CC BY
33
УДК 821.111
КРУПЕНИНА Мария Игоревна, Московский государственный лингвистический университет Москва, Россия j.s.y.zero4@mail.ru
МАГИЧЕСКОЕ ВОСПРИЯТИЕ В РОМАНЕ Ш. БРОНТЕ «ВИЛЛЕТ»: ТРАНСФОРМАЦИЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ
Целью статьи является выявление того, как автор достигает изображения действительности, используя элементы, связанные с определенными аспектами фантазийности и воображения. Эти элементы соответствуют потусторонности восприятия автора в романе и нацелены на модификацию действительности. В работе под потусторонним понимается все, что лежит за пределами рамок естественного восприятия реальности и того, что считается нормальным, образуя непривычность восприятия и включая элементы сверхъестественного. В романе представлена магическая тематическая форма потусторонности в повествовании, которая помогает выявить присутствие имплицитных смыслов. При помощи них изобличается не только очевидное представление реальности, но и функциональное отображение героев и построения сюжета. В данной статье слово «потусторонность» используется, чтобы указать на проявление аномалии в субъективном сознании, а также передать спектральный смысл, возникающий из сверхъестественного измерения действительности. В статье рассматривается проявление магической потусторонности, связанной с аллюзиями на создания, характеризующие сказочные и фольклорные традиции, включая магию и сверхъестественное, отсылки к иным магическим общностям, связанным с восточными сказками. Модификация, предпринятая фантазией и воображением автора, принимает форму трансформации человеческого мира и указывает на несоответствие с реальным и ощутимым, возможным по аналогии или контрасту, восприятием действительности.
DOI: 10.17748/2075-9908-2017-9-4/2-163-168
Maria I. KRUPENINA Moscow State Linguistic University Moscow, Russia j.s.y.zero4@mail.ru
MAGICAL PERCEPTION IN THE SH. BRONTE'S NOVEL «VILLETTE»: THE TRANSFORMATION OF REALITY
The aim of the article is to comprehend how the author achieves an image of reality using the elements related to certain aspects of fantasy and imagination. These elements correspond to the preternatural perception of the author in the novel and are aimed at modifying reality. In the work under preternatural is understood everything that lies beyond the framework of the natural perception of reality and what is considered normal, forming an unusual perception and including elements of the supernatural. The novel presents a magical thematic form of preternatural in the narrative in order to reveal the presence of hidden meanings and episodes through which not the obvious representation of reality, the functional depiction of the characters and plotting are exposed. In this article, the word preternatural is used to indicate the manifestation of an anomaly in the subjective consciousness, and also to convey the spectral meaning arising from the supernatural dimension of reality. The article deals with the manifestation of magical preternatural associated with allusions to creatures that characterize fairy and folklore traditions, including magic and the supernatural; references to other magical communities associated with oriental tales. In this typology, the modification undertaken by the imagination and imagination of the author takes the form of human world's transformation and indicates a discrepancy with the real and tangible, by analogy or contrast, perception of reality.
Ключевые слова: мотив волшебства, магическая Keywords: the motif of magic, the magical preternatu-
потусторонность, волшебная сказка, трансформа- ral, the fairy tale, the transformation of reality, analo-
ция действительности, аналогия, контраст, «Вил- gy, contrast, «Villet», Sh. Bronte лет» («Городок»), Ш. Бронте.
В викторианскую эпоху «вера в сказочных существ постепенно исчезает» (belief in fairies is by no means extinct in England) [6, с. 117]. Тем не менее в литературных произведениях этого периода довольно часто встречаются аллюзии на сказочных и сверхъестественных существ.
Например, в кульминации романа Э. Бронте «Wuthering Heights» («Грозовой перевал», 1847) герою, Локвуду, кажется, будто он видит привидение в облике Кэтрин, и герой и восклицает: «она должно быть подменыш - маленький бесенок» (she must have been a changeling - a wicked little soul) [4, с. 29], а Хитклиф описан как «помощник Сатаны» (imp of Satan) [4, с. 17]. В романе Ш. Бронте «Jane Eyre» («Джейн Эйр», 1847) один из персонажей, Э. Рочестер, в сердцах называет Джейн «подменышем» (changeling) [2, с. 438]. В ро-
мане Ч. Диккенса «Bleak House» («Холодный дом», 1853) герой, Барт, описан как «окрещенный волшебный Смоллуид» (the elfish Smallweed, Christened) [5, с. 203]. Так, обращение к волшебству, магии и колдовству знаменовали «беспокойство по поводу развития и трансформации детей, статуса женщин в замужестве и разводе, появления новых и незнакомых расовых групп, источников зла, сверхъестественного и естественного. Все это составляет актуальные проблемы викторианской аудитории, осведомленность о которых позволяет правильно прочесть и понять их смысл в викторианской культуре» (concerns about change and growth in children, about the status of women in marriage and divorce, about the discovery of new and alien racial groups, and about the sources of evil, occult and natural, are all revealed in the lore the Victorians chose to emphasize and how they read and used it) [1, с. 57]. Существование и распространение феномена волшебства в викторианскую эпоху дает возможность объяснить «внезапные смерти, исчезновения, мистические болезни или странное поведение» среди детей и взрослых (explained sudden death, disappearance, mysterious illness, and eccentric and bizarre behaviour) [8, с. 60].
В романе «Villette» («Городок», 1853) волшебство свойственно в основном образу женщины, которая тем самым лишена истинной идентичности. Миссис Уолрейвенс описана как ведьма, Дезире - как бесенок, а Полина - как фея. В работе «Woman and the Demon» [1] Н. Ауэрбах исследует данную тенденцию и отмечает, что именно волшебство в образе женщины «лишает ее стабильной человеческой идентичности в викторианском искусстве и культурном воображении» (it denies woman a stable human identity and cultural imagination) [1, с. 11].
Из всех героев романа только Люси Сноу связана с попыткой автора преломить эту сверхъестественную дихотомию и утвердить в ее образе человеческую идентичность. Если образ Полины служит в викторианском сознании образом идеальной женщины, то образ Люси - независимой индивидуальности, которая сразу же лишается ореола волшебства. Ведь, «согласно викторианским условностям воображения, женщины - всего лишь духовные субстанции, так как не существует никакой традиционной нормы женственности, женщина воспринимается как божественная или демоническая сущность, у которой нет дома на земле» (According to its [the Victorian era's] governing imaginative convention, women exist only as spiritual extremes: there is no human norm of womanhood, for she has no home on earth, but only among divine and demonic essences. This imaginative scheme does not believe in human woman) [1, с. 64]. Такое обращение к женщине как к божественной или демонической сущности знаменует «библейский порыв к новому мифу» (the theological urge to inaugurate a new mythos) [1, с. 105]. Следовательно, образ Полины свидетельствует о том, что сказка переросла в стереотип о сверхъестественности викторианской женщины. Согласно данному стереотипу такая женщина, как Полина, представлена феей - домашним ангелом: это идеализированный и эротизированный образ молодой девушки, которая существует как очаровательный объект мужского созерцания, но в которой и намека нет на нравственное начало, столь свойственное истинным ангелам. Д. Маас в книге «Victorian Fairy Painting» (1997) отмечает, что в викторианских произведениях искусства и литературы зачастую представлены сексуальные и не достигшие половой зрелости девушки [7, с. 17-18].
Об «ангельской» сущности девушки может свидетельствовать само ее имя Полина Хоум (Paulina Home), в переводе с английского языка - «домашняя». Напротив, фамилия Люси - Сноу (snow - «снег») изначально свидетельствует о ее холодности и отстраненности. Не удивительно, что Грэм Бреттон, будущий муж Полины, даже не пытается узнать и понять душу девушки, так как видит в ней лишь инфантильный и поэтому сексуальный объект, который в викторианскую эпоху воплощал в себе идеализированный образ женщины.
Так, именно образ девочки Полины впервые позволяет задуматься о присутствующей магии в повествовании. Все ее естество окружено ореолом волшебства. Она подобна фее, если исходить из данного автором описания. (Далее приводится наш перевод оригинала, который при необходимости соотносится с традиционным переводом Л. Орел и Е. Суриц, с учетом комментариев профессора Н.П. Михальской. См.: Бронте Ш. Городок. М.:
Академический проект, 2015. 588 с. Здесь же: Михальская Н.П. Шарлотта Бронте и ее роман «Городок». С. 3-18).
О волшебстве, о подобии фее свидетельствуют характерные сочетания «тихий голосок» [3, с. 3] (a small voice), «маленькая незнакомка» [3, с. 4] (the small stranger), «имя крохи» [3, с. 5] (my little one's name), «малюсенький шажочек» [3, там же] (her small step), «ее маленькое естество» [3, там же] (her little person), «ее миниатюрная ручка» [3, с. 7] (her pigmy hand), «ее малюсенькая фигурка» [3, с. 9] (her tiny stature), «маленькая неугомонная малышка» [3, с. 10] (a little busy body), «миниатюрная фигурка» [3, с. 11] (her little figure), «малютка» [3, с. 12] (the little woman), «маленький кулачок» [3, 15] (a miniature fist), «моя маленькая девочка» [3, с. 16] (my little girl), «маленькая чудачка» [3, с. 17] (little character), «послушная, несколько причудливая малышка» [3, с. 26] (a docile, somewhat quaint little maiden).
Впечатление о сверхъестественности Полины усиливается использованием местоимений «it/its» вместо «her/hers», что свидетельствует о том, что в повествовании она представлена как неземное существо: «крошечная ручка» [3, с. 4] (its minute hand), «творение» [3, там же] (the creature), «это существо» [3, с. 5] (this being), «это маленькое существо» [3, с. 7] (this little creature), «малютка, как ты» [3, с. 12] (a little thing like you), «маленькое существо» [3, с. 16] (the little creature). Даже одежда и предметы домашнего обихода кажутся огромными по сравнению с малюткой Полиной: «ткань оказалась слишком тяжелой и большой для этих слабых ручек» (the drapery was much too heavy and large to be sustained [...] by those hands and arms) [3, с. 4]. В переводе Л. Орел и Е. Суриц: «шаль оказалась слишком тяжелой и громоздкой для этих слабых ручек»]; «щипцы для сахара казались слишком большими для ее маленьких ручек» [3, с. 10] (The sugar tongs were too wide for one of her hands). Из данного Полине описания становится очевидной ее подобие волшебной фее: «она выглядела как настоящая кукла» [3, с. 4] (she looked a mere doll), «как маленькая одалиска» [3, с. 23] (like a little Odalisque). Внешнему облику героини соответствует и ее эксцентричное поведение: «не похожа на ребенка» [3, с. 4] (most unchildlike), «такая маленькая, упорная и тихая» [3, с. 6] (so small, busy and noiseless), «привередливая малютка» [там же] (a particular little body), «смешная крошка» [там же] (comical little thing), «она вела себя очень тихо» [3, с. 9] (she made wonderfully little noise). Не лишен ее волшебный образ и зловещих свойств: в описании Люси «она [Полина. - М.К.] старела и, казалось, была не от мира сего» [3, с. 7] (She seemed growing old and unearthly); «когда я обращаюсь к Полине как к ребенку, я использую неуместное и непригодное понятие для описания этой тихого крошечного творения в траурном наряде с белой манишкой. Она была подобна большой кукле» [3, с. 11] (When I say child I use an inappropriate and undescriptive term - a term suggesting any picture rather than that of the demure little person in a mourning frock and white chemisette, that might have fitted a good - sized doll). Даже Грэм Бреттон утверждает, что «не знает никого, кто был бы так эксцентричен, как она» [3, с. 12] (I cannot possibly be queerer than is your ladyship), а своей матери говорит, что «убежден, что это существо не что иное, как подменыш - идеальное вместилище странностей» [3, с. 21] (I believe that creature is a changeling: she is a perfect cabinet of oddities. В переводе Л.Орел и Е.Суриц: «Мама, по-моему, нам ее подкинули эльфы, она - кладезь странностей...»). Несмотря на эксцентричность героини, ее образ «феи» имеет позитивную коннотацию для ее близкого окружения.
Напротив, образ мадам Бек наводит страх на ее окружение. Люси пишет, что «ее чары вызывали у жителей пансиона благоговение» [3, с. 60] (the spell by which she struck a certain awe through the household). Пансион мадам Бек, в который Люси устраивается работать как учительница, «был овеян волшебной дымкой» [3, с. 65] (through the enchantment of distance). В данном случае Люси описывает пансион волшебными понятиями, чтобы описать атмосферу шпионажа: «как будто по мановению волшебной палочки ко мне неожиданно подходила пансионерка, то появлялся кто-нибудь из учителей» [3, с. 73] (a girl never came to my right hand but a teacher, as if by magic appeared on my left).
Появление в пансионе доктора Джона также представлено как волшебное явление: «невозможно было объяснить его странный и сомнительный интерес и привязанность к
нашему полумонастырю, будто он был ведом неизвестной колдовской силой» [3, с. 86] (the interest and attachment - all mixed up with doubt and strangeness, and inexplicably ruled by some preriding spell - which wedded him to this demiconvent). Под «колдовскими чарами» им-лицитно подразумевается любовь доктора Джона к Джиневре Фэншо. Не случайно полковник де Амаль называет ее «моя пери, моя чаровница» [3, с. 98] (my Peri - my all-charming), а Люси и вовсе думает, что у Джиневры волшебная судьба и «самый милосердный из всех добрых духов, охраняющих род человеческий, осенял ее крылом и склонялся над ее главой» [3, с. 142] (the best of the good genii that guard curtained her with his wings, and canopied her head with his bending form).
Сами герои обращаются к волшебным понятиям, чтобы выразить удивление или непривычность восприятия. Когда Люси просыпается в комнате крестной, она обращается к магическим понятиям, чтобы описать обстановку: «Казалось, во время бури ко мне простер свое темное крыло какой-то неизвестный дух, которому я не могла противостоять, и поднял меня [...] как по законам восточной сказки, он пролетел со мной над землей и океаном, а затем осторожно оставил меня у истоков старой Англии» [3, с. 150] (Had a Genius stooped his dark wing down the storm to whose stress I had succumbed, and gathering me [...] as the eastern tale said, had he borne me over land and ocean, and laid me quietly down besides a hearth of Old English).
Во втором эпизоде в концертном зале Люси описывает свою реакцию на увиденный в зале канделябр. В ее воображении он представлен как творение джинна из восточной сказки: «я бы даже не удивилась, если бы увидела, как огромная, темная, дымчатая рука восточного Джина из лампы парит в блестящем и полном ароматов воздухе купола, охраняя свое чудесное сокровище» [3, с. 188-189] (it seemed the work of eastern genii I almost looked to see if a huge, dark, cloudy hand - that of the Slave of the lamp - were not hovering in lustrous and perfumed atmosphere of the cupola, guarding its wondrous treasure).
Позитивная коннотация волшебства присутствует в описании Грэмом сна своей матери, который в его понимании - не иначе как отдых феи [3, с. 168] (a fairy's dream). Прибегая к аллюзиям на волшебство, Грэм, таким образом, выражает свою любовь к матери: «В таких случаях, матушка, вы всегда напоминаете мне Титанию» [там же] (Mamma, under such circumstances,you always remind me of Titania).
Мотив волшебства в романе имеет особое значение, так как служит средством соединения героев в магическом круг. Так, на протяжении всего повествования автор отмечает счастливую судьбу Грэма и Полины: «вы созданы друг для друга, вы друг друга дополняете. Не думаю, что блаженная юность обоих - предвестник грядущих невзгод» [3, с. 343] (in all that mutually concerns you and Graham there seems to be promie, plan, harmony). У Люси все обстоит иначе: она исключена из магического круга. Принимая ухаживания мистера Поля, она неустанно напоминает себе о том, что «многие мужчины и еще больше женщин влачат свое земное существование в лишениях и тяготах. Отчего же я должна войти в круг избранных?» [3, с. 329] (I see that a great many men, and more women, hold their span of life on conditions of denial and, privations, I find no reason why I should be of the few favoured). Однако и Люси изредка попадает в магический круг. Первый эпизод - письмо от Грэма: «я вернулась в аудиторию и почувствовала, будто сказка стала явью» [3, с. 217] (I returned to class, feeling as if fairy tales were true). Во втором эпизоде учительница немецкого языка Анна Браун уподобляет Полину и Люси: «в ее глазах они были немыслимыми, сверкающими звездами, гордыми, холодными, невиданными» [3, с. 276] (a pair of glacial prodigies, cold, proud, and preternatural). Люси погружается в магический круг и при общении с теми, кто уже в нем состоит. Например, она отмечает, что, общаясь с Грэмом, в ее душе появляется место «вроде шатра Пери-Бану» [3, с. 417] (It was like the tent of Peri-Banou).
Очевидно, что отдаление Люси от магического круга свидетельствует о манипуляции - типичном приеме мужчин использовать магические слова для выражения своей любви. Однако при описании мистера Поля именно Люси обращается к волшебным понятиям, что указывает на растущую к нему любовь: «работа домового» [3, с. 312] (the brownie's work), «подарки домового» [1, с. 315] (brownie's gifts); «доброжелательное, курящее
сигары привидение [3, с. 312] (the freakish, friendly cigar- loving phantom); «странный помощник эльфа» [3, с. 313] (strange elfin ally).
Если ряд номинаций «фея/ангел» имеет позитивное значение, то единицы «гоблин/ведьма» - негативное. Соответственно, Джон, реагируя на описание Люси одеяния увиденной ими монахини, восклицает: «Неполадки в ведьминой оснастке»! [3, с. 228] (Confusion to her goblin trappings). Демонизм сопутствует образу миссис Уолрейвенс. Услышав однажды, как старая леди спускается с лестницы, Люси не могла понять, было ли «это живое существо» [3, с. 354] (was it actual substance). Разглядев ее, Люси отмечает, что «здесь царят колдовские чары; как по волшебству я оказалась в заколдованной темнице и увидела арку, сводчатый переход и каменный трон. А во главе трона стояла главная зачинщица всего колдовства - ведьма Кунигунда или злая волшебница Малеволия» [3, с. 354] (enchantment here prevailed, a spell had for me elfland that like room, that arch and passage and stair of stone, were all parts of a fairy tale. Distincter even that scenic details stood the chief figure - Cunegonde, the sorceness malevola the evil fairy). Сам вид и образ леди свидетельствует о ее подобии ведьме: «она была примерно три фута ростом, но тело ее было абсолютно бесформенным; ее костлявые руки покоились одна на другой и сжимали золотой набалдашник посоха из слоновой кости» [3, с. 354] (she might be three feet high, but she had no shape; her skinny hands rested upon each other, and pressed the knob of a wand - like ivory staff). Ее образу соответствуют и погодные условия, сопровождающие ее появление в романе. Она чувствовала себя, как «заблудший в заколдованный замок путник в тот самый момент, когда снаружи раздался раскат начинающейся магической бури» [3, с. 354] (The wanderer, decoyed into the enchanted castle, heard rising, outside, the spell wakend tempest).
Демонической сущности миссис Уолрейвенс противопоставлена ангельская сущность Полины. Когда она вновь появляется в повествовании, будучи взрослой девушкой, автор по-прежнему обращает внимание читателя на ее маленький рост и детское личико. Не меняется и обращение к ней на «it/thing»: «она была в белом [3, с. 250] (it wore white); «воздушная, сказочная фея» [там же] (an airy, fairy thing). Наоборот, отсылки к сказочности становятся все более частыми: «краса шотландских гор» [3, с. 255] (highland fairy), «танец феи» [3, с. 256] (fairy's dance).
В романе подчеркивается, что она также является создательницей волшебства. Например, ее отец отмечает, что она способна сотворить вокруг себя магический круг: «у вас посреди кухни вскоре появится зеленый круг. Престранная малышка! Уж она всех очарует!» [3, с. 255] (here will be a green ring growing up in the middle of your kitchen shortly; for her being quite canny; she is a strange little mortal). Так, Полина очаровывает всех мужчин на вечере миссис Бреттон и завлекает их в свой магический круг. Эпизод с созданием Полиной амулета для примирения отца и Грэма также свидетельствует о волшебном образе девушки. Она сматывает локоны волос двух мужчин в косу и вплетает в нее свои волосы, после чего помещает их в амулет. Люси отмечает, что «ее амулет отгонял злых духов. Она связала их и представляла собой источник их согласия» [3, с. 397] (an amulet was indeed made, a spell framed which rendered enmity impossible. She was become a bond to both, an influence over each, a mutual concord).
Не лишено повествование и ключевого события волшебной сказки - испытания. Таким испытанием для Люси является эпизод в парке, когда ее охватывает «внезапность волшебства» [3, с. 412] (the suddenness of magic). Одна из причин магического восприятия Люси - объективна. Ее перцепция оправдана произошедшими переменами в парке по причине празднества: «великолепный сад, долина, усеянная сверкающими метеорами, леса украшенные драгоценными камнями, золотыми и красными огоньками» [3, с. 412] (a garden most gorgeous, a plain sprinkled with coloured meteors, a forest of sparks of purple and ruby and golden fire gemmings).
Вторая причина - субъективна. Под влиянием снотворного, которое миссис Бек обманным маневром заставила принять Люси, ее восприятие искажается. Увидев Полину на расстоянии вытянутой руки, она думает, что перед ней - «фея» [3, с. 415] (a fairy queen). Напротив, дочь мадам Бек - Дезире - представляется ей как бесенок [3, с. 418] (an imp), а мадам Уолрейвенс выглядит «как исчадие ада» [там же] (more witchlike than ever). О маги-
ческом восприятии Люси свидетельствует и свойство внезапного появления и исчезновения героев, как в случае с семьей Бреттон и Бассомпьер: «я потеряла их из виду, или же они исчезли как привидения» [3, с. 413] (I lost sight of the party [...] or rather, they vanished like a group of apparitions). Магическое восприятие Люси завершается ее возвращением в пансион. Когда она открывает дверь, ей кажется, будто какой-то благосклонный дух ждал ее у двери [3, с. 428] (as if some propitious genius had waited on a sesame). Следовательно, модификация, предпринятая фантазией и воображением автора, принимает форму трансформации человеческого мира и указывает на несоответствие с реальным восприятием действительности.
Таким образом, мотив волшебства выполняет в романе различные функции. Он выражает актуальные проблемы викторианской аудитории, такие как трудность определения истинной идентичности женщины и статуса ребенка, понимание зла и его источников - сверхъестественных или естественных. Проецирование сказочных характеристик в героев позволяет воссоздать стереотипные викторианские образы, которые резко контрастируют с образами «живых» индивидуальностей, таких как, например, Люси Сноу.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ССЫЛКИ
1. Auerbach N. Woman and the Demon: The Life of a Victorian Myth. - Boston: Harvard University Press, 1982. - 255 p.
2. Brontë Ch. Jane Eyre. - NY: Oxford University Press, 2008. - 488 p.
3. Brontë Ch. Villette. - London: Smith, Elder & Co., 1869. - 478 p.
4. Brontë E. Wuthering Heights - Literary Touchstone Edition. - NY: Prestwick House, 2005. - 312 p.
5. Dickens Ch. Bleak House. Vol. I. - London: Bradbury and Evans, 1853. - 624 p.
6. Knightley T. The Fairy Mythology, Illustrative of the Romance and Superstition of various Countries. - London: H.G. Bohn, 1850. - 560 p.
7. Maas J. Victorian Fairy Painting. - Iowa: University of Iowa, 1997. - 160 p.
8. Silver C. Strange and Secret Peoples: Fairies and Victorian Consciousness. - NY: Oxford University Press, 1998. - 288 p.
Информация об авторе:
Крупенина Мария Игоревна , преподаватель, кафедра «Теория и практика английского языка», Московский авиационный институт, аспирант, кафедра литературы, Московский государственный лингвистический университет j.s.y.zero4@mail.ru
Получена: 15.04.2017
Для цитирования: Крупенина М.И. Магическое восприятие в романе Ш. Бронте «Виллет»: трансформация действительности. Историческая и социально-образовательная мысль. 2017. Том. 9. № 4. Часть 2. с.-163-168. doi: 10.17748/2075-9908-2017-9-4/2-163-168.
Information about the author:
Maria I. Krupenina, Lecturer, Department I-01 "Theory and Practice of English Language", Moscow Aviation Institute (National Research University), Postgraduate Student, Department of Literature, Moscow State Linguistic University, Moscow, Russia j.s.y.zero4@mail.ru
Received: 15.04.2017
For citation: Krupenina M. I. Magical perception in the SH. Brönte's novel «Villette»: the transformation of reality. Historical and Social Educational Idea. 2017. Vol . 9. no.4. Part. 2. Pp. -163-168.
doi: 10.17748/2075-9908-2017-9-4/2-163-168. (in Russian)
