CC BY
34
Вестник ПСТГУ.
III Филология
2007. Вып. 3 (9). С. 155-166
Martín de Riqueur. Para leer a Cervantes. — Barcelona: Acantilado 74. Cuadernos Crema, S.A., Sociedad Unipersonal, 2003. — 582 p.
Четвертый из испанцев, удостоившийся премии Мишеля Монте-ня, известный теоретик литературы, сервантист с мировой известностью, авторитет, единодушно признанный как в области медиевистики, так и в области геральдики, Мартин Рикер посвятил литературе более 60 лет. Результатом его труда явилось множество ценных исследований, среди которых наиболее примечательны работы по сервантистике. В настоящей книге собраны самые представительные из них, в частности — Приближение к «Дон Кихоту» (Aproximación al «Quijote»), впервые опубликованная в 1960 г. под заголовком «Сервантес и Дон Кихот» как учебник для колледжей, прологом к которому служила статья знаменитого испанского литературоведа Дамасо Алонсо о реализме «Дон Кихота», предпосланная и настоящему изданию вслед за «Введением» (Nota preliminar). Это не случайно. Именно на позициях трезвого позитивизма в творческой работе стоит сам Мартин Рикер, в своей исследовательской деятельности отвергая произвольность, личным примером призывая к открытости и рациональности.
Академическая скромность и трезвость возводится Мартином Рикером в категорию непреложного закона. Тем самым он напоминает о строгих обязанностях служения литературной науке, в противовес «постмодернистскому» принципу уделять основное внимание контексту. Однако при чтении его исследования невольно возникает впечатление, что под пером Мартина Рикера прошлое, как и у последователей «нового историзма», «резонирует», становясь источником «удивления» перед «чудом истории», к которому можно приобщиться благодаря литературе1. Мартин Рикер увлекается инвентаризацией рыцарских доспехов в последней главе своей книги или культурологическими сведениями в ее начале. На странице 30 читаем: «Открыватели Америки под впечатлением от
1 Greenblatt S. What is the History of Literature? // Critical Inquiry. V. 23. 1997. № 3. P. 481.
рыцарских романов давали вновь открытым землям названия из этих книг. При завоевании Мексики Кортесом (1519—1521), когда был открыт роскошный полуостров по ту сторону Тихого океана, испанцы припомнили CLVII главу из “Подвигов Эспландиана” (изд 1510): “Знайте, что по правую руку от Индии расположен остров под названием Калифорния, весьма похожий на земной рай” (“Sabed que a la diestra mano de las Indias hubo una isla llamada California muy llegada a la parte del paraíso terrenal”. Здесь и далее перевод мой. — И. У.). Так фантастическое название, затерявшееся в абсурдном рыцарском романе, дало имя одному из штатов США. В 1520 г. испанский флот под командованием Магеллана пересек пролив, который теперь носит его имя. За 8 лет до этого, в 1512 г., в Испании опубликован рыцарский роман “Прималеон Греческий”, герой которого, помимо прочих приключений, становится пленником и слугой гиганта по имени Патагон. «Индейцы, встреченные экспедицией Магеллана в северной части Американского континента, отличались высоким ростом и были окрещены в честь того гиганта, а земля поныне зовется Патагонией» [45] (Здесь и далее в квадратных скобках — номера страниц).
Особого внимания заслуживает и приводимая Мартином Рикером летопись подвигов по защите Константинополя от турок героями испанских и каталанских рыцарских романов [46]. Испанский исследователь тем самым акцентирует внимание на влиянии текста на общество, когда движение идет от текста культуры — к литературному тексту, в результате чего текст культуры оказывается в привилегированном положении.
Помимо указанной работы, в книгу вошли различные статьи из нескольких изданий «Дон Кихота». Среди них — работы «Сервантес в Барселоне» (Cervantes en Barcelona, впервые опубл. 1989); «Сервантес, Пассамонте и Авельянеда» (Cervantes, Passamonte y Avellaneda, 1988).
Если «Приближение к “Дон Кихоту”» давно известно русскому читателю по переложениям и соответствующим разделам учебников и энциклопедий, то остальным работам, включенным в эту книгу, в отечественном литературоведении уделено меньше внимания. Статьи «Парапилья» (Parapilla) и «Доспехи в “Дон Кихоте”» (Las armas del «Quijote») печатаются впервые.
Все разделы книги увлекательны и отличаются ясностью изложения, а также обстоятельной библиографией. Энциклопедические познания Рикер доносит, как писал Дамасо Алонсо, до самой широкой публики, стремящейся к знаниям, но далекой от профес-
сиональных занятий литературой. В нетрадиционном ключе раскрывается история пролога к первому тому «Дон Кихота». В § 8 «Сервантес в Вальядолиде: публикация “Дон Кихота” и происшествие в Эспелетой» (Cervantes en Valladolid: la publica^n del «Quijote» y el asunto Ezpeleta). Речь идет о том, что Сервантес, находясь в Вальядолиде при резиденции монарха, безуспешно пытался заполучить хвалебные стихи именитых особ и литераторов для публикации своего романа. Узнав об этом, Лопе де Вега писал из Толедо в частном письме к своему врачу от 14 июня 1604 г.: «О поэтах я уже не говорю: наш век на них урожайный, следующий год чреват еще многими. Но нет ни одного, кто был бы настолько плох, как Сервантес и настолько глуп, чтобы хвалить его “Дон Кихота”» («De poetas no digo: buen siglo es Este. Muchos están cierne el aw que viene, pero ninguno hay...») [72].
Это высказывание, сегодня звучащее оскорбительно, не казалось таковым в пору, когда непревзойденный драматург Лопе де Вега снисходительно комментировал безуспешно пытавшегося подражать ему безвестного Сервантеса, зарекомендовавшего себя лишь как автор посредственных стихов. Изобретательным романистом, подающим надежды, но ничего не способным довести до конца, Сервантес сам себя характеризовал по поводу первой части «Галатеи», вторая часть которой так и не была написана. Тем не менее, дон Мигель, узнав о письме, в прологе к своему роману объявил, что отказывается от вступительных стихов, написанных герцогами, графами, епископами, дамами или знаменитыми поэтами, каковые, например, предваряют «Красоту Анжелики» (1602) Лопе де Веги, а, напротив, приводит юмористические стихи собственного сочинения, приписав их авторство персонажам рыцарских романов.
Относительно неизвестного местонахождения останков автора «Дон Кихота» Мартин Рикер в § 11 «Комедии и интермедии» (Comedias y entremeses) выражает уверенность, что прах Сервантеса до сих пор находится в монастыре Босых монахинь ордена Троицы (las Trinitarias Descalzas), в свое время принадлежавшем Ордену св. Франциска (Orden Tercera de San Francisco), на улице Кантаррамос — ныне Лопе де Веги. Автор «Дон Кихота» был захоронен там по францисканскому обычаю с открытым лицом, что еще более снижает вероятность возможности когда-либо опознать останки знаменитого испанского писателя [89].
В § 12 «Смерть Сервантеса» (Muerte de Cervantes) [97] речь идет о его портрете. Сам дон Мигель в прологе к «Назидательным
новеллам» утверждал, что портрет написал Хуан де Хауреги. Действительно, испанская королевская Академия располагает портретом некоего господина в гофрированном воротнике, в верхней части которого значится: [97] «Дон Мигель де Сервантес Сааведра» (D. Miguel de Cervantes Saavedra), а в нижней — «Хуан де Хауреги написал в 1600 году» (Juan de Jaurigui pinxit año 1600).
Относительно подлинности портрета высказывались обоснованные сомнения, тем более что в частной коллекции маркиза де Каса Торрес также имеется портрет господина в гофрированном воротнике, лицо которого более соответствует тому словесному автопортрету, который Сервантес некогда создал сам.
В III главе «Дон Кихот» (El «Quijote») в § 14 «Отношение моралистов, именитых авторов и самого Сервантеса к рыцарским романам» (Actitud de los moralistas y autores graves frente a los libros de caballerías y la de Cervantes) приводится [97—101] перечень авторов и их произведений, осуждающих рыцарские романы, от Хуана Луиса Вивеса «О женских монастырях» (De institutione cristianae femeninae, 1524) до фрая Франсиско де Риберы (Fransisco de Ribera) «Античная философия поэтики» (Filosofía Antigua poética, 1596). Дается резюме этих мнений [101—102], а затем приводятся совпадающие с ними по всем пунктам выдержки из «Дон Кихота» [107 и след.]. В частности, речь идет, во-первых, о бесполезности подобных сочинений. Рыцарские романы — удел досужих писак, они дурно написаны, исполнены лжи и грешат против исторической правды. Об этом говорят каноник и кюре в шестой главе первого тома «Дон Кихота».
Во-вторых, рыцарские романы сочтены вредоносными, поскольку их содержание исполнено соблазнов; такое чтение годится только для бессмысленного времяпрепровождения, что также было упомянуто цирюльником и кюре в знаменитой главе о разгроме донкихотовой библиотеки и в первой главе второго тома.
Вердикт рыцарским романам у Сервантеса вынесен тот же, что и в академических изданиях: запретить. Таким образом, считает Мартин Рикер, Сервантес в одиночку сделал то, чего не удалось сделать до него целой когорте ученых и писателей — покончил с популярностью бездарных продолжений «Амадиса Галльского». Дону Мигелю это удалось лишь потому, что он пользовался, в отличие от академиков, совсем другим оружием — оружием смеха.
Любопытное наблюдение сделано в § 27 «Приключение с Андресом и Хуаном Альдудо: арифметическая ошибка» (Aventura de Andrés y Juan Haldudo: un error aritmético). В романе пастушок
говорит [131], что хозяин задолжал ему за 9 месяцев по 7 реалов. Итого 73 реала — подсчитывает хитроумный идальго (в переизданиях романа эта цифра была скорректирована). Столь сведущий в оружии и литературе, Сервантес, оказывается, не владел таблицей умножения, считает Маритин Рикер. Этот факт проливает некоторый свет на то обстоятельство, что, исполняя обязанности комиссара по снабжению «Непобедимой Армады», дон Мигель попал в тюрьму за несоответствия в отчетности (cuentas mal rendidas).
В § 84 «“Дон Кихот” Авельянеды» (El «Quijote» de Avellaneda) обращено внимание на существенное отличие апокрифического идальго от Рыцаря Печального Образа: Дон Кихот Авельянеды не влюблен [223], и возможно, считает Мартин Рикер, арагонский автор апокрифического продолжения романа о Рыцаре печального Образа не понял, зачем вообще в романе присутствует персонаж Дульсинеи Тобосской, а потому не был в состоянии продолжить столь деликатную сюжетную линию. У Авельянеды дон Кихот страдает лишь от приступов раздвоения личности и считает себя то Сидом, то Фернаном Гонсалесом, то Ахиллом, то королем Фернандо Католическим [224], то Бернардо де Карпио — легендарным героем готской Испании, незаконным сыном доньи Химены, сестры короля Альфонса VI. Если вспомнить, что в посвящении к «Пер-силесу и Сигизмунде» (публ. 1617) Сервантес упоминает о второй, потерянной, части своей «Галатеи» и сообщает о намерении опубликовать сочинение «Знаменитый Бернардо дель Карпио» (Famoso Bernardo del Carpio), становится очевидным сколь тщательно Авельянеда изучил творчество дона Мигеля. Не случайно поэтому в апокрифическом издании есть весьма сходные эпизоды со вторым томом «Дон Кихота», и прежде всего их объединяет образ раешника маэсе Педро.
IV глава называется «Сервантистика» (El cervantismo), где в § 89 «Критики о Сервантесе» (Cervantes ante la crítica), Мартин Рикер знакомит читателя с общепринятым мнением, будто бы второй том «Дон Кихота» написан лучше, чем первый [258]: очевиден почерк зрелого автора и наличие единого плана и замысла. Cервантистика как таковая родилась исключительно благодаря достоинствам «Дон Кихота» и лишь потом вовлекла в свою сферу прочие сочинения Сервантеса и отзывы на них.
Исследовательский метод Мартина Рикера отражает его собственные предпочтения, что накладывает отпечаток на многие его суждения, например, на достаточно оригинальную интерпретацию истории сервантистики с момента ее зарождения за год до публи-
кации первого тома «Дон Кихота» — с упомянутого письма Лопе де Веги. Подбор материалов с привлечением новых (по крайней мере, для русского читателя) фактов создает впечатление, будто в сервантистике преобладает французское влияние. Господствует пафос приверженности здравой объективной онтологии.
Основанием для испанской критической школы является позитивистская инвентаризация знания. Однако сам Мартин Рикер порой склонен смотреть на прошлое глазами настоящего. Такова, например, его оценка истории вражды между Херонимо де Пасса-монте и Сервантесом, вылившейся во взаимные нелицеприятные выпады в печати: что позволено Сервантесу, как гению, не позволено Херонимо де Пассамонте, как посредственности, — считает Мартин Рикер [544—545].
Следующий раздел настоящего издания называется «Сервантес в Барселоне» (Cervantes en Barcelona). Дом дона Мигеля в Барселоне на бульваре Колумба № 2 существует, хотя нет документов, подтверждающих, что Сервантес когда-либо жил в городе детства самого Мартина Рикера [287].
15 сентября 1569 г. [294] было подписано королевское распоряжение об аресте Сервантеса, ранившего Антонио де Сигуру — дворцового курьера, а дон Мигель был приговорен к публичному отсечению правой руки и изгнанию из страны на 10 лет и скрылся в Италии. В биографиях Сервантеса, до 1607 г. жившего в Мадриде, существует документальная лакуна протяженностью от 27 марта 1610 года до 11 октября того же года. По-видимому, считает Мартин Рикер, бегство Сервантеса в Италию было совершено через Барселону. Косвенно на эти события ссылается эпизод, описанный в «Галатее» Сервантеса — история Силерио и Тимбрио, где также очевидна явная симпатия и восхищение каталонскими разбойниками, впоследствии выведенными на авансцену во втором томе «Дон Кихота».Этому эпизоду в основном посвящена глава настоящей книги под названием «Рокагинарда, сервантесовский Роке Гинарт» (Rocaguinarda, el Roque Guinart cervantino), где речь идет о серьезном хронологическом противоречии [352], которое Мартин Рикер обнаружил в главе LX второго тома «Дон Кихота». События, о которых там рассказывается, происходят через несколько дней после 20 июля 1614 г. — даты написания Санчо Пансой письма жене Тересе. Но к тому времени должно было исполниться 3 года с тех пор, как исторический Пьеро Рокегинарда (Perot Roqueguinarda) расстался с разбойничьим ремеслом, был помилован и получил чин пехотного капитана испанской армии в Неаполе.
Это противоречие объясняется в главе «Сервантес в Барселоне летом 1610 года» (Cervantes en Barcelona en el verano de 1610), где рассказывается о втором пребывании Сервантеса в этом городе [359]. По-видимому, полагает Мартин Рикер, дон Мигель намеренно прибегает к нарушению хронологии, так как ему было необходимо перенести действие романа в 1614 год, чтобы иметь возможность вести полемику с Авельянедой и ссылаться на его апокриф.
Описание Барселоны здесь несколько анахронично: Сервантес был знаком с ситуацией в этом городе лишь в период с мая 1609 по октябрь 1611-го. Например, ему был известен факт, что Жене-ралитат — правительство автономной области Каталонии — располагал четырьмя кораблями, о чем и сообщается в романе. Прототип представленного на страницах романа бандита Роке Гинарта к тому времени уже получил индульгенцию и находился в Неаполе.
Мартин Рикер приходит к заключению [366], что Сервантес приехал в Барселону в Иванов день для встречи с графом Лемос-ским — доном Педро Фернандесом де Кастро, который отбывал в Неаполь с вице-королем, чтобы попроситься к нему в свиту. Дону Мигелю 62 года [372—373]. Намерениям его не было суждено осуществиться. Желанная встреча не состоялась, а Сервантес стал свидетелем смуты между горожанами и моряками, впоследствии описанной в одной из его новелл. События, во время которых каталонские галеры захватили мавританские суда, легли в основу эпизода, описанного во втором томе «Дон Кихота».
Следующий раздел — «Сервантес, Пассамонте и Авельянеда». Наиболее примечательной в исследовании Мартина Рикера видится гипотеза о том, что автор апокрифического второго тома «Дон Кихота» (1614), Алонсо Фернандес Авельянеда, и прототип каторжника Хинеса де Пассамоне, показанного Сервантесом во втором томе своего романа также и в роли раешника Маэсе Педро, — одно и то же лицо.
В XXII главе первого тома «Дон Кихота» Сервантес выводит фигуру преступника, который уже отбыл наказание на испанских галерах и теперь снова отправлен на них. Он сообщает хитроумному идальго, что пишет свою автобиографию под названием «Жизнь Хинеса де Пассамонте» и еще не закончил ее2. Сервантисты неоднократно высказывали предположение, что этот персонаж
2 Сервантес Мигель де. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский.: В
2 т. / Пер. Б. А. Кржевского и А. А.Смирнова. Л., 1949. Т. 1. Гл. XXII. С. 211.
списан с арагонца Херонимо де Пассамонте, с которым Сервантес в молодости служил в солдатах и с августа 1571 по апрель 1572 г. числился в списках подразделения гражданской гвардии Мигеля Монкады. Оба участвовали в деле при Наварине в октябре 1572 г. и взятии Туниса в августе 1573-го [401—410]. (Об этом речь идет также в любопытнейшем очерке «Парапилья» [539].) Оба были в плену у турок: Херонимо Пассамонте с 1574 по 1592 г. отбывал гребцом на турецких галерах, плен второго — с 1575 по 1580 г. — ограничился Алжиром. Арагонец, оказавшись на свободе, писал начиная, видимо, с 1593 г. свою автобиографию, озаглавленную «Странствия и труды Херонимо де Пассамонте», о которой Сервантес мог знать благодаря возможной встрече с ее автором в Мадриде в период с лета 1594 по зиму 1595 г., либо понаслышке. Примечательно, что заголовок последнего романа Сервантеса «Странствования и труды Персилеса и Сехизмунды» должен был вызывать в памяти читателей-современников мемуары арагонца, рукопись которых была тщательно подготовлена 26 января 1605 г. к печати. Однако сам Сервантес успел опубликовать свой роман раньше — 26 сентября 1605 г.
В прологе ко второму тому своего романа о хитроумном идальго дон Мигель говорит, что знает, кто такой Авельянеда и утверждает, что он — арагонец [225]. Это его старый товарищ по оружию, вражда к которому возникла еще в молодости, когда оба служили в Италии. Именно поэтому раешник маэсе Педро появляется во втором томе, сопровождаемый комментариями на итальянском языке, а сам дон Кихот обращается к нему по-итальянски3. Однако только находка редчайшего документа, полагает Мартин Рикер, может объяснить эту ненависть, перешедшую во взаимные публичные оскорбления и непристойные намеки: главы «Херонимо де Пассамонте в неаполитанском вицекоролевстве» (Gerónimo de Passamonte en el reino de Nápoles) [424—425]; «Лопе де Вега и двор неаполитанского вицекороля» (Lope de Vega y la corte virrenal de Nápoles) [506—507]; «Парапилья» [540—541, 543]. Мартин Рикер надеется найти такой документ, поскольку обладает филологическим чутьем и исследовательским везением: гипотезы этого одаренного ученого подтверждаются впоследствии археологическими находками4.
3 Сервантес Мигель де. Хитроумный идальго... Т. 2. Гл. XXV. С. 226.
4 Riquer M. De, Cervera G. De. llamado tambien Cerveri de Girona // Boletín de la Real Academia de Buenas Letras de Barcelona. XXVRN, 1959—60. P. 253—263.
Когда Сервантес показывает в романе своего старого товарища по оружию, доблестного воина, в течение18 лет сносившего тяготы галерщика, в образе вора и злодея, он намеренно клевещет, что можно объяснить лишь глубоко затаенной обидой на Пасса-монте и растущей с годами неприязнью между ними. Причиной тому могла стать желчность Сервантеса и некоторая недалекость Херонимо де Пассамонте. Однако представить тяжелое, но исполненное достоинства положение пленника как положение каторжника на испанских галерах — чернить таким манером воинскую доблесть и горькую участь, (которой не миновал и сам Сервантес и о чем он всегда с гордостью вспоминал) — это чересчур обидная карикатура.
Характер арагонского солдата, обуреваемого манией преследования, был мстительным и угрюмым. Об этом главы — «Своевольные синонимы» (Los sinónimos voluntarios) [495] и «Лингвистический анализ» (Examen lingüistico) [511] рецензируемой книги. Ответом Хинеса де Пассамонте на язвительность дона Мигеля было апокрифическое продолжение «Дон Кихота» подписанное именем Алонсо Фернандеса де Авельянеды с оскорбительным для Сервантеса прологом. Такова гипотеза Мартина Рикера, основанная на скрупулезном текстологическом анализе Д. Эйзенберга5, Рафаэля Лапесы6, Кабальо Пикассо7, Хуана Милье-и-Хименеса8 и самого Мартина Рикера9 публично поддержанная коллегами, а теперь изложенная в «Заключении» (Conclusión) настоящей книги [531]. Имя Авельянеда полагается псевдонимом. В качестве подтверждения этой гипотезы приводятся сведения, показывающие, что в языке Херонимо де Пассамонте и Авельянеды присутствуют сходные грамматические черты, много арагонизмовт т.д. Оба они религиозны, симпатизируют ордену доминиканцев, благочестивы, оба хорошо знают окрестности Каталаюда [532]. Помимо этих сходных качеств, которые могут быть присущи любому арагонцу, в пользу
5 Eisenberg D. Cervantes. Lope and Avellaneda // Josep Maria SolA-SolE: Homage, Homenaje, Homenatge. V. 2. Barcelona, 1984. P. 178—180.
6 Lapesa R. Historia de la lengua espanola, novena edicion. Madrid, 1981. P. 406.
7 Caballo Picazo F. Cervantes, Avellaneda y los articulos // Studia philological: Homenaje ofrecido a DAmaso Alonso. V. 1. Madrid, 1960. P. 281—293.
8 Millé Gimenez J. Una nueva interpretación acerca de los «artículos» omitidos por Avellaneda en su Quijote // Revista de Ateneo Hispanoamericana. V. 2. Buenos Aires, 1919. P. 300-332.
9 Fernandez Avellaneda A de. Don Quijote de la Mancha / ed. de M. de Riquer. I. Madrid, 1972. P. 9-10 // Clásicos Castellanos.
заявленной гипотезы говорит тот факт, что автор апокрифического «Дон Кихота» обвиняет Сервантеса в оскорблении «своевольными синонимами». В самом деле, дон Мигель назвал истинную фамилию Херонимо де Пассамонте, предпослав ей имя, начинающееся с такой же буквы, а его автобиографию — единственное литературное сочинение, которому Херонимо де Пассамонте посвятил свою жизнь — обратил в мемуары преступника. Об этом главы «Жизнь Херонимо де Пассамонте» (La vida de Gerónimo de Passamonte): «Военные кампании, в которых участвовали Херонимо де Пассамонте и Мигель де Сервантес» (Campanias militares de Ge^nimo de Passamonte y de Miguel de Cervantes) [397], «Долгий плен Херонимо де Пассамонте» (La larga cautividad de Gerónimo de Passamonte) [406], «Херонимо де Пассамонте на свободе и его переезд в Испанию» (Gerónimo de Passamonte en libertad y su viaje a España) [410].
Однако Мартин Рикер говорит в этом случае лишь о гипотезе, которую он «отважился бы отнести к числу допустимых» — гипотезе, продолжающей оставаться лишь таковой, пока исследователь не будет обладать достоверным документом, датированным первой половиной XVII в. и гласящим, что Алонсо Фернандес де Авельянеда есть не кто иной, как Херонимо де Пассамонте. До тех пор Мартин Рикер не решится назвать свою гипотезу утверждением. В этом он является строгим последователем своих французских «наставников», не допускающих новых интерпретаций известных литературных фактов без весомых археологических доказательств [535]. Таков исходный пункт профессиональной деятельности Мартина Рикера как филолога, требующий от него научной сдержанности и скромности с немалой толикой методологического консерватизма, с которым не всегда уживается независимость суждений исследователя.
Мартин Рикер в духе формалистов-позитивистов отстаивает «права» текста, что роднит его с распространенной в зарубежных исследованиях позицией, получившей название «гаспаровизм»10. Огромное количество фактов, интереснейшие изыскания и убедительные результаты исследования Мартина Рикера подтверждают его (уже обоснованную предшествующими критиками-серванти-
10 Гаспаров М. Л. История литературы как творчество и исследование: случай Бахтина // Материалы Международной научной конференции 10-11 ноября 2004 г.: «Русская литература ХХ—XXI вв.: проблемы теории и методологии изучения». М., 2004. С. 8—10. См.: Эмерсон К. Двадцать пять лет спустя: Гаспаров о Бахтине // Вопросы литературы. 2006. № 2.
стами) гипотезу о том, что Авельянеда и Херонимо де Пассамонте — одно и то же лицо. Работая с литературными памятниками и архивными документами, Мартин Рикер прибегает ко множеству примеров для подтверждения своих и без того, казалось бы, вполне очевидных мыслей. Но в этом — принцип отказа от использования лишь минимума данных, основываясь на которых нельзя конструировать обобщения об истории литературы, принцип отказа от методологии «философа в роли филолога» (М. Л. Гаспаров)11.
Весьма интересен последний раздел книги — «Оружие в “Дон Кихоте”» (Las armas en «El Quijote»), так как Мартин Рикер является настоящим знатоком в этой области. Из доспехов (armas defensives), украшающих фигуру хитроумного идальго, перечисляются [553] нагрудник и наспинник общим весом около 6 кг, верхняя часть панциря — 1,3 кг, нарукавники — 4 кг, шлем (от 1 до 1,75 кг) вместе с забралом — 2,25 кг. Таким образом, общее снаряжение дон Кихота должно было весить около 13 кг, при этом известно, что легендарный Тирант Белый в 1437 г. имел доспехи весом более 18 кг. Замечено, что Самсон Карраско нарядился рыцарем более умело, чем дон Кихот, и предоставил идальго свой шлем, когда тот лишился «шлема Мамбрина».
Что касается огнестрельного оружия (armas de fuego), дон Кихот верен общепринятой манере пренебрежения к нему [574]. В речи о противопоставлении военного дела наукам (противопоставление «шпаги и пера») он говорит: «Счастливы были те благословенные времена, когда не было еще этой устрашающей ярости дьявольских огнестрельных орудий, и я твердо верю, что тот, кто их выдумал, расплачивается сейчас в аду за свое сатанинское изобретение, ибо благодаря ему рука подлого труса ныне может лишить жизни доблестного кабальеро»12. Разрушительная сила артиллерии пугает персонажей романа: «Раздались два пушечных выстрела; должно быть, это были двойные ядра, соединенные между собой цепочкой, ибо первый снаряд срезал половину нашей мачты, которая обрушилась в воду, а второй, пущенный вслед за ним, немедленно попал в середину нашего судна, пробив его насквозь...»13.
11 Являющегося, по сути, творцом, а не исследователем. Он движим «творческим импульсом», руководствуясь которым, ученый поддается соблазну брать из прошлого «только то, что удовлетворяет его собственную потребность» (Гаспаров М. Л. Указ. соч. С. 8).
12 Сервантес Мигель де. Хитроумный идальго... Т. 1. Гл. XXXVIII. С. 419.
13 «Рассказ пленника»: описание нападения французов (Там же. Гл. XLI. С. 458.).
Мартин Рикер придерживается ряда систематически продуманных принципов, среди которых доминирует мотив неприятия домыслов. Однако несмотря на уверения в беспристрастности, в книге Рикера превалитует личный тон автора, чье обаяние заставляет читателя сопереживать автору исследования, доверять его профессиональному чутью и умению угадывать, что само по себе уже является веским стимулом к работе, мотивом литературоведческих исследований. Борьба с собственной фантазией вступает здесь в противоречие с широтой натуры исследователя. Филологические принципы с их последовательностью, логической строгостью, безусловностью и ценностным весом, подчинены у Мартина Рикера общей идее укрощения исследовательского своеволия.
Однако мотивом литературоведческого исследования для него со всей очевидностью служит история культуры, а филологические изыскания мыслятся интеллектуальной поддержкой творчеству, выражая дух эпохи — ее идеи, теории, сомнения, гипотезы.
С другой стороны, обращение к широкой аудитории, открытость для взаимных контактов, своего рода приглашение рядового читателя к сотворчеству призвано избавить литературоведческую науку от академического консерватизма.
И. В. Устинова (ПСТГУ)
