ЛИМЕС И ФРОНТИР: О РОЛИ ПОГРАНИЧНЫХ РУБЕЖЕЙ В ПРОТИВОСТОЯНИИ ЦИВИЛИЗАЦИИ И ВАРВАРСТВА Текст научной статьи по специальности «История и археология»

ТОЧКА ЗРЕНИЯ

Станислав Сулимое, Владимир Черных 001:10.37492/ЕТМ0.2022.67.Ш0

Лимес и фронтир: о роли пограничных рубежей в противостоянии цивилизации и варварства

В статье рассматривается роль фортификации в поддержании границы между зрелой цивилизацией и ее варварскими соседями. В качестве фактического материала авторы используют историю римского лимеса. Великой китайской стены и Белгородской засечной черты.

Ключевые слова: цивилизация, миграция, варварство, экспансия, фортификация.

Сулимов Станислав Игоревич,

кандидат философских наук, доцент кафедры истории философии и культуры. Воронежский государственный университет (Воронеж), sta-sulimov@ya.ru

Черных

Владимир Дмитриевич,

кандидат исторических наук, доцент кафедры философии и истории, Воронежский государственный университет инженерных технологий (Воронеж), сИег_уЫс1@гатЫег. ги

В наши дни многие западные эксперты и политические деятели обоснованно уделяют немалое внимание проблеме мигрантов из стран Африки, Ближнего Востока и Латинской Америки, полагая, что иммигранты -носители чуждой Западу культуры, массово переселяясь в Западную Европу и Северную Америку, представляют собой социально-экономическую угрозу. Известно алармисткое высказывание П.Дж. Бьюкенена, сравнившего мексиканских иммигрантов в США со средневековыми номадами: кочевники приходят, грабят и уходят, а иммигранты приходят, грабят и остаются [1, с. 189]. Западные правительства пытаются обезопасить свои границы от чуждых в культурном отношении мигрантов, ужесточая визовый контроль и возводя препятствия для неле-

гальных мигрантов. Самый известный такой «пограничный вал» - стена, которую воздвигает американское правительство вдоль южных рубежей США, не жалея средств для строительства заграждений из колючей проволоки и оплаты услуг пограничных патрулей. Но поможет ли это? И могут ли в принципе такие меры остановить миграцию? В данной работе мы попробуем дать ответ на эти вопросы, обратившись к аналогичному опыту цивилизаций прошлого.

Исторический процесс красноречиво свидетельствует о том, что каждое цивилизованное общество на определенном этапе своего развития всегда останавливает собственную внешнеполитическую экспансию и пытается установить прочную границу с варварскими соседями.

Следуя примеру отечественной исследовательницы Н.В. Мотрошиловой, мы будем понимать под цивилизацией общество, в котором социально-исторические факторы доминируют над природно-биологическими [6, с. 22], и главными чертами которого являются рационализация труда, стремление к материальному комфорту и развитое правосознание.

В варварском обществе эти черты также присутствуют, но в меньшей степени, чем в цивилизованном. Варварство - это относительное понятие, а сам термин употребляется цивилизованными писателями и исследователями применительно к менее развитым соседям. Можно сказать, что сами варвары не знают о том, что они варвары, и поэтому не противопоставляют себя цивилизации, равно как не замечают своего культурного единства на фоне цивилизованных соседей. Юлий Цезарь, воюя с кельтами и германцами, преподносил в своих мемуарах военную кампанию как завершение векового противостояния античной цивилизации абстрактным варварам, но сами кельты и германцы ви-

дели эту войну лишь как конфронтацию племени гель-ветов или свебов римлянам, воспринимаемым как еще одно племя, только не кельтское и не германское.

Поскольку в цивилизованном обществе благодаря рационализации труда военное дело быстро становится профессиональным и обретает сложную технику, то варвары раз за разом терпят поражение на поле боя. Однако это продолжается недолго: рационализация военного дела приводит к его отделению от гражданского общества, превращению воинов в замкнутую касту профессионалов, оплачиваемых из казны, и с этого момента цивилизация может победить варваров, но не может их завоевать. Захваченные земли попросту некому заселить: воины сражаются и живут в военных лагерях, а гражданское население больше не участвует в сражениях и наблюдает за исходом кампаний из дома, исключительно со спортивным интересом. Поэтому войны становятся невыгодны цивилизованному обществу: содержание войск и проведение походов стоят дорого и ничего не приносят, потому что варварское общество не имеет богатств, которые можно было бы захватить в качестве трофеев. Между тем варвары постоянно беспокоят границы цивилизованных государств своими набегами и вмешательством в междоусобицы. Поэтому все цивилизованные монархи рано или поздно приходят к желанию отгородить цивилизованный мир от Barbaricum Solum.

В такой момент цивилизационного развития начинается строительство пограничных укреплений, которые римляне называли limes, то есть предел распространения цивилизации и одновременно граница, за которую варварам хода нет. Сначала лимес носит символический характер, но по мере старения цивилизации войска ее становятся все менее надежными, и полководцы предпочитают доверять крепостям, а не мечам. Вот как

выглядело основание римского лимеса: «В 83 г. при Домициане начинается строительство германского лимеса. Он соединил цепью оборонительных сооружений территорию от Аргентората (совр. Страсбург) до Могонциака (совр. Майнц). Домициан учредил провинции - Верхнюю Германию (центр - Майнц) и Нижнюю Германию (центр - Кельн), прилегающие к Бельгике (центр - Реймс). Территории римской Германии стали самым милитаризированным регионом Империи. Здесь были расквартированы от 8 до 10 легионов, т. е. вместе со вспомогательными частями до 120 тыс. солдат. К Верхней Германии и Реции отошли «Десятинные поля» - прирейнские земли со смешанным кельта ско-германским населением. В результате строительства лимеса резко сократились проникновения германцев на римские территории» [4, с. 48]. Германский ли-мес плавно соединялся в верховьях Дуная с местным укрепрайоном, образуя сплошную охраняемую границу от устья Рейна до Черного моря. Для защиты Британии от варваров были созданы сразу два укрепрайона: Адрианов вал вдоль северной границы провинции и цепь крепостей на Ла-Манше, получившая название Саксонский берег. Причем с фортами Саксонского берега постоянно взаимодействовала военная эскадра, целью которой было перехватывать и топить варварские суда прямо в море. Смогла ли спасти античную цивилизацию такая сложная и невероятно дорогостоящая система укрепленных рубежей?

Не смогла. Более того, можно предположить, что финансовый кризис, терзавший Римскую империю в последние два столетия ее существования, был не в последнюю очередь обусловлен необходимостью содержать десятки крепостей и десятки тысяч пограничников. Варварские набеги следовали один за другим. Иногда алеманам или готам удавалось прорваться

во внутренние провинции империи, иногда - нет, но даже в случае разгрома легионами того или иного отряда налетчиков варварский мир не нес никакого урона. Отделенные лимесом от цивилизации, но ведя с ней бойкую торговлю, варварские народы решали свои внутренние проблемы, набирались опыта и усложняли собственную политическую организацию. Цивилизованное же общество стремительно беднело под тяжестью расходов на собственные крепости, которые далеко не всегда подвергались серьезной осаде. В результате в один прекрасный момент у монарха не нашлось денег для уплаты своим воинам, и он пригласил варваров поселиться на внутренней стороне лимеса. Расчет строился на том, что варвары станут «союзниками» (федератами) и защитят границу бесплатно. Ведь граница империи как бы станет и их собственной границей. По факту же варварские переселенцы сначала опустошили имперские провинции, потом поставили венценосца в зависимость от себя, а напоследок разделили империю между своими племенами. Как заметил А.Дж. Тойнби, при установлении прочной границы между варварством и цивилизацией время всегда работает на варваров [10, с. 397].

Средиземноморский опыт отгораживания от варваров не является уникальным: похожим путем шла китайская цивилизация в своих отношениях с кочевниками евразийской степи. В силу такой специфической причины как отсутствие пастбищ императорское войско не располагало многочисленной конницей и не могло преследовать степных налетчиков на их территории. Поэтому еще в годы первого объединения Китая было принято решение отгородить варварские степи от цивилизованной долины Хуанхэ (215 г. до н. э.). Великая китайская стена стала дальневосточным лимесом, который императоры укрепляли, перестраивали и совер-

шенствовали на протяжении всей китайской истории - от древности до Нового времени. В XVII в. некоторые башни стены даже были оснащены пушками [7, с. 210]. Но эти меры если и могли кого-нибудь остановить, то только небольшую банду конных грабителей, а кочевые племена и их вожди поддерживали с империей взаимовыгодные торговые отношения и нередко бывали за стеной на законных основаниях. Цивилизация и степные варвары были заинтересованы друг в друге по ряду причин. Во-первых, как отмечает отечественный исследователь А.М. Хазанов, кочевое хозяйство не может быть самодостаточным, и степнякам всегда нужно множество ремесленных и сельскохозяйственных товаров, за которые они готовы платить продуктами скотоводства [ 11, с. 51 ]. Во-вторых, китайское войско нуждалось в коннице, и поэтому кочевники всегда имели, что предложить цивилизованным соседям: как лошадей на продажу, так и готовые наемные контин-генты конных стрелков. Гунны, сяньбийцы и тюрки нередко служили в императорской армии в качестве наемников, некоторые из них дослуживались до высших должностей, и все они охотно участвовали в периодически случавшихся междоусобицах и гражданских войнах. Особенно отличились гунны, на протяжении нескольких столетий считавшиеся «союзниками» (федератами) династии Хань, но стоило одному из императоров эпохи Междуцарствия призвать их на помощь, как они наводнили Северный Китай, подвергли его грабежу и в 311 г. даже разрушили столицу страны город Лоян. Да и о каком нерушимом барьере между варварством и цивилизацией можно говорить, если в правовом, счетном и каллиграфическом училищах Китая при династии Тан выучились около 8000 выходцев из степи [8, с. 341]? Многие из этих иностранных студентов

возвращались домой и рассказывали соплеменникам о сильных и слабых сторонах империи.

И римский лимес, и Великая китайская стена также были уязвимы для предательства. Так, У.С. Черчилль приводит трагикомический случай, когда комендант Саксонского берега по имени Караузий через своих агентов наводил германских налетчиков на наиболее богатые прибрежные селения, а после набега догонял грабителей во главе эскадры, расправлялся с ними и оставлял их добычу себе [12, с. 53-54]. За два года своего командования (285-287 гг.) Караузий успел скопить немалое состояние, при этом позволив опустошить юго-восточную Англию. Еще прямолинейнее действовал комендант китайской пограничной крепости Шанхайгуань по имени У Саньгуй, в 1644 г. пригласивший маньчжурских кочевников воспользоваться происходившей в Китае гражданской войной, открывший степнякам ворота Великой стены и тем самым способствовавший гибели империи.

Но всегда ли пограничные укрепленные рубежи бесполезны для цивилизации? Примеры римского лимеса и Великой китайской стены показывают, что нет более надежного способа швырнуть на ветер половину государственной казны, чем превратить границу в сплошной укрепрайон. Однако есть и пример лимеса, вопреки выявленной нами закономерности сыгравшего в истории своих создателей благотворную роль. Речь идет о Белгородской засечной черте - линии укреплений, возводимой русскими монархами на южных рубежах Московского царства с 1586 по 1677 г. Здесь были те же фортификационные сооружения, что на римском ли-месе и Великой китайской стене: форты, наблюдательные башни, валы, сигнальные костры, конные патрули, а также тактическая новинка XVII в. - огнестрельное

оружие. И содержание русского лимеса легло на царскую казну таким же неподъемным грузом, как и обслуживание британских, рейнских и дунайских укреп-районов - на казну императорского Рима. Русские пограничные крепости предназначались исключительно для военных нужд и не просто не окупались, но даже в принципе не могли содержать себя сами [3, с. 89]. Их жители были в основном воинами, а торговцы и ремесленники представляли собой незначительное меньшинство. И такой лимес закономерно не мог бы долго удерживать степняков: при том что в начале XVII в. в России произошла гражданская война, а в середине столетия династии Романовых пришлось воевать с Речью Посполитой за Украину, содержание лимеса происходило с перебоями и становилось все более судным. Недалек был тот час, когда государство оставило бы крепости без боя, как это нередко делали римляне на закате империи. Но татары Дикого поля находились под сильным османским влиянием и не годились на роль московских «федератов». Поэтому русские цари в отличие от римских императоров с самого XVI в. не питали иллюзий касательно варваров, которые якобы защитят границы страны. Проблему южных границ пришлось решать оригинальным способом. Россия подарила миру уникальный опыт создания собственных внешних варваров, которые получали боеприпасы за счет казны, жили за пределами границ царства и атаковали в степи врагов московской короны. Именно так зародилось казачество, которое базировалось на территории кочевников, но в котором преобладал славянский элемент благодаря происходившим в России и на Украине социально-экономическим процессам. Донским атаманам, имевшим чаще всего русское происхождение, было проще сотрудничать с Москвой, чем с протурецким Крымом.

Активная внешняя политика Петра I превратила лимес во фронтир, стремительно наступающий на степь и базирующихся за ней врагов русской короны. Так, флот, необходимый для штурма Азова, строился в Воронеже - крепости Белгородской черты, а снабжение похода велось из другой аналогичной крепости -Коротояка. Но сам Азовский поход стал возможен только потому, что де факто московское влияние давно уже перешагнуло за пределы лимеса: столицей донских казаков был Черкасск, находившийся на территории современной Ростовской области (ныне - станица Старочеркасская). Именно помощь казаков, обеспечивших царских штурманов донскими лоциями и защитивших русские коммуникации при осаде Азова, стала самым весомым результатом южной политики династии Романовых: опосредованно созданные и непосредственно вооружаемые короной внешние варвары не подвели.

Однако, говоря о казачестве, важно отметить, что это ни в коем случае не аналог римских или китайских императорских войск. Это внешние варвары, которые играли на Белгородской черте роль «союзников» и вели себя так же, как и германские и гуннские федераты на лимесах Рима и Китая. В частности, крестьянская война под руководством Степана Разина (1667-1671) продемонстрировала, что политическая культура казачества неприменима на территориях, управляемых царской администрацией. Вторжение донских казаков в Поволжье было сродни варварскому нашествию эпохи темных веков: произошла ликвидация государственного аппарата, отмена даже самых необходимых бюрократических процедур, а главное - бесконечные расправы и грабежи [2, с. 128]. На воронежском театре военных действий, который Разин считал второстепенным, случились все те же события, которыми характе-

ризуются лимесы слабеющих цивилизаций под варварским ударом: предательство крепостных защитников носило повальный характер. Так, разинцы без боя вошли в Острогожск, в Землянске заговор, организованный сторонниками повстанцев, удалось сорвать лишь благодаря своевременным действиям воеводы [5, с. 54], а воронежский купец Трофим Хрипунов тайком снабжал разинцев порохом [9, с. 454]. То есть казаки были по отношению к Московскому царству аналогом германских и степных варваров, терзавших увядающие Римскую и Китайскую империи. Однако в отличие от своих древних и средневековых «двойников» казаки все-таки были производны от культуры метрополии, а их старшины даже жили за царский счет. Поэтому даже в момент своих наибольших успехов Степан Разин не имел поддержки всего донского казачества и не являлся его формальным главой, а чуть позже именно войсковой атаман Корнил Яковлев и близкие к нему казаки схватили мятежного вождя и выдали Москве. Разин мог вести себя в захваченной Астрахани, как Аларих во взятом Риме, но в отличие от готов казачество принципиально не допускало истребительной войны с русской цивилизацией. Именно поэтому в дальнейшем Россия много раз обращалась к услугам казаков при расширении своих владений на Северном Кавказе, в Средней Азии и на Дальнем Востоке, не опасаясь, что «рукотворные» варвары повернут оружие против метрополии.

Обобщая оборонительный опыт античной, китайской и русской цивилизации, можно сделать однозначный вывод: системы укреплений и пограничных заграждений не могут переломить политическую ситуацию сами по себе. Эти меры лишь временно ослабляют варварский напор на рубежи цивилизованного

общества, которые затем все равно будут прорваны благодаря как оскудению ресурсов цивилизации, так и из-за прямой измены некоторых государственных функционеров. Русский исторический опыт отличается от римского и китайского лишь тем, что государство использовало лимес не в качестве раз и навсегда установленной границы, а как временную преграду, под защитой которой можно было вести медленную и планомерную экспансию в степь. Именно благодаря созданию и финансированию казачества, варваров, всесторонне зависящих от Москвы, русская цивилизация смогла повернуть ход истории и не только пресечь набеги кочевников, но впоследствии аннексировать все кочевья Дикого поля вместе с их обитателями. Прочность стен и мощность пушек Белгородской черты если и сыграли какую-нибудь роль в этом процессе, то лишь самую второстепенную.

Возвращаясь к озвученному во вводной части работы вопросу, могут ли фортификационные методы остановить бескровное вторжение мигрантов в западный мир, мы ответим отрицательно. Во-первых, если даже представить нелегалов из Латинской Америки и Ближнего Востока настоящими варварами, то вряд ли их надолго задержат проволочные изгороди. Во-вторых, легальные и нелегальные мигранты движутся в страны Запада в поисках работы и места жительства, а не в грабительский набег. Следовательно, в их прибытии заинтересованы влиятельные местные жители, которые могут обеспечить пришельцам и первое, и второе. Если Караузий, У Саньгуй и Трофим Хрипунов без каких-либо угрызений совести сотрудничали с вооруженными и агрессивно настроенными варварами, то вряд ли от прибыльного сотрудничества с мигрантами откажутся наши современники.

Литература:

1. Бьюкенен П.Дж. Смерть Запада. М.: ACT, 2007. 444 с.

2. Валишевский К. Исторические романы в 3 т. Т. III: Первые Романовы. Воронеж: ФАКТ, 1993. 432 с.

3. Дьяков М.Ю., Кригер Л.В. Крепости земли Воронежской. Воронеж: Кварта, 2013. 296 с.

4. Зиньковская И.В. Варварские государства раннесредневековой Европы: учебное пособие. Воронеж: Изд-во ВГУ, 2015. 248 с.

5. Мокшин Г.Н. Из истории года Землянска (вторая половина XVII - начало XX века). Воронеж: Изд-во ВГУ, 2018. 256 с.

6. Мотрошилова Н.В. Цивилизация и варварство в эпоху глобальных кризисов. 2-е изд. М.: ИФРАН, 2010. 480 с.

7. Пирс К. Воины Китая. Под знаменем небесного дракона. 1500 г. до н.э. - 1840 г. н.э. М.: Эксмо, 2008. 248 с.

8. Рыбаков В.М. Танская бюрократия в 2 ч. Ч. 1. Генезис и структура. СПб.: Петербургское востоковедение, 2009. 512 с.

9. Соловьев С.М. Об истории Древней России. М.: Просвещение, 1992. 544 с.

10. Тойнби А. Дж. Постижение истории. М.: Айрис-пресс, 2010. 640 с.

11. Хазанов A.M. Кочевники и внешний мир. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2008. 512 с.

12. Черчилль У.С. Рождение Британии. Смоленск: Русич, 2005. 512 с.

Stanislav Sulimov,

PhD in Philosophy, Associate Professor, Department of History of Philosophy and Culture, Voronezh State University (Voronezh), sta-sulimov@ya.ru

Vladimir Chernykh,

PhD in History, Associate Professor, Department of Philosophy and History, Voronezh State University of Engineering Technologies (Voronezh), cher_vladd@rambler. ru

Limes and the Frontier: on the role of borders in the confrontation of civilization and barbarism

This article examines the role of fortification in maintaining the border between a mature civilization and its barbaric neighbors. The authors use as factual material the history of Romanlimestones, the Great Wall of China, and the Belgorod fortificationline.

Keywords: civilization, migration, barbarism, expansion, fortification.