CC BY
374
В. Я. Гельман, С. И. Рыженков
ЛОКАЛЬНЫЕ РЕЖИМЫ, ГОРОДСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ И «ВЕРТИКАЛЬ ВЛАСТИ» В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
В результате серии реформ местной власти в 1990-е и 2000-е годы в крупных городах России произошло становление локальных режимов — новых моделей городского политико-экономического управления, которые рассматриваются в свете теоретических и сравнительных перспектив анализа «городских режимов». Мы полагаем, что основные изменения локальных режимов происходят под влиянием структурных факторов и общенациональных тенденций политико-экономического развития. Однако политические и институциональные изменения в России и в особенности кооптация частично автономных локальных режимов в иерархию «вертикали власти» в ходе рецентрализации 2000-х годов привели к формированию модели локального управления, которую можно назвать смешанной. Хотя местные власти политически подчинены федеральному Центру, последний пытается разрешить проблемы принципал-агентских отношений посредством создания различных селективных стимулов для нижних эшелонов «вертикали власти», частично репродуцируя позднесоветские практики территориального управления. Локальным акторам предоставляется определенное пространство для маневра, которое используется ими как для проведения самостоятельных политических курсов на местном уровне, так и для извлечения политической ренты.
Ключевые слова: локальные режимы, Россия, принципал-агентские отношения, «вертикаль власти», извлечение ренты.
Локальные режимы в российской политике и управлении
Одним из следствий комплексных политических и экономических трансформаций в постсоветской России 1990-2000-х годов стало формирование на локальном уровне1 устойчивых механизмов политико-экономического управления (governance), которые, на наш взгляд, целесообразно рассматривать в русле концепций локальных, или городских, режимов (urban regimes), разработанных в 1980-1990 гг. на материале США и стран Западной Европы (см.: Ледяев, 2008; Mossberger, Stoker, 2001). Несмотря на многочисленные различия как условий и механизмов функционирования локальных режимов в России и на Западе, так и их политической и институциональной среды, теоретические и сравнительные перспективы анализа российских локальных режимов открывают новые возможности для выявления общей логики и специфических тенденций их развития.
1 Здесь и далее понятие «локальный» используется как собирательный термин для обозначения субнациональных единиц управления — регионов и городов. © В. Я. Гельман, С. И. Рыженков, 2010
Под локальными режимами (ЛР) в рамках данной работы мы понимаем устойчивые констелляции акторов, институтов, ресурсов и стратегий на локальном уровне, обусловливающие характер осуществления местной власти и локального политико-экономического управления, основанного на реализации политического курса на местном уровне. ЛР могут быть присущи любой территориальной единице при наличии хотя бы минимальной автономии локальной политики и управления по отношению к вышестоящим уровням власти. Они функционируют под воздействием: 1) внешних по отношению к ЛР структурных характеристик (географическое положение, ресурсы, социально-экономическая структура, а также общий контекст развития страны и мира); 2) политических возможностей, задающих политическую и институциональную среду ЛР и стимулы для их акторов; 3) механизмов политико-экономического управления, осуществляемого на вышестоящих уровнях посредством политического курса. В свою очередь, результаты деятельности ЛР возникают как следствие взаимодействий акторов в рамках, задаваемых локальными институтами. Эти результаты проявляются на трех взаимосвязанных аренах локального уровня - политической власти (local politics), политических курсов (local policies) и политико-экономического управления (local governance).
Общепризнанно, что локальные режимы в постсоветской России в 1990-е и 2000-е годы претерпевали изменения, подобные колебаниям маятника (см.: Петров, 2000; Гельман, 2006). В начале 1990-х годов распад СССР, крушение КПСС и начало рыночных экономических реформ в России запустили на локальном уровне стихийные процессы децентрализации и демократизации на фоне глубокого экономического спада, упадка административного и силового потенциала федерального Центра и — в ряде регионов и городов — столкновения интересов различных локальных политико-экономических группировок (см.: Зубаревич, 2002). Складывавшиеся под воздействием этих процессов ЛР в политическом плане отличались существенной диверсификацией. Однако в условиях бюджетного кризиса 1990-х годов в стране и «сброса» социальных обязательств государства на субнациональный уровень подавляющее большинство ЛР представляли собой режимы поддержания статус-кво, основанные на распределении ресурсов главным образом в социальной сфере. Функции этих ЛР во многом сводились к дележу ограниченного объема бюджетных средств, львиная доля которых распределялась на вышестоящих уровнях власти и управления, а также к поддержанию систем жизнеобеспечения и инфраструктуры городов и регионов. Деятельность ключевых акторов ЛР
можно было обозначить как «приватизацию выгод», с одной стороны, и «обобществление издержек — с другой. В таких ЛР (прежде всего, в малых и средних российских городах) преобладали локальные распределительные коалиции, в которые входили представители социально зависимых групп (бюджетники, пенсионеры), зависимый от властей локальный бизнес (см.: Brie, 2004), а также «силовые предприниматели» (см.: Волков, 2002).
В 2000-е годы динамика российских ЛР претерпела качественные изменения. Высокие темпы экономического роста в России (вплоть до глобального кризиса 2008-2009 гг.) сопровождались масштабной рецентрализацией управления и усилением авторитарных тенденций, одним из следствий чего стал поворот российского субнационального авторитаризма от децентрализованной к централизованной партийной модели (см.: Гельман, 2009). Для ЛР, прежде всего в крупных городах, эти процессы повлекли за собой становление элементов режимов роста и развития, которые подкреплялись бумом в сферах строительства, розничной торговли, сервиса и связанных с ними секторах экономики. Повлияли эти процессы и на характер локального политико-экономического управления, которое столкнулось с проблемами, отчасти сходными с теми, которые некогда стояли в повестке дня городских режимов американских и европейских городов. В частности, отмечалось повышение абсолютной и относительной ценности земли и недвижимости как ресурсов ряда городов и усиление влияния бизнеса (как местного, так и общероссийского) на процессы принятия решений в сфере городского управления (см.: Лапина, Чирикова, 2004). Некоторые из ЛР проводили активный политический курс — особенно в таких сферах, как градостроительство и землепользование, что, в свою очередь, сопровождалось острыми коллизиями. Отчасти эти процессы были сопоставимы с формированием «коалиций роста» в ряде городов США, но при этом российские ЛР существенно отличались конфигурациями акторов, структурными характеристиками и политическими возможностями (см.: Тев, 2006). На институты и констелляции акторов ЛР и на характер локального политико-экономического управления в регионах и городах России существенное влияние оказали такие политические и институциональные изменения 2000-х годов, как поворот от местной автономии к частичному восстановлению иерархической системы регионального и местного управления («вертикаль власти»), резкое снижение уровня электоральной конкуренции и отказ от всеобщих выборов мэров ряда городов.
Как функционируют российские ЛР в начале 2010-х годов, в условиях «вертикали власти» и господства субнационального автори-
таризма на фоне неопределенности экономических перспектив? Какие факторы влияют на характеристики местной власти и локального политико-экономического управления и какие стимулы определяют поведение акторов российских ЛР в рамках общероссийской политики и управления? Настоящая статья призвана обозначить поиск ответов на эти и некоторые другие вопросы на основе материалов наших прежних исследований и наблюдений и интерпретаций результатов работ других авторов. В ее начале представлена общая логика эволюции российских ЛР как составной части иерархии «вертикали власти», сопутствующих проблем принципал-агентских отношений и способов их разрешения. Далее дается предварительный анализ стимулов и механизмов контроля в рамках «вертикали власти», а также обзор издержек и вызовов данной модели политико-экономического управления. Возможные перспективы эволюции российских ЛР в теоретическом и сравнительном контексте рассматриваются в заключение статьи.
«Вертикаль власти» и локальные режимы: институты и стимулы
Строительство «вертикали власти» в контексте российской политики 2000-х годов стало одним из ключевых элементов процессов рецентрализации государственного управления и институционали-зации авторитарного режима в стране, как на общенациональном, так и на локальном уровне (см.: Гельман, 2006). В политическом плане этот механизм власти включал следующие формальные и неформальные «правила игры» для ЛР: 1) иерархическую субординацию глав исполнительной власти регионов и отчасти мэров городов по отношению к Кремлю; 2) фактический запрет на открытую конкуренцию локальных элит на электоральном и парламентском поле на фоне вынужденной кооптации и интеграции большинства основных акторов ЛР в состав «Единой России» (см.: Голосов,
2008); 3) обеспечение силами ЛР требуемых Центром электоральных результатов по итогам кампаний федерального и регионального уровня и недопущение проявлений массового протеста.
Политические последствия этих изменений для российских ЛР включали в себя не только институциональный упадок легислатур (см.: Шириков, 2010), отделений политических партий (см.: Кынев,
2009), сворачивание муниципальной автономии (см.: Гельман и др., 2008) и сужение пространства общественного участия (см.: Белокурова, Воробьев, 2010). Они также оказали и немалое воздействие на локальное политико-экономическое управление.
Основным содержанием конфликтов в рамках большинства российских ЛР в 1990-е годы являлась открытая конкуренция ло-
кальных распределительных коалиций за передел ограниченного (и сужавшегося в условиях фискального кризиса Российского государства) объема ресурсов — бюджетных средств, активов приватизируемых предприятий, и административных рычагов, регулирующих доступ на локальные рынки (см.: Зубаревич, 2002; Шириков, 2010). Способы разрешения этих конфликтов как «игр с нулевой суммой» обусловливались, прежде всего, структурными характеристиками ЛР, которые задавали конфигурацию и соотношение сил их акторов, в то время как федеральный Центр влиял на них опосредованно, с помощью (часто неэффективного) институционального регулирования (см.: Гельман и др., 2008). Однако на этом фоне и в 1990-е годы выделялись отдельные ЛР, которые благодаря притоку доходов от извлечения ренты — ресурсной (как в Татарстане) (см.: Matsuzato, 2001) или административно-статусной (как в Москве) (см.: Brie, 2004) — обеспечивали рост и развитие на локальном уровне. В рамках этих ЛР складывались прообразы локальных «коалиций роста», в которых доминирование глав исполнительной власти и связанных с ними бизнес-групп также оставляло место и для подчиненных акторов, обменивавших свой доступ к локальным политических и экономических рынкам на отказ от попыток изменить статус-кво (см.: Рогов, 2009, с. 20-21). Такое неформальное соглашение, своего рода «навязанный консенсус», было выгодно как доминирующим, так и подчиненным акторам: первые тратили меньше ресурсов на кооптацию, нежели на подавление, вторые же благодаря росту локальных рынков могли, избегая рисков, увеличивать свое благополучие (отдельные «бунты» подчиненных акторов этих ЛР, как правило, были неудачны). Таким образом, новые формировавшиеся ЛР роста и развития характеризовались господством возглавляемых доминирующими акторами «коалиций роста», которые функционировали по принципу «игры с позитивной суммой».
Начало экономического роста в 2000-е годы создало благоприятные условия для становления элементов ЛР роста и развития во многих крупных городах страны (см.: Тев, 2006), в том числе и в силу «открытия» локальных рынков внешним акторам и вторжения на них общероссийского крупного бизнеса и ряда трансрегиональных компаний растущих отраслей экономики (см.: Зубаревич, 2002). Приток капитала, наряду с увеличением масштабов ренты, служил «подпиткой» складывавшихся коалиций роста в регионах и городах страны, но в силу структурных характеристик ЛР и их политических возможностей далеко не всегда вел к изменению конфигураций акторов. И если в 1990-е годы в процессе перераспределения собственности региональные и местные чиновники в большинстве ЛР играли роль «группы вето» (см.: Паппэ, 2000), то в 2000-е годы в ряде
городов они смогли сохранить, если не упрочить, свое господство в рамках «коалиций роста» в духе модели «государства-хищника». В то же время равноправное партнерство местной власти и бизнеса (схема «взаимных заложников») или господство крупных корпораций в рамках ЛР (схема «захвата государства») (см.: Dininio, Ortturng, 2005) оказалось присуще лишь немногим ЛР, таким как Санкт-Петербург (в первом варианте) (см.: Тев, 2006) или монопрофильные города, как, например, Череповец (во втором) (см.: Бычкова, Гельман, 2010). Поэтому не приходится удивляться тому, что «коалиции роста», по большей части представлявшие собой альянсы местной власти и лояльного ей бизнеса (с включением ad hoc и других акторов), создавали условия для снижения политической конкуренции в рамках ЛР. В частности, уже в начале 2000-х годов наметилось снижение доли поражений инкумбентов в ходе выборов региональных губернаторов (см.: Голосов, 2008) и мэров крупных городов. Иначе говоря, «коалиции роста» избавлялись от конкурентов путем либо их кооптации, либо (реже) подавления, обеспечивая благодаря росту локальных рынков взаимный выигрыш их участников. Строительство «вертикали власти» не только институционально закрепило складывавшиеся тенденции, положив начало консолидации российских ЛР, но и создавало новую комбинацию стимулов для их ключевых акторов, прежде всего, в ходе их взаимодействия с общероссийскими акторами (см.: Sharafutdinova, 2010). Эти стимулы сочетали в себе угрозы селективного наказания «сверху» акторов ЛР (см.: Петров, 2007) с предоставлением им разного рода выгод со стороны правящей группы федерального Центра (см.: Ры-женков, 2010).
Как отмечала Барбара Геддес, в авторитарных режимах стимулы для активного участия в реформах задаются не только контролем диктаторов над действиями элитных групп и их наказанием за отступление от «генеральной линии», но и умением руководства наделять представителей этих групп такими ресурсами и привилегиями, которые поощряли бы следование целям, ставящимся режимом. Конвергенция между целями авторитарного режима и интересами лояльных акторов происходит посредством распределения власти, статусов, богатства и карьерных возможностей таким образом, чтобы добиться от них наиболее эффективного достижения целей режима. К таким стимулам относятся, в частности, «возможности вертикальной мобильности внутри организации... границы между организацией и остальным обществом, которые уменьшают возможности сближения с группами, соревнующимися в выражении служебной лояльности; интенсивная социализация — в смысле ус_ 135
ЛОЛИТЭКС. 2010. Том 6. № 4
воения организационных норм и ценностей, которые ослабляют противоречие между неформальной субкультурой членов и формальной культурой организации и, следовательно, ограничивает наклонность к использованию членами своего служебного положения для извлечения персональных выгод» (см.: Geddes, 1994, р. 193-194). В контексте строительства «вертикали власти» эти стимулы в полной мере проявились и в отношении российских ЛР. Причины нынешних тенденций их функционирования следует искать в специфической для данного контекста сфере «производства» стимулов.
Задачи поддержания лояльности и управляемости ЛР в рамках «вертикали власти» требовали от федерального Центра использовать не только крепкий «кнут», но и сладкие «пряники». Если на первом этапе цикла монополизации власти и централизации управления в начале 2000-х годов со стороны Центра и преобладало силовое давление, то вскоре стали проявляться иные механизмы функционирования «вертикали власти». Их становление было вызвано резким повышением издержек контроля на фоне усугубления проблем принципал-агентских отношений в рамках управленческой иерархии (см.: Гельман, 2006; Sharafutdinova, 2010). Поддержание строгих иерархических отношений вопреки интересам тех, кто занимает средние и нижние этажи «вертикали власти», требовало бы от Центра действительно тотального контроля и готовности наказывать локальных акторов за отклонения от «генеральной линии». Одним из возможных решений этих проблем могли бы стать систематические репрессии со стороны Центра в отношении нижестоящих звеньев иерархии «вертикали власти». На практике, несмотря на значительное количество отставок глав регионов и особенно мэров городов (см.: Туровский, 2009), говорить о выстраивании всех и вся сверху донизу по армейскому образцу явно не приходится.
На наш взгляд, популярный тезис о «вертикали власти» только как об инструменте для подчинения ее нижестоящих «звеньев» вышестоящим верен лишь отчасти. Мы полагаем, что путь к решению проблемы анализа «вертикали власти», учитывающего наличие в ней многочисленных «зигзагов», «развилок» и «изгибов», лежит в плоскости не нормативно ориентированной критики, а позитивного анализа. Вслед за Геддес, мы можем говорить о том, что «центральная проблема авторитарных режимов — создание соответствующего сочетания стимулов, направляющих и ограничивающих поведение должностных лиц» (Geddes, 1994, р. 193). Под этим углом зрения «вертикаль власти» предстает как инструмент для обеспечения лояльности и управляемости нижестоящих «этажей» «вертикали власти» не только посредством угрозы применения негативных санкций «сверху», но и путем создания позитивных стиму-
лов для акторов ЛР с помощью неформальных селективных стимулов. Локальные агенты «вертикали власти» обеспечивают интересы Центра, прежде всего, в силу выгодности участия в поддержании «вертикали власти» для них самих благодаря возможности доступа к дополнительным благам, недоступным для тех, кто не включен в «вертикаль власти». При этом преследование собственных интересов подчиненными акторами ЛР должно не препятствовать достижению стратегических целей режима в стране в целом.
В общем виде эти цели можно обозначить как поддержание устойчивого экономического и социального порядка, при котором относительное экономическое благополучие населения и патронаж обделенных материальными благами социальных групп определяются сохраняющей власть правящей группой (политическое статус-кво). Так, Денис Тев, анализирующий становление «коалиции роста» в Санкт-Петербурге, справедливо отмечает, что «в условиях политической централизации в России, особенно при переходе от выборов руководителей. к их назначению президентом, повестка местных элит все более определяется стратегическими целями федерального Центра, среди которых важнейшее место занимает экономический рост» (Тев, 2006, с. 104). Его анализ свидетельствует о том, что проведение активного курса в сфере девелопмента и строительства было выгодно городскому руководству и другим участникам коалиции с точки зрения не только решения стратегических задач «вертикали власти», но также и собственных интересов акторов. Локальный режим достигал цели, поставленные Центром, но при этом его агенты также действовали и в собственных интересах.
В начале 2000-х годов, на первом этапе федеральной реформы, достижению этих целей (возможно, не сразу осознанных) соответствовала политика централизации ресурсов и «изъятия» автономии у субнациональных уровней власти и институтов (The Dinam-ics of Russian Politics., 2003; 2004). Спустя какое-то время значительная часть этих ресурсов и автономии стала распределяться среди частных лиц, находящихся на службе режима. В ходе строительства «вертикали власти» Центр неявно осуществил неформальную институционализацию политической ренты, которой ранее распоряжались акторы ЛР. Единственное условие, которое были обязаны соблюдать включенные в «вертикаль власти» акторы ЛР, состояло в том, что их рентоориентированное поведение должно было как минимум не препятствовать, а по возможности и способствовать целям российского режима.
В 1990-е годы установлению такого типа принципал-агентских отношений между Центром и акторами ЛР препятствовал недоста-
ток политических ресурсов у Центра и общий экономический спад. Центр, даже если бы ему удалось политически «переиграть» акторов ЛР, все равно не мог предложить им достойное вознаграждение за исполнение его воли. Поэтому акторы ЛР могли отклоняться от линии на обеспечение интересов Центра, вплоть до почти полного игнорирования его требований, инициативно присваивать ресурсы, произвольно их использовать и распределять. Но когда эта автономия ЛР, сочетающая формальные и неформальные компоненты, была ликвидирована, центр как принципал благодаря благоприятной экономической конъюнктуре, обеспечивавшей высокий экономический рост, и неурегулированности прав частной собственности смог вознаграждать политиков и бюрократов нижестоящих уровней за обеспечение своих интересов в объеме, достаточном для мотивации их деятельности в качестве агентов. Таким образом, «вертикаль власти» представляла собой относительно дешевое с точки зрения издержек контроля и успешное с точки зрения стимулов решение проблемы принципал-агентских отношений по схеме «кормления» локальных агентов с неформального согласия принципала.
На условиях выполнения указанных выше требований Центра и успешности локальных режимов роста и развития, обеспечивающих стабильность и легитимность правящей группы и общероссийского режима в целом, подчиненные акторы ЛР могут действовать в собственных интересах в широком диапазоне, используя ситуацию неурегулированности прав частной собственности, которая заставляет и представителей бизнеса искать защиты у власти (см.: Yakovlev, 2006). Высокий экономический рост и платежеспособный спрос позволял бизнесу получать высокую маржу, которой хватало не только для развития и потребления, но и для защиты своей собственности посредством вложения средств в публичные городские и региональные проекты. Так, в Пермском крае мэр региональной столицы, а затем губернатор Юрий Трутнев был владельцем крупного торгового бизнеса; его преемник Олег Чиркунов также является крупным собственником, а нынешний мэр Перми Игорь Шубин довольно быстро «обнаружил» свои интересы в строительном бизнесе, наиболее динамично развивавшейся сфере городской экономики (см.: Борисова, 2010). Власти регионов активно использовали свое господство в рамках ЛР для привлечения инвестиций, предлагая бизнесменам с выгодой для себя участвовать в местных проектах. Например, губернатор Рязанской области Георгий Шпак в 2004-2008 гг. прославился массированным привлечением не только в область, но и в региональную столицу внешних инвесторов, открыто покровительствуя столичным строительным компаниям (см.: Авдонин, 2006), а тот же Чиркунов, по общему мнению, лоббировал в Перми
интересы внешнего по отношению к региону строительного бизнеса. И речь идет не о частных «делишках», приобретших систематический характер, а о том, что этот механизм политико-экономического управления служит главным основанием сильного Российского государства. Именно он и позволяет поддерживать и развивать на общенациональном и локальном уровнях способность государства управлять социально-политическими и экономическими процессами (см.: Рыженков, 2010). Данный порядок — норма для нынешнего Российского государства, которое приобретает сословно-классовые черты: оно действует в интересах всего сословия, включенного в «вертикаль власти», и постольку, поскольку для экономического развития необходимы частные ресурсы, — и в интересах их владельцев.
В то же время, наряду с позитивными стимулами к лояльности локальных акторов, Центр, разумеется, использовал и механизмы селективного наказания нелояльных и/или неэффективных локальных агентов (либо угрозу их применения). Инструментами контроля здесь служили не только кадровые решения по назначениям, перемещениям и отставкам региональных и местных чиновников, но также исключение отдельных участников из электорального процесса и возбуждение уголовных дел против тех или иных политиков, чиновников и бизнесменов. Тот факт, что практически все включенные в «вертикаль власти» акторы ЛР в процессе политико-экономического управления преследовали личные интересы, не только обеспечивал их лояльность Центру, но при этом давал Центру и дополнительный рычаг контроля. Компромат на того или иного локального актора мог быть использован Центром в любой момент, и угроза такого рода иногда могла оказаться даже более действенным средством контроля, чем ее применение на практике. В результате акторы ЛР, чтобы не потерять, а возможно, и увеличить источники ренты, действительно оказывались заинтересованными в проведении такого политического курса, который обеспечивал и интересы Центра, и их собственные интересы. Наказания акторов ЛР «сверху» осуществлялись как за то, что при извлечении ренты локальные агенты начинали действовать вопреки интересам принципала, так и (реже) за то, что результаты деятельности ЛР с точки зрения роста и развития не достигали требуемого Центром уровня, что подрывало легитимность и стабильность режима.
Можно утверждать, что в российском случае — как в рамках ЛР, так и в масштабах страны в целом — воссоздается картина политико-экономического управления, характерная для авторитарного капитализма в ряде других стран, но при этом демонстрирующая некоторую специфику. Адам Пшеворский выделяет три взаимосвя-
занные характеристики взаимодействия «аппарата власти» (политического руководства) и подчиненных акторов в авторитарных режимах (Пшеворский, 1999, с. 74): а) допустимость некоторого пространства для маневра агентов при безусловной наказуемости любых их действий, противоречащих интересам принципала; б) на-динституциональное положение принципала как «верховной власти» и связанную с этим произвольность его оценок и решений; в) специфическую разделенность аппарата власти на соперничающие группировки. В наибольшей степени в российских условиях проявились первое и третье свойства.
С точки зрения устройства российской «вертикали власти» деятельность акторов ЛР представляет собой один из тех случаев, «в которых акторы, обладающие пространством для маневра, знают, что аппарат власти безразличен к некоторым результатам [политического процесса]... Инструментальные действия имеют для них смысл, только если они знают, что аппарат не накажет за эти действия и что он терпим к результату, которого они желают» (Там же, с. 74 (курсив наш. — В. Г., С. Р.)). Центр требует от нижестоящих звеньев «вертикали власти», прежде всего, обеспечения минимально необходимыми для жизнедеятельности основной массы населения ресурсами — социального патронажа. Он возлагает на ЛР двойные обязанности — содействовать развитию бизнеса и использовать его ресурсы для решения социальных задач. В какой форме и какому именно бизнесу будет оказываться содействие, как именно будут привлекаться частные ресурсы для создания публичных благ, Центру в принципе безразлично. И если акторы ЛР добиваются требуемых публичных результатов управления, то Центр терпим и к частным результатам, которых они добиваются лично для себя, и уж тем более к тем средствам, которыми эти результаты достигнуты (предельным проявлением такого рода практик в российских регионах на сегодняшний день является практика политико-экономического управления в Чеченской Республике).
Другим важным требованием со стороны Центра к ЛР является достижение необходимых электоральных результатов и недопущение проявлений протестной активности. Поскольку итоги голосований на всех уровнях заранее планируются Центром, а способность локальных акторов их добиваться служит одним из ключевых критериев оценки их политической эффективности, то это неизбежно провоцирует усугубление как масштаба, так и технологий фальсификаций. Ряд исследователей полагают, что к 2007-2008 гг. во многих регионах России произошел поворот от несвободных выборов (с систематическим исключением оппозиционных и/или независимых партий и кандидатов из участия в них) к фиктивным выборам, ре-
зультаты которых определяются по протоколам, заполненным по указаниям «сверху», независимо от избирателей как таковых (см.: Бузин, Любарев, 2008; Мебейн, Калинин, 2009). Хотя региональные и местные власти преследуют в ходе этих кампаний и собственные цели, довольно высокая степень риска быть наказанными за нежелательные для Центра результаты голосований создает дополнительные стимулы к фальсификациям, аналогичные стимулам к припискам в рамках советской плановой экономики (см.: Harrison, 2009). Отдельные случаи вмешательства Центра в эти процессы (например, в ходе выборов региональных легислатур в марте 2010 г., где первоначальные планы результатов «Единой России» были снижены в некоторых регионах накануне голосования) лишь демонстрируют более наглядно механизмы управления электоральным процессом в рамках «вертикали власти».
Аналогично обстоит дело с недопущением Центром проявлений оппозиционной или гражданской протестной активности на местах, так как сигнализирует верховной власти о невыполнении обязательных для исполнения указаний. Как именно ЛР предотвращают протестную активность — договаривается ли местная власть с организованными или стихийно возникшими общественными движениями, либо прибегает к их подавлению, Центру не важно. Протест-ная активность как проявление нестабильности создает угрозу статус-кво, в частности, по экономическим причинам, она повышает политические риски и негативно оценивается потенциальными инвесторами. Поэтому региональные и местные руководители оказываются заинтересованными если не в подавлении протеста, то в таких формах взаимодействия с общественностью, которые помогают ЛР снимать социальную напряженность.
Авторитарная разделенность власти означает, разумеется, не разделение властей в правовом государстве и не раскол внутри правящей элиты или другую форму ее разделения на политически оформленные фракции. Разделенность элитных групп при авторитарном режиме — это конкуренция между властными структурами и группировками внутри них за влияние на главный Центр принятия решений и за позиции в неформальной иерархии Центров принятия решений на различных уровнях и/или в различных сферах. В российском журналистском дискурсе это явление на общероссийском уровне получило устойчивый лейбл «борьба башен Кремля». Сходные тенденции имеют место и в рамках ЛР, в том числе на уровне взаимоотношений Центра с акторами ЛР. Внутри «вертикали власти» неизбежно и постоянно возникают группировки, соперничающие за источники ренты как на одном и том же уровне власти, так и
на смежных. Возникновение этих группировок является резко увеличивающим издержки контроля побочным эффектом неформального распределения прав между локальным агентами, с которым Центру приходится мириться. Едва ли такая разделенность способствует улучшению контроля Центра за деятельностью агентов: Центр вынужден ее ограничивать, в том числе снижая и собственный риск утонуть в потоках встречного компромата.
Такого рода конкуренция агентов отнюдь не повышает качество локального политико-экономического управления — скорее, наоборот. Поэтому «Единая Россия» в числе выполнения других функций призвана с точки зрения Центра создавать и поддерживать своего рода корпоративную солидарность внутри «вертикали власти»2. Конечно, это весьма далеко от той «социализации», о которой пишет Геддес: членство в «партии власти» отнюдь не «способно ограничивать наклонность к использованию членами своего служебного положения для извлечения персональных выгод» (Geddes, 1994, р. 194), однако, по крайней мере, публично такая задача перед ЕР ставится. В целом разделенность аппарата власти служит неизбежной платой за отсутствие демократических выборов, в рамках которых группы с противоположными интересами могли бы определять временных победителей (см.: Пшеворский, 1999, с. 31).
Другое проявление авторитарной разделенности власти связано с тем, что на ЛР также воздействуют частные или секторальные «вертикали», соединяющие локальных акторов с группировками или отдельными «патронами» на более высоком уровне власти или даже с верховным руководством. Этот механизм играет существенную роль в неформальной системе управления; в обход его нельзя получить назначение даже на нижнем «этаже» «вертикали власти», отстоять свои позиции в иерархии в случае возникновения угрозы, исходящей от соперников, а тем более нанести при необходимости упреждающий удар по ним. Кадровые решения Центра о назначениях, отставках и перемещениях принимаются во всех значимых случаях на самом верху (см.: Титков, 2007), исходя в том числе из соображений поддержания баланса между различными «вертикалями» и группировками, включая и действия по принципу «разделяй и властвуй», чтобы предотвратить угрозу внутриэлитных расколов.
2 Сходные функции в советской системе управления выполняли и структуры КПСС. Однако если в СССР КПСС контролировала государственный аппарат на всех уровнях управления и при необходимости сама могла применять санкции к нарушителям формальных и неформальных «правил игры», то в сегодняшней России у «партии власти» возможности такого рода весьма ограничены: «Единая Россия» является одной из группировок как в Центре, так и на уровне ЛР, и не более того (но и не менее).
142 _
Итак, мы полагаем, что эволюция российских ЛР в ходе авторитарной централизации и их существование в специфическом контексте российского авторитаризма вполне сочетаются с иерархической моделью политико-экономического управления в рамках «вертикали власти». Более того, общенациональный режим в центре создает разнообразные, пусть и противоречивые, стимулы для локальных акторов на фоне возможного преобладания в рамках ЛР распределительных коалиций и коалиций роста.
Локальные режимы и «вертикаль власти»:
издержки и вызовы
Становление российских ЛР и в 1990-е, и в 2000-е годы сопровождалось многочисленными острыми конфликтами с участием различных акторов, и нельзя сказать, что строительство «вертикали власти» способствовало их успешному разрешению. Скорее, сами конфликты рутинизировались, а собственно политическое содержание из них вымывалось, уступая место административному «торгу» за передел растущей ренты (см.: Шириков, 2010, с. 178-179). Однако такой механизм локального управления оказался весьма уязвимым к вызовам внешней среды, первым из которых стал экономический кризис 2008-2009 гг. Этот вызов поставил ЛР в условия своего рода «естественного эксперимента», который позволяет дать предварительные ответы на вопросы о том, насколько адаптивны «зигзаги» и «изгибы» «вертикали власти» в России и могут ли ЛР в этих условиях, не меняя своих оснований, приспосабливаться к изменяющимся внешним обстоятельствам?
Прежде всего, проявилось ограниченное влияние акторов на функционирование ЛР по сравнению со структурными характеристиками и политическими возможностями. Точно так же, как распространение «коалиций роста» было вызвано к жизни экономическим подъемом и увеличением объема ренты, так и кризис 2008-2009 гг. обозначил новый всплеск влияния распределительных коалиций (см.: Зубаревич, 2010), причем не только в наиболее пострадавших от кризиса монопрофильных городах, но и в прежде вполне успешных с точки зрения роста и развития ЛР (например, в Калининграде, где в начале 2010 г. прошли крупные акции протеста). Структурные характеристики ЛР, с одной стороны, и планомерное сужение их политических возможностей под влиянием общероссийского политического курса — с другой, повлекли за собой сокращение ресурсной базы российских ЛР и поворот к восстановлению режимов поддержания статус-кво. Было бы неправомерно утверждать о полной смене вектора эволюции российских ЛР. Скорее, следует говорить
о параллельном существовании тенденций к утверждению режимов роста и развития и поддержания статус-кво. Но такое сосуществование сопровождается новым обострением конфликтов между локальными акторами. На этом фоне политические возможности ЛР, которые были заданы рамками «вертикали власти», по большей части оставались неблагоприятными для изменений. Ключевыми приоритетами Центра по отношению к ЛР стали сохранение описанных выше «правил игры» и блокирование любых попыток расширения автономии ЛР при перекладывании на них вызванных кризисом издержек — как политических (угрозы конфликтов элит и массовых протестов), так и экономических (дефицит бюджетов, рост тарифов, особенно в сфере ЖКХ). Следствием данного курса Центра стал если не кризис прежней модели локального политико-экономического управления, то нарастание серьезных проблем.
Во-первых, обеспечение электорального доминирования «Единой России» посредством фиктивных выборов сталкивалось со все большими сложностями, поскольку усиление контроля центра над акторами ЛР не компенсировало ослабление позитивных стимулов к лояльности. Поэтому в условиях фактического запрета межпартийной конкуренции в рамках ЛР (как и в стране в целом) в 20092010 гг. на выборах мэров в ряде городов (Смоленск, Мурманск, Нижний Тагил) развернулась острая внутрипартийная конкуренция между кандидатами «Единой России», представлявшими разные локальные группировки соискателей ренты. Попытки федерального Центра препятствовать этой конкуренции и карать нарушителей партийной дисциплины большого успеха не имели, а в отдельных случаях способствовали успеху кандидатов, не связанных с «партией власти» или даже поддержанных оппозицией (например, в Иркутске и Братске). В еще большей мере эти тенденции проявились на выборах муниципальных советов. Центр, в свою очередь, не мог либо не считал нужным предложить акторам ЛР приемлемые альтернативы, а предложенные им шаги по расширению политических возможностей (увеличение численности депутатов региональных легислатур, предоставление депутатских мандатов «малым» партиям и др.) были явно недостаточными.
Во-вторых, обострение передела ренты нанесло дополнительный удар по мэрам городов и главам районных администраций, выступавшим в качестве «слабого звена» в рамках «вертикали власти». Еще до начала кризиса 2008 г. случаи силового давления на них — от вынужденных отставок до «заказных» уголовных дел — были широко распространены (Мониторинг, 2008). По мере обострения противоречий в рамках ЛР это давление усугублялось, подкрепляясь и институциональными изменениями. Если в ходе ре-
форм местного самоуправления в 2004-2005 гг. отмена всеобщих выборов мэров охватила около трети российских городов, будучи обусловлена влиянием локальных политических факторов (см.: Гельман, Ланкина, 2007), то в 2009-2010 гг. новые попытки перехода от выборных мэров к нанимаемым по контракту сити-менеджерам оказались куда более распространены. Они охватывали все новые города и регионы, в том числе и те, где конкуренция мэров и губернаторов во многом задавала рамки политических процессов (Екатеринбург, Волгоград и др.). В ситуации, когда мэры все чаще оказывались перед угрозой уголовного преследования, отказ от всеобщих выборов мэров городов становился «предложением, от которого невозможно отказаться». Это вело к дальнейшему сужению политической и экономической автономии ЛР (см.: Гельман и др., 2008) и ослаблению их институтов. Однако в ряде случаев даже замена мэров сама по себе не могла решить нарастающие проблемы принципал-агентских отношений в условиях «вертикали власти», равно как и замена губернаторов, которую более активно по сравнению со своим предшественником проводил Дмитрий Медведев (см.: Титков, 2007; Туровский, 2009).
Наконец, в марте 2010 г. по инициативе Кремля в Государственную Думу был внесен новый законопроект, предусматривавший принудительное внедрение пропорциональной системы выборов представительных органов местного самоуправления в крупных муниципалитетах и смешанной избирательной системы во всех остальных случаях. Такой шаг был призван не столько укрепить позиции «Единой России» на уровне ЛР (технически более простым решением этой задачи могло служить дальнейшее расширение масштаба фальсификаций), сколько исключить проявления внутрипартийной конкуренции в рамках «Единой России», заменив ее межпартийными «картельными соглашениями» по разделу мандатов. Однако на практике партизация муниципальных советов и искусственное стимулирование спроса акторов ЛР на услуги политических партий, который они были попросту не в состоянии удовлетворить, вела к «приватизации» местных отделений партий наиболее сильными экономическими игроками.
Наиболее курьезным примером служило село Хомутинино (Челябинская область), где осенью 2009 г. усилиями администрации были созданы ячейки четырех парламентских партий, 300 из 1200 жителей деревни были приняты в ряды «Единой России», список которой возглавил директор самого крупного из местных работодателей санатория. Список «Справедливой России» возглавил начальник охраны санатория, а КПРФ — директор санатория по
строительству, и в итоге муниципальная власть в Хомутинино по результатам голосования оказалась поставлена под контроль одно-го-единственного учреждения (см.: Виноградов, 2009). В целом побочными эффектами краткосрочного сохранения внешнего единства «вертикали власти» становились ее внутренняя коррозия и, как следствие, дальнейшее усугубление принципал-агентских отношений в среднесрочной перспективе.
Вопреки ожиданиям ряда наблюдателей, кризис 2008-2009 гг. и его последствия не привели (по крайней мере, пока) к росту значимости неконвенционального массового участия в рамках российских ЛР. Хотя волна акций протеста, прокатившаяся от Владивостока до Калининграда и от Архангельска до Иркутска, отличалась значительной численностью и масштабами требований протестующих, она лишь отчасти затронула ЛР, не изменив ни конфигурации акторов и институтов, ни механизмов управления. Прежде всего, потенциал мобилизации протеста оказался ограничен отдельными «бунтами», в то время как организационная слабость протестных социальных движений, обусловленная структурой политических возможностей в рамках ЛР и в стране в целом, не позволяла разрозненным группам протестующих решать проблемы коллективного действия и идти по пути координации своих усилий. А поскольку большинство локальных общественных инициатив носили характер NIMBY («Not In My Back Yard») и претендовали на частные решения конкретных ситуаций, а не на реформирование ЛР как таковых (см.: Белокурова, Воробьев, 2010), постольку эти движения не создавали неразрешимых вызовов для акторов ЛР. Сочетание кооптации протестных движений за счет частичного удовлетворения требований их участников (как произошло в Пикалёво) с силовым давлением властей на организаторов протестных акций (как, например, в Калининграде) препятствовало перерастанию этих тенденций в нечто большее, чем отдельные неконтролируемые «выбросы». Кризис не мог повлечь за собой становление новых локальных акторов, способных создавать систематические вызовы сформировавшимся в рамках ЛР механизмам власти и управления. Трудно ожидать, что при сохранении нынешней структуры политических возможностей на уровне ЛР и страны в целом ситуация быстро изменится: о потенциале формирования устойчивых альтернатив правящим группам в городах и регионах страны пока по-прежнему следует говорить лишь как о гипотетической возможности.
Нетрудно заметить параллели между проблемами принципал-агентских отношений, существовавшими в 1970-1980 гг. в советской системе территориального управления, и существующими в рамках «вертикали власти» в сегодняшней России. Стремление
центрального правительства переложить издержки на локальных акторов на фоне снижения позитивных стимулов к их лояльности, селективная и произвольная передача ресурсов и полномочий из Центра отдельным лидерам ЛР, табу на открытую политическую конкуренцию и рост издержек контроля до запретительно высокого уровня характерны для нынешней «вертикали власти» так же, как и 30-40 лет назад (см.: Rutland, 1993). Советский механизм территориального управления оказалось невозможно улучшить; его удалось лишь уничтожить. В свете этого опыта попытки частичного восстановления позднесоветских практик политики и управления в условиях российских ЛР 2010-х годов выглядят сомнительными.
Тем не менее на сегодняшний день можно утверждать, что «вертикаль власти» смогла если не справиться с текущими вызовами по отношению к ЛР, то отложить их риски на некоторое (возможно, значительное) время ценой снижения качества местного управления и усугубления проблем принципал-агентских отношений. В среднесрочной перспективе, однако, вызовы и противоречия ЛР, вероятнее всего, начнут усиливаться вследствие: а) уменьшения объема ренты на локальном уровне и интенсификации борьбы акторов за ее передел; б) разрастания конфликтной зоны в отношениях между распределительными коалициями и «коалициями роста» в рамках ЛР; в) увеличения спроса на улучшение качества локального управления со стороны городского среднего класса и, соответственно, расширения перспектив формирования прогрессист-ских коалиций в рамках ЛР. Как видно, эти вызовы обусловлены общей логикой процессов модернизации в России и структурными характеристиками российских Лр. Хотя нынешние политические возможности ЛР в условиях «вертикали власти» призваны предотвратить такое развитие событий, обострение противоречий, присущих российским ЛР, на наш взгляд, — это вопрос времени.
«Вертикаль власти» и перспективы локальных режимов
Сравнительные исследования локальных режимов демонстрируют, что тенденции их эволюции зависят от предшествующей траектории развития и порой могут носить самоподдерживающийся характер вне зависимости от изменений общенационального политического и экономического контекстов (см.: Gibson, 2005). Российские ЛР в этом плане не являются исключением: глубокая укорененность их институтов во многом обусловлена «наследием» советского периода (см.: Гельман и др., 2008) и политических преобразований 1990-2000-х годов (см.: Голосов, 2008). Механизмы власти в рамках российских ЛР сами по себе носят инерционный ха-
рактер, но стремление их консолидировать посредством «вертикали власти» блокирует возможные политические изменения в регионах и городах России, обрекая ЛР на длительное господство субнационального авторитаризма (см.: Гельман, 2009).
Ответ на вопрос о том, какое влияние «вертикаль власти» и политические курсы Центра в отношении ЛР оказывают на локальное политико-экономическое управление, выглядит не столь очевидным. Эта проблема заслуживает специальных исследований, которые смогут выявить роль как Центра, так и локальных акторов в условиях, когда основные тенденции социально-экономического развития регионов и городов России в основном обусловлены структурными характеристиками ЛР (см.: Зубаревич, 2010). Очевидно, что Центр объективно заинтересован в улучшении качества локального управления не только из политических соображений (в силу того, что восприятие гражданами ЛР как эффективных повышает их легитимность, как и легитимность режима в целом), но и исходя из объявленного курса на модернизацию экономики страны и ее регионов и городов как стратегического приоритета Кремля. Обладая контролем над рычагами управления Российским государством, правящая группа желает его укрепления и устойчивости. В этой связи возникает вопрос о том, в какой мере Центр способен к обузданию эгоистических интересов локальных акторов при созданной системе управления ими посредством «вертикали власти»?
Помимо прямого давления «сверху» на локальных акторов курс Центра (который носит стратегический характер) включает и другие важные компоненты. Во-первых, речь идет о легализации представителями локальных (и не только) элит частных активов, обретенных ими в процессе «кормления» в совокупности с возможностью для локальных политиков и чиновников иметь собственный бизнес (пусть и юридически оформленный на иных лиц). Во-вторых, стремление к формальной легализации сложившейся системы политико-экономического управления ведет к росту зарплат и бонусов локальных чиновников, официально использующих публичные ресурсы для личного потребления. Но оборотной стороной такой политики Центра в отношении ЛР становится усугубление долгосрочных проблем. Увеличение легальных доходов включенного в «вертикаль власти» сословия ведет к увеличению социального расслоения в обществе, что повышает издержки на осуществление социального контроля. Тенденция к обладанию собственным частным бизнесом локальных политиков и чиновников отрицательно сказывается на защите прав собственности и характере рыночных отношений и, как следствие, на результатах развития ЛР. Наконец, хотя «диктатура закона» (rule by law), являющаяся одним из важнейших
инструментов обеспечения интересов правящей группы и формирующегося привилегированного сословия, как субститут верховенства права (rule of law) (Democracy and the Rule..., 2003) и более оптимальна в социальном плане по сравнению с господством произвола (arbitrary rule), такой курс способствует дальнейшему ухудшению качества институтов на уровне ЛР и в стране в целом. Но при этом в стратегическом курсе на модернизацию заложен простой позитивный стимул для ЛР. Значительное снижение ресурсной ренты и, как следствие, неясные перспективы экономического роста поставили правящую группу в Центре перед выбором. Централизация ресурсов в существующих условиях ведет к уменьшению доли ренты подчиненных акторов. Соответственно, Центру нужно либо усиливать контроль за их деятельностью, либо создавать новые источники «кормления», чтобы обеспечить их лояльность. При этом вопрос об урегулировании прав собственности не ставится, так как его решение предполагает проведение политической реформы. Курс на модернизацию в этом контексте представляет собой понуждение подчиненных, в том числе локальных акторов предпринять совместно с Центром попытку создания новых и повышения эффективности существующих ЛР роста и развития. В такой эволюции российских ЛР заинтересованы и желающая восстановить собственную экономическую мощь правящая группа, и стремящиеся компенсировать собственные «выпадающие доходы» подчиненные акторы.
Но для этого локальным акторам теперь нужно приложить значительно больше усилий для обеспечения развития регионов и городов России. Проблема в том, что, несмотря на заинтересованность всех акторов в такого рода эволюции ЛР, «вертикаль власти» стимулирует их к поискам новых способов извлечения ренты вместо того, чтобы поощрять экономическое развитие регионов и городов и уже за счет этого удовлетворять собственные потребности. Кроме того, следует иметь в виду, что консервация механизмов власти в рамках ЛР объективно тормозит смену локальных элит, сохраняя у власти тех акторов, кто попросту не сможет заниматься политикой развития, но в рамках «вертикали власти» будет удерживаться на своих постах, хотя Центр в этом объективно не заинтересован.
Пока представляется маловероятным, что те стимулы, которыми Центр стремится преобразовать российские ЛР в «авторитаризм развития», окажутся более действенными, чем нынешние тенденции, грозящие превратить их лишь в «диктатуры застоя». Между тем дальнейшая траектория локальных режимов в России в обозримом будущем станет во многом определяться тем, как именно разрешатся противоречия между сохранением субнационального
авторитаризма в политике и попытками создания механизмов эффективного локального политико-экономического управления, призванных заложить основы успешного и устойчивого развития российских регионов и городов в длительной перспективе.
Литература
1. Авдонин В. Рязанская область в 2006 г. // Региональный мониторинг Московского центра Карнеги, 2006 // http://monitoring.camegie.ru/2006/12/ryazan/avdonin-vladimir-ryazanskaya-oblast-v-2006-m-godu/ (дата обращения: 28.04.2010).
2. Белокурова Е., Воробьев Д. Общественное участие на локальном уровне в современной России // Неприкосновенный запас. 2010. № 2. С. 83-91.
3. Борисова Н. Пермь: локальный режим в крупном российском городе // Неприкосновенный запас. 2010. № 2. С. 92-102.
4. Бузин А, Любарев А. Преступление без наказания. Административные технологии федеральных выборов 2007-2008 годов. М.: ЦПК «Николо М», 2008.
5. Бычкова О., Гельман В. Экономические акторы и локальные режимы в крупных городах России // Неприкосновенный запас. 2010. № 2. С. 73-82.
6. Виноградов Е. В России оппозиционных кандидатов отбраковывают еще до выборов // Deutsche Welle. 2009. 7 сентября // http://www.dw-world.de/dw/article/0,,4649525,00.html (дата обращения: 28.04.2010).
7. Волков В. Силовое предпринимательство. М.: СПб.: Летний сад, 2002. 282 с.
8. Гельман В. Возвращение Левиафана? Политика рецентрализации в современной России // Полис. 2006. № 2. С. 90-109.
9. Гельман В. Динамика субнационального авторитаризма: Россия в сравнительной перспективе // Общественные науки и современность. 2009. № 3. С. 50-63.
10. Гельман В., Ланкина Т. Политические диффузии в условиях пространственно-гибридного режима: институциональное строительство и выборы мэров в городах России // Полис. 2007. № 6. С. 86-109.
11. Гельман В., Рыженков С., Белокурова Е., Борисова Н. Реформа местной власти в городах России, 1991-2006. СПб.: Норма, 2008. 368 с.
12. Голосов Г. Электоральный авторитаризм в России // Pro et Contra. 2008. Т. 12. № 1. С. 22-35.
13. Зубаревич Н. Влияние кризиса на регионы России: мониторинг. М.: Независимый институт социальной политики, 2010 // http://atlas.socpol.ru/overviews/ social_sphere/kris.shtml (дата обращения: 28.04.2010).
14. Зубаревич Н. Пришел, увидел, победил? Крупный бизнес и региональная власть // Pro et Contra. 2002. Т. 7. № 1. С. 107-120.
15. Кынев А. Особенности межпартийной борьбы в российских регионах: борьба групп влияния и имитация партийности // Вестник общественного мнения. 2009. № 4. С. 24-37.
16. Лапина Н., Чирикова А. Путинские реформы и потенциал влияния региональных элит. М.: Институт социологии РАН, 2004. 146 с.
17. Ледяев В. Городские политические режимы: теория и опыт эмпирического исследования // Политическая наука. 2008. № 3. С. 32-60.
18. Мебейн У., Калинин К. Электоральные фальсификации в России: комплексная диагностика выборов 2003-2004, 2007-2008 гг. // Российское электоральное обозрение. 2009. № 2. С. 57-70.
19. Мониторинг фактов давления на глав муниципальных образований: Документ. Комиссия Общественной палаты по местному самоуправлению и жилищной политике, 27 августа 2008 г. // http://www.oprf.ru/files/otstavqui.doc (дата обращения: 28.04.2010).
20. Паппэ Я. Треугольник собственников в региональной промышленности //
Политика и экономика в региональном измерении / Под ред. В. Климанова, Н. Зу-баревич. М.; СПб.: Летний сад, 2000. С. 109-120.
21. Петров Н. Корпоративизм vs регионализм // Pro et Contra. 2007. Т. 11. № 4-5. С. 75-89.
22. Петров Н. Федерализм по-российски // Pro et Contra. 2000. Т. 5. № 1. С. 7-33.
23. Пшеворский А. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке. М.: РОССПЭН, 1999. 320 с.
24. Рогов К. Демократия-2010: прошлое и будущее плюрализма в России // Pro et Contra. 2009. Т. 13. № 5-6. С. 6-30.
25. Рыженков С. Локальные режимы и вертикаль власти // Неприкосновенный запас. 2010. № 2. С. 63-72.
26. Тев Д. Политэкономический подход в анализе местной власти. К вопросу о коалиции, правящей в Санкт-Петербурге // ПОЛИТЭКС. 2006. Т. 2. № 2. С. 99-121.
27. Титков А. Кризис назначений // Pro et Contra. 2007. Т. 11. № 4-5. С. 90-103.
28. Туровский Р. Практики назначения губернаторов: инерция и радикализм в политике Центра // Полития. 2009. № 2. С. 72-89.
29. Шириков А. Анатомия бездействия: политические институты и бюджетные конфликты в регионах России. СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2010. 276 с.
30. Brie M. The Moscow Political Regime: The Emergence of a New Urban Political Machine // The Politics of Local Government in Russia / Ed. by A. Evans, V. Gel'man. Lanham, MD: Rowman and Littlefield, 2004. P. 203-234.
31. Democracy and the Rule of Law // Ed. by J. M. Maraval, A. Przeworski. Cambridge: Cambridge University Press, 2003.
32. Dininio P., Ortturng R. Explaining Patterns of Corruption in the Russian Regions // World Politics. 2005. Vol. 57. N 4. P. 500-529.
33. Geddes B. Politician's Dilemma: Building State Capacity in Latin America. Berkeley; Los Angeles: University of California Press, 1994. 256 p.
34. Gibson E. Boundary Control: Subnational Authoritarianism in Democratic Countries // World Politics. 2005. Vol. 58. N 1. P. 101-132.
35. Harrison M. Forging Success: Soviet Managers and Accounting Fraud, 1943 to 1962 // Warwick Economic Research Papers, University of Warwick. 2009. N 909 // http://www2.warwick.ac.uk/fac/soc/economics/research/papers_2009/twerp_909.pdf (дата обращения: 23.05.2010).
36. Matsuzato K. From Ethno-Bonapartism to Centralized Caciquismo: Characteristics and Origins of the Tatarstan Political Regime, 1990-2000 // Journal of Communist Studies and Transition Politics. 2001. Vol. 17. N 4. P. 43-77.
37. Mossberger K., Stoker G. The Evolution of Urban Regime Theory: The Challenge of Conceptualization // Urban Affairs Review. 2001. Vol. 36. N 6. P. 810-835.
38. Rutland P. The Politics of Economic Stagnation in the Soviet Union: The Role of Local Party Organs in Economic Management. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. 297 p.
39. Sharafutdinova G. Subnational Governance in Russia: How Putin Changed the Contract with His Agents and the Problems It Created for Medvedev // Publius. 2010 (forthcoming).
40. The Dynamics of Russian Politics: Putin's Reform of Federal-Regional Relations // Ed. by P. Reddaway, R. Orttung. Lanham, MD: Rowman and Littlefield. Vol. 1. 2003. 332 p.; Vol. 2. 2004. 540 p.
41. Yakovlev A. The Evolution of Business-State Interactions in Russia: From State Capture to Business Capture? // Europe-Asia Studies. 2006. Vol. 58. N 7. P. 1033-1056.
ПОЛИТЭКС. 2010. Том 6. № 4
