CC BY
131
УДК 821.112.2
A. E. Крашенинников
МАК КАК ПОЭТИЧЕСКАЯ ЭМБЛЕМА ГЕОРГА ТРАКЛЯ
В статье рассматривается новаторский характер представления образа мака в поэтическом творчестве экспрессиониста Георга Тракля в контексте истории немецкой литературы.
The article reveals the innovative character of representing the image of poppy in the poetic works of expressionist Georg Trakl in the context of the history of German literature.
Ключевые слова: Георг Тракль, экспрессионизм, поэтический образ, новаторство.
Keywords: Georg Trakl, expressionism, poetic image, innovation.
Тракль обращается к образу Mohn (мак) в семнадцати лирических текстах. В этом отношении он намного опережает других поэтов экспрессионистского направления. Так, например, у Георга Гейма (Georg Heym, 1887-1912) есть два таких поэтических текста, Эрнст Штадлер (Ernst Stadler, 1883-1914) использовал образ Mohn трижды.
Образ Mohn значим для немецкой культуры; он присутствует в стихах поэтов разных периодов в истории немецкой литературы. Своеобразным эпиграфом к разговору об этой теме может служить стихотворение "Der Mohn" представителя позднего немецкого романтизма Людвига Уланда (Ludwig Uhland, 1787-1862), в котором есть такие строки, посвященные маку как символу поэтического творчества [1]:
O Mohn der Dichtung! wehe
Ums Haupt mir immerdar!
(О мак поэзии! развевайся I Над моей головой всегда!)
У Иоганна Вольфганга ^те (Johann Wolfgang von Goethe, 1749-1832) и у Адольфа Фридриха фон Шака (Adolf Friedrich von Schack, 1815-1894) мак выступает с эпитетом святой: mit dem heiligen Mohn у ^те в стихотворении "Euphrosyne" и aus dem geweihten Mohne у фон Шака в стихотворении "An den Schlaf'.
Изучение генезиса образа Mohn в немецкой поэзии позволяет говорить о том, что с XVII в. начинает формироваться своеобразный поэтический концепт с широкой эстетической палитрой. Естественно, что в стихах Пауля Флеминга (Paul Fleming, 1609-1640), видного представителя немецкого барокко (а одна из основных черт поэтики барокко - восприятие реального мира как
© Крашенинников А. E., 2012
иллюзии), символика сна, грёз, умиротворения связана с античным образом Морфея с маковым венком на голове:
...Er nahm den Kranz vom Mohne und setzte mir ihn auf.
("Auf des ehrnvesten und manhaften Herrn Heinrich Schwarzen, fhrstl. holstein. Groß gesandten bestalten Hofemeistern seinen Namenstag")
Мотивы ночи, сна, сновидений, грёз реализуются в образе Mohn на протяжении всей истории немецкой литературы. Представляется вполне логичным, что образная связка ночь-сон-грёза расширяется при этом мотивами любви, гармонии и, следовательно, красоты. Приведём несколько примеров такого наполнения образа Mohn.
В творчестве Аннеты фон Дорсте-Гюльсгоф (Annette von Droste-Hülshoff, 1797-1848) мак выступает не только как символ сна ("vom Mohn getränkt", пропитанный (напоённый) маком в стихотворении "Durchwachte Nacht"), но и подчёркивает девичью красоту:
Ein Mädchen, voll und sinnig wie der Mohn, Gewiß, sie war die allerschönste Frau!
"Das Liebhabertheater" (Девушка, цельная и чуткая, как мак / Конечно, она была самая прекрасная женщина!)
В стихотворении "Evas Haar" Христиана Мор-генштерна (Christian Morgenstern, 1871-1914) отношение лирического героя к своей возлюбленной передаётся через ощущение цвета её волос, меняющегося от времени суток, что подчёркивает естественность женской красоты как гармоничной части красоты мироздания. Рассвет сравнивается с белокурым волосом под первым мягким утренним светом ("Als wie ein Feld, das erstes Licht ereilt, / sind deines Hauptes wunderblonde Wellen: / Ein sanfter Morgen scheint ihr Gold zu schwellen, / darauf der Sonne Auge zögernd weilt"), но, как только появляется солнце, цвет женского волоса становится ярче:
Nun flammt es auf, als käm' es Purpur malen, -ist es der Mohn, der heimlich in ihm wohnt? (Вот вспыхивает он / как будто он окрасился в багрянец, - / это мак, который тайно в нём живёт?)
Мотив красоты, нередко с оттенком благородства, подчёркивается образным сочетанием мак-василёк у Иоганна Гауденца Залис-Зевиса (Johann Gaudenz von Salis-Seewis, 1762-1834) в стихотворении "Schnitter-Gesang" ("Sie schmücken ihren Hut / Mit einer Blumenkrone / Von purpurrotem Mohne; / Und suchen Tremsen aus / Zum blauen Schnitterstrauß", они украшают свои головы / Венком из цветов / Из пурпурно-красного мака / и ищут васильки / Для голубого букета для жнецов), у Эрнста Шульце (Ernst Schulze, 1789-1817) в стихотворении "Die bezauberte Rose. Dritter Gesang" ("Cyanen oft und Mohn. blühn",
васильки часто и мак... цветут), у Фердинанда Заара (Ferdinand von Saar, 1833-1906) в стихотворении "Wiener Elegien. 9" ("...D'rin Cyanen und Mohn wallende Aehren geschmückt.", В нём васильками и маком урашены волнующиеся колосья), у Отто Эриха Гартлебена (Otto Erich Hartleben, 1864-1905) в стихотворении "Wir sind die Saat" ("Mogen der rote Mohn und der Cyanen Blau / als Edelsteine leuchten aus dem Goldgeschmeid!", Пусть красный мак и васильков синева / как драгоценные камни светят из золотого украшения!).
У Анастасиуса Грюна (Anastasius Grün, 18081876), наряду со стихотворением "Rother Hahn" ("Blaue Kornblum' und feuriger Mohn", голубой василёк и огненный (пылающий) мак) есть стихотворение "Cincinnatus.1", в котором мотив героического благородства реализуется через описание фигуры римского воина как ангела-хранителя, украшенного лавровым венком и букетом из мака и васильков:
Ein Römerheld, geschnitzt, als Schutzpatron, Deß Haupt ein goldner Lorberkranz umflimmert, Deß Hand als Strauß Cyanen hält und Mohn. (Герой-римлянин, вырезанный, как ангел-хранитель, / Чья голова сверкает золотым лавровым венком. / Чья рука как букет держит васильки и мак.)
Но нельзя не отметить, что «тёплая» в целом палитра образа Mohn дополняется иными оттенками. Мотив любви наполняется мотивом страсти, а это уже неоднозначное чувство, которое может быть связано как с развитием душевных и духовных качеств, так и с их разрушением. В этом отношении примечательно стихотворение Райнера Марии Рильке (Rainer Maria Rilke, 1875-1926) "Schlaf-Mohn", где в образе Mohn сочетаются мотивы сна, радости, страсти, ухода от реальности. Процитируем первые строки этого стихотворения:
Abseits im Garten blüht der böse Schlaf, in welchem die, die heimlich eingedrungen, die Liebe fanden junger Spiegelungen, die willig waren, offen und konkav. (В отдалении цветёт злой сон, / в котором те, кто тайно проникал, / любви находили юных отражений / которые были услужливы, открыты и кривы (вогнуты, изогнуты).)
Образ Mohn с символикой страсти встречается в стихотворениях Рихарда Демеля (Richard Dehmel, 1863-1918) "Begegnung" с его вариантом "Die Begegnung" ("stand wilder Mohn"», стоял дикий (буйный) мак), Германа Лёнса (Hermann Löns, 1866-1914) в стихотворении "Opium", а также у Макса Даутендея (Dauthendey, Max (18671918) в "Dort wucherte Mohn":
Mohnrote Flecken, die lecken am Blut, Die können im Feld ein Brennen anstecken; Wir haben geküßt und nicht ausgeruht.
(Красные маковые пятна, они лижут кровь, / они могут в поле зажечь огонь; / мы целовались и не могли успокоиться.)
К образу Mohn как символу любовной страсти Бруно Вилле (Bruno Wille, 1860-1928) добавляет оттенок греховности в стихотворении "Sündige Blüte":
Doch zwischen den Ähren, du flatternde bleiche Blüte des Mohnes, üppige, weiche, Zu dir will ich gehen. Sündige Blüte, du wirst mich verstehen. (Но между колосьев ты развевающийся бледный, / Цветок мака, пышный, нежный, / К тебе хочу я идти. / Грешный цветок, ты меня поймёшь.)
Лирический герой понимает, о чём говорит сладкое молчание цветка мака: Wir sündigen, weil wir blühen. (Мы грешим, потому что мы цветём.) Мотив страсти занимает, в определённом смысле, промежуточное положение между двумя эстетическими парадигмами в развитии образности мака: в стихах некоторых поэтов изначальная символика сна в образе Mohn развивается не через парадигму сон - умиротворение - грёзы с позитивным эмоциональным наполнением, а получает наполнение мотивами забвения и смерти.
Готлиб Конрад Пфеффель (Gottlieb Konrad Pfeffel, 1736-1809) в своих стихах реализует обе тенденции в развитии парадигмы мак - сон. Если в шутливом стихотворении "Der verwandelte Amor" превращённый Зевсом в бабочку Амур летает вокруг цветочной клумбы ("küßt er Nelke, Rose, Mohn / Und Veilchen und Jesmin", целует он гвоздику, розу, мак / И фиалку и жасмин), то в стихотворении "Das Bild des Todes", наполненном зооастрическими мотивами, мак украшает ангела у Небесных Врат ("Sein Scheitel ist mit Mohn umkränzet", Его темя маком увенчано).
В стихотворении "Auf den Tod meines Sohns, Moritz Günthers", посвящённом своему рано и неожиданно ушедшему из жизни сыну, Леопольд Фридрих Гюнтер фон Гёкинг (Leopold Friedrich Günther von Goeckingk, 1748-1828) сладким маком наполнил кубок Смерти: ...O mein Sohn! Trankest du den süßen Mohn Aus des Todes Becher schon, Eh' ich selbst ihn kosten durfte? (О мой сын! / (Зачем) испил ты сладкий мак / Из кубка смерти, / Прежде чем я сам его отведать смог?)
В стихотворении "Idylle" Гуго фон Гофман-сталя (Hugo von Hofmannsthal, 1874-1929) волосы античной богини смерти Персефоны украшает мак:
Auf Totenurnen war Persephoneias hohes Bild, Die mit den seelenlosen, roten Augen schaut Und, Blumen des Vergessens, Mohn, im heiligen Haar, Das lebenfremde, asphodelische Gefilde tritt. (На урнах мёртвых Персефоны высокий образ (лик) / Которая бездушными, красными глазами смотрит / И, с цветами забвения, маком, в святых волосах, / По безжизненным асфоделей полям ступает.)
Мак, который вкушает Орфей в Царстве Мёртвых в "Die Sonette an Orpheus. Erster Teil. 9." Райнера Марии Рильке (Rainer Maria Rilke, 18751926), представляется поэту одним из символов творчества:
Nur wer mit Toten vom Mohn aß, von dem ihren, wird nicht den leisesten Ton wieder verlieren.
(Только кто с мёртвыми мак / ел, их (мак), / не будет лёгкое звучание/ опять терять.)
Мак как символ страдания на пути к реке подземного царства - смерти - предстаёт в стихотворении Арно Гольца (Arno Holz, 1863-1929) "Er lauscht einem Vögelgin":
Schluchtzt ihr Flöhten klagt ihr Geigen blüht mein Hertz auch roht wie Mohn zum Cocythus muß ich steigen. (Рыдайте вы, флейты, плачьте вы, скрипки, / цвети (стань) моё сердце тоже красным, как мак, / к Коциту должен я собираться.)
Цветок мака, положенный на дно гроба, встречается в стихотворении Теодора Фонтане (Theodor Fontane, 1819-1898) "Rosamundens Tod" (".auf Malv" und Mohn, / Da liegt in Sarges Grunde.", ...на мальве и маке, Там лежит на дне гроба), у могилы - в стихотворении Клабунда (Klabund (Alfred Henschke), 1890-1928) "Coelius. 1":
Dann wirst du längst im feuchten Grabe liegen, Wo Mohn allein die trübe Tafel weist. (Потом будешь ты очень долго (вечно) в сырой могиле лежать, / Где мак один (только) на мрачную плиту указывает.)
Поэтому на первый взгляд неожиданный образ чёрного мака, мрачная по синестетическому наполнению абсолютная метафора [2], не случайно возникает у поэта-экспрессиониста Георга Гейма (Georg Heym, 1887-1912) в его «чёрных видениях»:
Der Meere dunkle Buchten füllt die Klage Um dich wie Schilfrohr sanft und schwarzer Mohn.
"Schwarze Visionen. 4" (Морей тёмные (мрачные) бухты наполняет вопль (плач) / Вокруг тебя как тростник нежный и чёрный мак.)
Как же реализуется в творчестве Тракля сложившийся к тому времени в немецкой поэзии и,
можно сказать, развившийся в сложный поэтический концепт образ Mohn? И привносит ли он новые оттенки в палитру образа?
Из двух парадигм Тракль развивает большей частью парадигму сон - забвение - смерть, и лишь в нескольких текстах проступает образная связка сон - грёзы - гармония - любовь, при этом не всегда в эмоционально положительном контексте. К таким текстам мы относим стихотворение "Traumerei am Abend", в самом названии которого обозначен мотив мечтаний и грёз. В нём образ Mohn развивается в символ вдохновения, творчества, выхода в трансцендентное:
Dem einsam Sinnenden löst weißer Mohn die Glieder,
Daß er Gerechtes schaut und Gottes tiefe Freude. (Одиноко размышляющему развязывает белый мак члены, / Что он справедливое (праведное) созерцает и бога глубокую радость.)
В стихотворении "Frauensegen" Mohn как символ юности, красоты, беспечности в контекстном окружении усиливает мотив грусти. Тракль, обращаясь к собирательному образу Женщины в своём поэтическом благословлении, в первой строфе развивает мотив ушедших беззаботных дней:
Schreitest unter deinen Frau'n Und du lächelst oft beklommen: Sind so bange Tage kommen. Weiß verblüht der Mohn am Zaun. (Идёшь (шествуешь) среди своих подруг (женщин), / И ты улыбаешься часто стеснённо (удручённо): / такие тоскливые дни приходят. / Белый (бело) отцветает (увядает) мак у забора.)
В стихотворении "Sebastian im Traum" образ Mohn можно интерпретировать как символ материнской любви, но при этом окрашенный грустью: ребёнок приходит в мир для страданий: Mutter trug das Kindlein im weißen Mond, Im Schatten des Nußbaums, uralten Hollunders, Trunken vom Safte des Mohns, der Klage der Drossel; Und stille
Neigte in Mitleid sich über jene ein bärtiges Antlitz Leise im Dunkel des Fensters; und altes Hausgerät Der Väter
Lag im Verfall; Liebe und herbstliche Träumerei. (Мать носила ребёнка в белую луну, / В тенях орехового дерева, древней бузины, / опьянённая соком мака, плачем дрозда; / И робко / Склонился в жалости (сострадании) над той бородатый (косматый) лик / Тихо в темноте окна; и старая домашняя утварь / Отцов / лежала в ветхости; любовь и осенние грёзы (мечты).)
Стихотворение относится к одноимённому сборнику стихотворений, связанному с именем римского воина Себастьяна, раннехристианского мученика, причисленного к лику святых. Се-
бастьян принял христианскую веру и подвергся жестокой пытке - расстрелу из луков. Возможно, что этот довольно популярный образ в поэзии и живописи привлёк Тракля такой чертой, как ощущение чужести для окружающего мира. Себастьяна казнили за то, что он стал чужим для соплеменников. А для поэтики Тракля, как и для поэтики немецкого экспрессионизма в целом, мотив чужести, одиночества в окружающем мире представляется одним из основных мотивов. Этот мотив развивается у Тракля не только в образе Sebastian, но и в образах Fremdling (чужой, пришелец), Ungeboren (нерождённый), Abgeschieden (уединённый, усопший), Kaspar Hauser (Каспар Хаузер) [4], Sonja (Соня) [5] и других.
Находясь в этом ряду, образ Mohn получает новый символический оттенок - одиночество. Эту новую черту в поэтическом концепте мака усиливает звуковая метафора Mond-Mohn (месяц (луна)-мак): образ луны, единичный в своём природном воплощении объект, посредством своего звукового сходства переносит мотив одиночества на образ мака.
Мотив одиночества, сопровождаемый звуковой метафорой Mond-Mohn, сопутствует мотивам забвения и смерти в стихотворении "Verklärung": Stille wohnt
An deinem Mund der herbstliche Mond, Trunken von Mohnsaft dunkler Gesang. (Тихо живёт / у твоих уст (у твоего рта) осенний месяц (луна), / Опьянённая маковым соком тёмная (мрачная) песня.)
Возможность такой трактовки сочетания Mond-Mohn как звуковой метафоры в стихотворении "Verklärung" подтверждает нам и стихотворение "Siebengesang des Todes":
Auf schwärzlichem Kahn fuhr jener schimmernde Ströme hinab,
Purpurner Sterne voll, und es sank Friedlich das ergrunte Gezweig auf ihn, Mohn aus silberner Wolke.
(В чернеющем (черноватом) челне плыл тот по мерцающим потокам (рекам) вниз, / полным пурпурных звёзд, и склонялись / спокойно (мирно) зазеленевшие ветви на него / мак из серебряного (серебристого) облака.)
В тексте слово Mond («Und es jagte der Mond ein rotes Tier / Aus seiner Höhle», И гонит месяц (луна) красного зверя из его логова (пещеры)) предшествует процитированной последней строфе стихотворения. Но мы обращаем внимание не столько на присутствие образа луны, пусть и на расстоянии от образа мака, сколько на тематическую сетку самой завершающей стихотворение строфы: соседствуя с образом звёзд, мак из серебряного облака становится контекстным поэти-
ческим синонимом луны. Действительно, если в данном случае по вопросу о Mond-Mohn именно как о звуковой метафоре можно дискутировать (мы считаем Mond-Mohn в "Siebengesang des Todes" сквозной звуковой метафорой), то наличие мотива одиночества, пусть и с оттенком умиротворения, для нас в этом тексте не вызывает сомнений.
Не только сочетание Mond-Mohn обращает на себя внимание в стихотворениях Тракля. В нескольких текстах парадигма сон-забвение-смерть обрисовывается вариациями Mohn (мак) -trunken (опьянённый) - Lider (глазные веки). Мы уже видели сочетание trunken von Mohnsaft в стихотворении "Verklärung". Практически идентичное сочетание trunken von Mohn есть и в стихотворении "Geistliche Dämmerung" (2. Fassung):
Auf schwarzer Wolke
Befährst du trunken von Mohn
Den nächtigen Weiher,
Den Sternenhimmel.
Immer tönt der Schwester mondene Stimme
Durch die geistliche Nacht.
(На чёрном облаке / Плывёшь ты опьянённый маком / по ночному пруду, звёздному небу. / Всё ещё звучит сестры лунный голос / Сквозь духовную ночь.)
Примечательно, что и в этом тексте просматривается звуковая метафора Mond-Mohn в варианте Mohn-mondene. К сожалению, за рамки нашего исследования приходится вынести детальное рассмотрение синонимичных метафор "Auf schwärzlichem Kahn fuhr. schimmernde Ströme hinab" (В чернеющем челне плыл... по мерцающим рекам) из "Siebengesang des Todes" и "Auf schwarzer Wolke befährst. den nächtigen Weiher" (На чёрном облаке плывёшь... по ночному пруду) из "Geistliche Dämmerung" (2. Fassung).
Вариант von Mohne trunken встречается в стихотворении "An Angela" при описании косарей (".am Kreuzweg hocken / Die Mäher müde und von Mohne trunken", на перекрёстке сидят / косари усталые и от мака пьяные), образ которых, вполне возможно, связан с образом смерти, если учесть, что в контексте всего стихотворения Kreuzweg может актуализировать не только значение перекрёсток, но и Крестный путь, Путь на Голгофу. Ещё один вариант trunkner Mohn появляется в стихотворении "Gesang zur Nacht" в строке "Und meiner Schlafe trunkner Mohn" (И моего сна пьяный мак).
Образ тяжёлых от мака век Тракль использует для представления мотива сон - забвение -смерть в сочетании с мотивом чужести в стихотворении "Unterwegs", который заявлен уже в первой строке "Am Abend trugen sie den Fremden in die Totenkammer" (Вечером отнесли они постороннего (чужака) в мертвецкую):
Deine Lider sind schwer von Mohn und träumen leise auf meiner Stirne.
(Твои веки тяжелы от мака и грезят тихо на моём челе.)
Образ Mohn в стихотворении "Abendland" (2. Fassung) (а также в более ранней редакции "Wanderschaft") сопровождается эпитетом bitter (горький) и также связан образом опускающихся (прикрытых) век, что вместе описывает состояние меланхолии в развитии мотива одиночества и чужести:
Und Fremdling,
Der menschenverlassene, ihm sanken
Die feuchten Lider
In unsäglicher Schwermut.
Aus schwärzlicher Wolke
Träufelt bitterer Mohn.
(И чужой (пришелец, посторонний), / Покинутый людьми, у него опускаются / Влажные веки / В несказанной (невыразимой) печали. / Из черноватого облака / Капает горький мак.)
Примечательно, что следующая строфа стихотворения открывается образом тропы под лунным светом ("Mondesweiß schweigt der Pfad.", Лунной белизной молчит тропа.).
В парадигму сон-забвение Тракль привносит и мотив смерти как избавления от мук в стихотворении "Im Spital". Тематическая сетка описания больницы наполнена ощущением страха, мучений, отвращения, смерти: Grausen (ужас) - Ein wächsern Antlitz (восковое лицо) - trübe Augen (мутные глаза) - Aas (падаль, мертвечина) - tot (мёртвый) - gräßliches Geschrei (страшный,, омерзительный крик) - schwüler Brodem (душный чад). Но в заключительной строфе, в которой смерть представляется благом, избавлением от мук, эстетическая картина меняется и возникает образ белого мака:
Dann hört man ferne noch Choräle klingen.
Vielleicht, da? auch im Saale Engel singen.
Im Garten flattert traumhaft weißer Mohn.
(Тогда услышат, как вдали ещё хоралы звучат. / Может быть, что также в зале ангелы поют. / В саду развевается упоительный (сказочный) белый мак.)
Парадоксальный на первый взгляд по своей цветовой палитре лик Смерти создаёт Тракль в стихотворении "Amen":
In der Stille
Tun sich eines Engels blaue Mohnaugen auf.
(В безмолвии (покое) / Раскрываются ангела голубые маковые глаза.)
Такие неожиданные сочетания обычно объясняются герметичностью поэтики Тракля, насыщенной абсолютными метафорами, и здесь ключ к расшифровке такого образа мы видим в цветовой символике поэта, которая в сочетании с образом мака как символа забвения и смерти даёт
усиление мотива смерти: голубой цвет у Тракля часто выступает как символ смерти, отражаясь также в образах цветов: blaue Blume (голубой цветок), Hyazinthe (гиацинт) и др.
Любопытно, что привычный для неискушённого читательского восприятия der rote Mohn (красный мак) появляется у Тракля только однажды в стихотворении "Sommer". Однако и в этом лирическом тексте образ мака служит поэтическому вчувствованию в смерть. Процитируем это стихотворение целиком вместе с его адекватным поэтическим переводом, выполненным С. Аверинцевым:
Sommer
Am Abend schweigt die Klage Des Kuckucks im Wald. Tiefer neigt sich das Korn, Der rote Mohn.
Schwarzes Gewitter droht Über dem Hügel. Das alte Lied der Grille Erstirbt im Feld.
Nimmer regt sich das Laub Der Kastanie. Auf der Wendeltreppe Rauscht dein Kleid.
Stille leuchtet die Kerze Im dunklen Zimmer; Eine silberne Hand Loschte sie aus; Windstille, sternlose Nacht.
Лето
К вечеру молкнет в лесу Кукушки печаль. Ниже клонится рожь И красный мак.
Чёрные грозы стоят Над круглым холмом. Сверчка старый напев Меркнет в полях.
Ни единым не дрогнет листом Ветвь каштана. По крутым ступеням вниз Шелестит твоё платье.
Тихо горит свеча В тёмном покое; Мерцающая рука Гасит свечу;
Глухая, беззвёздная ночь.
(Вечером умолкает плач / Кукушки в лесу. / Ниже склоняется рожь, / Красный мак. / Чёрная гроза (буря) угрожает / Над холмом. / Старая песня сверчка / Замирает (умирает) в поле. / Уже не колышется листва / Каштана. / На винтовой лестнице / Шелестит твоё платье. / Тихо (неподвижно) светит свеча / В тёмной комнате; / Серебряная рука (ладонь) / Гасит её; / Безветренная, беззвёздная ночь.)
Образы живого мира в стихотворении организованы семой прекращения движения: умолкает кукушка, склоняются к земле рожь и мак, песня сверчка замирает (умирает), не колышется листва каштана. Это можно было бы интерпретировать как стремление к покою, однако образ чёрной грозы, которая ещё не началась, но она рядом над холмом, грозы-угрозы, позволяет трактовать замирание природы как предчувствие катастрофы.
Образ чёрной грозы Тракль расположил во второй строфе вместе с образом сверчка, и за счёт такого расположения возникает антитеза: гроза -на холме, сверху; сверчок и его умирающая песня -в поле, внизу. Гроза становится символом трансцендентных, высших, непреодолимых сил, а умирающая песня сверчка - символом земного, живого и бренного. Поэтому в описании песни сверчка значим глагол erstirbt с основным значением умирания.
Особняком к линии затихания стоит метонимический образ, к которому обращается лирический герой: auf der Wendeltreppe rauscht dein Kleid. В нём ярко проявляется важная черта поэтики Тракля - герметичность. Но именно герметичность активизирует целый ряд возможных трактовок. Твоё платье как элемент описания женского образа может прочитаться как твоя одежда, и тогда вся фраза может восприниматься как обращение лирического героя к самому себе. В этой же фразе можно усмотреть и ощущение неминуемой Смерти, которая серебряной рукой потушит свечу Жизни.
В таком контексте образ красного мака наряду с другими образами живой природы становится одним из символов жизни, которую возьмёт Смерть. И в этом стихотворении отношение поэта к смерти трудно рассмотреть через призму христианских представлений: смерть - всеобъемлющая ночь без движения (windstille), без содержания (sternlose), без всего, что характеризует жизнь.
Мы видим, что уже по количеству обращений к образу Mohn (мак) Тракль намного опережает не только других поэтов-экспрессионистов, но и становится своеобразным лидером в этом отношении на протяжении всей истории немецкой литературы.
Если рассматривать его творчество в рамках сложившейся поэтической традиции по отношению к образу Mohn, то Тракль развивает этот образ большей частью в парадигме сон - забвение - смерть и привлекает парадигму сон - уми-
ротворение - гармония - любовь - жизнь только для усиления мотива бренности жизни.
Но самое важное в траклевском образе Mohn -это то, что количество наполнилось новаторским качеством. И если образ чёрного мака теперь неразрывно связан с Геймом, то совершенную по своему поэтическому наполнению звуковую метафору Mohn-Mond подарил немецкой литературе и культуре именно Тракль.
Примечания
1. Здесь и далее стихи цитируются по: Deutsche Lyrik. Von Luther bis Rilke. 1 эл. опт. диск (CD-ROM); Тракль Г. Стихотворения. Проза. Письма. СПб.: Symposium, 1996; Werschs Webseiten fur Georg Trakl. URL: http:// www.literaturnische.de/Trakl/index-trakl.htm.
2. H. В. Пестова считает, что абсолютная метафора в немецкой поэзии начинается с Тракля и Гейма: Энциклопедический словарь экспрессионизма. М., 2008. С. 21.
3. Пестова Н. В. Лирика немецкого экспрессионизма: профили чужести. Екатеринбург, 2002.
4. О Каспаре Хаузере см.: Базиль О. Георг Тракль. Челябинск, 2000. С. 63.
5. Имя выбрано Траклем по прямой ассоциации с Соней Мармеладовой. Как отмечает В. Метлагль, Достоевский оказал огромное влияние на Тракля: Метлагль В. Жизнь и поэзия Георга Тракля // Тракль Г. Стихотворения. Проза. Письма. СПб., 1996. С. 5-12.
УДК 821.134.2
А. А. Шамарина
ЛИРИЧЕСКИЙ СУБЪЕКТ В ПОЭЗИИ ПЕДРО САЛИНАСА
Данная статья посвящена творчеству П. Салина-са - одного из самых ярких испанских поэтов первой половины XX в., представителя «поколения 27-го года». Автор анализирует лирический субъект в творчестве Салинаса в контексте антропологических концепций X. Ортега-и-Гассета.
The article is devoted to the oeuvre of P. Salinas, one of the most outstanding Spanish poets of the first half of the XX century, a representative of "The Generation of '27". The author analyses the lyrical subject in the poet's work in the context of J. Ortega y Gasset's anthropological theories.
Ключевые слова: испанская литература, испанская поэзия, поколение 27-го года, лирический субъект, Педро Салинас, Хосе Ортега-и-Гассет, перспективизм.
Keywords: Spanish literature, Spanish poetry, "Generation of '27", lyrical subject, Pedro Salinas, José Ortega y Gasset, perspectivism.
В 1919 г. в предисловии ко второму изданию сборника «Одиночества, галереи и другие стихотворения» (Soledades, galerías y otros poemas)
© Шамарина А. А., 2012
