CC BY
213
Вестник Челябинского государственного университета. 2014. № 22 (351). История. Вып. 61. С. 101-106.
УДК 94 (470) «1935/1945» + [903.1 : 316.4] ББК 63.3 (2) 6 - 72
Е. В. Хатанзейская
МАССОВОЕ СОЗНАНИЕ СОВЕТСКОГО ГОРОДСКОГО НАСЕЛЕНИЯ В ЭПОХУ МИЛИТАРИЗАЦИИ И СОЦИАЛЬНОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ
ОБЩЕСТВА 1935- 1945 ГОДОВ (по материалам Архангельска и Ленинграда)
Отражены основные факторы формирования массового сознания советского общества в довоенный и военный период. Интенсивная подготовка населения к абстрактной войне «малой кровью и на чужой территории» обернулась колоссальными потерями и жертвами в реальном военном конфликте, в том числе среди мирного населения. Обществу на всех его уровнях весьма сложно было пережить столкновение с реальной ситуацией начала Великой Отечественной войны. После войны не произошло ожидаемой демократической трансформации советского тоталитарного режима даже в малой степени, но напротив, ужесточение репрессивной политики, поиск новых врагов, в частности, в лице бывших фронтовиков, привело к новым жертвам и стагнации общественного развития на долгие годы.
Ключевые слова: массовое сознание, история ментальности, военно-историческая антропология, устная история, идеологическая обработка населения.
Общество начинает подготовку к войне задолго до фактического начала самого военного конфликта. В условиях милитаризированной повседневности меняется не только быт, но и мировоззрение, сознание, восприятие людьми окружающего мира. Фактор милитаризации сознания имеет большое значение для жизни общества и «после войны», в мирных условиях: стратегии выживания и стереотипы поведения военных лет долгое время присутствуют в жизни общества, мешая наладить мирную жизнь. Изучение этих процессов способствует пониманию ряда современных явлений, в частности, систем взаимоотношений «общество-власть», «личность-система», преодолению ментальной дистанции между поколениями современной России и военных конфликтов в будущем.
Методологической основой работы являются военно-историческая антропология и история повседневности, их проблемное поле максимально соответствует цели статьи: показать процесс социальной трансформации и милитаризации сознания населения, связанный с подготовкой к войне, изменение сознания людей в годы Великой Отечественной войны и проблемы, с которыми столкнулось общество в послевоенный период.
Помимо традиционных исторических источников (архивные документы, периодическая печать, дневники и мемуары), автор статьи привлекает и воспоминания-интервью, содержащие ценнейшие сведения о сознании советских граждан. Непосредственно автором статьи было собрано
около сотни устных воспоминаний, а также выявлены ранее неопубликованные источники1. Информация, полученная из источников личного происхождения (дневников2, воспоминаний3, интервью), сопоставлялась нами с данными недавно рассекреченных архивных материалов4, а также с опубликованными источниками центральных архивов5.
Под массовым сознанием понимается синтез стереотипов социальной психологии и психологии личности индивида советского общества, его нравственных и мировоззренческих установок, уходящих корнями в традиции и обыденную жизнь людей со всеми идеологическими установками, штампами и стереотипами, формируемыми структурами власти6.
В 20-30-е гг. ХХ в. СССР, как и западные страны, переживал изменение характера социальных отношений - в быстрые сроки осуществлен был
1 Пиккель Мария Владимировна. Воспоминания // Рукопись из личного архива Ивановой Т. Н. Архангельск, 2005.
2 Из дневника жителя Архангельска Ф. Н. Паршинского...
3 Смирнова, Т. В. Мои воспоминания. Архангельск 19351945 гг. (рукопись) // Фонд краеведения «Русский Север» Архангельской областной научной библиотеки им. Н. А. Добролюбова. 1978; Пиккель Мария Владимировна. Воспоминания..Скрябина, Е. А. Страницы жизни. М., 1994 и др.
4 Государственный архив Архангельской области, отдел документов социально-политической истории (Государственный архив Архангельской области. Отдел документов социально-политической истории). Ф. 834. Оп. 1-2. Ф. 296.
5 Советская повседневность и массовое сознание 1939-1945. М., 2003.
6 Сенявская, Е. С. Психология войны ... С. 31.
переход от маленьких сплоченных общин, придающих особое значение личным отношениям, к сети обезличенных, вторичных отношений, при которых человек оказывался социально изолированным. В таких условиях отрезанные от своих социальных корней люди стали зависеть от средств массовой информации и коммуникации, верили тому, что транслировалось по радио. Таким образом, люди оказались беззащитны против пропаганды'.
Специфика 1930-х, отразившаяся в общественном сознании советских людей и сформировавшая его противоречивый характер, заключалась в непрерывном воздействии террора на повседневную жизнь. Страх стал главным фактором воздействия на сознание и подсознание каждого индивида советского общества. Врагами объявляли все новых людей, все новые категории населения («кулаки», «вредители», «социально-чуждые элементы», «шпионы и диверсанты» и др.), целые народы и социальные группы оказывались вне закона, что неизбежно влекло за собой изменение социального статуса, категорий снабжения, условий и, нередко, территории проживания, а значит, менялись их способы выживания. Так, под влиянием глобальных политических процессов менялась экономическая и социальная структура общества, трансформировалось и сознание. Весь этот сложнейший комплекс явлений можно назвать социальной трансформацией.
Увеличение роли индустриального сектора в экономике страны, гигантские по масштабам изменения создавали ощущение огромного взлета. Экономические задачи решались военно-бюрократическими методами всеобщего огосударствления, предельной централизации и жестоких репрессий, что было оплачено ценой массового голода, разорения деревни, фактического прикрепления крестьян к земле. Рост промышленности, формирование предельно централизованной государственной системы привели к гибели миллионов людей, забыты были элементарные гражданские права. Величием мифической мечты оправдывались «закономерные издержки великой борьбы»:
«И вот говорят, Сталин там репрессии и все... А может они нужны были! Когда такая обстановка, там некогда было разбираться. Говорят, вот столько там, в 37 году, было репрессировано, а кто их там знает.»8.
7 Пратканис, Э. Р. Эпоха пропаганды... С. 67.
8 Интервью с Шишкиной Тамарой Ивановной (1927 г. р.) проходило по месту жительства информанта, 15:45 - 19:20
9 ноября 2007 г. // Архив кафедры отечественной истории Северного арктического федерального университета (далее - ОИ САФУ).
Никакой режим, включая сталинский, не мог существовать в социальном вакууме. Сталинская политика не только опиралась на сформированные ею социальные группы, но и формировалась под их воздействием9. В 1930-е гг. шел непрерывный процесс заключения своеобразных договоров между государством, социальными группами, отдельными индивидами. В рамках этого процесса просматривается многообразие способов приспособления людей к существующим условиям и их представления о возможной цене сделки с властью10.
«Метод пятилеток» в сочетании с ужесточением применения классового принципа и «метод новостроек» породили социальную категорию маргиналов, индустриальных новобранцев: людей, оторванных от земли, и молодежи, занятой на новостройках, освобожденной от прежней системы ценностей в силу утраты своего социального положения и приобщения к более выгодному городскому стандарту жизни. Эти люди стали той зависимой от вождя массой, без которой сам вождь, олицетворявший абсолютную власть, не мог существовать. С их помощью Сталин и созданный им тоталитарный режим нейтрализовали прежних специалистов и методом террора вынудили их перестроиться, хотя бы внешне, формально. В результате возникла своеобразная масса, способная и готовая выполнять задачи государства. Эта стабилизация оказалась возможной благодаря опоре власти на традиционный менталитет, ставший основой мифологизированного и догматизированного коммунистического вероучения, утвердившего суррогат морального сознания10. Дети «индустриальных новобранцев», отчасти в силу возраста, запомнили период 1930-х стабильным, позитивным11:
9 Данная точка зрения прослеживается в литературе: Журавлев, С. В., Мухин, С. Ю. «Крепость социализма» : повседневность и мотивация труда на советском предприятии, 1928-1938 гг. М., 2004; Зубкова, Е. Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953. М., 1999; Козлова, Н. Н. Голоса из хора : горизонты повседневности советской эпохи. М., 1996; Осокина, Е. За фасадом «сталинского изобилия» : распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927-1941 гг. М., 1999; Фрицпатрик, Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е гг. : город. М., 2008.
10 Коротаев, В. И. Судьба «русской идеи». С. 60.
11 Стоит отметить, что в данном конкретном случае приводимого ниже отрывка интервью сыграла роль не только и не столько доминанта восприятия детских воспоминаний, сколько отсутствие у конкретного индивида стремления к рефлексии, анализу общественных явлений: навыки профессии агитатора сказались на структуре и содержании интервью. Такое встречалось нечасто среди респондентов. Однако у многих опрошенных проскальзывает давно подмеченный
«Мы в 30-е годы жили лучше, чем сейчас. Я помню 37-й год. 12 декабря 37 года первые выборы были, да? Такой праздник был ... Я не была агитатором, я еще молодая была, но такой праздник был. Это же всероссийский праздник был!»12.
Система пропаганды построена была по принципу непрерывного влияния на индивида в советском обществе, охватывая все его структуры от детских садов и школ до систем производства и распределения. Любое мероприятие, особенно в детских учреждениях, проходило с именем Сталина. И даже сейчас свидетели эпохи из семей репрессированных стараются не винить Сталина13:
«В 37 году всю нашу семью репрессировали: практически одновременно забрали дедушку, папу, тетю, дядю, второго дядю. Эти дяди в 37 г. были сразу расстреляны. Папа быстро вернулся: его отпустили. Он продолжал работать на своей работе, и когда началась война, он ушел на фронт. В 1942 г. ... он погиб <...>
— Как Вы к Сталину относитесь?
— А Вы представляете, что это такое? Лишится. Бабушка осталась. У нее забрали мужа, расстреляли сына, зятя, второго зятя, у нее забрали дочку. Это была счастливая, добрая, порядочная семья, замечательная. И если бы не я, маленькая сирота, она бы не выжила просто. Она самая несчастная. Здесь бы нужно было, конечно, ненавидеть что ли тех, кто это сделал. Но тогда . мы любили Сталина.»14.
западными исследователями взгляд на современность сквозь призму категорий «упадка большой эпохи», выражающийся в простой формуле: «раньше было лучше» (см.: Грил, Р. «Слушайте их голоса» : два примера интерпретации устно-исторических интервью // Хрестоматия по устной истории / авт. введ., сост. и переводчик М. В. Лоскутова. СПб. : Изд-во ЕУСПб, 2003. С. 213-219). Среди опрошенных свидетелей эпохи встречались люди, осмыслившие свою жизнь в контексте развития государства и трансформации советского общества, но анализ таких интервью требует отдельной тематической публикации. В настоящей же работе приводятся наиболее характерные и ярко выраженные явления и стереотипы сознания.
12 Интервью с Шишкиной Тамарой Ивановной (1927 г. р.) проходило по месту жительства информанта, 15:45 - 19:20 9 ноября 2007 г. // Архив кафедры ОИ САФУ.
13 Человек из семьи потомственной архангельской интеллигенции, осиротев в результате репрессий, воспитывался бабушкой, которая привила респонденту природную деликатность, мягкость, скромность - возможно, отчасти это обстоятельство побудило ее не говорить резких слов об обстоятельствах жизни и личности Сталина. Как бы то ни было, в данном случае это есть выражение определенной тенденции.
14 Интервью с Петровой Валентиной Николаевной 1934 г. р.
проходило по месту работы информанта пр. Приорова д. 2
(АГКЦ), каб. 15. 1 ноября 14:25 - 15:40 // Архив кафедры
ОИ САФУ.
В период 1930-х гг. трудовой энтузиазм при отрыве от элементарного материального обеспечения и полной бытовой неустроенности сыграл злую шутку с сознанием советских граждан, породив некий когнитивный диссонанс: в развитие советской индустрии вкладывались огромные человеческие ресурсы, а элементарное обустройство жизни откладывалось на неопределенный срок; при этом все более очевидной становилась неспособность власти решить ключевые проблемы снабжения населения, продовольственные кризисы следовали один за другим, недовольство населения возрастало - и это накануне крупнейшей в истории кровопролитной войны.
Поэтому одним из действенных средств пропаганды стало искусство. Художественные фильмы 30-х гг. создают атмосферу радостной и благополучной жизни, причем ни в одном из них нет реальностей быта. Массовый голод и нищета в деревне, срывы производственных планов, провалы внешней политики и военные неудачи, каковой фактически явилась финская кампания 19391940 гг., стоившая больших потерь и показавшая слабые стороны Красной армии, всегда остаются за кадром и связываются с происками «вредителей» и «врагов народа»15.
Период наиболее активного действия советской пропаганды 1930-40-х гг. пришелся на годы формирования личностной психологии большинства респондентов, что зачастую объясняет неспособность критического отношения к сталинскому времени. В интервью респонденты почти не упоминают о репрессиях, депортациях, нищете населения, сильнейшей стратификации общества, синдроме страха и прочих отрицательных явлениях эпохи. Из сотни только десять респондентов самостоятельно рассказали о том, что их родственники были репрессированы. Остальные отвечали на вопросы односложно: о факте репрессий знали, иногда вспоминали о репрессированных знакомых. При ответах на дополнительные вопросы наибольшее внимание уделялось проблемам неустроенности быта; почти не говорится о моральной обстановке эпохи и жертвах, понесенных в ходе индустриализации, централизации государственной системы и войны. Примерно 60 % опрошенных являются носителями самых распространенных стереотипов:
«Вот если бы не Сталин, и не Жуков, вряд ли бы мы выиграли эту войну.»16
15 Сенявская, Е. С. Психология войны в ХХ в. : исторический опыт России. М., 2004. С. 35.
16 Интервью с Шишкиной Тамарой Ивановной (1927 г. р.) проходило по месту жительства информанта, 15:45 - 19:20 9 ноября 2007 г. // Архив кафедры ОИ САФУ.
Подлинную правду об общественных настроениях и изломанных человеческих судьбах, и главное - синдроме страха, можно почерпнуть в воспоминаниях представителей интеллигенции, людей, привыкших к сложной и многообразной духовной жизни, - интеллектуальная и моральная несвобода общества представляла для них наибольшую проблему в условиях сталинского режима. Так, воспоминания Елены Скрябиной, написанные в эмиграции, приоткрывают завесу над тайной повседневности сталинской эпохи: очереди, голод, теснота коммунальных квартир, чудовищная социальная стратификация, постоянный страх за свою судьбу и судьбу близких, целенаправленное уничтожение дореволюционной интеллигенции - вот причины и мотивы поведения, которые зачастую руководили людьми17.
Это подтверждают и воспоминания архангельского врача-педиатра М. В. Пиккель, представителя потомственной интеллигенции, не предназначенные для публикации, но в полной мере отразившие период 1930-1940-х гг.:
«.что было самым ужасным, всеобщая подозрительность, уничтожение собственного народа всесильной и жестокой машиной НКВД, выполнявшей и перевыполнявшей планы по выявлению и наказанию "неблагонадежных", постоянный страх оказаться среди этих несчастных, ни в чем не повинных, толпами гонимых с котомками через весь город "на этап", ночные аресты и "черные воронки", выезжающие "на охоту" с наступлением темноты. Подозрительным с точки зрения НКВД мог оказаться кто угодно, в том числе и мы»18.
Пропагандистская система страны притупила готовность населения к длительной и тяжелой борьбе военного времени. В самые первые дни войны реакция населения в тылу соответствовала тем пропагандистским штампам, которые были выработаны в предвоенный период:
«Все говорили: "У! Мы немцев шапками закидаем!". Ага, закидаем. четыре года закидывали. А говорили три месяца, четыре - война закончится, все.»19.
Предвоенные лозунги «война малой кровью, на чужой территории» воплотились в шапкозаки-дательских настроениях, в военкоматах выстроились очереди из добровольцев: школьников, студентов, рабочих. Но наряду с патриотами нередко
17 Скрябина, Е. А. Страницы жизни. М., 1994.
18 Пиккель, М. В. Воспоминания. Архангельск, 2005. С. 80.
19 Интервью с Елфимовой Верой Ивановной 1928 г. р. проходило по месту жительства информанта 12 декабря 2007. 14:05 - 15:10 // Архив кафедры ОИ САФУ
встречались люди, которые ждали продвижения немецких войск в надежде, что придет конец советской власти:
«Конечно, государственная машина сталинской диктатуры может все что угодно сделать с человеком: может его заморить голодом, сгноить в тюрьме, послать "добровольцем" на войну, но будут ли эти добровольцы сражаться с крестоносцами, идущими освобождать русских из-под власти большевиков-антихристов?»20.
В первые дни войны советская пресса выпускала пропагандистские статьи о ближайших задачах советского народа по скорейшему разгрому захватчиков21. В конце июля появились публикации документов о применении противником отравляющих веществ, затем последовали свидетельства очевидцев об ужасах оккупации, насилии, грабеже мирных жителей, преступном отношении к советским военнопленным. В пропагандистском лексиконе государства классовые лозунги постепенно заменены были патриотиче-
скими22.
Тяжелую обстановку в тылу нагнетали поиски вражеских шпионов и диверсантов, организовывалась борьба с дезорганизаторами, паникерами, распространителями слухов, каралось стремление населения создавать запасы продуктов23.
Информационный голод советского общества способствовал тому, что реальные факты переплетались со слухами, наибольшим доверием пользовалась неофициальная информация. Существовал и своеобразный синтез пропагандистских штампов и слухов, причудливо отраженный в воспоминаниях. Так, вскоре после начала войны в газете «Правда Севера» появилась статья Е. Ярославского под названием «Революционная бдительность всегда и во всем»24 и описанием возможного облика диверсантов, которые поразительно похожи на пойманных юными горожанами шпионов из рассказов респондентов25.
Отступление Красной армии, огромные потери населения, вражеские бомбардировки, перебои в снабжении, голод и высокая смертность - все это способствовало утверждению чувства страха. Постепенно ажиотаж, связанный с поиском шпионов и диверсантов, сменился равнодушием, ино-
20 Из дневника жителя Архангельска Ф. Н. Паршинского. С. 17.
21 Правда Севера. 1941. Июнь.
22 Правда. 1941. Июль - август.
23 ГААО ОДСПИ. Ф. 834. Оп. 2. Д. 11. Л. 92.
24 Правда Севера. 1941. 3 авг.
25 Интервью с Лебедевой Галиной Кузьминичной, 1937 г. р., проходившее 19 декабря 2007 г. по месту жительства информанта // Архив кафедры ОИ САФУ.
гда даже «полным отсутствием бдительности». Судя по отчетам разнообразных проверок, на предприятиях нередко отсутствовал элементарный порядок26.
В целом за годы Великой Отечественной войны взамен навязанным политическим стереотипам пришло реальное представление о трагедии и сущности режима. С одной стороны, абстрактные ранее понятия Родины, помощи, долга обрели конкретное звучание27; с другой - обострилось чувство недоверия к сталинскому режиму. В источниках личного происхождения, в частности, в воспоминаниях и дневниках жителей блокадного Ленинграда, встречаются сведения о том, что население значительно более винило в своих бедах советскую власть, нежели оккупантов. Чудовищные условия жизни способствовали этому:
«Смертность растет. Говорят, что ежедневно умирает до 3 тыс. человек. Думаю, что это не преувеличение - город буквально завален трупами. Родственники и знакомые везут хоронить покойников на маленьких салазках, связывая по два, даже по три трупа. Можно встретить порой и большие сани, на которых покойники уложены как дрова, и прикрыты сверху парусиной. Из-под парусины торчат голые синие ноги - убеждаетесь, что это не дрова»28.
Особенно вызывал раздражение бросавшийся в глаза разрыв в материальном обеспечении населения: чиновники, представители партийной элиты и НКВД, начальники госпиталей и структурных подразделений системы снабжения не только получали «спецпайки», но и незаконно присваивали продукты. Это в значительной степени привело к ухудшению материального положения остального населения, поскольку «самоснабжение» осуществлялось не из отдельной статьи го-
26 ГААО ОДСПИ, Ф. 834, Оп. 2, Д. 169, Л. 170; Д. 176; 183; 192.
27 Сенявская, Е. С. Психология войны в ХХ в. С. 39.
28 Скрябина Е.А. Страницы жизни. М. 1994, с. 125.
сударственного снабжения, а из общегородских продовольственных запасов, рассчитанных на все городское население29.
При чудовищном размахе смертности в Архангельске (за 1941-44 гг. только по официальной статистике органов ЗАГС умерло 38 тыс. из 210 тыс. довоенного населения)30 и в блокадном Ленинграде все это вызывало негодование у непривилегированного населения.
Послевоенная разруха, отсутствие жилья и работы у сотен тысяч советских граждан, вернувшихся с фронта, порождали ощущение ненужности в мирной жизни. Тяжелый быт военного времени продолжал тяготить долгие годы после войны, люди продолжали умирать от голода и болезней военного времени. Стратегии выживания населения, стереотипы поведения, психология военного времени продолжали бытовать долгое время после фактического окончания войны. При этом надежды на либерализацию режима оказались иллюзией. Политические процессы и массовые репрессии оставались единственной формой борьбы с инакомыслием. Вновь начались чистки в армии, аресты бывших фронтовиков, кампании против представителей научной и творческой интеллигенции, священнослужителей. Помимо открытого террора, продолжала существовать целая система невидимых глазу способов регулирования, осуществлявших ежедневный надзор за каждым членом общества. Так называемый «террор среды» в большей или меньшей степени ощущали на себе все обитатели советского общества и те, кто формально находился за его пределами (заключенные, репрессированные, спецпереселенцы, военнопленные). Для большинства советских людей период мира оказался не менее сложным, чем время войны.
29 Осокина, Е. А. За фасадом сталинского изобилия. М. 1999, с. 36.
30 Супрун, М. Н. Архангельск в войне 1941-45 // Двина. 2004. № 1. С. 3-4.
Библиографический список
1. Из дневника жителя Архангельска Ф. Н. Паршинского 21 июня 1941 г. - 2 января 1942 г. // Война. Запечатленные дни 1941-1942. Дневники и документы. Архангельск : Правда Севера, 2005.
2. Коротаев, В. И. Судьба «русской идеи» в советском менталитете (20-30-е гг.). Архангельск : Изд-во ПГУ, 1993. 103 с.
3. Осокина, Е. А. За фасадом сталинского изобилия : (Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации). 1927-1941. М. : РОССПЭН, 1999. 271 с.
4. Пратканис, Э. Р. Эпоха пропаганды : механизм убеждения, повседневное использование и злоупотребление / Э. Р. Пратканис, Э. Аронсон. СПб. : Прайм-ЕВРОЗНАК, 2003. 380 с.
5. Сенявская, Е. С. Психология войны в ХХ в. : исторический опыт России. М., 2004. 382 с.
6. Скрябина, Е. А. Страницы жизни. М. : Прогресс-Академия, 1994. 275 с.
7. Советская повседневность и массовое сознание 1939-1945. М. : РОССПЭН, 2003. 472 с.
8. Супрун, М. Н. Архангельск в войне 1941-45 // Двина. 2004. № 1.
Сведения об авторе
Хатанзейская Елизавета Владимировна - аспирант кафедры отечественной истории Северного арктического федерального университета, Архангельск, Россия. lisavett@yandex.ru
Bulletin of Chelyabinsk State University. 2014. № 22 (351). History. Issue 61. P. 101-106.
PUBLIC CONSCIOUSNESS OF SOVIET CITIZENS IN THE ERA OF THE MILITARIZATION AND SOCIAL TRANSFORMATION IN 1935-1945 (Applied to Archangelsk and Blockaded Leningrad)
E. V Khatanzeiskaia
postgraduate Student of the Department of Russian History, Northern Arctic Federal University,
Arkhangelsk, Russia. lisavett@yandex.ru
The article describes the main factors of the formation of mass consciousness of Soviet society during the pre-war and war periods. Intensive preparation of the population for an abstract war with "little blood on the enemy's territory" resulted in huge sacrifices and enormous losses. The society in all strata had a great difficulty in surviving the encounter with the real situation at the beginning of the Great Patriotic War (second period of World War II). After the war the Soviet totalitarian regime did not follow the expected democratic transformation, even to a small degree, but on the contrary, further tightening of repressive policies took place. The search for new enemies, particularly among former soldiers led to new victims and stagnation of social development for many years. The factor of fear became decisive in the life of the Soviet society.
Keywords: mass consciousness, the history of mentality, military historical anthropology, oral history, political indoctrination, proselytism.
References
1. Iz dnevnika zhitelja Arhangel'ska F. N. Parshinskogo 21 ijunja 1941 g. - 2 janvarja 1942 g. // Vojna. Zapechatlennye dni 1941-1942. Dnevniki i dokumenty. Arhangel'sk : Pravda Severa, 2005.
2. Korotaev, V. I. Sud'ba «russkoj idei» v sovetskom mentalitete (20-30-e gg.). Arhangel'sk : Izd-vo PGU, 1993. 103 s.
3. Osokina, E. A. Za fasadom stalinskogo izobilija : (Raspredelenie i rynok v snabzhenii naselenija v gody industrializacii). 1927-1941. M. : ROSSPJeN, 1999. 271 s.
4. Pratkanis, Je. R. Jepoha propagandy : mehanizm ubezhdenija, povsednevnoe ispol'zovanie i zlou-potreblenie / Je. R. Pratkanis, Je. Aronson. SPb. : Prajm-EVROZNAK, 2003. 380 s.
5. Senjavskaja, E. S. Psihologija vojny v HH v. : istoricheskij opyt Rossii. M., 2004. 382 s.
6. Skrjabina, E. A. Stranicy zhizni. M. : Progress-Akademija, 1994. 275 s.
7. Sovetskaja povsednevnost' i massovoe soznanie 1939-1945. M. : ROSSPJeN, 2003. 472 s.
8. Suprun, M. N. Arhangel'sk v vojne 1941-45 // Dvina. 2004. № 1.
