CC BY
443
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 20 (311).
Филология. Искусствоведение. Вып. 79. С. 36-40.
Г. Т. Гарипова
ЛОГИКА И ДИНАМИКА РАЗВИТИЯ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОЦЕССА
КОНЦА ХХ - НАЧАЛА XXI ВЕКА: ТЕНДЕНЦИИ И ПЕРСПЕКТИВЫ
Рассматриваются наиболее противоречивые вопросы идентификации русского литературного процесса конца ХХ - начала XXI в., проблемные вопросы истории, теории и методологии развития русской литературы 90-х гг. и первого десятилетия XXI в. Обзорно представлен перечень наиболее знаковых писателей современного русского литературного процесса.
Ключевые слова: неклассическая парадигма художественности, художественное сознание, неомифологизация, экзистенциализация.
Русский литературный процесс конца XX - начала XXI в. - особое, фактически не осмысленное явление в современной истории литературы. Находясь внутри «грани веков», в положении вне «исторической дистанции» (Ю. И. Минералов) по отношению к новому поколению литературных явлений, мы привязаны в большей степени к субъективизму в оценках и характеристиках. Тем более что практически все литературные новации рубежной эпохи носят экспериментальный характер. Однако взгляд «изнутри» имеет и ряд преимуществ, поскольку, по мнению Ю. Ми-нералова, «восполняется тем, что мы способны зато непосредственно, живо воспринимать литературу конца XX в., чувствовать ее» [3. С. 3]. Более того, вполне можно согласиться с Ю. Минераловым и в том, что сама поэтика текстов современных авторов требует подобного восприятивного поля «изнутри», поскольку «именно на нашу догадливость рассчитаны все намёки, аллюзии, подтексты и “затексты”, которые вводят современные писатели в свои произведения. Те особенности литературы, которые связаны с проблемами, встающими сегодня перед обществом, нам ясно видны, понятны и внутренне близки, ибо мы сами живем этими проблемами, - такой ясности время объективно лишит читателя будущего...» [3. С. 3-4].
Несомненно, что отсчет рубежного, так называемого «переходного», периода русского литературного процесса следует начинать с начала 90-х гг. XX в., поскольку именно последнее десятилетие определило основные черты непосредственно той парадигмы художественности, которую мы сегодня определяем вслед за критиками как «нулевое десятилетие» (первые десять лет XXI в.).
Знаковость литературного процесса 90-х гг. XX в. определяется двойным функциональным состоянием: с одной стороны, это этап подведения итогов художественно-мировоззренческих и эстетических исканий всего XX в., с другой - период определения ориентиров и перспектив для дальнейшего развития русской литературы уже XXI в.
90-е гг. обозначили концептуальную тенденцию не только имманентного состояния, но и перспективного развития литературного процесса - это синтетизм, тяготеющий к интерференции. Возникшая в начале XX в. тенденция сближения и слияния (до уровня интерференции) классической (реалистической) и неклассической (модернистской/ постмодернистской) парадигм художественности продолжает охватывать все уровни современного литературного процесса. Возвращенные в «эпоху гласности» (самый конец 80 - начало 90-х гг. XX в.) произведения андеграундной литературы и русской эмиграции синтезировали/ конденсировали в последнее десятилетие эпохи практически весь XX в. Изменилась восприя-тивная функция литературы: произведения, написанные в разные периоды XX в. (начиная с самого его начала), начали восприниматься как ключевые явления конца XX столетия. Таким образом, художественная парадигма 90-х гг. вобрала в себя практически все основные модернистские явления XX в., поскольку именно модернизм во всех своих проявлениях был запрещен в русском культурном пространстве наиболее значительного периода XX в. (практически с 20-х по самый конец 80-х гг.). Произведения, появляющиеся непосредственно в период начала 90-х гг., были написаны не в системе новационных тенденций, а скорее как постфактум запрещенных тенденций. Более
того, практически большая часть молодых писателей стала использовать принципы стилизации своих произведений под вновь появившиеся. Таким образом, в литературу 90-х хлынул весь «забытый» и «обиженный» XX в.
Принцип текстовой коллажности, внесенный в русскую литературу 90-х гг. постмодернизмом, который к этому времени уже обрел собственно русский национальный инвариант художественно-эстетического бытования, приобретает статус коллажности литературного процесса. Происходит это за счет того разнородного массива «возвращенной» литературы, который начинает осмысляться как непосредственное явление именно 90-х гг.
Одновременное сосуществование «возвращенной литературы», наиболее полно воплощенной в произведениях русского символизма рубежа XIX-XX вв. (А. Белый, Д. Мережковский), русского андеграунда двух поколений (20-30-х гг.; 50-60-х гг.), русской эмиграции трех периодов (20-30-х гг.; 60-х гг.; 80-х гг.), «лагерной прозы», «прозы поколения сорокалетних» и так далее, и литературы, непосредственно созданной в 90-е гг. (массив которой определяли два поколения писателей: те, кто писал в период до 90-х и остался в качестве активно пишущих в 90-е гг., и новое поколение писателей), определило такую концептуальную тенденцию русского литературного периода конца XX в., ставшую перспективной и в начале XXI в., как литературные эксперименты с традицией.
Подобная ситуация «литературного коллажа» привела и к полному хаосу направленче-ской системы русской литературы конца XX в. Критика заговорила об активности и концептуальности постмодернизма, причем не столько как общей культурологической парадигмы, а именно как литературного направления (в ряде концепций - течения), относя к нему неоправданно писателей совершенно разнородных и разноплановых, основываясь лишь на единичном признаке - наличие художественного эксперимента с формой и эстетическими «культурными кодами».
К концу 90-х гг. одна крайность сменилась другой: те же самые критики стали говорить о том, что постмодернизма вообще не существовало в русской литературе XX в. или - «постмодернизм умер». И лишь незначительная часть русских литературоведов (Н. Лейдер-ман, М. Липовецкий, Н. Ильин, В. Курицын, М. Эпштейн, И. Скоропанова и др.) смогли
четко определить константы постмодернизма в системе «постмодернизм как социокультурная ситуация» (в контексте которой действительно развивался русский литературный процесс конца ХХ в.) и «постмодернизм как литературное направление» с логично структурированной мировоззренческой концепцией и системой координат поэтики (в этом плане был определен достаточно узкий круг русских писателей, практикующих постмодернизм в своей художественной системе).
Подобная хаотичность сопровождала и теоретические попытки определения нового состояния развития реалистического вектора русской литературы. Критики пытались выявить различные модификации реализма, путаясь не только в направленческих координатах, но и в отношении писательских персоналий. Например, Л. Петрушевскую относили то к течению «жестокого реализма», то к постмодернизму, то к постреализму, то к «другой прозе», то к прозе «новой волны». Знаковый для 90-х гг. роман В. Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени» большая часть критиков относила к постмодернизму, а, например, Н. Иванова к «трансметареализму». Споры и дискуссии вокруг реализма были не менее ожесточенными, нежели по поводу постмодернизма. При этом ни одно из реалистических направлений не было сколь-нибудь четко теоретизированно.
Подобная ситуация была обусловлена двумя причинами: во-первых, в русской литературе абсолютизация тенденции синтетизма двух парадигм художественности - классической (реалистические векторы) и неклассической (модернистский и постмодернистский векторы) - привела к фактическому размыванию привычных критериев определения структуры и типа литературного направления в системе двух констант - мировоззренческой концепции и эстетической системы (собственно приемы поэтики). Практически все произведения рубежного периода строились на сочетании мировоззренческой установки реализма и приемах поэтики модернизма (или постмодернизма) и наоборот. Причем инварианты этих синтетических художественных моделей были настолько многообразны, что не поддавались сколько-нибудь логичной систематизации. Подобный синтез противоположных по своей художественной программе парадигм приводил часто к интерференции, то есть к созданию на основе синтеза неких абсолютно новых моделей художественных текстов, под которые ли-
тературоведы пытались подвести направленче-ские координаты уже устоявшихся явлений.
Тем не менее, в этой хаотической системе можно выявить ряд устойчивых литературных явлений, которые приобрели статус тенденций и закономерностей и логически соединили не только 90-е гг. и первое десятилетие XXI в. в единый целостный этап литературного процесса, но и выявили его включенность в целостную структуру всего русского литературного процесса XX в. - в протяженности от первого рубежа (конец XIX- начало ХХвв., когда большинство этих тенденций зародились) до второго литературного миллениума (начало ХХ -конец ХХ1 вв., когда эти тенденции усилились и приобрели статус закономерностей). Наиболее знаковыми тенденциями в этом плане, на наш взгляд, явились неомифологизация и экзистенциализация художественного сознания. Именно в системе этих двух тенденций и стали возможны наиболее яркие художественные интерференции реалистического и модернистского векторов русской литературы XX в.
В качестве важнейшей тенденции русского литературного процесса конца XX в. следует отметить усиливающуюся трансформацию жанровой системы. Охватив все доминантные прозаические жанры, она привела к полной реконструкции романной и новеллистической систем русской литературы второй половины XX в. Предрекаемая О. Мандельштамом «гибель романа» не только не состоялась, но и вылилась в трансформирование русского романа, которое начиная уже с 60-х гг. процессуально реализовывалось в системе появления как целых новых суброманных жанровых форм (например, роман-миф в различных модификациях, роман-предупреждение, филологический роман, роман-комментарий), так и отдельных моделей романа (например, роман-музей А. Битова «Пушкинский дом», роман-притча А. Кима «Отец-лес» и так далее).
Кроме того, постмодернистская устремленность на уравнивание Мира и Текста в онтологическом статусе актуализирует и еще одну жанровую форму в современном литературном процессе - герменевтически обозначенный жанр. В русской литературе второй половины - конца XX в. возникает целый ряд новационных концепций-произведений, построенных по принципу одновременного толкования-понимания. Такой подход, на наш взгляд, и стал определенным посылом к формированию особого жанрообразования - романа-коммен-
тария, яркими образцами которого являются романы-комментарии А. Битова «Комментарий к общеизвестному», В. Набокова «Бледное пламя», Д. Галковского «Бесконечный тупик» и Е. Попова «Подлинная история “Зелёных музыкантов”». Несмотря на определенную дифференциацию, во всех случаях есть своего рода лабиринтная типология, определяющая как текстовую структуру, так и содержательный аспект произведений, развернутых в системе герменевтической модели - так называемой схемы «герменевтического круга». Автор через свое художественное комментированное толкование текста-первоосновы формирует совершенно специфичную «лабиринтную» систему понимания - 1) авторского понимания-интерпретации картины мира, изображен-ной-переданной им как Скриптором в тексте-первооснове, и 2) толкования того же текста-первоосновы для понимания Читателя. В каждом конкретном случае Автор подчеркивает независимость и самостоятельность своего комментария - текст толкующий приобретает статус текста-понимания.
В концептуальной основе неклассического романа сформировалась доминантная тенденция сюжетно-композиционного проектирования неомифов, восходящих не к социокультурным проектам (как в начале века), а скорее к синкретическим моделям, но дешифрующих их основной смысл и кодирующих новое онтологическое знание, более соответствующее эпохальной ментальности второй половины XX в.
Другой важнейшей закономерностью русского литературного процесса второй половины XX - начала XXI в. продолжает оставаться тенденция образования нового типа корпусов текстов, которые заменяют привычную классическую схему художественных направлений и течений (как, например, символизм, акмеизм, критический реализм, ОБЭРИУ и так далее). Подобный принцип образования литературных направлений на основе типологического родства ряда художественных текстов уже реализовывался в 60-80-е гг. XX в. Именно по этому принципу сложилась «проза поколения сорокалетних», «городская проза», «деревенская проза», «лагерная проза», «тихая лирика» и так далее. Отсутствие функциональных манифестов (наличие которых было принципиально для художественных течений начала
XX в., например, манифестирование символизма, акмеизма, футуризма), репрезентирующих мировоззренческую и эстетическую установку
подобных явлений не умаляет, тем не менее, их концептуальной роли в становлении и развитии литературного процесса.
В конце XX - начале XXI в. выделяется целый ряд таких литературных явлений (мы затрудняемся обозначить их однозначно как направление или течение), одни из которых продолжают трансформационное развитие уже ставших традиционными - «деревенская проза» (Борис Екимов - наиболее яркий представитель новейшего периода), другие новационны по своему содержанию - «русская современная религиозная проза» (Ф. Светов,
О. Николаева, Ю. Вознесенская и пр.), третьи определяют инвариант традиционного явления, например, «женская проза» (Л. Петрушевская, Т. Толстая, Л. Улицкая, М. Москвина, А. Васильева, Л. Горалик и др.) конца XX в. во многом соотносится с явлением «женская поэзия» начала XX в. Однако все эти массивы литературных текстов являются своеобразными историко-типологическими литературными образованиями, тождественными художественным направлениям.
Кроме того, ряд критиков стал констатировать не только появление новой модификации постмодернизма (синонимы - постпостмодернизм, неомодернизм), но и возникновение качественно иных реалистических систем. В частности, ведущий научный сотрудник ИМЛИ А. Ю. Большакова, подводя итоги первого десятилетия XXI в., говорит о новой стадии реорганизации русского реализма: «. сейчас критики самых разных направлений, от которых и не ожидали столь крутого поворота, вдруг начинают бить в литавры и говорить о том, что возвращение реализма состоялось, что у нас возник некий «новый реализм». Но задумаемся: а куда же он пропадал, этот наш реализм? На самом деле если и пропадал, то лишь из поля зрения критиков. Ведь в 90-х творили писатели старшего поколения, которые уже стали классиками, - Александр Солженицын, Леонид Бородин, Валентин Распутин, а также соединяющий старшее и среднее поколение Владимир Личутин. В то же время, на рубеже веков, в нашем литпроцессе пошла новая, искрометная волна, которая выпала, однако, из поля зрения ангажированной критики, была ею “не увидена” - и поэтому развивалась сама по себе, как дичок. На культивированном литпо-ле у нас доминировал один “постмодернизм”. “Новая волна” прозаиков, о которой я постоянно вела в 2000-х речь, представлена такими
именами, как Алексей Варламов, Вера Галактионова, Вячеслав Дёгтев, Борис Евсеев, Алексей Иванов, Валерий Казаков, Юрий Козлов, Юрий Поляков, Михаил Попов, Лидия Сычёва, Евгений Шишкин и др. Открытие последних лет - Захар Прилепин» [1].
Для того чтобы более четко дать критерии развития современной нереалистической, да и реалистической литературы, необходимо изменить не только методологические подходы к анализу произведений новейшего периода, но и выстроить принципиально новый категориальный аппарат. Необходимо в первую очередь пересмотреть направленческие координаты и ориентиры, поскольку изменилась сама структура классической и неклассической парадигм художественности. По мнению исследователей, «рубеж веков поставил точку отсчета в осмыслении современного литературного процесса и его направлений. “Эпоха идеологического вакуума” (термин К. Кларка - примечание А. Большаковой), прикрывавшая модным термином “постмодернизм” разрушение ценностей предшествующих периодов, исчерпала себя. На первый план вышли литераторы, стремящиеся преодолеть разрыв, образовавшийся между СССР и Россией (как дореволюционной, так и сегодняшней), выразить в самом веществе литературы, в ее онтологических пластах феноменальность народной судьбы, осознание нацией своей русскости. Это прозаики В. Галактионова, В. Дёгтев, Б. Евсеев, Ю. Козлов, В. Личутин, Ю. Поляков,
З. Прилепин и др.» [2].
Мы согласны с А. Большаковой по поводу необходимости идентификации реализма в современном литературном процессе. Тем не менее, заявление об исчерпанности постмодернизма кажется несколько преждевременным, поскольку продолжает существовать целый пласт произведений с выраженной постмодернистской тенденцией соотнесения мира текста и мира культуры в одном онтологическом поле и их текстовая репрезентация в системе интертекста деоценочных «культурных кодов».
На наш взгляд, пока достаточно рано говорить и о закономерностях русского литературного процесса начала XXI в., поскольку еще не определилась логика его развития. Мы уже не раз убеждались в регенеративной функции целого ряда литературных явлений, которые после провозглашения об их конце возрождались в новом качестве и активно влияли на литературный процесс. Возможно, прогнозы по по-
воду смерти постмодернизма так же неоправданны, как в свое время прогнозы по поводу «конца романа» и исчерпанности реализма. И нам, вслед за Михаилом Эпштейном, хочется сказать: «Мне это мироощущение было близко примерно до 1992-1993 гг., после чего я почувствовал притяжение нового века. ... Теперь появилось множество дополнительных примет Нового Начала - и хочется продолжить набросок “прото”-мировоззрения, определить основы не только “финального”, но и “дебютного” ощущения эпохи - то, что можно назвать “началом века”, de’but de siecle. <...> Все то, что предыдущим поколением воспринималось под знаком “пост-”, в следующем своем историческом сдвиге оказывается “прото-” - не завершением, а первым наброском, робким началом нового эона, нейрокосмической эры, инфо- и трансформационной среды. Основное содержание новой эры - сращение мозга и вселенной, техники и органики, создание мыслящих машин, работающих атомов и квантов, смыслопроводящих физических полей, доведение всех бытийных процессов до скорости мысли. За каждым “пост-“ вырастает свое “прото-”...» [5].
По мнению М. А. Черняк, «на рубеже XX-
XXI вв. ощущается исчерпанность культурной парадигмы XX в. В кризисной ситуации обычно происходит культурная мобилизация, выражающаяся в выходе на поверхность всех скрытых пластов, своего рода “подземных” культурных течений, которые призваны придать новое качество исчерпавшей себя культуре» [4. С. 28].
Однако, на наш взгляд, исчерпанность данного этапа развития вовсе не означает крах
русской литературы, как предрекают некоторые критики и литературоведы. Вероятнее всего, сегодня русская литература находится в системе очередного «перехода» к новой литературной системе. Причем новационными представляются не только критерии эстетического и мировоззренческого планов, но и принципиально иной видится структура онтологического поля литературного процесса, которое, несомненно, будет структурироваться с учетом интер (нет) медийного статуса одного из векторов литературного процесса и так называемого «премиального» вектора, поскольку количество литературных премий, диктующих статусное появление знаковых писателей, продолжает неумолимо расти.
Список литературы
1. Большакова, А. Ю. Литературный процесс сегодня : PRO ET CONTRA (статья первая) [Электронный ресурс]. URL: http://www.zpu-j oumal.ru/e-zpu/2010/5/Bolshakova/.
2. Большакова, А. Ю. Русская литература на рубеже ХХ-ХХ1 вв.: новые приоритеты (статья вторая) [Электронный ресурс]. URL: http:// www.zpu-joumal.ru/e-zpu/2010/5/Bolshakova/.
3. Минералов, Ю. И. История русской литературы. 90-е гг. ХХ в. М., 2004.
4. Черняк, М. А. Массовая литература ХХ в. : учеб. пособие. М., 2007.
5. Эпштейн, М. De’but de siecle, или От пост-к прото-. Манифест нового века [Электронный ресурс] // Знамя. 2011. № 5. URL: http:// magazines.russ.ru/znamia/2001/5/.
