CC BY
49
О.Н. Дроконова — к.и.н., доцент Нижневартовского филиала Тюменского государственного нефтегазового университета
М.Я.ГЕЛЛЕР «НА ЗЛОБУ ДНЯ»: СССР 1980-х ГОДОВ ГЛАЗАМИ СОВЕТСКОГО ИСТОРИКА В ЭМИГРАЦИИ
АННОТАЦИЯ. Советский историк-эмигрант М.Я.Геллер, писавший и говоривший о Советском Союзе из-за рубежа «на злобу дня», обладал особым, не западным видением советской действительности. Он оказался нетипичен в своих суждениях как для бывших соотечественников, так и для западных коллег. В рамках данной статьи сделана попытка наметить общие направления, определить отличительные черты этого видения и нашедших в нём отражение примет советской действительности переломных 1980-х годов.
Soviet immigrant historian Mikhail Gheller, who was writing and debating the most topical USSR-related issues from abroad, had a very special, non-Western vision of the Soviet reality. He was not typical in his judgements for neither his former compatriots nor Western colleagues. Within the article an attempt is made to outline the general directions and clarify the distinctive features of this vision as well as the signs of the Soviet reality of the critical 1980s which were reflected in it.
Последнее десятилетие существования СССР — со свойственным ему разнообразием и непредсказуемостью перехода от брежневского «застоя» к «перестройке» М.С.Горбачева через краткие и столь непохожие друг на друга периоды правления Ю.В.Андропова и К.УЧер-ненко — неоднократно в различных контекстах становилось предметом для изучения как западных, так и отечественных исследователей. Они оценивали роль советского политического лидерства 1980-х — начала 1990-х годов в истории 1/6 части суши и мира в целом; искали истоки реформ, приведших СССР к политическому перерождению и распаду; пытались прогнозировать отнюдь не очевидный исход перестройки в процессе её реализации; выявляли перспективы развития ситуации на постсоветском пространстве.
В этом значительном ряду советологов, политологов и историков особое место занимает Михаил Яковлевич Геллер — советский историк-эмигрант, писавший и говоривший о Советском Союзе из-за рубежа «на злобу дня». Его ежемесячные статьи в польском журнале «Культура», издававшемся в Париже, и выступления на радиостанции «Свобода» были попыткой приблизиться к пониманию сути происходивших в СССР событий, найти ответы на множество актуальных «советских» вопросов, возникавших у западной аудитории в 1980-х годах.
Он — человек с особым, не западным видением, оценивавший советскую действительность в категориях, присущих утраченной им Родине 1920—50-х годов, — оказался нетипичен в своих суждениях как для бывших соотечественников, так и для западных коллег. В данной статье мы ставим своей целью наметить общие направления, определить отличительные черты этого видения и нашедших в нем примет советской действительности 1980-х годов.
Новое десятилетие XX века началось для М.Я.Геллера знаковыми изменениями в западном восприятии СССР — оно, по мнению историка, стало более адекватным. Толчком к смене риторики лидеров США и Европы стали, несомненно, события в Афганистане. Для Геллера их суть была очевидна и не подлежала обсуждению: это была «оккупация Афганистана», которая «разрушила иллюзии» Запада [1. С. 5]. Определенный вклад в крушение старых и в создание новых иллюзий вносил и сам М.Я.Геллер, явно преувеличивавший масштаб и возможные опасные последствия происходящего. В своей статье от 10 февраля 1980 г., опубликованной в журнале «Культура», он указывал, что «в Афганистане находятся около 1000 тыс. [миллиона?! — О.Д.] советских войск», значительную часть которых составляют «уроженцы мусульманских советских республик» [1. С. 4, 6]. И это не считая тысяч советских гражданских советников, «взявших в свои руки руководство администрацией страны»!
В 1981 г. устрашающий «истинный» облик СССР, по мнению М.Я.Геллера, проявился в событиях в Польше. Более полугода историк публиковал статьи, посвященные исключительно советской «непрямой интервенции» в этой стране, с некоторым оттенком сожаления признавая, что «интервенция по чехословацкому образцу стала уже невозможной». Экстраполируя известные ему из реалий советской жизни 1930—1950-х годов явления и факты на действительность 1980-х годов, М.Я.Геллер утверждал, что хотя «метод определения численности врагов в процентах к населению» возник в СССР в конце 1920-х годов, «нет причин, по кото -рым этот метод был бы неприменим в Польше» [1. С. 94, 127].
По мнению М.Я.Геллера, 1982 г. был не менее «тревожен»: две коммунистические страны вели захватнические войны (Вьетнам — в Кампучии, СССР — в Афганистане) [2. С. 41]. С учетом итогов афганской кампании, не ставившей своей задачей присоединение территории этого среднеазиатского государства к СССР, а также специфики событий в Кампучии, «захватнический» характер двух этих военных конфликтов можно обозначить как спорный. Примечательно другое. М.Я.Геллера совершенно не беспокоил захватнический, в полном смысле этого слова, характер «маленькой победоносной войны» Британии с Аргентиной за Фолклендские острова. Она была организована, по вполне здравым оценкам некоторых политологов, исключительно ради победы консерваторов на очередных парламентских выборах в Великобритании и ради сохранения за мадам Тэтчер ее премьерского кресла. Видимо, правом ведения войн во второй половине XX века обладали исключительно не коммунистические страны?!
Поразительно, что англо-аргентинское противостояние М.Я.Геллер характеризовал как «Фолклендский кризис» [1. С. 149], который «позволил Москве получить новые дипломатические и пропагандистские преимущества». Причём явно несравнимое с британским советское «вмешательство» в конфликт, по совершенно необъяснимым причинам, трактовалось М.Я.Геллером как вбивание кола в доктрину Монро, постулировавшую невозможность рассмотрения американского континента в качестве объекта колонизации каким-либо европейским государством.
Получалось, что ради обоснования собственной, в полной мере антисоветской, точки зрения историк был готов признать СССР «европейским» (?!) государством, а степень советского вмешательства в дела американского континента (которое ограничивалось лишь официальными заявлениями Москвы) гипертрофировать до такой степени, чтобы считать его колонизацией... Вероятно, только в такой перевернутой и алогичной системе умозаключений хорошо спланированные акции британского ВМФ, повлекшие значительные материальные и человеческие потери, можно было счесть безобидным «кризисом», не влияющим на расстановку сил в рамках американского континента. Профессиональный историк, достаточно хорошо знакомый с научной методологией, не мог допустить такую «ошибку» непреднамеренно. Собственно, его трактовка ситуации вокруг Фолкленда и не была ошибочна, реализуя прагматичные цели четкой антисоветской линии.
Удивительно, но даже за вполне объяснимыми пацифистскими настроениями западного общества М.Я.Геллеру, учитывавшему официальную позицию Конгресса США, мерещилось «золото Москвы». Он указывал даже имя и должность того, кто «подвел итоги пацифистского движения» в 1982 г. и «наметил задачи следующего этапа». Это был «секретарь ЦК КПСС Б.Н.Пономарев, занимающийся разложением Запада [курсив мой. — О.Д.] не менее полувека» [1. С. 122].
Вообще же все «коммунистическое» и особенно «советское» вызывало у М.Я.Геллера резкое неприятие. Хотя в ряде случаев, как представляется, оно было оправдано. Например, в советской партийной номенклатуре, окончательно оформившейся в брежневский период, он видел внеклассовое явление, материально и духовно совершенно отрезанное от общества. Номенклатурщики, по мнению историка, «не только едят и одеваются иначе, чем рядовые
граждане СССР», но «получают иную информацию о мире, читают (если и когда) иные книги, смотрят иные фильмы». Номенклатура напоминала ему «Тевтонский орден, живущий на оккупированной территории, в окружении покоренного населения» с той вероятной разницей, что «тевтонцы по-своему верили в Бога», а номенклатурщики — только во власть. «И беда тому, кто посягнет хотя бы на молекулу их власти.», — заключал М.Я.Геллер [2. С. 34].
Анализируя мемуары советского чиновника-перебежчика Аркадия Шевченко «Разрыв с Москвой» [3], историк за «исключительной личностью» автора видел очередную возможность заявить о собственном восприятии советской политической элиты: «разница между советскими лидерами — это лишь разное отношение к средствам, которые следует использовать для достижения цели». Для М.Я.Геллера было важно то, что признать это А.Шевченко не мешали даже личные отношения со многими представителями правящего советского класса (ведь А.Шевченко сделал блистательную по советским меркам карьеру, уже в 40 лет став личным советником А.А.Громыко, а в 43 — послом СССР при ООН). Интерпретируя рассуждения мемуариста о советской дипломатии, М.Я. Геллер стереотипно резюмировал, что все советские руководители «хотят лишь одного — победы коммунизма в мировом масштабе, расширения их власти на всю планету» [3. С. 53].
Такие обобщения можно было проиллюстрировать отдельными примерами из политической биографии Л.И.Брежнева, К.УЧерненко и Ю.В. Андропова. Сам М.Я.Геллер, судя по общей риторике его работ, готов был искать и находить наглядные доказательства собственной правоты и применительно к другим представителям советской правящей элиты. Закономерным следствием таких воззрений историка во многом стало и отношение к М.С.Горбаче-ву. Анализируя первую из вышедших в США (и на Западе в целом) биографию Михаила Сергеевича, написанную Томасом Батсоном [4], М.Я.Геллер признавал, что данная работа — это «хороший пример американской советологии, пример того, как понимают и что знают о советской системе управления американские специалисты» [2. С. 45]. В то же время анализ М.Я.Геллера с первых же строк явно трансформировался в поиск недостающих, «крамольных» деталей, которые, на наш взгляд, должны были бы очернить и принизить нового советского генсека. «Кем были родители Горбачева? Что они делали, когда коллективизация и страшный голод разоряли советскую деревню»? — вопрошал историк. Тем самым он как бы подводил слушателей радио «Свобода» к иному вопросу: как, с помощью каких ухищрений удалось ставропольским крестьянам (если, конечно, они были крестьянами) выжить и вырастить сына в сложных условиях тех лет? «Каким образом Михаил попал из деревенской школы в МГУ?» Ведь, по убеждению М.Я.Геллера, «в 1950 г. это было почти так же трудно, как сегодня [в 1986 г. — О.Д.]». Почему, получив диплом юриста, «Горбачев немедленно вернулся домой и пошел по “партийной линии”? Какие источники могли подтвердить фразу Томаса Батсона о “необыкновенной популярности” Горбачева в его бытность первым секретарем Ставропольского крайкома?» [2. С. 46].
Все эти «как» и «почему» возникали у М.Я.Геллера вовсе не случайно. В его понимании американские советологи пытались «персонифицировать деперсонифицированную систему», найти «смысл, разные политические программы и доктрины там, где есть только и исключительно борьба за власть между неотличимыми, как близнецы, вождями». В случае с М. С. Горбачевым, как полагал историк, западный оптимизм, связанный с возможной реформационной будущностью нового советского лидера, был излишен и недальновиден, поскольку западные исследователи упускали важную особенность карьеры молодого генсека. Вместо «бумажной власти», которую, по мнению М.Я.Геллера, только и знали все постсталинские советские лидеры, на долю Горбачева (как и Сталина в период гражданской войны) выпала «непосредственная самодержавная власть», участь полноправного хозяина Ставрополья — территории в 80 тыс. км2 с населением в 2,5 млн. чел. А потому одна лишь фраза А.Громыко, характери-
зующая М.С.Горбачева как «человека с милой улыбкой и железными зубами», означала для М.Я.Геллера, по его собственному признанию, больше, чем вся книга Т. Батсона, да и другие западные работы о новом генеральном секретаре (которые историк несколько пренебрежительно называл «писаниями»). Неоспоримым и чуть ли не единственным достоинством первой биографии Горбачева являлся для Геллера тот факт, что «она ни для кого необязательна» и «не останется единственной», а потому за ней, возможно, последуют новые работы, кото -рые станут «несравненно лучше и глубже» [2. С. 47].
В целом обращение М.Я.Геллера к теме Горбачева представляется не случайным интересом. Большинство упоминаний инициатора перестройки напрямую связаны с негативными чертами советской действительности и с катастрофическими событиями — будь то прогнозы или констатация свершившихся фактов.
В изложении М.Я.Геллера М.С.Горбачев на фоне колоссальной трагедии землетрясения в Армении декабря 1988 г. — это не человек, который пытался по возможности сократить число жертв, пресекая малейшие попытки разжигания межнациональной вражды в армяноазербайджанском конфликте, но тот, кто рассеял «миф о “добром” генсеке». По мнению М.Я.Геллера, он приехал на место катастрофы (прервав крайне важные для страны и мира в целом американо-советские переговоры!) исключительно для того, чтобы «арестовать членов комитета Нагорного Карабаха, которые первыми начали организованную помощь жертвам катастрофы». Хотя, конечно, не один Горбачев виновен в происходящем. С ним заодно — врачи, «от 70 до 90%» которых «не были способны оказать пострадавшим необходимую помощь», некомпетентные медсестры «и, конечно, отсутствие простейшей аппаратуры» [2. С. 85—87]. Советские войска, находившиеся в районе землетрясения и не вмешивавшиеся в происходившее, дабы не разжигать конфликт, тоже виновны, как и советские строители, не имевшие ни малейшего представления «о возможностях антисейсмической архитектуры».
И даже несмотря на то, что все случившееся в Армении — это стихийное бедствие, предугадать и тем более избежать которое невозможно, для М.Я.Геллера «советские черты события очевидны» [2. С. 85].
Совершенно неслучайным представляется тот факт, что попытки прогностических оценок М.Я.Геллера оказывались в значительной мере неудачными. Они были следствием стереоти-пизированно-суженных рамок его восприятия советской системы. К примеру, рассматривая в 1984 г. (накануне эпохи Горбачева) оценки западногерманского политолога Рихарда Лёвента-ля в сборнике статей «Тоталитаризмы» [5], М.Я.Геллер отмечал, что данному исследователю «кажется (курсив мой. — О.Д.), что потеря веры в идеологию лишила идеологию тоталитарной силы» и что «пробиты бреши в монополии на информацию». Таким образом, по мнению немецкого политолога, «лишенные общей революционной идеологии тоталитарные режимы встретят такие трудности, что будут становиться все менее и менее тоталитарными». Историк характеризовал такие выводы Лёвенталя как «чрезмерно оптимистические», хотя и дающие надежду. В то же время, даже надеясь на возможность перемен, М.Я.Геллер, словно борясь с самим собой, все же возвращался к отправной точке своих собственных нигилистических рассуждений о судьбах покинутой Родины: «возможно, .эта надежда основана на недостаточном знании советской тоталитарной системы западными учеными» [2. С. 57].
В марте 1985 г., освещая столь актуальную на Западе тему смены лидеров в Кремле, Геллер предсказал Михаилу Горбачеву «30—40, может быть, 50 лет» безоблачного правления, при котором, судя по общему настроению статьи историка, ничего не должно было измениться [1. С. 318].
В следующем году М.Я.Геллер весьма скептически оценивал не только реформационный потенциал новой власти в Кремле, но и передовую, по меркам тех лет, политику гласности. Тема эта была для него столь актуальна, что, рассуждая на радио «Свобода» о крайне мало связанных друг с другом книгах И.Флейшхауер «Немцы в царской России» и совместной ра-
боте А.Беннигсена и Ш.Лемерсье-Келькежё «Суфи и комиссар», историк посвятил ей почти 10% своего краткого эфирного времени. Для М.Я.Геллера в это время слово «гласность» было «магическим», символизирующим интенсивную кампанию, направленную на подмену в сознании советских людей понятия «свобода» понятием «гласность». Однако, с точки зрения историка, и магия слова, и интенсивность кампании «прежде всего позволили убедиться в отсутствии свободы», демонстрируя, «как мало было разрешенных тем». М.Я.Геллер был убежден, что появившаяся у советских граждан «возможность говорить о потребностях» строго контролировалась, что особенно явно проявлялось в разговорах о прошлом [2. С. 61]. Таким образом, как и многие его бывшие соотечественники, еще вчера даже и не помышлявшие о «хоть каких-нибудь» переменах в монолитном «тоталитарном» СССР, уже сегодня он требовал немедленных и наирадикальнейших перемен! Словно и не был М. Я. Геллер историком, здравомыслящим исследователем, понимающим суть принципа историзма, осознающего поступательность и постепенность любого исторического процесса.
В 1988 г. отношение историка к гласности несколько скорректируется. Теперь он вынужден будет констатировать, что в новую эпоху «стало возможным печатать то, что еще вчера запрещалось», причем некоторые писатели смогли отныне публиковать рукописи, хранившиеся ранее в письменных столах и отличавшиеся «темой, подходом, желанием сказать правду о прошлом». Однако «выяснилось также, что у советских историков в письменных столах ничего не было», поскольку «все, что они писали, — все публиковалось» и «все в эпоху “гласности” оказалось ложью». Именно историки в контексте гласности вызывали живейший интерес Михаила Яковлевича. А потому важнейшей особенностью эпохи гласности он называл «полное отсутствие чего-либо нового о советском прошлом» [2. С. 71, 90].
Будучи искренне уверен, что «западные историки фальсифицируют советскую историю не хуже советских», М.Я.Геллер, без сомнения, создавал свою версию событий в СССР и мире. И версия эта не была хуже или лучше западной или советской. Она была частью печальной и трагической личной истории человека, потерявшего Родину и не сумевшего смириться со столь значимой утратой.
Советская Россия, ставшая его болью и судьбой, не могла меняться. М.Я.Геллер не видел в ней перемен, неосознанно преувеличивая масштабы и значимость традиционных черт советской действительности, оформившихся на заре существования большевистского государства, совпавшей с его детством и молодостью. За мрачными, безрадостными и, как покажет время, несбыточными прогнозами М.Я.Геллера стояла несокрушимая, но иллюзорная глыба сталинского СССР, которую так живо рисовала память историка.
Советский Союз не только не расширил сферу своего геополитического влияния и не реализовал идеи планетарного победного марша коммунизма, он попросту исчез с политической карты мира в начале последнего десятилетия XX века. Одну из главных ролей в этом сравнительно мирном демонтаже советской системы сыграл, вопреки прогнозам М.Я.Геллера, М.С.Горбачев — человек, принесший возможность 30—40-летнего «безоблачного правления» в жертву возможному лучшему будущему своей страны. Практически идеальный, если верить характеристикам М. Я. Геллера, «винтик системы», последний советский лидер совершенно необъяснимо и бесповоротно перестал им быть. Он не был «ошибочно» выделенным персонифицированным образом «деперсонифицированной системы».
Реалии 1980-х годов в очередной раз продемонстрировали скептикам, в числе которых, несомненно, был и Михаил Яковлевич, старые, но не безоговорочные «истины»: не существует идеальных моделей и законов, способных объяснить все без исключения механизмы существования и развития природы и общества. Государства и люди, их населяющие, меняются. Рушатся старые и рождаются новые империи. Пишутся разные истории. Сбываются редкие и отнюдь не очевидные прогнозы.
ЛИТЕРАТУРА
1. Геллер М.Я. Российские заметки 1980—1990. М., 2001.
2. Геллер М. Разговоры о книгах: на «Свободе» — о свободе. М., 2003.
3. Arkady N. Shevchenko. Breaking with Moscow. N.Y., 1985.
4. Butson T. Mikhail Gorbachev. N.Y., 1986.
5. Guy Hermet, ed., Totalitarismes (Colloque). Paris, 1984.
