CC BY
302
МАРГИНАЛЬНЫЙ ТИП ЛИЧНОСТИ В ДЕРЕВЕНСКОЙ ПРОЗЕ 1970-Х ГОДОВ (ПО
ПРОИЗВЕДЕНИЯМ В. М. ШУКШИНА)
И. В. Новожеева
В статье исследуется концепция личности в деревенской прозе. На материале рассказов В. М. Шукшина выявляются типологические черты маргинального героя.
Ключевые слова: концепция личности, маргинальная личность, деревенская проза, рассказы В. М. Шукшина.
Понятие «маргинальность» не до конца освоено общественным сознанием. Чаще всего им пользуются социологи для обозначения специфического пограничного положения человека или социальной группы в обществе, что потенциально является источником деградации личности. Одновременно исследователи отмечают, что маргинальность сопряжена с дуальностью самосознания, и маргинальный психический тип во многих случаях отличается творческими потенциями.
В литературоведческий дискурс понятие «маргинальность» было впервые введено А. А. Газизовой [1] для обозначения онтологического статуса человека. В онтологии маргинальность есть характеристика некоторых форм и способов бытия, становления и изменения бытия, т.е. динамический момент в бытии, а также специфическое положение в бытии, особый онтологический статус, предельное состояние. По мысли А.А. Газизовой, «маргинальность напрямую связана с кризисом сознания» [1, с. 3]. Исследователь полагает, что драма положения человека в мире определяется его раздвоенным существованием между реалиями низшими (материя, жизнь тела) и высшими (сфера существования духа, Единого). Выпадение из обычного режима существования, вызывая философскую рефлексию, дает человеку шанс обрести истинное знание о мире, через духовное переживание трансцендировать себя к Высшему смыслу.
Данная трактовка маргинальности стала основополагающей в определении маргинального типа личности в деревенской прозе 1970-х гг.
Специфика и особенности развития русской жизни в 60 - 70-е годы ХХ века оказали существенное влияние на жизнь русской деревни. «...Старая деревня с ее тысячелетней историей уходит навсегда в небытие», - писал Ф.Абрамов. [2, с. 558]. Произошло то, что годами накапливалось в народе и что с легкой руки создателей деревенской прозы обозначается термином «раскрестьянивание русского человека». Настойчиво стало насаждаться в общественное сознание понятие «советский народ», в деревенской прозе это размывание национального сказалась особенно остро.
Образ человека в произведениях 1970 - 80-х годов отразил новый облик действительности. С появлением в 1961 г. повести В.Белова «Деревня Бердяевка» критик Л.Аннинский одним из первых обратил внимание на особый характер героя: «Внутренняя точка опоры у него дана человеку изначально: он ее не выбирал; и она работает до тех пор и при том условии, что человек остается в лоне традиционной действительности. Стоит отдельному человеку выпасть.» [3, с. 235] Ситуация разрыва героя с домом, ухода из деревни является определяющей и формирующей соответствующий тип героя. А.Ю.Большакова называет астафьевскую повесть «Веселый солдат» «знаковой по отношению ко всему развитию деревенской прозы в конце ХХ века: происходит изменение типологии героя, обусловленное уходом с исторической арены крестьянского сословия; через изображение социальных смещений, миграционных подвижек, обнаруживается процесс массового раскрестьянивания России, переход ... крестьянских потомков в деклассированное состояние» [4, с. 45]. Л.В.Соколова настаивает на том, что «в период 60-70-х годов писатели-традиционалисты изобразили основной национальный тип ХХ века, который весь прошел под знаком шукшинской метафоры: «одна нога на берегу, другая в лодке», под знаком непрерывных, интенсивных, как никогда, перемен. Сопротивляющийся переменам и все-таки меняющийся русский человек, сохраняющий и теряющий важное, является главным героем времени, как и творчества В.Распутина, В.Шукшина, В.Белова, В.Астафьева» [5, с. 349].
Таким образом, художественной фиксацией поворотного момента судьбы крестьянина (а именно: парадоксального положения сельского жителя на окраине, в стороне от общей народной жизни) становится изображение маргинального человека, воплощающего идею неуклонных сдвигов крестьянского сознания.
Концепция маргинальности в деревенской прозе объединяет, с одной стороны, шукшинского чудика, а с другой, - «обсевков» (В.Распутин, В.Шукшин), архаровцев (В.Распутин, В.Астафьев),
«межедомков» (В.Астафьев), «пришей-пристебай» (В.Шукшин), «легких людей» (В.Белов, В.Распутин) и других. Отнесение героя В.Шукшина к маргинальным типам не означает отождествления с «обсевками», «архаровцами», «межедомками» и им подобным. Все перечисленные художественные образы словно рисуют крайние полюса маргинальности.
«Уход» героев деревенской прозы в маргинальность предполагает два совершенно различных маршрута: создание своего собственного, совершенно иного мира (шукшинские «чудики»), либо постепенное вытеснение за пределы традиционного крестьянского мира и даже норм морали («обсевки», «архаровцы», «легкие люди», «межедомки» и т.п.).
Можно говорить о двояком отношении маргиналов к сакральному центру. Первая группа маргиналов включает героев, перемещающих центр и пытающихся заново вдохнуть в него энергию Духа. Другие маргиналы - разрушители, которые посягают на священный центр либо для того, чтобы присвоить себе его культурные или духовные ценности, либо, чтобы «отменить» его вообще.
Таким образом, наиболее распространенное понимание маргинальности как отклонения от нормы, удаление от некоторого символического центра ценностной системы координат нашло отражение в трактовке человека, оторвавшегося от рода, усвоившего иную, городскую, психологию, или находящегося между деревней и городом, который к городу не пристал, не врос в него корнями («обсевки», «архаровцы», «легкие люди» и т.п.). Эти образы составляют одну, сторону воплощения маргинальности, когда положение на окраине ведет к тому, что личность теряет свои корни, ее идентичность размывается (отсюда образ «межедомка», «пришей-пристебай»).
Но в произведениях 70-х годов о деревне представлен и другой аспект маргинальности: ситуация «размытости» священного центра позволяет человеку дистанцироваться от профанных смыслов и актуализировать собственный духовный поиск, что выражено в образе шукшинского чудика.
Именно этой важнейшей составляющей образа мотивируется авторское отношение к герою. Для писателя духовный потенциал созданного героя является непреходяще ценным. Чудика из одноименного рассказа, который оказался в центре внимания критики, писатель не случайно назвал Василием Егоровичем. Имя Егорий, Георгий означает возделыватель земли, ее хранитель и защитник, а также победоносец. Да и профессия героя - киномеханик - указывает на его некоторую близость к автору. В.Шукшин был убежден, что судьба чудика слита с народной судьбой.
Духовно-нравственное значение образа позволило многим ученым увидеть в герое В.Шукшина праведную личность. Восхищение шукшинским чудиком закономерно, но не безоговорочно. Например, герой одноименного рассказа Макар Жеребцов, которого односельчане считают «чудным» человеком, наделен автором рядом характеристик, явно противоречащим определению праведного. Его любимое дело - «путать» людей. «Сердце его сосала, - пишет В.Шукшин, - сладко прикусывая, жирная, мягкая змея, какая сосет сердца всех оскорбленных проповедников» [6, с. 548]. Макара Жеребцова одолевает гордыня, то самое чувство, которое распутинские старухи считают самым страшным грехом человека. «Не для этой я жизни родился...
- признается он. - Для этой, но гораздо круче умом замешан.» [6, с. 551]. Герой рассказа «Штрихи к портрету», хоть и наделен автором такой же фамилией, как Василий из рассказа «Чудик». Таким образом, общность героев закреплена знаково - повторяемостью фамилии. Но первый из них являет собой совершенно иной, даже противоположный психологический тип. Николай Князев наделен автором чертами аморальной личности. Поэтому такой герой представляет новую грань крестьянского образа, парадоксальную тенденцию русского (в основе своей праведного, многотерпеливого и созидательного) народного характера - тенденцию к саморазрушению как специфическое новообразование крестьянина на пороге 1980-х годов.
Образ праведника в произведениях В.Распутина, В.Белова, В.Астафьева, Ф.Абрамова, как отмечалось, представляет собой некий эталон духа, идеальный крестьянский характер. В то время как в образе чудика доминирует идея абсурдности окружающего мира.
О маргинальности (безусловно, не употребляя термина) героев В.Шукшина говорил известный критик Л. Аннинский в ходе дискуссии о «Калине красной», материалы которой были опубликованы в «Вопросах литературы» за № 7 в 1974 г.. Критик увидел в киноповести В.Шукшина «апофеоз его темы» [7, с. 63]. «Шукшинский герой...- утверждал исследователь, - сорван с орбиты, он - не в своей тарелке, он - уязвим» [7, с. 64]. «Вспомним, кто излюбленный Шукшинский герой. Он - ближний странник. Он только что потерял почву. ... Шукшинский герой - меж двух опор. Он ни там, ни тут. Со своего корня съехал, к чужому ни прирос. Село бросил, а в городе совсем чужой. Но - вот главное! - привыкнуть к этому отчуждению он не может. Шукшин - писатель, который видит в народном человеке не последовательную неуязвимость труженика, который всегда прав, и
не безмятежную мудрость дитяти природы, а видит то самое вечное беспокойство, какое от века оставалось у нас прерогативой героя «интеллектуального» и исключительно . «интеллигентного». Таким образом, критик Аннинский, как и другие участники дискуссии, в духе того времени акцентировал внимание на социальной подоплеке характера. И верно, жизненный путь героев «Калины красной», «Печки-лавочки» определяется разрывом с патриархальной деревней и дезориентацией в изменившейся, новой.
Сдвинувшаяся со своих основ деревня подсказывает художнику в качестве главного героя этого исторического периода маргинала. Писатель акцентирует внимание на человеке, выразившем в своей психологии «изломы», «комплексы», «вывихи». Шукшинский герой обладает кризисным сознанием, явленным в нежелании быть таким, как все, специфичности мироощущения, не вписывающего в господствующую парадигму мышления.
Нравственно-психологический облик чудика слагается из ряда параметров, важнейшим из которых выступает экстравагантность поступка. Один из таких героев, утаив деньги от семьи, покупает микроскоп и открывает для себя мир одноклеточных. Другой, узнав, что в неведомой Африке ученые провели пересадку сердца, устраивает ружейный салют. И т. д.
Разделяя мнение А.А. Газизовой о том, что маргинальность - прежде всего онтологический феномен, отметим, что образ чудика намного значительнее заявленного «социального типа человека на изломе» [7, с. 89].
Думается, что природа чудачества героя В.Шукшина иная. Безусловно, чудачество - то расстояние, которое отделяет позицию героя, его миропонимание от мировоззрения «крепких мужиков» и им подобным. Но одновременно экстравагантность поступка раскрывает и внутреннюю сущность героя: состояние предела человеческих возможностей, выпадение из режима обычного существования, а в некоторых случаях - граница существования человека, мера человеческого в человеке. Человек в изображении В.Шукшина действуют естественно, непосредственно, в силу своих внутренних нравственных понятий, поэтому чудачество выступает некой мерой духовности человека, а не стихийным и вечным абсурдом, органически укорененным в народной жизни, отголоски которого заметны в повестях В.Белова.
Природу маргинальности определяет ситуация конфликта. Высоким порывам шукшинских героев, увы, не дано реализоваться в жизни, и это придает произведениям писателя трагикомическую тональность. Реакция героев в унижающих их обстоятельствах приобретает иногда самые различные формы: от вызывающего девиантного поведения (Егор Прокудин обливает кипятком в бане Петра Байкалова, «Калина красная») до неадекватной реакции (герой рассказа «Беспалый» отрубил себе пальцы из-за измены жены), и даже, не выдержав унижений и обиды покончить с собой («Сураз», «Жена мужа в Париж провожала»). И автор настойчиво сталкивал своих героев с унижающим человеческое достоинство хамом, чиновником, продавцом, псевдоинтеллигентом.
С едким сарказмом писатель выводит типов «с брюшком и портфелем» [6, с. 244], людей, «ожиревших душой», суть которых - духовная сытость и душевная лень, как некий оригинальный шукшинский вариант классического образа сытого, ведущего паразитический образ жизни. Это и сытенький кругленький ханжа и брюзга Баев («Беседы при ясной луне»), и жена Кольки Паратова и ее родители, для которых рубль - мерило человеческой ценности («Жена мужа в Париж провожала»); и возомнивший «себя важным деятелем с неограниченными полномочиями» бригадир Шурыгин, который взял да и превратил церковь в «безобразную груду кирпича», чем вызвал единодушный протест односельчан («Крепкий мужик»), и кичливый свояк Сергей Сергеевич, который «весь как лоскутное одеяло, и каждый лоскут - кричит и хвалится» [8, с. 7] и т. п. Все они -воплощение духовной деградации человека.
Следовательно, маргинальность в отношении героя Шукшина подразумевает существование границы его индивидуального бытия, отличающего от других людей. Система духовных и культурных ценностей, разделяемая большинством для него чужая, при этом его чужеродность получает высшее обоснование: только в стороне от всех, на окраине герой получает возможность реализовать себя.
Маргинальный герой прозы В.Шукшина вынужден уйти вглубь своего собственного «Я» от абсурдной реальности, тем самым отстаивая право на автономию своей личности.
Шукшинский персонаж задумался, испытал потребность понять себя, уже ощутил внутреннюю дисгармонию души. Исследователи заметили, что в шукшинских рассказах «всеохватывающая и бесконечная диалогичность создает особую атмосферу - атмосферу думания, того мучительного праздника, когда душа переполняется тревогой, чует нестихающую боль, ищет
ответа, но тревогой этой она выведена из спячки, болит от того, что живо чувствует все вокруг.» [9, 87]. Мучительные и напряженные думы над смыслом жизни сопровождают героев В.Шукшина. Терзают сомнения Ивана, героя рассказа «В профиль и анфас», недоволен он собой и своей жизнью, хочется понять, для чего живет, работает. Он смутно понимает причины душевною беспокойства, но чувствует, что должен же быть какой-то смысл в этой жизни. Он уже не может «только на один желудок работать» [6, с. 443]. И с затаенной тревогой и болью приходит к мысли: «Удивляюсь. Я же не дурак. Но чем успокоить душу? Чего она у меня просит? Как я этого не пойму!» [6, с. 443].
Человек, изображенный В.Шукшиным, способен к самоанализу и страдает от недовольства собой и жизнью. Сомнения героя, неудовлетворенность собой, нежелание ограничить себя только материальным достатком носят типологический характер. На героя рассказа «Верую!», Максима Ярикова, сорокалетнего, злого на работу мужика навалилась какая-то особенная тоска. Чувствует: болит душа. Ненавидит он тех «людей, у которых души нету. Или она поганая» [8, с. 97]. Мучительные искания и раздумья героев над смыслом жизни прорываются в бестолковщине, в поступках и словах, произнесенных не к месту, в самоуничижении и издевках над самим собой, в душевной песне. Вот Егор Прокудин устраивает «забег в ширину», швыряется деньгами направо и налево, - во всем угадывается бесконечный поиск чего-то важного. Герой ощущает бессмысленность и никчемность «разменянной на пятаки», растраченной попусту жизни: «По-разному гибнет душа: у него она погибла, а он этого не заметил...» [8, с. 96]. Так хочется прожить свою жизнь заново, получить «билет на второй сеанс» Тимофею Худякову («Билет на второй сеанс»). Тревожные раздумья о смысле жизни окрашиваются в прозе В.Шукшина в разные тона: трагическую безысходность и светлую печаль, крик души на пределе и скорбные думы о конечности бытия, печальные мысли о сиюминутности человеческой жизни, в которой так мало места было красоте.
Положение героя, сопряженное с крайним психологическим напряжением, выводит человека за пределы статичной и незыблемой «нормы» в поле неустойчивой окраины, туда, где и начинается постижение экзистенции.
Ищущие и неравнодушные, герои рассказов В. Шукшина испытывают состояние неудовлетворенности, теряют душевный покой, мечутся, ищут и жаждут оправдания своей жизни, поступков, слов, оправдания и осмысления. Пытливость ума, душевная деликатность, обостренное сознание, поиск высшего смысла и правды жизни роднят чудика с праведными персонажами В.Астафьева, Ф.Абрамова, В.Белова, В.Распутина. В то же время существенное отличие чудика от, например, распутинских героев-праведников состоит в том, что он создает свой собственный мир, в то время как праведник стремится возродить, изменить мир в соответствии с евангельскими заповедями, народной этикой.
Ни анекдотические случаи, ни эксцентричное поведение персонажей не мешают разглядеть в них главное - тягу к наполненной смыслом жизни. Чудику страстно хочется хоть ненадолго уйти от обыденности, душа его жаждет праздника, а неспокойный разум взыскует «высшей» правды. Этим объясняется желание героя придать своему быту праздничную украшенность, расцветить жизнь воображением; в нем - избыток чувств и стремлений, он любит зрелищные, театральные формы поведения.
С течением времени в творчестве В.Шукшина усиливаются «темные» начала в воплощении маргинального человека. Писатель настойчиво всматривается в характеры противоположные чудику из одноименного рассказа и создает целый ряд образов «антигероя», «чудика с обратным знаком» («Три грации», «Она» из «Кляузы, черти из повести «До третьих петухов»). И если проследить хронологию текстов, их становится все больше; и болезненная «вывихнутость» уступает место бесовству.
The paper investigates the concept of personality in rural prose, analyzes the stories by V. M. Shukshin. It proposes the typological features of a marginal character.
Список литературы
1. Газизова А. А. Обыкновенный человек в меняющемся мире: опыт типологического анализа советской философской прозы 60 - 80-х годов. - М., 1990.
2. Абрамов Ф. Чистая книга: Роман, повести, рассказы, публицистика. - М., 2004.
3. Аннинский Л.А. Тридцатые - семидесятые. Литературно-критические статьи. - М., 1977.
4. Большакова А.Ю. Русская деревенская проза в новом осмыслении //Литературная учеба.
- 2001. - №4. - С. 45-47.
5. Соколова Л.В. Духовно-нравственные искания писателей - традиционалистов 2-й
половины ХХ в.: В. Шукшин, В. Распутин, В. Белов, В. Астафьев. - Диссертация ... докт. филолог. наук.. - СПб., 2005. - 365 с.
6. Шукшин В. М. Собр. соч.: В 4-х т.. - Т. 3. - М.: Литература; Престиж книга; РИПОЛ классик, - 2005.
7. Дискуссия о «Калине красной» //Вопросы литературы. -1974. - № 7. - С.28 - 90.
8. Шукшин В. М. Собр. соч.: В 4-х т.. - Т. 4. - М.: Литература; Престиж книга; РИПОЛ классик, - 2005.
9. Литературоведение на пороге XXI века: Материалы Международной научной
конференции. (МГУ, Май 1997). - М., 1998. - 501 с.
Об авторе
Новожеева И. В.- кандидат филологических наук, доцент кафедры гуманитарных, естественнонаучных и математических дисцилин Брянского филиала Московского психологосоциального университета.
innanov@hk.ru 8-920-832-86-46
