CC BY
75РУССКО-ВИЗАНТИЙСКИЙ ВЕСТНИК
Научный журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии Русской Православной Церкви
№ 2 (5) 2021
В. А. Котельников М. П. Погодин и славянофилы
УДК 1(091)(470)
DOI 10.47132/2588-0276_2021_2_43
Аннотация: В статье рассматривается деятельность Михаила Петровича Погодина как историка, журналиста и издателя в его отношениях с ведущими представителями раннего и позднего славянофильства, а именно: с И.В. и П. В. Киреевскими, А. С. Хомяковым, К. С. и И. С. Аксаковыми, Ю. Ф. Самариным. Его личность характеризуется также в общении с теми, кто был связан с названными лицами родственными, дружескими и литературными отношениями, это: С. Т. Аксаков, А. П. Елагина и ее окружение, Н. М. Языков, С. П. Шевырев и другие. В данном контексте освещается судьба журнала Погодина «Москвитянин».
Ключевые слова: М. П. Погодин, славянофилы, И. В. Киреевский, П. В. Киреевский, А. С. Хомяков, К. С. Аксаков, И. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин, «Московский вестник», «Москвитянин».
Об авторе: Владимир Алексеевич Котельников
Доктор филологических наук, профессор, главный научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук. E-mail: [email protected] ORCID: https://orcid.org/0000-0002-5135-6782
Для цитирования: Котельников В.А. М. П. Погодин и славянофилы // Русско-Византийский вестник. 2021. № 2 (5). С. 43-57.
RUSSIAN-BYZANTINE HERALD
Scientific Journal Saint Petersburg Theological Academy Russian Orthodox Church
No. 2 (5) 2021
Vladimir A. Kotelnikov M. P. Pogodin and Slavophils
UDC 1(091)(470)
DOI 10.47132/2588-0276_2021_2_43
Abstract: The article examines the activities of Mikhail Petrovich Pogodin as a historian, journalist, publisher in his relations with leading representatives of early and late Slavophilism, namely: with I. V. and P. V. Kireevsky, A. S. Khomyakov, K. S. and I. S. Aksakov, Y. F. Samarin. His personality is also characterized in communication with those who have been associated with these persons related, friendly and literary relations. This is S. T. Aksakov, A. P. Elagina and her entourage, N. M. Languages, S. P. Shevyrev and others. In this context, the fate of Pogodin's magazine "Moskvityanin" is highlighted.
Keywords: M.P. Pogodin, Slavophiles, I. V. Kireevsky, P.V. Kireevsky, A.S. Khomyakov, K. S. Aksakov, I. S. Aksakov, Y. F. Samarin, "Moscow Gazette", "Moskvityanin".
About the author: Vladimir Alekseevich Kotelnikov
Doctor of Philological Sciences, Professor, Chief Researcher, Institute of the Russian Literature
(Pushkinskij Dom) of The Russian Academy of Sciences.
E-mail: [email protected]
ORCID: https://orcid.org/0000-0002-5135-6782
For citation: Kotelnikov V.A. M.P. Pogodin and Slavophils. Russian-Byzantine Herald, 2021, no. 2 (5), pp. 43-57.
В своей обширной деятельности М. П. Погодин часто и близко соприкасался со славянофилами, хотя и не был прямым участником ни «славяно-христианского направления» (как верно определял первый период славянофильства И. В. Киреевский1), ни позднейшего движения под знаменем социально-политических идеалов «славян». В общении именно с этим кругом мыслителей и литераторов он обнаруживал наиболее характерные черты своей личности — как в области идей и убеждений, так в моральном и житейском плане.
«Приверженность к славянам» возникла у Погодина довольно рано и, как он сам признавал, не без влияния А.Л. Шлецера2. 6 февраля 1821г. он записывал в «Дневнике»: «Говорил с Кубаревым3 о соединении всех Славянских племен в одно целое, в одно государство. Родись другой Петр, — он найдет другого Суворова, и кончен бал. С 500000 он кончил бы дело. Главное дело — отнять у Австрийцев, Сербии ничего не стоит завоевать. За остальную часть Польши у Пруссаков можно отдать Остзейские губернии. На что нам этих немчуров. Должно отделить себя от всех, чтоб ни один иноплеменник не смел говорить, что он гражданин Русский. Какой бы был праздник»4.
Эта «приверженность» Погодина на ранней стадии была не что иное, как мечтательный панславизм, к которому впоследствии будут склонны А. С. Хомяков, К. С. и И. С. Аксаковы и другие деятели. Погодину (как и им) была дорога идея и воображаемая картина родственно-племенного единства славян и доминирование в нем русского этноса и российского государства. В национально-политический характер славянских народов, в их отношения между собой и с Западной Европой, в их действительное отношение к России он не вникал. Погодин вообще во многом оставался мечтателем (что не раз отмечал Барсуков)5. Таковым он был в своих интимных чувствах (к Александре Трубецкой, в частности), в представлениях о своей личности и своей судьбе; мечтательность отразилась в его романтической беллетристике. Таковым был и в некоторых идеологических и издательских проектах, в исторических концепциях. Что, впрочем, не мешало ему быть вполне прагматичным в житейских делах.
Среди тех, кого потом назовут славянофилами, Погодин появился в 1820-е гг. Они и составившие тогда свой кружок «любомудры» были частью того сообщества, которое определяло содержание и стиль культуры той поры6. У них в 1824 г. возник замысел журнала «Московский вестник», редактором которого позже стал Погодин. Обед по случаю учреждения этого журнала состоялся 24 октября 1826 г. в московском доме А. С. Хомякова на Кузнецком мосту. Участниками его были Пушкин, А. Мицкевич, Е. А. Боратынский, братья Д. В. и А. В. Веневитиновы, братья И. В. и П. В. Киреевские, С. П. Шевырев, В. П. Титов, Н. М. Рожалин, И. С. Мальцов, С. Е. Раич, В. И. Оболенский, С. А. Соболевский, братья А. С. и Т. С. Хомяковы и Погодин. «Московский вестник» начал выходить с 1827 г. под официальным редакторством Погодина и просуществовал до 1830 г.
1 В статье «Обозрение современного состояния литературы» (Москвитянин. 1845. № 3. Отдел Критика. С. 30).
2 Август Людвиг Шлецер ^сЬ^ег, 1735-1809) — немецкий историк, публицист, статистик. В 1761-1767 гг. работал в России, изучал древнерусские летописи, на основании чего написал пятитомный труд «Нестор. Русские летописи на древнеславянском языке, сличенные, переведенные и объясненные». Первое издание вышло в Геттингене в 1802-1809гг., в России труд был напечатан в трех частях в 1809-1819 гг. Погодин многое почерпнул из работ немецкого ученого и отчасти разделял его взгляд на «норманское» происхождение ранней русской государственности.
3 Алексей Михайлович Кубарев (1796-1881) — филолог, профессор Московского университета; автор работы «О Патерике Печерском» и др.
4 Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина: В 22 кн. Пб., 1888-1910. Кн. 1. С. 56. В дальнейшем сокращенно: Барсуков с указанием книги и страницы.
5 Там же. С. 146 и др.
6 Подробнее об этом см.: КотельниковВ.А. «Что есть истина?» (Литературные версии критического идеализма). СПб., 2010. С. 314-320.
Около того времени Погодин особенно сблизился с А. С. Хомяковым, чей характер высоко оценил, встречался с ним перед его поступлением на военную службу в связи с начавшейся русско-турецкой войной. Он устроил дружеский ужин, куда пригласил Хомякова, а также И. В. Киреевского, Рожалина и др. В «Дневнике» Погодин отмечает, что был «презанимательный разговор об „Онегине", о истории древней и потом о древних религиях, о которых Хомяков имел обширные сведения». К себе же Погодин по этому случаю отнесся весьма критично: «Я в душе стыдился своего невежества»7. На следующий день он посетил Хомякова и получил от него отрывок из драмы «Ермак», который напечатал в «Московском вестнике», хотя счел произведением «неудачным». Примечательно, что по отъезде Хомякова на театр военных действий его отец, очень любивший сына и переживавший за него, заботился и о литературных делах Алексея и писал о них 28 августа 1828 г. именно к Погодину, посылая ему отрывки из поэмы «Вадим».
24 или 25 марта 1829 г. Погодин специально заходил к Ю. И. Венелину8, чтобы увидеться с Хомяковым, который приехал в Москву из армии в отпуск. В течение месяца Погодин не раз навещал его и 26 марта записывал в «Дневнике»: «Грустен, но добр, мил и умен по-прежнему»9. С удовлетворением он отмечал там же, что Хомяков поддерживает его «в деле Карамзина».
Связанный с этим «делом» эпизод деятельности Погодина заслуживает особого упоминания. Его выступления в ходе полемики вокруг «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, в которых он критически отнесся к некоторым положениям автора, не вызвали одобрения у тех, кто почитал в Карамзине выдающегося историка, писателя и личность высшей нравственной пробы. Погодин высказал свои взгляды в статье «Нечто против мнения Н. М. Карамзина»10, а затем в лекции о Карамзине, прочитанной 14 ноября 1829 г. в Московском университете. Надо заметить, что про себя он шел гораздо дальше публичной научной критики: он мечтал занять такое же место в современной историографии, какое занимал Карамзин в прежней, и нередко сравнивал себя с автором «Истории государства Российского»11. По поводу Карамзина он неоднократно спорил с И. В. Киреевским12. У последнего вызывали негодование нападки на Карамзина, особенно возмущали его выпады таких историков, как Н. С. Арцыбашев. Не называя его прямо, Киреевский писал в «Обозрении русской словесности 1829 года»: «В темных подвалах архивских они теряют всякое чувство приличия и выходят оттуда с червями самолюбия и зависти, с пылью мелких придирок и в грязи неуважения к достоинству. Даже достоинство учености думают они отнять у Истории Карамзина и утверждают, что она писана для одних светских невежд, они невежды не светские»13. Тем не менее, зная антикарамзинские выступления Погодина, Киреевский пошел слушать его упомянутую выше лекцию, которая ему «ужасно не понравилась», о чем он прямо сказал лектору. Погодин своей лекцией остался доволен, хотя и признавал в «Дневнике», что «не имел времени приготовиться, как должно»14.
7 Барсуков. Кн. 2. С. 187.
8 Юрий Иванович Венелин (настоящая фамилия Хуца; 1802-1839) — филолог, историк-славист. Погодин признавал влияние Венелина на развитие его интереса к славянам; он даже издал книгу Венелина о болгарах, в которой утверждалось, что славяне до VI в. фигурировали в летописях под другими названиями и принадлежали к древним европейским племенам. Книга эта вызвала критику со стороны Н. А. Полевого, М. Т. Каченовского, Н. С. Арцыбашева.
9 Барсуков. Кн. 2. С. 311.
10 Московский вестник. 1828. № 4.
11 Размышляя о своей роли в историографии, Погодин, по свидетельству современника, восклицал: «Нет, господа, я буду непременно передним человеком в русской литературе нашего времени», при этом «начал потирать руки и ходить», что всегда было признаком сильного возбуждения (Барсуков. Кн. 4. С. 52).
12 Там же. Кн. 2. С. 403.
13 Киреевский И. В. Полное собрание сочинений: В 2 т. М., 1911. Т. 2. С. 21.
14 Барсуков. Кн. 2. С. 403.
Позже в русле той же полемики о карамзинской «Истории» Погодин спорил с П. В. Киреевским, который о позиции Погодина небезосновательно заметил, что «такое понятие о государственных отношениях и народном характере древней России вышло просто из нескольких ошибочных гипотез, внесенных в нашу историю Шле-цером и другими немецкими исследователями...»15 Статья П.В. Киреевского осталась неоконченной, а возражения Погодина были помещены в том же номере следом за этой публикацией. Однако гораздо резче отозвался Погодин о статье и ситуации вокруг нее в письме к Шевыреву, узнав, что славянофилы слушали ее чтение с большим одобрением: «.Статья для знатока ничего не значу-щая, хотя Хомяков, Иван Киреевский и проч. уже прославили ее. (Новые взгляды etc.). Я разорву ее в куски и покажу этим невежам, что они невежи, но каков соблазн! Я напечатал шестьдесят исторических исследований, из коих моя статья За Русскую Старину есть результат, а эти глупцы думают импровизацией уничтожить мои основания, в которых обдуман всякий камень. Далее — статьи его написана только половина, которую он спешит печатать. Когда же будет вторая? Но, ей Богу, мне скучно, досадно, тяжело. Уеду я от всех вас и погружусь в глубину старины»16.
В печатном ответе на статью П. Киреевского Погодин между прочим высказывает любопытное суждение, из которого следует, что к 1840-м гг. он изменил свой взгляд на «родственную близость» славянских племен и на возможность их единства. Подобный взгляд на «братьев-славян», позднее заостренный и доведенный до степени ясновиденья у К. Н. Леонтьева и Достоевского, обнаружил свою прискорбную реалистичность в свете событий последующих времен, вплоть до дней нынешних. Погодин тогда писал: «Великороссияне живут рядом с Малороссиянами, исповедуют одну веру, имеют одну судьбу, долго одну историю. Но сколько есть различия между Великороссиянами и Малороссиянами! Нет ли у нас большего сходства в некоторых качествах даже с Французами, чем с ними? В чем же состоит сходство? Этот вопрос гораздо затруднительнее.
Далее возьмем историю России и Польши. В чем они сходятся? А живем мы рядом! Попытайтеся употребить польскую историю для объяснения русской и русскую для объяснения польской — мы не объясним, а разве затемним ту и другую. Тяжелая задача! Я найду скорее сходство в русской с испанскою, чем с польскою.
Говорить ли о Сербии?»17
Полтора десятилетия спустя по поводу идущих в Россию молодых сербов и в связи с ходатайством о них И. С. Аксакова Погодин записывал в своем дневнике 29 июля 1859 г: «Сербы молодые. Скучно»18. Грезы «мечтательного панславизма» развеялись у Погодина, но под их гипнозом еще оставались Хомяков и Иван Аксаков.
Вместе с тем с Хомяковым у Погодина не всегда и не во всем было согласие. В своих «Записках» А. И. Кошелев вспоминает о «нашем кружке»: «Другими
15 Киреевский П.В. О древней русской истории (Письмо к М.П. Погодину) // Москвитянин. 1845. № 3. С. 15.
16 Барсуков. Кн. 8. С. 127.
17 Москвитянин. 1845. № 3. С. 57.
18 Барсуков. Кн. 16. С. 444.
М. П. Погодин. Худ. Э. А. Дмитриев-Мамонов, 1840-е гг.
И. В. Киреевский. Худ. Э. А. Дмитриев-Мамонов, 1840-е гг.
собеседниками нашими были М. П. Погодин, С. П. Шевырев, П. В. Киреевский и некоторые другие лица. Первые двое никогда вполне не разделяли мнения Хомякова, находивши, особенно в первые годы, что по духовным делам он слишком проте-стантствовал и что русскую историю он переделывал по-своему, находил в ней то, чего там не было, и влагал в нее свои измышления. Впрочем, впоследствии времени произошло некоторое сближение в мнениях Погодина и Шевырева с убеждениями так называемых славянофилов»19.
В конце января 1830 г. Хомяков вернулся в Москву, и Погодин поспешил увидеться с ним, с «моим прихожанином», как он называл его в «Дневнике». Встречались они часто, мечтали о путешествии по Египту и Малой Азии. Погодин читал ему свою стихотворную трагедию «Марфа посадница Новгородская», которая Хомякову «очень понравилась». С отцом Хомякова Погодин любил беседовать о Екатерине и слушать его рассказы о ее «достославном царствовании». Следует заметить, что из всех славянофилов один только Хомяков сохранял с Погодиным неизменно дружеские отношения, искренне любя его достоинства и снисходя к его слабостям. всегда устойчивом положении между двумя просвещенным дворянством и разночинно-с 1830-х гг. завоевывавшей свои позиции в ли-
Мы находим Погодина в не культурными слоями — русским демократической интеллигенцией, тературе и обществе.
По отъезде И. В. Киреевского за границу в январе 1830 г. Погодин, проводив его до заставы и подарив на память стразовый перстень, испытывал чувства грусти и одиночества. Вскоре он отправляет «последнему товарищу из прежнего круга» исполненное откровенных признаний письмо: «Хочу сказать тебе и в Петербурге здравствуй! прежде других, любезный Иван Васильевич. Мне очень жаль тебя. Я остался теперь один в Москве из того круга, который, помнишь, собрался раз вместе в доме Хомякова. Грустно. Но путешествие будет тебе в пользу и удовольствие. Счастливый путь! Хочу теперь исповедываться перед тобою в своих чувствах. Я уверен в твоем доброжелательстве и приязни ко мне. Уважаю и люблю тебя за чистоту твоей души, благородство, ум, знания. Твое пристрастие к друзьям мне не нравится. Твое пристрастие к не друзьям противно. Боязнь твоя похвалить плебейца, желание понравиться аристократу, неумеренное самолюбие не хорошо. Твое упрямство в мнении о ком-либо, хорошем и дурном, какое-то физическое почти стремление оправдывать того, кого привык знать с хорошей стороны, и порицать в противном случае — я приписываю даже устройству организма: так оно мне удивительно. Вот каким ты мне кажешься. Да — об лени: мне ведь кажется, что ты все надумываешься и во сне, и наяву. Сможешь ли ты мне обо мне сказать так искренно — не уверен. Однако попробуй. Между прочим, скажи, что ты думаешь обо мне как о писателе? Чего надеешься? Не многого? — Я не обижусь ничем. Уверяю тебя. Еще позабыл о деликатности. Я слишком
19 Литературные салоны и кружки. Первая половина XIX века. М.; Л., 1930. С. 318-319. 48 Русско-Византийский вестник № 2 (5), 2021
прям и не умею оценить ее по достоинству. Кстати уж — по-русски ты пишешь часто не хорошо: неправильные обороты, слова, конструкции»20.
На что Киреевский отвечал ему, имея в виду некоторые слова и поступки Погодина, пренебрегавшего, по своему происхождению и воспитанию, нравственными правилами и авторитетами дворянского общества: «Все хорошее, что есть в тебе, так испорчено, задавлено дурным или, лучше сказать, незрелым, неразвитым, диким началом твоего существа, что нельзя довольно повторять тебе о твоих недостатках. Несвязность, необдуманность, взбалмошность, соединенная с очень добрым сердцем, с умом, очень часто односторонним, — вот ты и как литератор и как человек. Одно может тебя исправить, — искать и найти круг людей, которых бы мнением ты дорожил как святынею, ибо нельзя довольно убедиться в том, что человек образуется только человеком»21.
Погодин, однако, предпочитал мнение собственное и следовать совету Киреевского не собирался. И вряд ли мог бы: в его социальной среде такого круга не было, а стать своим в круге Киреевского Погодину было не дано. Он был убежден, что личная совесть нравственно самодостаточна и не нуждается ни в каких иных авторитетах. Ему осталась невнятна проповедь Киреевского, который пытался убедить его в ценности моральной нормы, предания и обычая, безусловно авторитетных в избранном дворянском кругу. «Ты думаешь, — писал Киреевский Погодину, — что сделал все, когда оправдал свой поступок чистотою намерений, но это важная, смертельная ошибка. Кроме совестного суда, для наших дел есть еще другая инстанция, где председательствует мнение. Им ты и не дорожишь, ибо слишком много веришь в собственное. Но это мнение, не забудь, его зовут — честь. Можно быть правым в одной инстанции и виноватым в другой. Но для истинного достоинства, для красоты, для счастья, для уважительности человека необходимо, чтобы каждый поступок удовлетворял тому и другому судилищу. Это возможно, ибо оно должно. <...> Провидение несправедливо быть не может, а способность к дурному или хорошему для него равнозначительна с действительным поступком. Ибо время, которое разделяет семя от плода, для него — прозрачное зеркало, воздух. Вот отчего, если хочешь узнать себя, то разбери свою судьбу и перемени ее в желанную внутренним преобразованием самого себя. Но повторяю, только люди могут воспитать человека! Ищи их и знай, что каждый шаг, сближающий тебя с недостойными, тебя отдаляет от достойных»22.
И все-таки не мог Погодин удержаться, чтобы не высказать вновь свою сословную обиду, когда И. Киреевский в 1831г. предпринял издание журнала «Европеец» и друзья поддержали его в этом деле. «Киреевский издает Европейца, — писал он Шевыреву. — Все аристократы у него. Журналов на три тысячи рублей почти. Книжка по десяти листов. Вот, брат, как выезжают на наших спинах. Я рад его журналу: это возбудит его деятельность»23. Но Погодин несправедлив: эти аристократы — Н. М. Языков, Боратынский, В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, А. И. Тургенев, В. Ф. Одоевский, Пушкин, тот же Хомяков — были благожелательно, а иные и дружески настроены к нему, чем он умело пользовался в своей издательской деятельности. Еще резче высказался Погодин о славянофилах, которые не одобряли направление его нового журнала «Москвитянин», тогда как в официальных и светских кругах о его первых номерах отзывались сочувственно. Шевыреву он писал тогда о своих московских друзьях: «Как я хохочу над нашими умниками, не умницами — нашими аристократами XIV класса, героями Конюшенной и Арбата. Скажи этим дряням, что я только из великодушия не рассказываю об их чопорности, приличной только немецкими мещанам, и то у Коцебу»24.
20 Барсуков. Кн. 3. С. 57-58.
21 Киреевский И. В. Полное собрание сочинений. Т. 2. С. 216.
22 Там же. С. 217.
23 Барсуков. Кн. 3. С. 368.
24 Там же. Кн. 6. С. 54.
Салон Елагиных. Изображены (слева направо): Д. Н. Свербеев, Д. А. Валуев, Н. Ф. Павлов, И. В. Киреевский, А. С. Хомяков, А. А. Елагин, К. С. Аксаков, С. П. Шевырев, А. Н. Попов, В. А. Елагин, П. В. Киреевский (рядом бульдог Булька).
Худ. Э.А. Дмитриев-Мамонов, первая половина 1840-х гг.
«Европеец» был запрещен на третьем номере за напечатанную в первом номере статью И. Киреевского «Девятнадцатый век». Огорчение по этому поводу не помешало Погодину вновь высказать свое несогласие с прозападными, как ему представлялось, идеями Киреевского. «В этой статье, — писал он Шевыреву, — я не вижу ничего преступного, ничего непозволительного; но она мне не нравится с другой стороны, как собрание исторических парадоксов, и я собирался писать на нее рецензию; но теперь нельзя. Киреевский мерит Россию на какой-то европейский аршин, я говорю в смысле историческом, а это — ошибка. Европа себе, мы себе, говорит у меня Долгоруков в трагедии. Россия есть особливый мир, у ней другая земля, кровь, религия, основания, словом — другая история. Мы должны учиться, вот главное, и не заботиться о том, чего у нас нет, что у других есть и чего нам не надо. О, если бы мне средства, помощь, я написал бы многое о России, чего в голову не приходит нашим государственным людям и чему удивились бы все Европейцы. Чорт возьми! Россия особливый мир. Всей Европы надежда должна быть на Россию; а эти крикуны и болтуны в парламентах и палатах стращают детей Россиею, как пугалом. Невежи! Да и нас похвалить нельзя, что мы ответа не даем на их дикие вопли. Пора сражаться нам с Европой не на одних штыках, а и на словах. И мы дадим ей законы.»25 Тут Погодин явно предвосхищает излюбленные мысли Достоевского.
Несмотря на разномыслие с Киреевским, Погодин искренне сочувствовал ему, часто посещал московский дом Елагиных у Трех Святителей, беседовал с Иваном Васильевичем. Одно только обстоятельство смущало его: Киреевский говорил, что его подозревали в «преступной» раздаче третьего номера запрещенного «Европейца», а Погодин давал читать этот номер М. С. Мухановой, что могло дойти до властей и усугубить вину Киреевского.
Пока братья Киреевские отсутствовали в Москве, их мать А. П. Елагина нередко приглашала Погодина посетить ее дом в Царицыне. Она хотела «соединить его
25 Там же. Кн. 4. С. 9.
с аристократами», то есть с теми, кто был связан с издаваемой А. А. Дельвигом (позже О. М. Сомовым) «Литературной газетой», ближайшее участие в которой принимали Пушкин и Вяземский. Погодин был польщен знакомствами в этом кругу, а, кроме того, бывать в Царицыне доставляло ему тем большее удовольствие, что неподалеку находилось Знаменское, имение Трубецких, пробуждавшее в нем приятные воспоминания о любимой им Александре Трубецкой.
Рядом с эстетическими и критическими мнениями И. В. Киреевского ясно обнаруживается литературный вкус Погодина (или, скорее, ограниченность этого вкуса). Предметом наиболее значительных разногласий стала поэзия Е. А. Боратынского, о которой у Погодина с Киреевским постоянно возникали споры. В «Обозрении русской словесности 1829 года» Киреевский утверждал: «.чтобы дослышать все оттенки лиры Боратынского, надобно иметь и тоньше слух, и больше внимания, нежели для других поэтов. Чем более читаем его, тем более открываем в нем нового, не замеченного с первого взгляда — верный признак поэзии, сомкнутой в собственном бытии, но доступной не для всякого. Даже в художественном отношении многие ли способны оценить вполне достоинство его стихов, эту точность в выражениях и оборотах, эту мерность изящную, эту благородную щеголеватость? Но если бы идеал лучшего общества явился вдруг в какой-нибудь не известной нам столице, то в его избранном кругу не знали бы другого языка»26. Погодин оценить все это оказался неспособен. Он прямо признавался: «К Боратынскому не лежит мое сердце», а о поэме его «Цыгынка» отозвался в письме к Шевыреву: «Нет — это не поэзия, и далеко кулику до Петрова дня»27.
Но Погодин-публицист мог достигать большой высоты в мысли и в форме изложения. Одним из примеров этого стало его «Историческое похвальное слово Карамзину.», посвященное открытию памятника историку в Симбирске и напечатанное отдельным изданием в Москве в 1845 г. «Слово.» вызвало одобрительные отзывы и у старых карамзинистов, и у славянофилов, и у западника А. И. Герцена, и у Гоголя, который писал в «Выбранных местах.»: «Это лучшее из сочинений Погодина в отношении к благопристойности как внутренней, так и внешней: в нем нет его обычных грубо неуклюжих замашек и топорного неряшества слога, так много ему вредящего. Все здесь, напротив того, стройно, обдуманно и расположено в большом порядке. Все места из Карамзина прибраны так умно, что Карамзин как бы весь очертыва-ется самим собою и, своими же словами взвесив и оценив самого себя, становится как живой перед глазами читателя»28. Гоголю вторил И. Киреевский в более возвышенном стиле: «Любезный Погодин! Честь тебе и слава, и благодарность ото всех, кто дорожит памятью Карамзина и славою России. Я прочел твое Слово с истинным наслаждением. Давно ничто литературное не производило на меня такого впечатления: Карамзин явился у тебя в своем истинном виде, и таким образом речь твоя воздвигает ему в сердце читателя великий памятник, лучше симбирской бронзы»29.
Перед этим, в начале 1845 г., с Киреевским у Погодина были некоторые недоразумения в связи с изданием «Москвитянина».
Начавший выходить в 1841 г., этот журнал не нашел действенной поддержки у старших славянофилов; только Хомяков принял в нем некоторое участие. Главный сотрудник Погодина по изданию Шевырев писал ему: «Вчера бранился за Москвитянина с нашими лентяями, только и знающими, что бранить. Доброго слова никогда от них нет. Уж я же их отделал»30. Несмотря на усилия Шевырева, журнал клонился к упадку, Погодин же не обладал, как то называл Хомяков, «журналистической ухваткой» и необходимой энергией для того, чтобы поднять «Москвитянина». Он с сожалением замечал, что Киреевские отошли от журнала.
26 Киреевский И. В. Полное собрание сочинений. Т. 2. С. 29.
27 Барсуков. Кн. 3. С. 72.
28 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений: [В 14 т.]. Т. 8. [Л.,] 1952. С. 266.
29 Киреевский И. В. Полное собрание сочинений. Т. 2. С. 239. Письмо от начала января 1846 г.
30 Барсуков. Кн. 6. С. 60.
И. В. Киреевский все-таки решил спасти журнал и принял редакторство на себя с января 1845 г. До того он объявил в письме к Погодину план действий по реорганизации издания. «Я думаю надобно объявить, что в редакции Москвитянина произошли некоторые перемены; что издатель приобрел многих новых сотрудников, которые разобрали между собою различные отделы журнала; что, хотя главное направление останется то же, но оттенки его могут быть до бесконечности различны. Что публика не должна приписывать самому Издателю образа мыслей, который может быть выражен в той или другой статье; что Издатель предоставил в этом отношении полную свободу составителям журнала, и публика должна приписывать ему только те статьи, которые будут подписаны его именем»31. При этом Киреевский ставил еще одну цель: «задавить петербургские журналы». Первый номер получился удачным; Погодин был доволен и записывал в «Дневнике»: «Первый нумер прекрасный. Он пойдет, если не задавят. Обедал у Аксаковых с Хомяковым, Свербеевым и пр. Похвала Москвитянину, и я очень и искренно рад. Это, впрочем, за его доброе сердце. Захотелось слышать это от Языкова. К нему, а он еще не читал»32. Погодин не преминул уведомить о выходе обновленного журнала товарища министра внутренних дел И. Г. Сенявина, от которого получил весьма благожелательный ответ.
Между тем обнаружилось, что дела в издательской конторе и в типографии в полном расстройстве, поскольку Погодин не пытался навести там порядок. Между ним как издателем и Киреевским как редактором возникли разногласия. Последний писал Погодину, что контора его «до крайности неисправна» и Жуковский, а также А. П. Зонтаг, А. А. Елагин и, вероятно, другие подписчики не получили номер журнала. Не выдавала контора и деньги авторам по запискам Киреевского, поскольку денежные расчеты прижимистый Погодин держал исключительно в своих руках и не спешил платить гонорары. Следом Киреевский отправляет еще одно письмо: «В продолжение к моим жалобам на контору я сообщу тебе, что я посылал справляться на почту <...>. Оправдываться для меня еще тяжелее. Но тебе я скажу, что никакая известность в мире, даже Пушкинская слава, не может вознаградить меня за мои добрые отношения к близким мне людям. Прошу тебя приказать конторе непременно нынче же отправить на почту журнал по всем адресам, мною ей сообщенным <...>. Такою неисправностью контора делает журналу больше вреда, чем Отечественные Записки»33. Это письмо с жалобами на беспорядки самолюбивый Погодин счел «оскорбительным», хотя ничего подобного в нем не было ни по содержанию, ни по тону. Упреки, даже справедливые, он не переносил и в ответ не оправдывался и не объяснялся, а заявлял, что Киреевский «разобидел по-пустому» и что он имеет право на большее уважение. Хотя он хорошо понимал, что Киреевский прав, и наедине с собой в «Дневнике» признавал отсутствие порядка в журнальном хозяйстве. Так, 16 марта 1845 г. он записывает: «Что мне делать с конторой, везде пропадают деньги». И 5 апреля: «В контору, которая остается под Божиим управлением»34. На письма Погодина Киреевский отвечал: «Я не понимаю хорошо, любезный Михаил Петрович, что ты, шутишь ли или смеешься надо мной? Ты обещал помогать мне в скором выходе книжки, а деятельность твоя ограничивается тем, чтобы слушать вранье наборщиков и читать мне проповеди»35.
Раздоры продолжались; во избежание большой ссоры Киреевский пишет Погодину примирительное письмо, но от редактирования «Москвитянина» вскоре окончательно отказывается. Итог этому эпизоду подвел С. Т. Аксаков в письме к Гоголю от 24 мая 1845 г.: «Киреевский отказался от „Москвитянина" также по многим уважительным причинам. Во-первых, Киреевский не создан от Бога, чтоб быть издателем журнала. Это такой чудак в действительной жизни, что, при всем своем
31 Там же. Кн. 8. С. 3.
32 Там же. С. 5-6.
33 Там же. С. 22-23.
34 Там же. С. 24.
35 Там же.
уме, хуже всякого дурака. Во-вторых, никакой порядочный человек не может иметь денежных сношений с Погодиным. В-третьих, от нелепого образа занятий Киреевский сделался болен. Довольно этих трех причин. До сих пор идут толки о выборе нового редактора, но все это вздор. Дело кончится тем, что Погодин опять примется за издание журнала и начнет сколачивать его топором, кое-как, или прекратит на шестой книжке. Какое торжество для всех врагов наших! Не останется уже места, где бы мог раздаться человеческий голос. Это нанесет удар возникающему чувству национальности! Но теперь наступает лето, все наши краснобаи разъедутся по деревням, и здесь хоть трава не расти!»36
Погодин пытался найти поддержку у московских друзей, но тщетно — их условия его не устраивали. 23 мая он записывает в «Дневнике»: «Вечер у Языкова — толковать о Москвитянине. Нелепые предложения Хомякова и Шевырева, который, слабый, вовсе подвергся и кому — Константину Аксакову. Хотят, чтобы осталось мое имя, и чтоб я не смел ничего поместить, а молодое поколение хозяйничало, поколение, которое и грамоте не знает!»37 Не получив «никаких мыслей» от друзей, Погодин заключил 10 июня: «Пустые люди!»
Он все-таки взялся за издание «Москвитянина», но поднять его на достойный уровень ему не удалось. А. О. Смирнова писала Гоголю: «Погодин, кажется, рассорился с вашими друзьями. По крайней мере Киреевские более не пишут в Москвитянин, и Москвитянин выходит нерегулярно. Последний Москвитянин плох и отзывается отсутствием Хомякова и проч. Он весь напитан Погодиным»38. Аксаковы предлагали Погодину купить у него журнал, но он на их условия не согласился и к тому же отверг их программу издания. Решительные изменения произошли лишь в 1850 г., когда новыми сотрудниками стали А. Н. Островский, А. А. Григорьев, Б. Н. Алмазов, Е. Н. Эдельсон, Т. И. Филиппов и др., составившие так называемую «молодую редакцию» «Москвитянина». Но это вливание недолго поддерживало жизнь журнала. Погодин, уверенный в непререкаемой правоте своих мнений по части истории и современности России, не обладающий литературным чутьем, но склонный безапелляционно судить о текущей словесности, неизбежно вызвал противодействие «молодой редакции», что привело к разрыву с ней в 1853 г. Журнал неотвратимо шел к упадку. И. Киреевский писал П.А. Вяземскому 6 (18) декабря 1855 г.: «В Москве журнал Погодина спасался только своею ничтожностию. Только с помощию совершенного отсутствия всякого ясного направления мог он лавировать перед неприятельскими пушками, которые не стреляли в его потому, что считали, пустым местом. Ибо Погодин-журналист и Погодин-памфлетист — два лица, даже непохожие»39. В 1856 г. журнал прекратил свое существование.
Гораздо более тесными, чем с остальными славянофилами, но подчас и более драматичными были отношения Погодина с Аксаковыми.
Глава семейства Сергей Тимофеевич Аксаков, человек горячего темперамента, быстро вспыхивавших, но и быстро сменявшихся чувств, признавался, что часто сердился на Погодина, однако тут же добавлял: только на минуту. Смягчала возникавшую иногда резкость по отношению к Погодину жена Сергея Тимофеевича Ольга Семеновна40, к которой Погодин был наиболее привязан. Именно от нее старший сын Константин воспринял главные черты: возвышенность помыслов и устремлений, нравственный ригоризм, строгость требований к себе и другим — эти черты были органическими свойствами натуры обоих.
В 1832 г. Аксаковы поручили Константина опеке Погодина и просили его взять сына на лето в Серково, имение Погодина, где он проводил каникулярное время. Там, в погодинском пансионе, в котором преподавал и Венелин, предполагалось
36 Аксаков С. Т. Собрание сочинений: В 4 т. М., 1956. Т. 3. С. 317-318.
37 Барсуков. Кн. 8. С. 31.
38 Там же. С. 32.
39 Киреевский И. В. Избранные статьи. М., 1984. С. 334.
40 О ней см.: Анненкова Е.И. Аксаковы. СПб., 1998. С. 46-47.
готовить Константина к поступлению в университет. С. Т. Аксаков писал: «Не скрою от вас, любезный друг Михаил Петрович, что мы грустим в разлуке с Костей. А мать всю ночь не спала и боялась, что вы запоздали, что Константин простудился и пр., и пр. Его пребывание у вас для нас очень важно во многих отношениях; признаюсь, что кроме вас я никому бы не вверил Костю; с ним возиться и скучно, я это знаю. Вы нам сделали одолжение, за которое благодарить словом нельзя. Прошу вас об одном, не пускать его стрелять ни с кем: у вас охотники есть, но я мало доверяю их осторожности. Когда вы вздумаете в Москву, то возьмите и Костю»41.
Однако Погодин не слишком много внимания уделял Константину, и отец решил отложить поступление его в университет на год. Тем временем Константин сближается с кругом Н. В. Станкевича и М. А. Бакунина и погружается в философию Гегеля. Такое новое умонаправление его вызывает у Погодина серьезные опасения, и он пытается убедить «несчастного Костю» не увлекаться этими «отвлеченностями». Увещевания не возымели никакого действия на упорствующего в своих убеждениях и увлечениях Константина. Позднее он в свете тех же идей начал писать диссертацию о Ломоносове, о которой его брат Иван высказывался весьма скептически. Погодин познакомился с ней и записывал в «Дневнике»: Константин «отнял часа два своим рассуждением, написанным слишком незрело, хотя и есть несколько хороших мыслей. Мне жалко было смотреть на его самодовольство. Философия погубит бедного малого, а растолковать это нет возможности»42.
Между тем, философия отнюдь не «погубила» К. Аксакова, — напротив, под сильным тогда влиянием гегелевской «методы» (найденной им преимущественно в «Философии истории» и «Лекциях по эстетике») Аксаков в диссертации «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка» весьма убедительно описывал диалектические ступени развития народной субстанции. Ими оказывались: начальная ступень «исключительной национальности», затем отрицание ее, когда народ «является отвлеченным как русская субстанция, лишенная своего определения»43; на этой ступени возникает индивидуум, выражающий самосознание народа и его действительность, — таким исключительным «колоссальным индивидуумом» стал Петр I. С совершением его дела открывается путь к «свободному развитию народа», субстанция которого получает на третьей ступени свое настоящее определение. Но полное осуществление этого еще только предстоит. Первым шагом к тому, по мнению Аксакова, стало появление подлинно русской науки и поэзии благодаря другому великому индивидууму — Ломоносову44. Если Погодин отвергал такую философскую трактовку развития национального духа в историческом процессе, то это может говорить только о непонимании им гегелевского метода в применении к данному предмету.
41 Барсуков. Кн. 4. С.51.
42 Там же. Кн. 5. С. 476.
43 Аксаков К.С. Полное собрание сочинений. М., 1875. Т.2: Сочинения филологические. Ч.1. С. 67.
44 Подробнее см.: Котельников В.А. Константин Аксаков: между «своим» и «чужим» // Русская литература. 2017. № 1. С. 26-27.
К. С. Аксаков. Худ. Э. А. Дмитриев-Мамонов (?), 1840-е гг. (?)
С Константином оказалась связана причина первых размолвок Аксаковых с Погодиным. Началось с недовольства С. Т. Аксакова тем, что в погодинском «Москвитянине» стихотворение Ф. Н. Глинки «Москва» было напечатано без посвящения Константину. К этому добавились и осуждаемые Погодиным новые умственные интересы сына. Посетив Аксаковых в сочельник 1841 г., Погодин писал в «Дневнике»: «Гегелева философия, ха, ха, ха, разлучает меня с добрыми людьми. Заметил охлаждение и из суждений Сергея Тимофеевича о моих статьях, суждений, совершенно глупых и пустых. Почти такие же о статьях Шевырева. Значит, что сын нашептал в уши, и тот по слепой любви поверил. Я не виню ни того, ни другого, но жалко. Разумеется, это пройдет. Одна Ольга Семеновна остается и останется мне верною. Упросили остаться и играть с Надеждиным и Томашевским в преферанс. Остался с отвращением.»45
Погодин уже задумывал написать письмо к С. Т. Аксакову, чтобы «заявить охлаждение», но последний опередил исполнение такого намерения и написал сам объяснение, уверяя, что слова его перетолковали, а если он и говорил «с большим жаром» о недостатках журнала и его издателя, то лишь между близкими людьми, когда же дважды начинал высказывать это прямо и откровенно самому Погодину, тот воспринимал его слова болезненно, «с явным желанием не согласиться», так что пришлось с ним молчать.
Отношения осложнялись не только из-за Константина, но и из-за погодинского «Москвитянина», которым Аксаковы были недовольны. После очередного письма Погодина С. Т. Аксаков отвечал: «Я не понимаю записки вашей так же, как и Гегелевой философии: итак, кого вы под ней разумеете? Если Константина, то это грубейшая ошибка <.>. Не хвалить ваш журнал — значит у вас преступление. Неужели разномыслие о Москвитянине может быть помехою в наших отношениях?»46 Погодин не мог, конечно, спокойно или хотя бы сдержанно отнестись к критике в свой адрес, раздражения он не скрывал. Но это не помешало ему проявить искреннее сочувствие к Аксаковым, когда их постигло большое горе — смерть сына Михаила.
К названным поводам добавился и еще один: появление рецензии Погодина на драму К. Аксакова «Освобождение Москвы в 1612 году». Прежде чем публиковать ее, Погодин послал рукопись автору драмы, чтобы узнать его мнение, заметив, что ни «согласиться» с произведением, ни промолчать, вызвав тем самым упреки противников в пристрастии, он не мог. К. Аксаков отвечал «как будто без явного неудовольствия», и рецензия была напечатана в майском номере «Москвитянина» за 1848 г. В семействе Аксаковых появление драмы воспринималось как выдающееся событие, едва ли не знаменующее приход в литературу нового таланта. В самом же деле драма не отличалась большими художественными достоинствами и превозносилась родными исключительно из любви к Константину. Погодин, прочитав ее, отметил в «Дневнике»: «Такая дрянь, что из рук вон!»47 В рецензии, однако, он существенно смягчил свои оценки. Тем не менее С. Т. Аксаков возмутился и в письме к Гоголю от 21 мая 1848 г. выразил свое негодование в неожиданно
45 Барсуков. Кн. 6. С. 54.
46 Там же. С. 57.
47 Там же. Кн. 9. С. 458.
М. П. Погодин. Худ. Э. А. Дмитриев-Мамонов, 1840-е гг.
резкой до грубости форме. «На днях вы получите драму Константина. Прочтите ее на досуге, сбросив с себя все чуждые понятия, усвоенные всеми нами с младенчества. Вдумайтесь глубоко в старую Русскую жизнь и произнесите суд нелицеприятный. Погодин облаял ее, как взбесившаяся собака. Давно затаенная злоба на Константина (в которой он и сам много виноват), наконец, выбилась ключом бешеной слюны и помрачила даже его рассудок»48.
Хотя отношения с Аксаковыми оказались на грани разрыва, Погодин все-таки не хотел доводить до крайности и по случаю дня рождения Ольги Семеновны послал ей поздравительное письмо, на которое получил доброжелательный ответ. Возможно, что некоторое потепление происходило весной 1849 г., об этом свидетельствует написанное Константином от всего семейства дружелюбное поздравление Погодина с днем именин. При этом осенью 1849 г. и следующей зимой он посещал аксаковский дом — преимущественно ради карточной игры, с надеждой на выигрыш. А в конце 1850 г. в «Дневнике» отмечено: «Завтраки у Павловых. Искренние излияния с Константином Аксаковым»49.
На младшее поколение славянофилов Погодин не только смотрел покровительственно как профессор на своих учеников (таковыми и были для него Ю. Ф. Самарин и К. Аксаков), но и хотел поучать их жизни с высоты, на которой считал себя стоящим по своему положению и знаниям. Он не ограничился советом «посвятить себя русской истории» уезжавшему в Петербург Самарину, что тот принял с благодарностью. Погодин велел передать ему, чтобы тот целый год сообщал в письмах, не рассчитывая на ответы, полный отчет во всех своих нравственных и умственных движениях, если хочет получить от него, Погодина, наставление. Такое требование напоминает «учительную» манеру Гоголя в «Выбранных местах из переписки с друзьями»: «Самарину вы дайте знать вот что. Если он точно чего-нибудь ищет от меня и думает, что я могу быть ему чем-нибудь полезным, то ему следует решиться на то, на что светский человек обыкновенно не решится: писать ко мне письма и не ждать на них ответов. В письмах должен быть почти дневник мыслей, чувств, ощущений, живое понятие о всех людях, с которыми ему случится встретиться, мнения о них свои и мнения других о них. Словом, чтобы я слышал самую жизнь.., а потому, если он будет иметь терпение писать ко мне таким образом в продолжение целого года, не ожидая ответа ни на одно из писем, то по окончании года я, может быть, напишу ему для него точно полезное письмо. А иначе всякая переписка будет стрельба холостыми зарядами, произойдут куриные дела и куриные умствования»50.
В круг общения Погодина входили многие из тех, кто сочувствовал славянофильскому направлению в идеологии и литературе, но к славянофильской партии не примыкал. То были А. И. Кошелев, М. А. Максимович, Д. Н. Свербеев, Н. М. Рожа-лин, В. П. Титов и другие. Среди них был и выдающийся поэт, драматург, прозаик А. К. Толстой. Он решительно избегал всякого «партийного» единомыслия и еди-ночувствия с разного рода общественными лагерями, о чем заявлял и поэтически («Двух станов не боец.», 1858), и эпистолярно (в письмах к Б. М. Маркевичу). Но некоторый оттенок славянофильских идей и настроений у него можно заметить. Эхо панславизма прозвучало весьма искренне и выразительно в стихотворении «Ой стоги, стоги.» (1840-е гг.). А в русле своего украинофильства он развивал мысль о единении России с Малороссией в знаменитом «Колокольчики мои, цветики степные» (1840-е гг.). Он также неоднократно признавался в любви к бытовому колориту русской жизни («И. С. Аксакову» (декабрь 1858 — январь 1859) и др.) В общем же историческом плане ему безусловно была близка так называемая «норманская теория», сторонником которой был Погодин, чьи взгляды — в противоположность взглядам Н. И. Костомарова — разделял Толстой, особенно в период разработки
48 Аксаков С. Т. Собрание сочинений. Т. 3. С. 363.
49 Барсуков. Кн. 11. С. 130.
50 Барсуков. Кн. 7. С. 421.
славяно-варяжской темы. В письме к М. П. Погодину от 12 мая 1869 г. он признавался: «По Вашим же стопам я следовал в некоторых нормано-русских балладах, из которых две напечатаны в „Вестнике Европы", а третья, вероятно, будет напечатана в нем в июне. Я всегда держался, по крайнему разумению, Вашего взгляда на наш варяжский период»51.
Источники и литература
1. Аксаков К. С. Полное собрание сочинений. М., 1875. Т. 2: Сочинения филологические. Ч. 1. С. 67.
2. Аксаков С. Т. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 3. М.: Художественная литература, 1956. С. 317-318, 363.
3. Анненкова Е.И Аксаковы. СПб.: Наука, 1998. С.46-47.
4. Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина: В 22 кн. Пб., 1888-1910. Кн. 1-11.
5. Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: [В 14 т.] / Под ред. Н. Ф. Бельчикова, Б. В. То-машевского. Т. 8. [Л.:] Изд-во Академии наук СССР, 1952. С. 266.
6. Киреевский И.В. Полное собрание сочинений: В 2 т. / Под ред. М. Гершензона. М., 1911. Т. 2. С. 21, 29, 216-217, 239.
7. Киреевский И.В. Избранные статьи / Сост., вступ. статья и коммент. В. А. Котельнико-ва. М.: Современник, 1984. С. 334.
8. Киреевский И.В. Обозрение современного состояния литературы // Москвитянин. 1845. № 3. Отдел Критика. С. 30.
9. Киреевский П.В. О древней русской истории (Письмо к М.П. Погодину) // Москвитянин. 1845. № 3. С. 15.
10. Котельников В. А. «Что есть истина?» (Литературные версии критического идеализма). СПб.: Пушкинский Дом, 2010. С. 314-320.
11. Котельников В. А. Константин Аксаков: между «своим» и «чужим» // Русская литература. 2017. № 1. С. 26-27.
12. Литературные салоны и кружки. Первая половина XIX века / Ред., вступ. ст. и примеч. Н. Л. Бродского. М.; Л.: Academia, 1930. С. 318-319.
13. Погодин М.П. Нечто против мнения Н.М. Карамзина // Московский вестник. 1828. №4.
14. Погодин М. П. Ответ П. В. Киреевскому // Москвитянин. 1845. № 3. С. 57.
15. Толстой А. К. Полное собрание сочинений и письма: В 5 т. / Главн. ред. В. А. Котельников. Подгот. текста, вст. статья, комментарии В. А. Котельникова. Т. 5. М.: Классика, 2018. С. 352.
51 Толстой А. К. Полное собрание сочинений и письма: В 5 т. Т. 5. М., 2018. С. 352. Памятные даты России. К 220-летию со дня рождения М. П. Погодина (1800-1875) 57
