Линия мир-вещь-слово в поздней онтологии М. Хайдеггера Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

удк 141.3 А.В. Степин*

ЛИНИЯ МИР — ВЕЩЬ — СЛОВО В ПОЗДНЕЙ ОНТОЛОГИИ М. ХАЙДЕГГЕРА

В статье предлагается оригинальный подход к поздним текстам М. Хайдеггера, предполагающий не накидывание на них жестких всеобъемлющих структур, а проведение отдельных смысловых линий. Этот подход реализован на примере линии мир-вещь-слово, конечная формула которой, после проведенного анализа, обозначена следующим образом: мир-«четверица», веществясь вещью, входит в полноту своего присутствования как сущего поэтическим словом.

Ключевые слова: Хайдеггер, линия, мир, вещь, слово.

А. V Stepin

The Line “World — Thing — Word” in Late Heidegger’s Ontology

The article offers an original approach to Heidegger’s late texts, which suggests drawing separate semantic lines in them, rather than adhering to them rigid overwhelming structures. This approach is realized on the basis of the example of the line “the world — the thing — the word”, the final wording of which, on having conducted the analysis, is defined as follows: the-world-“the-fourfold”, being materialized by the thing, enters the fullness of its presence as beings with a poetic word.

Key words: Heidegger, line, world, thing, word.

Мартин Хайдеггер еще при жизни стал классиком философии XX в. Незадолго до своей смерти он написал: «Unterwegs im Wegfeld des sich wandelnden Fragens des mehrdeutungen Seinsfrage», «на пути среди троп изменяющихся вопрошаний многозначного вопроса о бытии» [14, S. 437]. Это строчка из незавершенных набросков предисловия к собственному собранию сочинений, над которым он работал последние годы жизни. Эта строчка — последний комментарий Хайдеггера к своему наследию. Ей он пытается прописать свой метафизический топос в истории вопрошания о бытии, т.е. в истории фило-

* Антон Владимирович Степин — аспирант, ассистент кафедры философии и гуманитарных наук Нижегородского государственного педагогического университета им. К. Минина, [email protected].

104

Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2014. Том 15. Выпуск 2

софии. Но что хотел Хайдеггер сказать этими словами? Прежде всего, то, что путь есть собирающее троп. Путь есть судьба, поэтому мы говорим «наши пути разошлись». Путь Хайдеггера — это путь спрашивания о бытии. Но по этому пути можно пройти разными тропами. Разные стратегии могут быть задействованы в подкрадывании к главному феномену Всего в его тотальности. И сбывшаяся персональная интеллектуальная история немецкого мыслителя ярко свидетельствует нам об этом. Беглый сказ, показывающий Хайдеггера, обнаружит в нем, по крайней мере, две таких тропы: тропа Dasein, раскрываемая наиболее полно в «Бытии и времени» и тропа позднего Хайдеггера, раскрытию которой посвящены тексты, написанные после середины тридцатых годов. Эти подступы не противоречат друг другу, они по-разному выводят к одному.

Наличие разных троп-подступов, признаваемое Хайдеггером, уже свидетельствует о сложности систематизации его мышления. Если ранний Хайдеггер мыслит формально-логически, и отсюда мы можем сделать вывод о возможности более или менее успешных попыток объять его философию структурой, то поздний Хайдеггер совсем не таков. Он не пишет больших произведений. В основном это доклады, статьи, записки. Свою мысль он излагает крайне «темно», как это делал один из самых чтимых им мыслителей — Гераклит. Тексты рассчитаны на слушание и в-слушивание, а не на чтение. Их основа — образность, а не логическая выверенность, поскольку целью текста или доклада является не строгое выстраивание аргументации в защите некоторого тезиса, а репрезентация специфического способа мыслить. Следование традиционной логике повествования означало бы лишь декламирование деструкции западноевропейской метафизики (ранний Хайдеггер), а не саму деструкцию (поздний Хайдеггер). При этом последняя оказывается положительной, поскольку является не просто чистым актом отрицания, но показывает, даже заражает искомым — подлинным миром «четверицы».

Поэтому наиболее эффективной стратегией интерпретации поздних текстов является не накидывание на них жестких структур, что, в конечном счете, ведет или к насилию над Хайдеггером, или к «недотягиванию» до Хайдеггера, а проведение по ним линий. Но эти линии не просто прямые, они собирает собой неровности, складки, обуславливающие содержательную составляющую. Складка — это некий смысловой сгусток на линии бессодержательной связи. Ровность линии не значит ничего без нанесенных на нее складок. Так линия становится расположенностью в ряд сущностно связанных друг с другом понятий, образов; чертой, проведенной по плоскости; контуром мысли на поверхности слов. И нижеследующий текст есть не что иное, как попытка балансирования на одной из множества таких линий, рожденных Heideggerwelt. Это линия мир — вещь — слово. Первая ее складка — «мир».

1. Мир — понятие, которое сохраняется в фокусе интенции Хайдеггера с самых ранних работ. От «подручного» мира «Бытия и времени» (1927), он приходит к миру как открытости в «Истоке художественного творения» (1935). Но это не последнее слово Хайдеггера о мире. В докладе «Вещь» (1950) можно обнаружить следующее: «Мы именуем событие зеркальной игры едино-сложен-ности земли и неба, божеств и смертных миром» [6, с. 449]. Сама эта «едино-сложенность» названа Хайдеггером «четверицой» (das Geviert). Большинство

исследователем сходится во мнении о том, что «четверица» — центральный образ его позднего мышления [18, в. 76]. И с этим трудно не согласиться, но нужно и добавить что это один из самых сложных для интерпретации образов-понятий, вообще рожденных его мыслью, о чем свидетельствует внушительное количество оригинальных истолкований этого концепта. Только в пространстве русского языка созданы, по крайней мере, три: нумерологическое Е.В. Фалева [3], топологическое В. А. Подороги [2] и мистико-политическое А. Г. Дугина [1]. Все они имеют право на существование. Таков Хайдеггер.

Пеггелер, один из самых значимых исследователей творчества Хайдеггера, пишет в своем фундаментальном сочинении: «Когда Хайдеггер мыслит мир как четверицу, он мыслит вслед старейшим идеям. Человек, которому мифический опыт мира еще был родным, испытывает его как бракосочетание земли и неба, а самого себя как смертного, стоящего под гнетом бога» [17, с. 248]. Это мифологическая трактовка. Она в некотором роде снимает собой вышеуказанные и более остальных говорит о Хайдеггере, нежели о топосах мысли его интерпретирующих исследователей. На миф указывает и реальность «четверицы» (что может быть «реальнее» мира?); и ее синкретичность (принципиальная непостижимость средствами формальной логики); и эмоциональная окрашенность (лишь согласно внутренней предрасположенности, ладу, строю можно понять ее «зеркальную игру»); и принципиальное исключение субъект-объектных отношений из ее пространства (человек здесь не подлежащее, полагающее нечто противостоящее, а момент игры смыслов; он и есть миф, мир) и т.д. Философ описывает моменты, составляющие «четверицу», следующим образом:

«Земля растит и носит, питая, плодит, хранит воды и камни, растения и животных. <.. .> Небо — это путь Солнца, бег Луны, блеск звезд, времена года, свет и сумерки дня, тьма и ясность ночи, милость и неприютность погоды, череда облаков и синеющая глубь эфира. <...> Божества — это намекающие посланцы божественности. Из нее потаенно правящей, является Бог в своем существе, которое изымает его из всякого сравнения с присутствующим. <.. .> Смертные — это люди. Они зовутся смертными, потому что в силах умирать. Умереть значит: быть способным к смерти как таковой» [6, с. 448].

Словами Хайдеггера оживает миф о свадьбе Земли и Неба, рождающих Жизнь. «Небо» и «земля» здесь — топологические ориентиры «четверицы». На «земле» и под «небом» основывают свое жительство смертные, т. е. люди. Смертность — главнейшая характеристика человеческого существования. Осиливая смерть как смерть, человек впервые получает возможность осуществить отношение себя к бытию как таковому. Это смертное существо ждет знаков божественного. Божественность же есть святость, тайна, даль священного, это намоленность храма и его молчание.

Четыре момента «четверицы» находятся в ситуации «зеркальной игры». Связь между ними подобна связи между монадами Лейбница или тому, что Гераклит называл словом 7г6Я,8|ао<;. «Война — отец всего и всего царь; одних она объявляет богами, других — людьми; одних творит рабами, других — свободными» [4, с. 202]. ПоА^цск; Гераклита — это изначальное единство противо-

положностеи, сохраняющее напряженность между значениями антагонистов и при этом никогда не выводящее их за свои границы. Лишь в Борьбе боги становятся богами, а люди людьми. Вытаскивание какого-либо противника из ее события рушит сам смысл происходящего. Оно рушит гармонию. Хайдеггер, говоря о «зеркальной игре четверицы», создает нечто подобное квадролектике бытия, которая преподносится как новый (или давно упущенный) принцип, противопоставляемый господствовавшим в интеллектуальной истории Запада принципам единства, дуализма и троичности.

Мысль Хайдеггера очень тонка и глубинно религиозна. Порою те вещи, о которых пытается сказать философ, требуют не языка философии, а языка поэзии или даже языка богословия. Поэтому поздний Хайдеггер, разочаровавшись в первом, часто обращается к Ф. Гельдерлину, P.M. Рильке, Г. Траклю, Р. Шару, ждет ответа от Экхарта и Псевдо-Дионисия Ареопагита. Невозможность схватывания сущности «четверицы» формальным языком и заставляет философа обратиться к мифопоэтической речи. Вводя в мифологическое пространство следящего за своей мыслью, Хайдеггер пытается приобщить его к древнему опыту мира. Но зачем он это делает? Да затем, что этот миф-«четверица»-мир оказывается пределом спрашивания о бытии. Не случайно философ под конец жизни начал писать слово «бытие» (das Sein) не только как Seyn (возможным эквивалентом этому будет русское «бытиё»), но и вообще отказался от позитивного его употребления. Seifi — теперь пишет Хайдеггер. Примечательно и уточнение, которое он делает в тексте «К вопросу о бытии» (1955): «Знак перечеркивания, конечно же, не означает лишь негативное вычеркивание бытия. Он указывает скорее на четыре стороны четверицы и их собирание в месте перекрещивания» [16, S. 411]. «Четверица» — это лик самого бытия, того самого бытия, которым и грезит Хайдеггер. Но этот лик закрыт маской, или личниной. Имя личины — «по-став», das Ge-stell. Ge-stell является сущностью той установки, которую мы инертно воспринимаем вместе с культурой номинально с Платона, а фактически с Декарта. Установки, которая сводит мир к ресурсу, средству удовлетворения наших желаний, к картине, к маске, наконец.

2. Вторая складка линии — вещь. В уже упомянутом докладе «Вещь» Хайдеггер пишет: «Веществуя, вещь дает пребыть собранию четверых — земле и небу, божествам и смертным — в одно-сложности их собою самой единой четверицы» [6, с. 448]. «Четверица»-мир-миф-бытийный лик локализуется вещью. Ее сущностью является способность быть местом присутствия мира, способность собирания «четверицы» в одном топосе. Присутствие в вещи мира-«четверицы» задает ее онтологический уровень. Онтическим же уровнем будет ее конкретность, свойкость, тот неповторимый способ, каким она о-существляет, т. е. делает сущим, мир. Это не менее важный уровень, поскольку если вещь всего лишь место сборки мира, т. е. то, где он пребывает, тогда она теряет свою самость и, по существу, мы имеем везде лишь одну миро-вещь. Присутствие мира говорит нам о подлинной вещи, об осуществлении вещи как вещи. Но вещь конкретна. Ее конкретность задается специфическим способом, каким «четверица» вводится в присутствие.

Как случается, что мир приходит вещью? Может ли он прийти чем-либо другим? Хайдеггер дает ответы на эти вопросы в тексте «Вопрос о технике»,

рассматривая жхг|СТ1<; или «про-из-ведение» и «производство». Различие этих двух способов заключается в том, как нечто приходит к присутствию. В случае «производства» его заставляют выйти, в случае «про-из-ведения» оно выходит само. Отсюда эксплуатация и извлечение, переработка и накопление, распределение и преобразование,— характерные черты «производства». Но в чем сущность самого «производства»? «Производство» стоит на вызове [11, с. 141], обращенном к природе. Вызов же может явиться только тогда, когда имеется отчужденность, некоторая даль. Именно отчужденность человека от фистца скрывается за этим способом раскрытия. Кажется, так было всегда, причем это отдаление по мере сбывания истории все нарастает и нарастает. Но все-таки решающий момент таится в Новом времени. Истолкование природы как res extensa, сведение ее к математически просчитываемому «пред-мету», к «представленности» и есть отчуждение, обоснованное теоретически.

Мир, сведенный к «пред-мету», становится картиной. Говоря «картина мира», мы имеем в виду нечто большее, чем просто изображение чего-либо (в данном случае полотна сущего в целом). Мы имеем здесь сам мир, явившийся нам определенным образом. При этом образ или способ представленности определяется человеком, тем, как для него «обстоит дело» с миром, что напрямую зависит от понимания бытия в данную эпоху. «Картина мира, сущ-ностно понятая, означает... не картину изображающую мир, а мир, понятый в смысле такой картины» [7, с. 69]. Отсюда необходимо следует редукция мира до картины, когда именно она является критерием существования того или иного сущего, а не наоборот. Тем самым сущее в целом лишается возможности войти в картину, а человек, ее устанавливающий, становиться «господином» всего, что есть.

В «пред-мете» еще светится мир, хоть и пропущенный через пелену субъектности. Если его нельзя назвать местом мира, то можно, по крайней мере,— намеком на мир. Другое мы обнаруживаем в радикальном варианте «пред-мета» — «стоящем-в-наличии» [8, с. 315]. «Стояние-в-наличии» есть не что иное, как ситуация готовности для дальнейшего «производства». «Стоящее-в-наличии» уже не противостоит нам как «пред-мет», т. е. как нечто внешнее, поскольку не обладает самостоятельным существованием. «Стояние-в-наличии» есть для нас исходя из своего функционирования или того, что оно действует, работает, вовлечено в поставление. Так авиалайнер на взлетной полосе, не только не является вещью, но и не есть и «пред-мет». Мы можем представить его в этом качестве, но на самом деле, в сущностном горизонте, он есть только «стоящее-в-наличии», поскольку каждая его составляющая служит лишь возможности использования, а именно транспортировки чего-либо, будь то пассажиры или грузы. Авиалайнер держится только функцией.

«Пред-мет» и «стоящее-в-наличии» — это знамения эпохи забвения бытия, власти его личины-«постава», которую Хайдеггер видит в современности. Но он грезит не этим миром (который мы даже миром-то можем назвать только условно). Ему нужен мир Истока, мир «четверицы», просто мир, в котором сбывается «про-из-ведение», повсюду царствует близость, а человек как смертный, как «пастух бытия» охраняет веществование вещей.

Но что такое «про-из-ведение»? «Про-из-ведение», или 7ТО1Г|сл<;, есть способ истинствования, это событие перехода потаенного в непотаенное. Широта этого слова, взятого в контексте греческой культуры, объемлет собою не только труд ремесленника и художника, но и сам фистц, или «самобытное вырастание». Последний предстает даже как жлг|суи; в «высшем смысле», ибо сам несет в себе свое начало, начало «про-из-ведения», в отличие от жлг|сп<;а ремесла и художеств, которым необходим человек в качестве собирающего повода произведенности.

Ранее мы обнаружили отчужденность, скрывающуюся за «производством». Здесь же, ведя разговор о «про-из-ведении», мы тем высказываемся и о близости. Близость не есть характеристика располагающихся рядом. Близость говорит о сущностных областях. Так, самое близкое нам пространственно (физически) может быть самым далеким сущностно и наоборот. Но что есть пространство? Оно значит «простирание», «простор», свободный от преград. «Простор» в свою очередь есть «высвобождение мест». Последнее здесь важнее, поскольку не «место располагается в заранее данном пространстве типа физически-технического. А это последнее впервые только и развертывается под влиянием мест...» [9, с. 435]. Место же и есть вещь, т. е. та область, которой приближается мир, которой он выходит на простор. Поэтому мы можем назвать вещью и Бога, и камень, и книгу, и медведя. Близость, такой феномен, который нельзя непосредственно обнаружить как некую самость, как конкретное бытие. Мы сталкиваемся с близостью скорее, «следуя за тем, что вблизи. Близко к нам то, что мы обычно называем вещами» [6, с. 450]. Так и «про-из-ведение» есть по существу выхождение на простор вещи-мира. Человек здесь — помощник и наблюдатель, который, являясь близким (моментом «четверицы»), не делает из себя основание происходящего, не превозносится до «господина бытия».

Но что сейчас стало с вещью? Можем ли мы где-нибудь ее еще обнаружить? Ответ таков: вещь не исчезла, не потеряла своего бытия. Она стала «бес-призорной», заслоненная «по-ставом». Так «по-став» «за-ставляет» собой и близость мира, приближаемую вещью. Причем он «за-ставляет» и саму эту «за-ставленность». В итоге мы имеем не самобытную вещь, а закороченные на нас же самих симулякры: рекламные ролики, глянцевые журналы, технические новинки-гаджеты, т. е. «вещицы».

3. Слово — завершающая складка линии. Став вещью, мир нуждается в нем, как в том, что засвидетельствует его присутствие, приведет к окончательному о-существлению. Хайдеггер разглядел слово и вещь, взяв их вместе, интерпретируя стихотворение Штефана Георге «Слово» (1957). Вот заключительная строфа этого творения: «Не быть вещам, где слова нет» [10, с. 420]. Поясняется она так: «Власть слова вспыхивает как у-словление веществования вещи. Слово начинает светиться, как то собирание, которое впервые вводит присутствующее в его присутствование» [10, с. 432]. В «у-словлении» слышится условие, а в нем, в свою очередь, дает о себе знать основание. Но, между тем, это неверное толкование. Под «у-словлением» здесь следует мыслить допущение или, лучше, разрешение. Причем разрешение будет двояким. Это и согласие на совершение чего-либо, а именно события мира, и то разрешение, которым обозначают в музыке возврат мелодии к тонике лада. Последнее слышится

также в словах «загадка разрешилась» или в давно забытом «разрешиться от бремени». Слово здесь разрешает вещь, разрешает оно напряженность, возникшую в эпоху господства «по-става». Вещь замолчавшая обретает словом голос и дает пребыть «четверице мира».

Мы говорим «вещь молчит». Кажется, этим в наше разыскание приходит противоречие, поскольку отсутствие слова должно указывать на отсутствие вещи. Но это противоречие ложное. Разрешение уже предполагает собой разрешаемое. Но лишь разрешение вводит последнее в пространство, где оно может быть схвачено как сущее и уж тем более как бытие. Вещь замолкает, как только человек ставит себя в некоторое к ней отношение. Говоря об отношении, мы скрываем за словами от-ступание. В от-ступании вещь становится предметом и замолкает. Зеркальная игра четверицы мира распадается тем, что «смертные» становятся субъектами, значит — полагающими мир.

Слово и вещь взаимно принадлежат друг другу. Этим наступает интересный момент. Здесь русский язык начинает подыгрывать Хайдеггеру, поскольку этимологически слово «вещь» восходит к общеславянскому vektb, сродному с древнеиндийским vakti — «говорит», «рассказывает», с латинским vox — «голос», «глас» и с древнегреческим s7rooq — «слово», «речь» [12, с. 149]. В пространстве русского языка вещь вещает, говорит. В немецком же Ding звучит древненемецкое thing, dine — «собрание», «собирание». Это слово ближе к русскому «вече», совет [13, с. 78]. Для установления связи Хайдеггер и обращается к поэзии, к стихотворению Георге «Слово». Так, подыгрывая, тем самым одаривая, наш язык и скрадывает.

Вещь как вещь мы можем назвать теперь онтологическим высказыванием мира, высказыванием, которое одновременно является и местом присутствия высказываемого. Только там, где свершается событие поэтической речи, есть Мир:

«Поэт именует богов и именует вещи в том, что они суть. Это именование состоит не в том, чтобы снабдить именем то, что и до того известно, но тем, что поэт произносит существенное слово, благодаря этому называнию Сущее впервые возводится к тому, что оно есть <...> Поэзия есть словесное учреждение

Мир, таким образом, сам становится стихотворением. Так однажды его назвал Хайдеггер [15, S. 262].

Искомая линия выстроена. В свернутом виде ее можно обозначить следующим образом: мир-«четверица», веществясь вещью, входит в полноту своего присутствования как сущего поэтическим словом. Ее хрупкий вид не должен настораживать, поскольку фундаментальная укорененность в Heideggerwelt, по уже упоминавшимся причинам, принципиально недостижима. Но историко-философская рефлексия, осуществляемая здесь, должна продолжаться, т. к. философия — это мысль, спрашивающая об основании. А пройти вслед за Хайдеггером — значит окунуться в тот дискурс, который мы инертно принимаем, начиная свое существование на Земле. Но не только это. Пройти вслед за Хайдеггером — значит и попытаться выглянуть из этого дискурса в исходное то, что есть: «землю» и «небо», «божеств» и «смертных».

1. Дугин А. Г. Мартин Хайдеггер: философия другого Начала.— М.: Академический Проект, 2010.— 389 с.

2. Подорога В. А. Метафизика ландшафта. Коммуникативные стратегии в философской культуре XIX-XX веков.— М.: Наука, 1993.— 320 с.

3. Фалев Е.В. Герменевтика Мартина Хайдеггера.— СПб.: Алетейя, 2008.— 224 с.

4. Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1: От эпических теокосмогоний до возникновения атомистики.— М.: Наука, 1989.— 576 с.

5. Хайдеггер М. Гельдерлин и сущность поэзии // Логос.— 1991.— № 1.— С. 37-47.

6. Хайдеггер М. Вещь // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления.— СПб.: Наука, 2007,— С. 437-451.

7. Хайдеггер М. Время картины мира // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления.— СПб.: Наука, 2007.— С. 58-86.

8. Хайдеггер М. Вопрос о технике // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления.— СПб.: Наука, 2007.— С. 306-329.

9. Хайдеггер М. Искусство и пространство // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления.— СПб.: Наука, 2007.— С. 433-436.

10. Хайдеггер М. Слово // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления.— СПб.: Наука, 2007,— С. 418-432.

11. Хесле В. Философия техники М. Хайдеггера // Философия Мартина Хайдеггера и современность.— М.: Наука, 1991.— С. 138-153.

12. Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: В 2 т.— М.: Русский язык, 2002.— Т. 1.— 623 с.

13. Щанский Н. М. Краткий этимологический словарь русского языка.— М.: Просвещение, 1971.— 543 с.

14. Heidegger М. Gesamtausgabe. Bd. 1.— Frankfurt а. М.: Klostermann, 1978.— 468 S.

15. Heidegger M. Tod // Heidegger M. Gesamtausgabe. Bd. 81.— Frankfurt a. М.: Klostermann, 2007.— S. 262.

16. Heidegger M. Zur Seinsfrage // Heidegger M. Gesamtausgabe. Bd. 9.— Frankfurt a. М.: Klostermann, 1978.— S. 385-426.

17. Poggeler O. Der Denkweg Martin Heideggers.— Mtinchen: Fink Verlag, 1983.— 301 S.

18. Stumpe M. Geviert, Gestell, Geflecht. Die logische Struktur des Gedankens in Martin Heideggers spaten Texten.— Norderstedt: Books on Demand, 2002.— 232 S.