CC BY
33
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ДИСКУССИИИ 20-Х ГОДОВ И ШКОЛЬНАЯ ГРАММАТИКА
А.А. Позднякова
Ключевые слова: школьная грамматика, научная грамматика, форма слова, ультраформализм.
Keywords: school grammar, scientific grammar, the form of a word, an ultraformalism.
Начало XX века в России знаменуется сменой научных воззрений на грамматику: логикограмматическая теория, восходящая к Ф.И. Буслаеву, уступает место формально-грамматической, разрабатываемой Ф.Ф. Фортунатовым и его учениками.
В основу грамматики Ф.Ф. Фортунатова положено учение о форме слова, согласно которому последняя понимается как членимость грамматических единиц на вещественную и формальную части. Это отношение лексической и грамматической частей возможно потому, что существует два вида отношений: данное слово соотносится с другими словами, у которых: а) та же основа, но другой аффикс (вод-а, вод-ный, вод-ица, на-вод-нение, вод-яной и др.); б) тот же аффикс, но другая основа (вод-а, трав-а, бород-а, коз-а, круп-а и др). И оснвная, и формальная принадлежности имеют каждая свое звуковое выражение и значение.
Разработанное Фортунатовым понятие формы слова стало базой для создания теории частей речи, основанной на словоизменительных характеристиках слов - эта теория получила называние формальной грамматики. Не все вопросы были исследованы Фортунатовым с одинаковой ясностью и глубиной, многие из них получили развитие позднее, в трудах его учеников и последователей.
Помимо собственно научных интересов, ученых формально-грамматического направления объединяло стремление реформировать содержание школьного курса грамматики. Школьная классификация слов по частям речи была критиковалась как ненаучная: грамматические признаки смешивались в ней с семасиологическими, причем в одних словах на первый план выдвигались первые (например, в глаголах), а в других - последние (например, в местоимениях и числительных). Такая классификация нарушала логическое требование единства основания, по которому «всякое деление производится по одному какому-либо признаку» [Пешковский, 1925, с. 41]. Причину ненаучности школьной грамматики видели и в том, что не признавалось само разделение слов на вещественную и формальную части.
В 20-е годы формальное направление разделилось на два лагеря: с одной стороны, выделились «строгие» формалисты, или ультраформалисты: М.Н. Петерсон, А. Павлович, С.И. Абакумов,
В.А. Малаховский, А.В. Миртов; с другой - так называемые «непоследовательные», «умеренные» формалисты: А.М. Пешковский, Н.Н. Дурново, Д.Н. Ушаков, А.Б. Шапиро, С.И. Карцевский, и др. Дискуссии между ними разворачивались по поводу школьных учебников русского языка, авторами которых все они были. Разногласия ученых касались следующих вопросов: 1) понимания формы слова, 2) определения словоизменительных форм, 3) принципов частеречной классификации слов.
1. Понимание формы слова. В своих грамматических построениях ученые обоих направлений отталкивались от понятия формы слова как его членимости на лексическую и грамматическую части. Однако ультраформалисты понимали форму слова как нечто внешнее, что служит оболочкой, «оберткой» для содержания. Вследствие этого между формой и значением ученые часто усматривали противоречие. Например, слова старшина, воевода, судья, Алеша, Сережа и даже слово мужчина «по форме имели окончание женского рода —а, но обозначали лиц мужского пола», - писал С.И. Абакумов. Напротив, слова мастеровой, нищий, караульный, «мыслимые нами всегда как предметы», являлись по форме прилагательными. Антагонизм формы и значения С.И. Абакумов видел и во фразе: здесь продается свежая рыба, где слово рыба, «по форме единственного числа, употребляется в значении множественного»; с другой стороны, «такие слова, как щипцы, ножницы, по форме множественного числа, обозначают лишь один предмет» [Абакумов, 1923, с. 42-43].
Между тем с точки зрения ученых «умеренного» формального направления, форма представляет собой нерасторжимое единство звукового выражения и грамматического значения. Последнее выявляется из соотношения форм между собой: «Что такое изменение по лицам, числам, родам, падежам как не звуковое выражение известных отношений? Если не принимать во внимание этих отношений, то мы не в состоянии будем решить, является ли, например, форма лаю 1 лицом единственного числа глагола или дательным падежом единственного числа существительного» [Дурново, 1924, с. 90]. Таким образом, все рассуждения ультраформалистов об антагонизме между формой и значением основаны на недоразумении.
В именах существительных мужского рода на —а нет никакого противоречия между формой и значением: род существительного определяется сочетательной способностью с прилагательными: «Если бы прилагательные не различались по формам согласования с различными существительными, мы не могли бы говорить о роде существительных, а только о разных склонениях». Слова мастеровой, нищий, караульный, которые С.И. Абакумов «по форме» относил к прилагательным, у Н.Н. Дурново не являются таковыми: хотя
у них и имеется ряд падежных окончаний прилагательных, однако им не хватает ряда других окончаний, имеющихся у всех прилагательных, то есть отсутствуют формальные признаки, свойственные прилагательным (согласование в роде, числе и падеже с существительными). «Не вижу я антагонизма, -писал Н.Н. Дурново, - между формой и значением и в примерах на употребление форм единственного числа якобы в значении множественного и множественного в значении единственного. В языке все формы соотносительны между собой и определяются только из этого соотношения. Слово сады - мн. число только по отношению к слову сад, а слово сад - ед. число только по соотношению со словом сады [Дурново, 1924, с. 88-89].
2. Определение словоизменительных форм. Ультраформалисты признавали словоизменительными только такие формы, которые выражали отношения «данных предметов мысли к другим предметам мысли в предложениях» [Фортунатов, 1956, с. 155]. В соответствии с этим спряжение понималось как изменение по лицам и числам [Абакумов, 1923, с. 46] или только по лицам [Петерсон, 1923, с. 16; Павлович, 1923, с. 15], склонение - как изменение по падежам и числам [Абакумов, 1923, с. 46] или только по падежам [Петерсон, 1923, с. 15; Павлович, 1923, с. 14]. Время и наклонение, по мнению А.Павловича, не относились к синтаксическим формам, принадлежали «логической категории» и передавались словообразовательными средствами [Павлович, 1923, с. 17].
Оппоненты ультраформалистов истолковывали понятие словоизменительных форм несколько шире. Время и наклонение причислялись к особым синтаксическим, сказуемостным, формам. При помощи категории времени говорящий определяет отношение времени действия ко времени своей собственной речи, «а последнее не может представляться ему объективно, оно совпадает с моментом его речевого сознания» [Пешковский, 1956, с. 86]. Категория наклонения «обозначает отношение говорящего к той связи, которую он устанавливает при помощи форм согласования глагола между данным признаком и данным предметом» [Пешковский, 1956, с. 86]. Таким образом, обе категории, не обозначая отношений слов друг к другу, обозначают отношение самого говорящего к тем отношениям, которые он устанавливает между словами: «отношение к отношениям - вот в чем сущность этих категорий» [Фортунатов, 1956, с. 88].
3. Принципы классификации слов по частям речи. Расхождения по поводу словоизменительной формы стали причиной дискуссии о частеречной классификации слов. Ультраформалисты распределяли слова по частям речи в зависимости от характера словоизменения:
I. Слова с формами словоизменения:
1) слова, изменяющиеся по падежам (существительные);
2) слова, изменяющиеся по родам:
а) изменяющиеся только по родам (краткие формы прилагательных и причастий, и формы прошедшего времени глагола);
б) по родам и падежам (прилагательные и причастия);
3) слова, изменяющиеся по лицам (глаголы);
II. Слова без форм словоизменения: деепричастие, наречие, инфинитив, предлоги, союзы, частицы.
Эта классификация ультраформалистов встретила резкое неприятие со стороны «умеренных»
формалистов. Оно было вызвано тем, что, во-первых, были разорваны грамматические единства, которые интуитивно признавались единствами. Так, формы сидел - сидела - сидело - сидели, объединенные значением рода и числа, отрывались от форм сижу - сидишь - сидит, объединенных значением лица и числа. С другой стороны, в одну группу включались такие слова, которые интуиция не признавала единством: к одной части речи были отнесены формы: сидел - сидела - сидели; умен - умна - умно - умны; отрезан - отрезана- отрезаны и др. (подробнее см.: [Панов, 1995а]). Ограничение глагола теми словами, которые имеют формы изменения по лицам, представляло большие неудобства: «Ведь лицо у глагола может быть обозначено не только окончаниями, но и особыми личными словами; последний способ обычен во многих новых европейских языках, и он же применяется и в русском языке. Поэтому я отсутствие форм изменений по лицам не считаю препятствием для отнесения прошедшего времени глаголов к глаголам» [Дурново, 1924, с. 91].
Неудобство классификации проявилось и в том, что многие слова, не имеющие словоизменительных форм, выпали из грамматической системы: да, нет, вчера, наобум, кенгуру, пенсне, перебегая, прочитав, но, без, только оказались в одной группе бесформенных слов.
Большим недостатком грамматических построений ультраформалистов было и то, что они не признавали общих формальных значений за теми грамматическими категориями, которые образовывали части речи: «сама общность изменения или общность форм в известной группе слов не считается выразителем какого-либо единства в значениях, а считается как бы чисто звуковым фактом» [Пешковский, 1959, с. 228-229].
Оппоненты ультраформалистов распределяли слова по частям речи, основываясь на общности категориального грамматического значения: существительное обладает значением предметности,
прилагательные - значением «признака, принадлежащего предмету по его природе», глаголы - значением «признака, намеренно проявляемого самим предметом» и т.д. [Пешковский, 1927, с. 93, 97].
Частеречные значения формируются в совокупности синтаксическими и несинтаксическими формами и выявляются в сочетательных возможностях слова. А.М. Пешковский считал, что именно форма
словосочетания является определяющей при формировании грамматического категориального значения части речи: «если мы возьмем такую флексию существительного, которая встречается только в системе окончаний существительных и совершенно не встречается в системе окончаний других частей речи (например, форма Т.п. ед.ч. чернью), то можем ли мы считать для этой формы синтаксическую сторону дела устраненной и говорить, что в этом случае значение предметности создается исключительно формой одного слова? <...> Поместим форму чернью в неподходящую для нее синтаксическую обстановку: мы пошли за чернью смородиной <...> - слушатель поймет эту фразу как искажение фразы: мы пошли за черной смородиной, то есть вся звуковая несомненность формы чернью в ее предметном значении не спасет ее от ее непредметного толкования под д а в л е н и е м в с е х о с т а л ь н ы х ф о р м д а н н о г о словосочетания (разрядка автора цитаты. - А.П.)» [Пешковский, 1956, с. 65-66].
Основываясь на сочетательных возможностях слов, А.М. Пешковский, Н.Н. Дурново, С.И. Карцевский выделяли четыре знаменательные части речи: существительное, прилагательное, глагол, наречие. Глагол понимался ими как слово, изменяющееся по временам и наклонениям, или - в широком смысле - как слово, имеющее формы вида и залога. Причастия и деепричастия занимали в этой классификации промежуточное положение. С одной стороны, по своим словоизменительным формам (или отсутствию таковых - у деепричастий) они принадлежали прилагательному и наречию, но с другой стороны, резко отличались от прочих глагольных прилагательных и наречий тем, что имели значения вида, залога, времени. Кроме того, причастие, деепричастие и инфинитив теснейшим образом были связаны с глаголом по возможностям управления и примыкания.
Слова, нечленимые на основу и аффикс, то есть не вступающие в два ряда отношений и поэтому выведенные Ф.Ф. Фортунатовым за пределы грамматики, были признаны грамматическими, но с формальным значением, реализующимся в формах словосочетаний. Так, А.Б. Шапиро относил слово пари к существительным на основании следующих синтаксических признаков: «1) при нем может стоять прилагательное в среднем роде (можно говорить о согласовании) - громкое пари; 2) оно может иметь при себе управляемые слова - пари американца с русским; 3) оно может быть в предложении подлежащим, то есть обозначать субъект - пари заинтересовало; 4) оно может обозначать объект действия и стоять при глаголе на месте управляемого слова - держат пари и т.д.» [Шапиро, 1921, с. 113] - все это признаки существительности. Такие же основания для распределения бесформенных слов по частям речи предлагал и А.М. Пешковский [Пешковский, 1956, с. 69].
Решение проблемы «бесформенных» слов обогатило и расширило понятие «форма слова». По словам М.В. Панова, «членимость слова на две части, грамматическую и неграмматическую, нужна Фортунатову только для того, чтобы ввести его в сеть отношений с другими формами слов и со словами. Только в этом смысл разделения слова, которое Фортунатов называл грамматической формой. Но этот смысл сохранен и в новом понимании термина». [Панов, 19956, с. 16]. Грамматическую сущность единицы теперь стало определять м е с т о д а н н о й ф о р м ы в р я д у ф о р м . Последовательное проведение этого принципа приводило к неожиданным, но научно оправданным решениям. Так, Н.Н. Дурново слов нет, нету и отрицательную частицу не квалифицировал как неспрягаемые глаголы - на том основании, что эти слова входят в целостный ряд функционально соотносительных грамматических единиц: не было дождя - нет дождя - не будет дождя [Дурново, 1931, с. 105-106].
Г рамматическая дискуссия 20-х годов имела важное значение как для научной грамматики, так и для школьного курса русского языка, так как разрабатывала и популяризировала понятие формы слова, предлагая ученику вместо схоластики - науку об отношениях слов. Спор же внутри формальной школы был «домашний», чисто русский спор, который объяснялся, с одной стороны, огромным научным авторитетом основоположника формального направления Ф.Ф. Фортунатова, а с другой - неразработанностью ряда положений его теории.
Литература
Абакумов С.И. Этюды по формальной грамматике // Родной язык в школе. 1923. № 3.
Дурново Н.Н. О формальной грамматике и логике // Родной язык в школе. 1924. № 6.
Дурново Н.Н. Повторительный курс грамматики русского языка. Вып. 1. Изд. 2. М., 1931.
Малаховский В.А. Новая грамматика русского языка. Опыт пособия для учителя и педагогических техникумов. Л., 1925.
Павлович А. Между Сциллой и Харибдой // Родной язык в школе. 1923. № 1.
Панов М.В. Дмитрий Николаевич Ушаков. Жизнь и творчество // Ушаков Д.Н. Русский язык. М., 1995а.
Панов М.В. Московская лингвистическая школа // Русистика сегодня. 1995б. № 3.
Петерсон М.Н. Очерк синтаксиса русского языка. М. ; Пг., 1923.
Пешковский А.М. Вопросы изучения языка в семилетке // Избранные труды. М., 1959.
Пешковский А.М. Наш язык. Учебная книга по грамматике для школ 1 ступени. Сборник для наблюдений над языком в связи с занятиями правописанием и развитием речи. Ч. 3.М., 1927.
Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. Изд. 7. М., 1956.
Пешковский А.М. Школьная и научная грамматика. Опыт применения научно-грамматических принципов к школьной практике. Изд. 5. М., 1925.
Фортунатов Ф.Ф. Избранные труды. Т. 1. - М., 1956.
Шапиро А.Б. За кем идти (современные грамматические разногласия) // Русский язык в советской школе. 1921. № 1.
