CC BY
56
А. С. Серопян
Шуя
ЛИТУРГИЧЕСКОЕ СЛОВО В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ1
a. s. seropyan
shuya
LITURGICAL TEXT IN RUSSIAN LITERATURE. PROBLEM STATEMENT
В статье выявляются художественные средства выражения богослужебного языка, взаимодействие слова Предания в литературном тексте. Ключевые слова: литургическое слово, текст, литературный процесс, архетип, язык, красота.
Te article reveals the artistic means of expression of the liturgical language, the interaction of the word tradition in the literary text. Key words: a liturgical word, the text, literary process, an archetype, language, beauty.
«Несть бо на земле такого вида, ли красоты такая... мы убо не можем забыти красота тоя»2, — к эстетическому аргументу прибегает летописец, показывая, насколько важна была эта красота неизреченная для русских людей. Русский народ получал и получает свое христианское ведение и воспитание путем созерцания красоты церковной, красоты христи анского богослужения и обрядов его, чтобы войти в дух и понимание высокого христианского вероучения. Этот путь для нашего народа был именно тем молоком, которое, по Апостолу, и нужно давать всякому
© Серопян А. С., 2012
1 Статья выполнена в рамках исполнения государственного контракта П662 «Литургическое слово в русской литературе» по Федеральной целевой программе «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России на 2009— 2011 гг.».
2 Повесть временных лет. Цит. по: Памятники литературы Древней Руси. XI — начало XII века. М.: Худож. лит., 1978. С. 122-124.
младенцу по духу, а не твердую пищу (Евр. 5:12—13). Как средневековая, так и классическая русская культура была культурой «высокого слова», и определялось это постоянными обращениями русской литературы к своим высоким истокам.
Авторы, стоявшие у истоков русской словесности, видели в слове сущность обозначаемого им явления, в имени Божьем — самого Бога. Поэтому слово, обозначающее священное явление, с их точки зрения, так же священно, как и само явление. Слово было сущностью явлений. Назвать вещи — значило понять их. С этой точки зрения языку цер ковных писаний отводилась первенствующая роль в познании мира. Познать явление — значит выразить его словом, назвать. Об ином — не мецком — подходе скажет в XVIII в. Ломоносов: «...литеры разбрасыва
3
ются как зернь» .
Ориентация на структуру и семантику богослужения была отли чительной особенностью русской словесности — вплоть до одиче ских текстов XVIII в. Да и обрядовая сфера светского церемониала по своим функциям смыкалась с литургическим действом. В петров скую эпоху получают развитие так называемые панегирические канты, которые, с одной стороны, восходили к литургическому пению, с дру гой — указывает Т. В. Зверева — включали в себя стандартные штампы: «Радуйся, Россие, радости сказую!», «Виват, Россия, именем преславна!»4 «Сопряжение» церковнославянского и официозного стилей стало харак терной чертой переходной эпохи. Переход от христианской словесности к литературе увенчался реформой русского правописания в самом нача ле борьбы против Церкви, церковного учения, против самого обращения русской словесности к ее истокам. Не духовной силы слова, но буквы оказываются основными носителями раздробленного смысла. Ломка языка естественного побуждала к созданию собственного, направляю щего стихийную силу отдельных букв. Корпус литературных произве дений складывался в направление, именуемое «социалистическим реа лизмом», литературоведение планомерно занималось трансформацией русской классики, искажая слова, обозначающие сакральные явления.
В подготовительных материалах к роману «Бесы» в 30 томном со брании сочинений Ф. М. Достоевского читаем: «Мир станет красо та Христова» (11, 188). И только кропотливая работа петрозаводских филологов по изданию произведений Ф. М. Достоевского в авторской
3 Ломоносов М. В. Избранная проза. М.: Советская Россия, 1980. С. 213.
4 Зверева Т. В. Взаимодействие слова и пространства в русской литературе второй половины XVIII века: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Ижевск, 2007. С. 7.
орфографии и пунктуации позволила восстановить авторский текст: «Мир спасаетъ Красота Христова»5. Таким образом, Сын Божий ото ждествляется с красотой, подобно тому, как отождествляется со све том и истиной. В «Записной тетради 1876—1877 годов» Достоевский писал: «Христос — 1) красота, 2) нет лучше, 3) если так, то чудо, вот и вся вера...» (24, 202).
Истинная красота в понимании Достоевского тождественна Богу. Другими словами, мысль «мир спасет красота» является признанием того, что Христос есть Спаситель мира. Часто приходится встречать в исследованиях указания на святых отцов, в трудах которых встреча ется эта мысль, и затем искать, как эта мысль проявилась в творчестве писателя6. Но ведь эта мысль звучит и в храме, звучит каждый день — в богослужебном слове. Вот стихи из псалма 26:
Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся?.. Едино просих
от Господа, то взыщу: еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего:
зрети ми красоту Господню, и посещати храм святый его7.
Эти слова располагают к мысли о нерукотворенном, богозданном, словесном храме Божием — человеке — и о богослужении, какое в нем должно отправляться. Этот жизненный устав формировался на Руси веками на основании информации, которую человек принимал в свою жизнь. На этом основании он созидал, строил свой образ жизни, чтобы в конечном результате преобразиться в реальном, существенном при общении Богу всего просветленного человеческого существа.
5 Захаров В. Н. Текстология как технология // Проблемы текстологии Ф. М. Достоевского. Вып. 1. Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2009. С. 15.
6 См. Бурова Ю. В. Библейские и святоотеческие основания творчества Ф. М. Достоевского как историко-культурного феномена: Дис.... канд. ист. наук: 24.00.01: Саранск, 2004 182 с.; Буланов А. М. Святоотеческая традиция понимания «сердца» в творчестве Ф. М. Достоевского // Христианство и русская литература. СПб., 1994; Гаричева Е. А . «Христос воскресил меня». Категория преображения личности в романах Ф. М. Достоевского (http://www.pravoslavie. ru / jurnal / 080704145217.htm); Грищенко И. А. Свято оте ческое учение и творчес тво Ф. М. Достоевского: параллели // XII Международные Кирилло-Мефодиевские чтения, посвященные Дням славянской письменности и культуры (Минск 24—26 мая 2006 г.): Материалы чтений «Церковь и социальные проблемы современного общества» / Ин-т теологии им. свв. Мефодия и Кирилла; Бел. гос. ун-т культуры и искусств; Отв. ред. и сост. А. Ю. Бендин. Минск: Ковчег, 2007. 358 с.
7 Навечерие Богоявления. Великие часы. Текст службы // Электронный ресурс — Православный календарь (http://days.pravoslavie.ru / rubrics / canon619. htm?id=619).
«Я утверждаю, — писал в 1880 г. в своем "Дневнике" Ф. М. Досто евский, — что наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение Его. Мне скажут: "Он учения Христа не знает, и про поведей ему не говорят", — но это возражение пустое: все знает, все то, что именно нужно знать, хотя и не выдержит экзамена из катехизиса. Научился же в храмах, где веками слышал молитвы и гимны, которые лучше проповедей. Повторял и сам пел эти молитвы еще в лесах, спаса ясь от врагов своих, в Батыево нашествие еще, может быть, пел: "Господи сил, с нами буди"» (26, 168).
Евангельское учение о Христе как Воплощенном Слове Бога опре делило ту исключительную роль, которую играло в русской культуре слово богослужебное: это и многочисленные цитаты, образы и сюжеты из текстов Библии в светской литературе, это и исключительная роль церковнославянского языка и церковнославянизмов и т. п.; можно при вести высказывание Ю. М. Лотмана об особом отношении к литератур ному слову, к писательскому труду в русской культуре, не только сред невековой, но и в Новое время (вспомним пушкинское стихотворение «Пророк», вспомним знаменитое высказывание «поэт в России — боль ше, чем поэт»); такое отношение, пишет исследователь, «естественно вы текало из средневеково религиозного представления о природе Слова»8 (т. е. божественной природе слова Евангельского, слова Христа).
Обращение к литургическому слову позволяет распознать сокро венные тайны русской литературы. В Евангелии есть сюжеты о жизни Христа и есть слово Христа, в котором он призывает вспомнить проро ческое слово, насыщенное архетипами. Характерно, что в богослужении чтение о жизни Христа начинается словами «во время оно», а его притчи начинаются со слов «рече Господь». Один текст побуждает припоминать, другой — понимать. Евангельское и богослужебное слово ждут рассмо трения норм, ценностей, мотивов (кстати сказать), обычаев с точки зре ния Христа, но бытует и прочтение евангельского слова с позиции вне его системы. Так же — и в подходе к художественному слову.
Художественное слово в пушкинской традиции, справедливо про тивопоставляемой А. Михайловым реализму9, включает в себя пласты,
8 Лотман Ю. М. Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция // Ю. М. Лотман. Избранные статьи: В 3 т. Т. 3. Таллинн: Александра, 1993. С. 132.
9 Михайлов А. В. Языки культуры: риторика и история искусств. Ключевые слова культуры. Самоосмысление гуманитарной науки. Учебное пособие по культурологии. М.: Языки русской культуры, 1997. С. 509.
обращенные к внутреннему слуху читателя. Письменный же текст несет на себе след интонации, которая ощутима, начиная со «Слова о Законе и Благодати» на всем пути «обретения русским реализмом Истины, ко торая явлена Христом, и "б Слово"»10.
Изучение литургического слова открывает принципиальное зна чение Евангелия как Писания и богослужебных текстов как Предания в русской литературе. Участие в богослужении рождает слова; сбивчи вые и неканоничные, они принадлежат другому уровню бытия, потому что обращены к Сущему, отвечающему всему сущему на земле, гото вому к рождению в муках нового бытия. Сущий отвечает на мольбу Мармеладова: «Господи, да придет Царствие твое» (6, 21), являясь в ро мане Достоевского «Преступление и наказание» в таинстве Причастия. Свидетелем этого оказался Раскольников, который, сходя вниз по лест нице «весь в лихорадке, и, не сознавая того, полный одного, нового, не объятного ощущения вдруг прихлынувшей полной и могучей жизни», просит Поленьку молиться о «рабе Родионе» (6, 146—147). Раскольников говорит не «о рабе Божием» с чувством блудного сына («я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим», Лк. 15:21), а просит помянуть «раба Родиона — и больше ничего»: в при тче блудный сын завершает обращение: «...прими меня в число наем ников твоих». С этой сцены Достоевский ведет своего героя к началу новой жизни, подобно автору Великого покаянного канона святителю Андрею Критскому: с последовательностью, мягкостью и искренностью. Покаянию Раскольникова в эпилоге предшествует Великий пост, в тече ние которого дважды читается канон Андрея Критского, в котором вна чале только констатируется состояние души, далеко ушедшей от Бога.
Авелеве, Иисусе, не уподобихся правде, дара Тебе приятна не принесох
когда, ни деяния божественна, ни жертвы чистыя, ни жития непорочнаго11.
Сначала — лишь утверждение, только указание на то, чего нет у чело века, только желание показать, как душе хорошо, когда у нее есть жертва чистая, и благодатное состояние... Здесь — еще ни одного покаянного возгласа: душу надо привлечь к красоте Божественной жизни, не запу гав, не удалив ее.
10 Зах ар ов В. Н. Хрис тианский реализм в русской литерат ур е (пос тановка проблемы) // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX вв.: Сб. науч. тр. Вып. 3 / Под ред. В. Н. Захарова. Петрозаводск, 2001. С. 20.
11 Макаров В. Крылан (Поэзия как волшебство) // Бальмонт К. Д. Собр. соч.: В 7 т. Т. 1. М.: Книговек, 2010. С. 6.
Уже в конце своего произведения преподобный Андрей Критский только воскликнет, вспоминая благоразумного разбойника:
Но, о Благоутробне, яко верному разбойнику Твоему, познавшему Тя Бога, и мне отверзи дверь славнаго Царствия Твоего12.
Так, по написании всего канона автор его умолял, чтобы ему срав няться с разбойником.
Человек, вникающий в уроки преподобного Андрея, узнает начер танный ему путь спасения. Читатель Достоевского, знакомый с литур гической практикой, узнает не призрачный, не гордый, не восхищающий явления внутреннего мира, но путь очищения души, покаяния, сознания своих неправд и отрицания их. Мысленное обращение Раскольникова: «Господи, покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой... мечты моей!» (6:50) свидетельствует, что ему известны слова псалма:
Укажи мне, [Господи] путь, по которому мне идти, ибо к Тебе возношу я душу мою (Пс. 142: 7—8).
Знакомые с детства, как и любому гимназисту, эти слова вновь ока зываются востребованными.
Известна степень интеллектуального и эмоционального потрясения юного Бальмонта, прочитавшего «Преступление и наказание». В авто биографическом рассказе «Ливерпуль» (1909) он признается:
Книга эта, словно ночное зарево, осветила все в душе моей тревожным светом и звала меня, гнала куда то, точь в точь как зовет и гонит проснув шегося перебоем звучащий ночной набат13.
«Гнала куда то», «дала больше.» — эти абстракции требуют сущест венного пояснения — гораздо более широкого, нежели в рамках очеред ного — в процессе «эволюции творчества» Бальмонта — его увлечения тем или иным религиозным или философским воззрением.
В. Макаров, безусловно, прав, отмечая, что «Бальмонт как дитя достоевской эпохи, отличался от великих своих европейских и иных учителей и кумиров: в нем жила вера»14. Эта вера дала изумительно щедрые плоды в 20 х гг., когда обращение к Достоевскому стало по стоянным. «Если брать лучезарные имена, — пишет Бальмонт в очерке "О Достоевском", — с одним только именем можно поставить в уровень имя Достоевского. Одно явление на свете польского гения Коперника
12
Там же.
13 Бальмонт К. Автобиографическая проза. М., 2005. С. 285.
14 Макаров В. Крылан (Поэзия как волшебство). С. 6.
означает, что вся звезд ная наука, до него существовавшая, опрокинута безвозвратно, и люди приблизились к небесной правде. Одно явление на свет Достоевского означает, что все прежние пути художественного приближения к правде душ опрокинуты и указана совершенно новая дорога. В этом Достоевский — один, как одна над побежденной грозой стоит радуга. Рядом с истинной радугой бывает иногда другая, но она призрачно бледна и быстро тает»15.
В поэтических текстах Бальмонта радуга, наряду с солнцем, всегда служила средством воспевания славы Творцу, а в цикле «Славословие» (1927) дарами Божиими предстают и сами слова, создание каждого из которых мыслится поэтом как исключительно чудесное литургиче ское со бытие в обращении к Создателю от сообщества работающих на Его ниве и трепетно внимающих («Я и Отец — одно») Его гласу:
Повеет ветер, повеет, взвейный, Лиловый цветик весь в мед источится, И гул по лесу пройдет лелейный, Отец, к Родному так сердцу хочется.
Каждое из стихотворений цикла предваряется эпиграфом: «Дверь» — «Я и Отец одно», «В явном и тайном» — «.Тебе поет солнце.», «Ризы» — «.Тебе присутствуют звезды.», «Перезвоны» — «.Звон при церкви.», «Источники» — «.источники в дебрех.», «Работница» — «.В пустыни Иоанна Крестителя Твоего дивиим медом воспитати благоизволил еси.». Первый эпиграф взят из Евангелия от Иоанна, последующие — из Требника16.
Всеобъемлющие изменения, духовные и общественно исторические, которые принес XX в., проникали в мельчайшие поры действительнос ти, внушая необходимость говорить о текущем, об отдельном и личном с точки зрения века, мира, бытия вообще, настойчивое стремление ос мысливать жизненный процесс в свете универсальных начал сущест вования. В русской литературе рубежа веков опорой на этом пути стал, прежде всего, Достоевский, в творчестве которого литургийные начала не просто глубоко внедрены в поток исторической жизни, но и властно управляют ею. Если и можно назвать несколько имен отважных лич ностей ХХ в., которые бросились вслед за Достоевским в лирическую
15 Бальмонт К. Гении охраняющие // Бальмонт К. Собр. соч.: В 7 т. Т. 6. М.: Книговек, 2010. С. 198-199.
16 Он же. Где мой дом: стихотворения, худож. проза, статьи, письма. М., 1992. С. 84-89.
бурю «реалиста в высшем смысле», то Бальмонт должен быть назван среди первых.
Если поэты романтики, ценившие более всего «поэзию «утреннего часа», поэтизировали младенствующее и первичное, Бальмонт воспе вает детство чада Божия, воспринимая его как «первослово», этимон человеческой жизни и личности, лишенной какой либо субъективной характеристики, предстающей в своей изначальной — райской — со держательности и непосредственности. Во всех стихотворениях цикла «Славословие» «Я» эпиграфа и «Я» текста звучат в унисон. Авторское слово включается в эпиграф и становится словом двуголосым — анти фонным — и однонаправленным. Выбор Бальмонтом речений, давно ставших неотъемлемой частью национально культурного сознания, позволяет говорить о создании им в цикле «Славословие» духовной биографии христианина, пережившего второе крещение в покаянии.
И. А. Есаулов отмечает, как «понимание заложенного в националь ном сознаниии следования заведенному и освященному христианской традицией порядку, Закону, и обретение Благодати коренным образом изменяет представление об общем фоне действия в художественном
17 тт
произведении» . И дело не в одних только реминисценциях, дело и в ор ганизации фраз, актуализующих претекст. Е. А. Осокина указывает:
Внутри текста все фразы, в том числе, и продолжительные, организованы
по принципу параллелизма, находясь в смысловом, синтаксическом и ритми
ческом соответствии: вопрос - ответ, теза - антитеза или развертывание ее.
В общей структуре действует принцип тропирования, то есть актуализации
18
канонического текста .
Не может быть ничего без общей презумпции. Е. А. Осокина, как мне представляется, исходит из общей презумпции: язык предшествует тек сту, текст порождается языком, поскольку же «в само понятие текста включена осмысленность, текст по своей природе подразумевает опре деленную закодированность. Следовательно, наличие кода должно по
19
лагаться как нечто предшествующее» .
17 Есаулов И. А. Национальное самосознание в русской классической литературе и его трансформации в отечественном литературоведении // Электронный ресурс - Трансформации русской классики: URL: http://transformations.russian-literature.com / nacionalnoe-samosoznanie-v-russkoj-klassicheskoj-literature-i-ego-transformacii-v-literaturovedenii
18 Триодь Постная. М.: Правило веры, 2000. С. 311-328.
19 Андреева-Бальмонт Е. А. Воспоминания. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1997. С. 26.
Распознавание этого кода в смене говорящих субъектов и позволяет вскрывать глубинный бесконечный смысл. В начале становления русско го народа было Слово, и истина является там, где звучит Слово:
Правило веры и образ кротости, воздержания учителя яви тя стаду тво
20
ему я же вещей истина .
В этом величании святителю Николаю Чудотворцу явлено, что есть назначение слова: славить, являться отличительным способом, каким истина становится существующей и тем самым сбывается в истории. По Хайдеггеру, «перед картиной Ван Гога остановится тот, для которо го изображение двух истоптанных башмаков есть подлинный зов су щего», которое «выступает в непотаенность своего бытия. В произве дении искусства действенно произведена истина сущего»21. На самом деле здесь речь идет о процессе воображения, продуцировании образов, их трансформации в процессе творения — об имагинации, произведении из себя новой действительности взамен целостного словесно пись менного духовного явления, в которого зовом сущего являются посох Сергия Радонежского, сухарики Серафима Саровского. Специфика рус ской словесности обусловлена ее стремлением к духовному - литурги ческому - освоению мира.
20 Бальмонт К. Где мой дом: стихотворения, худож. проза, статьи, письма. С. 84—89.
21 Лотман Ю. М. Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция. С. 132.
