CC BY
15ИСТОРИЯ русской литературы
УДК 821.161.1
ЛИТЕРАТУРНЫЕ РЕПУТАЦИИ И АВТОРИТЕТЫ XVIII - ПЕРВЫХ ДЕСЯТИЛЕТИЙ XIX ВЕКА (ПО СТРАНИЦАМ НЕОПУБЛИКОВАННОЙ ПОЭМЫ Н. А. МАРКЕВИЧА «ДИМИТРИЙ ДОНСКОЙ»)1
Курьянов Сергей Олегович,
доктор филологических наук, доцент, заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы, Таврическая академия ФГАОУ ВО «Крымский федеральный университет имени В. И.
Вернадского», e-mail: so_k@inbox.ru
Небольшая часть третьей песни поэмы Н. А. Маркевича «Димитрий Донской», посвященная наиболее значительным, на взгляд поэта, представителям русской литературы XVIII -начала XIX века, содержит взгляд поэта на современный ему литературный процесс, причем своей характеристикой современных писателей и писателей XVIII века выстраивает определённую иерархию по их значимости для русской литературы. Этот взгляд несомненно интересен как исторический факт. Зависит значимость писателя, которую устанавливает Мар-кевич, как от фактической ценности наследия литератора, так и от вкусов литературной группы, к которой Маркевич принадлежал, а также от личных художественных или человеческих пристрастий автора поэмы. В статье показано, как Маркевичем выстраивается своеобразная пирамида литера-
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-012-00430.
© С. О. Курьянов, 2019
турных авторитетов, которая характеризует и литературную атмосферу 1820-х годов, и в целом сложившуюся к тому времени литературную иерархию, лёгшую в основу оценок этой ситуации в трудах литературных критиков 1830-1840-х годов и первых историй русской литературы.
Ключевые слова: русская литература начала XIX века, литературный процесс, литературная иерархия, литературный авторитет, литературный вкус, поэма, Н. А. Маркевич, «Димитрий Донской».
В 1850-е годы поэт, историк, этнограф, фольклорист, композитор Николай Андреевич Маркевич, окончивший в 1820 году Благородный пансион при Главном педагогическом институте в Петербурге, где сблизился с преподавателем русской словесности В. К. Кюхельбекером и где благодаря учителю произошло его знакомство с А. С. Пушкиным, А. А. Дельвигом и Е. А. Баратынским, создал хорошо известные научному миру и частично опубликованные [6; 9] мемуарные записки «Россия, Петербург, литература. 1817— 1820» [8]. Эти субъективные, не всегда исторически точные воспоминания ценны тем, что передают атмосферу тех лет - атмосферу прежде всего литературную. Исследователи литературного движения 1810-1820-х годов к запискам Н. А. Маркевича обращались и обращаются с завидным постоянством.
Но записки - это всё же воспоминания, которые были явлены свету спустя значительное количество лет после происходивших событий и возникших впечатлений, в значительной степени мифологизированных авторским сознанием.
Совсем иное впечатление производят суждения о литературной обстановке и писателях, запечатленные в неопубликованной поэме Н. А. Маркевича «Димитрий Донской» (1817-1828). Эти относящиеся к концу 1820-х годов впечатления поэта ценны и непосредственным эмоциональным отражением жизни, и свидетельством того, какими были его идейные и литературные пристрастия.
Цель данной статьи - используя текст неопубликованной поэмы «Димитрий Донской», показать, как усвоенное Н. А. Маркеви-чем русское литературное наследие XVIII - начала XIX веков формировало его литературные пристрастия и идейную позицию.
Характеристика современного Маркевичу литературного процесса дана поэтом в третьей песне поэмы. Весь сюжет этой части произведения построен на том, что заглавному герою во сне является богиня Бранная Россия, которая ведет его за собой в прекрасные чертоги, приоткрывает завесу над будущим страны и показывает то, ради чего он спешит на кровавую сечу с Мамаем. И видит князь свою могучую Родину, ее победы и свершения, выдающихся государственных деятелей, полководцев, писателей и поэтов - славу России, той России, ради которой ведет свое войско к берегам Дона Димитрий. Завершив показ картин исторических событий, которые последовали после Куликовской битвы, богиня представляет ему выдающихся деятелей русской литературы («Они с лица земли свевают, гонят мраки; От их светильников скрываются призраки» [7, л. 118 об.]2).
Сразу заметим, что гениальных представителей древнерусской литературы и литературы переходного периода (Епифания Премудрого, Похомия Логофета, Ермолая-Еразма, Максима Грека, Ивана Пересветова, Симеона Полоцкого, Феофана Прокоповича и многих других писателей XV - начала XVIII века, которые жили и творили после Куликовской битвы) в этом перечислении не будет, поскольку по традиции (робкие изменения которой в 1820-е годы лишь только начинались) считалось, что русская литература берёт своё начало с 30-х годов XVIII века, то есть с того времени, когда она переняла литературные формы и способы художественного отражения действительности у западноевропейских литератур. Ещё В. Г. Белинский в 1845 году, начиная «Портретную галерею русских писателей», писал об А. Д. Кантемире, что он «не столько начинает собою историю русской литературы, сколько заканчивает период русской письменности» (курсив Белинского. - С. К.) [1, с. 614]. Русской литературы до третьего десятилетия XVIII века, по Белинскому, не существовало, пока Кантемир не «начал собою историю светской русской литературы» [1, с. 614].
Говоря о гениях русской литературы, Маркевич начинает именно с личности Кантемира:
2 Далее в тексте статьи ссылки на этот источник даются после цитат в круглых скобках с указанием листа рукописи.
Там был тот Кантемир, что русским слогом миру Поведал истину, одев ее в сатиру
(л. 119).
Уважение к первому русскому поэту нового времени привил Маркевичу В. К. Кюхельбекер - «сатиры Кантемира были любимым его чтением» [6, с. 508]. Дань таланту Кантемира отдал и В. А. Жуковский, который был для юноши Маркевича непререкаемым авторитетом: имеется в виду работа старшего поэта «О сатире и сатирах Кантемира» [см.: 2], впервые опубликованная в «Вестнике Европы» в феврале-марте 1810 года. Авторитетность В. А. Жуковского для Маркевича объясняется не только значимостью в литературе, но также и тем, что отец Н. А. Маркевича, Андрей Николаевич, в последствии успешный дипломат, учился в Благородном пансионе и Московском университете в одно время с В. А. Жуковским и приятельствовал с ним.
В то же время нужно заметить, что характеризует Маркевич русских писателей, принёсших, по его мнению, несомненную славу России, по-разному, причём далеко не всегда в соответствии с их значимостью для русской литературы. Об одних он пишет кратко, перечисляя общеизвестные заслуги (это - А. Д. Кантемир, М. В. Ломоносов, М. М. Херасков, Д. И. Фонвизин, И. А. Крылов, Е. А. Баратынский), о других - развёрнуто, говоря об их заслугах пристрастно и эмоционально; здесь перечислены Г. Р. Державин, И. Ф. Богданович, В. А. Озеров, Н. М. Карамзин, К. Ф. Рылеев, И. И. Дмитриев, В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков, А. С. Пушкин. Такое разделение писателей, притом оказавших разное влияние на дальнейшее развитие русской литературы, можно объяснить, конечно, только теми вкусовыми предпочтениями Маркевича, которые были для него характерны в конце 1820-х годов, и ничем иным.
Попутно заметим, что, на наш взгляд, показательным является также то, какое пространство текста определено автором тому или иному поэту, хотя мы и не являемся сторонниками количественного подхода к тексту. Но в данном случае подобный подсчёт являет нам психологическую подоплёку обращения Маркевича к тому или иному автору. Так, Кантемиру, Фонвизину, Крылову и Баратынско-
му отведено по два стиха, Ломоносову и Хераскову - по четыре, Богдановичу, Дмитриеву, Жуковскому и Батюшкову - по шесть, Озерову - восемь, Карамзину и Рылееву - по четырнадцать, Державину - шестнадцать, Пушкину - двадцать шесть. Думается, такой количественный подсчёт хорошо подчёркивает иерархию писателей, соответствующую литературным вкусам автора поэмы второй половины 1820-х годов.
Таким образом, констатацией заслуг Кантемира Маркевич начинал характеристическое описание небольшой группы русских литераторов, без которых понимания литературных процессов нет, они упоминания несомненно заслуживают и поэтому о них непременно необходимо сказать, , но в число любимых авторов поэта не входят.
Кратко охарактеризован Д. И. Фонвизин: «Фонвизин с маскою, что выставил на свет / Всё закоснение бывалых скудных лет» (л. 119). Он просто представлен как драматург («с маскою») и сатирик («выставил на свет Всё закоснение»).
И. А. Крылов охарактеризован только как баснописец и очень прямолинейно: «Являлся там Крылов; призвав к себе зверей, / Велел им говорить уроки для царей» (л. 120).
В этом же ряду оказался Е. А. Баратынский, о котором сказано было только следующее: «Певец Финляндии, природы исполинской, / Там был изображен прелестный Баратынской» (л. 120), - и это все слова о нём. Данный факт вызывает недоумение, поскольку Баратынский был одним из первых молодых русских поэтов (наряду с А. С. Пушкиным и А. А. Дельвигом), с которым познакомился воспитанник Благородного пансиона Н. А. Маркевич на дружеских вечерах у В. К. Кюхельбекера. Спустя десятилетия поэт поставит Баратынского на высшие ступени в русской поэтической иерархии, назовёт «одним из наших лучших поэтов», отметив, что «живые, гармонические, свежие, глубоко и сильно прочувствованные, отчетливо и точно выраженные» стихи Баратынского отличало главное их качество: в них «всегда была мысль; это был поэт-мыслитель; для нас, да и для всей России поэт-мыслитель был неожиданною новостию...» [8, л. 63 об.], и даже будет оценивать стихи своего учителя Кюхельбекера его стихами, называя некоторые строчки «достойными Баратынского» [8, л. 22]. Но в конце 1820-х Е. А. Ба-
ратынский для Маркевича виделся только как «прелестный» «певец Финляндии».
Высочайшей оценки, хоть и краткого упоминания, удостаивался М. В. Ломоносов. Он - «и мыслей и сердец / Учитель пламенный, поэзии отец» (надо думать, русской поэзии, поскольку отец поэзии европейской - Гомер). Отмечены главные, по Маркевичу, заслуги Ломоносова: «Он лиру русскую настроил новым строем / И громозвучную хвалу воспел героям» (л. 119), то есть, во-первых, явился реформатором русского стихосложения, усовершенствовав начатое В. К. Тредиаковским дело по замене силлабической системы стихосложения на силлабо-тоническую. Примечательно, что Маркевич не упоминает Тредиаковского, поскольку придерживается сложившегося в литературной среде еще при жизни «дактило-хореического витязя» мнения о его бездарности. В начале 1840-х годов Маркевич в цикле статей и сатирических стихотворений «Шалости и фарсы лорда Меркуейча» неоднократно упомянет Тре-диаковского именно как образец тяжеловесной поэтической бесталанности [см. упомин. об этом: 4]. Во-вторых, Ломоносов предпочитал описанию частной жизни описание славных дел - отсылка автором читателя к ломоносовскому «Разговору с Анакреонтом»:
Хоть нежности сердечной В любви я не лишен, Героев славой вечной Я больше восхищен
[5, с. 762].
М. М. Херасков оказался в данной группе литераторов по нескольким причинам. Во-первых, Маркевич внутренне (внешне это никак не выражалось) признавал, что именно в эпическом творчестве Хераскова корни его поэмы «Димитрий Донской» и, думается, не видел других литературных форм, кроме формы эпической поэмы, которые могли бы передать языком художественной литературы судьбоносные для страны исторические события. Поэтому «там и Херасков был за то, что славил брань, / Победы русские и падшую Казань» (л. 119), то есть традиционно отмечает заслуги Хераскова как создателя «Россиады». Во-вторых, Маркевич осо-
бо указывает на значение Хераскова как прозаика и на его роман «Кадм и Гармония», в котором нашли отражение искания русской литературы конца XVIII века и в котором масонско-просветитель-ская мысль во многом подготавливала формирование будущих радикальных мыслей русской интеллигенции периода становления идеологии декабризма. По Маркевичу, заслуга Хераскова перед Россией в том, что в своём романе он «царствовать царям преподавал уроки» (л. 119).
Более развёрнуто, чем предыдущие литераторы, охарактеризованы И. Ф. Богданович, И. И. Дмитриев, В. А. Жуковский и К. Н. Батюшков. Им отдано по шесть стихов. Отношение к ним у автора поэмы не одинаково, причём, если исходить из слов, им адресованным, условно их можно объединить, вделив, с одной стороны, Богдановича и Батюшкова, с другой - Дмитриева и Жуковского.
Первые два поэта объединены автором (причём чисто внешне) как представители лёгкой поэзии, чьи стихи доставляют читателям эстетическое наслаждение. Так, стихи Богдановича, «как чистый мёд, с пера . лились; / В различных образах носились и вились» (л. 119). А Батюшков
... так волнует кровь Так сладостно поет и негу, и любовь, И песнь его, как юг; в ней что-то есть такое, Что в сердце, в душу льет нам чувство неземное, Что говорит уму, что телу говорит, Что нам дает восторг, роскошно веселит
(л. 120).
К оценке творчества Дмитриева и Жуковского Маркевич подходит прежде всего с точки зрения его значимости для российского патриотического сознания. Так, Дмитриев «Москвы освобожденье, / Гиперборейских царств чудесное паденье, / Бессмертье Ермака, крутой Иртыша брег, / И смерть Потемкина, и Волги шумный бег» прославил (л. 120) - указание на произведения Дмитриева «Освобождение Москвы» (1795), «Ермак» (1794), «Смерть князя Потёмкина» (1791), «К Волге» (1794). А Жуковский - «тот певец, что средь военных строев / Стоял за Родину и пел ее героев — / Во стане
воинов и на стене Кремля, / Когда в огне была вся русская земля» (л. 120) - имеется в виду посвященная героям Бородинского сражения элегия-ода «Певец во стане русских воинов» (1812). Во многом схоже наследие Дмитриева и Жуковского оценивает автор поэмы и со стороны его важности для отношения русского человека к миру и жизни: Дмитриев «дал науку жить, ... дал нам Апологи» (л. 120), то есть короткие (у Дмитриева - четверостишия) аллегорические стихотворные произведения дидактического содержания, изданные поэтом в 1826 году; а Жуковский «Россией мыслит, дышит, / И в голосе его душа родное слышит» (л. 120).
Может показаться странным, что Маркевич в своей поэме уделяет В. А. Озерову больше места, нежели, например, Ломоносову, Фонвизину или Жуковскому. Более того, Озеров, в отличие от других, «в лаврах восседал» (л. 119 об.). Такое подчеркнуто восхищенное отношение к драматургу в середине 1820-х годов можно объяснить, во-первых, не угасшей еще популярностью Озерова. Достаточно вспомнить, что А. С. Пушкин в первой главе «Евгения Онегина», опубликованной в 1825 году, говоря о театре, рядом ставил имена Д. И. Фонвизина, Я. Б. Княжнина, П. А. Катенина, А. А. Шаховского и между Княжниным и Катениным помещал В. А. Озерова: «Там Озеров невольны дани / Народных слез, рукоплесканий / С младой Семеновой делил.» [11, с. 12], правда Пушкин писал о «невольной дани народных слёз, рукоплесканий» (выделено нами. - С. К.), подчеркивая не вполне заслуженный успех Озерова, более обусловленный временем, обстоятельствами и игрой актёров. Маркевич же Озерова несомненно ставит в образец и в этом смысле более солидаризируется с публикой, которая к концу 1820-х годов драматурга не забыла. У автора поэмы Озеров «Из гроба древности . вызвал Антигону, / Он дал ей голос, жизнь» (трагедия «Эдип в Афинах», 1804), «Пред ним из тления вставал Агамемнон» («Поликсена», 1809), а также благодаря драматургу «древних бардов песнь внезапно пробуждалась, / И вновь Моины грудь Фингалом волновалась» («Фингал», 1805). Но второе, о чём Маркевич не пишет, так это о главной причине своего особого отношения к наследию В. А. Озерова. Для современников эта главная причина была очевидна. Поэма Маркевича называлась «Димитрий Донской», а самый большой литературный и театральный
успех пришелся на написанную Озеровым в период войн с Наполеоном в первое десятилетие XIX века трагедию «Дмитрий Донской» (1807), вызвавшую в публике небывалый патриотический подъём и оказавшую спустя два десятилетия непосредственное влияние на замысел поэмы Н. А. Маркевича.
Равное внимание поэт уделяет, предоставляя каждому по четырнадцать стихов, Н. М. Карамзину и К. Ф. Рылееву - писателям очень разным, непохожим, обладающим разной степенью литературного дарования, имеющим для русской литературы разное значение. Для Маркевича они во многом были равны, хотя и по-разному. Увлекаясь историей и уже в то время начав собирать документальные материалы по истории Украины-Малороссии, поэт, как и многие в то время, был очарован «Историей государства Российского» Н. М. Карамзина. Он, собственно, и отмечает в поэме в основном исторические заслуги писателя:
Во мрак протекшего сквозь покрывало ночи, Вперив орлиные пронзительные очи, Он глубину проник, потомству перед взгляд, Далеких подвигов являя длинный ряд, Клал неподкупною рукою, не бледнея, Печать проклятия на грозного злодея; Он пел Борецкую, Наталью и весну, Он в блеске выставил родную старину...
(л. 119 об.).
Понятно, что в данном перечислении заслуг Карамзина выделено то, что было наиболее ценным для Маркевича, а именно: в «Истории государства Российского» несомненная новость - далеко не позитивная оценка личности Ивана Грозного, а также исторический фон повестей «Марфа-Посадница, или покорение Новгорода» и «Наталья, боярская дочь». Упоминание весны в этом ряду тоже не случайно: речь, по-видимому, идёт о стихотворении «Весеннее чувство» (1793), в котором Карамзин не только восхваляет жизнетворное влияние весны, но и сокрушается по поводу вновь возникающего у людей весной желания военных действий, несущих горе и кровь:
Когда Природа оживает, Любовь сердца зверей питает, Он кровь себе подобных льет; Безумства мраком ослепленный И адской желчью упоенный, Терзает братий и друзей, Ко счастью вместе с ним рожденных...
[3, с. 116].
Важнейшим произведением Н. М. Карамзина Маркевич считает «Письма русского путешественника» (1792): «.долго странствуя, из мест чужих, далеких / Он много нам привез познаний, дум глубоких» (л. 119 об.).
Самыми восторженными и искренними стихами отдаёт Марке-вич дань уважения К. Ф. Рылееву. Тут важно понимать, что посвященные поэту-декабристу слова были написаны уже после того, как Рылеев не только был осуждён, но и казнён. Поэтому упоминания его имени в поэме отсутствует, но узнать «высокого певца» по характеристике, данной ему Маркевичем не сложно.
Знакомы они были заочно. Состояли в переписке, притом непродолжительной, в 1825 году, когда Маркевич направил в «Полярную звезду» свое стихотворное произведение «Битва (Отрывок из поэмы "Жизнь")», текст был набран в альманахе «Звездочка» - приложении к «Полярной звезде». Но все было остановлено 14 декабря.
В письме, сопровождающем «Битву», Маркевич писал, что является «малороссиянином», «истинным гражданином своего любезного Отечества», и заявлял: «.могу ли я хладнокровно читать Войнаровского и Наливайку? Примите мою и всех знакомых мне соотечественников благодарность, почтеннейший и благороднейший Кондратий Федорович. Будьте уверены, что благодарность наша искренняя, что мы до души чувствуем цену трудов Ваших, которые Вас и предков наших прославят. Мы не потеряли еще из виду деяний великих мужей Малороссии, во многих сердцах не уменьшилась прежняя сила чувств и преданности к Отчизне. Вы еще найдете у нас живым дух Полуботка. .Вы много сделали, очень много! .слава тому, кто прославляет величие души человеческой и
кому народы целые должны воздать благодарность. Исповедь На-ливайка врезана в сердцах наших и моем также» [10]. Отвечая Маркевичу, Рылеев благодарил: «Я писал, что чувствовал и никогда не думал, чтобы слабые труды мои заслужили такое лестное внимание потомков Хмельницкого и Наливайко. Не один Вы, многие из соотечественников Ваших подобным образом отзывались ко мне. Это такая награда, которая навсегда оставит меня в долгу перед Вашим отечеством» [12, с. 499].
Уже по акцентам, расставленным как Маркевичем, так и Рылеевым, можно видеть разность их взглядов. Младший поэт называет Полуботка, ставшего знаменем украинской национальной идеи, старший - Хмельницкого, добивавшегося единения Украины и России. Прочно связывает их Наливайко - символ беззаветного служения Отчизне.
Память о Рылееве Маркевич пронес через всю жизнь, а тогда, 1827 году в поэме писал:
Он там узрел еще высокого певца, Который гордо жил до самого конца, Всегда страстям своим указывал он меру, Любил он родину, свободу, славу, веру, И благородных чувств от света не таил, Все думы тайные соотчичам открыл Не спотыкался он, не потерял он силы, Как подходил к краю бесславныя могилы, любил он дочь, жену, любил он жизнь и честь, Но в жертву родине решился все принесть; Пел Святославову над греками победу, Пел Войнаровского, Хмельницкого, Рогнеду. Как лебедь, воспевал недальний свой конец. Божествен голос был, прекрасен был певец
(л. 119 об.-120).
Обратим внимание на то, что, считая казнь актом позорным и бесславным, гибель Рылеева Маркевич воспринимал как жертву Родине, ее свободе. Не случайно в связи с этим упомянуты думы «Святослав», где заглавный герой проявляет завидное упорство и
целеустремленность для достижения победы, и «Рогнеда», в которой героиня поднимает меч на тирана. В думе «Богдан Хмельницкий» и поэме «Войнаровский» герои готовы принять смерть ради освобождения Родины. Вот почему, не взирая на его «бесславный» конец, «певца» Маркевич называет «прекрасным», а его голос «божественным».
В 1831 году Маркевич, вновь не называя имени, но прозрачно намекая на него, тепло отозвался о Рылееве и его творчестве в предисловии к своим «Украинским мелодиям».
Обращаясь к личности Г. Р. Державина, Маркевич не жалеет слов и словесных красок:
Вот и Державин наш являлся в небесах, Он добродетель пел, вселял в злодеев страх; Паря, как некий дух, над лоном океанов, Всегда разоблачал пред миром истуканов; Блуждал он в сумраке задумчивых лесов, Среди сибирских тундр или безбрежных льдов, На высях гор, куда не долетают взгляды, Отколь с гранитных ребр катятся водопады; Любил он пышный стол, где пенится вино, Где с медом ковш резной и стерляди звено, Где сочный ананас, даров Помоны горы Манят уста к себе и услаждают взоры. Или меж русских дев, у взморья на брегу, Когда под песен лад те пляшут на лугу, — Трубу он в руки брал, иль арфу, иль цевницу, Пел Бога, пел любовь, вино, войну, царицу
(л. 119).
Посвященные классику стихи, видимо, не случайно разделены на две части: первая - большая (восемь стихов) несёт в себе нравственно-политический смысл и вторая - меньшая (шесть стихов) -бытовой, всё сказанное итожат две заключительные строки. На наш взгляд, удачное решение, которое даёт возможность утверждать, что лирика Державина хороша независимо от того, каковой является тема произведений. Оды Державина в приведённых стро-
_№ 3, 2019, вопросы русской литературы
ках воспроизводятся только намёками, только косвенно. В первой части иносказательно упоминаются «Властителям и судиям» (1780), «Водопад» (1791-1794), «Мой истукан» (1794), «Облако» (1806). Во второй - «Приглашение к обеду» (1795), «Русские девушки» (1799), «Евгению. Жизнь Званская» (1807). В заключительных строках -почти прямое указание на оду «Бог» (1784), а также косвенные намёки на оды «Спящий Эрот» и «Анакреон у печки» (обе - 1795), «Разные вина» (1782), «Взятие Измаила» (1791), «Фелица» (1782). «Этот гений образует большие таланты и убивает небольшие» [8, л. 22 об.], - запишет по памяти значительно позже слова Кюхельбекера Маркевич. «Державин непобедим в описаниях битв, огнедышащих гор, водопадов» [8, л. 81], - добавит уже от себя поэт.
Более всего восторженных слов в поэме адресовано А. С. Пушкину, который напрямую назван «великаном-поэтом» (л. 120):
В мечтах безбрежен был, как даль, как океан, Когда лежит на нем развившийся туман. В нём голос сладостен, как перед бурей море. С ним из певцов никто, никто не станет в споре
(л. 120 об.).
Перечисляя произведения Пушкина - «Бахчисарайский фонтан», «Братья-разбойники», «Цыганы» («В раздумье наклонясь, поёт нам про фонтан, / Или разбойников, или толпу цыган», л. 120), «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник» («Людмила и Руслан с Черкешенкой его...», л. 120 об.), Маркевич утверждает, что они
Пройдут и на пути не встретят ничего, Что б дивный их полет в веках остановило. Песнь благозвучная, где чувство говорило, Вовеки не умрет
(л. 120 об.).
Часть текста поэмы, посвященная Пушкину, подвергалась самой значительной правке, что говорит о непременном желании отточить и слог, и смысл до совершенства, и, тем не менее, оказалась едва ли не самой слабой - неглубокой, описательной, деклара-
тивной. Объяснения, на наш взгляд, с одной стороны, в небольшом поэтическом даровании Маркевича, которое не дало хотя бы частично приблизиться к художественному уровню старшего современника, что было необходимо для передачи значения его творчества для современной поэту русской литературы. С другой стороны, можно думать об определённой писательской «ревности» Мар-кевича, которая не позволила ему быть свободным в оценке пушкинского творчества и свела всю его характеристику к набору комплементарных фраз. Было отмечено лишь то, что являлось для поэтических кругов, в которых вращался Маркевич, расхожим мнением и было преподнесено в знакомых пушкинских образах и сравнениях. В поэме подчеркнуто вольномыслие Пушкина («Как Африки его тропические степи, / Он в городе не свой, он ненавидел цепи», л. 120 об.) и сравнение с Овидием («.на главу надев Овидия венец, / Узнал по опытам судьбу его и горе», л. 120), заимствованное и из пушкинского стихотворения «К Овидию» (1821), и из первой только что вышедшей к моменту написания поэмы главы «Евгения Онегина»:
Что знал он тверже всех наук... <... >
Была наука страсти нежной, Которую воспел Назон, За что страдальцем кончил он Свой век блестящий и мятежный В Молдавии, в глуши степей, Вдали Италии своей
[11, с. 8].
Еще не твёрдо осознавший степень своего дарования и своё предназначение Маркевич примеривал на себя звание выдающегося поэта. И поэма «Димитрий Донской» должна была, по его мнению, стать тем произведением, которое ввело бы его в ряд первых российских поэтов, поэтому Маркевич поэму заканчивает явлением Димитрию Донскому «певца еще другого» (то есть его самого, Маркевича):
лицо его было задумчиво, сурово, Казалось, он войну, кровавы битвы пел, На свитке свернутом в его руках узрел Властитель имена Бигича и Мамая, Тверского, Брянского, всех тех, что, поражая Орду татарскую, прославились пред ним Любовью к Родине и мщением святым. Вдруг князь затрепетал, лице его вспылало: Димитрий... Но рука богини покрывало Надернула на лик неведомый певца. Напрасно князь искал сокрытого лица...
(л. 120 об.; выделено Маркевичем. - С. К).
Тем не менее, желая собственно славы, Маркевич, завершая ряд современных ему деятелей литературы, всё же точно расставляет акценты, и, намекая на последствия недавней литературной борьбы, заявляет:
Пусть зависть, клевета Ее не чувствуют; пусть подлые уста В своем безумии прекрасное поносят; Жуковский, Карамзин похвал от них не просят; Они и Пушкин наш пойдут они в века И лавра не лишит <их> подлая рука!..
(л. 120 об.)
Последние четыре стиха были исправлены, причём правка, как думается, до конца доведена не была, и стихи остались недоработаны. Первоначально было:
В безумной гордости прекрасное поносят; Нет, гении похвал от них себе не просят! Безостановочно идут они в века, Венца лаврового с них не сорвет рука!..
(л. 120 об.).
Переделка, как заметно, значительно уступает первоначальному варианту, однако Маркевич, видимо, считал необходимым непременно назвать имена тех, кого считал знаменем современной ему русской литературы, что и сделал, хотя и не без стилистических шероховатостей.
Таким образом, как видим, небольшая часть третьей песни поэмы Н. А. Маркевича «Димитрий Донской», посвященная наиболее значительным, на взгляд поэта, представителям русской литературы XVIII - начала XIX века, содержит взгляд поэта на современный ему литературный процесс, причем своей характеристикой современных писателей и писателей XVIII века выстраивает определённую иерархию по их значимости для русской литературы. Этот взгляд несомненно интересен как исторический факт. Зависит значимость писателя, которую устанавливает Маркевич, как от фактической ценности наследия литератора, так и от вкусов литературной группы, к которой Маркевич принадлежал, а также от личных художественных или человеческих пристрастий автора поэмы.
Так, часть крупнейших русских писателей, таких, как А. Д. Кантемир, Д. И. Фонвизин, И. А. Крылов, удостоились лишь краткой и общепринятой характеристики. Несколько более развёрнутой, но от этого не менее схематичной оценки удостоились М. В. Ломоносов и М. М. Херасков, причём при характеристике последнего автор явно старался уйти от стереотипов.
Ещё более детально охарактеризован вклад в русскую литературу И. Ф. Богдановича, И. И. Дмитриева, В. А. Жуковского и К. Н. Батюшкова, причём первого и последнего автор поэмы объединяет как представителей лёгкой поэзии, что, конечно, нужно оценить как взгляд весьма поверхностный. Что же касается Жуковского и Дмитриева, то к оценке их творчества Маркевич подходит с точки зрения его значимости для российского патриотического сознания.
Выше предыдущих поэт оценивает творчество В. А. Озерова, но тут роль играет не столько литературная значимость, сколько вкус Маркевича, который к тому же при создании своей поэмы опирался на трагедию драматурга «Дмитрий Донской». Особое место отводит Маркевич Н. М. Карамзину и К. Ф. Рылееву. Причины тут разные: Карамзин ценен для поэта как историк, а к Рылееву он пи-
тает особо тёплые чувства как к поэту, изобразившему жизнь и героев Малороссии.
Самые высокие оценки Маркевич адресует творчеству и литературной деятельности Г. Р. Державина и А. С. Пушкина. Оба поэта рассматриваются в поэме как носители всеобъемлющего поэтического взгляда на мир и Россию. При этом Пушкин несомненно интереснее и разнообразнее, он назван «великаном-поэтом», но именно для его характеристики у Маркевича не хватает адекватных ярких изобразительно-выразительных средств.
Так выстраивается своеобразная пирамида литературных авторитетов, у основания которой А. Д. Карамзин, Д. И. Фонвизин и И. А. Крылов, а на самой вершине А. С. Пушкин, - пирамида, которая характеризует и литературную атмосферу 1820-х годов, и в целом сложившуюся к тому времени литературную иерархию, лёгшую в основу оценок этой ситуации в трудах литературных критиков 1830-1840-х годов и первых историй русской литературы.
Список использованных источников
1. Белинский, В. Г. Портретная галерея русских писателей. I. Кантемир / В. Г. Белинский // Белинский, В. Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. / АН СССР, Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом); редкол.: Н.Ф. Бельчиков (гл. ред.) и др. - М. : Изд-во АН СССР, 1955. - Т. 8. Статьи и рецензии. 1843-1845 / [тексты подгот. В. С. Спиридоновым; коммент. Ф. Я. Приймы, В. С. Спиридонова; ред. А. Г. Дементьев]. - С. 613-634.
2. Жуковский, В. А. О сатире и сатирах Кантемира / В. А. Жуковский // Жуковский, В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах / ред. коллегия: И. А. Айзикова, Э. М. Жилякова, Ф. 3. Канунова, В. С. Киселев, О. Б. Лебедева, И. А. Поплавская, Н. Б. Реморова, А. С. Янушкевич (гл. редактор). - Т. 12. Эстетика и критика / ред. А. С. Янушкевич, О. Б. Лебедева. - М.: Языки славянских культур, 2012. - С. 217-246.
3. Карамзин, Н. М. Полное собрание стихотворений / Н. М. Карамзин; вступ. ст., подгот. текста и прим. Ю. М. Лотмана. - М.; Л.: Советский писатель, 1966. - 424 с. - (Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание).
4. Курьянов, С. О. Неопубликованные статьи Н. А. Маркевича против О. И. Сенковского («Шалости и фарсы лорда Меркуейча») / С. О. Курьянов // Вопросы русской литературы. - Вып. 2 (54). -Львов: Изд-во при ЛьвовГУ, 1989. - С. 128-133.
5. Ломоносов, М. В. Разговор с Анакреонтом / М. В. Ломоносов // Ломоносов, М. В. Полное собрание сочинений / АН СССР; [глав. ред.: С. И. Вавилов, Т. П. Кравец; редкол.: В. В. Виноградов, Б. Д. Греков, А. А. Елисеев, Г. А. Князев, В. Л. Ченакал]. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950-1983. - Т. 8: Поэзия. Ораторская проза. Надписи. 1732-1764 гг / [Ред.: В. В. Виноградов, А. И. Андреев, Г. П. Блок]. - 1959. - С. 761-767.
6. Маркевич, Н. А. Воспоминания о встречах с Кюхельбекером в 1817-1820 гг. / Н. А. Маркевич; публ. и коммент. Н. Г. Розен-блюма; предисл. А. А. Орловой // Декабристы-литераторы: Лит. Наследство: т. 59 / АН СССР. Отд-ние лит. и яз. - М.: Изд-во АН СССР, 1954. - [Ч.] I. - С. 501-512.
7. Маркевич, Н. А. Димитрий Донской. Поэма / Н. А. Маркевич // Опыты в стихах и прозе: Кн. II: 1828. - РО ИРЛИ, ф. 488, оп. 1, д. 4. - Песнь первая. - Лл. 43-54; Песнь вторая. - Лл. 5-17; Песнь третья. - Лл. 109-120 об.
8. Маркевич, Н. А. Записки Н. А. Маркевича: 1817-1820 г. / Н. А. Маркевич. - РО ИРЛИ, ф. 488, оп. 1, д. 82.
9. Маркевич, Н. А. Из воспоминаний / Н. А. Маркевич // А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: в 2-х т.: т. 1. / вступ. статья В. Вацуро; сост. и коммент. В. Вацуро, М. Гиллельсона, Р. Иезу-итовой, Я. Левкович. - М.: Хуцож. лит., 1985. - С. 153-165.
10. Маркевич, Н. А. Письмо его к Рылееву К. Ф.: 25 сентября 1825 / Н. А. Маркевич. - РО ИРЛИ, ф. 269, оп. 1, д. 55.
11. Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений: в 17 т. / А. С. Пушкин; ред. комитет: М. Горький, Д. Д. Благой, С. М. Бонди, В. Д. Бонч-Бруевич, Г. О. Винокур, А. М. Деборин, П. И. Лебедев-Полянский, Б. В. Томашевский, М. А. Цявловский, Д. П. Якубович; Зав. ред. В. Д. Бонч-Бруевич; Худож. С. Богачев; Факс. ориг. рукописей подгот. Н. Стольниковым. - М.: Воскресенье, 1994-1996. -Т. 1-19. - Переиздание. - Т. 6. Евгений Онегин / Ред. Б. В. Тома-шевский. - 1995. - 700 с.; ил.
12. Рылеев, К. Ф. Из неизданной переписки. Письма К Ф. Б. Булгарину, А. Ф. Воейкову, П. А. Вяземскому, Д. И. Завалишину, Н. А. Маркевичу, в Московский цензурный комитет, Ф. А. Рылееву / К. Ф. Рылеев // Декабристы-литераторы: Лит. Наследство: т. 59 / АН СССР. Отд-ние лит. и яз. - М.: Изд-во АН СССР, 1954. - [Ч.] I. - С. 137-154.
LITERARY REPUTATIONS AND AUTHORITIES OF THE
18TH - FIRST DECADES OF THE 19TH CENTURY (BASED ON THE PAGES OF THE UNPUBLISHED POEM BY N. A. MARKEVICH DIMITRIDONSKOY)
Kuryanov Sergey Olegovich,
Doctor of Philology, Associate Professor, Head of the Department of Russian and Foreign Literature, Tauride Academy, V. I. Vernadsky Crimean Federal University, e-mail: so_k@inbox.ru
A small part of the third song of N. A. Markevich's poem Dimitri Donskoy, dedicated to the most significant, in the opinion of the poet, representatives of Russian literature of the 18th - early 19th centuries, contains the poet's view of the contemporary literary process, and its characteristics of contemporary writers and writers of the 18th century builds a certain hierarchy according to their significance for Russian literature. This view is undoubtedly interesting as a historical fact. The significance of the writer, which Markevich establishes, depends both on the actual value of the writer's heritage and on the tastes of the literary group to which Markevich belonged, as well as on the personal artistic or human predilections of the author of the poem. The article shows how Markevich builds a kind of pyramid of literary authorities, which characterizes the literary atmosphere of the 1820s, and the literary hierarchy that had developed by that time, which formed the basis for assessments of this situation in the writings of literary critics of the 1830-1840s and the first histories of Russian literature.
Keywords: Russian literature of the 18th - early 19th centuries,
the literary process, the literary hierarchy, literary authority, literary taste, poem, N. A. Markevich, Dimitri Donskoy.
Reference
1. Belinskiy, V G. Portretnaya galereya russkikh pisateley. 1. Kantemir [Portrait Gallery of Russian Writers. 1. Cantemir] / V. G. Belinskiy // Belinskiy, V. G. Polnoye sobraniye sochineniy: V 13 t. / AN SSSR, In-t rus. lit. (Pushkin. dom); redkol.: N.F. Bel'chikov (gl. red.) i dr. - M. : Izd-vo AN SSSR, 1955. - T. 8. Stat'i i retsenzii. 1843-1845 / [teksty podgot. V. S. Spiridonovym; komment. F. YA. Priymy, V. S. Spiridonova; red. A. G. Dement'yev]. - P. 613-634.
2. Zhukovskiy, V. A. O satire i satirakh Kantemira [About the satire and satyrs of Cantemir] / V. A. Zhukovskiy // Zhukovskiy, V. A. Polnoye sobraniye sochineniy i pisem: V dvadtsati tomakh / red. kollegiya: I. A. Ayzikova, E. M. Zhilyakova, F. 3. Kanunova, V. S. Kiselev, O. B. Lebedeva, I. A. Poplavskaya, N. B. Remorova, A. S. Yanushkevich (gl. redaktor). - T. 12. Estetika i kritika / red. A. S. Yanushkevich, O. B. Lebedeva. - M.: YAzyki slavyanskikh kul'tur, 2012. - P. 217-246.
3. Karamzin, N. M. Polnoye sobraniye stikhotvoreniy [Complete collection of poems] / N. M. Karamzin; vstup. st., podgot. teksta i prim. YU. M. Lotmana. - M.; L.: Sovetskiy pisatel', 1966. - 424 p. - (Biblioteka poeta. Bol'shaya seriya. Vtoroye izdaniye).
4. Kur'yanov, S. O. Neopublikovannyye stat'i N. A. Markevicha protiv O. I. Senkovskogo («Shalosti i farsy lorda Merkuyeycha») [Unpublished articles by N. A. Markevich against O. I. Senkovsky (Pranks and Farces of Lord Merkueich)] / S. O. Kur'yanov // Voprosy russkoy literatury. - Vyp. 2 (54). - L'vov: Izd-vo pri L'vovGU, 1989. - P. 128-133.
5. Lomonosov, M. V. Razgovor s Anakreontom [Conversation with Anacreont] / M. V. Lomonosov // Lomonosov, M. V. Polnoye sobraniye sochineniy / AN SSSR; [glav. red.: S. I. Vavilov, T. P. Kravets; redkol.: V. V. Vinogradov, B. D. Grekov, A. A. Yeliseyev, G. A. Knyazev, V. L. Chenakal]. - M.; L.: Izd-vo AN SSSR, 1950-1983. - T. 8: Poeziya. Oratorskaya proza. Nadpisi. 1732-1764 gg / [Red.: V. V. Vinogradov, A. I. Andreyev, G. P. Blok]. - 1959. - P. 761-767.
6. Markevich, N. A. Vospominaniya o vstrechakh s Kyukhel'bekerom v 1817-1820 gg. [Memoirs of the meetings with Kbchelbeker in 1817-
1820] / N. A. Markevich; publ. i komment. N. G. Rozenblyuma; predisl. A. A. Orlovoy // Dekabristy-literatory: Lit. Nasledstvo: t. 59 / AN SSSR. Otd-niye lit. i yaz. - M.: Izd-vo AN SSSR, 1954. - [CH.] I. - P. 501512.
7. Markevich, N. A. Dimitriy Donskoy. Poema [Dimitri Donskoy. Poem] / N. A. Markevich // Opyty v stikhakh i proze: Kn. II: 1828. - RO IRLI, f. 488, op. 1, d. 4. - Pesn' pervaya. - Fol. 43-54; Pesn' vtoraya. -Fol. 5-17; Pesn' tret'ya. - Fol. 109-120 ob.
8. Markevich, N. A. Zapiski N. A. Markevicha: 1817-1820 g. [Notes ofN. A. Markevich: 1817-1820] / N. A. Markevich. - RO IRLI, f. 488, op. 1, d. 82.
9. Markevich, N. A. Iz vospominaniy [From the memoirs] / N. A. Markevich // A. S. Pushkin v vospominaniyakh sovremennikov: v 2-kh t.: t. l. / vstup. stat'ya V. Vatsuro; sost. i komment. V. Vatsuro, M. Gillel'sona, R. Iyezuitovoy, YA. Levkovich. - M.: Khudozh. lit., 1985. - P. 153-165.
10. Markevich, N. A. Pis'mo yego k Ryleyevu K. F.: 25 sentyabrya 1825 [His letter to K. Ryleyev: September 25, 1825] / N. A. Markevich. - RO IRLI, f. 269, op. 1, d. 55.
11. Pushkin, A. S. Polnoye sobraniye sochineniy: v 17 t. [Complete works: in 17 vol.] / A. S. Pushkin; red. komitet: M. Gor'kiy, D. D. Blagoy, S. M. Bondi, V. D. Bonch-Bruyevich, G. O. Vinokur, A. M. Deborin, P. I. Lebedev-Polyanskiy, B. V. Tomashevskiy, M. A. Tsyavlovskiy, D. P. Yakubovich; Zav. red. V. D. Bonch-Bruyevich; Khudozh. S. Bogachev; Faks. orig. rukopisey podgot. N. Stol'nikovym. - M.: Voskresen'ye, 19941996. - T. 1-19. - Pereizdaniye. - T. 6. Yevgeniy Onegin / Red. B. V. Tomashevskiy. - 1995. - 700 p.; il.
12. Ryleyev, K. F. Iz neizdannoy perepiski. Pis'ma K F. B. Bulgarinu, A. F. Voyeykovu, P. A. Vyazemskomu, D. I. Zavalishinu, N. A. Markevichu, v Moskovskiy tsenzurnyy komitet, F. A. Ryleyevu [From an unpublished correspondence. Letters To F. B. Bulgarin, A. F. Voeikov, P. A. Vyazemsky, D. I. Zavalishin, N. A. Markevich, to the Moscow Censorship Committee, F. A. Ryleev] / K. F. Ryleyev // Dekabristy-literatory: Lit. Nasledstvo: t. 59 / AN SSSR. Otd-niye lit. i yaz. - M.: Izd-vo AN SSSR, 1954. - [Ch.] I. - P. 137-154.
