Логика творческой трансформации: недуальный подход Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

ПОЗНАНИЕ ТВОРЧЕСТВА

И.А. Бескова

ЛОГИКА ТВОРЧЕСКОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ: НЕДУАЛЬНЫЙ ПОДХОД

Аннотация. Статья посвящена анализу того, как изменение исследовательской позиции с двойственной на недуальную влияет на творческий потенциал личности. Для сопоставительного анализа и в качестве иллюстративного привлекается материал, касающийся некоторых форм культурных традиций и верований, а также определенных аспектов практически-преобразующий деятельности различных этносов. В статье рассматриваются следующие вопросы: 1) почему обращение к методологии недвойственности в настоящее время является актуальным, в частности, какого рода человеческий опыт побуждает к этому; 2) обрисованы истоки формирования новой парадигмы миропонимания; 3) показано, в чем специфика недвойственного подхода; а также 4) обозначены его сильные и слабые стороны. Показано, когда и в каких пределах применение данной методологии более эффективно, чем классической. Обосновано, что методология недвойственности эффективна там и тогда, где и когда объектом изучения оказываются события, явления, процессы, характер и течение которых может меняться в зависимости от состояния обращенного к ним сознания. В качестве примера такого рода феноменов рассматривается творческое мышление. Исследовано, как изменение позиции воспринимающегося ума трансформирует пространство познавательного взаимодействия, разворачивающееся перед индивидом, поглощенным творческим процессом. Выявляются истоки повышения его творческого потенциала в этом случае. На базе предложенной модели дается объяснение феномена «случайного» открытия, а также факторов, повышающих и понижающих вероятность творческого прорыва. Ключевые слова: мышление, творчество, культура, рациональность, двойственность, недуальность, опыт, сознание, квантово-подобные взаимодействия, пространство решения задач.

I.A. Beskova

The logic of the creative transformation: a non-dual approach

Summary.The analysis of how the change in the research position from dual to non-dual one affects the individual's creative potential is the subject of the paper. A material concerning some aspects of cultural traditions and believes as well as of certain modes of ethnic practical activity is regarded as an illustrative one. The following questions are considered in the article: 1) why the reference to the methodology of non-duality is at present relevant, particularly, what kind of human experience prompts it; 2) the origins of a new paradigm formation are outlined; 3) the specificity of the non-dual approach is shown; 4) its strengths and weaknesses are indicated. It is investigated, when and to what extent the application of this methodology is more effective than the classical one. It is substantiated that the methodology of non-duality is effective there and then, where and when the object of person's interest are events, phenomena, processes, whose nature and activity vary according to the state of consciousness addressed to them. As an example, the creative thinking is considered. It is investigated how the change in the perceiving mind position transforms the space of cognitive interaction, unfolding before the person, absorbed in the creative process. The sources of his creative potential increasing

m are revealed. The phenomenon of «accidental» discovery, as well as factors that raise and reduce the creative

о breakthrough probability, are examined on the base of a proposed model.

uQ Keywords. thinking, creativity, culture, rationality, duality, non-duality, experience, consciousness, quantum-like

^ interactions, space of the problem solving.

© -

Введение: Запрос на недуальность миропонимания

Прежде всего, хотелось бы подчеркнуть, что я ни в коем случае не ставлю под сомнение ценность, значимость и практическую полезность классической методологии рациональности и субъект-объектный подход, считая их по праву наиболее востребованными в настоящее время инструментами формирования и развития научного познания. Вместе с тем, полагаю, что для разных типов осмысливаемого опыта более адекватными являются разные модели и инструменты. Это подобно тому, как в исследованиях микромира эффективно применение аппарата квантовой механики, а ньютоновская парадигма хороша для изучения принципов и законов мироустройства ранга мезокосмической реальности (мира средних скоростей и средних размерностей). Стремление использовать некоторый вариант неклассической методологии (а именно, недуальный подход) для истолкования содержаний и смыслов, активизирующихся в состояниях спонтанности, исключительной вовлеченности в переживаемый опыт, в пограничных, а также экстремальных ситуациях, обусловлено тем, что в настоящее время имеется обширный массив эмпирических и экспериментальных данных, рациональную интерпретацию которых трудно дать на основе классических представлений. Значительная часть этих данных была получена, когда стали возможными те формы практики, которые не были известны в момент формирования классической (ньютоновской в своей основе) парадигмы рациональности. Это, в частности, сведения относительно особых состояний сознания, оказавшиеся в сфере интереса ученых не так давно: например, связанные с изучением отдаленных последствий практикования различных медитативных техник [6], с анализом природы осознанных сновидений [5], со странной парадоксальностью некоторых феноменов сно-видно-измененного сознания [21, 9].

Особую область ранее не интерпретировавшегося опыта составляют направления, имеющие дело с погружением человека в транс с помощью различных гипнотических техник. Например, методика глубокого погружения, разработанная доктором М. Ньютоном, психологом и гипнотерапевтом, создателем Института регрессивной терапии, обеспечивает доступ к содержаниям памяти, которые раскрывают некоторые аспекты околосмертного опыта, а также опыта непосредственного переживания содержаний той составляющей разума,

которая именуется бе ссмертной душой [13]. В само обстоятельство наличия подобных компонентов личности человека можно верить или не верить, но инструменты для не мистического, не иррационального истолкования соответствующих данных (которые отличаются устойчивой повторяемостью и имеют высокую степень интерперсонального сходства) надо иметь. Менее глубокий уровень регресса обеспечивает возможность восприятия раннемладенческого опыта. Прежде считалось, что младенческие воспоминания (период грудного вскармливания), если и сохраняются, то отличаются аморфностью, недифференцированно-стью, являются смутными и плохо сознаваемыми. Исследования доктора Дж. Франкла, разработавшего особый метод гипноидного анализа с возможностью вербального выражения содержаний, относящихся к сфере довербального опыта, открыли доступ к подобным составляющим системы личностных смыслов человека. Неожиданно оказалось, что они могут быть не только совершенно определенными, но и несущими удивительно разнообразную информацию о состоянии значимых для младенца областей его жизненности, которые невозможно было предполагать ранее (например, глубокие впечатления, касающиеся различных аспектов взаимодействия с матерью в процессе кормления грудью) [18].

До сих пор составляет загадку ряд особенностей восприятия левшей при некоторых патологиях мозга. В частности, исследователи, являющиеся профессиональными нейрофизиологами, с некоторой настороженностью регистрируют и описывают феномены, которые, как они честно признаются, не получают никакого разумного объяснения в рамках существующей картины мира. Речь идет о способностях, проявляющихся у больных с левополу-шарными асимметриями мозга (по трем векторам: ведущий глаз, ведущая рука, ведущая нога), в состоянии пароксизмального приступа. Оказалось, что при разных вариациях подобных асимметрий, в сочетании с областью локализации патологии в мозге, больные во время приступов способны переживать состояния, в традиционной картине мира квалифицируемые как экстрасенсорные [7].

Стали известны также и чисто физиологические феномены, которые раньше не исследовались и которые на сегодняшний день представляют значительный интерес. Это, например, феномен сле-позрения, а также возможность перенесения телесных ощущений на внетелесные объекты.

В частности, стало понятным, что механизм обеспечения зрительной функции гораздо сложнее,

чем раньше считалось. Было установлено, что люди, имеющие настолько серьезные нарушения зрения, что признаются современной медициной слепыми, тем не менее, когда им предъявляют эмоционально заряженные образы, реагируют на них телесными проявлениями, свидетельствующими о состоявшемся акте восприятия (это фиксируется специальной аппаратурой). Сами испытуемые при этом полагают, что ничего не восприняли [20]. Вот как об этом открытии пишет Нобелевский лауреат Дж. Эдельман: «.. .Как показали когнитивные тесты, определенные мозговые повреждения ведут к выборочной утрате точного осознанного распознавания сигналов внутри перцептивной области, которые, однако, по результатам психологического тестирования людей, находящихся в состоянии аффекта, распознаются имплицитно. Хороший пример — пациенты, страдающие прозопогнозией (неспособностью распознавать лица как таковые). У них отсутствует осознанное распознавание лиц, однако некоторые из них, хотя и отрицают, что узнают лица своих супругов, в тестах ведут себя так, что это свидетельствует о наличии выраженного различающего знания такого рода. Другой пример — слепые. Индивиды с повреждениями в первичной зрительной коре (primary visual cortex) говорят о слепоте — у них полностью отсутствует осознание видения, — но когда их тестируют, могут ло-кализовывать объекты в пространстве» [1, p. 121].

Интерес представляют широко обсуждаемые в настоящее время в научной литературе данные, связанные с возможностью переноса самоощущения вовне своего тела (например, в резиновую руку, лежащую на столе, в то время как собственная рука находится под столом). В некоторых модификациях экспериментов удается добиться даже достаточно целостного переживания выхода за пределы собственной телесности [11]. Этот результат довольно точно соответствует, по крайней мере, одной из форм необычных переживаний, испытываемых некоторыми левшами во время приступов.

Особую сферу данных составляет опыт выживания человека и переживания им измененных состояний сознания в экстремальных ситуациях (таких, как падение в горах, пилотирование в критических ситуациях и пр.). Например, выясняется, что при падении в горах необыкновенным образом трансформируется ощущение времени; наступает измененное состояние сознания, когда субъект за доли секунды, пока летит вниз, успевает просмотреть целую ленту событий своей жизни [22].

И это далеко не полный перечень тех сфер человеческой практики, которые — когда неожиданно

оказались доступными — принесли знания об особенностях изменения поведения, сознания, мышления, речи, настоятельно требующих научного осмысления. Но поскольку в рамках традиционной методологии его дать трудно, подобного рода феномены зачастую либо обесцениваются ссылкой на их недостаточную достоверность, либо объясняются мошенничеством. Я же полагаю, что они заслуживают серьезного рассмотрения, с тем, чтобы дать им не мистическое, а вполне рациональное объяснение, как совершенно естественным, а не чудесным и сверхприродным. Это, как представляется, вполне можно сделать, если принять во внимание особенности состояния человека в момент получения опыта, выходящего за рамки стандартной поведенческой модели. Главным, что объединяет разные переживания и практики, на мой взгляд, является недуальный характер состояния человека, реализующийся в отказе от режима диссоциированного функционирования ума и тела (который как раз характерен для пребывания в состоянии бодрствования в процессе решения рутинных задач). Иными словами, на мой взгляд, во всех этих ситуациях имеет место мгновенно совершающаяся трансформация режима функционирования сознания человека, приводящая к восстановлению исходной, по природе присущей ему целостности переживания бытия. Поэтому я полагаю, что именно недуальный подход к истолкованию особого класса феноменов, в настоящее время не имеющих рационального объяснения в рамках классической методологии науки (эффективной для осмысления событий уровня мезокосмической реальности), будет полезен.

В этой связи я нахожу глубоко созвучными моим представлениям позиции таких специалистов, как видный французский философ, индолог Мишель Юлен и один из ведущих европейских философов-когнитивистов Томас Метцингер. Так, М. Юлен отмечает: «Можно говорить о некоторых «пограничных ситуациях», когда против нашей воли мы сталкиваемся с этой ускользающей от обычного взгляда реальностью, например, находясь в измененных состояниях сознания, вызванных... экстремальным опытом, или же, скажем, болезнью, обмороком, или приближающейся смертью — ситуацией так называемого околосмертного опыта. Столкнувшись с таким опытом, что вполне может произойти с нами буквально в любой момент, мы вынуждены осознать узость категорий, используемых нами для ориентации в повседневной жизни. Мы становимся похожими на городских лошадей, с которых внезапно сняли шоры, привычно

мешающие им смотреть по сторонам, чтобы не отклоняться от установленного маршрута. В некотором смысле, этот опыт способствует внезапному падению всех шор и, таким образом, предоставляет нам шанс, которого мы никогда не обрели бы собственными усилиями, слишком робкими и дискретными — встретиться лицом-к-лицу с «благодатным и страшным великолепием человеческого удела»» [23, с. 123-124]. В свою очередь, Т. Метцингер заявляет: «Чтобы реабилитировать как предмет исследования классические философские темы, такие как «самосознание» или «субъективность», надо развивать теорию, которая может интегрировать все данные в эмпирически убедительную модель. Количество этих данных значительно возросло за последнее столетие» [11, с. 120]. Он так же констатирует, что «с научной точки зрения наука о сознании только начинается» [11, с. 33].

Недуальный подход: истоки формирования и особенности

Может возникнуть соблазн посчитать недуальный подход простым переформулированием монистического воззрения, однако это ни в коем случае не так. Противопоставление «дуализм — монизм» областью определения имеет сферу двойственного: а именно, воззрение, при котором наличествующее воспринимается и осмысливается под углом вычленения противоположных начал. Дуализм исходит из представления, в соответствии с которым оба полагаемых в основу миропонимания начала равноправны, независимы и друг к другу несводимы. Монизм отвергает этот постулат, полагая в основание всего имеющегося лишь одно из противоположных начал: материи или сознания, разума или тела, плоти или духа. Соответственно, возникает задача выведения другого начала из того, что постулировано в качестве исходного.

Недуальность от монизма отличается тем, что апеллирует к той грани реального, где противоположные начала вообще не представлены. Этот подход имеет в своем основании, прежде всего, традиции восточного миропонимания (например, кашмирский шиваизм, адвайта веданту, дзэн, Дзогчен (тибетская традиция Великого совершенства)). Во времена формирования классической методологии знание об этих традициях, о постулируемых ими положениях, а также о характере аргументации, не были широко известны и, соответственно, не могли быть приняты во внимание. Кроме того, как обосновывалось выше, не существовало практической необходимости обращаться

к подобного рода знаниям, поскольку сфера мирского опыта повседневной жизни этого — для своего осмысления — просто не требует. Поэтому можно сказать, что раньше не было социального запроса на данное знание. Не было и практической возможности его удовлетворить, поскольку значительная часть такого знания до недавнего времени имела статус эзотерического, скрытого, доступного лишь посвященным.

В настоящее время положение вещей кардинально изменилось: появление в орбите внимания тех сфер необычных практик и неповседневного опыта, которые, отличаясь от рутинного содержания жизни человека, апеллируют к новым средствам осмысления, обусловило возникновение социального запроса на альтернативное мирови-дение. Появились и средства для его удовлетворения: на Запад направились многочисленные мастера древних традиций, которые были готовы передавать свое знание представителям западной культуры. В результате этого сейчас не только многие сакральные тексты и практики находятся в открытом доступе, но и научный мир обогатился осознанием того, что без учета неких фундаментальных идей, в основе которых лежит многовековой опыт и культурные традиции различных этносов, невозможно глубинное миропонимание. Возник мощный импульс к интеграции усилий в построении современной картины мира с учетом достижений обеих цивилизаций, — восточной и западной. Это повлекло разворачивание диалога между представителями буддизма и специалистами в области физики, биологии, философии. В частности, стали традицией встречи Далай-ламы с учеными из разных стран. Недавно прошла такая встреча с российскими представителями науки (отчет о ней опубликован в [8]).

Итак, что же нового вносит недуальное миропонимание в истолкование природы имеющегося?

В рамках этого подхода постулируется, что воспринимаемый человеком мир явлений предстает как содержащий противоположные начала только по той причине, что такова природа обращенного к нему ума. На самом же деле исходная, глубинная реальность противоположностей не содержит. Ее иллюзорное видение, как поделенной на противоположности, в традициях именуют «омрачением», «омраченностью» и объясняют спецификой трансформаций, разворачивающихся по мере развития активности творящего начала.

В чем восприятие имеющегося с позиции недвойственности отличается от субъект-объектной картины членения мира, полагающей в основание миропонимания двойственность? Когда мы

говорим, что существует воспринимающий и воспринимаемое, мы оказываемся в пространстве, условно говоря, семантик, построенных в соответствии с законом непротиворечия или исключенного третьего: истинно А или не-А, но не оба вместе. Из формальной логики известно, что построения, получающие интерпретацию в таких семантиках, называются классическими и соответствуют самым простым схемам отношений между принимаемыми посылками и делаемым заключением. Сходным образом, в субъект-объектной модели мы можем адекватно исследовать те аспекты реальных взаимодействий человека и мира в познавательных усилиях первого постичь последнее, когда состояние ума человека, занявшего позицию наблюдателя по отношению к предмету интереса, существенным образом не влияет на течение исследуемых процессов. В то же время, если источником внимания оказываются феномены, где состояние ума человека может изменить ход событий, кардинально трансформировав воспринимаемое, мы должны использовать средства, соразмерные стоящей задаче. Это мне снова напоминает положение с состоянием исследований в микромире, где само намерение осуществления измерения мгновенно меняет характер наблюдаемого. Поэтому, думается, в каком-то смысле будет справедливым сказать, что методология недуальности сродни квантовомеханическому подходу к истолкованию природы взаимодействий.

Минусом недуального подхода (хотя и условным) я бы назвала его не соответствие интуиции. Но и квантовая механика не соответствует интуиции. Как заметил В. Гейзенберг: «Если мы думаем, что можем представить себе, что происходит в квантовом мире, значит, мы неправильно его понимаем» [14, с. 100]. Тем не менее, как известно, она является чрезвычайно эффективным инструментом описания явлений микромира.

Таким образом, классическая (в основе своей ньютоновская) традиция миропонимания применима там и тогда, где и когда параметры познающего ума не влияют существенным образом на происходящие процессы. Если же мы оказываемся в зоне спонтанности, творческих открытий и постижений, нелинейных детерминаций, эмерджентных феноменов, связанных со сложностными динамиками когнитивных процессов, — всех тех проявлений, для которых ключевым аспектом их трансформаций предстает пребывание человека в состоянии целостности, нам необходимо прибегнуть к арсеналу недуального подхода.

Итак, были охарактеризованы 1) предпосылки обращения к методологии недвойственного

мировидения (включение в орбиту интересов современных исследователей сущностно нерутинных сфер опыта); 2) истоки формирования парадигмы недвойственности (если говорить обобщенно, — трансформированное состояние сознания человека, при котором растворяется позиция наблюдателя — наиболее ярко представлено в некоторых восточных традициях); 3) обозначено ее соотношение с классическим методологическим подходом (отношение взаимодополнительности по параметру «наличие или отсутствие влияния состояния сознания человека на течение изучаемых процессов) и 4) указаны сильные и слабые стороны: сильной стороной является возможность апеллировать к спонтанному, пограничному, экстремальному, — в целом, нерутинному опыту, содержаниям сознания, состояниям. В качестве — условно — слабой стороны подхода была отмечена его противоразум-ность, полное не соответствие интуиции повседневного мировосприятия.

Теперь, думается, полезно будет проиллюстрировать определенные особенности работы метода недвойственности на примере анализа некоторой конкретной темы. Для этого я рассмотрю, влияет ли на возможность последующего продуктивного использования то, с какой позиции исследователь подходит к восприятию материала, — двойственной или недуальной. В этой связи коснусь некоторых вопросов оценки современными исследователями представлений и верований других этносов. Данная сфера выбрана мною неслучайно: с одной стороны, творчество — феномен, наделенный практически всеми теми чертами, которые побуждают прибегнуть к методологии недуальности: запрос на целостную вовлеченность индивида в происходящее, спонтанность, неповседневный характер, нахождение за пределами рутинного обыденного опыта. С другой стороны, восприятие наследия альтернативных, в том числе, удаленных по времени, культур, является для человеческого ума непростой задачей.

Логика взаимосвязей

при двойственном и недуальном

миропонимании

Я полагаю, что в зависимости от того, как мы воспринимаем то, что оказывается в зоне нашего внимания, мы либо усиливаем свой творческий потенциал, либо уменьшаем вероятность последующего продуктивного использования информации. В частности, из материалов когнитивных исследований известно, что та тенденция, которая получает

негативную оценку, человеческим умом отсекается, ее последующее творческое использование затруднено, практически невозможно, потому что не только ум человека, но и все его существо оказывается настроено на отвержение результата [4]. Вместе с тем, даже неверные идеи могут лежать в основе ценных открытий, — надо только уметь ими пользоваться, не пренебрегая «зашитым» в них потенциалом. Если под этим углом зрения взглянуть на то, как в современной традиции истолковываются реалии бытия и миропонимания других этносов (например, Древнего Востока), что можно заметить?

Склонность представителей ранних культур в каждой конкретной вещи видеть воплощение некоего одушевляющего, одухотворяющего, всесильного начала специалисты зачастую объясняют примитивизмом знаний, младенческим возрастом культуры, незрелостью представлений о мире («восхитительно примитивно и по-своему логично» [19, с. 63]). Что касается представлений этноса о божественном мироустройстве, то они нередко выводятся из социальной практики членов сообщества, которую, как считается, люди переносят на истолкование природы высших начал. Отличия в особенностях миропонимания разных культур подчас объясняют спецификой условий проживания этносов: географии, климата, особенностей преобладающих природных циклов. Например, отличия в верованиях жителей Месопотамии от древнеегипетских (высшие силы непредсказуемы и опасны, жизнь полна угроз versus человек сам себе господин; боги, хотя и существуют, но они далеко и, в целом, к человеку благосклонны), объясняется разными условиями, в которых жили эти два этноса: египтяне — в благословенной долине, защищенной от природных катаклизмов вереницей гор, с циклическими и несущими плодородие разливами Нила, а народ Месопотамии — в условиях разрушительных наводнений, дождевых потопов и свирепых ветров, заносящих все пылью. Логика истолкования следующая: египтяне имели дело с благоприятной географической средой, поэтому жизнь виделась им как благосклонная к ним, и такими же представали боги в их верованиях. Жители Месопотамии имели дело с гораздо более агрессивной природной средой, поэтому соответствующими были и их душевные состояния (страхи, тревоги, неуверенность); таковыми же были и их представления о природе мироустройства: враждебно настроенные могущественные силы, наделенные индивидуальной волей, могущие сильно навредить человеку и потому чрезвычайно опасные и коварные.

Но что мешает взглянуть на имеющиеся факты под другим углом зрения? Можно предположить и противоположную логику обусловливания: люди с определенными воззрениями живут в определенной географической и социокультурной среде, потому что мир оборачивается к человеку той стороной, которую тот готов, склонен, предрасположен видеть. Ведь в данном случае то, что может быть отнесено к категории факта, — это объективные характеристики среды проживания этноса и особенности его умонастроения, которые отражены в преданиях, верованиях, в социальной практике. Но как эти два типа данных соотнесены между собой, что из них первично, что вторично, что чем обусловлено, что из чего вытекает, — все это уже из области интерпретации. А интерпретация — это сфера, чаще всего, неосознаваемого произвола исследователя, потому что стереотипы восприятия и осмысления собственной культуры далеко не всегда очевидны для того, кто к этой культуре принадлежит, кто впитал ее установки «с молоком матери».

Иными словами, при истолковании упомянутых особенностей древнеегипетской и месопотам-ской культур ничто не мешает предположить, что мироощущение и умонастроение этноса мирно и благодатно не потому, что среда хороша, а среда хороша, потому что народ, проживающий в ней, так смотрит на мир, так расположен воспринимать имеющееся. Ведь не случайно великий Руми когда-то назвал мир проекцией чувств человека:

«Весь мир есть форма истинности.

Когда человек не ощущает благодарности к ней,

форма выглядит так, как он это ощущает.

Она отражает его злобу,

его своекорыстие и страх.

Помирись с Вселенной.

Возрадуйся в ней.

Она преобразится в золото» [15, с. 159].

Таким образом, интерпретация логики взаимообусловливаний, противоположная по отношению к изначально упомянутой (от условий жизни этноса — к представлениям о характере мироустройства), не только возможна, но и имеет своих приверженцев. Конечно, в рамках современной картины мира она выглядит непривычно, — но что в этом контексте значит «непривычно», как не оценку установочного ряда, производную от нашей собственной практики миропонимания и истолкования имеющихся схем обусловливания?

Однако возможен и еще один вариант реконструкции логики взаимосвязей в рамках отношений

«культура этноса — среда», — это отношение со-последования. А именно, характер верований этноса (общее мироощущение и умонастроение, проявляющееся в мифах, преданиях, социальной практике, ритуалах, обрядах) и условия, в которых происходит его становление и развитие, — всего лишь разные формы выражения некоего более фундаментального плана бытия.

Я привожу потенциально возможные варианты истолкований для того, чтобы показать: истоки суждений о мире альтернативных культур до того глубоко укоренены в нашей собственной практике мировосприятия, что мы, не задумываясь, выбираем ту интерпретацию, которая нам ближе, не осознавая, что это обусловлено мнением, а не знанием (в его основе стереотипы повседневного восприятия). И когда делаем такой выбор, чаще всего не замечаем, что он не является единственно возможным.

Еще один аспект, на который хотелось бы обратить внимание: независимо от того, какой способ истолкования направленности взаимосвязи избирается, общим оказывается то, что плоскости культурных верований этноса и, условно говоря, его бытия (и социального, и природного — в виде географической среды, ландшафта, климата и пр.) предстают для исследователей как самостоятельно существующие данности. В таком случае действительно возникает вопрос, что от чего производ-но: верования от факторов бытия или жизненные обстоятельства от имеющегося в сообществе ми-ровидения?

Обычно авторы противоположных моделей спорят со своими оппонентами, при этом ни те, ни другие не готовы принять, что могут быть в равной мере правы и не правы, потому что истина — не в рассматриваемой обеими сторонами дихотомии: верования определяют бытие этноса или бытие этноса задает характер верований. С позиции недвойственности нет отдельно верований этноса, его культурных достижений, его системы знания, представлений, стереотипов и установок, как нет изолированно и социальной, и природной среды бытия этноса. Однако если с первым (верования не существуют в отрыве от практики) легко согласиться, со вторым (характеристики природной среды произ-водны от мировосприятия этноса) мыслителю, действующему в рамках классически понимаемой рациональности, примириться гораздо труднее. Это и есть тот «флер противоразумности» парадигмы недвойственного миропонимания, который выше я назвала не соответствующим интуиции и потому вызывающим отторжение. И в самом деле, легко ли

принять такому исследователю, что циклические разливы Нила, ландшафт страны, климат и пр. не существуют изолированно от мироощущений древних египтян? Тем не менее, не будем забывать: выводы квантовой механики во многом тоже противо-разумны, но это не делает их ошибочными.

Остановимся подробнее на этом самом остром для ума исследователя, принадлежащего к традиции классической рациональности, положении. Есть ли хоть какие-то условия, при которых при подобным образом ориентированном восприятии данное суждение не будет выглядеть абсурдным? И несет ли это какой-то творческий потенциал в случае, если исследователь, обративший свой взор к отдаленной культуре, откажется от исходно занимаемой позиции в рамках двойственного миропонимания и прислушается к звучанию темы недуальной вовлеченности?

Во-первых, надо отметить, что в истории культуры подобная позиция — не нечто небывалое: например, именно такой логики придерживались в средневековом Китае. В частности, засухи, наводнения, эпидемии и другие бедствия истолковывались как свидетельство того, что небеса разгневались вследствие неверного поведения народа и / или правителей, нарушающих моральные установления предков. Соответственно, принималось решение о проведении покаяния, очищении духа, восстановлении неукоснительного следования предписываемым образцам и пр. [16]

Но если интерпретация соотнесенности сфер бытия человека и мира его идей допускает возможность противоположных истолкований (причем даже не в абстрактной сфере умопостроений, а реализуясь как реальная жизненная практика реальных этносов), значит, отсутствует «ключевой фактор», который мог бы вынудить оппонентов отказаться от своих убеждений под давлением неопровержимых аргументов сторонников другого понимания. Это, в свою очередь, говорит о том, что оба основоположения равновероятно истинны и равновероятно ложны. Такое возможно только в том случае, если оба способа интерпретации находятся в отношении сопоследования к чему-то, лежащему в основании обоих, имеющему по отношению к познавательной ситуации более фундаментальную природу. Чем же является это «другое», от которого позиции сторонников противоположных воззрений могут быть с равной степенью истинности / ложности / вероятности производны? Это состояние ума человека, обращенного к истолкованию заинтересовавшей его познавательной задачи. Если его собственное миропонимание двойственно, он

и в воспринимаемом материале увидит эту двойственность, — не имеет значения, от какой бы составляющей исходного противоположения (материальная сфера жизнеобеспечения этноса versus паттерн его мировидения) она ни стартовала. А то, что окажется помещенным в основание всей интерпретационной конструкции, будет определяться стереотипами и установками самой общей природы о том, какое из начал более фундаментально.

Но что произойдет, если базовое миропонимание исследователя изменится на недуальное? В анализируемом материале он перестанет воспринимать противоположности? Он их вычленит, но расценит как проявление некоего более глубокого основания? Попробуем разобраться.

Во-первых, относительно специфики самой постановки задачи: это метауровневый вопрос, т.е. он касается не того, как обстоит дело «в действительности», а того, какой действительность предстанет перед заинтересованным взором исследователя, калиброванным в соответствии с некоторыми исходными методологическими установками.

Во-вторых, здесь мы видим пример ситуации, когда состояние ума воспринимающего влияет не просто на восприятие им рассматриваемого материала (это было бы тривиально), но, условно говоря, на то, какой материал окажется в его поле зрения, и какой стороной он раскроется. Однако допустить подобную возможность значит, фактически, постулировать, что пространство познавательного взаимодействия наделено некой формой активности, в каком-то смысле может проявлять самостоятельность в выборе способа коммуникации с заинтересованным в таком контакте человеком. С позиции классической рациональности это звучит весьма сомнительно.

Что именно в так обрисованном положении вещей диссонансно классической парадигме рациональности? В рамках ньютоновского миропонимания вся полнота активности в рамках познавательного взаимодействия приписывается человеку, как субъекту, организующему, направляющему, осуществляющему познавательный процесс. Материал, который оказывается в сфере его интереса, так же как и сам предмет его интереса, предстают как объекты, претерпевающие воздействие, пассивно сосуществующие в этом режиме поиска нового субъектом познания. Имеет ли под собой какие-то основания позиция, в соответствии с которой то, что на базе двойственного ми-ровидения предстает как полностью пассивное, не наделенное никаким потенциалом собственной активности начало, при определенных условиях

способно проявлять себя так, как если бы было ею наделено?

Переход от двойственного миропонимания к недуальному: что он несет?

В качестве пояснения хочу привести идеи Арнольда Минделла, физика, доктора философии, одного из создателей процессуально ориентированной психологии.

Минделл стремится объяснить природу тонких, как он их называет, «сноподобных» взаимодействий, характеризующих, скорее, квантовую реальность, чем мезокосмическую. В своей модели он синтезирует представления квантовой физики с некоторыми идеями традиционных культур, в частности, с представлениями австралийских аборигенов, согласно которым существует некая созидательная энергия, стоящая за всем, что мы воспринимаем, — они называют ее Сновидением. В соответствии с их верованиями, Сновидение — это тонкая сила, заставляющая человека тяготеть к вещам и поступкам до того, как он принимает осознанное решение обратить на них свой взор или что-то предпринять.

В создаваемой Минделлом модели получается, что объекты, которые мы воспринимаем лишь как пассивную, претерпевающую воздействие сторону, могут выступать инициирующим началом взаимодействия, играя активную роль в коммуникативном эпизоде. С этой позиции выходит, что подчас не мы обращаем внимание на объект, а он привлекает наше внимание к себе. Минделл так выражает эту особенность мира побудительной реальности, которую он именует миром Сновидения (правда, уточняя при этом, что Юнг назвал бы эту силу бессознательным): «Согласно моей интерпретации математики квантовой физики, повседневная реальность возникает из быстрых, воображаемых — виртуальных или сноподобных — взаимодействий между наблюдателем и наблюдаемым. Эти двусторонние сноподобные взаимодействия — я называю их «заигрываниями» (flirts) — необходимы для объяснения квантовой механики и того, как происходит наблюдение реального мира... С точки зрения того мира нельзя с уверенностью сказать, кто кого наблюдает.» [12, с. 16-17].

Человек способен уловить инициирующий импульс, исходящий от Сновидения, как тенденцию или побуждение что-либо совершить или помыслить: «Мы думаем, что нечто воображаем, но побуждение к воображению исходит от Сновидения,

над которым мы почти не властны. Мы считаем, что мыслим или ходим, но побуждение, скрытое за мышлением или ходьбой, представляет собой опыт, остающийся непостижимой тайной для рационального бодрствующего ума. С нашей точки зрения — точки зрения наших обыденных личностей, или «маленьких Я» — сигналы между миром и нами обусловлены либо миром, либо нами самими. Однако, с точки зрения ума Создателя Сновидений, не мы воспринимаем, а, скорее, восприятие происходит с нами. В Сновидении не существует различимого раздела между наблюдателем и наблюдаемым. Не мы наблюдаем, а наблюдения основываются на квантово-подоб-ном взаимодействии между нами и всем, что нас окружает» [12, с. 36-37].

Таким образом, в соответствии с представлениями Минделла, ориентируясь на принципы организации взаимодействий в рамках квантовой реальности, имеет смысл признать право на активную роль за «нечеловекомерными» участниками коммуникации, которых, с позиции классической рациональности, мы непременно отнесли бы к разряду «объектов», и тем самым изначально ввели ограничения в собственные объяснительные модели. Это лишило бы возможности взглянуть на разворачивающееся в акте творчества «субъект-объектное» взаимодействие непредвзято.

Итак, можно сказать, что позиция классической рациональности, в соответствии с которой вся полнота активности в познавательном процессе оказывается на стороне субъекта, верна и оправданна для интерпретации происходящего в мире мезокосмической реальности, там и тогда, когда состояние ума, адресующегося к предмету интереса, не влияет на течение процессов и поведение предмета интереса. Вместе с тем, если мы обращаемся к ситуациям, событиям и явлениям, применительно к которым параметры сознания, обращенного к восприятию положения вещей, влияют на положение вещей, изменяя его в соответствии с собственным статусом, следует прибегнуть к недвойственному мировидению, в соответствии с главным постулатом которого нет отдельно воспринимающего ума и воспринимаемого содержания. Воспринимающий и воспринимаемое составляют одно целое. Пространство взаимодействия, которое в этом случае устанавливается между ними, в большей степени соответствует принципам квантовой механики, чем ньютоновской. И то, что с привычной точки зрения видится как исключительно пассивная, претерпевающая воздействие сторона, в квантовом пространстве минделловского

взаимодействия обретает способность проявлять заинтересованность в контакте, играя вполне созидательную роль в виде — как минимум — привлечения внимания человека, побуждения его к совершению некоторого выбора или действия. Тогда прав был Д.Т. Судзуки, утверждавший, что при создании гениального творения (имеется в виду картина XIII века с изображением гибискуса) не человек рисует растение, а растение овладевает кистью и пальцами художника для того, чтобы посредством этого инструмента выразить себя [17]. Для того чтобы создать гениальное творение, составляющее достояние культуры, человеку необходимо раствориться в изображаемом, стать изображаемым. Но как человек может стать растением, — задается справедливым вопросом Судзуки, и сам же на него отвечает: для этого необходимо отказаться от я-позиции в отношении предмета интереса (например, изображаемого цветка), и тогда между человеком и растением устанавливается единая пульсация жизненности, в результате чего человек как бы становится растением, ощущая собою и в себе разворачивающиеся в нем динамики жизненности. Это позволяет запечатлеть воспринятое в подобном состоянии как глубинное выражение самого существа воспринимаемого, что и наделяет продукт творчества общекультурной ценностью, возводя его в ранг национального достояния.

Таким образом, для человека, общеметодологическая позиция которого трансформировалась, совершив дрейф от двойственного миропонимания к недуальному, изменяется пространство взаимодействия с предметом интереса. Вместо взаимодействия в рамках ньютоновской реальности, представленного тогда, когда воздействие состояния ума воспринимающего на характер течения воспринимаемых им процессов не существенно, он оказывается в пространстве квантовой реальности, где а) состояние ума исследователя влияет на исследуемые процессы, и б) мир побудительной реальности оказывается в зоне восприятия индивида, в результате чего ему становится доступно ощущение тонких сноподобных взаимодействий, исходящих от контрагента коммуникации.

В результате человек обретает способность улавливать едва заметные «заигрывания» (flirts) мира побудительной реальности с ним. Полагаю, это делает возможным реализацию новой динамики творческого поиска: следование за подсказками самого пространства научного поиска. Такого рода пространство формируется вокруг поглощенного творческой целью человека и материала, релевантного поставленной задаче. Оно существенным

образом отличается от пространства связности, характерного для «мезокосмического» стиля взаимодействия исследователя с объектом интереса. Имеется в виду стиль, когда субъект познания «всю полноту власти» берет себе: им составляется план действий, анализируются ожидаемые результаты, продумываются шаги, ведущие к цели (не будем забывать, «ведущие» по мнению индивида, ум которого находится под мощным влиянием ограничивающих стереотипов и штампов привычного осмысления). Сама по себе эта стратегия организации научного поиска совершенно оправданна. Тонкий нюанс состоит, на мой взгляд, в том, что в какой-то момент, на какой-то стадии вхождения в проблематику, необходимо изменить тактику, отказавшись от ранее использованного «мезокосмического« стиля работы с проблемной ситуацией. Чем еще характеризуется подобный стиль, кроме тотального контроля происходящего в рамках осуществляемого взаимодействия?

За контрагентом коммуникации (пространством, в котором познавательное взаимодействие разворачивается) не признается никакая форма активности. В результате сведения, которые удается почерпнуть, предстают как безличная и безликая информация, которой индивид оперирует в своих интересах и в соответствии со своим исходным видением имеющегося. И, надо сказать, оно не является ошибочным: в рамках взаимодействия с имеющимся в режиме двойственности (существует «я» и «не-я», воспринимающий и воспринимаемое, и они разделены барьером инаковости), в пространстве взаимодействия, которое устанавливается на этой основе, контрагент коммуникации действительно пассивен.

Новая стратегия осуществления творческого поиска, о которой я говорю, и которая должна прийти на смену «мезокосмическому» стилю познания, чтобы обретение творческого решения стало более вероятным, — это следование за происходящим, за подсказками, адресуемыми заинтересованному уму исследователя самим пространством решения задач, которое в новых условиях обрело и новые потенции. Каковы же эти условия? Это переход к недуальному взгляду на мир и на себя, отказ от я-позиции в отношении изучаемого, готовность, убрав барьер инаковости между собой и миром, слиться с материалом, отождествиться с происходящим в познавательном взаимодействии, стать им. Вспомним, что говорит Д.Т. Судзуки по поводу того, как человек может стать объектом интереса: для этого надо отказаться от позиции стороннего наблюдателя, ощутив общую пульсацию

жизненности в себе и в предмете. Значит, по отношению к творческой задаче потребуется ощутить общее биение жизненности в себе и в пространстве творческого поиска, в том материале, который имеется по поводу интересующей индивида темы. В этом случае снимается противопоставленность «я» и «не-я», растворяются границы между воспринимающим и воспринимаемым. Как следствие, рождается новая форма явленности — недуальная целостность <индивид — стоящая перед ним творческая задача>. В рамках этой новой целостности, нового пространства взаимодействия, живущего по другим законам, уже не индивид отбирает релевантный материал и ищет пути решения задачи, а сама задача, воспользовавшись его умом, телом, душой — как инструментами для своего выражения в мире проявленного бытия, — «подтягивает» решение, подсказывает, подталкивает исследователя к неким реперным точкам, в которых можно отыскать ключ к ответу.

Новая стратегия, которая становится возможной, когда взаимодействие между человеком и предметом его интереса начинает разворачиваться вне диссоциативной установки первого, отличается высокой степенью спонтанности, непредсказуемости, неожиданности для самого индивида. Именно поэтому она способна уводить от общепринятого, устоявшегося, обретшего статус затвердевших привычных схем и стереотипов мышления и восприятия, годами нарабатывавшихся и в практике индивида, и в культуре социума. И именно из-за этого такая стратегия имеет значительный творческий потенциал, с высокой степенью вероятности способна привести к творческому прорыву.

В рамках разворачивающегося творческого процесса креативным преимуществом, на мой взгляд, будет обладать тот, кто умеет тонко прочувствовать, уловить момент, когда от стандартной методологии двойственного мировидения следует перейти к недвойственному. Это выразится в изменении тактики взаимодействия с проблемным полем: тотальный контроль происходящего, организация поиска и планирование результатов должны смениться затиханием позиции эго-сознания, «вслушиванием» в те едва уловимые подсказки-«заигрывания», которые исходят от самого пространства творческого поиска. А для этого организация познавательного взаимодействия по законам мезокосмической реальности должна смениться переходом к кван-товоподобному режиму недвойственного отождествления с проблемной ситуацией. В последнем случае все существо человека, все богатство,

целостность, неоднозначность и сложность его экзистенции становятся инструментом, посредством которого и в рамках которого познавательная задача сама тяготеет к тому, чтобы выразить себя через природу этого начала.

Итак, продуктивное развитие творческого процесса, на мой взгляд, включает стадию, когда привычная и — для определенного этапа эффективная — стратегия двойственного миропонимания должна уступить место принципиально иному, как мироощущению (недвойственному), так и соответствующему ему стилю поведения, предполагающему отказ от лидирующей позиции в происходящем, готовность следовать за разворачивающейся игрой. К числу «заигрываний»-подсказок, которые способны направить мысль в новое русло, подчас неожиданное и для самого индивида, можно отнести необъяснимые совпадения, когда в руки попадается книга по той теме, которая сейчас занимает исследователя; мотив, вдруг различимый в хоре голосов, к которым человек не прислушивается. Роль такой подсказки может сыграть и случайно услышанная фраза из чужого диалога, несущая в себе ответ на вопрос, которым в данный момент занят ум человека, и пр. На мой взгляд, это и есть та самая синхрония, о которой в свое время говорил К. Юнг, как о яркой форме проявления игры бессознательного, природа которой пока не доступна пониманию.

Итак, я предлагаю за счет обращения к недуальному подходу в интерпретации сложных когнитивных феноменов, к числу которых, безусловно, принадлежит и феномен творчества, изменить взгляд на природу происходящего в познавательном процессе. И в частности, осознать, что та самая смена режима работы человека над проблемной ситуацией, о которой говорят в своих самоотчетах креативные личности, — а именно, отказ от осознанной работы над проблемой, ее «забывание», переключение на что-то другое (или на другую проблему, или на другой режим функционирования сознания, — сон, дремотное состояние, отдых), — имеет под собой объективные основания. Та трансформация, которую я усматриваю в осуществляющихся процессах, связана с изменением пространства взаимодействия человека с проблемной ситуацией, с переходом от «мезокосмического» стиля познания к «квантовоподобному», когда происходит скачок от позиции стороннего наблюдателя к режиму отождествления с происходящим. Первый характеризуется двойственностью само- и миропонимания, тогда как второй присущ недуальному мироощущению и мировидению.

Заключение: Применимость предложенной модели

На основе предложенной модели понимания логики осуществляющейся трансформации статуса когнитивного взаимодействия человека и предмета его интереса можно объяснить некоторые из тех особенностей творческого процесса, которые до сего времени такого истолкования не имеют. Например, следует ли признать, что навстречу трансформировавшемуся (в вышеописанном направлении) взгляду человека развернутся иные пласты смыслов, даже при изучении того же материала, что доступен и другим исследователям? Ведь именно эта ситуация лежит в основе феномена рождения подлинно нового: другие тоже располагали необходимыми данными, тоже прошли надлежащее обучение, тоже имели требующуюся научную (художественную, духовную) базу, но результата добился кто-то один. Почему именно он? На сегодня наиболее популярный способ дать ответ на этот вопрос — сослаться на случайность открытия или на особые личностные качества открывшего. Сначала хотелось бы сказать несколько слов относительно степени случайности «случайного» открытия.

Я полагаю, что именно «случайное» открытие лучше всего объясняется на основе предложенной модели трансформирующего влияния перехода от двойственного умонастроения к недуальному. А именно, становится возможным увидеть событие «случайного» открытия, как глубинно не случайное и в то же время поверхностно не предопределенное. «Глубинно неслучайно» оно потому, что в состоянии недвойственности человек становится чувствителен, чуток, восприимчив к тем за-игрываниям-«подсказкам», приходящим из мира сноподобных квантовых взаимодействий, которые как раз и могут привести к творческому прорыву, если человек а) их воспримет и в) решится им последовать. Это действительно требует решимости, поскольку в рациональной культуре поступить иррационально способен не каждый. (В современной западной цивилизации человек крепче всего держится за представление о себе, как о разумной, логично мыслящей, предсказуемой в своих выборах и последовательно действующей личности [10].)

Поверхностная не предопределенность «случайного» открытия может быть объяснена тем, что, даже восприняв продуктивную подсказку-«заигры-вание» и решив последовать ей, человек может отказаться от своего намерения, внутренне остановить себя, потому что вырисовывающийся результат

способен вызвать неоднозначную реакцию коллег, а то и их суровое неприятие. Примеров таких известно множество: люди, получившие некий новый результат или описавшие новый феномен, впоследствии отказывались от своего открытия, а иногда даже оставляли соответствующую область исследований, столкнувшись с негативным восприятием научного сообщества. Например, еще в прошлом веке потеря нейронов в результате травмы головного мозга или старения считалась необратимой. Впервые это постулировал лауреат нобелевской премии по физиологии и медицине, великий С. Рамон-и-Кахаль еще в начале прошлого века. Его авторитет был столь непререкаем, что когда Джозеф Альтман, полвека спустя, за счет использования нового для того времени метода авторадиографии, получил доказательство продолжающегося нейроге-неза в обонятельных луковицах и коре головного мозга у взрослых крыс, морских свинок и в новой коре у кошек, его результаты были научным сообществом отвергнуты. Несмотря на то, что работы исследовательской группы публиковались в ведущих научных журналах, ученое сообщество проигнорировало их выводы, противоречившие установившемуся стереотипу. В результате Альтман прекратил работы по этому направлению. Спустя еще двадцать лет его данные были дополнены исследованиями Майкла Каплана, зафиксировавшего аналогичные процессы в мозге макак. Однако ряд именитых ученых объявили их недостаточными для заключения о наличии взрослого нейрогенеза. В результате М. Каплан отказался от исследований в этой области, уйдя в сферу реабилитационной медицины [2].

Творчество — вообще процесс, требующий достаточного личностного мужества. Как писал когда-то Д. Маккиннон: «Главное для творческой личности — это мужество, .. .психологическое и духовное. Мужество быть разрушительным для созидания нового, мужество быть открытым внешнему и внутреннему восприятию, мужество следовать интуиции, а не логике, мужество вообразить невозможное и попытаться реализовать его. Мужество думать так, как не думал никто. Мужество стоять в стороне от коллективности и конфликтовать с нею, если это необходимо, мужество становиться и быть самим собой» [3, р. 29]. Таким образом, личностное мужество должно быть в числе тех особых качеств, которые свойственны одаренному человеку. Можно ли — на основе нового понимания логики развертывания процессов вследствие изменения позиции исследователя с двойственной на недуальную — сказать что-то определенное относительно других качеств творчески одаренных?

Особые качества у таких людей, несомненно, и требуются, и наличествуют. Но на мой взгляд, в огромном спектре предлагаемых характеристик творческой личности трудно найти нечто такое, что, являясь фундаментальным, должно было бы быть «приплюсовано» к ним, чтобы все эти свойства «заиграли». Ведь мы знаем множество людей, талантливых, обладающих многим из того перечня личностных черт, которые соотнесены с креативностью и довольно хорошо известны, но, тем не менее, не сделавших того, к чему стремились. Почему это возможно? Что мешает человеку реализовать свой творческий потенциал в полной мере?

И в этой области ответов множество, и практически все они имеют под собой какую-то почву. Но нет ощущения необходимости, некой обязательности за всем этим материалом. Сейчас, думается, я это основание вижу: в качестве препятствия на пути получения по-настоящему прорывного результата может выступать глубоко укоренившаяся в практике современного сообщества (при этом неосознаваемая по своим последствиям) установка относительно лидирующей роли человека на всех этапах осуществления творческого процесса. Современный человек стремится держать «бразды правления» процессом поиска нового в своих руках всегда, не задумываясь, насколько это оправданно и насколько продуктивно. Всю полноту, всю мощь познавательной интенции он тоже приписывает себе, не принимая в расчет даже потенциально возможную активность какого-либо другого начала, заинтересованного, допустим, в обретении точки равновесия. Так воспринимающий свою роль в творческом процессе, так видящий свою задачу человек, выступает для самого себя в функции идеально планирующего, организующего и направляющего работу по подготовке открытия, все берущего в свои руки, и на всех этапах процесса все держащего под контролем.

Но нередки ситуации, когда человек все подготовил, все организовал, все проконтролировал, а открытия, тем не менее, не случилось. В то же время другой — возможно, менее трудоспособный, менее собранный, менее ответственный и серьезный, — вдруг получает искомый результат. Что это: чье-то везение, обернувшееся для другого несправедливостью? Или все же за таким «поворотом судьбы» может стоять некая логика, пока, возможно, не вполне очевидная? В моем понимании, верно последнее: исток «несправедливости» может корениться в специфике личности второго игрока на исходном поле возможного. А именно, личность, готовая в какой-то момент

удовлетвориться подчиненной ролью следующего за подсказками, странными, нелепыми, необъяснимыми, которым — с рациональной точки зрения — не должно доверять, — такая личность не столь сильно ориентирована на я-позицию, и, вследствие этого, менее жестко держится за статус контролирующей и направляющей инстанции. А это, в свою очередь, облегчает отказ от дуального само- и мировидения на той стадии, когда требуется смена динамик для творческого прогресса. Особенности такой личности могут идти вразрез с установившимся представлением об «идеальном» исследователе.

Мне кажется, именно подобного рода личностная установка выражена в словах китайского мастера Линцзи: «Что касается нынешней практики, то это истинное становление и разрушение, и я забавляюсь чудесными превращениями, вхожу во все ситуации и нигде ничем не занимаюсь, так что ситуация не может меня изменить». «Вхожу во все ситуации и нигде ничем не занимаюсь.» — я воспринимаю это как яркую метафору для передачи состояния «свободного парения» креативной личности, рискнувшей на каком-то этапе своего духовного роста передать бразды правления направляющему ее потоку жизненности.

Список литературы

1. Edelman G. Consciousness: The Remembered Present // Cajal and Consciousness. Scientific Approaches to Consciousness on the Centennial of Ramon y Cajal's Textura. Ed. By Pedro C. Marijuan. Annals of the New York Academy of Sciences. Vol. 929. N.Y., 2001. P. 111-123.

2. Gross C.G. Three before their time: neuroscientists whose ideas were ignored by their contemporaries // Exp. Brain Res. 2009, 192. P. 321-34;

3. Mackinnon D.W. Creativity: A multi-faceted phenomenon // Creativity. A discussion at the Nobel Conference. Amst.-L.: North-Holland, 1970. — P. 18-32.

4. PosnerM. Cognition: An introduction. Glenview, IL: Scott, Foresman. — 208 p.

5. Гарфилд П. Путь к блаженству. Метод мандалы сновидений. М.: Изд-во Трансперсонального Института, 1998. — 272 с.

6. Гоулман Д., Дэвидсон Р. Измененные черты характера. Как медитация меняет ваш разум, мозг и тело. М.: Манн, Иванов и Фербер, 2018. — 336 с.

7. Доброхотова Т.А., Брагина Н.Н. Левши. М.: Книга Лтд, 1994. — 203 с.

8. Кокурина Е. Мир сознания и сознание мира // В мире науки. 2018, № 5/6. С. 4-18.

9. ЛиннД. Полные пригоршни снов. Раскройте тайны мира сновидения. К.: «София», 2000. — 320 с.

10. Лэнгс Р. Рабочая книга психотерапевта. Бессознательные аспекты общения и их понимание. М.: Изд-во Эксмо, 2003. — 192 с.

11. Метцингер Т. Наука о мозге и миф о своем Я. Тоннель эго. М.: Издательство АСТ, 2017. — 413 с.

12. Минделл А. Ученик создателя сновидений. Использование более высоких состояний сознания для интерпретации сновидений. М.: АСТ, 2004. — 204 С.

13. Ньютон М. Жизнь между жизнями. М.: Издательство «Э». — 272 с.

14. Рассел П. От науки к Богу. Путешествие физика в тайны сознания. М.: ООО Издательский дом «София», 2005. — 176 с.

15. Руми Джелал ад-Дин. Сокровища вспоминания: Суфийская поэзия. М.: София, Гелиос, 2002. — 208 с.

16. Сидихменов В.Я. Китай: Страницы прошлого. М.: Наука, 1987. — 446 с.

17. Судзуки Д.Т. Мистицизм: христианский и буддистский. Киев, 1996. — 288 с.

18. ФранклДж. Неизведанное Я. М.: Издательская группа «Прогресс», 1998. — 248 с.

19. Франкфорт Г., Франкфорт Г.А., Уилсон Дж.А., Якобсен Т. Духовные искания древнего человека: В преддверии философии. СПб.: ООО «Торгово-издательский дом «Амфора»», 2016. — 287 с.

20. Штернберг Э. Нейрологика: Чем объясняются странные поступки, которые мы совершаем неожиданно для себя. М.: Альпина Паблишер, 2017. — 394 с.

21. Экзегетика снов. Европейские хроники сновидений. М.: Изд-во Эксмо, 2002. — 464 с.

22. Юлен М. О падении в горах / Перевод В. Лысенко // История философии. 2003, № 10. С. 164-177.

23. Юлен М. Религиозный опыт в перспективе нейронаук / пер. с франц. В.Г. Лысенко // Философские науки. 2017, № 9. С. 120-129.