX в.
Большинство участников крестьяноведческих мероприятий проекта «Народ и власть» в целом солидарны в том, что именно крестьянство являлось той социальной силой, позиция которой предопределила ход и исход революционного процесса в России.
Например, украинский историк А.В. Михайлюк подчеркивает, что «существование многомиллионного крестьянства, в значительной степени обособленного от "городской цивилизации", сохранившего особые, докапиталистические формы общежития и собственности, специфическую ментальность, элементы обычного права и т.п., обусловило своеобразие революционных процессов в России», и солидаризируется с мнением, что «патриархальность и коллективистское сознание крестьянства, его реакция на попытки ускорения модернизации страны, стремления освободиться от чужого ему культурного слоя и т.п., в конечном итоге, определили победу большевиков»16.
Известный крестьяновед В.В. Бабашкин доказывает, что «аграрно-крестьянский характер российского общества с деспотической неумолимостью во все времена вносил большие коррективы в самые благие намерения самых радикальных реформаторов», поэтому шанс на успех в Русской революции «мог быть только у такой партии, которая на деле готова была считаться с крестьянской позицией»17. Победа большевиков была обусловлена тем, что «большевизм как идейно-организационная основа этой партии приходил в резонанс с действиями общинников на пиках революции»18. В итоге между двумя социальными силами, победившими в Гражданской войне, сложился своеобразный статус-кво: крестьянская революция отдала власть в городе большевикам, но крестьянство заставило коммунистов в 1922 г. признать де-юре победу «общинной революции» в деревне19.
Один из основоположников концепта «общинной революции» Д.И. Люкшин, развивая идею о том, что в 1917 г. имели место две параллельных революции - «городская» и «общинная», - отмечает, что «именно «крестьянское попустительство» явилось решающим условием интронизации Советов»20. Указывая на связь между «общинной революцией» и той моделью государства и общества, которая сформировалась в Советской России, он приходит к выводу о том, что само существование идеократического режима в нашей стране могло быть санкционировано лишь реконкистой «страны крестьянской утопии»21.
По мнению ведущего «смутоведа» современной отечественной историографии В.П. Булдакова, кровавый и драматический характер российской истории XX в. был обусловлен тем, что «в крестьянской среде насилие считалось наиболее действенным регулятором взаимоотношений и внутри общины, и вне ее», а оппозиция Города
и Деревни в «Красной смуте» «превратилась в их социокультурное противостояние, выливающееся в акты их настоящих походов друг против друга»22.
Иную интерпретацию этой проблемы дали в своих выступлениях и статьях те участники мероприятий проекта «Народ и власть», которые не разделяют мнение о доминантной роли крестьянского сознания23 и о крестьянской по преимуществу природе всей Русской революции.
Так, Ю.А. Жердева считает, что в условиях индустриализации, изменившей экономику, власть и социальные отношения во многих странах XIX - начала XX вв., «городская форма сообщества постепенно... возобладала над традиционной, сельской». Императорская власть «тормозила» процесс социального переустройства, ибо это противоречило самой стабильности «имперской системы», откладывая решение крестьянского вопроса. Самодержавие не могло решить крестьянский вопрос в интересах крестьянства, как того требовала патерналистская природа российской властной системы, так как в условиях индустриальной экономики, которой не нужно крестьянство, а нужен пролетариат, это было невозможно по определению. «Коллапс» крестьянского патернализма имперской системы (как неразрешимое «мирным» путем противоречие между стремлением российской императорской власти сохранить крестьянство как субъект патерналистской опеки государства, ибо такова была «традиция», закрепленная вековой практикой, государственной риторикой и сакральной функциональностью имперской власти, и непреодолимыми требованиями индустриально-городской культуры, требовавшей ликвидации крестьянства в его традиционном понимании) «стал причиной краха имперской модели в 1917 г., пошатнув не только экономическую и социальную устойчивость Российской империи, но и саму патерналистскую модель власти». Поэтому восстановление имперско-патерналистской модели власти стало первостепенной задачей большевиков после их победы над своими политическими противниками. По мнению Жердевой, Смуту 1917 г. можно определить как «городскую» революцию, в которой главную роль играл процесс урбанизации. Под «городской революцией» она понимает то, что «в советской исторической науке было принято обозначать как "буржуазная", с той лишь разницей, что в данном случае акцент переносится с экономико-социальных явлений на пространственно-структурную организацию, новую систему взаимосвязей между частями системы». Революция разрешает социокультурный конфликт Города и Деревни в пользу Города. При этом российский город, в отличие от западноевропейского, не был пространством свободы, и Советская власть реанимировала «крепостное право в нужных ей размерах, принудительно создав "рабочий класс" как квазигородскую маргинальную среду»24.
Согласно А.И. Фурсову, сама логика развития промышленно-городского общества, капитализма требовала ликвидации крестьянства как слоя, но самодержавие не могло пойти на такое «в
силу своей классовой и властной природы» - и это сделал советский режим25.
Наиболее ярко теоретико-методологическая установка, согласно которой крестьянство и крестьянский вопрос нельзя рассматривать как факторы, сыгравшие определяющую роль в Русской революции, проявилась в статьях и выступлениях А.В. Чертищева. Он отвергает как «легковесное» утверждение некоторых участников проекта о том, что крестьянство является «матрицей», «цивилизационным фундаментом» российской цивилизации. По его мнению, крестьянская картина мира никак не может быть признана рациональной, а «если считать установленным, что к концу 1930-х гг., с пирровой победой коллективизации, произошло "раскрестьянивание" крестьянства, то логика здравого смысла позволяет прийти к заключению, что, начиная с того времени и по сей день у России вообще нет и не предвидится никакой матрицы, она живет в каком-то историческом космосе»26. Выделяя основные, по его мнению, черты русского крестьянства, Чертищев делает вывод: «Парохиальное сознание..., себялюбие, онтологическое безразличие ко всему, что не касается лично каждого конкретного человека и среды его обитания, патологическая нетерпимость к инновациям и прогрессу в целом, нетерпимость к инакомыслию, двойственность сознания, неготовность к более сложным формам социального устройства и их неприятие, феноменальное невежество и многое другое - все это вряд ли дает основание считать крестьянство цивилизационным фундаментом России». Более того, «крестьянство следует с полным основанием считать могильщиком Российской Империи, ибо ни в один период русской истории оно не выступало оплотом стабильности страны, заключая в себе взрывной потенциал анархизма невиданной силы»27.
Еще одной важной для россиеведения и крестьяноведения является проблема определения содержания понятия «крестьянский вопрос».
Как известно, для советской историографии было характерно отождествление крестьянского вопроса с аграрным, земельным вопросом. Как отмечает А.Н. Медушевский, сегодня существует необходимость переосмысления старых подходов и создания новой концепции аграрного вопроса, в основу которой должно быть положено представление о том, что «аграрный вопрос - феномен не только и не столько экономический, сколько социопсихологический, связанный с господствующими в массовом сознании представлениями о легитимности существующего распределения земельной собственности и их соотношением с позитивным правом». По мнению Медушевского, сам «аграрный вопрос - это теоретическая конструкция, выражающая кризис традиционного общества в условиях модернизации и развития рыночных отношений», и аграрный вопрос существует только там, где «осознается несправедливость системы распределения земельных ресурсов»28.
Помнениюорганизаторов проекта «Народивласть», крестьянский вопрос не может быть сведен только к аграрному. Более того, он является вопросом о цивилизационной идентичности России, о живой связи ее прошлого, настоящего и будущего. В крестьянском вопросе аккумулированы и столкновение Традиции и Модерна, и столкновение Империи и не-Империи (либеральной «демократии»), и все системообразующие вопросы, на которых строится проективное россиеведение. В нем сплелись в гордиев узел интересы самых разных массовых слоев российского общества, особенности их менталитета и предрасположенности к смирению перед властью в известных пределах и активным протестным действиям в условиях «смутного времени», когда эти пределы оказываются нарушены. Крестьянский вопрос в России - всегда вопрос о власти. О власти «своей» - за которой можно самоотреченно идти на подвиг и от которой многое можно самопожертвенно стерпеть. Или о власти «чужой» - против которой нужно «всем миром» решительно браться за вилы и топоры до полного изгнания «временщиков» и «самозванцев». И этот вопрос в истории Государства Российского в конечном счете всегда решался крестьянством. В таком смысле крестьянский вопрос был и остается вопросом об органическом единстве власти и народа, государства и общества, цивилизации и культуры, способном стать надежной основой для очередного модернизационного рывка - либо о противоестественной расколотости и взаимном отчуждении элит и масс, чреватых срывом в очередную всероссийскую смуту. При этом само крестьянство не может быть понято как пассивный объект манипуляций со стороны власти и «несознательный» источник пополнения социальной базы различных «сознательных» политических сил. Напротив, в социальных конфликтах и в Российской, и в Советской империи крестьянское сознание всегда играло колоссальную роль; и оно даже может рассматриваться в качестве матричного для сознания общественного, а точнее - для его активной ситуативной ипостаси -сознания массового, которое в Смутное время выступает не просто ареной борьбы различных политических сил, но и решающим критерием политической эффективности29.
Эти теоретические положения подтверждаются историческим опытом России. Весь ход и исход Русской революции начала XX в. были обусловлены тем, что большевики действовали адекватно крестьянскому сознанию и соответствовали представлениям крестьянских масс о власти «своей», а их политические противники воспринимались как носители ценностей чужой цивилизации, как «самозванцы» и «враги народа». Большевизмом была подхвачена и оформлена протестная борьба масс за выживание социального целого и воспроизведение Империи России (как особой формы единения власти и масс, имеющей свои иммунные механизмы и способы обеспечения социальноорганической идентичности и цивилизационной преемственности)30.
Аналогичные оценки причин победы ленинской партии
содержатся в выступлениях и статьях В.В. Бабашкина. В статье «Два большевизма... » он, перефразируя известную мысль В.П. Данилова, пишет, что к 1917 г. крестьянская революция в России развивалась уже более полутора десятков лет, и «делали ее другие большевики - крестьяне». Подчеркивая совпадение двух «большевизмов», В.В. Бабашкин упоминает об отмечавшемся многими исследователями фонетическом сходстве терминов «большевик» и «большак», и приводит слова В.Э. Багдасаряна о том, что «в самые тяжелые периоды Гражданской войны Советская власть неизменно удерживала в своих руках как раз те территории, на которых до революции преобладало общинное землевладение»31.
Вопрос о крестьянском сознании и его роли в политической истории России не обошли стороной и те участники проекта, которые придерживаются иных оценок роли крестьянства и крестьянского вопроса.
В частности, А.В. Чертищев пишет о наметившемся под влиянием модернизации кризисе традиционного крестьянского общинного сознания, усилившемся в годы Первой мировой войны. По его словам, в период трансформации «человека земли» в «человека с ружьем» структурообразующие элементы массового сознания крестьян подвергались серьезной деформации, произошла депрофессионализация и частичная демократизация 15-миллионной русской армии, актуализированными оказались дуалистический код мировосприятия бывших крестьян, стереотип деления мира на «мы» и «они», инстинкты насилия и вседозволенности, склонность к локализации источника зла на представителях враждебной общности («врагах», «чужаках» и т.д.). В результате армия из основного института государственной власти все более превращалась в «неуправляемый сброд», «одуревшее и озлобленное человеческое стадо», «пороховую бочку» социальной революции. И лучше других этой ситуацией воспользовались большевики, которые вознеслись к власти «на гребне солдатско-крестьянской революции, одной из сторон которой было разложение армии, состоящей преимущественно из крестьян»32.
Особое место в истории проекта «Народ и власть» занимают дискуссии о социальной природе модели общества и государства Советской России. Эта проблема также неразрывно связана с вопросом о роли крестьянского сознания в политической истории страны.
Многие участники проекта согласны с его организаторами в том, что обретение подлинного понимания советской истории 1920 - 1930-х гг. возможно только в том случае, если рассматривать ее как неотъемлемую часть мировой и отечественной истории и, в частности, как завершающий этап Русской революции. Такой подход позволяет понять подлинный смысл социальных и политических процессов того времени, в том числе феномен сталинизма, который может рассматриваться как явление почвенное, «связанное со всеми предыдущими этапами нашей истории», как вынужденная
политика «проведения модернизации в условиях не закончившейся гражданской войны и краха надежд на мировую социалистическую революцию, вызванного завершением мировой революционной волны начала XX в.», как финал продолжавшегося на протяжении многих столетий противостояния государства и крестьянства (государственного централизма и общинного локализма) и исторически-конкретная реализация социокультурного компромисса между Городом и Деревней33.
Тема укорененности сталинизма в отечественной и мировой истории звучала и в выступлениях А.Н. Медушевского. Но с его точки зрения, сталинизм «основывался на феномене государственной собственности на землю» и на «пожирании общества государством» и представлял собой новую форму «литургического государства» (по аналогии с Византийской империей), «азиатского способа производства», «восточной деспотии» (по аналогии с Древним Востоком) или «служилого государства» (по образцу Московской Руси)34.
Всвоюочередь,В.В.Кондрашинподчеркивает«фактисторической неизбежности трагедии крестьянской страны, вставшей на путь индустриальной модернизации». По его словам, сталинский режим «не был пионером в этом деле». «Антикрестьянский характер аграрной политики, связанный с необходимостью индустриализации страны и коммерциализации сельского хозяйства, был характерен и в эпоху отмены крепостного права, и в пореформенный период, в то числе в годы столыпинской аграрной реформы», «в контексте исторической практики решения крестьянского вопроса в России и за ее пределами феномен сталинизма объясняется наследием как царской России, так и Великой русской революции. Он не противоречит и мировому опыту»35.
На неразрывную психоментальную связь сталинизма с историей дореволюционной и революционной России указывал С.А. Есиков. По его мнению, сталинская диктатура была обусловлена аграрным прошлым, которое давило «всеми своими проявлениями с такой же силой, с какой приходилось преодолевать его в ходе индустриальных преобразований». Поэтому И.В. Сталин «неизбежно должен был воплотить в себе не только цезаризм российских императоров, но и вождизм народных масс»36.
А.И. Фурсов акцентирует внимание на другой стороне этого вопроса, на том, что Советской России в наследство от самодержавия достались такие социальные проблемы (аграрное перенаселение; необходимость восстановления властного социального контроля над всеми слоями населения; необходимость преодоления крестьянского локализма и создания единой нации («советского народа») как этнополитического образования современного типа), без решения которых само ее существование в XX в. было просто невозможно. При этом решать их необходимо было в ситуации форсированной подготовки к грядущей мировой войне37.
Свою трактовку генезиса советской модели государства и
общества и роли в ней крестьянского сознания в контексте своей теории системных кризисов дал В.П. Булдаков. Рассматривая эту модель как закономерный итог «Красной смуты», он отмечает, что «характер рекреационного выхода из системного кризиса был предопределен психоментальностью подавляющей крестьянской массы», поэтому «секрет» утверждения сталинской деспотии следует искать не в тех или иных диктаторских качествах «вождя», а в возникновении между ним и бунтующей, но «косной» массой временных коммуникативных связок и связей архаичного (дополитического) типа38.
В.В. Бабашкин, касаясь проблемы «крестьянственной» преемственности Советской России от России дореволюционной, отметил, что «в результате действия глубинных предпосылок коллективизации советской деревни сбылась мечта Столыпина: громада российской крестьянской общины рухнула в одночасье», и «общество оказалось завалено обломками этого гигантского обрушения, и для строительства нового общественного здания не было под руками другого материала». В этой связи он напоминает точку зрения М.Л. Левина, согласно которой, когда крестьянская община в России исчезла и «аграрное царство» рухнуло, то общинность, крестьянственность осталась, «подобно улыбке того кота», и «царству промышленно-городскому пришлось ее унаследовать», «советское общество восприняло от общины (коммуны) очень многое в области социально-экономического и духовно-культурного уклада повседневной жизни». Так в стране сформировалось «посткрестьянское» общество39.
Аналогичным образом к анализу роли крестьянского сознания в становлении и развитии советского общества подходит А.В. Михайлюк, который пишет: «Без индустриализации невозможно было решить проблему аграрного перенаселения. Процессы индустриализации и урбанизации приводили к массовым миграциям, росту численности городского населения за счет сельского. Индустриализация и урбанизация вели к разрушению традиционного уклада крестьянской жизни, но переносили его на "большое общество". Россия приобрела черты большой общины, большого "мира"». Благодаря индустриализации и коллективизации «размытый крестьянский тип ментальности начинает проникать в другие социальные слои, а затем и преобладать в Советском Союзе. Именно крестьяне и их мировоззрение в течение многих десятилетий определяли культуру, быт, взгляды советских людей - и это влияние чувствуется в нашем обществе сих пор»40.
На важный аспект вопроса о роли крестьянского сознания в становлении постреволюционного большевистского политического режима обратил внимание В.Я. Романченко. По его словам, «успешному пресечению Сталиным инакомыслия в его политической борьбе способствовало и само крестьянство, воспитанное веками в духе общинных традиций, отрицавших и осуждавших, в частности, всякое отклонение от коллективного мнения, то есть всякую
оппозицию». Исход борьбы за власть в партии и государстве в 1920 - 1930-е гг. и утверждение культа Сталина Романченко связывает с тем, что «исторически в крестьянской среде существовала и передавалась из поколения в поколение вера в доброго царя, и психологически крестьянство было готово к восприятию Сталина как нового царя»41.
Организаторыпроекта«Народивласть»исходятизнеобходимости отказаться от сталинских и антисталинских мифов и посмотреть на Сталина не только как на «крестьяноборца», «мучителя и гонителя крестьян», но и как на «крестьянского царя... или, может быть, даже крестьянского вождя», обращая внимание на то, что «идеологически и психологически между сталинизмом и крестьянством не так мало общего, как это принято изображать большинством аграрных историков и крестьяноведов», и что, возможно, беспощадный (но отнюдь не бессмысленный) крестьянский бунт и сталинская диктатура (тоже отнюдь не бессмысленная) изоморфны друг другу. Сама беспощадная сталинская власть может рассматриваться как «оборотная сторона крестьянской природы» и, возможно, единственно адекватный ответ на вызов беспощадной исторической эпохи; сталинизм как модель системного взаимодействия власти и общества вполне может быть рассмотрен в контексте крестьянской утопии - как, в каком-то смысле, «ответ» на нее, и даже ее реализация42 вследствие диалектических процессов раскрестьянивания и окрестьянивания страны, превративших СССР в своеобразное воплощением крестьянской утопии - мегаобщину, «надлокальный советско-имперский макро-«мир» (пришедший на смену множеству локальных крестьянских микро-«миров»), который «видит себя как «мир» - и из века противостоит миру другому, чуждому и враждебному, а в своем собственном мире наводит порядки, руководствуясь свойственными крестьянскому сознанию мировоззренческими императивами и архаическими антитезами «свои - чужие» и «кто не с нами, тот против нас»43.
Среди участников мероприятий и сборников проекта были и сторонники ставшей в последние 30 лет традиционной для нашей историографии точки зрения, согласно которой сложившая в СССР модель государства и общества являлась «антикрестьянской», и рассматривалась крестьянами как нечто чуждое их природе. Так, А.В. Чертищев сомневается в том, что «Советская власть имела прочную опору в деревне» и что «крестьянство приняло ее как свою». На его взгляд, «речь может идти только о практичной адаптации сельского мира к новой реальности, но не о вере новой
власти»44.
Однако даже среди коллег, разделяющих подобные взгляды, немало тех, кто согласен, что победа «антикрестьянской» власти в крестьянской стране была отнюдь неслучайной. Тот же В.В. Кондрашин пишет: «И здесь, несомненно, влияние коммунистической идеологии, обосновавшей необходимость насилия над крестьянством, оправдавшей его жертвы «светлым
будущем». То есть сталинизм как феномен и практика решения аграрного вопроса в России не мог возникнуть и реализоваться без соответствующей идеологии. При всей своей утопичности она оказалась ближе советскому крестьянству, по сравнению с рыночными идеалами П. А. Столыпина, поскольку совпадала с многовековыми общинными представления крестьян о социальной справедливости»45. Рассуждая о коллективизации, Кондрашин соглашается с точкой зрения японского историка Х. Окуды, согласно которой социальной базой сталинизма в деревне стала сельская молодежь, воспитанная Советской властью, ориентированная на новую жизнь и карьеру в рамках «нового курса»: «У власти были исполнители ее антикрестьянской политики в крестьянской стране»46.
Важный аспект темы, который, к сожалению, часто остается за пределами внимания исследователей, затронули Д.И. Люкшин и А.И. Фурсов. Люкшин, ссылаясь на «свидетельства авторитетных очевидцев (С. Ф. Платонов, А. В. Чаянов, и др.)», пишет о том, что «в конце 1920-х гг. в стране интенсивно формировалась оппозиция по линии "Центр - Периферия", грозившая дисфункцией Соввласти и параличом госаппарата»47, поэтому смысл аграрной политики большевизма накануне реализации практической программы подготовки к мировой войне, - установление контроля над периферией - можно признать объективно обусловленным. Фурсов отмечает, коллективизация привела к восстановлению властного контроля над всеми слоями населения (включая крестьянство), который резко ослаб в позднесамодержавную эпоху. Большевикам удалось это сделать «с помощью новой социальной организации, за которой стояли идеалы социальной справедливости и мощный репрессивный аппарат...». Коллективизация стала инструментом, при помощи которого власть смогла заменить «локальную крестьянскую идентичность на общенациональную, социалистического типа» и превратить крестьян в нацию («советский народ») - этнополитическое образование современного типа, выступив «одним из важнейших средств создания нового общества» и «нового человека, соответствующего как заявляемым режимом целям и ценностям, так и требованиям, предъявляемым современным миром, мировой борьбой»48.
Рассматривая раскрестьянивание России в общемировом контексте, Фурсов пишет: «ХХ столетие стало веком-терминатором для многих социальных групп. Первым под "топор прогресса" пошло крестьянство: вся первая половина ХХ в. - эпоха раскрестьянивания. В последней трети ХХ в. "крайним" оказался рабочий класс... ну а конец ХХ в. стал неприятным сюрпризом для мирового среднего слоя... Но первой жертвой... стало крестьянство. Произошло это как в капиталистической зоне мировой системы, так и в зоне системного антикапитализма - в СССР. В последнем случае средством раскрестьянивания стала коллективизация». Результаты раскрестьянивания «обеспечили русским победу в войне, победу, без которой они были обречены на стирание Ластиком Истории
- физическое, историческое, моральное». Иначе «крестьянская Россия не смогла бы выжить в жестокой мировой борьбе ХХ в. -выжить могла только советская Россия, созданная новой властью в той же мере, в какой она создала ее: интернационал-социалистов, гвардейцев кардиналов мировой революции команда Сталина уничтожала руками вчерашних крестьян, превратившихся в советских аппаратчиков, и эта масса существенно меняла, модифицировала возникшую в 1917 г. власть»49.
Завершая этот краткий обзор, хотелось бы подчеркнуть принципиальную позицию организаторов и многих участников проекта «Народ и власть» о методологической роли крестьяноведения в современном россиеведении: изучение крестьянских («крестьянственных» или «крестьянско-сознательных», а то и «крестьянско-подсознательных», и даже «крестьянско-бессознательных») характеристик полезно, в том числе, и для системного осмысления современного протестного движения в России и на постсоветском пространстве»; «не поняв эту глубинно-историческую связь, мы не поймем и того, что в очередной раз происходит с Россией сегодня. Не поймем и того, что будет с ней завтра»50.
Примечания
1 Международный круглый стол «Народ и власть в российской смуте»: 1-я часть // Власть. 2010. № 4. С. 14-17.
2 Бродовская Л.Н. Крестьянский вопрос в отечественной и мировой истории // Власть. 2013. № 4. С. 189-191.
3Марченя П.П., Разин С.Ю. Аграрный вопрос и русская революция: первое заседание теоретического семинара «Крестьянский вопрос в отечественной и мировой истории» // Российская история. 2012. № 5. С. 217-219.
4 Международный круглый стол «Крестьянство и власть в истории России XX века»: 1-я часть // Власть. 2011. № 8. С. 161-171.
5 Народ и власть в российской смуте: Сборник научных статей участников Международного круглого стола. М., 2010.
6 Крестьянство и власть в истории России XX века: Сборник научных статей участников Международного круглого стола. М., 2011.
7 Россия и революция: Прошлое и настоящее системных кризисов русской истории: Сборник научных статей (к 95-летию Февраля-Октября 1917 г.). М., 2012.
8 Сталинизм и крестьянство: Сборник научных статей и материалов круглых столов и заседаний теоретического семинара «Крестьянский вопрос в отечественной и мировой истории». М., 2014.
9 Фурсов А.И. Крестьянство: Проблемы социальной философии и социальной теории // Обозреватель-Observer. 2012. № 6. С. 69-89.
10 Бродовская Л.Н. Крестьяноведение в исследовательском поле // Родина. 2013. № 4. С. 35-37.
11 Шевельков А.И. Крестьянские штудии научного проекта «Народ и власть: История России и ее фальсификации» // Научный диалог. 2013. № 12. С. 169-181.
12 Бордюгов Г.А. Вне поля аграрной истории, за пределами
крестьяноведения // Российская история. 2015. № 4. С. 188-192.
13 Леонтьева Т.Г. Сталинизм и крестьянство // Вестник Тверского государственного университета. Серия: История. 2014. № 4. С. 165-171.
14 Калганов А.И. Сталинизм и крестьянство // Вопросы истории. 2016. № 3. С.169-175.
15 Любичанкавский C. Российское крестьянство и Первая мировая война: Всероссийская дискуссия // Quaestio Rossica. 2016. № 2. С. 267-275.
16 Михайлюк А.В. Модернизация и процессы «раскрестьянивания» -«окрестьянивания» в ХХ веке // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 149.
17 Бабашкин В.В. К вопросу об «аграрном деспотизме» // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 46-47.
18 Бабашкин В.В. Крестьяне, посткрестьяне и власть в ХХ веке: Приспособительные стратегии c обеих сторон // Крестьянство и власть в истории России XX века. М., 2011. С. 71-72.
Крестьянский вопрос как альфа и омега отечественной модернизации: Международный круглый стол «Крестьянство и власть в истории России XX века» // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 123-124.
20 Община и революция: Заседание № 1 теоретического семинара «Крестьянский вопрос в отечественной и мировой истории» // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 449.
21 Люкшин Д.И. Деревня Семнадцатого года: Сотворение периферии // Россия и революция: Прошлое и настоящее системных кризисов русской истории. М., 2012. С. 188-189.
22 Булдаков В.П. К вопросу о происхождении мифов о крестьянстве // Крестьянство и власть в истории России XX века. М., 2011. С. 134.
23 Марченя П.П. Крестьянское сознание как доминанта Русской революции // Научный диалог. 2015. № 12 (48). С. 303-315.
24 Жердева Ю.А. Революция 1917 года как «городская революция»: «Карнавальная культура» и урбанистический мир // Народ и власть в российской смуте. М., 2010. С. 109-110, 111, 112, 113.
25 Фурсов А.И. Народ, власть и смута в России: Размышления на полях одной дискуссии // Россия и революция: Прошлое и настоящее системных кризисов русской истории. М., 2012. С. 243.
26 Иосиф Сталин как крестьянский царь: Второй Международный круглый стол «Сталинизм и крестьянство» // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С.653.
27 Крестьянский вопрос как альфа и омега отечественной модернизации // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 387, 388.
28 Община и революция: Заседание № 1 теоретического семинара «Крестьянский вопрос в отечественной и мировой истории» // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 420-480. С. 425-426, 427, 428.
29 Марченя П.П., Разин С.Ю. Вместо введения: От организаторов Международного круглого стола «Крестьянство и власть в истории России XX века» // Крестьянство и власть в истории России XX века. М., 2011. С. 16-21.
30 Марченя П.П. Бессмысленность и смысл Русской революции: Февраль и Октябрь в истории России // Россия и революция: Прошлое и настоящее системных кризисов русской истории. М., 2012. С. 194-219.
31 Бабашкин В.В. Два большевизма, или место Октября в Русской революции // Россия и революция: Прошлое и настоящее системных кризисов русской истории. М., 2012. С. 43, 51.
32 Чертищев А.В. Первая мировая война и крестьянство России: Некоторые аспекты трансформации «человека земли» в «человека с ружьем»
// Крестьянство и власть в истории России XX века. М., 2011. С. 411.
33 Иосиф Сталин как крестьянский царь: Второй Международный круглый стол «Сталинизм и крестьянство // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 673, 623-626.
34 Коммунистическая Россия как мегаобщина: Первый Международный круглый стол «Сталинизм и крестьянство» // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 595-596.
35 Кондрашин В.В. Феномен сталинизма в контексте мировой и отечественной исторической практики решения крестьянского вопроса // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 101, 103.
36 Иосиф Сталин как крестьянский царь: Второй Международный круглый стол «Сталинизм и крестьянство» // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 649, 650.
37 Фурсов А.И. «Красная правда» против «Зеленой правды»: Русская трагедия XX века // Крестьянство и власть в истории XX века. М., 2011. С. 387-390.
38 Булдаков В.П. К вопросу о происхождении мифов о крестьянстве // Крестьянство и власть в истории России XX века. М., 2011. С. 135.
39 Бабашкин В.В. Крестьяне, посткрестьяне и власть в ХХ веке: Приспособительные стратегии с обеих сторон // Крестьянство и власть в истории России XX века. М., 2011. С. 73, 76-77.
40 Михайлюк А.В. Модернизация и процессы «раскрестьянивания» -«окрестьянивания» в ХХ веке // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 142155. С. 152-153.
41 Романченко В.Я. Сталинизм и крестьянство в Великой Русской революции // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 190-191.
42 Иосиф Сталин как крестьянский царь: Второй Международный круглый стол «Сталинизм и крестьянство» // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 627, 625, 629.
43 Коммунистическая Россия как мегаобщина: Первый Международный круглый стол «Сталинизм и крестьянство» // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С.601-602.
44 Коммунистическая Россия как мегаобщина: Первый Международный круглый стол «Сталинизм и крестьянство» // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 611.
45 Кондрашин В.В. Феномен сталинизма в контексте мировой и отечественной исторической практики решения крестьянского вопроса // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 103.
46 Крестьянский вопрос как альфа и омега отечественной модернизации: Международный круглый стол «Крестьянство и власть в истории России XX века» // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 279.
47 Люкшин Д.И. Пряничный домик Дядюшки Джо: Интенции и апории аграрной политики «первого» сталинизма // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 129-130.
48 Фурсов А.И. «Красная правда» против «Зеленой правды»: Русская трагедия ХХ века // Крестьянство и власть в истории России XX века. М., 2011. С. 388-389, 390.
49 Фурсов А.И. «Красная правда» против «Зеленой правды»: Русская трагедия ХХ века // Крестьянство и власть в истории России XX века. М., 2011. С. 386, 393.
50 Иосиф Сталин как крестьянский царь: Второй Международный круглый стол «Сталинизм и крестьянство» // Сталинизм и крестьянство. М., 2014. С. 629.
Авторы, аннотация, ключевые слова
Марченя Павел Петрович - канд. ист. наук, доцент Московского университета МВД России
marchenyap@mail.ru
Разин Сергей Юрьевич - директор Центра организации воспитательной работы Академии труда и социальных отношений (Москва)
razin_sergei@mail.ru
В статье анализируются сборники научного проекта «Народ и власть: История России и ее фальсификации». Главное внимание уделено подходам участников научных мероприятий и авторов статей к рассмотрению роли крестьянства и крестьянского сознания в политической истории России первой трети XX в. Данный вопрос рассматривался в широком контексте мировой и отечественной истории и в тесной связи с процессами «раскрестьянивания» и «окрестьянивания» российского общества. Большинство историков, принимавших участие в очных и заочных дискуссиях проекта, солидарны в том, что крестьянское сознание предопределило итоги Русской революции начала XX в. и сыграло важнейшую роль в становлении и развитии советской модели государства и общества.
Русская революция, Советская власть, большевизм, крестьянство, крестьянский вопрос, крестьянское сознание, крестьянская община, сталинизм, историография, россиеведение
References (Articles from Scientific Journals)
1. Bordyugov G.A. Vne polya agrarnoy istorii, za predelami krestyanovedeniya. Rossiyskaya istoriya, 2015, no. 4, pp. 188-192.
2. Brodovskaya L.N. Krestyanovedenie v issledovatelskom pole. Rodina, 2013, no. 4, pp. 35-37.
3. Brodovskaya L.N. Krestyanskiy vopros v otechestvennoy i mirovoy istorii. Vlast, 2013, no. 4, pp. 189-191.
4. Fursov A.I. Krestyanstvo: Problemy sotsialnoy filosofii i sotsialnoy teorii. Obozrevatel-Observer, 2012, no. 6, pp. 69-89.
5. Kolganov A.I. Stalinizm i krestyanstvo. Voprosy istorii, 2016, no. 3, pp.169-175.
6. Leonteva T.G. Stalinizm i krestyanstvo. Vestnik Tverskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya: Istoriya, 2014, no. 4, pp. 165-171.
7. Lyubichankovskiy C. Rossiyskoe krestyanstvo i Pervaya mirovaya voyna: Vserossiyskaya diskussiya. Quaestio Rossica, 2016, no. 2, pp. 267-275.
8. Marchenya P.P. Krestyanskoe soznanie kak dominanta Russkoy revolyutsii. Nauchnyy dialog, 2015, no. 12 (48), pp. 303-315.
9. Marchenya P., Razin S. Agrarnyy vopros i russkaya revolyutsiya: Pervoe zasedanie teoreticheskogo seminara "Krestyanskiy vopros v otechestvennoy i mirovoy istorii". Rossiyskaya istoriya, 2012, no. 5, pp. 217-219.
10. Shevelkov A.I. Krestyanskie shtudii nauchnogo proekta "Narod i vlast: Istoriya Rossii i ee falsifikatsii". Nauchnyy dialog, 2013, no. 12, pp. 169-181.
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
11. Babashkin V.V. Dva bolshevizma, ili mesto Oktyabrya v Russkoi revolutsii. Rossiya i revolyutsiya: Proshloe i nastoyashchee sistemnykh krizisov russkoi istorii [Russia and Revolution: Past and Present of Systemic Crises of Russian History]. Moscow, 2012, pp. 43, 51.
12. Babashkin V.V. Krestyane, postkrestyane i vlast v XX veke: Prisposobitelnye strategii s obeikh storon. Krestyanstvo i vlast v istorii Rossii XX veka [Peasantry and Power in the Russian History of 20th Century]. Moscow, 2011, pp. 71-72.
13. Babashkin V.V. Krestyane, postkrestyane i vlast v XX veke: Prisposobitelnye strategii s obeikh storon. Krestyanstvo i vlast v istorii Rossii XX veka [Peasantry and Power in the Russian History of 20th Century]. Moscow, 2011, pp. 73, 76-77.
14. Babashkin V.V. K voprosu ob "agrarnom despotizme". Stalinizm i krestyanstvo [Stalinism and the Peasantry]. Moscow, 2014, pp. 46-47.
15. Buldakov V.P. K voprosu o proiskhozhdenii mifov o krestyanstve. Krestyanstvo i vlast v istorii Rossii XX veka [Peasantry and Power in the Russian History of 20th Century]. Moscow, 2011, p. 134.
16. Buldakov V.P. K voprosu o proiskhozhdenii mifov o krestyanstve. Krestyanstvo i vlast v istorii Rossii XX veka [Peasantry and Power in the Russian History of 20th Century]. Moscow, 2011, p. 135.
17. Chertishchev A.V. Pervaya mirovaya voina i krestyanstvo Rossii: Nekotorye aspekty transformatsii 'cheloveka zemli" v "cheloveka s ruzhyom". Krestyanstvo i vlast v istorii Rossii XX veka [Peasantry and Power in the Russian History of 20th Century]. Moscow, 2011, p. 411.
18. Fursov A.I. "Krasnaya pravda" protiv "Zelyonoi pravdy": Russkaya tragediya XX veka. Krestyanstvo i vlast v istorii Rossii XXveka [Peasantry and Power in the Russian History of 20th Century]. Moscow, 2011, pp. 386, 393.
19. Fursov A.I. "Krasnaya pravda" protiv "Zelyonoi pravdy": Russkaya tragediya XX veka. Krestyanstvo i vlast v istorii Rossii XXveka [Peasantry and Power in the Russian History of 20th Century]. Moscow, 2011, pp. 387-390.
20. Fursov A.I. "Krasnaya pravda" protiv "Zelyonoi pravdy": Russkaya tragediya XX veka. Krestyanstvo i vlast v istorii Rossii XXveka [Peasantry and Power in the Russian History of 20th Century]. Moscow, 2011, pp. 388-389, 390.
21. Fursov A.I. Narod, vlast i smuta v Rossii: Razmyshleniya na polyakh odnoi diskussii. Rossiya i revolyutsiya: Proshloe i nastoyashchee sistemnykh krizisov russkoi istorii [Russia and Revolution: Past and Present of Systemic Crises of Russian History]. Moscow, 2012, p. 243.
22. Kondrashin V.V. Fenomen stalinizma v kontekste mirovoi i otechestvennoi istoricheskoi praktiki resheniya krestyanskogo voprosa. Stalinizm i krestyanstvo [Stalinism and the Peasantry]. Moscow, 2014, pp. 101, 103.
23. Kondrashin V.V. Fenomen stalinizma v kontekste mirovoi i otechestvennoi istoricheskoi praktiki resheniya krestyanskogo voprosa. Stalinizm i krestyanstvo [Stalinism and the Peasantry]. Moscow, 2014, p. 103.
24. Lyukshin D.I. Derevnya Semnadtsatogo goda: Sotvorenie periferii. Rossiya i revolyutsiya: Proshloe i nastoyashchee sistemnykh krizisov russkoi istorii [Russia and Revolution: Past and Present of Systemic Crises of Russian History]. Moscow, 2012, pp. 188-189.
25. Lyukshin D.I. Pryanichny domik Dyadyushki Dzho: Intentsyi i aporii agrarnoi politiki "pervogo" stalinizma. Stalinizm i krestyanstvo [Stalinism and
the Peasantry]. Moscow, 2014, pp. 129-130.
26. Marchenya P.P. Bessmyslennost i smysl Russkoi revolutsii: Fevral i Oktyabr v istorii Rossii. Rossiya i revolyutsiya: Proshloe i nastoyashchee sistemnykh krizisov russkoi istorii [Russia and Revolution: Past and Present of Systemic Crises of Russian History]. Moscow, 2012, pp. 194-219.
27. Marchenya P.P., Razin S.Yu. Vmesto vvedeniya: Ot organizatorov Mezhdunarodnogo kruglogo stola "Krestyanstvo i vlast v istorii Rossii XX veka". Krestyanstvo i vlast v istorii RossiiXXveka [Peasantry and Power in the Russian History of 20th Century]. Moscow, 2011, pp. 16-21.
28. Mikhaylyuk A.V. Modernizatsiya i protsessy "raskrestyanivaniya"
- "okrestyanivaniya" v XX veke. Stalinizm i krestyanstvo [Stalinism and the Peasantry]. Moscow, 2014, p. 149.
29. Mikhaylyuk A.V. Modernizatsiya i protsessy "raskrestyanivaniya"
- "okrestyanivaniya" v XX veke. Stalinizm i krestyanstvo [Stalinism and the Peasantry]. Moscow, 2014, pp. 152-153.
30. Romanchenko V.Ya. Stalinizm i krestyanstvo v Velikoi Russkoi revolutsii. Stalinizm i krestyanstvo [Stalinism and the Peasantry]. Moscow, 2014,pp.190-191.
31. Zherdeva Yu.A. Revolutsiya 1917 goda kak "gorodskaya revolutsiya": "Karnavalnaya kultura" i urbanistichesky mir. Narod i vlast v rossiyskoy smute [People and Power in Russian Turmoil]. Moscow, 2010, pp. 109-110, 111, 112, 113.
Authors, Abstract, Key words
Pavel P. Marchenya - Candidate of History, Associate Professor, Moscow University of the Ministry of the Interior of Russian Federation (Moscow, Russia)
marchenyap@mail.ru
Sergey Yu. Razin - Director, Center of Organization of Educative Work, Academy of Labor and Social Relations (Moscow, Russia)
razin_sergei@mail.ru
The article reviews the proceedings of scientific events held within the framework of the research project 'People and Power: The History of Russia and its Falsifications'. The emphasis is laid on how the participants and authors of research papers interpret and assess the role of the Russian peasantry and its mentality in Russia's political history in the first third of the 20th century. This issue is viewed in the broad context of global and national history and in close connection with the processes of 'de-peasantization' in the rural areas and 'peasantization' of Russian society as a whole. The majority of the historians who participated in face-to-face and long-distance discussions in this project fully agree that it is the peasants' mentality that has turned out as a powerful factor which determined the course and outcome of the Russian Revolution in the 20th century and played a crucial role in the formation and development of the Soviet model of state and society.
Russian Revolution, Soviet power, Bolshevism, peasantry, peasant issue, peasant mentality, peasant commune, Stalinism, historiography, Russian studies
