CC BY
242П.П. МАРЧЕНЯ
МАССЫ И МАССОВОЕ СОЗНАНИЕ В РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ КАК ПРЕДМЕТ ИСТОРИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ
Отношение масс к известной идее — вот единственное мерило, по которому
можно судить о степени ее жизненности.
М.Е. Салтыков-Щедрин
Между смутным чувством народной массы и высшими проявлениями национального творчества в искусстве и мышлении должна существовать ... закономерная последовательность, связывающая всю народную жизнь в одно целое.
М.О. Гершензон Государство сильно сознательностью масс.
В.И. Ленин
Вопросы, связанные с изучением места и роли масс и массового сознания в истории России, лишь сравнительно недавно, после весьма длительного перерыва, вновь стали осознаваться отечественными учеными в качестве актуальной проблемы исторического познания1. Трудности соответствующих исследований (как конкретно-исторических, так и историко-методологических) в значительной мере обусловлены теоретической сложностью и неоднозначностью интерпретации самих концептов «массы» и «массовое сознание» в современном социально-гуманитарном знании.
Эти понятия, привлекающие все большее внимание историков, философов, культурологов, социологов, политологов, политиков, публицистов и прочих специалистов и неспециалистов, принадлежат в первую очередь психологам (в свое время позаимствовавшим категорию «масса» у физиков). Так, крупнейший современный отечественный авторитет по «психологии масс» Д.В. Ольшанский считает: «Поскольку понятие «массы» изначально было и остается психологическим, ключ к его пониманию можно найти только в психологической науке. Стержневым элементом психологии масс является массовое сознание. Вместе с массовыми настроениями и другими иррациональными формами стихийного поведения оно устанавливает то, что в целом определяется как психология масс. Признав, что массы — понятие функциональное, базирующееся на временном психологическом единстве образующих ее людей, мы признали тем самым, насколько трудно «пощупать» и определить массу субстратно-
1 Характерным показателем можно считать диссертационные исследования по отечественной истории. Так, за последнее десятилетие только по специальности 07.00.02 — Отечественная история — посвящены непосредственно массовому сознанию 4 докторских (См.: Баранова Н.Б. Власть и воздействие на массовое сознание в тридцатые годы ХХ века. М., 1997; Козлов Н.Д. Моральный потенциал народа и массовое общественное сознание в годы Великой Отечественной войны. СПб., 1996; Лобачева Г.В. Монархическая идея в массовом сознании россиян, 1881-1917 годы. Саратов, 1999; Трифанков Ю.Т. Формирование массового сознания рабочих Центрального промышленного района России, вторая половина XIX — начало XX вв. М., 1999) и 6 кандидатских (См.: Володина Н.А. Идеологема коллективизма и ее внедрение в массовое сознание в 1930-е гг. Пенза, 2002; Мусорина О.А. Язык как способ воздействия властей на массовое сознание в 1920-30-е гг. Пенза, 2004; Червякова А.А. Власовское движение и массовое сознание в годы Великой Отечественной войны. Ростов н/Д, 2004; Чертищев А.В. Деятельность социалистических партий по формированию и развитию массового политического сознания в действующей армии России в годы первой мировой войны. М., 1996; Шагушина А.В. Массовое сознание российского провинциального пролетариата на рубеже XIX — XX вв. Владимир, 2006; Щеглов Ю.Н. Власть и формирование массового сознания на региональном уровне в середине 1960-х — начале 1980-х гг. Пенза, 2005). И это только диссертации по отечественной истории, где «массовое сознание» как предмет недвусмысленно сформулировано в заглавии. Но гораздо чаще в названиях диссертационных исследований массового сознания это словосочетание отсутствует. Например: Ямщиков С.В. Армейские массы в 1917 г. (на материалах Тверской губернии). Дис. ... канд. истор. наук. Тверь, 1995.
морфологически. Значит, единственно верным будет рассмотрение с другой стороны — со стороны ее внутренних, функциональных характеристик»1.
Этимологически слово «масса» восходит к латинскому massa — ком, глыба, груда... — и употребляется не менее чем в 5 различных смыслах: 1) физическая величина, измеряющая количество вещества в теле, мера инерции тела по отношению к действующей на него силе («масса тела»); 2) тестообразное бесформенное вещество, густая смесь («расплавленная масса»); 3) нечто очень большое, сосредоточенное в одном месте («серая масса»); 4) множество, большое количество («масса литературы»); 5) широкие круги населения («знания — в массы»).
В специальной литературе2 принято считать временем введения в научный оборот термина «массы» в последнем — обществоведческом смысле — примерно XVIII-XIX века и связывать это с аристократической критикой наступавших в ту эпоху социальных перемен в Европе. В качестве тех, кто первыми стали называть презираемые и в то же время пугавшие аристократов силы «толпами» или «массами» указывают, как правило, на идеолога английского консерватизма Э. Берка (1729-97) и французского религиозно-монархического философа Ж. де Местра (1753-1821). Первым широко признанным теоретиком масс считается французский ученый Г. Лебон (1841-1931), который в книге «Психология народов и масс» (1895) выдвинул один из основополагающих вариантов теории «массового общества», критикуя идеи социального равенства и рассматривая толпу как иррациональную разрушительную силу, подавляющую индивидуальность человека3.
Ко второй половине XX века в западной науке, по оценке американского социолога Д. Белла, сложилось уже не менее пяти различных методологических интерпретаций концепта «массы» в социальном аспекте. В зависимости от автора и контекста, под массой понималось: 1) «недифференцированное множество», типа совершенно гетерогенной аудитории средств массовой информации в противовес иным, более гомогенным сегментам общества (Г. Блумер); 2) «суждение некомпетентных», низкое качество современной цивилизации, являющееся результатом ослабления руководящих позиций просвещенной элиты (X. Ортега-и-Гассет); 3) «механизированное общество», в котором человек является придатком машины, дегуманизированным элементом «суммы социальных технологий» (Ф.Г. Юнгер); 4) «бюрократическое общество», отличающееся широко расчлененной организацией, в которой принятие решений допускается исключительно на высших этажах иерархии (Г. Зиммель, М. Вебер, К. Маннгейм); 5) общество, характеризующееся отсутствием различий, однообразием, бесцельностью, отчуждением, недостатком интеграции (Э. Ледерер, X. Арендт).
По более поздним оценкам, число трактовок расширилось как минимум до семи (хотя отдельные из них все равно пересекаются с типологией Д. Белла). В расширенной типологии массы толкуются: 1) как толпа (традиции Г. Лебона); 2) как публика (последователи Г. Тарда); 3) как гетерогенная аудитория, противостоящая классам и относительно гомогенным группам (Э. Ледерер и М. Арендт, например, считали массы продуктом дестратификации общества, своего рода «антиклассом»); 4) как «агрегат людей, в котором не различаются группы или индивидуумы» (Kornhauser, 1960); 5) как уровень некомпетентности, как снижение цивилизации (X. Ортега-и-Гассет); 6) как продукт машинной техники и технологии (Л. Мамфорд); 7) как «сверхорганизованное» (К.
1 См.: Ольшанский Д. Политическая психология. СПб., 2002. С. 367.
2 Здесь и далее при анализе понятия «массы» и «массовое сознание» используется: Ольшанский Д. Политическая психология. СПб., 2002; Ольшанский Д.В. Психология масс. СПб., 2001; Ольшанский Д.В. Политико-психологический словарь. М., 2002 (соответствующие статьи).
3 См.: Лебон Г. Психология народов и масс. СПб., 1995; Он же. Психология толп. //Психология толп. М., 1999.
Маннгейм) бюрократизированное общество, в котором господствуют тенденции к уни-формизму и отчуждению.
Такое множество различных «теорий массового общества» приводит к тому, что, как подытожил Д.В. Ольшанский, в западных социальных науках понятие «массы», по сути, просто рассыпалось — и в силу своей неоднозначности, и в силу того, что в рациональной индивидуалистической культуре Запада рассыпались сами массы как некая сплоченная реальность. Согласно временно восторжествовавшим жестким требованиям неопозитивистской методологии науки, не верифицируемое и не операционализируе-мое понятие, посредством которого можно объяснять более чем один реальный феномен, вообще не имеет право на научное существование. Таким образом, (во всяком случае, на несколько десятилетий) наступает своего рода закат «эпохи масс» и их изучения в западной науке (хотя к концу XX в. интерес западных исследователей к феноменам масс и массового сознания вспыхнул с новой силой — С. Московичи, например, даже предлагает ввести новую научную дисциплину — «массологию»1).
Как было сформулировано в 1987 г. уже в отечественной работе «Массовое сознание: Опыт определения и проблемы исследования» Б.А. Грушина, «в отношении занимающего нас теперь предмета указанные изъяны отчетливо проявились в том, что массовое сознание было объявлено атрибутом так называемого «массового общества», стало рассматриваться в качестве исторической альтернативы классовому сознанию, якобы упраздняющей последнее (отсюда тезис Д. Белла о «конце идеологий») и, следовательно, знаменующей исчезновение — уже в рамках сегодняшнего капитализма — самого классового общества. Подобная жесткая связь с различными концепциями «массового общества» — этими типичнейшими образчиками современных science fictions (научных вымыслов) — отразилась на судьбе изучения массового сознания самым пагубным образом. С одной стороны, она воздвигла перед буржуазными исследователями всех направлений непреодолимые препятствия для строго объективного анализа рассматриваемого явления, раскрытия его действительной природы, подлинных механизмов возникновения и функционирования, фактических свойств и роли в жизни общества. С другой — вокруг проблемы массового сознания оказалось нагромождено великое множество всякого «теоретического» и идеологического вздора, разного рода обывательской чепухи, оформленной в виде научных рассуждений. Все это в значительной мере дезориентировало социологов-марксистов в отношении самого объекта исследования — массового сознания. Его искаженное до неузнаваемости отражение в зеркале буржуазной социологии послужило основанием для многих из них объявить массовое сознание, как и лежащий в его основании феномен массы, химерой, выдумкой. В результате вместе с водой из ванны выплеснули и самого ребенка...» 2
Так Б.А. Грушин фактически стал первым из теоретиков «массового сознания» в СССР. Критикуя, согласно марксистской традиции, все «буржуазные теории» (без чего в то время, по понятным причинам, его монография не могла бы попасть в советскую печать), он вывел поставленную проблему из круга запретных для отечественной науки тем, подчеркнув: «...многие исследователи оказались по отношению к массовому сознанию в положении той печально известной старушки из притчи, которая, стоя перед вольером с жирафом, упорно отказывалась верить глазам своим и твердила: «Не может быть!» Между тем жираф, как известно, «может быть», он существует. Равно не является злонамеренной выдумкой классовых противников пролетариата и массовое сознание. Сам факт его объективного существования не может вызывать каких-либо сомне-
1 См.: Московичи С. Век толп. Исторический трактат по психологии масс. М., 1998. См. также: Рощин С.К. Психология толпы: анализ прошлых исследований и проблемы сегодняшнего дня. //Психологический журнал. Т. 11. 1990. № 5.
2 Грушин Б.А. Массовое сознание: Опыт определения и проблемы исследования. М., 1987. С. 12.
ний у непредвзятых наблюдателей, поскольку он без труда подтверждается длинным рядом явлений современной общественной практики, касающихся многочисленных форм массового поведения людей, функционирования общественного мнения, деятельности средств массовой информации и пропаганды и др.»1
Нельзя не заметить, что, в отличие от западного, отечественное «доперестроечное» официальное обществознание вообще всегда недолюбливало термин «массы». Даже в дореволюционную эпоху, еще при самодержавии, оно не без оснований остерегалось реальных масс, и, соответственно, не приветствовало сколько-нибудь продуктивных научных размышлений о них. В соответствии с европейскими аристократическими традициями, в России в конце XIX века были достаточно широко распространены теории «героя» и «толпы» (например, Н.К. Михайловский, 1882)2. В период революционных событий начала XX века и, особенно, на время их кульминации в 1917 г., «масса» как лексическая единица становится одной из самых популярных в публицистике и политике России. Значительное место принадлежало этому слову и его различным вариантам также и в терминологии вождя и основателя советского государства. Но, приведя теоретиков и практиков классового подхода к власти, массы вскоре перестали для них существовать как на практике, так и в теории. Господство «класса» и «классового сознания» привело к фактической «отмене» «масс» и «массового сознания». Сформировавшаяся на базе марксистско-ленинской идеологии советская общественная наука стала избегать употребления этих понятий. До самого последнего времени в отечественных словарях практически невозможно было найти сколько-нибудь внятного определения понятия «массы». Только в упомянутом труде Б.А. Грушина массам была дана относительно строгая научная дефиниция. Они были определены как «ситуативно возникающие (существующие) социальные общности, вероятностные по своей природе, гетерогенные по составу и статистические по формам выражения (функционирования)»3. А так называемые «теории массы» уже в самом конце эпохи социализма советские социологи определяли следующим образом: «в буржуазной социологии и социальной психологии концепции, претендующие на объяснение поведения человеческих множеств, как правило, непрочных и случайных (в отличие от групп и классов), члены которых объединены лишь присутствием в одном месте в одно время и взаимодействие между которыми имеет характер взаимного усиления эмоций, взаимного заражения и т.п. (например, толпа зевак во время уличного инцидента).»4
В современном обществознании, в том числе и в постсоветской России (например, в рамках активно заявляющей о себе политической психологии), происходит серьезный пересмотр социологических и культурологических концепций, которые ранее (более ста лет!) пытались описывать и объяснять социальные отношения с точки зрения возрастания роли масс, но при этом оценивали этот процесс как преимущественно негативный, как «патологию общества». Теперь доминирует тенденция рассмотрения масс как одной из естественных человеческих общностей (но, разумеется, отличающейся специфичностью своих функциональных характеристик).
Итак, под «массами» понимаются большие неструктурированные общности людей, которые принципиально важно отличать от групп, больших и малых, всегда так или иначе организованных и структурированных. Массы выступают как временные, функциональные общности, разнородные по составу, но объединенные значимостью психических переживаний входящих в них людей. Ситуативно возникающая общность переживаний в массе более важна, чем параметры приобщения к классическим соци-
1 Там же. С. 14-15.
2 См.: Михайловский Н.К. Герои и толпа. Избранные труды по социологии. В 2 т. СПб., 1998.
3 Грушин Б.А. Указ. соч. С. 234-235.
4 Современная западная социология: словарь. М., 1990. С.181.
альным группам. Масса меняет поведение входящих в нее людей, стирая индивидуальные различия и трансформируя, нивелируя всю индивидуальную психику. К основным отличительным признакам индивида в массе относят: анонимность и исчезновение сознательной личности; преобладание бессознательного; снижение интеллекта и всей рациональной сферы; ориентация массой мыслей и чувств индивида в одном и том же направлении; тенденция к безотлагательному осуществлению внушенных идей.
Утрачивая индивидуальную ответственность за свои действия, соглашаясь стать частью целого («сливаясь с толпой», «растворяясь в массе»), взамен индивид обретает ощущение всемогущества и безответственности. Механизмами психологического влияния массы на индивида являются заражение (циркулярная реакция, эмоциональное «кружение»), подражание и внушение (суггестия). Давно подмечено, что «суггестия более властна над группой людей, чем над одиночкой, а также если исходит от человека, как-то олицетворяющего группу, общество и т.п., или от непосредственных словесных воздействий группы людей (возгласы толпы, хор и т.п.)»1.
На фоне заражения («самозаражения») массы, суггестивное влияние на нее оказывают («движут массой», «ведут толпу») лидеры, на роль которых выдвигаются, как правило, лишь люди особого психологического склада. Это так называемые «вожаки», к которым (согласно типологии, разработанной Г. Лебоном) относятся следующие специфические типы: 1) убежденные «апостолы» неких верований и идеологических учений; 2) «случайные фанатики» одной идеи, «помощники апостолов»; 3) «дегенераты-аутсайдеры», ущербные — физически, умственно или социально — личности (защитники тех доктрин, которые обещают лично им лучшую будущность); 4) «диктаторы»...
Вожаки и массы не возникают в нормальном социуме просто так, ни с того ни с сего. Роль масс в обществе становится заметной, только когда рушатся групповые связи и межгрупповые границы, когда общество деструктурируется, дестратифицируется, «перемешивается», переживая период своеобразного «социотрясения». Такое происходит в периоды всевозможных социальных катаклизмов: войн, революций, политических переворотов, системных экономических кризисов, поспешных крупномасштабных реформ и иных «великих перемен». «Массы» есть категория нестабильного, кризисного общества и «смутного» времени. Для анализа стабильного общества адекватны более привычные понятия социального знания («группы», «страты», «классы», «слои» населения) Вот почему В.И. Ленин, например, активно использовал понятие «массы» для анализа революционного периода, но применял совсем иные категории, рассматривая стабильное (дореволюционная монархия) или стабилизирующееся (после утверждения большевиков у власти и окончания гражданской войны) общество.
В «нормальном» — организованном, структурированном — обществе, в сознании и поведении образующих его людей существуют относительно четкие психологические границы, возникающие в связи с принадлежностью людей к тем или иным устойчивым социальным группам. Каждый знает свою «территорию», сознает «социальную межу» и редко нарушает исторически сложившиеся в социуме демаркационные линии. Однако стоит случиться какому-то крупномасштабному социально-политическому потрясению («социальному взрыву»), как эти границы рушатся. Тогда люди сбиваются в спонтанно возникающие множества и образуют неструктурированную массу, а их психика и поведение приобретают массовый — дезорганизованный, стихийный — характер. Причем исследователи отмечают, что масса оказывает на индивида не обязательно всегда лишь негативное влияние. Если отдельный индивид руководствуется личным интересом, то масса свободна от него. Она может быть направлена как в криминальную, так и бескорыстную стороны, способна и на преступление, и
1 Поршнев Б.Ф. Контрсуггестия и история: (Элементарное социально-психологическое явление и его трансформации в развитии человечества). //История и психология. М., 1971. С. 12.
на подвиг. Массе свойственна тяга к разрушению, но ею может двигать и одухотворенность высокими идеалами.
Таким образом, массы суть, прежде всего, носители особого — массового — сознания. Главное отличие масс от классически выделяемых социальных групп, страт, классов и слоев общества заключается в наличии специфического, коллективного, самопорождающегося, неорганизованного и плохо структурированного сознания. Это один из видов общественного сознания, его социально активная, ситуативно проявляющаяся ипостась. Массовое сознание признают обыденной разновидностью общественного сознания, наиболее реальной и конкретной формой его практического существования и воплощения, психически объединяющей представителей разных классических групп общими переживаниями. Такие переживания возникают при особых обстоятельствах, объединяющих членов разных групп и одинаково для них значимых, причем значимых настолько сильно, что эти переживания приобретают надгрупповой характер. Следовательно, массовое сознание определяется как совпадение в какой-то момент (совмещение или пересечение) основных и наиболее значимых компонентов сознания большого числа весьма разнообразных «классических» групп общества (больших и малых), однако вовсе не сводится к ним. Это новое качество, возникающее из совпадения (и, как правило, еще и нездорового обострения, социальной гипертрофии) отдельных фрагментов психологии деструктурированных по каким-то причинам «классических» групп.
В массовом сознании запечатлены знания, представления, нормы, ценности и образцы поведения, разделяемые той или иной (возникающей по тем или иным обстоятельствам) совокупностью индивидов — массой. Они вырабатываются в процессе общения людей и совместного восприятия ими значимой социально-политической информации (скажем, в ходе политических митингов и демонстраций, или «массовых беспорядков»). Согласно такому взгляду, массовое сознание отличает, во-первых, общесоциальная, а не только групповая типичность всех образующих его компонентов. Во-вторых, его отличает их общесоциальное признание, санкционированность той или иной массовой общностью. Поэтому массовое сознание представляет собой надындивидуальное и надгрупповое по содержанию, однако индивидуальное по форме функционирования сознание. Хотя массовое сознание формально и реализуется в массе индивидуальных сознаний, но по смыслу оно не совпадает содержательно с каждым из них в отдельности. Причем для зарождения и функционирования массового сознания как такового совершенно не обязательно наличие совместной деятельности членов общности («массы»), что традиционно принято считать непременным условием появления классических вариантов группового сознания.
В структуре массового сознания исследователями выделяются первичный (эмоционально-действенный) и вторичный (рациональный) уровни (условно их можно определить как «психологию» и «идеологию»). Эмоционально-действенный (психологический) уровень является основой производства и самовоспроизводства массового сознания. В фундаменте его обычно лежит яркое болезненное эмоциональное переживание социально значимой проблемы, вызывающей всеобщую озабоченность и напряженность в обществе. Крайняя степень переживания проблемы (ее острота, длительность и интенсивность) выступает как системообразующий фактор массового сознания. Такое переживание, проявляясь в сильных эмоциях и чувствах, заслоняет собой все другие, привычные правила жизни — обычные («нормальные») групповые нормы, ценности и образцы поведения. Оно порождает «ненормальную» потребность в немедленных действиях — потому и признается эмоционально-чувственной основой (иногда — «ядром») массового сознания. Например, когда начинается война или революция, у части людей (как раз и формирующей данную массу) возникает состояние своеобраз-
ной аномии, разрушения в сознании традиционных норм поведения. Новая ситуация освобождает от привычных социальных ролей и обязанностей — теперь можно и даже нужно «все бросить» и немедленно куда-то бежать, кого-то «бить и спасать».
Действенным проявлением массового сознания является массовое поведение, однако не всякое, а в основном стихийное — неорганизованное, но одинаковое и относительно необычное внегрупповое поведение значительных общностей, ситуативное и временное, связанное с особыми обстоятельствами. Хрестоматийными примерами стихийного массового поведения являются агрессия или, напротив, паника в периоды войн и бунтов. Массовое поведение зависит от того, какой из двух основных уровней (эмоционально-действенный или рациональный) возобладает в массовом сознании. В зависимости от этого оно будет более или менее стихийным или поддающимся управлению. Поведение масс зависит также и от эффективности (объема и качества) внешнего воздействия, оказываемого на массовое сознание. В принципе, до определенных моментов сознание масс (и, соответственно, массовое поведение) обычно податливо решительному внешнему воздействию. Развитие массового сознания зависит от масштаба охвата людей общими психическими состояниями, определяемыми социально-политическими и социокультурными причинами. Созревая первоначально в рамках традиционно выделяемых групп, отдельные компоненты массового сознания распространяются подобно эпидемии, захватывая («заражая») представителей иных групп и слоев общества, тем самым увеличивая массу, причем иногда (как это и произошло, например, в России 1917 года) в геометрической прогрессии, лавинообразно.
Основные свойства и характеристики массового сознания описаны достаточно давно и детально. Оно эмоционально, заразительно, мозаично, подвижно и изменчиво. Массовое сознание всегда конкретно. Как правило, оно неоднородно, аморфно. Д.В. Ольшанский называет массовое сознание своего рода внеструктурным «архипелагом» в социально-групповой структуре общественного сознания, имея в виду, что образование это не устойчивое, а как бы «плавающее» в составе более широкого целого. Сегодня этот архипелаг может включать одни острова, но уже завтра — совсем другие. Это особого рода, как бы «надгрупповое» сознание, ситуативное производное от общественного. В качестве ведущих макроформ массового сознания выделяют общественное мнение и массовые настроения (не сводимые к традиционно фигурировавшему в советском обществознании «общественному настроению»1), которые сплачивают массу и опредмечиваются в массовых действиях (вначале инициируя, а затем и регулируя социально-политическое поведение).
Из всего выше сказанного нельзя не заметить, что, несмотря на всю полисеман-тичность и междисциплинарность понятий «массы» и «массовое сознание», серьезное изучение реалий, лежащих в их действительной основе (в том числе и сугубо в исторической форме) является одной из наиболее востребованных жизнью задач современной науки.
Отечественное социально-научное сообщество оказалось перед необходимостью решения этой задачи во многом в связи с началом «перестроечных» изменений в социалистическом социуме и пересмотром достижений западного обществознания времен «холодной войны». Неудивительно, что быстрее всех откликнулись философы и социо-логи2. Цитированная выше работа Б.А. Грушина считается первой отечественной со-
1 Современная концепция массовых настроений разработана Д.В. Ольшанским. Наряду с его уже указанными работами см. также: Ольшанский Д.В. Массовые настроения переходного времени. //Вопросы философии. 1992. № 4 — Ср.: Парыгин Б.Д. Социальное настроение как объект исторической науки. //История и психология. М., 1971.
2 См., напр.: Хачатурян А.Б. Философский анализ массового сознания — условие духовного обеспечения перестройки. //Вопросы философии. 1987. №9.
ветской работой, специально посвященной непосредственно массовому сознанию1. Но уже очень скоро, в бесплодных спорах о прошлом и будущем в социальной практике стремительно разваливавшейся советской империи, теоретики вынуждены были признать: «Да, сталинизм — это структура, структура бытия какого-то массового сознания. Какого же именно? Это вопрос вопросов. Это проблема сугубо современная, актуальнее которой нет, но решить которую можно только в исторической форме»2 (здесь и далее — курсив мой — П.М.^.
Однако не секрет, что историческая наука, в свою очередь, по самой своей сути всегда была и будет куда более консервативна, чем другие — сравнительно молодые и бурно развивающиеся — социально-гуманитарные дисциплины. Тем не менее, наши историки, хотя и не без опаски, постепенно и с осторожностью, но все же стали значительно чаще употреблять ранее так «скомпрометированный» всевозможными «буржуазными теориями» термин «массовое сознание».
Злободневность этой темы на рубеже XX-XXI вв. обусловила появление целого комплекса отечественной специальной литературы, посвященной массовому сознанию: монографических исследований3, коллективных монографий и сборников4, специальных учебных пособий5, обзоров6 и т.д. Если публицисты, социологи и политологи начали активно использовать концепты масс и массового сознания преимущественно как универсальный теоретический и практический инструмент для анализа и корректировки новых социально-политических реалий постсоветского общества7, то историки стали наконец-то обращать внимание на эту проблему в самых различных научно-исторических контекстах (этнополитическом8, историографическом9, методологиче-
10 1 2 3
ском10, конкретно-историческом1, наглядно-иллюстративном2, источниковедческом3 и т.д. и т.п.).
1 Хотя отдельные философские работы были и ранее — см., напр.: Гуревич П.С. Буржуазная идеология и массовое сознание. М., 1980; Соотла Г.А. Основные тенденции развития массового (стихийного) сознания пролетариата при капитализме: (Методологический аспект). Дис. ... канд. филос. наук. М., 1982; Ди-лигенский Г.Г Марксизм и проблемы массового сознания. //Вопросы философии. 1983. №11; Догалаков А.Г. Массовое сознание: понятие, структура, функции. //Актуальные проблемы философской и правовой науки. Алма-Ата, 1984.
2 Соловьев Э.Ю. Правовой нигилизм и гуманистический смысл права. //Квинтэссенция: Философский альманах. М., 1990. С. 163.
3 См.: Сергиенко П.А. Массовое политическое сознание. Проблемы формирования и развития. Киев, 1991; Спивак Д.Л. Измененные состояния массового сознания. СПб., 1996; Туманов С.В. Современная Россия: массовое сознание и массовое поведение: (Опыт интегративного анализа). М., 2000; Грушин Б.А. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения: Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина: В 4 кн. М., 2001.
4 См.: Социальный идеал и массовое сознание: историко-культурное исследование. М., 1992; Структура общества и массовое сознание. М., 1994; Политико-психологические проблемы исследования массового сознания. М., 2002; Массовая коммуникация и массовое сознание. М., 2002; Массовое сознание и массовая культура в России: история и современность. М., 2004.
5 См., напр.: Психология массового сознания: краткое учебное пособие. М., 2005.
6 См., напр.: История социалистических идей и стереотипы массового сознания: Сборник обзоров. М., 1990.
7 См., напр.: Киселев К.В. Элиты и массы в политическом процессе. //Социокультурные проблемы политической власти в России. Ч. 3. Екатеринбург, 1993; Бойков В.Э.; Ожиганов Э.Н. Россия перед парламентскими выборами: ценности массового сознания и политическая дифференциация избирателей. //Социология власти. М., 1999. № 2/3.
8 См., напр.: Буховец О.Г. Союз РБ-РФ. Элиты и массовое сознание Беларуси о настоящем и будущем интеграции с Россией. М., 2003.
9 См., напр.: Блуменау С.Ф. От социально-экономической истории к проблематике массового сознания. Французская историография революции конца XVIII в. (1945-1993 гг.). Брянск, 1995.
10 См., напр.: Трифанков Ю.Т. Массовое сознание рабочих от зарождения до 1917 года в курсе истории России. Брянск, 2000.
Как уже было подчеркнуто, «массовое сознание» (и как онтологический феномен, и как гносеологическая категория) в первую очередь отражает исторические реалии системных кризисов общества — войн, смут, бунтов, революций. Известно, что российская история богата на подобные события — возможно, как никакая другая. Но даже на отечественном — перенасыщенном социальными потрясениями фоне, в качестве особо важного для исторического изучения поставленной проблемы выделяется период сразу двух подряд «Великих Русских революций» 1917 года — «Февральской буржуазно-демократической» и «Октябрьской социалистической». Массы и массовое сознание этого времени отразили резонанс грандиозных «социопотрясений», когда воедино слились одновременно: тяжелейшая модернизация традиционного патерналистского общества, глубокий кризис Православия, затянувшаяся мировая война, внезапная гибель монархии, экономическая разруха, тотальная ценностная дезориентация в результате потери «почвы», смуты и революции. Всего восемь месяцев от Февраля к Октябрю сконцентрировали в себе эпохальные исторические пласты: обвал многовековой самодержавной системы, попытка установление никогда ранее невиданной в России демократии, полный крах этой попытки, выразившийся в анархии, охлократии, безуспешной попытке путча «справа» и, наконец, в успешном установлении диктатуры «слева».
Именно в этот, уникальный в намеченном контексте период, русское массовое сознание, по мнению многих очевидцев и исследователей, фактически оказалось подлинной доминантой глобальных политических событий в России, и тем самым повлияло на судьбы всего мира. Некоторые авторы даже высказывают мысль о том, что тогда, в результате этой своеобразной «победы массового сознания», «... не Ленин и Троцкий пришли к власти, а сама масса, душа которой всегда полнилась анархическими ин-стинктами.»4 Подобная оценка иностранца созвучна вердикту русского автора, очевидца и участника описываемых событий: «В условиях русской жизни 1917 года, при отсутствии вполне четко сложившейся и организованно построенной социальной базы государственной власти, заменить такую базу могли только «массы», сознательно сплоченные демагогическими лозунгами: не определенный класс, а именно «массы». Захват этими «массами» в октябре 1917 года власти и знаменует собою подлинную Ре-волюцию»5.
Таким образом, в центре внимания настоящей статьи находится не просто массовое сознание, но его значение, роль и место в политической истории Февраля-Октября 1917 года как специальный предмет конкретно-исторического познания русской революции.
Как уже было отмечено, в советской историографии приветствовалось изучение соответствующих тем в фокусе выявления не масс и массового сознания, а классов и
1 См., напр.: Поляков Ю. Почему мы победили?: О массовом сознании в годы войны. //Свободная мысль. 1994. № 11.
2 См., напр.: Великанова О.В. Образ Ленина в массовом сознании. //Отечественная история. М., 1994. № 2.
3 См., напр.: Знаменский О.Н. Дневниковые записи современников о массовом движении и социально -психологической атмосфере в дни Февральской революции в Петрограде. //Нарастание революционного кризиса в России в годы первой мировой войны (1914 — февраль 1917 г.). Л., 1987; Поршнева О.С.; Поршнев С.В. К характеристике менталитета народных масс России: революция 1917 г. в фокусе массового сознания: (Опыт статистического анализа писем рабочих, крестьян и солдат в центральные органы советов рабочих и солдатских депутатов). //Круг идей: историческая информатика на пороге XXI века. Чебоксары, 1999.
4 Высказывание барона А. Фрейтаг-Лорингховена. Цит. по: Германия и русская революция 1917-1924. М., 2004. С. 87.
5 Лукьянов С.С. Революция и власть. //В поисках пути: Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992. С. 279.
сознания классового. Тем не менее, на закате СССР в советской истории наблюдался некоторый всплеск интереса к массам в революционном контексте1. Провозглашение «демократизации» и «гласности» делает возможным опубликование отдельных работ западных историков в советской научной периодике2. После традиционного полного замалчивания и анонимного огульного отрицания результатов «псевдонаучных исследований» классово чуждых зарубежных историков (ранее долгие годы пытавшихся лишь всячески «оболгать и опорочить самое святое» в советской истории — нашу «Великую Октябрьскую социалистическую революцию»), в конце 80-х годов выходит целая серия работ по критическому переосмыслению «буржуазной историографии Октября», впервые давших возможность многим отечественным историкам хотя бы так ознакомиться с соответствующими концепциями и составить собственное мнение по их поводу3.
В октябре 1988 г. Научный совет АН СССР по комплексной проблеме «История Великой Октябрьской социалистической революции» под руководством П.В. Волобуе-ва провел «судьбоносный» для рассматриваемой темы «круглый стол» историков Октября, где приняли участие Г.З. Иоффе, Ю.И. Кораблев, В.И. Старцев и другие маститые советские историки. Именно там, в докладе В.П. Булдакова, было подчеркнуто не потерявшее своей актуальности и по сей день и исключительно важное в контексте нашего исследования положение о том, что в исследовании революции 1917 г. именно «.развитие революционного сознания масс ... заслуживает первостепенного изучения. Таким образом, без изучения массового сознания революционного народа нельзя ни восстановить глубинную суть событий Октября, ни преодолеть связанный с осмыслением их последствий современный кризис исторического сознания»4.
В принятой затем «Комплексной программе Исследования по истории ВОСР Научного совета АН СССР» в качестве принципиально значимых направлений дальнейших исследований были сформулированы, в частности, следующие: «Революционное сознание и социальная психология народных масс. Социальное творчество масс и роль их собственного политического опыта. Соотношение сознательности и стихийности в движении масс» («Основная проблематика исследований. Раздел 1. Пункт 12)5.
На сегодняшний день процитированный выше В.П. Булдаков заслуженно считается крупнейшим в России специалистом по проблемам, связанным с изучением массо-
1 См., напр.: Бугаев Е.И. Ленин, партия, массы. //Коммунист Украины. Киев, 1984. № 4; Соколов Р.Н. Рабочий класс, его революционный авангард и массы. //Вопросы истории КПСС. 1984. № 11; Метельков П.Ф. В.И. Ленин и борьба партии за массы в период подготовки социалистической революции. //Ученые записки кафедры общественных наук вузов Ленинграда. История КПСС. 1986. Вып. 25 (См. там же и работы других авторов — практически весь выпуск посвящен борьбе большевиков «за массы» — прим П.М.); Баркова Р.С. Партия и массы: диалектика взаимоотношений. //Вопросы истории КПСС. 1987. № 3; Бабаева Н.П. Борьба за массы в трех российских революциях. //Вопросы истории КПСС. 1988. № 9; Шитилов Л.А. Октябрь: борьба большевиков за массы и демократизацию страны. //Вопросы истории КПСС. 1990. № 8; Партия и массы в свете ленинской концепции (конец XIX в. — 1920-е годы). Ярославль, 1991.
2 См., напр.: Рабинович А. Большевики и массы в Октябрьской революции. //Вопросы истории. 1988. № 5.
3 Булдаков В.П., Скворцова А.Ю. Пролетарские массы и Октябрьская революция: (Анализ современной западной историографии). //История СССР. 1987. № 5; Канищева Н.И. Большевики и массы в Октябре. Трансформация версий западногерманской буржуазной историографии. //Вопросы истории КПСС. 1987. № 9; Кувшинов В.А., Луговская Е.П. Большевистская партия и массы в Октябре: критический анализ буржуазной историографии. //Вопросы истории КПСС. 1988. № 11; Скворцова А.Ю. Пролетарские массы и партия большевиков в Великой Октябрьской социалистической революции: (Критический анализ буржуазной историографии 80-х гг.). //Современная буржуазная историография советского общества. М., 1988.
4 См.: Россия 1917 год: выбор исторического пути. М., 1989. С. 124.
5 Там же. С. 276.
вого сознания в революции 1917 г., по истории психологии (или «психопатологии») «Красной смуты»1. В недостаточности внимания историков революции к массовому сознанию ее участников заключается, по его мнению, основная причина того, что «.революционный процесс «обезлюдел» — в смысле не только отсутствия в нем человеческих особей определенного возраста и пола, но и обжитой ими культурной среды». Указывает он и на типичные трудности, с которыми сталкивается отечественный исследователь, предметом исторического познания избравший именно массовое сознание: «Представляется, что при анализе массового сознания в условиях кризиса Российской империи историк оказывается лишен права выбора: описание патерналистской системы вообще немыслимо без анализа «движений души» (вплоть до истерик и психозов) ее подданных. Но как связать свидетельства «маленького человека» с психоментальными изменениями в жизни народов и глобальными их последствиями? Трудно надеяться, с другой стороны, что читатель предпочтет знакомой «истории без людей» (но с «королями») заземленную, пусть достоверную, историю «себе подобных». К тому же впечатляющий «голос революции» в лице всевозможных декретов и резолюций, на который привыкли реагировать историки, как всегда, заглушает невнятный, но мощный «глас народа», складывающийся из надежд и наветов, подобострастия и бунтарства. Историки в большинстве своем не научились различать многомерности уже известной источниковой базы, не говоря о введении в оборот гигантских пластов документов неполитического происхождения, на которые долгое время вообще не обращалось вни-мания»2.
Нынешний председатель Научного совета РАН «История революций в России» С.В. Тютюкин, будучи сторонником «сбалансированного и разностороннего взгляда на революцию 1917 г.», ключ к разгадке тайн которой «нельзя искать ни в чисто материальных факторах, ни в человеческой психологии, ни в личностях политических лидеров. Все это нужно рассматривать в комплексе.», также полагает значимым продолжение исследований массового сознания и массовых настроений, сыгравших огромную роль в событиях 1917 г., в условиях, когда «Первая мировая война окончательно добила самодержавие, а власть Временного правительства оказалась слишком слабой, чтобы удержать разбушевавшуюся народную стихию в рамках закона. Миллионы людей, многие из которых в условиях военного времени получили в руки оружие, потеряли привычную ориентацию, перестали верить в завтрашний день, обрели чувство вседозволенности. Нетерпение, эгалитаризм, ненависть ко всем «буржуям», постоянная психическая взвинченность и неуравновешенность — вот доминанта массовых настроений 1917 г. И совершенно очевидно, что кончиться это могло только взрывом»3.
Современным исследованиям масс и массового сознания в революции 1917 г. в немалой степени поспособствовали организация и проведение целого ряда прямо корреспондировавших с данной проблемой весьма представительных научных конференций, теоретические и практические результаты которых были оформлены соответствующими изданиями, в свою очередь, стимулировавшими дальнейший интерес к теме4.
1 См.: Булдаков В.П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997; Он же. К изучению психологии и психопатологии революционной эпохи (методологический аспект). //Революция и человек: Социально-психологический аспект. М., 1996 и мн. др. его работы.
2 Булдаков В.П. Октябрь и XX век: теории и источники. //1917 год в судьбах России и мира. Октябрьская революция: от новых источников к новому осмыслению. М., 1998. С. 20, 19.
3 См.: Тютюкин С.В. Вместо предисловия. //1917 год в судьбах России и мира. Октябрьская революция: от новых источников к новому осмыслению. М., 1998. С. 5-7.
4 См., напр.: Анатомия революции: 1917 год в России: массы, партии, власть. СПб., 1994; Революция и человек: Социально-психологический аспект. М., 1996.
Многие публикации сегодняшних зарубежных и отечественных историков о «массах» имеют непосредственное отношение к поставленной в настоящей статье задаче1.
И все же в отечественной историографии истории революции 1917 г. работ, которые специально и непосредственно посвящены массовому сознанию2, пока совсем не так много, как заслуживает этого сама тема3.
По этому поводу еще В.И. Миллер в знаковой программной статье «Массовое сознание революционной эпохи и психология гражданской войны» подчеркивал: «Тема, обозначенная в названии статьи, насколько я знаю, до сего времени не становилась предметом специального исследования4. На протяжении десятилетий, если речь шла о периоде революции и гражданской войны, обычно писали о важнейших событиях этого времени, об их экономических и политических предпосылках и причинах, о влиянии этих событий на жизнь общества, на его экономику, на характер и способы функционирования государственных и партийных учреждений. Вместе с тем, обычно обходился тот факт, что между объективно существовавшими классовыми и групповыми интересами и действиями соответствующих классов и групп лежал (и поныне лежит) «промежуточный компонент» — сознание этих общностей, достаточно сложное по своему со-ставу»5.
Таким образом, феномен массового сознания в революциях 1917 г. вряд ли можно отнести к числу исчерпавших себя тем, — более того, данную проблему без преувеличения можно считать одной из ключевых для современного научно-исторического осмысления русской революции в целом и построения ее теоретической модели, обладающей высоким ресурсом как эвристического, так и дидактического потенциала.
Именно «масса» в условиях безвластия официальных структур в 1917 г ситуативно все чаще стала выполнять функции фактического органа власти, прибегая к тра-
1 См., напр.: Файджес О. Крестьянские массы и их участие в политических процессах 1917—1918 гг. //Анатомия революции: 1917 год в России: массы, партии, власть. СПб., 1994; Цейтлин Р.С., Кургаева Ж.Ю. Социальный подход к проблеме политико-партийной дифференциации масс в 1917 г. //Революция и человек: Социально-психологический аспект. М., 1996; Шелохаев В.В. Либералы и массы в годы Первой мировой войны. //Вопросы истории. 1996. № 7.
2 См.: Абросимова Т.А. Социалистическая идея в массовом сознании 1917 г. //Анатомия революции: 1917 год в России: массы, партии, власть. СПб., 1994; Миллер В.И. Массовое сознание революционной эпохи и психология гражданской войны. //Осторожно, история! М., 1997; Поршнева О.С.; Поршнев С.В. Указ. соч.; Леонов С.В. «Разруха в головах»: к характеристике российского массового сознания в революционную эпоху (1901-1917 гг.). //Ментальность в эпохи потрясений и преобразований. М., 2003. Вып. 4; Мар-ченя П.П. Массовое сознание и мировоззренческие императивы самобытного пути России (на примере исторического выбора 1917 года) //Постмодерновый мир и Россия. Волгоград, 2004; Он же. Имперская идея и массовое правовое и политическое сознание в России //Имперские предчувствия России. М., Волгоград, 2005; Он же. Российская многопартийность в зеркале массового сознания (на материалах 1917 г.) //Вестник Московского университета МВД России. 2006. №2. и другие работы автора.
3 Прим. П.М.: Хотя в данном случае дело существенно осложняется неоднозначностью соответствующей терминологии. При анализе историографии поставленной проблемы нельзя забывать о том, что зачастую вместо понятия «сознание» (но, фактически, в том же самом значении) используются и иные понятия. — Ср., например, термин «менталитет» (См., напр.: Менталитет и политическое развитие России. М., 1996; Поршнева О.С. Менталитет и социальное поведение рабочих, крестьян и солдат России в период первой мировой войны (1914 — март 1918 г.). Екатеринбург, 2000). Об опасности тавтологии в связи с этим некоторые западные авторы предупреждали еще в конце 80-х годов ХХ в. (См.: Fitzpatrick S. New Perspectivies on the Civil War // Party, State, and Society. P. 11 -12).На это же обращает внимание, и, в частности, В.П. Булдаков (См.: Булдаков В.П. Красная смута... С. 323, 333).
4 Прим. П.М.: Это не совсем так. Как уже отмечалось, были и ранее отдельные работы, близкие по теме. См. также, напр.: Емельянова И.А. Революционное правосознание и правотворчество народных масс в период от Февраля к Октябрю 1917 года. Казань, 1967; Тепляшина Е.И. Большевики и формирование революционного сознания масс в канун Октября. //Исторический опыт формирования нового политического мышления и современность. М., 1989.
5 Миллер В.И. Указ. соч. С. 136.
диционно свойственным ей методам массового насилия, что привело к стремительному росту погромного движения в городах и селах России. И тогда история недвусмысленно продемонстрировала, как опасно бывает игнорирование «коллективного бессознательного» со стороны «рациональной политики». Как подметил еще Дж. Рид, «в отношениях между слабым правительством и бунтарски настроенным народом наступает момент, когда каждый акт власти доводит массы до отчаяния, а каждый отказ со стороны власти действовать вызывает презрение по ее адресу»1.
«Элиты» недооценили «массы», и это стало роковой ошибкой новой власти. По точному выражению Н.А. Бердяева, в условиях русской революции «взбунтовавшимся массам нужно было дать лозунги, во имя которых эти массы согласились бы организоваться, нужны были выражающие символы. Только большевизм оказался способным овладеть положением»2. Причем решение этой задачи было облегчено тем, что большевики «не придумывали основные лозунги революционной волны — Земли и Мира: они подхватили лозунги массы, причем массы, в большинстве своем вовсе не имевшей представления, что такое социализм, либо имевшей о нем смутное «заведомо утопическое понятие»3.
Навязчивая избыточная пропаганда «демократии» на словах, не подкрепленная реальными делами, закономерно вызвала обратный эффект — резко негативную, нигилистическую реакцию масс (известный «эффект бумеранга»). В сознании масс, разочарованных беспомощностью «демократии» в решении всех важнейших вопросов, стоящих перед властью, развращенных практически полным бесправием, утвердившимся по всей стране на фоне «риторического половодья» властей и партийных функционеров, стали безоговорочно доминировать экстремистские настроения. И настроениям этим более других соответствовали радикальные лозунги партии большевиков, призывавших к решению всех жгучих вопросов того времени немедленно и насильственно, что не могло не находить живейшего отклика в психологии уличной толпы. Это объективно явилось подтверждением успешности тактики ленинцев, которые, в отличие от своих аморфных и болтливых соперников, не только не боялись насилия, а, напротив, всячески стремились придать ему массовый характер. Сам В. И. Ленин откровенно подчеркивал: «Нисколько не отрицая в принципе насилия и террора, мы требовали работы над подготовкой таких форм насилия, которые бы рассчитывали на непосредственное участие массы и обеспечивали бы это участие»4.
В архивах сохранились обзоры Главного Управления по делам милиции МВД Временного правительства, в которых специалистами дан аутентичный анализ поэтапного перерастания демократических перемен в типичные формы деструктивного поведения масс (различные «эксцессы», захваты, самосуды, погромы, и, наконец, фактически антигосударственные выступления). В качестве «питательной среды» анархических настроений масс и массового поведения чиновники МВД указывают на «общую дезорганизацию жизни во всех ее сферах, отсутствие правовой охраны личности, колоссальный сдвиг в плоскости социальных отношений, наконец, сознание полной безнаказанности попирания закона и чужих прав.», «развившуюся на почве ненормальных условий жизни чрезвычайно повышенную нервную возбудимость масс, в силу которой один вид не только арестованного, но даже просто бегущего человека, пробуждает в толпе инстинкт преследования». По мнению аналитиков, всевозможные рожденные революцией местные организации власти на деле просто передали «в целом ряде мест власть в руки уличной толпы, что очень скоро привело к анархии». Погромы, охватившие в ре-
1 Рид Дж. Десять дней, которые потрясли мир. Вильямс А.-Р. Путешествие в революцию. М., 1987. С. 81.
2 Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 114.
3 Файнбург З.И. Не сотвори себе кумира. Социализм и «культ личности». М., 1991. С. 16.
4 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 386.
зультате всю «демократическую Россию (постепенно превращавшиеся в один «всероссийский погром») самым причудливым образом (как это и свойственно массе) перемешали прежние социальные группы в «массы». Они «объединяли погромные черносотенные элементы дореволюционного времени с последователями самых крайних левых течений. Политические организации перестают владеть настроениями масс, и это порождает анархию слева и контрреволюционные настроения справа...» Сами массы начинают уставать от безвластия. Доходит до того, что некоторые волостные комитеты сделали официальные заявления Временному правительству «о желании видеть восстановление власти Николая II». Излюбленными объектами «революционных выступлений» разочаровавшихся в политике масс становятся склады спирта и винные погреба. Посланные на усмирение солдаты очень часто охотно примыкают к бесчинствующей массе. Обозначается явная тенденция к сливанию в одну распаленную массу и крестьян, и солдат, и рабочих (массовое сознание для этих важнейших групп населения на практике оказывается значительно более значимо, чем «классовое»): «Все чаще и чаще разгром направляется на винные склады и пьяная толпа своими бесчинствами терроризирует население городов. Одновременно аграрное движение приобретает характер продовольственных эксцессов и, перебрасываясь в города, сливается с солдатским погромным движением в один широкий поток»1, — подводят документальные итоги обзора эксперты МВД.
Как посетовал кадетский историк П.Н. Милюков в своей «Истории второй русской революции», русский народ, традиционно являвшийся «объектом интеллигентских утопий» и оцениваемый, с точки зрения последних, то как «народ-богоносец», то как «народ-зверь», в революции 1917 г. «предстал перед наблюдателями его психоза почти как какая-то другая низшая раса». Причем одним из главных факторов неудачи «демократии» в России главный идеолог российского либерализма считает «бессознательность и темноту русской народной массы, которые, собственно, и сделали утопичным применение к нашей действительности даже таких идей, которые являются вполне своевременными, а частью даже осуществленными среди народов, более подготовленных к непосредственному участию в государственной деятельности» 2. Но что же мешало П.Н. Милюкову — не как рефлексирующему историку, а как реальному политику — вовремя считаться с массовым сознанием именно своего народа, а не какого-то абстрактного «более подготовленного»? Разве не заметно было сразу, что все и сам язык, и все базовые ценности совершенно оторванной от народной почвы «Партии Народной Свободы» не просто были «страшно далеки от народа», но и входили в прямую конфронтацию с массой? Причем происходило это отнюдь не в тиши кабинетов мирного времени, а в конкретно-исторической ситуации войны и революции, когда, даже по свидетельству народно-пролетарского писателя М. Горького, «русская стихия» — психология русской массы — сделалась еще более темной, хлесткой и озлоблен-ной»3.
Не многим мудрее кадетствующих интеллигентов проявили себя в отношениях с массами и представители основных «партий революционной демократии» — меньшевики и эсеры. По меткому наблюдению современника, в проповеди социализма, с одной стороны, и в попытках удерживать массы от его «осуществления», с другой, была
1 См.: ГА РФ. Ф.1791. Оп. 6. Д. 401. Л. 47, 52, 151 Об., 152, 153 Об.
2 Милюков П.Н. История второй русской революции //Российские либералы: кадеты и октябристы. М., 1996. С. 275-276.
3 Горький М. Несвоевременные мысли: заметки о революции и культуре. М., 1990. С. 185.
заключена «безысходная, самоубийственная противоречивость», характеризующая идеологию и деятельность всей революционной демократии1.
Ни кадеты, ни эсеры, ни меньшевики не сумели или не пожелали согласовать свое политическое поведение с вырвавшейся на улицы стихией масс. Откладывая меры по решению неотложных проблем, занимавших важнейшее место в сознании большинства, они отдали инициативу большевикам, которые воспользовались просчетами безвольных оппонентов, стремясь еще более «раскачать» носителей бунтарских настроений. Ленинцам удалось превратить сферу массового сознания в полигон для решающей схватки за власть, а массы — в орудие, оказавшееся способным взломать легитимные структуры и придать готовящемуся перевороту нравственное оправдание и масштабы общегосударственной революции. Как пояснял сам В.И. Ленин, «победить более могущественного противника можно только при величайшем напряжении сил. умелом использовании. всякой, хотя бы малейшей, возможности получить себе массового союзника, пусть даже временного, шаткого, непрочного, ненадежного, условного. Кто этого не понял, тот не понял ни грана в марксизме и научном, современном, социализме вообще.»2
Современные историки отмечают, что «большевизм явился не просто национальной стилизацией марксизма, он был в подлинном смысле слова русским, национальным марксизмом — не в области интеллектуальной доктрины, но в содержании своего обращенного к автохтонным массам призыва. «Национализацией» марксизма была обеспечена его адекватность России, создана «сцепка» с русскими архетипами, вызвавшая беспрецедентную социополитическую и социокультурную динамику русской революции и русского коммунизма»3.
Исторический анализ массового сознания, массовых настроений и массового поведения от Февраля к Октябрю 1917 г. наглядно доказывает, что недостаточное внимание к массовым реалиям со стороны политических элит, пытавшихся без соответствующей идеологической «прививки» и без учета психологии русского народа внедрить в индивидуально-историческую среду цивилизационно чуждые ей трансплантанты, спровоцировало органическую реакцию отторжения, в ходе которой консолидирующим началом стал массовый негативизм. «Распалась связь времен.» И тогда «утраченная цельность бытия» («прерванная связь времен») насильственно, но закономерно была восстановлена традиционализмом, мобилизовавшим массы посредством псевдо-модернизированных, но по сути архетипических символов. Не имея, да и не желая искать опоры в массовом сознании, российская «демократия» осталась, по сути, лишь партийно-правительственным мифом, идеологической химерой, правовой фикцией, — и была сметена стихией массового ресентимента, оформленного большевизмом. Базирующаяся на этих положениях модель осмысления русской революции помогает понять историческую логику процесса глобального общественного сдвига от бессилия демократической коалиции к большевистской диктатуре и подтверждается огромным эмпирическим материалом4.
В заключение хотелось бы напомнить слова В.О. Ключевского, в свое время тоже размышлявшего о месте массы в историческом процессе: «Не так еще давно из разных лагерей неслись дикие крики, призывавшие к благоговению пред народом, пред черной народной массой. На колено пред народом! Учитесь у народа уму-разуму!
1 Ландау Г.А. Противоречия революционной демократии (очерки смутного времени). /Рукопись статьи. См.: РГА СПИ. Ф. 274. Оп. 1. Д. 39. Лл. 112, 98.
2 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 55.
3 Соловей В.Д. Русская история: новое прочтение. М., 2005. С. 51.
4 См., напр., монографию: Марченя П.П. Массовое правосознание и победа большевизма в России. М., 2005.
.Благоговение пред народом, массой, пред черноземной нашей почвой, пред ее глубокой и широкой нетронутой натурой! Но ведь благоговение возможно только пред сознательной, духовной силой. Имеет ли смысл преклонение пред громадой Монблана? Наш народ совершил много великого, еще не сознанного, не оцененного ни им самим, ни благоговеющими пред ним народопоклонниками. Но в создании этого великого действовали силы, подобные тем могучим и слепым силам, которые подняли громадные горы. Им можно изумляться, их можно страшиться; всего лучше спокойно изучать их действие и создания; но поклоняться им есть детская нелепость; подозревать в них таинственный глубокий разум есть самообольщение. Что материальнее, бессознательнее чувства самосохранения? А ведь только эта одна могучая сила двигала нашим народом в его великих, гигантских деяниях. Все его малозамечаемые пока историей создания запечатлены резкой печатью борьбы за жизнь.»1 Пожалуй, над этими словами классика стоит серьезно подумать и тем, кто склонен к буквальному пониманию призывов «учиться у масс», и тем более тем, кто полагает массы и массовое сознание чем-то исключительно негативным, мало значимым или просто случайным в истории.
Марченя Павел Петрович — кандидат исторических наук, доцент (Московский университет МВД России)
1 Ключевский В.О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М., 1968. С. 236-237.
